Хороший, плохой, неживой

Глава двадцать седьмая

Дневное обиталище Пискари было совсем не таким, как я ожидала увидеть.

Выйдя из лифта, я завертела головой из стороны в сторону, рассматривая все вокруг. Потолки были высокие – футов десять, не меньше, белые между мягкими складками полотнищ ткани, выкрашенных в основные цвета. Широкие арочные проемы вели в столь же просторные соседние залы. Интимный уют обиталища плейбоя в сочетании с каким-то музейным духом. Я секунду потратила на поиск лей-линии и не нашла, что неудивительно: слишком глубоко я была под землей.

Мои ботинки ступали по роскошному серовато-белому ковру. Мебель была подобрана со вкусом, и кое-где попадались подсвеченные предметы искусства. Портьеры от пола до потолка через равные интервалы создавали иллюзию, что за ними прячутся окна. Между ними стояли книжные шкафы с книгами за стеклом, и каждый том казался старше, чем Поворот. Нику бы это понравилось, и я успела подумать: хорошо бы он видел мою записку. Первые намеки на возможный успех придали моей походке уверенности, которой она не заслуживала. Но может, с флаконом Кистена и запиской Нику я сумею как-нибудь ускользнуть от смерти.

Двери лифта закрылись. Я обернулась и отметила, что здесь не было кнопки, чтобы снова их открыть. И лестницы здесь тоже не было – значит, она вела куда-то в другое место. Сердце у меня резко стукнуло и снова забилось ровно. Ускользнуть от смерти? Ну-ну.

– Сними ботинки, – велел Кист.

Я наклонила голову, решив, что ослышалась.

– Что?

– Они грязные. – Он смотрел только мне на ноги, все еще раскрасневшийся. – Сними.

Я глянула на лежащий под ногами белый ковер. Он хочет, чтобы я убила Пискари, но тревожится, как бы я не измазала ботинками ковер?

Состроив гримасу, я сняла ботинки и оставила их возле лифта. Не верила я в его надежды, придется мне умирать босиком.

Но ковер под ногами был приятен на ощупь, и я пошла за Кистеном, стараясь не нащупывать в сумке флакон, который, как сказал Кист, там лежал. Сам Кист снова напрягся, выставив челюсть, и очень помрачнел – совсем не тот победительный вампир, который чуть не заставил меня капитулировать. Вид у него был ревнивый и обиженный. В точности как у любовника, который получил отставку.

Дай мне это, – звучало у меня в памяти, и я не могла унять дрожь. Интересно, просил ли он Пискари точно так же, зная, что просит крови. И еще мне было интересно, что взятие крови значит для Кистена: случайную связь или нечто большее.

Приглушенный звук уличного движения отвлек мое внимание от картины, на которой, похоже, Пискари и Линдберг пили пиво в английском пабе. Шагая медленно, чтобы скрыть хромоту, Кистен ввел меня в подземную гостиную. И дальнем ее конце имелся выложенный кафелем уголок для завтрака, а перед ним – убей меня Бог! – окно второго этажа, выходящее на реку. Пискари блаженствовал за небольшим плетеным из проволоки столиком прямо в центре этого круглого пространства, окруженного ковром. Я знала, что мы под землей, и это не окно, а всего лишь видеоэкран, но чертовски было на окно похоже.

Небо светлело с наступающим рассветом, бросая блики на серую реку. Небоскребы Цинциннати темнели силуэтами на фоне светлеющего неба. От колесных пароходов поднимался дым – там разводили пары, готовясь к первой волне туристов. Воскресный трафик был неплотен, и шум отдельных проезжающих автомобилей терялся за стуком, звонами, грохотом, неведомо откуда доносящимися окликами, создающими городской фон. Вода рябила под бризом, и у меня волосы шевелились в такт порывам ветра. Пораженная последней деталью, я подняла голову и стала осматривать потолок, пока не заметила отдушину. Где-то вдали прогудела сирена.

– Получаешь удовольствие, Кист? – спросил Пискари, отвлекая мое внимание от бегуна с собакой на дорожке вдоль реки.

Кист покраснел, даже шея побагровела, и склонил голову.

– Я хотел понять, о чем говорила Айви, – промямлил он, и вид у него был как у мальчишки, которого поймали за поцелуями с соседской девчонкой.

Пискари улыбнулся:

– Правда, потрясающе? Оставить ее вот так, непривязанной – это очень, очень забавно, пока она не попытается тебя убить. Но ведь это и есть самое интересное?

Ко мне стало возвращаться напряжение. Пискари выглядел непринужденно, сидя в легком темно-синем шелковом халате на одном из двух металлических плетеных стульев от того же стола. В руке у него была сложенная утренняя газета. Сочный цвет халата идеально гармонировал с янтарной кожей. Из-под стола виднелись босые ноги – длинные и худые, того же медового отлива, что и лысина. От этого неглиже я встревожилась еще сильнее. Вот только этого мне и не хватало.

– Красивое окно, – сказала я, думая, что оно лучше, чем у этой жабы Трента. Он бы мог сам всем этим заняться, если бы стал действовать, когда я ему сказала, что Пискари и есть убийца. Мужчины все одинаковы: получить что можешь бесплатно, а про остальное наврать.

Пискари сел поудобнее, полы халата разошлись, обнажив колено. Я быстро отвернулась.

– Рад, что вам понравилось, – ответил он. – Когда я был жив, терпеть не мог восходы. Сейчас это мое любимое время суток. – Я фыркнула. Он показал на стол: – Хотите чашечку кофе?

– Кофе? – переспросила я. – Мне кажется, это против гангстерского кодекса: пить кофе с тем, кого сразу после этого убьешь.

Пискари удивлённо приподнял тонкие брови, и до меня дошло, что он от меня чего-то хочет, иначе бы просто послал Алгалиарепта убить меня в автобусе.

– Черного, – ответила я. – И без сахара.

Пискари кивнул Кистену, и тот беззвучно удалился. Я подвинула второй стул, села напротив Пискари, поставила сумку на колени и молча посмотрела в фальшивое окно.

– Мне нравится ваша берлога, – сказала я язвительно. Пискари приподнял бровь. Жаль, что я этого не умею, но учиться поздно.

– Когда-то здесь была подземка, – сказал он. – Мерзкая дыра в земле под чьими-то причалами – правда, смешно? – Я промолчала, и он продолжил: – И здесь был шлюз в мир свободы. Иногда и сейчас бывает. Ничто так не освобождает личность, как смерть.

Я тихо вздохнула и отвернулась от окна, гадая, сколько еще этой дурацкой мудрости веков он заставит меня выслушать перед тем, как убить. Пискари кашлянул, и я повернулась обратно. В вырезе халата мелькнули черные волосы, икры, видные сквозь металлическое плетение стола, были сплошь мышцы. Я вспомнила, как горячо и быстро поднялось во мне желание в лифте с Кистеном, и осознала, что это все вампирские феромоны. Лжец. А то, что Пискари мог одним звуком пробудить во мне такие воспоминания и еще многое, вызвало очень неприятное чувство.

Не в силах сдержаться, я вскинула руку к шее, якобы убрать волосы с глаз, но на самом деле – чтобы прикрыть шрам, хотя для Пискари он был куда более отчетлив, чем, скажем, нос у меня на лице.

– Вам не надо было ее насиловать, чтобы заставить меня прийти, – сказала я, решив не бояться, а злиться. – Вполне хватило бы головы убитого коня у меня в кровати.

– А мне хотелось, – ответил он, и в его голосе была сила ветра. – Как бы ни хотелось тебе думать иначе, Рэйчел, здесь дело не только в тебе. Отчасти так, но не только.

– Для вас я не Рэйчел, а миз Морган.

Он отреагировал на это трехсекундным насмешливым молчанием.

– Я сильно избаловал Айви, и уже пошли разговоры. Настало время вернуть ее в стойло. И это доставило нам удовольствие – нам обоим. – Он заулыбался своим воспоминаниям – чуть блеснули клыки и раздался тихий, почти неслышный счастливый вздох. – Она удивила меня, зайдя куда дальше, чем мне нужно было. Я уже лет триста, не меньше, не терял самообладание до такой степени.

У меня свело живот судорогой – волна наведенного вампиром желания нахлынула и ушла. Ее мощь лишила меня дыхания, я непроизвольно потянулась удержать ее.

– Сволочь! – сказала я, вытаращив глаза, слушая стук собственной крови в ушах.

– Вы мне льстите, – ответил он, приподнимая брови.

– Она передумала, – сказала я, чувствуя, как остатки его желания умирают во мне. – Она не хочет быть вашим наследником. Оставьте ее в покое.

– Поздно. И на самом деле она этого хочет. Я не принуждал ее, когда она принимала решение – не нужно было. Она была рождена и воспитана для этого высокого положения, а когда она умрет, то обретет достаточную сложность, чтобы быть подходящим мне спутником, достаточно разнообразным и утонченным в мыслях, чтобы ни она мне не наскучила, ни я ей. Видите ли, Рэйчел, нечестно было бы сказать, что дефицит крови сводит вампира с ума и выгоняет на солнце. Это делает скука, вызывающая недостаток аппетита, который ведет к безумию. Работа над воспитанием Айви помогла мне избежать такой судьбы. Сейчас она овладевает своим потенциалом, и поможет мне не сойти с ума. – Он изящно наклонил голову. – И я ей отплачу тем же.

Он посмотрел куда-то мне за плечо, и у меня шею под волосами закололо – к нам шел Кистен. Прошелестев мимо меня (я подавила дрожь), избитый и покрытый синяками вампир молча поставил передо мной чашку кофе на блюдечке и пошел прочь. Он не смотрел мне в глаза, и в его поведении читалось подавленное страдание. Пар от чашки поднялся на три дюйма, заколыхался под искусственным ветром и улетел прочь. Я не протянула руку к чашке – усталость навалилась, от адреналина я чувствовала себя больной. Подумала о талисманах в сумке. Чего ждет Пискари?

– Кист? – тихо позвал неживой вампир, и Кистен обернулся. – Дай это сюда.

Пискари протянул руку, и Кистен уронил ему в ладонь скомканную бумажку. У меня щеки похолодели от страха – это была моя записка Нику.

– Она кому-нибудь звонила? – спросил Пискари, и молодой вампир кивнул:

– Она звонила в ФВБ. Там повесили трубку.

В полном потрясении я смотрела на Кистена. Он все видел. Он спрятался в тени, пока я держала волосы Айви, а ее рвало, смотрел, как я делаю ей какао, слушал, как сидела рядом с Айви, а она снова переживала свой кошмар. А пока я целую вечность ждала автобуса, Кистен сорвал с двери мое спасение. Никто сюда не придет. Никто.

Не глядя мне в глаза, он ушел. Донесся далекий звук закрывшейся двери. Я глянула на Пискари – и дыхание застряло у меня в горле: глаза у него были сплошь черные. Хреново.

Под немигающим взглядом обсидиановых глаз у меня вспотели ладони. С грацией свернувшегося хищника он наклонился передо мной в своем темно-синем халате, и фальшивый ветер шевелил волосы на его голых руках, загорелых и пышущих здоровьем. От его легких движений шевелился подол халата, поднималась и опускалась его грудь, когда он дышал, стараясь облегчить мне понимание. А я сидела перед ним, и до меня только начинал доходить ужас случившегося.

Дыхание пришло и ушло, и я задержала его. Видя, что я осознала свою смерть, он медленно моргнул и улыбнулся понимающей улыбкой. Еще нет, но скоро. Когда он будет не в силах больше ждать.

– Это просто умилительно, как ты о ней волнуешься, – сказал он, и сила, сочащаяся в его голосе, сжала мне сердце. – Она тебя предала с потрохами. Моя прекрасная и опасная filiola custos.[3] Я послал ее следить за тобой еще четыре года назад, и она вступила в ОВ. Я купил церковь и велел ей туда переехать, она послушалась. Я просил ее оборудовать кухню для ведьмы и запастись нужными книгами, она сделала больше и обустроила сад, против которого нельзя устоять.

У меня похолодели щеки, колени дрожали. Вся ее дружба – притворство? Легенда, чтобы держать меня под контролем? Я не могла в это поверить. Вспоминая ее голос, когда она просила меня посторожить, чтобы солнце ее не сожгло, я не могла поверить, что все это ложь.

– Я велел ей уйти за тобой, когда ты ушла со службы, – говорил Пискари, и чернота в его глазах приобретала напряжение вспоминаемой страсти. – Тогда мы впервые поспорили, и я подумал, что нашел пункт, чтобы сделать ее своим наследником: пусть здесь она покажет свою силу и докажет, что может держаться против меня. Но она капитулировала. Какое-то время я думал, что допустил ошибку, и что у нее не хватит силы или воли выдержать со мной вечность, и мне придется подождать еще одно поколение и попытаться с дочерью, рожденной от нее и Кистена. Я был весьма разочарован. Представь же себе мою радость, когда я понял, что у нее свои планы и что она меня использует.

Он улыбнулся, показав зубы чуть больше, длиннее.

– Она в тебя вцепилась как в способ уйти от будущего, которое я для нее предусмотрел. Она думала, ты найдешь для нее способ не потерять душу, когда она умрет. – Сдержанным движением он покачал головой, и свет блеснул на гладкой лысине. – Невозможно, но она не поверила бы.

Я проглотила слюну, сжала кулаки, чувствуя, как начисто уходит чувство, будто меня предали. Она его использовала, а не подчинялась его указаниям.

– А она знает, что ты убивал этих колдунов? – прошептала я с замиранием сердца: а вдруг она знала – и не сказала мне?

– Нет, – ответил Пискари. – Я уверен, что она подозревает, но мой интерес к тебе вызван более старой причиной, не относящийся к Каламаковским поискам Святого Грааля – то есть колдунов лей-линий.

Я сдерживалась, чтобы не посмотреть на руки, сжимающие горловину сумки у меня на коленях. Потянуться за флаконом не было возможности.

Если дело не в этом, зачем Пискари нужна моя смерть?

– Это наверняка дорого стоило ее гордости – прийти ко мне, умоляя о милости, когда ты пережила нападение демона. Она была так огорчена! Трудно быть молодым. Я лучше ее понимаю, что это значит – хотеть видеть рядом с собой равного. И я еще больше рад был ее баловать, как только понял, что она меня использует без моего ведома. Поэтому я оставил тебя в живых – на случай, если она прервет свой пост и овладеет тобой полностью. Сделать тебя ее тенью – это был иронический выверт, который мне нравился. Она обещала, но я знал, что она лжет. И даже при этом я готов был мириться, если только она будет держать тебя подальше от Каламака.

– Но я же не лей-линейщица, – сказала я тихо, чтобы голос не дрогнул. Я вообще могла говорить беззвучно, и он бы услышал. – Почему тогда?

Он не дышал с той минуты, как перестал говорить. Носками ног он опирался на пол. Икры напряжены. Почти, подумала я, сдвигая пальцы к горловине сумки. Он почти готов. Чего он ждет?

– Ты дочь своего отца, – сказал он, и кожа вокруг его глаз натянулась. – Трент – сын своего отца. Порознь вы – мелкая докука. Вместе… вместе вы можете стать проблемой.

У меня перед глазами все поплыло, потом зрение вернулось, когда я встретила его взгляд и поняла, что на лице у меня написан ужас. Фотография моего отца и отца Трента рядом с желтым лагерным автобусом. Пискари убил их. Это был он.

У меня кровь сильно и тяжело забилась в висках. Тело требовало что-нибудь сделать, но я сидела, зная, что на мое движение он ответит своим.

Он пожал плечами – рассчитанное движение, которое отвлекло мои глаза на блеск янтарной кожи под халатом.

– Они слишком близко подошли к решению эльфийской загадки, – сказал он, наблюдая за моей реакцией.

Я сохранила бесстрастное лицо, и это дало ему понять, что я тоже знаю драгоценный секрет Трента. Очевидно, так и надо было сделать.

– Я не хочу, чтобы вы выяснили, докуда они добрались, – добавил он, зондируя.

Я ничего не сказала. В животе у меня перекатывался ком. Пискари их убил. Отец Трента и мой были друзьями. Они вместе работали. Работали против Пискари.

Пискари стал неподвижен:

– Он тебя уже посылал в безвременье?

Я со страхом в глубине души глянула на него. Вот оно. Вопрос, на который он хочет услышать ответ, один из многих, чтобы я не знала, какой. И как только я на него отвечу, я перестану жить.

– У меня нет привычки нарушать конфиденциальность работы с клиентами, – сказала я пересохшим ртом.

Его холодная бесстрастность дала трещину, он задышал. Едва заметно, но это было.

– Посылал. Ты нашла ее? – спросил он, удержав себя, чтобы не податься вперед. – Достаточно сохранная, чтобы прочесть?

Ее? Что прочесть?

Я ничего не сказала, отчаянно желая скрыть бьющийся в шее пульс, но хотя у него глаза почернели, моя кровь его не интересовала. И это было слишком страшно, чтобы в это поверить. Я не знала, что отвечать. «Да» – это будет спасение или гибель?

Он нахмурился, рассматривая меня в течение долгой-долгой секунды, а я слушала стук собственного сердца, и пот выступил у меня на ладонях.

– Я не могу истолковать твое молчание, – сказал он несколько раздраженно.

Я вдохнула.

Пискари бросился.

Адреналин больно ударил в кровь. Я в дикой панике оттолкнулась от стола и упала назад вместе со стулом.

Пискари отшвырнул стол с дороги – он перевернулся набок, и моя нетронутая чашка кофе оставила на белом ковре фантастический узор.

Я отползала спиной вперед, босые ноги проскальзывали по кафелю, поскрипывая. Пальцы нашли ковер, я вцепилась в него, перекатилась и бросилась прочь.

Он схватил меня за руку, я дико завизжала, вцепилась в него когтями – он глазом не моргнул. С бесстрастным лицом он провел ногтем по моей правой руке, следуя ходу голубой вены. Палец оставил огненный след, распарывая кожу, а потом – ощущение блаженства. Молчаливо и яростно я пыталась освободиться, а он держал мое запястье, недвижный, как дерево. Выступила кровь, и я почувствовала растущий во мне пузырь безумия. Нет, только не это, не могу я, чтобы меня снова растерзал вампир!

Он посмотрел на мою кровь, потом мне в глаза. И свободной рукой размазал кровь у меня по коже.

– Нет! – заорала я.

Он выпустил мою руку, я рухнула на ковер, дыша тяжело и отрывисто, ползком попятилась. Кое-как встав на ноги, с гудящим в ушах адреналином, я направилась к лифту.

Пискари дернул меня обратно.

– Сукин сын! – крикнула я. – Пусти меня, не лезь!

Он дал мне пощечину, от которой у меня искры из глаз посыпались.

Я съежилась у его ног, тяжело дыша, а он стоял надо мной, держа в руке амулет, и мазал его моей кровью. Амулет засветился красным. Руку Пискари обернуло красным туманом, и он еще дальше отпихнул упавший стул на вырезанный кругом ковер. Я подняла голову, взглянула из-под волос – узор плиток на полу образовывал идеальный круг: круг голубых плиток вокруг белого камня, одним куском мрамора. Круг вызова.

– Господи, помоги! – шепнула я, поняв, что сейчас будет, когда Пискари бросил амулет точно в центр круга. У меня на глазах энергия безвременья выплеснулась защитным пузырем. От ощущения силы другого колдуна у меня загудела кожа, будто зажглась от крови. Пискари готовился вызвать своего демона.