Хозяйка Бруно (СИ)

20 глава

-20-

До самого вечера Анну не покидало редкое чувство полноты собственного существования, это ощущение передавалось всем, кто бок о бок, ежедневно трудились в ресторане. Словно давно пустующая ниша, наконец таки была заполнена.

Махнув рукой на правила приличий и различие в социальном статусе Серж определил Дэнвуда на подсобные работы и назначил ему начальником Ли Пау. Небольшая месть за похищение Анны и своеобразная таблетка от чистоплюйства. Скромный маленький человек с темной китайской национальной рубашке под горло, сперва, с легким поклоном обращался к Маркусу, когда надо было загрузить его новой работой. Немного освоившись, перфекционист Ли, осматривая неловкие плоды труда своего подопечного сокрушенно качал головой, вздыхал и к великому ужасу Маркуса, заставлял переделывать столь покорным и беззлобным тоном, что даже у него не хватило наглости перечить это маленькому человеку, который любил свое буквально грязное дело.

К концу рабочего дня Маркус прекрасно овладел мастерством очистки всего, что подвергалось таковой – начиная от картофеля, моркови и лука, над которым было пролито немало бесполезных слез и заканчивая орехами кешью и вареными раками.

Пару часов по всей кухне раздавалось приглушенное чертыхание, но на удивление ловкие движения Маркуса приобретали все большую скорость. На него через плечо с любопытвом косилась миссис Уолшер и Дэнни, который показал Дэнвуду пару приемов, чтобы отходов было меньше.

Удивляло то, что наполненный до краев раздражением и неприязнью, весь в слезах от резки лука Маркус сидел, прижав влажное полотенце к лицу и отбывал повинность, ощущая при этом себя человеком. Самым обыкновенным, каким он был в те времена, когда жил с матерью и точно так же помогал ей на кухне, правда с большей неохотой...

Анна даже испугалась, увидев лицо Маркуса раскрасневшимся и залитое слезами подумав, что стряслось какое-то горе. Она пропустила тот момент, когда Серж решил по-своему подшутить, не показав Маркусу, что слезоточивый овощ можно разделать с меньшими потерями, поэтому, когда Анна в очередной раз вошла на кухню и увидела Дэнвуда, скрючившегося на табурете с подргивающимися плечами и прижатым к лицу полотенцем, то замерла на месте и жутко побледнела.

Все ее работнички отворачивали лица и только Пэм не успела спрятать душивший ее смех.

- Серж, ну, что ты издеваешься?! Покажи, как правильно резать лук, изверг!

Маркус, оказывается, тоже трясся от смеха. Оказывается, до прихода Анны он рассказывал какой-то забавный случай, потому на лицах присутствующих не умещалась улыбка.

- Иди, не мешай! - шепнул Серж на ухо Анне, сунул ей в руки поднос с бисквитами и подтолкнул к двери.

- Я мешаю?! - беззвучно, губами повторила Анна.

Она удивленно выгнула брови, в полном изумленнии провожая взглядом, лицо своего шеф-повара, который, судя по всему, в кое то веке получал удовольствие от творящегося бедлама на его кухне.

Когда за окном стемнело и зал, наполовину заполненный посетителями был погружен в тихий гомон бесед, Маркуса наконец таки выпустили из лукового гетто. Он вышел из дверей кухни, вокруг талии и у него был повязан блинный белый фартук, рукава рубашки закатаны до локтей, открывая руки с узловатыми, подтянутыми мышцами. Анна возилась за стойкой, около жаровни с песком, что-то смешивая в медной турке.

Маркус медленно прошел к высокому стулу, обводя взглядом интерьер присел и облокотился на деревянную столешницу локтями. Умиротворяющая обстановка на пару с приятной усталостью обложили неподъемным грузом язык. Говорить не хотелось. Хотелось только смотреть, ощущать, запоминать.

- Устал? – спросила Анна.

Дэнвуд кивнул, не сводя с нее полуприкрытых, улыбающихся глаз.

- Хочешь кофе? У меня есть без кофеина! – Анна со своей стороны тоже оперлась руками на стойку, оставив расстояние между их лицами не больше десяти сантиметров.

Снова легкий кивок.

- Тебе хорошо? – последовал новый вопрос и тут же раздался легкий стук чашек где-то внизу, когда Анна нырнула под столешницу.

- Ты даже не представляешь насколько, - послышался его бархатистый с хрипотцой голос.

Дагерт понимающе отодвинулся подальше со своими бесчисленными стопками и стаканами, которые безустанно натирал полотенцем.

- С чем тебе его сделать?

- А что есть?

Поочередно доставая с полки пухлые прозначные банки с герметичными крышками Анна протягивала Маркусу специи, чтобы он, ощутив аромат, сам выбрал добавку. Он осторожно дотрагивался до рук Анны, притягивая к себе, наклонялся, нюхал содержимое, вдыхая восхитительные ароматы.

Посетители открыто глазели на эту картину: одни с мимолетными любопытными взглядами, другие – тяжелыми, изучающими. Репутация Анны Версдейл многим мозолила языки и смена любовника с Соэна Ленгрема на неизвестного мужчину, только лишь подстрекала к развитию излюбленной темы для разговора у местных сплетников.

К стойке подошли двое парней, всем своим видом требуя к себе внимания – Дагерт был неудел, потому что мужчины заказали кофе.

- Анна, два кофе «Эльхам»! – сказал Дагерт.

Анна нехотя оторвала взгляд от Маркуса и с вежливой улыбкой, кивнув в сторону клиентов, предупредила, что надо будет подождать минут пятнадцать, после чего подошла к ним и предложила каждому по длинному короткому листку с перечнем специй, которые по желанию посетителя добавлялись в напиток.

Удобно усевшись полубоком к стойке, Дэнвуд перехватил мимолетный взгляд Анны. Она показала, что сожалеет, что не может уделить ему время, на что он сделал короткий жест рукой, чтобы она не беспокоилась.

Интересно было наблюдать за ней в естественной среде обитания, привычной и каждодневной. Приятная музыка расслабляла, приглушенный свет придавал обстановке уют.\

Неприятный утренний разговор с матерью Анны, казалось, остался где-то в прошлой жизни. Было ясно, что ее семейство уже оповещено об опасности со стороны «мерзавца» Дэнвуда и настораживало только одно – отсутствие реакции.

Подпольный, кулуарный режим ведения войны всегда представлял собой большую опасность, чем открытое нападение. А то, что решительные действия со стороны старших Версдейлов будут, в этом, даже, не приходилось сомневаться.

Анна заметила, что Маркус уставился в одну точку, а на лбу пролегла складка. Она выставила на стойку чашки с кофе, кивнув на благодарственные слова мужчин и подошла к Маркусу. Она поставила перед ним крохотную чашечку кофе и слегка прикоснулась к его руке. Уголок его рта едва изогнулся в полуулыбке, а в глазах застало извиняющееся выражение.

- Пойду покурю.

Он подхватил чашку с кофе и улыбнулся Анне словно приободряя ее, но одного только в не силах был скрыть — обреченности в глазах, которая нарастала все больше и больше.

Не привыкший выносить на поверхность свои переживания, Маркус Дэнвуд предпочитал замыкаться в себе, отгоняя людей холодностью и мрачностью. Многолетняя привычка не могла так просто сдаться.

Он вышел на улицу, морозный воздух мгновенно вцепился в тело, но это хотя бы немного облегчало мысли, которые каленым железом прожигали Маркуса изнутри. Он прикурил сигарету и задержав дыхание, почувствовал невероятное облегчение. Выдыхая медленно и долго табачный дым, он словно избавлялся от отравляющего его разум отчаяния и страха. Глоток чудесного напитка, который приготовила Анна бальзамом пропитал нутро, согревая и отвоевывая у холода право на жизнь.

Когда он вошел обратно, Анна отметила, разительную перемену. Маркус, словно снеговик с ледяным сердцем, не мог обходиться без холода внешнего, который щедро дарит непогода. От того и убежище себе нашел на севере, где и лета толком не бывает. И сейчас он зашел в зал, снова уселся на высокий стул и Анна увидела на его щеках легкий румянец, а в глаза потеплели, скрыв до поры до времени противоречивую суть своего хозяина.

Когда через пару часов, ряды клиентов стали редеть, Серж выглянул с кухни, грозно зыркнул на Анну и кивнул, таким нехитрым образом давая понять, что теперь они сами могут поужинать. Маркус едва смог оторваться от беседы с Анной. Ее тихий голос непринужденно повествовал ему историю своей жизни: сытое детство, разбавленное строгим воспитанием, сознательное юношество, дополненной пьянящим чувством свободы от путешествий по Европе, молодость, приправленная независимостью. Она была баловнем судьбы и ясно это осознавала...

Трудно было скрывать рвущуюся наружу улыбку, когда с поразительными интонациями в смешливом голосе Анна рассказывала, как они с братом Тони, Джон сторонился столь дерзких выходок, решили подшутить над пастухом Версдейлов – Филом Геквиллом. За глаза вечно дремлющего на пастбище старика гвали Галилео. Прозвище к нему прицепилось, когда, перебрав с дешевым виски, Фил решил закурить. Борясь с расслабляющим эффектом спиртного, он присел на деревянный чурбан, на котором обычно промасливали детали от косилок и прочей техники на ферме. Но так как мистер Геквилл и в полумертвом состоянии стоил десятка пастухов вместе взятых, он запреметил, что-то неладное с одним из животных – корова прихрамывала. Понесся помогать животному, а сигарету неподумав положил на пенек, которы мгновенно вспыхнул, подпалив Филу зад.

Фил никогда не злился на мелких проказников, его реакцией неизменно были цветастые чертыхания и показные догонялки.

Анна прерывалась время от времени, чтобы самой отсмеяться, после чего продолжала рассказывать дальше.

Так вот… Однажды, когда солнце отмерило уже большую часть неба и послеполуденный зной, наполняли запахи травы, животных и мелкая мошкара, коровы разошлись по пастбищу, покачивая широкими отъетыми боками. Одни дремали, чуть ли не стоя, другие – уложившись на землю.

Анна и Тони были предоставлены себе и свободно слонялись по всей территории фермы. Единственное помещение, куда путь им был заказан без сопровождения взрослых, было здание сыроварни. Поэтому было принято решение поиграть в «Иные цивилизации», для чего из подсобки украли банку с известью и пару широких кистей.

Дети подползли к огороженному пастбищу, буквально на пузе, у каждого в руках было по банке с разведенной известью. Флегматичные животные безбоязненно подпускали к себе ребятню, равномерно работая челюстями и доверчиво хлопая длинными ресницами.

Какого же было потрясение Галилео, когда мимо него прошествовала буренка, на боку у которой большими буквами было написано «Приветствую тебя земльянин». В течение двух дней Фил, получал внеземные сообщения от собратьев по разуму с планеты Зайгуран. Смекалистые инопланетяне продумали все до мелочей, вплоть до того, что Галилео должен был смывать их послания со шкур животных «ибо только так они могут с ним общаться».

Генри старался лояльно относиться к эксцентричному поведению пастуха, который каждый вечер намывал буренок, но когда тот начал выводить размашистые письмена на короткой рыжеватой шерсти «Заберите меня к себе», тогда он заподозрил неладное. Он оставил действия мистера Геквилла без комментариев, но на следующий день провел внештатный рейд по фамильным владениям и все стало на свои места, когда перед его глазами предстал директор «центра полетов» в лице его дочери Анны и ее бессменного заместителя – Тони.

Генри снисходительно дал им разрисовать в последний раз горемычную корову, которую они привязали за рога к забору в густом кустарнике, но только текст составил он лично. Послание было трогательным и грустным, потому что «зайгуранцы» извинялись, что потревожили столь отзывчивого землянина и сообщали, что улетают на другую планету навсегда. Просили не поминать лихом и меньше пить огненной воды.

Последнее напутствие Генри давно пытался донести до ума Фила, но все было, как говориться «мимо кассы».

С обреченными лицами Анна и Тони домалевали послание и смиренно отправились под арест в дом, каждый в свою комнату. Оба были лишены сладкого на неделю, а также карманных денег и прогулок в городе. Для окончательной очистки совести своих отпрысков отец приставил их к исправительным работам по уборке стойла от навоза.

- Я заметил, что ты не брезгливая, - широко улыбнулся Маркус.

Анне удалось развеселить его от души. После чего они принялись за трапезу под прямым руководством шеф-повара. Серж предложил им семгу по-скандинавски с пореем в красном винном соусе со сливочным маслом, после чего «по-раньше» выгнал весь персонал, предоставив своей Анне редкую возможность насладиться обществом человека, который изменил ее до неузнаваемости. Сам Серж вернулся на кухню, вычистил и убрал свои ножи в специальный чехол и убедившись, что наведен полный порядок, запер дверь, ведущую во дворик, щелкнул выключатель и прошел в зал, где при свете всего одного торшера за столиком сидели Анна и Маркус, поглощенные друг другом.

Ни говоря ни слова, Серж по своему обыкновению подошел к Анне и поцеловал ее в макушку. Она хотела, подняться и проводить Сержа хотя бы до двери, но от отмахнулся, понимающе одарил улыбкой «мол, не отвлекайся», кивнул Дэнвуду на прощание и накинув капюшон вышел на улицу.

Колокольчик на двери устало звякнул и смолк погружая «Бруно» в упоительную тишину, лишенную гомона человеческих голосов.

- Знаешь, а он мне все больше и больше нравится, - одобрительно сказал Маркус, когда уловил, что Анна сейчас буквально зачешется от чувства вины. - Странный он друг у тебя....

Анна молчала, пытливо вглядываясь в Маркуса в поисках ревности.

- Не бывает такой дружбы.... Но. Даже не знаю, как это назвать...

- Странно! - Анна хмыкнула. - Пол города уж точно знает, как это назвать!

- Он не отчитывал тебя за безответственность? Не промывал мозги о том, что ты должна и обязана, а такая сякая бросила их и сбежала со мной?

- Нет, - глаза Анны погрустнели. - Он прекрасно знает, что я сама прекрасно себя выгрызу изнутри по каждому из этих вопросов.

Вглядываясь в лицо Маркуса, Анна так и не нашла ни ревности, ни сожаления, только невероятную усталость и опять ту же гадкую, противную безнадежность. Он тщательно хотел скрыть это, под маской, которую обожал и за которой прятался долгие годы — безразличие и отрешенность. И она прекрасно сидела у него на лице, скрывая и дикую боль, которая нет, нет, но мелькала в глазах.

- Разбуди меня, завтра, когда проснешься. Я очень прошу. Хоть ты и не любишь долгих прощаний, я тоже их терпеть не могу, но... Разбуди. Хорошо?

Улыбка сползла с лица Анны.

- Я меняюсь, Маркус, - внезапно призналась Анна и тяжело вздохнула. – Хотя думала, что мое поведение и поступки, есть результат кропотливой работы над собственными мыслями, принципами и выводами, после совершенных ошибок. Я была уверенна, что знаю себя. Но это не так. Мне с трудом дается понять хотя бы примерно, куда заведут нас наши отношения... Накануне перемен всегда страшно, а перемены грядут большие.

- Ты боишься?

- А ты нет? - резко вздернул голову, Анна прищурилась и увидев в его лице, такой же простой и понятный ей страх, вполне удовлетворилась этим, простив ему безответное молчание.

- Тебя сгноят эти лицемеры. Многие будут злорадствовать. Анна, я уеду, на достаточно долгий срок. Даже примерно не знаю, когда мы снова сможет увидеться. И тебе вполне может быть вобьют в голову нехитрую мысль, что я воспользовался твоим доверием и бросил. Ты и сама дойдешь до этой мысли в какой-то момент.

- Неужели нет возможности хоть как-то поддерживать связь? - в голосе Анны звучала нескрываемая мольба, которая была унизительна для нее и Маркус прекрасно это понимал.

- Нет. Для твоей же безопасности. Просто верь мне. В случае крайней необходимости я сам свяжусь с тобой. У вас здесь таксофон за углом... Так вот, тебя известит курьер о дате и времени звонка. Договорились?

Анна замерла и подняла на него глаза. Такие сложные предосторожности вызывали тревогу и Маркус говорил словно одержимый, пытаясь убедить Анну, что это самый безопасный способ. Он видел ее растерянность и понимал, что похож на сумасшедшего.

- Я…я не привык ставить чьи-бы то ни было чувства выше своих, Анна, ты единственный человек, ради которого я откажусь от всего. Ты для меня теперь истинный смысл, – Маркус увидел перед собой то, что было, за гранью человеческой боли. Невыносимая мука и отчаяние, холодная пустота и животный страх. Этот контраст, с глазами полными любви, жизни, смешливого огонька и ума, был настолько ярким, что казалось, секунду назад перед ним сидела маленькая девочка, дитя неопытное и невинное, молившее ее не бросать одну, а теперь перед ним была зрелая женщина, молодая и привлекательная внешне, но с измученной душой и уставшим сердцем, долгая жизнь, для которой была в тягость, а заветной мечтой было забвение.

Быстро покончив с ужином, они как ни пытались не могли отделаться от отравляющей муки предстоящего расставания. Позже, отчаянно слившись в объятии, они забылись тревожным сном.

В гостиной, когда собиралась почти вся семья, не любили вести важные разговоры при свете электрических ламп, поэтому Бен Версдейл, утопая в мягком кресле с высокой спинкой, вот уже минут пятнадцать неотрывно смотрел на пляшущие языки пламени. Рядом сидел его сын. Редко, когда Генри позволяет отчаянию вылезать наружу, но он слишком устал, чтобы и дальше продолжать отрицать очевидное – Версдейлы рискуют потерять своего самого сознательного потомка. И всему виной какой-то выскочка, которому вдруг стало скучно и он решил поразвлечься на стороне.

Другое мнение не допускалось ни на секунду.

Кларисса и Лоис расположились на диване. Теплый оранжевый свет от камина скупо дотягивался до женщин, Элен зажгла свечи на старинных бронзовых подсвечниках, которые поставила на чайный столик.

Трепещущая тревога на лице Лоис была вызвана исключительно по инерции, она чувствовала сильное переживание за Анну, со стороны родных, но не понимала его причин. Анна не первая, кто заводит роман с женатым мужчиной. И откуда такая уверенность, что Дэнвуд непременно ее бросит?

Тихая и молчаливая Лоис редко вмешивалась в беседы и облегченно вздыхала, когда ее вечное согласие с общим мнением не требовалось аргументировать. Свое настоящее мнение она боялась высказывать, потому что Джон частенько разбивал его в пух и прах, выставляя ее на посмешище, а скромной Лоис, всего-то не хватало решимости и напора, чтобы отстоять свою точку зрения. Случайно или нет, но ее муж сегодня не присутствовал на семейном «заседании», если это можно было так назвать, потому что заседали только два человека и едва-едва до остальных долетали отдельные слова их тихой беседы.

Не в пример невестке, Кларисса с невозмутимостью Клеопатры спокойно попивала чай. Перебрав себя после тихой истерики, которая случилась с ней после встречи с дочерью, Кларисса поставила в известность мужа о изменениях, в личной жизни Анны, которые никак не могли утаиваться и остаться без их вмешательства.

И только потом она задумалась...Как ни крути, а в ситуации с Анной любой результат из возможных сценарий развития событий оставит ее дочь в выигрыше. Упрямость Анны и богатый жизненный опыт самой Клариссы, уверенно указывали на то, что дочь, несмотря на свою мягкость и доброжелательность, скорее расшибется до крови, но вырвет из горла право на собственные ошибки, главной из которых будет связь с Дэнвудом. А в таком случае сценария допускалось всего два. Первый: Анна поиграет в «любовь» с Дэнвудом, он ее бросит; дочь немного пострадает, быстренько возьмется за ум и найдет себе надежного, обеспеченного мужчину. На худой конец, вернет себе Соэна.

Второй: Анна в перспективе затянутого романа с Дэнвудом рискует забеременеть. Влюбленные женщины, частенько забывают о некоторых мерах предосторожности - нарочно или случайно. Грабельки старые, потертые и проверенные временем. Это основной способ удержать мужчину. Никого не волнует, что ошибочный. Тем не менее… Если Анна обнаружит, что беременна, то тогда ей светит довольно щедрые отступные. Не составит труда доказать отцовство и Дэнвуд может катиться куда по-дальше, главное, что Анна будет обеспечена до конца своих дней, со временем найдет себе надежного мужчину (обеспеченного уже не обязательно, но желательно). И опять таки, Соэн даже с «подарком» на руках примет Анну с распростертыми объятиями.

Других вариантов Кларисса не допускала, в виду того, что их не допускал прозорливый Бен. Старикан, хоть и был всегда не в меру сварлив и черств, но стоит отдать ему должное – ошибался он, на зависть редко, вынося прогнозы хоть в отношении надоевшей погоды, хоть в отношении людей.

Примеров – пруд пруди. Дай, Бог, чтобы Дэнвуд выкинул какой-нибудь фортель, Анна крайне разборчива в мужчинах и терпеть хамство и пренебрежение не будет, а исполнительный директор Лесо де Прош, хоть и производит впечатление хитреца, но все же его истинная личина возьмет верх, рано или поздно. Не может же от всерьез отказаться от своего положения, чтобы перебраться в английскую глубинку.

Думать о том, что Анна может решиться на переезд Генри не хотел – это было из разряда фантастики. Что-что, а в практичности дочери он был уверен больше, чем в том, что его фамилия Версдейл. Бросить свое ресторанное детище Анне не позволит пристрастие к независимости.

- Если мы начнем на нее давить - будет только хуже, - колючим сухим голосом Бен прервал молчание, замешанное на тяжелых мыслях. – Жаль, что до лета так долго ждать…

Старик вздохнул и передернул плечами.

- Как далеко это может зайти? – Генри понизил голос, чуть ли не до шепота. – Стоит ли нам переживать за «анхгер»?

Глаза Бена метнули на сына резкий, тревожный взгляд. Пустые, неоправданные сомнения подползали к сердцу, однако мужчина отмахнулся. Внучка имела доступ ко всем ресурсам Версдейлов не по своей воле. Скольких усилий им с Генри стоило уговорить Анну ввязаться в дела сыроварни, в качестве доверенного лица. На первых порах она даже нарочно делала ошибки в документах, сетовала, что не справляется, ошибки вот допускает и вообще у нее своих дел много, но, в конце концов, сдалась.

- Не говори глупости! – в голосе Бена чувствовалось раздражение, он пригубил коньяка, помолчал, еще раз глянул на Генри с сомнением. - Я все контролирую. Она никогда нас не подводила. Нет, нет… Тем более, Микельсон мне позвонил бы.

Нахмуренный лоб Генри постепенно разгладился, он кивнул и вспомнив про стакан с коньяком в своей руки, последовал примеру отца.

- Сделаем проще, - сказал Бен.

Брови Генри вопросительно изогнулись.

- Будем сокрушаться при встрече с близкими друзьями, мол Анна, не ведает, что творит и мы за нее страшно переживаем, что сам понимаешь, соответствует действительности.

- Сплетники разнесут весть по городу, за пару дней, - соглашаясь, кивнул Генри. – Думаешь общественное мнение, что-то изменит? Анна всегда руководствовалась исключительно своим.

- Изменит, не изменит, но заставит задуматься – точно! А там, гляди и летом не надо будет ничего предпринимать. Так, что сейчас мы дадим Анне понять, что ее выбор спутника жизни крайне неудачный. С ней по-мягче, а с ним церемониться не стоит.

- Отец, я сомневаюсь, что Дэнвуд будет часто приезжать в Эксетер. Может стоит сообщить его жене?

- Нет! Это может навредить Анне. Такие люди как Дэнвуд не слишком обременены совестью, а я слышал, что его женушка просто фурия, могут просто ради забавы уничтожить человека.

- Неужели все правда?

Бен утвердительно кивнул.

- О, Господи! Если с головы Анны упадет хоть один волос по вине этого идиота…., - Генри раскраснелся, но быстро взял себя в руки, сердце учащенно забилось и появилось чувство, что грудная клетка уменьшилась вдвое.

- Это еще одна причина, почему нам стоит сделать все возможное, чтобы Анна распрощалась с Дэнвудом. Мы будем заботиться о ней…В конце концов, мы одна семья!

- Кларисса, в это воскресение мы всей семьей идем в на службу в церковь, давно не были. Я поговорю с Анной, - начал Генри.

- Давно не были и ничего страшного, если…, - Кларисса испытывала хроническую сонливость на церковные службы и единственное, что удерживало ее от невероятного уныния – это возможность красиво одеться как на съемку в модный журнал о богатых семьях. Позерство было ее тайной слабостью.

- Никаких жалоб, возражений и отказов! С Анной о Дэнвуде не говорить! Сокрушенные вздохи и сочувствующие взгляды – это максимум. Мы поддержим ее в трудные времена, которые, судя по всему, уже настали, ведь именно это наш долг по отношению в любимой дочери, - присек капризы жены Генри. – Лоис, тебя это тоже касается. Узнаю, что вы поддерживаете сплетни – пеняйте на себя!

Девушка взрогнула и согласно кивнула.

- Вот и отлично, а теперь…дамы, думаю, что вы устали не буду задерживать. Спокойной ночи!

Мягкий, прямой намек не подразумевал ничего иного, как милую улыбку со стороны женщин и ответные фразы с пожеланиями доброго сна. Подойдя к мужу Кларисса поцеловала его в щеку, шепнула, что надеется, он не задержится и скоро тоже поднимется наверх.

Вздох Генри сопровождал торопливый кивок в знак согласия. Обманчиво покорный вид жены не сулил ничего хорошего, так что перед сном его ждет не женское внимание и ласка, а наоборот – любопытство и жалобы. Кларисса не уснет, пока не выведает семейную стратегию.

- Институт семьи был установлен Богом, как постоянный союз мужчины и женщины, основанный на взаимной любви и взаимопомощи. Бытие, глава 2 стих 18, - преподобный отец Моррет в молитвенном жесте сложил руки.

Сегодня в храме было очень мало свободных мест. В этом он видел знак свыше и от всего сердца благодарил про себя провидение, что так вовремя он закончил писать текст проповеди о важности семьи и брака. Его паства нуждалась в ободрении, поддержке, и наставлении, к своему сожалению преподобный отметил, что молодежи присуствует все меньше и меньше, хотя основной посыл был направлен именно им.

Солнечный свет пробивался сквозь стрельчатые, витражные окна, в храме было достаточно стыло, старая отопительная система требовала ремонта, почти все прихожане сидели на жестких деревянных скамьях с едва заметно покрасневшими носами. Отца Моррета этим утром удивила только одна веешь – семья Версдейлов пришла почти с полном составе, не хватало только их блудного сына Энтони.

Вот только, «белой вороной» сегодня выделялась, до этого милая, отзывчивая Анна. Отец Моррет, старался не предвзято относиться к сбившемся с праведного пути людям и всем сердцем верил, что ее связь с женатым мужчиной, о которой гудела половина его прихожан перед началом службы, окажется пустой сплетней или перейдет в эту категорию, если сплетни не безосновательны.

За свои тридцать шесть лет служению Господу, преподобный Моррет много раз сталкивался с проблемой отцов и детей, когда последние добирались до дел сердечных по своему возрасту. В основном это были легкие, поверхностные влюбленности или губительное буйство страстей, не имеющие ничего общего с истинной любовью. Так что отличить настоящее чувство от столь популярного у современной молодежи любовного ширпотреба преподобный Моррет, мог.

От того его взгляд все чаще и чаще останавливался на безмятежном лице Анны Версдейл и с каждым разом взгляд тяжелел и целебные слова о семейных ценностях, казались искусственными. Создавалось впечатление, что эта девочка в семейных ценностях и любви понимает больше, чем он – священник, отказавшийся от семьи, ради служения Господу.

Глава семьи Бенджамин Версдейл крайне внимательно слушал мягкую, вдумчивую речь проповедника изредка, краем глаза задевая сидящую рядом внучку. Его опасения крепли с каждой минутой – Анна и раньше «пропадала» из мира сего, но перемена, произошедшая в ней, была столь заметна только самым близким. Сосредоточенный, не по годам серьезный, заботливый взгляд, легкая настороженность и убийственная ирония, которые потоком лились из этой девочки до недавного времени сменились спартанским спокойствием и уверенностью, так словно она нашла решение давно мучавшей проблеме.

Бен не заблуждался относительно ее умственных способностей, которые у влюленных женщин, по общему мнению, заметно слабели, Анне хватило десятка минут, чтобы понять, что семейная вылазка, под благовидным предлогом - «соскучились», чистой воды разведовательно-идеологическая операция. Однако в любой ситуации она всегда старалась выделять полезное для себя, а с недавнего времени еще и приятное.

Единственное, что точило корку невозмутимости – поведение матери и отца. Дед в расчет не шел, потому что был всегда себе на уме, а вот по лицам родителей Анна всегда могла прочитать самые свежие новости их настроения и намерения.

Само предложение посетить воскресную службу застало Анну на следующий день после отъезда Маркуса. Звонил отец, наверняка, осведомленный о переменах в личной жизни его дочери.

Гремучая смесь светлой тоски и сердечных переживаний вытеснили из Анны все остальные чувства, странным образом не затмив способность думать. Эти несколько дней, проведенные с Маркусом были похожи на красочный рекламный ролик к их будущей жизни, за которую приходилось сейчас уже расплачиваться ожиданием…

Тем вечером, прежде чем отправиться в постель, Анна по обыкновению решила принять ванную.

Полумрак в гостиной, удачно был разбавлен желтоватым светом настольных ламп, так что в пору ежится от приступа уютности и покоя. Вернувшись из ванны Анна застала Марка с ноутбуком на коленях, он хмурился.

- Что-то случилось?

- Акри пишет, что меня ждет крайне неприятный разговор с правлением. Шарлин рвет и мечет, не может до меня дозвониться. Мой отпуск закончился! Я должен ему позвонить!

Маркус отставил ноутбук, достал из кармана куртки телефон и впервые за все время своего пребывания включил его.

Неприятное чувство, когда невольно становишься свидетелем «другой, чужой» стороны жизни близкого человека сродни смешению несовместимых вкусов – пока разберешься, как к этому относится, есть риск спутать главное со второстепенным.

Беглый разговор на французском был своевременной и красивой ширмой, Анна едва-едва различала в тихой речи Маркуса смысл. Больше всего ее заинтересовала последняя фраза, брошенная Дэнвудом своему помощнику Ласуру:

- Mens, Аkri, mens sur tout. Tu connais…je dans la dette ne resterai pas, mais la circonstance tels quo l’on ne reousit pas autrement!* (* Ври, Акри, ври на чем свет стоит… Ты знаешь… я в долгу не останусь, но обстоятельства такие, что по-другому не получается! -фр.)

Стоя у окна, за которым темнота заинтересовано смотрела каждую ночь кино про человеческие судьбы, Маркус опустил голову и прижал палец к кнопке, экран телефона погас.

- Нужно просмотреть очередной контракт. Акри уже переслал мне его, - в низком голосе проскальзывало раздражение, когда человек вынужден уделять внимание нелюбимому делу в урон собственных насущных интересов.

«Насущный интерес» Дэнвуда, насмешливо улыбнулась и в скором времени она изучала статью в увесистом кулинарном журнале, погрузившись в горячую воду, а он удобно устроившись, сидел рядом на полу, на мягком ковре и с бровями «в кучу» изучал контракт. Изредка он зачитывал длинные предложения, оформленные сухим юридическим языком и интересовался мнением Анны. Тогда она отрывалась от журнала, молча впивалась глазами в свою память и знания, а после минутного отрешенного созерцания ближайшей стены выдавала свое мнение. Дэнвуд, прятал довольную улыбку, задавал еще несколько вопросов и всякий раз чувствовал, как гордость высовывается так, будто он лично учавствовал в процессе образования своей зазнобы.

Анна обладала потрясающим чувством юмора и сопровождала свои ответы уморительными аргументами и примерами, при этом, она сама начинала так заразительно смеяться и Маркус, растворив свое желание разломать ноутбук в здоровом смехе, с удивлением отметил, что Анна затягивает его все больше и больше, уже даже не как женщина, а как человек. Это была последняя стадия…

Он нехотя опускал глаза на черные-белые ровные строчки, а Анна возвращалась к чтению статьи, изредка она скашивала глаза, чтобы украдкой понаблюдать за Маркусом. Она мысленно складывала всю информацию, которую о нем знала, каждую мелочь и деталь. Этот мужчина с головой, например, выдавал свое беспокойство крошечным жестом, едва заметным – он потирал внутреннюю сторону ладони мизинцем. Сейчас его руки спокойно лежали на клавиатуре и лишь длинные пальцы изредка пробегали по клавишам. В рассеянном свете тускло мерцало серебряное колечко на мизинце – единственная вещица, которую он попросил «на память». Они обменялись нехитрыми подарками: Маркус отдал Анне свои часы, а она простое серебряное кольцо, которое едва налезло ему на палец.

Крошечный сигнал тревоги появлялся крайне редко, что явно указывало на потрясающее самообладание и холодную голову. Когда он задумывался над чем-то, то всегда опускал глаза, его, например, раздражали любые разговоры на тему старости и справедливости, он забывался и выдавал гневные ядовитые тирады, что первое хуже нищеты, а второе давно выродилось, если вообще когда-либо было. Тогда Маркус, впервые заставил Анну взрогнуть от его голоса – резкого, желчного и глухого.

В свою очередь, Маркус подмечал для себя новые, ранее спрятанные от его внимания, черты характера Анны. Он понял, что глубоко заблуждался в ее ровном, мягком, всепрощаюшем нраве. Ее отличало редкостное терпение, но стоило только задать вопрос, ответ на который очевиден, то с Анной происходила интереснейшая метаморфоза, молниеносная если угодно, она едва сдерживаясь фыркала, а глаза начинали метать искры, затем следовал абсолютно противоположный ожидаемому, ответ и на удивленный взгляд вопрошающего она невинно вздергивала брови и заявляла: «А если сам, знаешь, зачем спрашивать?».

Способность испытывать негатив в присутствии объекта сердечных воздыханий – признак крайне положительный, при условии незлоупотребления сией метафизической субстанцией. Это указывает на крайнюю степень откровенности в отношениях мужчины и женщины. Плохое обычно тщательно скрывается и зачастую отвергается его носителем, провоцируя тем самым нарастание внутреннего давления на психику. В результате неизбежного прорыва «вторая половина» получает «смертельную» дозу отрицательных эмоций в ситуациях, которые не стоят и выеденного яйца. Вот почему ссоры по мелочам бывают порой столь губительны.

Вот уже как несколько минут Анна перечитывала одну строку и не понимала ни слова, мысли как воздушные акробаты в цирке метались от занудной, островатой тревоги, что из Чепкроута до сих пор не выехала армия спасения и до невероятно привлекательной фигуры, хозяин которой по видимому также испытывал проблемы с вниманием к печатному тексту. Стоило ей только слегка повернуть голову и встретиться с ним взглядом, как через мгновение Маркус подошел к ванной и развернул в руках огромное полотенце, молчаливо приглашая к себе в объятия с невероятно соблазнительной улыбкой на лице.

Укутав Анну, Маркус подхватил ее на руки и отнес в постель.

Утро наступило в свое время, но Анна знала, что не в пример ее каждодневному хорошему настроению, это будет неминуемо отравлено. Маркус должен был уехать еще до рассвета и накануне, она буквально умоляла его разбудить ее, чтобы попрощаться. Последнее Маркус явно проигнорировал, в окно лился тусклый, но все же свет, который вынуждал признать очевидное.

Маркуса здесь больше нет.

Почувствовав укол обиды, Анна перевернулась на другой бок и посмотрела на примятую с его стороны постель. Она провела рукой по подушке, спустившись на холодную простынь и почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Позже обойдя всю квартиру, она не нашла даже записки.

Вот так началось ее ожидание.

Обхватив себя руками, Анна почувствовала, как ее пробила мелкая дрожи от холода, который шел будто изнутри и прогоняя обиду, она напомнила себе, что Маркус живой человек, который имеет право быть самим собой. И его явно английский уход, это просто еще один штрих к сложной и мрачной картине, которой являлся Маркус Дэнвуд.

Анна горько улыбнулась и пошла умываться. Снизу, с кухни доносилось тихое звяканье, а значит ее лекарство уже было на месте.

Дивная картина тяжелый раздумий не иначе как по вопросам возникновения мироздания в исполнении Сержа Ватисьера, словно авторское кино требовало созерцания, раздумий и тишины. Его руки порхали в процессе создания сэндвичей с пармской ветчиной, которые так любила Анна. Он услышал ее шаги и обернулся.

Ее вид, вызывал жалость, которую она так ненавидела. Анна читала это в глазах Сержа, позволяя ему первым высказаться на тему «куда же это она скатилась».

Но он понимающе молчал.

- Значит у тебя так было с Софи?

Ее неожиданный вопрос, пробил невозмутимость Сержа, заставив его вздрогнуть, словно в старую рану впилась тонкая острая иголка.

- Похоже, но давай не будем сравнивать. У тебя все только начинается и есть шанс на «жили долго и счастливо».

По лицу Сержа скользнула тень с трудом пережитого горя. Анна качнулась и словно сдавшись, поспешно обняла Сержа, крепко прижавшись в поисках утешения.

- Я словно побывала в раю и вернулась обратно... сюда.

- Звучит довольно мрачно... Да. Вечное прибывание в раю стоит жизни и ты не видишь, как мучаются близкие, а кратковременное пребывание там выжигает душу и поселяет в сердце боль, от которой не скрыться. И это мучению нет равных в губительности и для тебя и для тех кто тебя любит, но помочь ничем не может. Терпи, Анна. Терпи теперь... Ты переживешь эту данность, свыкнешься с ней. Ты все переживешь. Я помогу...

Серж осторожно гладил Анну по голову, утешая словно ребенка, чувствуя, как промокает его поварская белоснежная куртка от беззвучно льющихся слез.

Мягкая женская рука осторожно опустилась на плечо Анны, что заставило ее вздрогнуть. Кларисса вернула дочь в реальность, такой невнимательности и отстраненности за своим первенцем она не наблюдала уже много лет. Очнувшись от своих воспоминаний, Анна вернулась к происходящему действу - службе, которая уже подходила к концу, потому что все присутствующие поднялись со скамей и пели церковный гимн. Стройный ряд голосов прихожан заполнил огромное пространство храма резонирующим звуком, в красивых пассажах заставляя кожу покрываться мурашками.

Оторвавшись от приятных мыслей Анна тем не менее не могла не признать очевидного факта – ее расставания с Маркусом изменили видение собственной жизни. Она была уже на грани отречения от «всего». Под «всем» понималось – любимое дело, которое на поверку оказалось удобным способом сбежать от одиночества; семья, которая при пристальном изучении источало заботу, но какую-то болезненную, ведь семейное дело ставилось превыше всего.

Любые новинки стратегических планов Версдейлов, сейчас казались несерьезными и Анна даже ощущала легкое любопытство. С удовольствием распевая гимн девушка рассматривала боковые скамьи: там как и полагалось располагались столь же почтенные семейства – Уитстоны - торговцы, Лонгбруки – фермеры. Все как один образцы единства и общности. Одухотворенные лица молодых и старых были обращены в сторону алтаря, в руках подрагивали тонкие книжицы с текстом. Практически все пели наизусть.

По установившему с годами ритуалу, Бен после службы всегда подходил к преподобному Моррету и еще несколько минут обсуждали проповедь, мужчины беседовали на насущные темы и на отстраненные. Затем к Бену присоединялся Генри с Клариссой, а сегодня и Анне не следовало отставать от семьи.

Анна вполне могла бы почувствовать укол совести, от того что умиления у нее эта картина не вызывает, скорее всего - добрую ироничную улыбку. Аккуратно причесанный глава семейства Илай Лонгбрук, мужчина за пятьдесят, не заплывший жиром и являющийся обладателем спокойного, приятного лица для большинства присутствующих был образцом мужского достоинства, но по пальцам можно было в городе перечесть людей, которые это мнение не разделяли. В столь привилегированное общество входила и Анна, будучи маленькой, неосведомленной о многих вещах девчушкой, она стала свидетелем тогда, в далеком детстве, интересной сцены.

Илай со своей простушкой – женой Рэйчел был приглашен на пикник к Версдейлам и когда все взрослые, после обеда расположись в увитой зеленью беседке и потягивали холодный чай, Анна с братьями были переданы в свое распоряжение. Дети слонялись по своим «важным» делам, придумывая на ходу игры, как вдруг внимание Анны привлекли всхлипывания, донесшиеся из дальнего сарая, в котором хранили сено на корм скоту.

Навоображав себе все тайны вселенной она двинулась проверять гипотезы и припала к узким щелкам в деревянной стене сарая. Представшая сцена ее не поразила и не шокировала: мистер Лонгбрук со спущенными штанами аккуратно подкатив край белоснежной рубашки лежа прыгал на жене одного из скотников Версдейлов.

Этот случай Анне вспоминался всякий раз, когда она видела мистера Лонгбрука, казалось он не умеет улыбаться и шутить. Проявление чувств для него было, скорее всего, под запретом и все, что он говорил было таким правильным и заштампованным, что единственным спасением при общении с ним Анна видела в сплывавших пикантных воспоминаниях и все его попытки дать мудрое наставление подрастающему поколению в лице Анны и ее братьев неизменно пропускались мимо ушей, а войдя в пору взросления, она понимала, что этот случай оказал ей более неоценимую услугу в знакомстве с повадками носителей идеалов, чем многочисленные лекции и разговоры родителей.

Мягкая, добродушная улыбка проповедника встречала каждого, кто обращал на него взгляд. Только Анне она досталась разбавленная едва заметной тревогой и заботой. Конечно, в этой ситуации стоило вести себя благопристойно и скромно, но Анну так и подмывало улыбнуться – на ее глазах разыгрывался спектакль достойный знаменитейших мировых подмостков и всего – то из-за слишком буйного воображения родителей и устоявшихся нравов и морали большинства присутствующих.

Сквозь рябь людских лиц, проплывающих к выходу, Анна заметила худое лицо миссис Бигль. Пожилая женщина едва-едва успела отвести глаза от семейства Версдейл. Она стояла около скамьи, ближе к главному проходу, как-будто пропуская остальных вперед, но на самом деле миссис Бигль ждала удобный момент, когда можно будет поговорить с Анной. Старое сердце безжалостно обгладывала тревога, на которую еще вчера можно было махнуть рукой, а сегодня она мучила сильнее артрита.

По совему обыкновению миссис Бигль вчера привезла в «Бруно» свою выпечку, но стоило эта партия стоила ей стольких усилий, что старушку пронзила страшная мысль о надвигающихся тяжелых временах. Если она сляжет, то последний источник заработка иссякнет и она останется наедине с крошечной пенсией и пьяницей сыном. Спасением было только одно — великодушие Анны, у которой миссис Бигль решилась попросить аванс на несколько партий вперед, чтобы немного отдохнуть и подлечиться.

Вот только Анна, была сама не своя. Вроде, как и прежде она улыбалась и умные глаза едва заметно блестели. Но все же одна новая черта внесла коррективы в облик мисс Версдейл и никак не вязался с ее живой натурой — отрешенность.

Наверняка, тому виной был заезжий француз, о романе с которым судачило пол города.

Сплетни сами по себе неоступно вились вокруг дам за шестьдесят, потому что в этом возрасте большинству, разговоры о собственной жизни представляются обсуждением расписания заключенного на пожизненный срок – изо дня в день одни и те же занятия, а вот жизнь окружающих обмусоливается небольшими группами женщин в слабых попытках воскресить былые переживания и применить «во благо» накопленный жизненный опыт.

- Извините, преподобный Моррет, благодарю Вас за чудесную проповедь. Мудро, истересно и на злобу дня, мне очень понравилось, - Анна встряла с извинением.

Проповедник благодарно склонил голову.

- Знаете, было бы очень интересно послушать проповедь на тему благих намерений…. или о «лжи во благо».

Непринужденные улыбки деда и отца грозили вот-вот исчезнуть с их лиц и превратились - в натянутые, в лице не изменилась только мать.

- К сожалению, лицемерие кроется за ложью в любом ее проявлении, даже во благо, дитя мое, - тяжело вздохнул отец Моррет и пожал Анне руку. – Обязательно поразмышляю над этой темой.

Анна благодарно кивнула. Состроив невинное лицо, она взглянула на отца.

- Я подойду к миссис Бигль, буду ждать вас у выхода.

- Конечно, дорогая.

Едва отвернувшись от родственников, Анна сбросила с лица маску доброжелательности и выпустила на волю истинные чувства – тревогу.

Старушка все еще ее ждала. Церковь уже практически опустела, из открытых дверей лился морозный воздух.

- Миссис Бигль, рада Вас видеть. У Вас все в порядке?

Даже понизив голос до тихого, слова Анны разлетались далеко по залу.

- Вы бледны…

- Плохо спала! – узловатыми пальцами миссис Бигль взялась за согнутую руку девушки и они медленно направились к выходу. – И я рада тебя видеть…

Женщина замолчала, было видно, что ее терзает некий вопрос, который она не решалась воплотить в слова.

- Хватит, стесняться, миссис Бигль, куда подевалась Ваша решительность! – подбодрила ее Анна, когда они оказались на улице. Прищурившись от яркого утреннего солнца, которое разливалось по покрытым снегом лужайкам мириадами искр, девушка повернулась и вопросительно уставилась на старушку.

- Ты права…, - кашлянула миссис Бигль. – Анна! Не хочу давить на жалость и … Нет, не так! Я очень тебе благодарна, за помощь… Если бы не …

У миссис Бигль надломился голос и покраснели глаза.

-… ты….я вполне вероятно жила впроголодь.

От услышанного у Анны похолодело все внутри. Столь неожиданное заявление пробило в ее невозмутимости брешь.

- Миссис Бигль, о чем Вы говорите?

- Я хотела попросить аванс...Все никак не решалась. Моя стряпня это чистой воды блажь и ты так великодушно принимаешь ее...А я вот, что-то расклеилась и хотела передохнуть недельку. Я знаю, сейчас мало у кого есть возможность... Ты рвешься с рестораном.

На душе стало противно, что эта женщина, прожив в два с половиной раза больше Анны, опустилась до столь унизительных для нее объяснений, а попросту клянчила милости.

Проморгавшись и проглотив болезненный комок в горле, Анна взяла миссис Бигль за руки.

- Дорогая моя, Вы вне конкуренции. И я буду оскорблена до глубины души, если Вы сейчас же не прекратите тут мне разводить вселенскую скорбь. Мне еще придется хорошенько заплатить, чтобы я отказалась от Ваших булочек! Я буду Вашим постоянным клиентом! Все! Точка! Больше к этому вопросу не возвращаемся. Договорились? Прямо сейчас отправляйтесь в «Бруно», я предупрежу Кейт и она выдаст Вам аванс. Отдыхайте и поправляйтесь. Надеюсь у Вас со здоровьем ничего серьезного

- Нет. Что серьезного может быть в мои годы...?! Ох, спасибо, Анна!

Анна адресовала миссис Бигль укоризненный взгляд.

- Никаких больше извинений, миссис Бигль, я рада Вам помочь!

Старушка промокнула уголки глаз желтоватым кружевным платком и благодарно улыбнулась.

- Так-то лучше! Ой, ну все! Мне пора! Еду обедать к родителям! Они уже ждут меня в машине.

- Про нового жениха они уже знают?

Анна замерла как вкопанная. Воистину ничего не скрыть от местного клуба сплетников. Буркнув что-то невразумительное в ответ Анна рассеянно улыбнулась на прощание миссис Бигль и отняв, у старухи тяжелый камень, который придавил чувствительную, потрепанную годами душу, переложила его на свою – еще пока молодую и сильную.

По брусчатой дорожке Анна торопливо шагала к стоянке, опустив низко голову. Раньше, когда она с семьей посещала воскресную службу, это мероприятие всегда вызывало в ней уныние. С раннего детства не мать, а дед настаивал, чтобы внуки посещали храм и внимательно слушали проповедь. Это не было навязыванием веры, но приучало к сдержанности и золотому закону взрослой жизни – не ставить свои желания впереди вездесущного слова «надо».

Верующей Анна не могла себя назвать, но и в атеистки записана не была – не определилась. Однако, сейчас, у нее возникло чувство уверенности, что в скором будущем выбор будет сделан, потому что ничто так не кидает людей в веру, как злоключения и переживания. Раньше Анна полагалась только на себя и расчет был оправдан, так как ее цели были неодушевленные, насущные и вполне определенные. В конечном итоге их можно было потрогать.

С отношениями, наоборот, все разрозненно и непонятно, а ее вариант со всех сторон как не посмотри – чистой воды авантюра. Слепая уверенность, что ее история не закончится обманом и морем слез, к сожалению, не могла быть передана окружающим. Вокруг пруд пруди противоположных примеров…Поэтому рассчитывать приходилось только на чудо, для вот этих троих «сомневающихся», которые уже ждали ее на стоянке. Современность нуждается в вере, потому то на ее долю выпадает подавляющее количество случаев свершения чудес, чтобы укрепить ее.

С небольшой высоты прожитых лет Анна заметила, что настало время не совсем простых решений и запутанных переживаний. Можно ли это было назвать трудностями? Для нее – пожалуй… Совершенно в другой среде она варилась с детства и от серьезных потрясений оберегалась родителями. Сейчас же приходилось полагаться только на себя.

- Анна, поторопись! У нас на сегодня много планов, - Кларисса нетерпеливо выглядывала из окна машины.

Стараясь не подскользнуться Анна пробежала мелкими шажками оставшиеся метры до машины и открыв дверцу, шлепнулась на заднее сиденье.

- Мама, ты же знаешь! Я сюрпризы не люблю. Что ты там напридумывала? – продолжая улыбаться, Анна почувствовала, что в кармане завибрировал телефон. Пришло сообщение.

Анна повернула голову к деду. Бен пожал плечами и подмигнул.

- После обеда я пригласила на чай миссис Делтори, миссис Смитсон и Памелу Хэмсли с племянницей Эмили.

По мере озвучки приглашенных, улыбка на губах Анны становилась все кривее и кривее, а брови сползались ближе к переносице. Половина ее внимания собралась вокруг сообщения от Верт, в котором была лаконично изложена диллема по поводу списания части налогов на доход от ресторана, за счет подачи заявления на поддержку предприятий малого и среднего бизнеса в мэрию или переход на другой вид налогообложения, который окупится не менее чем через пол года, но будет крайне выгодным. Верт твердила ей об этом уже почти с месяц, а раньше на принятие решения по столь важному вопросу Анна потратила бы пару дней. Еще одно свидетельство, что прежние «важные» дела в «до-маркусовую» эпоху сейчас перешли в разряд второстепенных забот.

Анна приобрела здание, в котором располагался ресторан на средства целевого займа, а по законодательству Великобритании ей была положена льгота, которая составляет десять процентов от суммы займа. Сумма займа ограничена тридцатью тысячами фунтов. Разумеется, денег на приобретение помещения потребовалось в три раза больше и недостающую сумму инвестировали отец и дедушка. Тем не менее, какая ни какая, а помощь от государства.

Бегло набирая ответ Верт, Анна внутренне сокрушалась, что такой чудесный день она должна разделить с самыми скучными кумушками Эксетера. Благо хоть с семьей побудет. Лишенная напрочь злопамятства Анна, уже проглотила удушливый комок обиды на мать, когда та вылила столько желчи и презрения на Маркуса и обе делали вид, что того разговора не было вовсе. Проще говоря, вели себя, как профессиональные взрослые.

В последнее время все реже и реже получалось приезжать в Чепркроут. Каждый раз в последний момент возникали какие-то неотложные дела и Анну начинала, мало по малу, мучить совесть. Поэтому, если у Вселенского Мироздания была острая необходимость восстановить справедливость и совместить возмещение мук совести столь сомнительным удовольствием, как беседа за чашкой чая с подсушенными носителями женской добродетели, в лице вдовствующей миссис Делтори, которую Анна, за глаза, называла Делэйтори*(* delator (англ.) – доносчик, осведомитель) и неразлучной парочки Хэмсли, которые не вылезали из бесполезных благотворительных кружков, то так тому и быть. Надо подыграть этому нестройному спектаклю, что весьма полезно будет для нервов родителей, бдящих судьбу дочери.

- Деда, ты тоже будешь присутствовать на этом чайном празднике жизни? – нашлась Анна.

Любой, даже самый наискучнейший бедлам, при участии Бена превращался в праздник тонких юморных идиом. Не для кого не было секретом, что державщаяся молодцом миссис Делтори испытывала симпатию к вдовствующему Бену Версдейлу, а тот в свою очередь на дух переносить не мог зашоренную Габриэллу Делтори с ее стерилизованным сознанием, в котором самое важное место отводилось соблюдению расписания пятичасовых чаепитий, в наиболее уважаемых семьях Эксетера, в которые она была вхожа.

Бен закатил глаза и сделал страшное лицо, не пустив при этом ужас в интонацию голоса.

- Сегодня прессуем сыр. К сожалению, мы с Генри покинем вас сразу после обеда. Как-нибудь в другой раз, Кларисса. Извини!

Изобразив неподдельное сожаление на своем морщинисом лице специально для невестки, которая кинула беглый взгляд на свекра через плечо, Бен бегло перекрестился, когда та отвернулась, чем вызвал безмолвный смех у своей внучки. Анна беззвучно подрагивала, прикрыв рот ладошкой, даже позабыв отправить набранное сообщение для Верт.

Отец за рулем тоже улыбался.

Семейная идиллия не больше, не меньше. Для абсолютного счастья не хватало только вписать в это немудреное, но строгое уравнение еще одного человека.

С трудом, со скрежетом зубов, Анна Версдейл, спрятала свою ноющую боль, запретив себе раскисать и плавать в жалости. Она ждала. Каждый день и каждое мгновенье. Она ждала своего персонального чуда. А эту ценность, как и любую другую, надо было заслужить, выстрадать, по ее личному убеждению.

Ее жизнь теперь была связана только с Маркусом Дэнвудом и альтернативы Анна себе не представляла, ведь она его любила.