Хозяин Спиртоносной тропы

Золотуха

Завтрак в зимовье на Каратавке был недолгим. Отдохнув и подкрепившись, отец и сын стали собираться в дорогу.

— Нам бы на ту сторону переплыть, — укладывая остатки продуктов в котомку, попросил у Егора Ефим.

— Мог бы и не говорить, — понимающе кивнул головой тот, поднимаясь с нар. — Это мы враз организуем! — Напарнику: — Назарка! Хватит жрать! Айда людей на ту сторону перетолкнем.

Назар, сухощавый высокий мужик лет тридцати, с живостью подскочил, ударившись головой в низкий потолок, сморщился, проворно направился к выходу.

— От ить, дал Бог роста! — со смехом проговорил Егор. — Как лишка примет, так лбом в матицу тычется. Вскорости все мозга выдолбит.

— Это не рост виноват, а рубщики. Лень было еще один венец положить, — в тон ему ответил Назар, вываливаясь на улицу.

— Что-то ты после чая не колотишься. А как употребишь — так все тебе виноваты, — продолжал Егор, следуя за ним.

С шутками все четверо пошли к берегу.

На воде, привязанные к тальникам волосяными веревками, покачивались две долбленные из осины лодки. Выбрав крайнюю, Егор показал Ефиму и Кузе, где расположиться. Встал в корму, взял шест, приказал Назару:

— Отвязывай!

Напарник быстро выполнил команду, с шестом в руках встал в нос, оттолкнул семиметровую посудину. Покачиваясь на волнах, долбленка проворно скользнула от берега, послушно развернулась в сторону противоположного берега.

Кузя вцепился в борта, с испугом посмотрел по сторонам: страшно! Грязная вода полна сил и напора. По поверхности реки плывут щепки, ветки, коряги. Веселый Егор, уверенно управляя в корме шестом, смеется:

— Что, малой, первый раз?

— Ни разу не был, — ответил за него Ефим.

— Не бойся! Переплывем! Только кабы Назар за борт не выпал, — успокоил кормовой.

— А что, бывает? — покосился на носового Ефим.

— А как же! Без этого никак. Зря ты ему последнюю плошку налил.

— Это он наговаривает, — неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, отозвался Назар. — В этом году еще ни разу…

Последние слова не договорил. Нос лодки ударился о топляк. Дрогнув, долбленка закачалась. Потеряв равновесие, Назар с шестом в руках кувыркнулся за борт. На некоторое время скрывшись под водой, потерялся в мутной стремнине. Кузя подскочил, закричал:

— Дядька утоп! Дядька утоп!..

— Ага, его утопишь, жди! — с усмешкой отозвался Егор, придерживая лодку о каменистое дно. — Кабы в луже — другое дело. А в Шинде — нет. Он в реке, как налим без хвоста: все равно выплывет, коли даже рук не будет.

Назар вынырнул не скоро, уже ниже лодки. Отплевывая воду изо рта, осмотрелся, не выпуская из рук шеста, стал загребать к берегу.

— Че, рыба есть? — засмеялся Егор и посоветовал: — Да ты не туда правишь! До того берега далеко, плыви назад. За лодку не цепляйся, нас опрокинешь. Плыви вон к той косе. Я сейчас Ефима с сыном перевезу, потом за тобой подчалю.

Послушный Назар неторопливо погреб туда, куда указал старший.

Егор быстро перетолкнул лодку через стремнину, высадил отца и сына, махнул рукой на прощание и направился за незадачливым напарником. Тот уже сидел на камнях, выливал воду из бродней.

— Тять! А он что, правда рыбу видел? — испуганными глазами глядя на отца, спросил Кузя.

— Да нет, это дядька Егор пошутил, — пряча улыбку ответил Ефим. — Кабы вон в тот омут упал — там да, глыбко! Там есть хариус. А тут мелко, потому как быстро вынырнул. Тут рыбы нет.

Не понимая шутки, Кузя с опаской смотрел туда, куда показал отец: верить или нет? Так и не поняв ничего, подхватил котомку, побежал за ним вглубь леса.

А между тем день разыгрался! Жаркое солнце преодолело половину голубого, без облаков неба. Хвойные деревья от мягкого дуновения теплого ветерка ожили, задышали оттаявшей смолой и корой. Будто невидимый, могучий источник жизни погладил их гигантской рукой. И от этого просел спрессованный снег, зашумели освобожденные от зимнего покрывала руки-ветки, затрещали отжившие сучья. Славя благодатное время года запищали, затенькали, засвистели, порхая между стволов кедров, елей и пихт, мелкие пичуги. Загремел неожиданным, глухим рокотом в горе проворный ключ. Заломилась, ухнула, падая от тяжести времени, старая, подгнившая лесина. А где-то на увале непонятно застонала, тяжело вздохнула, пригретая лучами сырая земля.

Как ни старался Кузя поспевать за отцом, это у него получалось плохо. Сбитый собственной тяжестью снег держал человека хорошо: они шли поверху, иногда проваливаясь по щиколотку. Но шаг сына был короче отцовской поступи почти в два раза, и это играло большую роль в передвижении. Ефим, слушая шаги за спиной, не спешил, понимал, что Кузя торопится. Он замедлял ход, ожидая его, иногда останавливался, будто к чему-то прислушиваясь. Потом опять неторопливо ступал вперед, незаметно увеличивая расстояние. Когда понимал, что сын устал, останавливался на кратковременный отдых.

На таких небольших привалах, вслушиваясь в тайгу, Кузя с любопытством спрашивал:

— Это там что треснуло? Что щелкнуло? Это кто кричит?

Ефим с улыбкой смотрел на него, давая объяснение на тот или иной вопрос. Кузя понимающе качал головой:

— Какой ты тятя умный — все знаешь!

— Что ж тут умного? Поживешь с мое, потопаешь ногами, послушаешь ушами, сам все будешь понимать.

В тот день они прошли немного. Ниспадающему на закат солнцу надо было катиться до линии горизонта еще несколько часов, но, увидев зимовье на берегу ручья, Ефим сказал:

— Все, Кузьма, пришли. Тут ночевать будем.

Сын был рад его решению: устал. За все время передвижения они прошли около двадцати километров, но этого четырнадцатилетнему юнцу было достаточно. Пока отец затоплял глинобитную печь и ходил за водой, он присел на нары возле стены, прислонил голову к бревну и тут же уснул.

Проснулся Кузя далеко за полночь. Испуганно вскочив на нарах, не сразу понял, где находится. Приглядевшись в темном помещении при свете тускло тлеющего жировика, узнал зимовье, увидел спящего отца, успокоился. Хотелось есть. На столе — котелок с супом. Схватил деревянную ложку, с жадностью стал хлебать вприкуску с лепешкой. Услышав шум, Ефим открыл глаза, приподнял голову, улыбнулся:

— Проголодался? Ну-ну, давай подкрепляйся. А то давеча так и лег не покушамши.

Встал, потянувшись до хруста костей в позвоночнике, вышел на улицу, потом вернулся.

— Вызвездило, — зевая, продолжил отец. — В самую пору на ход собираться. А то покуда ты отдыхал, Золотуха приходила, звала в дорогу, да я не стал тебя поднимать.

— Кто такая Золотуха? — отстранившись от котелка, удивился Кузя.

— Тетка, которая от старателей золото прячет.

— Как это прячет?

— Так и прячет. У жадного отбирает, а щедрому дает.

— ?!

— Ты ешь давай, — присев на нары, набивая трубочку табаком проговорил Ефим, — а я поведаю.

Подкурив лучинкой от печки, отец втянул дым, немного помолчал, начал рассказывать:

— У нас, людей, как? В каждом заделье какой-никакой дух имеется. Какую работу ни начни, помолиться надо, спросить у хозяина дела разрешения и покровительства. В огороде ли землю под картошку копаешь, сказать надо: «Мать-Огородница, помоги!» Или перед тем, как с литовкой траву косить, проси помощи: «Мать-Покосница, одари густой да сочной травой!» Земля, вода, дерево, трава или камень, к примеру, свою душу имеют. А эта душа и есть творение Бога. Только, окромя Бога, есть ему помощники. Потому как Бог за всеми сразу уследить не может, а те ему в этом помогают. Так же и на старательском промысле. Пришел ты вроде как золото искать, разрешение у Золотухи спросить надо. Так, мол и так: «Мать Золотуха, дай немного на пропитание заработать да на одежку. А я тебе за это спасибо скажу!». Если от чистого сердца просить будешь, она обязательно пособит. А коли с умыслом да коварством — навредит.

Искоса посмотрев на сына, Ефим сощурился: слушает или нет? Убедившись, что тот не отводит взгляда, продолжил:

— Давно то было, мужики рассказывали. Когда первые старатели пришли на эту землю, тут много всякого добра было. Шишки кедровые по земле разбросаны — ступить некуда! Ягоды разной — кусты ломились! Живности лесной — пропасть! Белки да соболя, как бурундуки, туда-сюда по колодинам носились. Золота тоже уйма было. Завернешь кусок дерна, а крупинки сами осыпаются. Вот, значит, пришли двое товарищей за золотом: один щедрый, другой жадный. Как увидели богатство — едва рассудка не лишились. Тот, который щедрый, взял себя в руки, охладил разум, у Матери Золотухи разрешения спросил, стал золото в мешочек собирать. А тот, который жадный, ничего не спрашивал, знай себе, в карманы да под рубаху самородки набивал. Чем глубже они копали землю, тем больше и крупнее золото попадалось. Щедрый вовремя остановился, набрал столько, чтобы можно было унести. А жадный — не оступался, все набирал богатство, куда только можно было. Добрались они до огромного желтого камня размером с медвежью голову, с места сдвинуть не могут. Жадный ухватился за него: «Мое! — говорит, — ни с кем делиться не буду!» Вдруг смотрят — к ним баба идет в желтом платье: Мать Золотуха! На голове платок такого же цвета. Из-под платка вместо волос золотые нитки просматриваются. На руках дорогие браслеты, кольца: все из золота. Подошла к ним, говорит: «А что, мужики, не отдадите ли мне вот этот самый большой самородок? Мне в избе дверь подпереть нечем!» Щедрый мужик отошел в сторону: «Бери, коли унесешь! Мне того, что набрал, хватит». А жадный оскалился, заскрипел зубами: «Не дам!» Баба усмехнулась, но не обиделась: «Что ж, если не дашь, так оставайся с ним навсегда». И пошла прочь. Пока щедрый ей вслед смотрел, жадного камень по пояс в землю затянул. Ему бы выскочить из ямы, бросить самородок, но он не отступается, хочет вывернуть богатство наверх. Тужится, жилится, но это у него плохо получается. Камень быстро тянет его за собой. Вот уже по плечи увяз, одна голова осталась. Что-то хотел сказать, но уже и рот песком забило, задыхаться стал. Так и провалился вместе с камнем, не смог выбраться.

Договорив, Ефим пыхнул дымом в сторону, о чем-то задумался.

— А что дальше было? — с затаенным дыханием спросил Кузя.

— Так ничего. Тот мужик, который щедрый был, домой из тайги вышел, то, что имелось — продал, семью одел и накормил, с друзьями поделился.

— А другой дядька?

— Другой? Так его больше никто не видел. Наказала его Мать Золотуха за свою жадность.

Кузя долго молчал. Было видно, что байка отца произвела на него большое впечатление. Рассказ Ефима принял за правду, который в дальнейшем сыграл в его жизни большую, поучительную роль.

К назначенному месту отец и сын добрались на второй день к вечеру. Выискивая одному ему известные метки в нешироком, зажатом скалами распадке, путая свой след от любопытных глаз, Ефим наконец-то изрек:

— Вот, сына, одначесь мы и прибыли!

— Куда это мы пришли? — вконец уставший от долгой, трудной дороги, с опаской посматривая на хмурые горы, проговорил Кузя.

— Туда, куда надо, — направившись к старому, дуплистому кедру на пригорке, дополнил отец.

— А где избушка?

— Зимовья не будет, ни к чему лишние следы. Жить будем вон тут, под деревом.

Обескураженный его ответом сын в нерешительности прошел за ним, устало снял котомку, присел на снег. Он не думал, что им придется ночевать под кедрами, ждал теплого помещения и крыши над головой. В глазах появилась тоска. Место ему сразу не понравилось. В отличие от всей тайги, где все пело, звенело и журчало, здесь была тишина, как глубокой осенью перед снегопадом. Угрюмые и мрачные горы, казалось, давили со всех сторон. Холодные скалы были подобны гигантским исполинам из страшных сказок бабушки Соломеи, рассказанных на ночь. Холодный снег лежал нетронутый, солнце сюда заглядывало ненадолго. А прохладный ветер с востока наносил несравнимый ни с чем запах смерти. Или ему это так казалось?

Отец не разделял его настроения. Быстро освоившись, потому что был здесь не первый раз, достал топор, нарубил дров, развел большой костер. Показал Кузе, где надо выкопать лунку в снегу, чтобы добраться в ручье до воды. Пока сын наполнял котелок и чайник, принес из леса лопату, кирку и овальный лоток для промывки золота:

— Сохранились. Видно, что никого не было.

Ночевали у жаркой нодьи. Утром, пока Кузя спал, Ефим очистил неподалеку от ручья перед скалой небольшую полянку, начал бить (копать) шурф. Когда сын проснулся, он углубился уже в землю по пояс, с радостной улыбкой приветствовал его:

— Эх, и спать ты, Кузька, что медведь в берлоге! Так и не заметишь, как вода в ручье поднимется.

Несколько обиженный его замечанием, Кузя поначалу насупился, но потом оттаял, как комар под лучами солнца. Стал живым и активным, стараясь во всем помочь отцу. После завтрака Ефим позвал его за собой к отдельно стоявшему кедру, где за стволом была спрятана недлинная, около трех метров, колода для промывки песка. Вдвоем они быстро перетащили ее по насту к ручью, установили примитивный старательский станок на камни, подвели воду. Когда все было готово, отец рассказал сыну, что делать дальше. Кузе надлежало перетаскивать пески от шурфа к колоде в кожаной сумке за спиной, высыпать их в «горло» колоды и прогонять по всей длине царапкой. Любопытный мальчишка не переставал задавать ему многочисленные вопросы:

— А это что? Это зачем? Почему так, а не эдак?..

Ефим терпеливо рассказал ему весь процесс промывки золота от начала до конца. Пояснил, что сейчас, пока не оттаяла земля и не пошла коренная вода, добраться до «подушки», где находится отложение тяжелых крупинок, легче всего. Показал, что когда-то русло ручья было здесь, а значит, под напором воды сюда могло принести не только мелкие крупинки шлихового отложения, но и более тяжеловесные самородки.

Такие места, сынок, называются «сковородки» или «кувшины», — объяснял Ефим. — Вот, к примеру, вода тащит по дну крупинку, а тут ударяется о скалу и поворачивается в другую сторону, меняет направление. А золоту деваться некуда, оно вместе с водой не поплывет — тяжелое. Так и оседает здесь, в развороте, набиваясь, как каша на сковородке. Найти такое место для старателя редкость и огромная удача.

— И все-то ты, тятя, знаешь, — раскрыв рот от удивления, шептал Кузя. — Давай уж побыстрее начнем копать. Скорее хочется найти такой «кувшин» да посмотреть, сколько там золота набилось.

— Не торопись, сынок, — усмехнулся Ефим. — Большого золота тут может и не быть. Так себе, несколько крупинок.

— Почему?

— Русло за тысячи лет менялось часто, и неизвестно, в какой год его больше всего нанесло. Оно может быть вон там, — Ефим показал пальцем в сторону, — или там. А может и глыбже залегать. Много таких случаев было. Копает старатель, мучается. Не найдет — бросит шурф. А за ним какой-нибудь мужик придет, копнет на штык, а оно там покоится. Вот и приходится кумекать, как счастье старательское из рук не выпустить.

— А если его тут не будет? — показал Кузя на яму.

— Значит, будем копать рядом. А если и там не будет, то вон там. Много раз копать будем, пока не найдем.

— А если золота здесь вообще нет?

— Есть! Никуда не делось, — загадочно улыбнулся отец.

— Откуда ты знаешь? — затаил дыхание сын.

— Так, земля показывает, что есть.

— Как это, показывает?

— А вот смотри! — с этими словами Ефим поднялся, подошел к краю шурфа, взял горсть земли, показал Кузе. — Видишь?

— Нет, ничего не вижу…

— А вот, вроде как на песке восковой налет. Это называется смазка, верный спутник золота. Если есть смазка, значит, и золото где-то рядом. К тому же, вон черный кварц повсюду. А золото и черный кварц — два неразлучных друга.

— Ух ты! — только и смог выдохнуть Кузя.

— Вот тебе и ух ты! — засмеялся отец и загадочно проговорил: — Коли хочешь быть добрым старателем, тебе еще многому надо будет научиться.

Ефим копал долго. С каждым штыком насыпал Кузе в мешок несколько лопат, тот нес его на колоду, прогонял по всей длине станка.

— Что там, есть? — спрашивал его Ефим, но, получив отрицательный ответ, продолжал работу.

Перед обедом, углубившись с головой, отец набрал очередную порцию песка. Перетащив груз на место промывки, Кузя высыпал его в воду и тут же закричал:

— Есть! Тятя, есть!

— Чего кричишь-то на всю ивановскую? — подскочил к нему Ефим. — Всех медведей перепугаешь.

А Кузя уже подавал ему небольшую, размером с рисовое зернышко крупинку. Ефим внимательно осмотрел золото, попробовал его на зуб, довольно покачал головой:

— Хорошая проба! — и… выкинул его в сторону, крестясь, заговорил молитву.

— Ты чего? — выкатил глазенки Кузя.

— Это дань Золотухе. Забыл, что я тебе говорил? Нечего жалеть, иначе удачи не будет.

Кузя сразу вроде поник: жалко. Но потом взбодрился: Мать Золотуха даст им еще больше крупинок.

И действительно, когда Кузя принес еще одну ношу с песком, в колоде промылось еще три крупинки. Мальчик опять позвал отца, но тот отмахнулся:

— Незачем без дела от работы отрывать. Знай себе мой. Вечером съемку делать будем.

Отец и сын трудились весь день с небольшим перерывом на обед. Когда подступил вечер, отвели от колоды воду, собрали «урожай». Он едва поместился в деревянной ложке. Здесь были небольшие, размером со спичечную головку «пиявки», некрасивые на вид «муравьи» и три вытянутых «таракана» — самородки от двух до трех золотников. Кузя возбужденно крутился на месте. Он первый раз видел так много золота, не скрывал своего настроения:

— Тятя, посмотри как много!

Отец спокойно курил трубочку:

— Разве это много? Завтра будет еще больше.

Ночью Кузе приснился сон: незнакомая тетка кормит его пшенной кашей из ведра. Он старается отвернуться: «Не хочу, сытый!» Та с улыбкой настаивает: «Кушай, покуда есть!» Он нехотя подчиняется, без вкуса жует вязкую массу. Чувствует, как во рту что-то шевелится, щиплет язык. Выплюнул на землю, а там тараканы: сбились в комок, лепятся друг к другу. Кузе противно, тошнит, но тетка подобрала их ложкой, опять сует ему в рот. Он хочет убежать, но ноги увязли по колено в навозе. Стараясь выбраться, схватился за что-то. Оказалось что это волосы кормящей женщины. Да и не локоны это, а золотые нити, которые порвались и остались в ладонях. Кузя отчаянно трясет руками, старается сбросить пряди, но те прилипли, не отрываются. Тетка хохочет: «Никуда, милок, ты теперича от меня не денешься! Попался на всю жизнь!» А сама обхватила его сильными объятиями, зажала будто тисками. Кузя задыхается, кричит, но все бесполезно. Вдруг сбоку медведь подскочил, длинным языком лижет запястье. Кузе приятно и страшно. Рванулся изо всех сил и… проснулся. Вокруг тайга, рассвет занимается, костер догорает.

Рядом отец, тормошит его за плечо:

— Приснилось чего?

Он рассказал ему сон. Тот довольно покачал головой:

— Золотуха к тебе приходила. Видать, удача нам будет.

В этот день отец и сын опять работали до самого вечера. Оберегая сына от тяжелой работы, Ефим посадил его в шурф, заставил копать и насыпать землю. Сам вытаскивал тяжелый мешок наверх, относил на колоду. Дело спорилось: к вечеру собрали три ложки золота. Отец довольно потрепал сына по голове:

— Фартовый ты, Кузька! Ох, какой фартовый! У меня одного много хуже получалось. С тобой — много лучше. Если так дело дальше пойдет, мы в этом году коня купим. С ним лучше по тайге передвигаться.

Сегодня Кузя равнодушно смотрел на золото. Интерес и стремление, присутствовавшие еще вчера вечером, пропали. Он устал, ему требовался отдых. Ефим понимал его состояние, уложил спать. А сам, потягивая у костра трубочку, с тревогой посматривал на небо:

— Только бы дождь не пошел, дал шурф доработать.

Третий день показался еще длиннее. Измотанный Кузя с трудом долбил кайлой грунт, медленно набирал мешок. В руках не было сил, надо бы отдохнуть. Ефим не торопил сына, терпеливо ждал, когда тот насыплет ношу. К обеду вытащил его наверх:

— Хватит, иди, приляг. Я тут один управлюсь.

Кузя хотел было противиться, но ослушаться не мог. Прилег на лежанку из пихтовых веток у костра и тут же уснул.

До вечера Ефим работал один. Соорудив небольшую двухметровую лестницу, спускался и поднимался в яму и обратно, вытаскивал тяжелый мешок наверх, относил и промывал песок. Торопился как можно быстрее выбрать остатки золотоносной породы, которой оставалось немного. Кайла уже ударялась о подушку, каменное наслоение. Это значило, что надо было начинать копать новый шурф.

Вечером Ефим едва растормошил Кузю, чтобы поужинать. В полудреме сын съел несколько ложек каши и вновь уснул, до того изможденным было его физическое состояние. Ефим заботливо укрыл сына телогрейкой, сам спал в рубахе у жаркого костра.

Утро принесло перемены. Нахмурившееся небо бросило на землю первые капли дождя, которые вскоре превратились в мокрый снег. Подобная погода в этих местах была обычным явлением, в тайге в горах всегда холоднее. И это было на руку: тепло и вода могли напитать землю, тогда бы пришлось заканчивать все работы.

Быстро соорудив над станом навес из еловой коры, Ефим не стал будить Кузю: пусть выспится вволю! Его силенки пригодятся потом, при выработке второго шурфа. Потом полез в яму подчищать остатки песка с подушки. Выбирал долго и тщательно, так как в самом низу было самое высокое содержание золота. Когда невозможно стало брать землю лопатой, сгребал супесь ладонями, потом вылизывал голые камни мокрой тряпкой. Так делали все старатели, и он в том числе, стараясь забрать из шурфа все до последней крохи. В трещинах и расколах прочистил острой щепочкой. И не зря! Было видно, как оттуда выскакивают небольшие, но желанные крупинки желтого цвета.

Когда в шурфе не осталось места для работы, а вертикальные стены стали грозить обрушением, Ефим вылез наверх. Подкурив трубочку, подводя итог проделанной работе, с удовлетворением долго смотрел по сторонам, негромко проговорил:

— Ну вот, еще один шурф забрали!

На его голос проснулся Кузя. Протирая заспанные глаза, испуганно спросил:

— Ты что, тятя?

— Да вот, с Золотухой разговариваю.

— Где она?

— Вон, в яму спрыгнула.

Кузя подбежал к нему, заглянул вниз, разочарованно протянул:

— Обманываешь! Нет там никого.

— Нету? — с удивлением продолжал играть роль провидца отец. — Правда, нету. Наверное, в землю ушла.

— Как это ушла? Разве может человек сквозь землю ходить?

— Человек — нет. Дух может. Золотуха — это же дух, я тебе говорил. Знать, ей везде путь открыт.

Кузя недоверчиво посмотрел на Ефима, потом опять в шурф, отвернулся, пошел назад к костру. Было видно, что обиделся. Отец не стал его успокаивать: перемелется — мука будет.

Обедали молча. Перед тем, как взять в руки лопату, Ефим еще раз прошелся вокруг, оценивающе определяя наиболее вероятное место нахождения золота. Лишь потом, помолившись, начал делать вскрышу нового шурфа. Он находился в десяти метрах от первой выработки. Кузя молча помогал ему: откидывал по сторонам куски плотного снега, долбил киркой землю, отваливал по сторонам еще мерзлые, спрессованные временем пласты дерна. Когда углубились на штык, насыпал в мешок первую пробу, отнес на колоду, прогнал царапкой. Когда вода прогнала грязь, вернулся к отцу, разочарованно протянул:

— Нет ничего, пусто.

— Что ж — и на старуху бывает поруха, — подбодрил его Ефим, продолжая работать. — Это только начало.

Копали до темноты, но углубились всего на пояс. Пришлось вытащить пять больших камней, которые значительно затруднили углубку. На их извлечение ушло много сил и времени. Под конец работы перепачканный грязью Кузя устало смахнул со лба пот, как взрослый высказал свое мнение:

— Тять! Давай его (шурф) бросим. Одни каменюки идут. Глыбже, верно, их еще больше будет. — Указал рукой в сторону: — Вон в том месте начнем по новой, может там валунов не будет.

Ефим прищурил глаза, с хитринкой посмотрел на сына:

— Нет, Кузька! Не зря эти булыганы сюда водой нанесло. Чудится мне, что под ними «сковородка» намыта. Я на такие места попадал пару раз. Под такими жерновами могут такие самородки прятаться, что потом всю жизнь можно на завалинке с балалайкой сидеть, ничего не делаючи!

От его слов у мальчишки загорелось лицо. Он уже пропитался золотым потоком, был опутан неразрывными канатами старательского промысла. И не было сил вырваться из них, да и не хотелось. В сознании трепетали душезахватывающие мысли: а что же там, дальше, внизу будет? А вдруг там лежит тот самый, единственный, мой самородок? Поэтому не мог противоречить отцу, чей опыт золотоискателя был известен и почитаем далеко за пределами поселка.

Следующий день не принес ожидаемого успеха. Чем глубже Ефим копал, тем больше камней попадалось. Небольшие, размером с голову, и здоровые, как колесо от телеги, валуны лежали рядом друг с другом. Первые он одним махом выкидывал из ямы, вторые приходилось выталкивать по доске. Искоса поглядывая на небо, торопился. Резкая оттепель и мелкий, нудный дождь не предвещали ничего хорошего. Напитанный вешней водой ключ за ночь скинул с себя снежно-ледяной панцирь, набрался сил, зашумел, побежал быстрее. Если так будет продолжаться дальше, бешеные струи могут одним махом затопить узкую пойму и недоработанный шурф.

Насыпая из мешка пробу, Кузя с тревогой предупреждал отца:

— Тятя, вода прет! Скоро колоду сдернет.

— Ничего, погодь, немного осталось, успеем! — отвечал Ефим, а в глубине души понимал, что надо бы бросить шурф, но неохота начинать работу заново. Да и представится ли случай вернуться сюда на будущий год?

По расчетам Ефима добраться до подушки оставалось немного. Осталось выкинуть несколько камней и выбирать самую насыщенную золотым песком землю. Однако природа, будто чувствуя это, обрушила на тайгу и людей с небес свой гнев. Дождь усилился, превратился в ливень. Слежавшийся снег превратился в кашу, из-под него к краю ямы поползли кривые, настойчивые ручейки.

— Возьми кирку, обведи вокруг канавку, чтобы сюда не лилось, — приказал отец сыну, продолжая выкидывать землю наверх. — Немного осталось.

Промокшие до корней волос отец и сын не обращали внимания на ливень: некогда, потом высохнут. Лишь бы добраться до дна, узнать, что там? Старательский мандраж захватил их полностью. Они не видели, что происходит вокруг. А зря.

Наконец-то лопата звякнула железом о камень. Ефим ударил еще: тот же звук.

— Неужели опять валун? — с досадой спросил он у себя. Схватил кайлу, взмахнул несколько раз, стараясь подцепить его, но бесполезно.

Как будто в безрассудном состоянии, полученном от необычайно тяжелой, но бесполезной работы, он продолжал ковырять землю, тут же натыкаясь на преграду. Сомнений не оставалось, что это может быть, оставалось лишь подтвердить их словами.

— Эх, мать твою… — от досады чертыхнулся Ефим. — Плита вышла.

Кузя его не слышал. Случайно обратив внимание на скалу, сквозь сплошной поток дождя старался рассмотреть какое-то движение среди деревьев. Показалось или нет? Да нет же, точно кто-то стоит, машет рукой! Приглядевшись внимательно, различил силуэт женщины. Не веря глазам, зашептал молитву. Узнал ее — Золотуха!.. Отчаянно жестикулируя рукой, она приказывала: уходите! Потом вдруг сделала шаг в сторону и исчезла. От страха не в силах сделать хоть какое-то движение, продолжал стоять и не сразу воспринял слова отца.

— Ты чего? — в удивлении спросил Ефим.

— Показалось, — вздрогнув от неожиданности, прошептал Кузя. — Вроде как…

— Потом казаться будет, — оборвал отец и приказал: — Живо принеси топор!

Подстегнутый Кузя бросился к стану, вернулся с топором, подал отцу. Тот начал постукивать обухом по плите:

— Эх, бес тебе в дышло! Не толстая, разбить можно. Кувалду бы.

Сын его не слушал, крутил головой из стороны в сторону. Он чувствовал, что вокруг что-то изменилось, но не мог понять причину. Сделав несколько шагов вокруг шурфа, прошел дальше. И тут до него дошло! Как слепой щенок, выискивающий границу дозволенного перемещения, осторожно подошел к колоде. Назад возвращался бегом с тревожным криком:

— Тятя! Тятя… ключа нет!

— Как нет? — присел от неожиданности Ефим.

— Вовсе нет, будто пересох.

— Видать, выше заперло, — похолодевшим голосом выдохнул отец. — Надо торопиться. Слушай тайгу. Как что будет, сразу кричи. Я тут закрайку отковыряю.

Встав на колени, Ефим стал разгребать землю, стараясь найти край плиты. С опаской посматривая на скалу, Кузя топтался на месте, ожидая худшего. Прошло минут двадцать, прежде чем, выбрав значительную часть грунта из шурфа, Ефим наконец-то нашел каменный срез. Стараясь просунуть туда ладонь, никак не мог изловчиться: мешала все та же отвесная, готовая вот-вот осыпаться и похоронить его стена. Наконец ему это удалось. Встав на колени, запихав руку по локоть, Ефим широко открыл глаза, покраснел, хотел что-то сказать, но не успел.

Где-то там, вверху по логу что-то глухо ухнуло, будто с воза упал огромный мешок с мукой. Над тайгой прокатилось пугающее эхо, за ним послышался нарастающий, перемешивающийся с треском и скрипом шум. Земля под ногами Кузи мелко задрожала и просела. Обратив взгляд в яму, он с ужасом увидел, как стены трехметрового шурфа вдруг бросились навстречу друг другу и мгновенно сомкнулись над головой отца.

Все произошло так быстро, что он даже не успел предупредить его об опасности. Инстинктивно отскочив в сторону, чтобы не утонуть в осыпи, он упал на снег, но тут же вскочил, с ужасом взирая на свежую могилу. Парализующий шок сковал его тело, и только лишь губы не переставали шептать, как заклинание, родное слово:

— Тятя! Тятя! Тятя!..

Но Ефим молчал. Тяжелая, неподъемная толща мгновенно заживо похоронила сильное тело, из-под завала было невозможно выбраться. Одна доля секунды — и будто захлопнулась крышка гроба. Как метнувшаяся искра от удара молнии в кедр: вот только что он был жив, и тут же стал расщеплен на части.

Наконец-то поняв, что случилось, Кузя заметался по свежей земле, призывая самого дорогого и родного человека:

— Тятя! Тятя!..

Возможно, там, внизу, сдавленный и стесненный, Ефим еще слышал его голос, но не мог откликнуться. Задыхаясь и погибая, молчал, как та равнодушная, обвалившаяся земля. И это было дико, ужасно и безысходно.

Стараясь выручить отца, Кузя ползал на коленях, разгребая руками рыхлую супесь. Лопаты и кирки не было, они остались там, вместе с отцом. Чтобы убрать толщу, надо было время, которого не было.

А сверху уже летела со скоростью бегущего рысака, грохотала и бесновалась водно-снежная лавина, подминая все и вся на своем пути. Под ее натиском трещали, ломались деревья, с корнями отрывались от земли мелкие кустарники. В хаосе плывущего нагромождения мелькали пни, камни, куски дерна. Снег, грязь, земля смешались в одну плотную, чем-то похожую на вырвавшуюся из кадки опару, только гораздо больших, пугающих размеров. Иногда ее высота достигала нескольких метров. От нее не было спасения ничему живому, тем более человеку.

Плачущий Кузя, еще не переживший, не смирившийся с потерей отца, не зная, что делать, со страхом смотрел на надвигающуюся смерть. В голове мелькнула спасительная мысль: бежать, иначе конец! Подчинившись инстинктивному приказу, поднялся с колен, собрал всю волю в единый напряженный сгусток движения, что есть силы бросился к спасительному пригорку, где находился их стан. Те тридцать метров, что ему предстояло преодолеть, казались долгими.

Никогда еще в своей жизни он так не бегал. Не оборачиваясь и не разбирая дороги, иногда проваливаясь и утопая в снегу, падал, но тут же поднимался, бежал дальше, чтобы спастись от неминуемой гибели. Ему казалось, что слышит дыхание смерти, и от этого становилось еще страшнее.

Когда до балагана оставалось не более трех метров, он провалился в снег по пояс. Не в силах выбраться, понимая, что погибает, закричал, как затравленный росомахой олененок. Сжавшись в комочек, закрыв голову руками, ждал, что вот-вот лавина накроет его, он задохнется, погибнет в этой беспощадной массе, как минуту назад был задавлен его отец.

Но нет, в этот раз смерть сжалилась на ним. Могучий поток, разлившись по поляне, остановился от него в двух шагах. Изогнувшаяся змеей звероподобная масса ударилась о скалу, обогнула пригорок и, поглотив под себя шурфы и колоду, умчалась дальше вниз по узкому логу.

Когда все стихло, Кузя поднял голову, посмотрел назад. На том месте, где недавно находилось их место работы — ровное, толщиной около двух метров полотно спрессованного снега, из которого торчат бревна, кусты и коряги. Выбравшись из снега, он хотел вернуться на то место, где находился шурф, но вязкая каша не держала на поверхности. Он все еще хотел помочь отцу, хотя где-то в глубине души понимал, что это бесполезно. Провалившись несколько раз, в подавленном состоянии подошел к дымившемуся кострищу, присел на чурку, закрыв лицо ладонями. Не сдерживая слез, долго плакал.

Очнулся от холода. Дождь прекратился. По тайге поплыл густой, будто мучная пыль, туман. По округе разлилась пугающая тишина, только едва слышно, как глубоко внизу, пробив себе дорогу под снежным панцирем, журчит ручей.

Дрожа, Кузя подновил костер, снял мокрую одежду, развесил рядом на палках для просушки. Вытащил из котомки сухое, сменное белье, надел на голое тело, но и это не спасло от озноба. Чтобы не простыть, как учил отец, налил из бутылки в деревянную ложку спирт, проглотил одним махом. Едва не задохнувшись, закусил снегом и холодной кашей. Ожидая целебного действия, некоторое время сидел на корточках, всматриваясь перед собой размытыми от слез глазами туда, где сейчас был Ефим.

Через минуту стало тепло и легко. Захотелось спать. Не в силах противостоять этому желанию, Кузя накидал в костер дров, завалился на лежанку и тут же уснул.