Христа ради юродивый старец Паисий, рясофорный инок Киево-Печерской Лавры

V

Так проходил день за днем. Умерщвляя плоть свою со страстьми и похотьми, блаж. Паисий достиг высокого духовного совершенства. Всемогущий Господь, Которого избрал он своим прибежищем, охранял избранника Своего от всяких искушений и бед. И как бы велики ни были его страдания, они не причиняли ему жестокого зла, ибо не постигнут бедствия и раны не отягчат тела тех, которые Бога избрали своим прибежищем (Пс. 90, 9-10).

За такое добровольное мученичество Господь прославил блаженного старца даром прозорливости и благодатью исцелений. Не глядя даже в лицо человека, блаж. Паисий без труда угадывал мысли и думы каждого и, читая их, как в раскрытой книге, прозревал будущую судьбу.

Прозорливость — это высший дар, ниспосылаемый Богом. Человек, по падении прародителей, — слеп. Правда, он носит в себе чутье, что есть в мире нечто высшее, совершеннейшее и чистейшее, чем обыкновенный порядок мирских дел, но что именно, — того он не знает. Продолжая свои поиски в надежде на успех, человек молится к Богу: «Открый мне очи мои, да уразумею чудеса от закона Твоего»… И молитва его не напрасна. С того момента, как человек приступает к Богу и постом и молитвой соделывает себя достойным зреть славу Божию, — покрывало духовной слепоты его отнимается, и человек начинает ясно видеть все то, что представлялось его мысленному взору только гадательным. Духовные очи его незримо открываются, и человек начинает постигать весь духовный мир… О, какое бесконечное блаженство даруется этим прозрением! Оно подобно тому, когда человек исходит из тьмы на свет. Оно подобно той благодати, какую испытали очи апостолов на горе Фавор. Ибо у кого открыты телесные глаза, тот видит только окружающие его предметы. У кого же открыты духовные очи, тот видит, как в зеркале, душу и мысли каждого человека и может лицезреть Самого Бога и чувствовать духом святую волю Его…

Получив от Бога сей великий дар, блаж. Паисий старался утаить его от людей, скрывая высоту добродетельной жизни своей под покровом мнимого юродства. Но сколько ни избегал он славы мирской, как ни прикрывался личиной мнимого буйства и безумия, — десница Божия высоко возвеличила его. Слава о чистоте праведной жизни Паисия, о неподражаемом терпении и прозорливости его далеко разнеслась за пределы Киева. Народ толпами бегал за ним и следил за каждым движением в надежде услышать от него мудрый совет, притчу или наставление…

Но блаженный по смирению не любил этого. И если был лишен возможности укрыться от преследования любопытных, то сердито оборачиваясь к ним, громко досадуя, протестовал:

— Что это вы? На театр пришли смотреть, что ли?

Но так случалось не всегда. Ибо иной раз он и сам появлялся на торжища и многолюдные собрания и назидал и вразумлял многих притчами. Не гнушался блаж. Паисий заходить и в порочные дома, где под покровом Христа ради юродства обличал людское нечестие и приводил на путь спасения самых огрубевших грешников.

Святая душа его, прозревая глубину испорченного человеческого сердца, в нем же гади, им же несть числа, сокрушалась и болела о погибели ближнего. Подражая сострадательности праведного Иова, который о всяком немощнем плакался, и видя в беззакониях людей оскорбление величия и благости Божией, блаж. Паисий был для всех как «всесветлая звезда, сиявшая во тьме и световодившая всех к жизни вечной».

О несомненном даре прозорливости блаженного старца свидетельствуют, между прочим, и следующие случаи.

Посылает одна больная генеральша своего мужа в Лавру и просит его при встрече с о. Паисием передать ему просфорочку. «Ну где я там твоего Паисия буду по Лавре искать! Да и какой он?» — с неохотой отвечает генерал. «Да уверяю тебя, — увидишь. Ты только просфорочку захвати». Проходит генерал святыми воротами, а о. Паисий к нему: «Здравствуйте, душечко, здравствуйте! И просфорочку от больной принесли!»

Стоял блаженный в церкви Больничного монастыря и, опускаясь на колени для молитвы, клал под себя железную палку, выстаивая на ней по целому часу. Молившийся рядом с ним иеромонах Михаил Тростянский подумал: «И зачем этот святой так жестоко мучит себя?» А блаж. Паисий, подымаясь с колен и замахиваясь на него палкой, кричит: «Какой я святой, смотри, а то палкой так и трахну!»

В книжной лавке целая толпа людей. Между ними стоит высокий, черный купец и выбирает душеполезные книги. О. Паисий вбегает в лавку и кричит купцу: «Ага, зарезяка, приехал, зарезяка! Целую реку крови с живых выпускать едешь». Присутствующие смутились. Но оказалось, что это был скотопромышленник, закупивший в Киеве партию скота и отправляющийся домой, чтобы перепродать его на убой.

Проходил по Лавре местный участковый городовой N и, заслышав невдалеке грозный, обличительный голос о. Паисия, подумал: «Опять этот шарлатан обманывает народ». Но только он это подумал, глядь, о. Паисий нагоняет его. Городовой, из вежливости приветствует его, а блаженный сердито в ответ: «Кому, крючок, кланяешься? Шарлатану, обманщику разве кланяются?»

Стоит около ворот большого дома молодая еврейка и, заинтересовавшись тем, что блаж. Паисий проходит по улице и окруженный толпой уличных мальчишек юродствует, — заливается смехом. А блаженный подбегает к ней и, замахиваясь палкой, кричит: «Ага, смеешься, жидовка? Смеешься, беспаспортная? Вот тебя завтра по этапу из Киева вышлют»… Как сказал, так и случилось. Еврейка действительно была беспаспортная, сбежала от мужа из Бердичева в Киев, и на другой день была препровождена по месту жительства этапным порядком.

Достраивали в деревне Мышеловке дом… С работой спешили… Шла суета… Пробегает мимо того места блаженный и под мышкой грязную рубаху несет. Увидел его один из рабочих и спрашивает: «Куда, преподобный, бежишь? Подожди…» — «Некогда, душко… Рубашечку надо помыть. Через полчасика пригодится…» Прошло полчаса. Этот же самый рабочий, от неосторожности упал с лесов и разбился насмерть. А блаж. Паисий возвращаясь назад и держа в зубах чистую сорочку, говорит: «Оденьте мертвеца, душечко. Это я для него рубашечку помыл».

Пришел старик-крестьянин с дочерью в Киев на богомолье. Дочь его, очарованная «красотами» монастырской жизни, дала в сердце своем обет поступить в монастырь. Внутреннее состояние души отразилось и на внешнем образе жизни: появилось черное платье, четочки в руках. С течением времени мысль эта под натиском мирской суеты и развлечения молодости испарилась и замерла. Через три года девушка снова прибыла с отцом в Киево-Печерскую Лавру. Четок в руках уже не было, и траурный цвет платья сменился пестрым нарядом. О. Паисий встречает их на Дальних пещерах и, хотя видит их в первый раз, обращается к дочери со строгим укором: «А четочки твои где? Потеряла, окаянная?! Сгубила, блудница несчастная! Забросила, овца заблудшая! Марш в монастырь скорей! Там твое место!» Пораженная таким обличением и угрызением совести, девушка снова вернулась к своим мечтам и поступила в монастырь.

Идет с докладом к наместнику правитель дел канцелярии Духовного собора Лавры иеромонах И-кий и, проходя мимо церкви, думает: «Экий я нехороший Стеш… И Псалтырь не читепо… Совсем рассеянно живу». А блаж. Паисий, стоя в толпе богомольцев, кричит ему: «Экий я нехороший стал… Недаром Софья Сергеевна[3] говорит: Паисий! Ты зачем Псалтирку читать перестал?» И поклонившись о. И-кию скрылся.

Крестьянин А-кой губернии Н., угнетаемый деспотизмом отца и притесняемый злобой мачехи, ушел навсегда из родительского дома и начал странствовать. Расхаживая по монастырям, он любил хорошо поесть, отчего сумочка его была набита сластями и всяким добром. Встречает его в Лавре о. Паисий и, как бы укоряя странника за излишество, говорит: «Эх! Странничать по миру хочу, а за еду дневную дорого плачу. И чайку у меня много и белья немало припас, — есть чем повеселиться в горестный час…» Все до капельки перечислил, что у странника в сумочке лежало. И, конечно, навел того на благую мысль — раздать свои припасы убогим да нищим.

Проживала в Китаево больная ногами богобоязненная старушка С. Однажды ноги у нее оазболелись до того, что С. не могла собраться в церковь, но, пересилив, однако, болезнь, она с трудом все-таки поплелась в монастырь. «Пойду, — думает, — помолюсь. Хоть до Херувимской, а постою». А блаж. Паисий, провидя ее приближение к церкви, услужливо отворяет старушке дверь и говорит: «Пожалуйте, душечка, пожалуйте… Хоть до Херувимской постоим с вами».

Ехали из под Киева два мужичка в уездный город на ярмарку. Встречает их по дороге блаженный, бросает им на воз куски нарезанного хлеба и просит: «Отвезите, душечки, мой хлебец в Киев». — «Да нам не туда, батюшка», — отвечают мужички. — «Как не туда? Вам непременно в Киев надо». Мужички рассмеялись и поехали дальше. Но проехав верст пять, почувствовали внезапный припадок холеры. Со стоном погнали они лошадей в Киев, были отправлены городовым в лечебницу, и там скончались.

Крестьянка Стефанида Р., пришедши в церковь, хотела поставить свечу. Полезла в карман, а денег нет: дома, значит, забыла. Вдруг, видит, блаж. Паисий к ней приближается и свечу в руках несет: «На тебе, душечко, Богу поставь. Да в другой раз без денег в церковь не смей приходить».

Стоит в церкви на литургии клирошанин и поет. Подходит блаженный и говорит: «Душечко, — скоро ночь». Вскоре послушник ослеп.

Крестьянин N-ской губернии N, по рождению старообрядец, рассказывает: «Был у меня старик-отец, да пошел однажды в гумно и с горя повесился. Долго меня тоска заедала, и решил я, наконец, в Киев на богомолье собраться. Авось, думаю, ихний (православный) Бог душу мою заспокоит. По всем церквам ходил, всюду на запись покойничка подавал — нигде не принимают. Досада меня разобрала. Стою я в Лаврской церкви и, глядя на чудотворный образ, горько плачу: «Прости, Господи, вину окаянного отца моего». Глядь, кто-то меня за шиворот сзади толкает и давай трясти: «Ты зачем, — говорит, — молишься? Зачем плачешь? Мой Бог молитвы за самоубийцу не принимает»… Оглянулся я назад, вижу: какой-то старичок стоит и голова рушничком повязана. Я за ним… Он от меня… Заперся в каморке экономских ворот и не отпирает. Стал я вратаря о том умолять. А блаженный из каморки кричит: «Нельзя меня старообрядцу видеть! Занят!

Не могу! Болен! Вши едят!» Так меня, горемыку, и не принял».

Стоит в церкви молодая вдова, мещанка Б., и думает: «Постою до «Верую», да и домой надо бежать… Дома младенца сонного в колыбели оставила». Но лишь только тронулась после «Верую» с места, подбежал о. Паисий и наступил ей на подол: «Стой, душечко, не торопись… Младенец твой еще спит». Изумленная женщина осталась до конца службы. Когда же возвратилась домой, младенец ее продолжал еще спать безмятежным сном.

Генерал-лейтенант Р. проездом через Киев в Варшаву остановился в городе, чтобы осмотреть его достопримечательности. Будучи человеком безбожным и неверующим, генерал Р., подобно всем атеистам, никогда не исповедовался и не осенял себя крестным знамением. Посему и киевские святыни не произвели на душу его должного впечатления. Очутившись мимоходом в Великой лаврской церкви, генерал стоял в ней без всякого молитвенного настроения, оглядывая по сторонам стенную живопись и отыскивая глазами предметы, могущие удовлетворить его археологическую любознательность. Но вот подходит к нему о. Паисий, берет за рукав и приводит к солее.

— Душко! — говорит он, указывая рукой на чудотворную икону Успения Божией Матери, — это у нас самая редкая, древняя, дорогая святыня. Ее, душко, ни за какие миллионы купить нельзя.

Генерал, увидев перед собой оборванного старца и предполагая, что это какой-нибудь бездомный нищий, с брезгливостью подает о. Паисию серебряную монету и пятится назад. Но блаженный, отвергая подаяние, идет приступом на генерала и, ударяя себя кулаком в грудь, кричит:

— Я, душко, генерал-лейтенант! Имею жену и двух сыновей… Жена и дети верующие, а я нет… Подлый я, душко, человек… У меня, окаянного, седина уже, плешь, а я еще и в Бога не верую… Погибель душе моей… Смерть… Кто отрекается Бога, того и Бог отречется на Страшном Суде… «Не вем, — скажет, — вас. Отыщите!» Но сегодня, душко, конец мне… Конец моему неверию! Стоит мне отыскать о. Осию на пещерах, и он убедит меня. Да-с, убедит.

Сконфуженный генерал не находит слов к возражению и чтобы поскорее отделаться от этого, спешит к выходу. Но проходя мимо свечного ящика, обращается к монаху-записчику с вопросом:

— Что это у вас за старик? Из больших чинов?

— Какое там… Нет. Это наш инок… Юродивый о. Паисий…

— Что же он такое бормочет? Пьян, что ли?

— О нет. Это человек, посвятивший себя Богу, обрекший плоть свою на нужды и лишения. Словом, подвижник-монах, стяжавший себе от Бога дар прозорливости…

— Монах? Да как же он говорит, что он — генерал-лейтенант… Имеет жену и двух сыновей…

— А вы, ваше превосходительство, генерал-лейтенант?

— Да, генерал-лейтенант.

— И вероятно женаты?

— Женат. Имею жену и двух сыновей.

— О, в таком случае блаж. Паисий ваше семейное положение и отгадал. Он, видите ли, всегда так… Когда захочет разоблачить мысли и поступки людей, всегда прозорливость свою скрывает, переводя все как бы на себя самого. Поэтому и понять его бывает трудно.

— Ага, — многозначительно протянул генерал. — А есть у вас какой-нибудь монах Осия?

— Да, есть. Это духовник Дальних пещер. Человек строгой жизни и большого духовного опыта.

Генерал глубоко призадумался. Пробудившаяся совесть, как потревоженная змея, проснулась и искала выхода. Она грызла его, точила в самое сердце, искала выхода наружу, но клапан упорных сомнений удерживал ее внезапное пробуждение. Наконец, генерал одумался:

— Поищите его. Найдите мне этого старца, — глухо сказал он.

Но о. Паисия и след простыл. С помутившимся взором вышел атеист-генерал из церкви и отправился в Дальние пещеры, чтобы разыскать там старца Осию. Вдохновленный разумной беседой этого духовника, очистив свое неверие исповедью, глубоким раскаянием и молитвой, генерал, отвергавший во всю жизнь свою существование Бога, уехал домой новым, верующим человеком, с обновленной душой и святыми чувствами.

И часто после того, не имея возможности бывать в Лавре, присылал на имя своего духовника деньги для передачи блаженному Паисию, а старец Паисий, получивши эти деньги от о. Осии, раздавал беднякам, строго наказывая им молиться за спасение души щедрого жертвователя генерала Р.

Так благоизволил Бог буйством проповеди спасти верующих (1 Кор. 1, 18–21).