Хинельские походы

Глава XIV ДУМЫ НАД ДЕСНОЙ

Второй раз ушли мы из Хинельских лесов, гонимые силой, превосходящей нашу по меньшей мере раз в двадцать.

И вот мы снова в Брянском лесу. Продовольственных запасов здесь не было никаких, — нам нечем было питаться… Выходы из Брянского леса на юг и восток в богатые хлебом районы Сумской и Курской областей оказались запертыми. Юго-восточные подступы к лесам обложила осадная фашистская армия. Пятьдесят тысяч салашистских солдат и офицеров сидели в подлесных селах, обращенных ими в опорные пункты обороны. Самолеты противника сбрасывали бомбы. Артиллерия обстреливала поля и лесные опушки, посевы вокруг лесов скашивались и вытаптывались табунами коней. Вокруг партизанского края создавалась так называемая зона опустошения, зона голода.

Покинув испепеленные врагом жилища, люди бежали в лес. Гитлеровцы продолжали укрепляться на занятых ими позициях. Они строили мощные дзоты, рыли траншеи, оплетались проволокой. Все, что мешало обстрелу, безжалостно выжигалось. Там, где недавно стояли милые сердцу белые хаты, теперь дымились развалины. Вишневые сады и пасеки начисто были уничтожены.

В ночное время вокруг укреплений поминутно вспыхивали осветительные ракеты, роем носились голубоватые трассирующие пули.

Брянской армии грозил голод.

По предложению Фомича моей группе, как это было и в апреле, предстояло добыть продовольствие.

На этот раз задача была значительно сложней. Она состояла в том, чтобы выйти к Десне в районе Белой Березки, форсировать там реку и, оказавшись на правом берегу Десны, проникнуть в степной Погарский район и там заготовить необходимое продовольствие, лошадей, повозки. А потом, не позднее чем через неделю, снова форсировать Десну и, переправив через нее обозы с продовольствием, прибыть в Герасимовку. В общей сложности предстояло пройти до трехсот километров.

Путь на Белую Березку лежал через непроходимые чащи и болота. Не только обозу, но даже верховой лошади не всюду можно было пробраться. Железнодорожная ветка, построенная перед войной для лесоразработок, проходила через дикую чащу. В течение сотен лет деревья падали, гнили, прорастали вековыми мхами, папоротниками. Вырастали новые деревья. На каждом шагу попадались лежачие и стоячие старые дуплистые колоды, в которых без труда могли спрятаться несколько человек. Было немало таких мест, где человек рисковал провалиться в подземную пустошь, скрытую сверху необыкновенно пышным мхом.

Груды хаотически наваленных деревьев запирали течение лесных речек, и потоки их затопляли леса, образуя озера, топкие болота. Лесной зверь там не водился. И лишь пятнистые жабы да зеленые лягушки прославляли эту глушь своим нестройным хором, да тучи комаров неумолчно звенели и жалили оказавшегося здесь человека.

Часть болота была искусственно укреплена там, где его пересекал железнодорожный путь.

Перед моим отрядом стояла задача: или, вопреки всему, пройти по топям двадцать пять километров, отделявших леса от Белой Березки, или выбрать обходный путь, в сто километров, по путаным лесным тропам, да еще с риском попасть под артиллерийский огонь противника из-за Десны.

Решили идти напрямик, по рельсам.

Было утро, солнце припекало, мой пеший отряд, растянувшийся взводными колоннами, вошел в село Старый Погощ. Тут же находился одноименный разъезд. На рельсах стояло несколько товарных вагонов. Расположив отряд на сосновой опушке, я объявил привал и позвал к себе командиров.

На этот раз со мной шли четыре взвода, в каждом по пять — десять человек, и третья группа эсманцев под командой Хомутина. Кроме того, взвод бывших минометчиков и артиллеристов под командой Инчина и хозяйственный взвод Гусакова — сбор всех ездовых, коноводов, бывшая портновская мастерская, боепитание, санчасть.

Партизаны прежде всего занялись курением. Сигареты и самосад имелись далеко не у всех; были и такие, что ожидали очереди, надеясь получить «сорок процентов», то есть окурок, который назывался «бычком». Заядлые курильщики крутили черемуховый лист. От похода ждали не только продовольствия, но и табаку. Некоторые уверяли, что за Десной табаку вдоволь, а курильщикам табак был дороже хлеба.

— Значит, должны мы пройти в Белую Березку? — переспросил Буянов. — Дело невеликое. Только вот мозоли набьем, шагая по шпалам. Как-никак, тысяч сто шпал насчитать ногами придется. Вооружайтесь березовым кондуктором.

— И не только туда, а еще и через Десну дважды перебираться! — вставил Сачко.

— И это не все, товарищи, — дополнил Лесненко. — Главное — заготовить хлеб, скот, найти коней, переправить их на наш берег, да и в отряд доставить, да пройти километров двести — двести пятьдесят за одну неделю! Вот в чем смак, хлопцы!

Поставили на обсуждение вопрос: каким путем возвращаться с продовольствием? Одни говорили, что надо запастись топорами, пилами, лопатами и гатить топкие места; другие предлагали возложить это дело на местных жителей.

— Чепуха, — сказал Ромашкин, — строительство дорог — самое трудоемкое дело. Всех жителей лесов не хватит на это, придется идти по шпалам.

— Так нельзя, — возразил Сачко, — надо идти обходным путем. Под Трубчевском пройдем ночью, а со сроком уж как выйдет…

— А дозвольте, товарищ капитан, мне, — вмешался Гусаков. — Вот тут вагоны на разъезде стоят без дела. Я и предлагаю: сесть в них и ехать! Враз будем на месте!

— А паровоз откуда возьмешь? — спросил я.

— Для чего паровоз? Пара лошадей — вот и паровоз! Позапрошлой зимой наш колхоз весь план лесозаготовок таким способом выполнил. Я поищу тут же у дядькив пару коней и — побачите: не то, что вагон, а половину отряда повезу. По рельсам — милое дело, к обеду на Десне будем!

— А тебе, Петро, известна дорога? — вдумчиво спросил Лесненко. — Поступим по-твоему, а впереди рельсы разобраны или мост разрушен…

— Тут надо голову иметь, — отвечал Гусаков. — Запасные рельсы с собой прихватить, шпалы, да и ремонтера при себе иметь не вредно. Да что долго думать! Ремонтеры тут живут! А ну, хлопцы, — обратился он к Пузанову и Карманову, — раздобудьте мне враз ремонтера дорожного або путевого обходчика! Он точно все доложит!

По опыту работы в шахте я знал, что лошади без труда перевозят целые составы вагонеток. Не было сомнения в том, что по нормальному рельсовому пути пара лошадей вполне справится с одним товарным вагоном. К тому же и груз живой — партизаны: в трудных местах они подтолкнут вагон и подсобят коням.

Проблема транспортировки продовольствия сквозь дикие дебри решалась сама собою и совершенно неожиданно.

Приняв план Гусакова за основу, я предложил мобилизовать в селе по паре коней на взвод и начал продумывать детали передвижения. Возможные трудности в пути сводились к следующему: как тормозить, если, вагон понесется под уклон? Как спасти в этот момент людей, лошадей, груз?

После решения всех этих вопросов чисто практически наш эшелон через два часа был готов к отправлению. Экспедиция выглядела весьма живописно: пара лошадей с помощью постромок впряжена в вагон; ездовой, положив на буфера доску, сидит с вожжами в руках, готовый в любой момент свернуть коней с опасного пути и отцепить их. Из приоткрытой двери вагона тянутся к передним колесам другие вожжи, — они соединены с тормозными колодками. Незначительное натяжение — и вагон замедляет ход. Люди готовы по тревоге выскочить через обе двери на правую и левую сторону пути. В каждом вагоне — командир взвода, он же и главный кондуктор. На крыше мы поставили два пулемета и расположили пулеметные расчеты. На переднем срезе крыши, свесив ноги, сидел помощник командира взвода. Он должен был бдительно следить за состоянием пути и командовать, где следует отпустить, а где натянуть тормоз.

Остальные вагоны оборудовали таким же способом. Расстояние между ними установили в пятьсот метров. Эта мера уже чисто военного свойства: не подвергать всего поезда опасности бомбежки с самолета или обстрелу противника с земли.

Кажется, предусмотрено все.

Талантливая имитация паровозного гудка одним из ездовых — и вагон идет, набирая скорость. Кони переходят на рысь. Катимся легко, весело. Мелькают сосны, воронки от авиабомб, мерно постукивают колеса, гремит песня.

Вдруг раздается крик:

— Тор-мо-за-а!

Вагон подскакивает и останавливается. Всех швыряет к передней стенке. С крыши раздается семиэтажная брань. Вагон остановился на небольшом мосту… без настила, Рванувшиеся влево кони, оборвав постромки, барахтаются в глубокой канаве, стенки которой обшиты досками.

Наблюдатель прозевал, а сцепщик растерялся…

Дружными усилиями вытаскиваем коней из деревянного ящика. К счастью, они не поломали ног. Едем дальше, сбавив ход.

— Слишком весело, по-курьерски мчались! — смеется Коршок.

Вскоре снова остановка.

— В чем дело? — спрашивает Анисименко. Пулеметчики с хохотом отвечают ему с крыши:

— Один паровоз, товарищ комвзвода, протекать начал…

К исходу дня эшелон благополучно прибыл в Белую Березку.

На берегу Десны наша железная дорога обрывалась, но в нескольких километрах вниз по течению мы нашли другую. Начинаясь на Хуторе Михайловском, она пересекала Десну и уходила в Белоруссию. Лесокомбинат, станция и рабочий поселок Белая Березка приютились на возвышенном берегу. В мирное время здесь принимали лес, который сплавляли с верховьев Десны.

Лесозавод Белая Березка — родной брат Хинельского лесокомбината. Сочетание железнодорожной ветки с большой рекой обусловило обработку древесины на месте.

Лес для Белой Березки заготовлялся почти по всему Брянскому краю и свозился зимой к берегам лесных речек, А по весне, когда очищаются от льдов реки, плоты и тесные молевые потоки спускались по реке Болве с верховьев Неруссы, по Навле и, вырвавшись на просторы Десны, плыли вниз, навстречу первым пароходам, идущим из Черниговских затонов вверх, к Брянску.

Война изменила облик Белой Березки: уныло торчат заржавленные трубы, заколочены окна домов, не видно жителей; пирамидальные кучи опилок из ярко-желтых стали грязно-серыми.

Молчит фанерный док: рабочие лесокомбината, лесорубы, сплавщики, машинисты ушли на фронт, а кто был освобожден от службы, тот взял автомат и дерется с захватчиками, вступив в один из отрядов погарских партизан под командой Кошелева.

Когда мы приехали, никого из погарских партизан на месте не оказалось.

Мальчик лет двенадцати вызвался связать нас с переправой, что находилась у моста километрах в шести.

В ожидании разведки, высланной к переправе, я расположил отряд на отдых, а сам остался на берегу, на песчаном холме в тени деревьев.

Высокие дубы и сосны стеной вздымались над всем левым берегом, словно любуясь светлым простором заречных далей. В сиреневой дымке проглядывались села, цветущие сады, а на дальних возвышенностях виднелись крылатые мельницы.

Тот берег сиял простором, звал к душистым, пестрым лугам, манил в поля, где вольный простор и солнце.

По карте я изучал извилистый и далекий путь Десны от истоков до устья. Почти на всем своем протяжении в тысячу двести километров Десна имеет на правом берегу поля и степи, а на левом леса — Смоленские, Брянские, Сумские и Черниговские.

Леса, леса!

Они слились в один тысячеверстный массив и, подступив к Десне, остановились в оцепенении.

То сизо-голубые и неподвижно сонные массивы, то дымчато-оранжевые дубравы, то светло-зеленые, радующие глаз березовые рощи или дремуче-темные боры, — они глядятся в зеркало вод, будто в очи любимой девы, никнут тенистыми ветвями и как бы стерегут красу Десны.

Ласковый ветерок доносил к лесу запахи поля, игриво волновал веселую зелень посевов, зыбко перекатывался в сизой осоке и трепетал, шаря над камышами.

Меж рекой и степью кудрявится изобилующая протоками долина. Кормилица белоклювой кряквы, носящихся стайками куликов и бекасов, вскидывающихся в звонкой воде линей и окуней придеснянская пойма кутается по утрам в бело-розовый туман. И дышит все тогда здесь неотвратимым жизненным искушением, к будто горит под фатой тумана стыдливый жар «стариц», истомленных пленительными снами и пряными запахами летней ночи…

Десна, роскошная и величаво спокойная, нежно обнимает то задумчивый лесной, то беззаботно веселый степной берег и, окаймленная неоглядной зеленью лугов, проносит светлые воды мимо, на юг — в объятия могучего красавца Днепра.

Десна!..

За твою вольность и честь обнажали булатные мечи наши предки — доблестные сыны Смоленского и Северского краев; в твоих прозрачных водах купались кони славных Богунского и Таращанского полков начдива Щорса; за тебя грудью встала Брянская армия. Ты вся — от истоков своих до устья — принадлежишь партизанам!..

Мягко бросая на песчаный берег волну, Десна повернула вниз, к стальному мосту. Ажурно-легкий и высокий, он четко выступает на фоне заходящего солнца. Центральные пролеты его взорваны и, осев между устоями, как бы силились остановить течение.

Я сидел над Десной, погруженный в воспоминания. Вид обрушенного в реку моста перенес мое воображение в Прикарпатье, на Днестр, к границам, туда, где начиналась война, где грянул первый в моей жизни бой, где я получил боевое крещение.

Вспомнилась знойная долина. Едкая пыль гравийного шоссе облаком окутала уставших людей, Раскаленные стремена жгут мои затекшие ноги, солнце хлещет горячими потоками, одуряющий сон клонит тяжелую голову. Кажется, не было в жизни бо́льшего соблазна, — так хотелось вытянуться на пыльной обочине под колючим кустом акации и уснуть…

Влево от шоссе зеленела заманчивая пойма, и там, всего лишь в двух-трех километрах, то скрывалась, то появлялась из-за кустарников желтовато-голубая, сверкающая гладь большой реки. Воздух густой и влажный. Безветрие, как перед грозой.

Потерявший подкову конь хромает. Он вздрагивает, когда наступит истертым, обломанным копытом на гальку. Я слезаю, треплю его по крутой, лоснящейся шее.

— Шагай, родной! Еще немного, и мы в городе. Там кузница, овес, купанье…

Чуя реку, он глядит на меня своим глазом, бодрится, спешит, шагая со мной в ногу, плечом к плечу.

Вот и Галич. Небольшой древний город с красивыми каменными домами. Жителей не видно. Все замерло. От командования главными силами поступило распоряжение следовать через город без привала.

Я еду по душному ущелью, пока передо мной не открывается вид на дивный стальной мост, пересекающий реку и соединяющий пригород и древнюю полуразвалившуюся крепость с городом Галичем, расположенным на восточном берегу Днестра.

— Мост минирован! Езда шагом, товарищ капитан! — приветствуя, предупреждают меня саперы.

Я глубже опускаюсь в седло и ослабляю повод. Конь сбавил шаг, согнув дугой шею, он косится на сверкающее зеркало Днестра, жадно втягивает трепетными ноздрями запах воды, и оба мы чувствуем непреодолимое желание броситься в стремительные, прохладные струи и плыть, отдавшись течению, смывая пыль и смертельную усталость.

Я медленно еду по минированному мосту, находясь в середине арьергардной колонны. В обязанность арьергарда входит прикрыть главные силы с тыла и не оставить за собою целым ни одного значительного моста.

Громыхая тягачами тяжелых орудий, цокая тысячами подков навьюченных лошадей, плотно сдвинутые колонны войск уходили на северо-восток. Полнокровные и до отказа снабженные всем необходимым, части войск на этом театре военных действий выполняли план стратегического маневра.

Венгерско-фашистские войска опасливо продвигаются за нами. Получив ряд сильных ударов в ущельях Карпатских гор от небольших отрядов пограничников, они недоумевают, почему уходят куда-то регулярные соединения Красной Армии.

Мы спешили соединиться с другой группировкой наших войск, и кадровые бойцы — мастера огня и штыкового удара, сильные и закаленные, до бесконечности выносливые, стиснув зубы, шли все дальше и дальше.

Спали на получасовых привалах. Шли, оставляя синеющие горы и звонкие речные потоки, города и целые районы.

Связные офицеры зорко наблюдали за дисциплиной марша. Привалы регламентированы и сокращены: два часа движения — десять минут привала, четыре часа движения — тридцать минут отдыха. Ночлеги отменены. Пешие колонны, в плащ-палатках и стальных касках, прошли Стрый, Долину, Калуш. Миновали Днестровский мост в Галиче…

Еще несколько дней назад штабист шепнул мне на ухо:

— Спешите… Я мог бы приказывать, но я прошу: торопитесь! Обстановка крайне тяжелая: не сегодня-завтра мы можем потерять переправы и коммуникации, противник повиснет на нашем фланге, отрежет нас от соседней группировки, и окружение наших частей окажется неминуемым.

Уходя, мы сжигали склады и нефтебазы. Пламя опаляло лица бойцов; пахло пригорелой шерстью коней. Черный дым густо застилал небо.

Мой арьергард шел сквозь пожары. Горело и рвалось то, что составляло нашу оборонную мощь на этом театре военных действий.

Мы уничтожали все, что могло служить врагу для военных целей.

Казалось, готово было разорваться и мое сердце. От всего, что видели глаза, на душе становилось горько и больно.

Над мостом тонко заныли два немецких самолета. Они низко спланировали над рекой и, покружившись, скрылись. Где-то восточней ухали тяжелые разрывы; должно быть, главные силы шли под бомбежкой с воздуха.

«Почему не бомбили наши войска на переправе? — спрашиваю я себя. — Неужели они думают, что мы оставим мост целым? Нет, этого не будет!» — и я окинул взглядом величественно-стройное сооружение.

Плавно спускаясь с пяти высоких пилонов, над мостом висела крестообразная сеть ветровых связей. С боков, сквозь стальную решетку панелей, виднелся плес реки и синеющие горы. Строгие и точные сплетенья раскосов и диагональных связей, повторяющиеся тысячи раз, отчетливо рисовались на фоне реки и неба. Человеческий разум и сила подняли к смело перебросили над горными потоками стометровые металлические фермы, открыв свободный путь через большую реку.

«Пусть погибнет этот мост, — говорил я себе, — пусть вязнут в бродах танки врага, пусть тонут, копошатся в грязи, в иле! Мост ляжет на пути захватчиков бесформенной грудой металла и запрет реку для судоходного сообщения».

Я перешел мост и остановился, пропуская последнюю колонну арьергарда. Несколько сот пограничников, выбиваясь из последних сил, спешили к переправе.

— Через десять минут произойдет взрыв, товарищ капитан. Я прошу вас отъехать на безопасное расстояние, — обратился ко мне командир саперов.

— Обождите, товарищ лейтенант, вон там наши, — указал я на колонну пограничников, которым до моста оставалось пройти не более трех километров.

— Это займет тридцать минут, — оценивая расстояние, возразил сапер, — не могу, у меня график главного командования. В 14.00 я должен взорвать этот мост. Я прошу вас отойти на пятьсот метров.

— Товарищ лейтенант, сперва пройдут все наши люди. Это пограничники. Я дам вам знать, когда настанет время.

— Я обязан взорвать без опоздания! — настаивал лейтенант, — я головой отвечаю…

— И я отвечаю головой как начальник арьергарда!

— Но…

— Никаких но! Как старший тут, приказываю вам взорвать мост только после того, как пройдут пограничники.

Лейтенант подчинился.

Мы ждали отставшую колонну еще четверть часа, когда в хвосте арьергарда, проходившего в это время через город, возникла жаркая перестрелка.

— Фашисты в городе! Броневики! — доложил прискакавший связной из города, — Наши ушли! Бронемашины идут сюда! Прорвались со стороны Львова. К нам навстречу! Мы отрезаны!

— Фашисты! С востока? — я не хотел этому верить, но в городе уже трещали пулеметы.

Прибежал раненый шофер, — машина его была подожжена немцами. Он сказал то же:

— Вражеские броневики отрезали нас с востока… Десять бронемашин и танкетки! Видел сам. Я пытался проскочить, но броневики стоят на всех улицах города…

Стало ясно, почему отменен привал в Галиче, почему немцы не бомбили переправу. Их механизированный десант сидел где-то в засаде, ожидая, пока пройдут наши главные силы и удалится от моста арьергард. Десант выжидал, чтобы захватить мост целехоньким! Захватить в тот момент, когда по нему будут идти последние отставшие подразделения, расстроенные, слабо вооруженные, усталые. Следовало ожидать, что броневики сейчас же появятся у моста.

Не пустить их на мост — это являлось первой нашей обязанностью.

Перешедшие на эту сторону повозки с патронами и несколько грузовиков пограничной комендатуры, которая спешила к мосту, я развернул поперек шоссейной дороги, поднимавшейся высоко над лугом. Эта баррикада послужила защитой отставшим пограничникам: они спешили к нам, услышав перестрелку в городе.

Через несколько минут фашистские броневики вышли из города и построили перед нами дугу обороны, упирающуюся своими концами в Днестр. С расстояния около трехсот метров они начали обстреливать нашу баррикаду.

Полагая, что мост уже захвачен и отрезанные от главных сил пехотные подразделения не станут сопротивляться, немецкий офицер поднял люк броневика и вылез наружу. Размахивая флажком, он направил огонь машин на нас. Над тумбой брызнули искры; осколки бетона свалили ординарца, рассекли мне лоб и щеку. Карый вздыбился, а потом упал на камни. С усилием и стоном он поднялся на полминуты и снова упал, ударившись головой о тумбу.

Немец поднес бинокль к сверкающим стеклам пенсне и захохотал. Я хорошо видел это невооруженным глазом.

Схватив винтовку убитого ординарца, я выстрелил в офицера. Бинокль выпал из его рук, офицер присел, люк броневика захлопнулся.

Завязалась жаркая схватка. Позабывшие усталость пограничники во весь дух бежали по звонкому мостовому настилу и, сев на свои шинельные скатки, как на салазки, двумя потоками скользили вниз, вправо и влево, по каменным отмосткам высокого земляного полотна дороги.

Перехватывая знакомых мне по прежней службе лейтенантов, я отдавал короткие приказания. Бойцов развернули подковой и ею охватили восточную часть моста.

Приблизившиеся к баррикаде броневики были забросаны бутылками с горючей смесью. Жаркое пламя вспыхнуло на шоссе. Два броневика, пытаясь сбить с себя огонь, дали «полный назад!» и ударились о третий. Я поспешил развернуть в боевой порядок все свои наличные силы.

Перебегая короткими рывками, мы двинулись в обход города справа. Саперы в это время должны были взорвать мост и уходить за нами.

Мы заняли село, вышли в поле, но и там оказались бронеавтомобили. Они вели уничтожающий огонь, начисто скашивая кукурузу и ветви кустарников. Двенадцать станковых пулеметов комендатуры осыпали их бронебойными пулями, но силы оказались неравными. Нам снова пришлось отойти к мосту.

Броневики, закрыв башенные люки, спокойно стояли под градом пуль, расстреливая на выбор пограничников.

— Нам помогут, нас выручат! Держитесь, товарищи! — кричали командиры.

Но помощь не шла. Главные силы продолжали отходить на восток, выполняя план марша, а нам нужно было драться одним, чтобы обеспечить корпусу выход из-под удара. Неумолимый закон войны требовал от старших начальников жертвовать меньшим во имя спасения большего…

Немцы предприняли еще две атаки, но, лишившись пехоты, посаженной на бронемашины, снова засели на окраине города, построив дугу обороны.

На узком, почти голом плацдарме, прикрытые с тыла Днестром, мы бились с броневиками до вечера, когда на западном берегу показалась механизированная колонна мадьяр.

Корректировщики снова закружились над мостом. Мадьяры начали обстрел плацдарма с тыла.

Я передал по цепи команду уходить под прибрежной кромкой обрыва к притоку Днестра, к реке Гнилая Липа, а саперам приказал готовиться к подрыву.

— Подорвать нельзя, — упавшим голосом ответил лейтенант, — нарушена проводка, украден кабель безопасного удаления…

— Украден кабель? Кем? — спросил я.

— Не знаю, должно быть, лазутчиками. Смотрите, вырезан и, наверное, утоплен. Я настаивал на том, чтобы взорвать в назначенное время, — сказал лейтенант. — Видите, что получилось…

— Да, настаивали, — ответил я холодея, — настаивали, а я не позволил.

«Если мост достанется противнику, — с ужасом шептал я, — то что же будет? А будет то, что я окажусь изменником Родины! Клеймо предателя падет и на моих родных — отца, мать, братьев, на моего трехлетнего малыша. Отдать врагу стратегический объект невредимым? Нет, этого не будет!»

— Нельзя вос-ста-но-вить проводку? — обрушился я на лейтенанта. — Нельзя взорвать? Да как у вас язык повернулся, как вы смели подумать об этом? Марш, исправлять повреждение!

— Восстанавливать под огнем? — переспросил еще не нюхавший пороха лейтенант.

— Да! Под огнем! Приказываю вам лично восстановить проводку под огнем.

Лейтенант бросился в воду — у берега было мелко, по пояс, — и побрел к ближайшему устою.

Взбираясь друг другу на плечи, саперы добрались до поврежденного проводника. Но вот верхний пошатнулся, упал в воду. Лейтенант вскарабкался на его место и соединил разорванные проводники.

— Готово, товарищ капитан! Готово! — радостно закричал он и в ту же секунду упал, сраженный пулей снайпера, притаившегося в кустах.

— Скорей назад, — крикнул я саперам. Они побежали, унося лейтенанта.

А я схватил свисавшие с панели моста провода и пальцами и зубами примялся оголять их, вставляя концы в отверстие зажима. Один проводник ощетинился и не входил на место. Медная жилка вонзилась в палец, брызнула кровь. В сознании билась одна мысль: цела ли цепь проводников на мосту? В крайнем случае — взберусь на бык или побегу на мост и подключусь там, чтобы взорваться с ним вместе.

Я взглянул наверх. Громада металла висела на десятиметровой высоте и, сорвавшись оттуда, должна была раздавить меня стотонной тяжестью… Я мысленно попрощался со всеми, кто был мне дорог. Прощай, Родина! Огненные слова присяги звали на подвиг, они торжественно звучали во всем моем существе, налитом непреклонной решимостью к самопожертвованию, и твердили: «Я клянусь защищать тебя мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни…»

Нащупав ключ подрывной машинки, я бросился под основание берегового устоя, в сырую вымоину, где река нанесла песчаную косу и образовала возле каменного устоя глубокую, подобно могиле, щель. Зарываясь головой в песок, я повернул ключ, посылающий ток к зарядам.

Взрыва я не слышал. Ощутил только страшное сотрясение, боль в ушах, давящую всего меня тяжесть. Мне показалось, что я ослеп, вокруг меня была тьма. Потоки воды, хлынувшие сверху, множество сыпучих осколков, бьющих по спине, — вот все, что я запомнил о той минуте.

Опираясь спиною на устой, я выпрямился и больно зашиб голову. Руки инстинктивно поднялись и нащупали низкий, как в рудничном забое, потолок.

Было ясно одно: мост уничтожен, а я жив, но ослеп.

Не помню, сколько времени я ничего не видел. Длилось это недолго, К ногам моим упал разорванный кусок панели. Я вздрогнул, но не от испуга, а от радости: зрение вернулось ко мне! На изогнутом краю панели я увидел круглые неокрашенные отверстия с колечками из-под вылетевших заклепок…

— Мост взорван! — воскликнул я. — Долг исполнен! А себя спасти я сумею…

Нащупав оружие, я оглядел взбудораженную реку. Серая мгла светлела: уходили дым и чад, улеглась пыль от взорванных речных быков, но еще сыпались мелкой дробью бетон и камень. Прибрежная подвесная ферма упала одним концом в реку, другим сорвалась с берегового устоя и сползла вниз, застряв над моей головой на высоту одного метра. Ближайший к берегу бык оказался незаминированным, он стоял громадной каменной глыбой, на которой вздыбилась консольная часть пролетного строения. Другая консоль была отброшена влево и уткнулась в середину реки. Бык и накрывшая меня ферма рассекли взрывную волну и тем спасли меня от гибели.

Пошел проливной дождь. Быстро стемнело. Я пробрался к устью Гнилой Липы, но никого из своих не нашел. Долго пробирался сквозь мокрые камыши, пока не набрел на красноармейца, склонившегося над лежащим конем. Передняя нога коня была переломлена пулеметной строчкой, он лежал на боку нерасседланный, тянулся к красноармейцу, собирал в трубку верхнюю губу и словно шептал что-то своему боевому другу. А тот, припадая к гриве коня, плакал, как ребенок.

Я сел рядом с ним. Голова моя сильно болела.

— Послушайте, товарищ красноармеец, — сказал я. — Давайте знакомиться. Как ваша фамилия?

— Баранников… Николай Никитич, — дрожащим голосом ответил он.

— А покурить у тебя найдется, Николай Никитич? Мой табак промок, а запас в переметных сумках остался.

И я рассказал ему о гибели моего коня и о взрыве моста. Через полчаса, поговорив по душам, мы решили переплыть Гнилую Липу и вместе идти на восток, через горы, вдогонку нашим частям.

У Баранникова не хватило сил пристрелить своего коня. Пришлось сделать это мне.

— А теперь пойдемте, — сказал Баранников, — чего уж боле. Друга я лишился…

Над Днестром опустилась карпатская ночь. У переправы пылали костры, гудели моторы, сверкали фары. Войска врага прибыли и встали на западном берегу. А на восточном тщетно разыскивали тех, кто лишил их удобной и скорой переправы.

Мы бросились в холодные волны Гнилой Липы и вскоре выплыли на ее восточный берег. Отдохнув с минуту, мы поплелись в туманный мрак, в горы, отрезанные от своих.

Много рек переплыл я с Баранниковым, тысячу километров прошли мы полями, лесами, болотами, пока не стали партизанами.

…Долго сидел я над Десной, погруженный в воспоминания. В памяти проносились картины тяжелых ночных скитаний, лишения, походы и бои в тылу противника.

Я очнулся, когда меня окликнул Инчин.

Разведка донесла, что возле моста, кроме паромщиков, никого нет.

Хозяева этих чудесных мест — партизаны-кошелевцы — где-то за рекой, в задеснянских селах.

Подгоняемые желанием отдохнуть и подкрепить свои силы, мы поспешили к переправе. Мне казалось, что она где-то здесь, совсем близко, в действительности же мост находился в шести километрах от нас. Освещенные полной луной, мы начали бесшумно взбираться на высокую насыпь.

Прямой рельсовый путь, прорезая леса, пришел сюда из Хутора Михайловского и устремлялся за реку, в Белоруссию.

Собрав потеснее колонну, я пошел по мосту. Внизу, сразу же за решетками панелей, с головокружительной высоты виднелось гладкое зеркало реки. В его спокойную гладь смотрел белый лик луны. Противоположный берег как будто отодвинулся и тонул в бледном сиянии. Посередине моста ферма круто нырнула вниз. Река, рассекаемая изуродованным железом, ворчала, как живое существо.

Мы спускаемся ей навстречу. Медленно сползаем, рискуя сорваться в темную пучину. Шаткий мостик лежит на рыбачьих лодках. По гибким скрипучим доскам я добираюсь до противоположной обрушенной фермы и лезу по ней наверх. Затем опять горизонтальный настил и снова осторожное, кошачье сползание по почти отвесному спуску навстречу ворчливому течению. За шатким мостом очередной подъем по стальной ферме. Голова кружится, когда взглянешь вниз, на темную реку. Почему-то ждешь, что вот-вот полоснут с той стороны пулеметы и положат всех нас на железных подмостках.

Через несколько минут пахну́ло в лицо теплым воздухом и густым ароматом цветущих яблонь. Тяжело вздыхающая река позади. Легко и приятно идти по земле.

К утру мы вошли в село Погарского района Витемлю. Оно стоит на берегу затейливо изгибающегося озера.

До половины дня — сон и полный отдых под охраной кошелевцев. Все местные мужчины — партизаны Василия Ивановича Кошелева.

Население отзывалось о нем с заслуженным восхищением. С горсточкой своих мужественных воинов, подобно гордому соколу, пари́л он над степной равниной, подстерегая зарывшегося в землю врага. Немецкие гарнизоны Трубчевска, Погара и Почепа трусливо выглядывали из своих нор, не смея войти в соседние села.

Кошелев нуждался в подкреплении.

Расквитаться с предателями, очистить родное село от оккупантов, восстановить в нем советские порядки — заветная мечта и дело чести местного партизанского отряда. Тем более, если дело шло о райцентре или городе. Даже у прославленных партизанских генералов такая операция, как очищение района от оккупантов, считалась делом особой воинской доблести. Всякий неизвестный дотоле партизанский отряд, сумевший занять свой районный центр, получал всеобщее признание. Командир такого отряда приобретал неписаное право на самостоятельные сношения с крупными отрядами и даже со штабами партизанских объединений, как равный с равными.

Но самое главное для отряда заключалось в том, что он завоевывал в этом случае симпатии населения, которое в большинстве своем превращалось в партизан. И тогда как бы сами собой обрывались линии связи, горели мосты, разрушались гребли, рвались на шляхах под машинами оккупантов мины, и на каждом шагу подстерегала фашистов партизанская пуля.

Понятным было мне желание молодого командира погарских партизан Кошелева как можно скорей ворваться со своими отрядами в город Трубчевск и в неравной схватке победить или погибнуть… Среди партизан-кошелевцев немало было таких, которые имели личные счеты с трубчевскими предателями, и кровь загубленных предателями семей взывала к мщению.

Кошелев был готов к штурму трубчевского гарнизона, но боялся удара в спину со стороны погарского и стародубского гарнизонов гитлеровцев. Он просил меня:

— Создайте угрозу противнику в направлении на Погар и Почеп! Не допускайте захвата врагом переправы через Десну — единственного нашего пути отхода в Брянский лес!..

Этот проект вполне соответствовал и моей задаче.

Подписав оперативный план, мы двинулись из Витемли каждый по своему направлению: Кошелев — на восток, к Трубчевску, я со своим отрядом — на запад, к Погару.

Сделав рейд по Погарскому району, наш отряд остановился под Погаром, заняв несколько селений на восточном берегу реки Судость. Мы занялись вылавливанием полицейских и предателей-старост, реквизицией их имущества: скота, лошадей, запасов хлеба. Всё, что оказалось в заготовительных пунктах, стало нашим.

И снова, как в апреле, мы двинули теперь обозы с побережья Судости к Брянской армии. Через Десну мы переправляли их на паро́мах, сделанных кошелевцами у взорванного моста. Оттуда обозы шли на станцию Белая Березка, где и погружались в вагоны.