Хозяин Спиртоносной тропы

Семь заповедей Стюры

Работа у Кузьки не пыльная: катайся туда-сюда между приисками, исполняй поручения да развози бумаги. Землю копать, лес таскать не надо. К седлу привык, к таежной тропе тоже. Вдобавок познание окрестностей будоражит разум. Ежедневно видит ранее не изведанное, знакомится с новыми людьми. Побывал на таких приисках, о которых даже не предполагал, что они существуют. Слушает, о чем говорят старатели, сравнивает местность, где находится то или иное расположение песков. Сопоставляет содержание и пробы того или иного участка. Одним словом, учится в школе или даже в университете под вывеской «Сибирское золотое дело», про которое пока еще нет ни одного учебника. Одно плохо — нет времени и возможности самому взять в руки лопату и лоток, помыть еще не взятую супесь. Добыть несколько заветных крупинок, а может, удивительной и неповторимой формы самородок, от которого бы застонала душа, а в кровь метнулся выброс адреналина. И это Кузьку нервирует больше всего.

Прошло две недели после того, как он ездил в город. Большой срок, чтобы истомиться в неведении, что происходит там, на усадьбе Коробковых. Как себя чувствует Даша и почему не едет, как обещала? Последнее обстоятельство хуже всего: неизвестность рушит все мечты и представления, заставляет не спать по ночам и часто вспоминать о ней. Ему хочется еще раз побывать у нее, но Заклепин молчит, и поездка пока не предвидится.

Кузя не знает, каким словом назвать их с Дашей отношения: простой дружбой, привязанностью или же любовью. Как же тогда назвать его чувства к Кате? Люди говорят, что любить можно только одного человека. Но Даша и Катя, несмотря на противоположность характеров и положения, для Кузи равны: он не может без Кати, но и думает о Даше. Как это понимать и можно ли в этом разобраться — не знает. И от этого ему иногда бывает так плохо, что, кажется, вот еще немного, и он умрет.

Но жизнь не стоит на месте, и умирать в таком возрасте Кузе не пристало. Отец с улыбкой говорил: «Все рассудит время, потому что лучше нет друга!» Он помнил его слова и верил в них. Знал, что рано или поздно представится случай встретиться с Дашей и сделать выбор, как быть дальше. Ревнивица Катя об этом не догадывалась. Через несколько дней после случая с колбасой, успокоившись, заняла обычную позицию, продолжила играть роль «матушки» для Кузи. Считала его своей собственностью и даже в мыслях не допускала, что он может быть чей-то еще. Своеобразный треугольник подобных отношений постепенно заострял углы, и кто-то когда-то о них должен был уколоться. Неизвестно, как долго этого можно было ожидать: недели, месяцы или годы, если бы не случившиеся вскоре события.

В тот день Кузька явился домой раньше обычного. С утра Заклепин отправил его в Каргу (река), где в трех верстах от них находился прииск Екатериновский. Передав управляющему бумаги, вернулся назад. В ожидании каких-то срочных поручений Заклепин велел ему находиться дома. После обеда с Катей расположились за столом на улице, изучая азбуку и математику. После твердого решения учиться у Кати тому, что знает она, Кузя за две недели достиг больших результатов: выучил гласные буквы и знал десять цифр. Радуясь успехам своего ученика, учительница хвалила его:

— Видишь, не дурак, каким хотел казаться. Можешь, когда захочешь.

— Не хочу, надо, — нисколько не обижаясь, соглашался он, довольный учением.

Сегодня складывали первые буквы. Бабка Фрося с завалинки помогала.

— Повторяй: ба-бу-шка! — не торопясь, тыкала пальцем Катя в азбуку, а Кузя повторял за ней: — Ба-ба…

— Баран, — кивала головой бабка Фрося, нервируя ученика. — Кузька баран!

— Уведи ее домой, не могу так! — сердился Кузя.

— Ты не слушай ее, думай о том, что надо говорить, — успокаивала Катя.

— Как я могу, если она сует свой клюв куда ни попадя?

— Не клюв, а нос, — немного обидевшись, поправила Катя.

Их прервали. Мимо проходила тетка Глаша Куликова, крикнула с дороги:

— Кузька! Заклепин зовет. Поезжай немедля.

— Ну вот, не дадут спокойно выучиться, — надулся он как налим, вставая из-за стола. Выводя за собой Поганку, наказал Кате: — Книжку не убирай, скоро буду, продолжим учение.

У конторы администрации необычное оживление. Рядом с крыльцом, сидя на лавке, приисковые охранники горячо обсуждают с казаками на высоких тонах какое-то событие. Увидев его, замолчали, уставившись суровыми взглядами. У Кузи неприятно защемило внутри: сразу понятно, что-то случилось. Вспомнил, как стрелял на сеновале в Захара. Понял, что Заклепин вызвал не зря. В голову словно налилась тяжелая ртуть, тело будто набили мхом. Тут же хотел повернуть Поганку, ускакать в тайгу, скрыться, но понимал, что бесполезно. У казаков лошади, как ветер, догонят за первым поворотом. К тому же, не дай Бог, смахнут голову шашкой. Уж лучше идти самому.

Как в кошмарном сне, подъехал к коновязи, мешком свалился на землю, привязал ватными руками кобылу. Не подавая вида, что боится, непослушными ногами пошел в контору. Проходя мимо мужиков, поздоровался со всеми, те хмуро ответили тем же. У Кузи едва не захолонуло сердце: сам в ловушку идет!

Дверь в кабинет Заклепина открыта, оттуда слышны голоса. Приостановился в коридоре, напрягая слух.

— … и вообще, Василий Степанович, мне ваша позиция непонятна: то вы говорите надавить на дело, найти как можно скорее виноватого. А то вдруг просите приостановить, — монотонно бубнил спокойный, уверенный голос. — Вы уж, дорогой, определитесь по существу, что вам надо? Следствие располагает некоторыми уликами. Тут вам следы лошади у реки, кровь в лодке, к тому же исчезновение подозреваемого.

— Я, вероятно, не так выразился, — узнал Кузя голос Коробкова. — Надо искать на месте, там, где все было совершено. Но зачем опрашивать людей на прииске? Отнимать рабочих от дела. У нас и так происшествие: китайцы золото украли. Старатели волнуются, просят скорого разрешения вопроса с выплатой денег. А где их взять, коли не наработано? Зачем лишний раз их отрывать?

— Это, уважаемый Василий Степанович, наше дело, кого и где опрашивать. Мы сами разберемся…

Они говорили что-то еще, но Кузя не слушал их. В голове крутились слова неизвестного: «следы лошади у реки», «лодка», исчезновение подозреваемого». При чем здесь все это и Захар Климов? Ведь он стрелял в него на сеновале, никакой реки и лодки быть не может. Значит, речь идет вовсе не о Посошке.

Он не додумал. Из открытого кабинета показалась голова Соколова. Увидев его, урядник возмущенно гаркнул во всю глотку:

— А ты что тут притих? Подслушиваешь? А ну, заходи сюда!

— Ничего не подслушиваю, только что пришел, а тут вы, — озираясь по сторонам, проговорил Кузя, и к Заклепину: — Вызывали, Матвей Нилович?

— Вызывал, — посматривая на окружающих, глухо ответил управляющий и посмотрел на присутствующих: с чего начинать?

Помимо него, здесь было немало людей: управляющий Крестовоздвиженским прииском Коробков, урядники Раскатов и Соколов, несколько приказчиков, а также двое неизвестных Кузе представителей закона с петлицами на воротниках. Было видно, что они собрались здесь не просто так, и раз вызвали его, то хотели что-то узнать.

— Как тебя зовут? Кузьма Собакин? — спросил незнакомый человек в мундире с петлицами, смотря ему в глаза проницательным взглядом. — Скажи нам, Кузьма? А был ли ты после последней поездки, когда тебя отправлял Матвей Нилович, еще раз в городе или волости?

— Нет, не был. Не посылали меня туда больше, — волнуясь, ответил Кузя, то белея, то краснея. — Когда? Мне и тут заданий хватает.

— Тогда поведай нам, где ты был первые три ночи после того, как вы с Дмитрием приехали из Минусинска? — продолжил тот, изучая его поведение.

У Кузи внутри все опустилось: «Вот и все! Они все знают. Сейчас начнут допрашивать… Что делать? Рассказать сразу, как все было, или пустить слезу?» Как во сне, подавлено ответил затухающим голосом:

— Дома был, спал на сеновале.

— Кто это может подтвердить?

— Мать, соседи. Катька Рябова.

— Хорошо, проверим, — покачал головой тот и задал коварный вопрос: — А что ты так боишься? Имеешь что за душой? Если что знаешь — выкладывай, дешевле будет.

Стоило ему рявкнуть: «А ну, говори, как стрелял в Захара Климова!», и все, Кузя выложил бы все как на духу.

— Ничего не боюсь. Просто вы так на меня смотрите, будто в чем виновен, — доживая последние мгновения перед тем как сознаться, еще «держался на плаву» он. — Чего надо-то? Говорите толком.

— Вспомни хорошенько да расскажи: когда вы ехали с Дмитрием Коробковым сюда, в тайгу, где останавливались, ночевали? Или с кем-то разговаривали дорогой?

— Нет, нигде не останавливались и не ночевали. Ни с кем не разговаривали. За один день доехали. Я домой уже поздно попал, — напрягшись, как сдавленная снегом рябина, ответил Кузька. Сам подумал: «К чему это он клонит?»

— Может, Дмитрий на отдыхе куда-то отходил?

— Нет, все время на глазах был.

— А как же по нужде?

— Долго ли по-маленькому? Остановился — и все тут.

— А во время обеда?

— Мы на ходу ели. Рядом ехали, что нам в дорогу положили, из сумки доставали.

— А лошади как же? Лошадей-то поили?

— Да, один раз, на переправе через Тубу перед Курагино.

Следователь поднялся со стула, заложил руки за спину, прошелся по комнате. Потом вдруг резко повернулся к Кузе, строгим голосом спросил:

— А ты, молодой человек, кому-то говорил, когда и с кем Дмитрий поедет назад?

— Зачем это мне? И откуда мне знать, когда и с кем будет выезжать? — тихим голосом проговорил он, начиная кое-что понимать: Дмитрия ограбили, в этом весь казус! Но все оказалось страшнее.

— Так вот, молодой человек. Необходимо тебе объявить, что Дмитрий был убит в дороге назад, — объявил следователь, при этом очень внимательно глядя на Кузю, визуально определяя эффект сказанных слов.

— Убит? Как убит? — пошатнувшись на ногах, прислонился спиной к стене Кузя. — Зачем это? Кто его мог?..

— Это нам пока не известно, — продолжая наблюдать за его поведением, ответил следователь. Шагнул к нему, стал хлопать по карманам куртки: — Револьвер-то с собой? Или дома хранишь под стрехой на сеновале?

Кузя едва устоял на подломившихся коленях: «Они и про наган знают. Ах, ну да, Дарья рассказала. Или дядька Андрей. Такое дело, как не рассказать?» Только и смог выдавить:

— Нету.

— А где же он? Говори, — спокойным голосом продолжал следователь. — Ты же знаешь, что на приисках оружие разрешено иметь только официальным лицам. — Так куда ты его дел?

— Дмитрию отдал, — в последний момент сообразил Кузя. — В дороге сейчас опасно хоть одному, хоть вдвоем. На нас с Дарьей вон на Тараске налет сделали какие-то бугаи. Кабы не револьвер, ограбили. Или того хуже…

— Н-да уж, — косо посмотрел на Коробкова следователь — тот согласно покачал головой, вероятно, знал, что на них нападали, — и опять Кузе: — Как же ты ему отдал? Навовсе?

— Нет. Он обещал следующим разом вернуть.

— Что ж, хорошо! Проверим. Иди, покуда возле крыльца на лавке с мужиками посиди и никуда не девайся, — покачал головой сыщик и крикнул в коридор: — Кауров! Проследи за парнишкой, чтоб никуда не утек! — И подчиненному в комнате: — А ты, Самойлов, бери человек пять из охраны и к нему домой. Поговори там с кем, где он был те три ночи, и пошукайте револьвер, может, где спрятал, а нам врет, что отдал.

Покачиваясь на слабых ногах, Кузька вышел на крыльцо, замотал головой.

— Тебе что, паря, плохо? — спросил у него Кауров, который был к нему приставлен для охраны.

— Нет, все хорошо, — ответил он, присаживаясь на лавку.

А у самого в голове хаос мыслей: сейчас полицейские найдут закопанный на сеновале в труху револьвер. Но это не беда: Катя. Они сейчас ее допросят, и она расскажет про Захара. Схватился руками за голову: «Эх, дурак! Не надо было слушать Стюру. Надо было все рассказать в то же утро, как было. Тогда бы ничего не было. Ведь Посошок сам пришел Катю силой брать. Глядишь, все обошлось куда спокойнее. А так — в цепи и в забой. Может, пока не поздно, пойти и все рассказать? Да нет, надо было говорить сразу… А что, если… сигануть в тайгу, пусть ищут! — но тут же откинул эту мысль. «Рано или поздно все равно найдут!» — так говорил отец. К тому же, Катя. Вся вина свалится на ее плечи, а это подло оставлять ее одну в такую минуту».

Из конторы в сопровождении Соколова вышел второй следователь, махнул охране рукой:

— Несколько человек с нами. Можно без лошадей, тут недалеко.

Неторопливо пошли в сторону Кузиного дома.

— Что, паря, по Дмитрию печалишься? — приставив карабин к стене, присел рядом Кауров. Положил руку на плечо: — Что ж, брат, всякое бывает. Приисковая дорога — что пила с острыми зубьями. Пилить надо вдвоем или гурьбой, и осторожно, чтобы не пораниться.

— Где и как все случилось? — тяжело вздохнув, спросил Кузя.

— На Кизире в прижиме, — набивая трубочку табаком, начал рассказ Кауров. — Сразу-то не хватились. Отсюда уехал и там не явился. А там и тут думали, что все нормально. Мужики какие-то ехали, случайно обнаружили. Чуть выше лодка старая стояла, в ней кровь. Сейчас опрашивают, чья лодка, но разве найдешь? Непонятно, почему его в реку не скинули. Есть предположение, что он убежал раненый, в кустах спрятался, а потом кровью истек.

— А рана какая?

— Сам не видел, говорят, ножом в бок ткнули.

— А коня нашли? А вещи? Седло?..

— Ничего нет. Коня могут продать или заколоть. А вот вещи — интересный ферт: при нем в кармане были часы золотые, перстень на пальце, деньги, бумаги в папке приисковые: это все целое.

Он говорил что-то еще, но Кузя уже слушал его вполуха. Для него стало понятно, что Дмитрия убили неспроста. Если не взяли драгоценности и вещи, зачем тогда лишать человека жизни? Здесь ответ напрашивался сам собой: убийца знал про седло, в котором перевозили золото!

Эта догадка — как запах нашатырного спирта, привела в чувство, заставила думать острее и глубже. До этой минуты он не задавался мыслью, откуда и чье золото везла Даша в седле. Это было не его дело: так учил отец. «Не суй нос в чужую поклажу, наполняй свою», — говорил он, и в какой-то мере был прав. Но здесь было очевидное преступление, убийство человека, и не обратить на это внимание невозможно. Прежде всего, надо узнать хозяев золота. Без сомнения, это была семья Коробковых, вероятно, все без исключения. Василий Степанович отправлял его отсюда, с Крестовоздвиженского прииска, а брат Андрей Степанович принимал там, в городе. Об этом знала Анна Георгиевна, а также Дмитрий. Кузька хорошо помнил его пьяную реплику: «Я тогда ваше седло вытряхну!», и как от этого изменилось поведение Анны Георгиевны. Скорее всего, знала об этом и Даша. Да только вряд ли кто из родных убил Дмитрия, хотя и это исключать не стоит. Кузя слышал о таких удивительных случаях убийства, что не сразу поверишь! Жена отравила мужа цианидом, но не до конца: перед тем, как умереть, он задушил ее полотенцем. Было и другое дело — сестра отрубила брату голову тупым топором. Еще: племянник поставил на любимую тетку возле шурфа медвежий капкан, а потом инсценировал пожар, сжег ее заживо. И причина тому одна: золото.

Отец говорил: «В золотом коварстве прежде надо искать среди своих, а потом класть грех на чужих!» В этом случае сначала стоило проверить тех, кто был вхож в семейные дела Коробковых, прощупать связь кумовства. Допросить Заклепина, Соколова, Раскатова да и этого, племянника Власика. Может, и он знал, что золото возят в седле да к тому же без охраны. Только кто же их допрашивать будет? Также есть вероятность, что Дмитрий мог проболтаться по пьянке своим товарищам в кабаке. Круг подозреваемых настолько широк, что Кузьке при его положении никогда не узнать настоящего убийцу. Да и зачем ему это надо? У него от своего голова кругом. Вон скоро вернутся сыщики, и ему будет конец.

От этой мысли Кузя непроизвольно обхватил руками голову, застонал, как загнанный в угол охотниками медвежонок. Даже Кауров пожалел его:

— Да не убивайся ты так. Понимаю, человека жизни лишили, не зайца. Что теперь поделаешь?

Кузя невольно вспомнил Дмитрия: хоть и пьяница, но парень был неплохой. Когда ехали вдвоем, показал себя только с положительной стороны. Не просил остановиться, «чтобы поправить здоровье» в питейном заведении, не стонал, как красная девица, не требовал отдыха. Наоборот, от начала до конца пути ехал с такой скоростью, какую выдерживали лошади. Доехать за один день до прииска без ночевки — его инициатива, от которой Кузя не мог отказаться.

Из конторы вышли Заклепин и Коробков, позвали в сторону.

— Без свидетелей спрашиваем, правда то или нет, что ты револьвер Дмитрию отдал? — негромко спросил Матвей Нилович. — А то нас сумление берет с Василием Степановичем. Да не бойся, никому не скажем. Василий Степанович вон, наоборот, хочет тебе благодарность высказать за то, что Дарью два раза защитил. Нам об этом следователь сказал. А сам-то что доселе молчал, как дело в дороге было?

— А что разглагольствовать? — равнодушно пожал плечами Кузя. — Было да и только. Все же хорошо кончилось.

— Так-то так, но могло быть иначе, — вступил в разговор Коробков. — Прежде всего тебе руку за дочь подаю! — протянул широкую ладонь, крепко пожал Кузину. С удивлением заметил: — Ишь, какой сильный, весь в отца. Еще вот возьми, — протянул золотой червонец. — Это награда, что Дарья живехонька осталась. Неизвестно, как бы все повернулось, коли тебя бы там не было.

Кузя хотел было отказаться от вознаграждения, но Заклепин выпучил глаза:

— Бери, дурень! От чего отказываешься? Человек с душой и сердцем, а ты?

Кузя взял деньги, поблагодарил. Коробков похлопал его по плечу:

— Коли будут какие незадачливые дела, надейся на мое покровительство: чем смогу — помогу!

— Так скажи нам как на духу, — подождав, настаивал Заклепин. — Давал или нет Дмитрию наган?

— Отдал! — глядя на него немигающим взглядом, ответил Кузя. Сам не понял, как соврал, будто кто изнутри специально вынудил сказать именно это слово.

Заклепин вытер платком шею, посмотрел на Коробкова:

— Вроде, говорит правду.

— Что ж, тому и вера, — покачал головой Василий Степанович, и Кузе: — Ну, добре. Иди покуда посиди с конвойным, чтобы следователь что не заподозрил.

Кузя пошел на указанное место. Краем уха слышал за спиной, как Заклепин негромко говорил Коробкову:

— Ничего в голове не укладывается: куда тогда наган подевался? Он бы мог себя защитить, выстрелить пару раз.

— Вероятно, не успел, — глухо проговорил Коробков.

— А может… он врет? — еще тише проговорил Заклепин.

Кузя — как тина в заводи, ожидающая паводка. Держится на месте, пока никто не трогает. Но стоит пойти дождю — сорвет бурным потоком, утащит в даль неизвестную по бурной реке. Мысли в голове страшные: «Почему не сказал своим «благодетелям», что револьвер на сеновале? Сейчас полицейские найдут — будут неприятности. Тогда на Коробкова надежды не будет, не защитит в нужную минуту». Нащупал в кармане золотой червонец, про себя усмехнулся: «Дешево жизнь дочери оценил, мог бы больше подкинуть». Другой, внутренний голос образумил: «Что, мало? Скажи спасибо, что хоть это дали. И так всю жизнь помнить будешь».

Сколько так сидел — истомился. Следователь на крыльцо два раза выходил, спрашивал:

— Где они там запропастились?

— Не могу знать, ваше высокородие! — подскакивал на месте Кауров, а когда тот уходил, садился рядом. — Видно, здорово они, паря, за тебя зацепились.

И эти слова пугали Кузю больше всего.

Наконец-то залаяли собаки, послышались шаги: идут! «Вот и все, Кузька, хана тебе пришла. Молись, пока Бог слышит». Наверное, Катю за собой тянут, чтобы тут как есть, все рассказала.

Вышли из-за угла. Кузя смотреть не смеет, опустил голову, видит, как под ногами в траве муравьи бегают, заботы нет. «Вот бы мне сейчас муравьем стать! Убежать под сруб, чтобы никто не нашел и не увидел, — подумал он, и тут же вздрогнул: — А Катя? Как же она?»

Поднял взгляд, робко посмотрел на полицейских: нет Кати. Вздохнул облегченно, вперил взгляд в помощника: что скажет? Но тот, даже не удостоив его взглядом, прошел мимо, исчез в проеме двери конторы. Полицейские устало присели рядом на лавку. Кто-то потянулся за трубкой, другие недовольно заговорили:

— Жрать охота! Сегодня кормить будут или так дадут подохнуть? Кауров! Ты что тут, водки не приобрел, пока мы делом занимались?

— Нашли что-нибудь? — перебил просителя Кауров, — а то вот парень весь издергался.

— Ничего. Пусто все, как в конуре без Тузика, — устало ответил один их охранников и усмехнулся. — Пусть свободно дышит.

Кузя как бабочка на восходе солнца: расправить крылья и взлететь или подождать чуток? Вздохнул облегченно: не нашли револьвер! Подскочил, взволнованно заходил взад вперед.

— Ты чего забегал? — усмехнулся Кауров. — Гиря из штанов выпала?

— Устал сидеть на дереве.

— Ну-ну, оно и видно. То был как чурка с глазами, а теперь глухарь на поляне.

Из конторы выглянул Заклепин:

— Кузя, поезжай домой. Сегодня работы не будет. — И ушел назад, более ничего не сказав.

Кузя остолбенел: что делать-то? Вот так просто собраться и ехать? А как же?.. Про Захара Климова никто не вспомнил.

— Что встал-то? — подтолкнул Кауров. — Сказали же домой — значит, домой.

Больше его не надо было уговаривать. Вскочил на Поганку, погнал кобылу в сторону дома легкой рысью. Проскакав по улице, остановился у ворот, а Катя с тревогой на лице торопится навстречу:

— Сейчас, Кузька, открою! — хлопая ладошками, запричитала: — Что было тут без тебя, что было!..

— Знаю все и так, — сухо оборвал ее Кузя, глядя перед собой.

У крыльца дома — Стюра. Сидит на чурке, устало смотрит на него, теребит жареную на костре кедровую шишку. Он не видел ее с того памятного дня, когда Кузя стрелял в Захара Климова. Спешившись, подошел к ней, приветствовал:

— Давно не виделись. Где так долго была?

— Тайга большая, — как всегда спокойно, растягивая слова, ответила Стюра, протягивая ему шишку: — Скоро орех дойдет. Нынче его много!

Кузя отказался от шишки:

— Это я знаю, что тайга большая. Тут без тебя такое творится!..

— Знаю, — также равнодушно покачала головой та, не переставая лузгать еще молочные орешки.

Кузя удивленно, недоверчиво посмотрел на нее, прошел к лестнице на сеновал. Труха перекопана, постель перевернута. Сунул руку в тайник — нет револьвера!.. Похолодел: нашли, забрали. Но почему не сказали? Снизу голос Стюры:

— Не ищи, там его нет.

— А где? — слетел на землю Кузька.

— У Стюры в штанах, — негромко проговорила Катя и, так и не дождавшись, когда Кузя придет в себя от шока, стала пояснять. — Перед тем, как полиция явилась, пришла Стюра. Залезла на сеновал, взяла из твоего тайника, что было спрятано, запихала себе в штаны и села на чурку. Тут и сыщики пришли.

— Откуда ты знала, что у меня где лежит? — присаживаясь рядом, спросил у Стюры бледный Кузя.

— Знала, — просто, продолжая щелкать, ответила та.

— А кто сказал, что к нам сыщики явятся?

— Никто. Сама знала.

— Откуда?!

— Надо глядеть и слушать, — покосившись на него, первый раз за все время хитровато улыбнулась Спора.

— Как? У меня что, ушей и глаз нет?

— Есть, но ты все равно не видишь и не слышишь.

— А ты, значит, видишь и слышишь?

— Да.

— А может, ты ведьма?

— Нет. Так, без колдовства вижу, слышу и чувствую.

Кузя в растерянности, не понимает, как так может быть: либо он дурак, либо Стюра его за нос водит. Вспомнил тот день, когда встретил ее на мосту:

— А тогда… откуда ты узнала, что ночью придет на сеновал Захар?

— Увидела, у него в глазах было сказано. Я днем была, он тут околачивался, с Катей заигрывал. Тогда и поняла, что он затевает.

Кузя замолчал, прямо глядя на Катю. Та тоже испуганно смотрела на него. Вместе переосмысливали сказанное. Прошло некоторое время. Стюра закончила разбирать шишку, достала из кармана еще одну, опять протянула Кузе, вторую Кате, потом себе:

— Ныне зверь сытый будет, ореху много.

— А помнишь… тогда на дороге, когда я тебя обогнал на лошади? Ты сказала, что китайцы пустые, без золота ушли? — приблизившись к ее уху так, что едва услышала Катя, спросил у Стюры Кузя.

— У Коробкова в глазах было сказано.

— Что?.. Ты хочешь сказать, что…

— Да. Золото тут, на Крестовоздвиженском прииске спрятано. Что знают Коробков и Заклепин. Еще кто-то знает, но пока мне эти люди неведомы.

В голову Кузе пришла страшная догадка, чье золото перевозила в седле Дарья. Знает ли об этом Стюра? Прежде всего, спросил ее:

— Как они его прибрали к рукам? Ведь с китайцами была драка из-за полюбовных отношений.

— Никаких отношений не было, все делано нарочито, чтобы было на кого свалить вину, — покачав головой ответила Стюра.

— Двоих старателей нашли в шурфе. Кто их убил?

— Это мне неведомо. Знаю только то, что в глазах у Коробкова сказано.

Надолго замолчали, думая каждый о своем. Раскрасневшаяся от слов Стюры Катя подавлено смотрела на землю, держа целую шишку: сейчас не до нее. Кузя вообще затаил дыхание, знал, что бывает после таких слов.

— Зачем ты нам такое говоришь? Хорошо, предупредить, чтобы мы остерегались Захара — это одно. Но ты знаешь, что может статься от наговора на Коробкова и Заклепина?

— Знаю, — спокойно ответила Стюра. — Только вам и открылась.

— А вдруг я Коробкову и Заклепину донесу, что ты нам тут сейчас поведала?

— Не донесешь, — широко улыбнувшись, уверенно ответила Стюра, потрепав Кузьку по плечу.

— Почему знаешь?

— Мне он сказал, что ты сын Ефима Собакина, а у него внутри была таежная жила. Значит, и у тебя она есть.

— Как это, таежная жила?

— Это вроде как дух, когда человек живет по канонам семи заповедей. Слышал, небось? Тятя говорил?

— Нет.

— Так уж и не говорил? А может, не успел?

— Может, и не успел.

— А ты, Катя? Тоже нет? Тогда слушайте, вам уж пора их знать. Мне то их давно мой покойный тятя сказывал:

— Ишь ты! — переосмысливая ее слова, только и смог сказать Кузя, а Катя шептала про себя, стараясь запомнить. — Знать, кто так живет, у того есть жила таежная?

— Выходит, что так. Тот, кто ее имеет, — здесь не просто так, а навсегда. Не так, как пришлые сезонники, желающие «погреть руки у костра любым способом» и уйти назад при барыше. Кто ею владеет, пришлых и конторских в душу не пускает, себе дороже. У тебя, Кузька, это в глазах видно.

— А у меня? — робко спросила Катя.

— И у тебя жила есть, иначе при тебе так не говорила бы.

— Кто он? — перебил ее Кузя и напомнил: — Ты сказала, «он тебе сказал». А кто — не назвала.

— Егор Бочкарев, кто ж боле? Он у меня один друг.

— Ты знаешь Егора Бочкарева? — удивленно спросил Кузя.

— Что тут такого? Как не знать? Сколько живу, так и знаю. С ним мой тятя покойный дружбу хорошую имел, а потом и я.

— Вон как! Тогда понятно.

— И хорошо, что понятно. Шишку будешь? А ты что не щелкаешь? — спросила у Кати Стюра. — Вкусно ведь! — так же добродушно, будто после длительной молитвы нараспев продолжала она. И Кузе: — Коли сыном мне не захотел быть, так другом стал. Мне так Егор пояснил.

— Когда ты его видела?

— Ночь прошла, как от него. Он справлялся, как у тебя дела, я говорила, что ты челноком у Заклепы.

— А он что?

— Сказал, чтобы ты от Заклепы уходил к другому хозяину. Заклепа жадный и хитрый, зався так ничего не старается. Тебя приблизил неспроста, что-то хочет. Коли пока уйти не можешь, будь на взводе, как челак на кулеме (сторожок у ловушки, охотн.).

Кузя задумался: «Уйти-то можно, да не время. Хочется знать, чем китайское дело закончится. С другой стороны, «коли вся изба горит, крышу не потушишь». Так говорил отец. Подумав, поинтересовался у Споры:

— Ты говорила дядьке Егору, что китайцы золото украли? Он что ответил?

— Сказал, не могли китайцы золото стащить. У них семьи, работы нет, им на будущий год опять тут быть надо. Если китайцы возьмут, то по-малому, пять-десять золотников со станка за все время украдут или что сами намоют. А чтобы так, шесть пудов сразу — это не их рук дело. Так и сказал: «Тут Коробок с Заклепой руки погрели, больше некому». Еще сказал, что это не первый случай, и скоро это дело откроется.

— Как отроется? — в нетерпении воскликнул Кузя. — Откуда он знает?

— Об этом не говорил, — холодно ответила Стюра.

— А ты как скажешь? Найдется золото?

— Не знаю. Это не могу видеть.

Помолчали. Катя поднялась, пошла разводить огонь и ставить чайник. Любопытный Кузя не вытерпел:

— Как все это у тебя происходит?

— Что? — не сразу поняла Стюра.

— Ну, вот это, видение. Как ты знаешь, что в глазах сказано?

— Этого я тебе не могу сказать. Нельзя, так велено было.

— Кто велел? — ерзая на месте, не унимался Кузька.

— И это не надобно говорить. Я ж ить раньше нормальная была, как все.

Кузька и Катя замерли: не ожидали от нее таких слов. Им всегда казалось, что она была такая всегда, от рождения, со странностями, чудным, а порой даже диким, не всеми почитаемым в обществе людей поведением. И было страшно слышать от нее горькую правду.

— … такая же вон, как Катя, была или чуть меньше, когда меня молнией пробило. Мы с тятей в тайге были, за колбой (черемша) ходили. Меня отец, когда мог, всегда с собой брал, много показывал, объяснял, учил, что и как происходит. От него многое переняла. А когда на полянах колбу драли, гроза налетела. Тятя мне сказал, чтобы я под дерево не вставала, под дождем была. Я не послушалась, под пихту укрылась. Вдруг как мигнет! Меня будто каленым железом насквозь прожгло, больше всего голову. Боле ничего не помню. Очнулась — дома. Тятя на коне вывез. Как потом сказали, долго отходила, пока в себя вернулась. Да только как вернулась? С головой что-то неладное стало. Глаз вон не видит. Иной раз хочу так сделать, но получается по-другому, будто бес мной хороводит. Бывают такие дни, вовсе ничего не помню. Где была, что делала — не знаю. Сколько раз было: посветлеет в башке — в тайге стою. Как попала, как пришла, не ведомо. Начинаю искать дорогу назад. Иной раз несколько дней кругами брожу, на горы поднимаюсь, высматриваю, пока знакомые гольцы не увижу. А другой раз, будто кто путь назад указывает. Шагаю как по шнуру, чудится, что была тут, и правильно выхожу. Страшнее всего зимой. Чтобы куда не убежала и не замерзла, мать с сестрой веревками вяжут. Вот так бывает.

— А как же зверь? Ты его не боишься?

— Нет, не боюсь. Я ему дорогу уступаю, и он меня не трогает. Один раз помню, очнулась от дури: сижу под кедром, а по бокам два медвежонка пригрелись. Чуть подальше в стороне — медведица сопит. Но не испугалась я, представилось, что это детки мои нерожденные. И так мне с ними сладостно было, будто все соки земли, воды и неба в меня влились! Так хорошо было, что не знаю, с чем сравнить. Все же недолго это длилось. Медведица очнулась от дремы, поднялась, позвала своих детишек. И все так полюбовно было, будто в жизни нет зла. Ушли они, больше я их не видела. С тех пор у меня будто сердце разорвалось. Такая тоска обуяла, будто жизнь кончилась. Первое время тех медвежат все искала. Потом поняла, что они не мои дети, стала среди людей спрашивать. Вот и тебя хотела усыновить, да потом мне Егор растолковал, что у человека одна мать, и она у тебя есть.

Странно Кузе и Кате слушать Стюру. Все всегда воспринимали ее как юродивую, бабу недалекого ума, способную на всякие глупости. А тут она представила себя такой, что далеко не каждый человек сможет принять тот мир, который дано видеть и воспринимать ей. Ее суждения о положении вещей, отношениях людей и дар видения заставили посмотреть на нее с другой стороны и увидеть прекрасную часть ее души.

— … с тех пор вижу хорошего и плохого человека. Коли хороший — у него глаза, как у коровы, спокойные. А если что затевает, как у росомахи.

— Надо же! Нашла с чем сравнить, — засмеялся Кузя и вспомнил. — Как догадалась мой тайник в штаны себе запихать? Лучше бы вон в огород выбросила, там в картошке не найдут.

— Плохо ты наших сыскарей знаешь, — покачала головой Спора. — Там-то они и просмотрели все, вон Катя подтвердит. А у меня в штанах кто искать будет? Я ведь не помню, когда последний раз в бане мылась.

От этих слов Кузя и Катя засмеялись так, что лежавшая за огородом Поганка вскочила на ноги и, испуганно взлягивая задними ногами, побежала в гору. Из-под соседнего сарая, громко чирикая, сорвались воробьи, перебивая друг друга, залаяли соседские собаки, а из домика Рябовых выскочила перепуганная бабка Фрося. Оглядываясь по сторонам, стала креститься, зашамкала беззубым ртом:

— Катька, куда моя шуба подевалась?

— Я ить и жениху свому несогласному каверзу устроила, — немного погодя продолжила Стюра.

— Какому такому жениху? — немного успокоившись, спросила Катя.

— Венику. Давеча, когда он за саблю ухватился, а замуж меня не забрал.

— И что?

— Дык я ему саблю-то на железку заменила. Пусть Стюру помнит.