Хозяин Спиртоносной тропы

Золотой крест «Семи Братьев»

Никто не знает, когда в долине реки Чибижек появились первые русские землепроходцы. Вероятно, это были промысловики, охотники за мягкой рухлядью — сибирским соболем. История доподлинно преподносит нам факты средневековья, рассказывая, что купцы и бояре носили собольи шапки, рукавицы и шубы. Высокая цена на шкурку этого хищного зверька всегда имела завидное постоянство, что толкало челядный люд на пушной промысел. И шли простолюдины за Каменный пояс и далее в поисках достойного заработка, постепенно осваивая бесконечные просторы дремучей тайги.

Не все так гладко складывалось у первопроходцев. Постоянные притеснения инородцев, воевитых князьков тюркских племен, на чьи земли ступила нога отважных охотников, не давали полноты владения территориями. Многие десятилетия они были втянуты в постоянные кровопролитные стычки, пока отважный казак Ермак не перетянул свои лодьи через междуречье Оби и Енисея.

До пришествия в Сибирь русских, этот дикий край славился «богатимыми запасами разной лесной твари, леса ядреного небо подпирающего, земель непахотных яко сало у порося жирными, а такоже каменьями желтыми, ценность имеющими». Добытую пушнину мерили «сороками сороков», границы угодий — «иде пуля упадет», а намытое золото — «покуда у мерина хребет не хрястнет». Повальное нашествие крестьян из-за Урала, бежавших от кабалы и барщины в поисках свободы и воли, было сравнимо с «наплывами волны морской, смывающими и сметающими все и вся на своем пути». Бесконечные обозы с мягкой рухлядью с годами начали постепенно укорачиваться, а к концу девятнадцатого века стали единичными: бесконтрольно истребляемый всеми доступными, подчас хищническими способами, соболь стал редкостью.

Подобная ситуация складывалась и на золотодобыче. Если вначале девятнадцатого столетия «по рекам и ручьям прилегающим» с лотком и колодой старатель брал только самородное и рассыпное золото, а песок откидывал, то к его концу все чаще ставился вопрос его извлечения из недр механическим способом. «Сибирский поток», быстро распространившийся от Урала до Дальнего Востока, имел колоссальные размеры. Для сравнения: только в одной пойме реки Чибижек после выхода «Положения о частной золотопромышленности в Сибири» с тысяча восемьсот тридцать восьмого года было официально зарегистрировано шестьдесят семь приисков, на каждом из которых в разные годы работали от двадцати до пятисот человек. В это время золотопромышленность стала одной из главных отраслей хозяйства в Енисейской, Томской и Иркутской губерниях. В начале тысяча восемьсот сороковых годов благодаря Енисейскому золоту Россия вышла на первое место в мире(!) по добыче валютного металла и удерживала его вплоть до открытия североамериканского Клондайка.

В тысяча восемьсот сорок седьмом году сто девятнадцать сибирских приисков дали двадцать одну тонну золота, что составило девяносто процентов от всей золотодобычи страны и почти половину мирового производства этого металла. А уже к тысяча восемьсот шестьдесят первому году только один Енисейский округ принес державе двести шестьдесят тонн золота. Со времени открытия золота в Сибири до тысяча восемьсот семьдесят первого года в таежной глуши действовало около пяти тысяч официально зарегистрированных приисков, на которых работало свыше двадцати тысяч человек. При этом промывка песков шла с применением самых примитивных орудий труда и технических приспособлений.

По мере обеднения золотых россыпей во второй половине девятнадцатого века разработка многих приисков требовала значительных расходов, на что местные купцы-золотопромышленники не очень соглашались: для личного благосостояния и так хватало дешевой рабочей силы. Тогда государство пошло на продуманный шаг: был издан «Устав о частной золотопромышленности» от 24 мая 1870-го года, позволявший заниматься добычей золота лицам всех состояний и национальностей — как подданным Империи, так и иностранцам. Проще говоря, в Россию были привлечены иностранные капиталы.

Несмотря на спад, на Сибирь обратили должное внимание многие предприимчивые владельцы больших капиталов, которые постепенно прибрали к рукам сферу сибирской золотодобычи. Например, главными зарубежными инвесторами на протяжении многих лет, вплоть до революции семнадцатого года, были английские банкиры Ротшильды. Из отечественных наиболее крупных фирм, арендовавших прииски, выделялись фамилии братьев Матониных, Хилкова, Переплетчикова, Мильштейна.

Из достоверных источников известно, что Енисейский купец второй гильдии Мордух Вульфов Мильштейн благодаря удачному выбору приисков и грамотной, экономной постановке дела за тридцать лет золотопромышленной деятельности составил себе значительный капитал — предположительно около пятидесяти миллионов рублей. При этом его бережливость никогда не шла в ущерб производству или условиям труда и быта рабочих. Последние глубоко уважали его, ценили и считали одним из лучших хозяев Южно-Енисейской приисковой системы.

В 1880-1890-х годах в Сибири началось строительство железной дороги, оттянувшее на себя значительную часть рабочих-землекопов. На золотых промыслах стала остро ощущаться нехватка рабочих рук, отчего почти половина приисков прекратили свое существование, а добыча золота резко упала. Наряду с этим стала сказываться значительная выработка золотых россыпей. Их дальнейшая эксплуатация мускульным трудом стала невыгодной. На эти два обстоятельства своевременно обратил внимание некий золотопромышленник Астахов, который вместе с компаньоном Гудковым командировали за границу своего товарища Хейна. Последний, после годичного изучения золотодобывающего дела, остановил свой выбор на дренажном способе промывки золота, применявшемся тогда в Новой Зеландии. В 1898 году они втроем организовали паевое общество «Драга» с капиталом в сто пятьдесят тысяч рублей.

И за этим последовало продолжение.

…В том, что Вениамин и Константин по тайге ходить на ногу короткие, Кузя узнал на первом километре. Быстро передвигаясь по тропе среди деревьев, ему приходилось часто останавливаться, ждать спутников. На правах проводника он шел впереди, оборачиваясь, нервно наблюдая, как те, согнувшись под тяжелыми рюкзаками, с красными лицами пыхтят сзади. На первом пригорке Вениамин попросил отдыха. Тяжело присаживаясь на колодину, с шумом выдохнул:

— Ох, и скор ты, брат! Измотаешь нас к вечеру.

— Это не я скор, а вы ходить не можете, как корова в огороде от грядки до грядки. Так будем идти, в горе ночевать придется, — недовольно ответил Кузя, посматривая на объемный груз за его спиной. — Что в мешках-то? Камни что ли наложили?

— Палатка, спальники, сменная одежда, продукты, — начал перечислять Вениамин.

— А палатки со спальниками зачем?

— Спать, чтоб дождь не мочил и тепло было.

— Лето ж ведь на дворе, у костра под елкой и так хорошо! — удивился Кузя.

— Ну… — не зная, что сказать, выискивая поддержки у товарища, протянул Вениамин. — Мы так привыкли. Чтобы все по-культурному было. Так и спится лучше, крепче.

«Вот уж мне девицы красные! — подумал Кузя. — Какие-то сахарные. Так дело дальше будет, дорога долгой покажется».

У самого за спиной в котомке самое необходимое: кружка, котелок, топорик, соль, крупа, сухари, кусок сала да банка тушенки. Даже штаны запасные с носками не взял, у огня и так тепло.

На деле так и оказалось. Чем дальше они шли, тем чаще становились привалы. Чтобы дойти до подножия хребта, ушло часа четыре. Если бы Кузя был один, добежал в два раза быстрее. А когда полезли в крутой подъем, передвижение вовсе застопорилось. Задыхаясь спутники взмолились:

— Стой, Кузька! Совсем ты нас измотал! Давай чай кипятить будем.

Расстроенный пацан хмуро посмотрел на них, но перечить не стал. Пока те вытягивали ноги, быстро наготовил сушняку, развел костер, вскипятил в котелке воду. После трапезы Вениамин полез в котомку, достал водонепроницаемую папку, компас, развернул плотную бумагу, сверился с местом нахождения.

— Мы находимся вот тут, — ткнул пальцем, улыбнулся. — Правильно идем.

Кузя в удивлении округлил глаза: вы сомневались? А сам вытянул шею, рассматривая значки и линии ручейков. Он никогда еще не видел карты, стал расспрашивать, что обозначают квадратики, крестики и кружки.

— Это поселок, — обстоятельно пояснял Вениамин. — Вот прииски, тут река, это дорога. Цифры — высоты гор.

— А это что? — тыкая пальцем в красные, желтые и серые, заштрихованные разноцветным карандашом полосы, затаил дыхание Кузя.

Вениамин и Константин переглянулись: было видно, что они не хотят объяснять их происхождение, но мальчишка был настойчив.

— Это предположительные разломы коры земли, через которые выходили те или иные породы. Так сказать, преобразования. Например, откуда и как взялось золото, медь или железо. Впрочем, пока тебе этого не понять.

— Почему это не понять? — обиделся Кузя. — Я очень даже все понимаю, тятя научил.

— Чему же он тебя научил?

— Рассказал, как золото берется.

— И как же?

— Его Золотуха рассыпала.

— Какая Золотуха?..

— Мать Золотуха. Она хозяйка всего золота. Там, где надо — рассыпает. А где не надо — прячет.

Кузя не договорил: спутники взорвались громким смехом. Это заставило его разгорячиться. Вскочив на ноги, он нахмурился:

— Не верите? Я ее сам видел.

— Кого видел?

— Ее, Мать Золотуху. Она мне еще рукой махала, чтобы я убегал.

Те притихли, ожидая, что он скажет еще, но он, вспомнив, что не все можно говорить незнакомым людям, замкнулся. Понимая, что от него сейчас ничего не добиться, спутники тяжело вздохнули, стали собираться в дорогу.

На хребет поднялись ближе к вечеру, когда прикрытое хмурыми облаками солнце коснулось вершин западных гор. В ожидании дождя Вениамин и Константин стали искать удобное для палатки место.

— Давайте вот здесь, на поляне неподалеку от скалы, — указал Вениамин, но Кузя был недоволен.

— Тут место открытое, ветер будет. Да и земля сырая, — заметил он. — Надо немного спуститься вниз, до ручейка. Там в кедрачах подстилка сухая, и за пригорком не так задувать будет.

Спутники переглянулись: им не хотелось уходить от намеченной цели, завтра хотели подняться на каменистый голец слева, но перечить не стали. За день путешествия стали доверяться своему маленькому проводнику, как-то незаметно подчинились его решениям. Если он говорил, что надо так, а не иначе, то это так и было. Перевалив хребет, Кузя и тут не сразу нашел подходящее место. То ему не нравились каменистые курумники, то под ногами была вода, то из долины тянул прохладный тянигус, то не было подходящего сухостоя для дров. Наконец-то зашли в подходящую кедровую колку.

— Вот тут ночевать будем, — проговорил настырный проводник, давая свободу уставшим плечам. Сняв тяжелые котомки, путники стали устраиваться на ночлег.

Пока ставили палатку, из низких облаков посыпал мелкий, моросящий дождь, который вскоре превратился в ливень. Еду готовили под пологом, ужинали в палатке.

— Как же завтра подниматься назад на гору? — уныло проговорил Вениамин, хлебая ложкой из котла. — Если будет дождь, округу не будет видно, зря пришли.

— А его не будет, — уверенно ответил Кузя.

— Почему? — переглянулись спутники.

— Что ж не понять? Вон, зорянка в кустах поет, ливень сплошной, вся вода до рассвета выльется. К тому же, облака ветром рвет, — равнодушно ответил проводник.

— Откуда ты все знаешь?

— Как не знать-то? Тут любой видит, что это до рассвета.

Вениамин и Константин промолчали, понимая, что таежного опыта у них мало.

После ужина стали укладываться спать. Вениамин расстелил Кузе в палатке место. Тот сначала залез посредине, долго крутился, не выдержал, пошел к костру:

— Душно у вас тут, пойду на свежий воздух.

— Так комары! Или вдруг медведь! — пытался остановить его Вениамин, но тот лишь отмахнулся:

— Мошка у костра не ест. А коли медведь, так он вас в палатке быстрее передавит, и ружья не помогут.

Последний довод был убедительным. Стрелковое вооружение у них было на зависть любому таежнику. Немецкие двуствольные курковые штуцера крупного калибра могли остановить любого крупного зверя с большого расстояния. Новые, с воронеными стволами, с резной гравировкой на щечках замков с картинами охоты на медведя и лося, с ореховыми прикладами, ружья были подобны произведению искусства. Это заметил еще в поселке дед Мирон Татаринцев, когда выпрашивал у Вениамина выпить: «Ох, ить и стволы! Гляко — как девка свежая, непорочная. Тако ружжо только над постелью держать, а не по тайге носить!».

Заметил эту красоту и Кузя. До этого дня он не видел подобных им ни разу. Дома была старая, с чугунным стволом одностволка, которая за неимением пороха и свинца лежала где-то на крыше дома. Отец Ефим не был страстным охотником, поэтому промыслом занимался попутно, где какая птица или заяц попадет, да медведя отпугнуть, если придется. Старателю пушным делом заниматься некогда: либо пух-перо, либо золото. Вместе совместить то и другое нельзя: кто стреляет и удит, у того ничего не будет!

По сравнению со штуцерами спутников то ружьишко было похоже на кочергу для русской печи. И, несомненно, как у любого мальчишки в его возрасте, они вызывали у Кузи глубокую, плохо скрываемую зависть. В его годы у любого пацана при виде ружья дрожит нутро и потеют ладошки. Все время после того, как он увидел их, у него было горячее желание хотя бы подержать одно из них, но он умело сдерживал себя. А свое пристрастие выражал не восхищением, а некоторым пренебрежением: «Что вы эти дубины носите? Лишний груз», или «С его в корову-то попасть с трех шагов можно или только ворон пугать?» Вениамин и Константин понимали его состояние, с мягкими улыбками отмалчивались. Они-то знали настоящую цену своим штуцерам немецкой фирмы «Зимсон», которые были заказаны специально для этой экспедиции. Прежде чем взять их с собой, долго практиковались по мишеням под чутким руководством опытного стрелка Хенде в томских лесах и добились неплохих результатов. Вот только живого опыта — встречи с хозяином тайги — пока не имели.

Слегка расстроенные Кузькиной фразой «коли медведь, так вам и ружья не помогут», Вениамин и Константин долго не могли уснуть. Вслушиваясь в шум дождя, оба пытались выявить крадущиеся шаги лесного зверя. Наконец, не выдержав нервного напряжения, оба потихоньку вылезли из палатки на улицу поближе к костру.

Кузя тоже не спал, сидя у жаркого огня, вспоминал Катю. Ему было стыдно и жалко девчонку за то, что обидел сегодня днем. Когда мать разговаривала с гостями о походе, он незаметно ткнул ее в бок кулаком за то, что она предупредила Анну. Ударил не больно, но, видно, попал в уязвимое место. Согнувшись, Катя закусила губу, на глазах появились слезы, она убежала домой. Теперь, переживая за свой поступок, корил себя: «Вот дурак! Зачем стукнул? Ведь она ничего не сделала. Подумаешь, сказала матери! Так ведь не со зла, а переживая. Надо будет попросить прощения, когда вернусь. Ведь она неплохая девчонка, хоть и Рябуха».

Увидев Вениамина и Константина, Кузя не удивился, будто ждал их появления. Поворошив палкой костер, подвинулся, уступая место. Те с ружьями в руках присели рядом. Некоторое время молчали, глядя на пляшущие языки пламени.

— А что, город большой? — любопытствуя, наконец-то спросил Кузя.

— Город? Большой, — соглашаясь, кивнул головой Вениамин.

— Больше нашего прииска?

— Больше.

— А как больше? Как все прииска?

— Еще больше.

— И много там золота намывают? — округлив глаза, удивился юноша.

— Там золото не моют. Там его нет, — усмехнулся Константин.

— Как нет? А что же там тогда мужики и бабы делают?

— Работают. К примеру, на фабриках или заводах. Железо льют, станки разные производят, одежду шьют. Или там мебель сколачивают: столы, стулья, шкафы или что другое.

— Ну, это и у нас можно делать! — разочарованно протянул Кузя. — У нас, вон, дядька Артем такие подковы в кузне кует — на год коню хватает! А столяр Никон может такие колеса к телеге замастрячить — вовек не сломаются!

— Так это все на низком уровне, так сказать, кустарное производство, — улыбнулись собеседники. — Там на заводах таких, как дядька Артем и столяр Никон, тысячи. Один гайки точит, другой листы гнет, третий все это скрепляет. А в целом получается какая-нибудь машина: паровой котел или насос для подачи воды.

— Вон как! — удивленно проговорил Кузя. — А я-то думал, что все это один мужик делает.

— Так же и на швейной фабрике: первая женщина кроит, вторая режет, третья рубаху шьет. Да в любом деле так. Производство — это сложный механизм, где каждый человек зависит от другого. А если посмотреть в еще больших размахах, то мы все не можем без посторонней помощи.

— Это что, вроде как в муравейнике, что ли?

— Смотри-ка — соображаешь! Где тебя этому научили? В школе?

— Не, школы у нас нет, тятя сказывал. И еще Катька. Она все знает: читать и писать умеет.

— Кто такая Катька?

— Соседка моя. Да вы ее видели, конопатая такая, как цыпленок. Ее грамоте и цифрам мать научила, тетка Валентина.

— Это плохо, когда школы нет. Учиться надо, чтобы знать, что вокруг тебя происходит. Что есть или что было раньше. Нам вот с Константином посчастливилось учиться, сначала в начальной школе, теперь золотое дело изучаем, хотим стать горными инженерами.

— А-а-а! Оно и видно, что вы сюда не за жарками прибыли, — усмехнулся Кузя. — И карта у вас не зря. И на Екатериновский хребет не задарма поперлись. Верно, вынюхать что-то хотите.

— Вон ты какой смышленый! — усмехнулся Константин. — Верно говоришь, что не зря. Задание у нас государственной важности: написать работу по истории возникновения золотых приисков в вашем районе и их дальнейшей перспективе.

Для Кузи его слова — что камень на камне, ничего не понятно. Одно очевидно, слова «государственной важности» имеют такую значимость, как сам царь: никто его не видел, но все почитают и боятся. Притих, как бурундук в норке перед прыжком соболя. Понял, что «сморозил не в бадейку», как говорил отец. Застыл в ожидании: а вдруг его спутники доложат, куда надо, и ему потом будет плохо?

— Ты чего? — увидев перемену, дружелюбно положил на плечо своего проводника руку Вениамин. — Да не бойся ты! Мы ведь люди простые. Это я так сказал, к слову, чтобы ты понял, что мы не какие-нибудь бродяги и хапуги, только и готовые набить себе карманы, а там хоть трава не расти. Наоборот, по-другому хотим сделать, чтобы и рабочий люд жил, и государству Российскому прибыль была весомая. Поэтому и стараемся понять, где золото лучше брать, чтобы без промашек.

— А я и не боюсь! — воодушевился Кузя. — Только сдается мне, по бумажке у вас ничего не получится. Чтобы золото найти, надо лопатой ковырять много. Так мне отец говорил. А что карта, так на ней хорошо карандашом водить.

— Ну, мы это еще посмотрим! Карта эта не просто так нарисована. Тут труд и память многих людей. История, ведь она, брат, многое может рассказать!

— А как же Золотуха?

— Опять ты со своей Золотухой, — развел руками Вениамин. — Вроде, рассуждаешь, как взрослый мужик, а в сказку веришь.

— Какая тут сказка?

— Надо по науке рассуждать, — не слушая Кузю, уверенно продолжал не имевший старательского опыта будущий горный инженер и возбужденно заблестел глазами. — Найти бы ту самую трещину, откуда золото выплескивалось! Тогда бы мы доказали, что старый старательский способ с кайлой да лопаткой — обычная Филькина грамота. Тогда люди бы сразу по-другому работать начали.

— Как это? — съязвил Кузька. — Просто так ткнул пальцем в землю и ну собирать самородки?

— Нет, конечно, не все так быстро, — согласился Веня. — Сначала надо проверить химический анализ и содержание добытого золота, а потом, с учетом высот и возможных подвижек земной коры, по формуле просчитать вероятность и точность его выхода.

— Да уж, говоришь — будто рябчика щиплешь! — с иронией ответил Кузя. — Кабы все так гладко было, не сидели мы тут у костра, а дома на полатях спали.

— У костра тоже неплохо, — неожиданно для всех заметил до этого молчавший Константин. — У огня, например, очень хорошо думается.

Его голос заставил вздрогнуть Кузю. За все время он говорил мало, односложно — да или нет, — больше молчал с серьезным лицом. Это придавало ему некую тень скрытности, как будто он боялся выдать какую-то тайну. Общаясь с Вениамином, мальчик иногда забывал, что с ними есть третий.

— О чем думать? — удивился Кузя.

— Обо всем. Например, об этих местах, как здесь все было раньше или будет потом, через много лет. Как тут жили люди.

— Как они тут жили? Так и жили, золото копали!

— Э-э-э нет, брат ты наш, — покачал головой Костя. — Не сразу тут золото мыть начали. До нас, прежде чем мы, русские, пришли сюда, тут другие люди жили: тюркские племена. С копьями и луком себе пропитание добывали. А золото изымать из земли стали первопроходцы лет эдак сто пятьдесят назад.

— Неправда! — вдруг вспомнив о стреле, вскочил Кузя.

— Что неправда? — насторожились спутники.

— Что золото только сто лет назад мыть начали. Я сам видел!

— Что видел?

— Да так… — осекся Кузя, понял, что проговорился. Стараясь замять разговор, начал сочинять: — Мне мужики говорили, что золото еще инородцы копали. Дед Ефрем Лугин сказывал, что стрелу с наконечником находил.

— Это тот, который с чернильной бородой? А где та стрела?

— Не знаю. У деда была. Может, куда дел или выбросил. Давно это было.

Как ни пытался Вениамин удовлетворить свое любопытство, Кузя не выдал тайну. Отвернулся, молча лег на лежанку, давая понять, что разговор окончен. Спутникам ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Проснулся Кузя на рассвете, хотел подживить огонь. Протянул руку за поленом, вдруг замер, затаив дыхание. В недалеком ложке увидел движение: в густом тумане из-под горы мимо двигался смутный, темный силуэт. Сначала принял его за зверя, хотел разбудить Вениамина, чтобы тот приготовил ружье, но остановился. За первой фигурой следовала вторая, третья, четвертая. Присмотревшись внимательно, различил людей. Старясь не шуметь, быстро натянул высохшие у костра бродни, накинул куртку. Скрываясь за стволами деревьев, стал подкрадываться к идущим ближе.

Это ему удалось: мокрая трава и густой мох скрадывали шаги. Неслышно ступая, быстро сократил расстояние вдвое. Очутившись на границе леса и поляны, спрятался за толстой пихтой, наблюдая за странной процессией.

Их было человек двадцать или чуть больше. Вытянувшись цепочкой на извилистой тропе, они неторопливо шли в гору. Впереди, с палкой в руке, в длиннополой черной одежде шел невысокого роста старец с бородой. За ним с красным, вероятно, сделанным из кедра, крестом на плече следовал такой же бородатый мужик. Потом четверо молодых парней несли узкие носилки. Замыкали шествие несколько женщин и мужчин с подростками.

Стараясь оставаться незамеченным, Кузя молча наблюдал, когда те подойдут ближе. До них было около пятидесяти метров. Двигаясь в густом тумане вдоль ручья, стараясь обойти камни, кочки и поваленные деревья, люди не смотрели по сторонам и не видели его. Присмотревшись внимательно, Кузя узнал впереди идущего отца Филарета, старца из старообрядческого скита, где он был весной. Задержав взгляд на носилках, различил, что на них лежит покойная старушка. У него не осталось сомнения, что столь раннее шествие — похоронная процессия старообрядцев. Он знал, что они хоронят покойных рано утром, до восхода солнца, но ни разу не присутствовал при этом. Любопытствуя по этому поводу, решил тайно посмотреть, как все происходит. Когда староверы прошли мимо, осторожно последовал за ними. Путь на хребет не был далеким. Поднявшись на перевал, старообрядцы свернули к скалам «Семь братьев», мимо которых вечером проходили Кузя со спутниками. Обогнув справа самую высокую, около тридцати метров, скалу, направились к небольшой, окаймленной густым пихтачом поляне, находившейся между первым и вторым «братьями». Там, в укромном месте, подальше от любопытного глаза находилось небольшое кладбище. Несколько потемневших от времени крестов и свежая, вероятно, вырытая вчера яма рядом с ними представляли собой скорбный приют человека после окончания жизненного пути. Угрюмые монолиты каменных изваяний, густой туман, черная хвойная тайга в сочетании с обрядом захоронения делали окружающий мир грозным. Кузе казалось, что вот-вот зашевелятся могучие каменные исполины, спросят людей: «Зачем пожаловали?» От этого ему стало немного страшно, но, несмотря на все, пересиливая себя, он спрятался в густом пихтаче, желая посмотреть, что будет дальше.

Староверы поднесли покойную к могиле, поставили носилки подле нее, склонив головы, стали читать молитвы. От монотонного, как казалось Кузе, грозного песнопения стало еще страшнее. Ему хотел убежать, но неведомая сила оставляла на месте.

Чтобы как-то успокоиться, он старался не смотреть на староверов, крутил головой, задерживал взгляд на деревьях и кустах. Больше всего его заинтересовал непонятный пень, находившийся от него в тридцати шагах с противоположной стороны поляны. Вытянутый обрубок дерева с поросшим лишайником сверху не походил на древесное создание. И каково было его удивление, когда объект внимания зашевелился. Не в силах оторвать от него взгляд, Кузя от неожиданности подался назад: человек!

Бородатый, с косматыми, давно не видавшими ножниц волосами, мужик больше походил на лешего. Спрятавшись за пихтой с длинным ружьем в руках, он также, как и Кузя наблюдал за старообрядцами. «Кто это? Просто проходивший мимо путник или старатель? — спрашивал себя Кузя. — Но сейчас все мужики на работах, некогда по тайге шастать. А может, это разбойник?» От этой мысли у него похолодело внутри.

А бородач продолжал наблюдать за старообрядцами. Иногда поворачиваясь, глядел по сторонам, как будто боялся быть застигнутым врасплох. Кузю он не видел: однажды посмотрев в его сторону, он тут же отвел взгляд.

Между тем, старообрядцы опустили тело покойной в могилу, лопатами закопали землей. Пока двое мужиков устанавливали крест, отец Филарет что-то сказал одному из своих послушников. Тот перекинул через плечо небольшую суму, торопливо скрылся в пихтаче. Через некоторое время Кузя увидел его взбирающимся на скалу. С трех сторон она была неприступна, но сзади, с южной стороны, на нее можно было забраться. Очутившись наверху, послушник достал веревку, крепко привязал ее к основанию одиноко стоявшего кедра, начал осторожно спускаться вниз по восточной стороне. Затаив дыхание, Кузя со страхом смотрел на него, ожидая, что тот сейчас упадет. Высота отвесной стены была около пятнадцати метров, этого было достаточно, чтобы при любом неосторожном движении бородатый скалолаз мог сорваться и убиться. Но все обошлось. Вероятно, послушник проделывал подобное не раз: цепко хватаясь за трещины и веревку, он осторожно спустился на несколько метров вниз и влез в небольшое углубление. Все это время, подняв головы, старообрядцы безмолвно, внимательно следили за его действиями. Согнувшись на коленях, не имея возможности стоять в полный рост, тот недолго шарил руками в нише. Потом, повернувшись к единоверцам, медленно поднял над головой большой желтый крест.

С этого расстояния Кузя не мог определить всех достоинств увиденного предмета. Но движения напряженных рук, осторожность послушника подсказывали, что крест имеет большой вес, настолько тяжел, что, с трудом подержав его над собой несколько мгновений, он тут же опустил его, прижав к груди.

Староверы упали на колени. Осеняя себя двумя перстами, отбивая поклоны, запели какую-то молитву. Без сомнения, крест представлял для них высокую ценность. Кузе не надо было долго думать, из чего изготовлена их святыня. Скорее всего, так же думал спрятавшийся незнакомец. Было видно, как он вытянул шею, подался вперед, стараясь рассмотреть, что держит в руках послушник.

Служба длилась долго. Монотонное гудение голосов то возрастало, то ослабевало. Мелькавшие руки и согнутые в поклонах спины старообрядцев начали утомлять Кузю. Он больше смотрел на своего бородатого соседа, который продолжал непрерывно смотреть на послушника с крестом. Нервно дергая головой, старался высунуть голову из-за дерева как можно дальше, но тут же, не желая быть замеченным, пятился назад. И тут случилось чудо! Может, тому способствовало провидение или благоприятствовали силы природы, но в мгновенно растворившемся тумане показалось солнце. Будто чьи-то невидимые небесные руки раздвинули тучи, помогая озарить глухой, мокрый мир тайги живительными лучами небесного светила. Под его светом освежились хмурые краски, радужными искрами засветились многочисленные дождевые капли на траве, ветвях деревьев. Вмиг преобразившись с черного до светло-зеленого, окрасились молчаливые пихты и кедры, потеплели угрюмые скалы и разом, приветствуя источник жизни, со всех сторон запели птицы. Желтый крест в руках послушника блеснул цветом благородного металла.

Это явление староверы восприняли как знамение. На какое-то мгновение замолчав, разом заголосили высокими и низкими тонами, восхваляя Всемогущего Создателя. От их голосов вздрогнула и застыла тайга. В эту минуту Кузе показалось, что остановилось время, а сам он находится не здесь, а где-то далеко, в каком-то сказочном сне, где всегда тепло, спокойно и уютно. Не понимая, что с ним происходит, он с восторгом и упоением в душе смотрел по сторонам. Тело наполнила благодатная истома, хотелось обнять и расцеловать весь мир. Он был полон непонятных сил: стоило взмахнуть руками и полетишь! Если бы в это мгновение у него попросили отдать сердце, он бы вынул его из груди, не задумываясь.

Знамение длилось недолго. Разом, будто хлопнувшая дверь, сомкнулся туман. Солнце исчезло. Окружающая тайга обрела свои прежние унылые цвета. Не сговариваясь, замолчали старообрядцы, молча поднялись с колен. Что они думали в эту минуту, было известно только им.

Словно очнувшись из небытия, Кузя растеряно крутил головой: что это было? Голова гудела, руки и ноги налились свинцом. Он чувствовал себя уставшим, будто вывершил третий перевал за день. Ему хотелось лечь и уснуть. И только воля и ситуация не позволили ему этого сделать.

Неизвестно, пребывали ли староверы в таком же состоянии, что и он. Может быть, это чувство пережил и послушник, потому что после всего, положив крест на место, он какое-то время сидел, сжавшись в комочек. Назад на скалу по веревке едва поднялся, такими неуверенными и слабыми были его движения. А когда присоединился к единоверцам, все молча ушли назад по тропе в ту сторону, откуда принесли покойную.

Когда старообрядцы удалились, Кузя не торопился возвращаться к костру. Ждал, пока первым уйдет незнакомец. Тот тоже медлил. Лишь полностью убедившись, что остался один, осторожно вышел из укрытия, косо посмотрел на скалу, подкинул на плечо ружье и, неслышно ступая, направился в тайгу. После недолгого отсутствуя уже выехал на черно-белом, в яблоках, коне, проехал в двадцати шагах от Кузи. Необычный окрас мерина, длинное ружье на коленях и строгий взгляд мужика запомнились Кузе навсегда. Он не думал, а почти уже знал, что эта встреча с ним будет не последней.