Христа ради юродивый старец Паисий, рясофорный инок Киево-Печерской Лавры

VI

Общая черта жизни Христа ради юродивых, — желание послужить спасению ближних. В житии блаженного Максима и других сказано, что они «самих себя отдали на спасение людей». То же самое видим и в жизни блаженного инока Паисия. Не в пустыню или другие, свободные от мирской суеты места удалился он для спасения своей души, а избрал местом своих постоянных подвигов многолюдный Киев. Киев — эту колыбель святой Руси, в которую для поклонения отечественным святыням стекается масса народу. Киев — в котором изобилуют и преступления, и безверие. Но любовь старца Паисия ко всем одинакова. Были моменты, когда он готов был обнять любовью и радостью весь мир. И тогда, поистине, он был самым ревностным исполнителем высочайшего закона человеколюбия: Больше сия любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15,13). Но все эти добрые дела о. Паисий прикрывал юродством.

Днем он скитался по городу, но не опускал и служб церковных. Для него храм Божий сделался как бы центральным местом в великом служении ближнему. Особенно любил он молиться в Великой лаврской церкви.

Здесь он не стоял без дела, но переходя с места на место и повторяя про себя читаемое или поемое в церкви, одних изобличал в нерадивом стоянии в храме Божием, других побуждал к молитве, третьих вразумлял словом, а иногда грозил и палкой. Иногда же, с криком: «Эх ты, нечистая, пришла уже братию соблазнять!» — гонялся с палкой около стен за невидимыми духами и, как бы показывая вид, что выгоняет их на двор, сердито затворял церковную дверь. Изредка становился он и на солее и, принимая от народа свечи, ставил их перед образами с обычными причудами юродства. Иногда же становился где-либо в укромном месте около стены и с юношеским проворством и гибкостью принимался бить бесчисленные поклоны. Причем совершал это весьма оригинально: опускаясь, например, на пол, он сильно отталкивался от стены плечами, а поднимаясь с колен, со всего размаху ударялся спиной о стену, так что многие из стоящих рядом, не перенося подобного приема самобичевания, отворачивались и уходили в сторону. Но блаж. Паисий, заметив это брезгливое неудовольствие и как бы желая напомнить им о ежеминутно возможной для человека смерти, складывал на грудь руки, закрывал глаза, как мертвец, и со всего размаху опрокидывался навзничь, так что нередко из ударившейся о пол головы его сочилась кровь, а сам он лежал без памяти, не шевелясь. Испуганные богомольцы, предполагая, что с ним случился припадок или внезапная смерть, целой толпой кидались к нему на помощь. Но едва только они прикасались к нему, он мгновенно вскакивал на ноги и энергично протискиваясь сквозь толпу, выбегал на двор или же переходил в другое укромное место в храме.

Слово Божие для человека — это насущный хлеб, питающий дух для возрастания в доброй жизни. Внемли чтению… и учению и пребывай в них: сия бо творя и сам спасешися и послушающие тебя (1 Тим. 4, 13, 16). Эту истину особенно давал чувствовать людям блаж. Паисий. Заметив, что кто-либо стоит в церкви рассеянно и вместо сосредоточенной молитвы блуждает мыслями «семо и овамо», к такому блаженный старец, подойдя незаметно, обращался с внезапным вопросом:

— Душечко! А что это читают сейчас? Ухо проклятое какое. Застудил, что ли? Ничего не слышу.

Виновный стоял потупившись и не мог дать утвердительного ответа. Если же отвечал, то невпопад. На это о. Паисий низко кланялся я шутливо благодарил:

— Спаси Господи, душечко. Это я так себе… По рассеянности…

Изредка блаженный садился возле гроба преподобного Феодосия на ступеньках и, никем не замечаемый в этом полутемном месте, зорко наблюдал за приходящими в церковь. И горе тому, кого замечал блаженный входящим в храм или подходящим ко гробу небрежно, рассеянно или надменно. Таких блаж. Паисий обличал нещадно и не допускал до поклонения гробу. В особенности не любил он напыщенных, расфранченных дам, отдающих лучшую часть дня на праздную заботу о своих нарядах. Этих блаженный встречал с большим негодованием.

— Здравствуйте! — укоризненно произносил он. — Ишь ты, немецким мылом вымазались! Щечки отштукатурили! Духами прелюбодеяния обрызгались! А все для чего? — Меня, старичка, соблазнять.

Поэтому многие из горожан, посещая Великую церковь и завидя старца, искусно прятались от него. Но прозорливый подвижник все же находил их и обличал.

Все мы, современные люди, с гордостью называем себя христианами. Но какова жизнь наша? О чем забота? Знаем ли мы свою веру и христианские обряды? Нисколько. Что у нас читают в домах? Пустые, бесполезные, соблазнительные, развращающие нравы книги. А Священное Писание где? О, это чтение скучное, тяжелое! А что поют в домах? — Чувственные, греховные, мирские песни. А песни церковные, божественные? — О, их певали только встарь наши деды и прадеды! На что же обращены наши заботы и хлопоты? По преимуществу на одни только земные, житейские нужды. Вси своих си ищут, а не яже Христа Иисуса (Флп. 2, 21) А где же христианская непорочность, усердие, любовь, милосердие, чистота? Увы! — Это знакомо нам лишь понаслышке. Итак, что же осталось у нас христианского? — Во многих одно только название — христианин. Да, поистине современные христиане в большинстве только по имени христиане. И горе, горе нам будет на Страшном Суде Христовом за нашу беспечность! Но обратимся к повести о старце.

От ворот лаврской гостиницы к пещерам ведет широкая дорога, называемая «батарейкой». С раннего утра и до самого вечера полна она разного рода странниками, нищими, калеками и убогими. Стоя в ряд с протянутой рукой, разношерстная толпа этих несчастных назойливо оглашает пространство своими заунывными причитаниями и взываниями к состраданию проходящих.

Для них б лаж. Паисий был поистине благодетелем, ибо он очень часто оделял их деньгами, получаемыми на молитвы от щедродательных почитателей. Умилительно было смотреть, с какой детской привязанностью эти нищие окружали появляющегося среди них старца. Они сбегались к нему со всех сторон и слушались малейшего движения его руки. Но блаженный, недовольный такой привязанностью, притворно старался показаться строгим и грубым и, разгоняя от себя толпу нищих во все стороны, сердито на них покрикивал:

— Разойдитесь прочь! Ишь вы, обступили, окаянные…

Нищие разбегались. А блаж. Паисий, замахиваясь на них палкой и показывая вид, что за ними гонится, незаметно совал в руки каждому монету или же просто бросал монеты им вслед.

Иногда он приводил их гурьбой к лаврской бакалейной лавке и здесь покупал для них что-либо из съестного. Но случалось и так, что и сам становился в ряду калек и убогих и если кто-либо из прохожих подавал ему монету, тут же отдавал ее нищим.

Блаженный, сам памятуя, что милостыня очищает от греха (Сир. 3, 30) и избавляет от смерти (Тов. 12, 9), и других наставлял в том же.

«Приходит однажды о. Паисий ко мне на квартиру, — так рассказывает проживающий в Киеве племянник о. Паисия А. Г. Яроцкий. — Это было в 1865 году, когда я холостым был еще. Приходит и говорит, что «обносился, одеться не во что. И в доказательство своих слов отвернул полы свитки. Глянул я и ужаснулся: на дяде не было ни рубахи, ни кальсон. Поспешно вынул я из комода две пары новенького белья и с сочувствием передаю ему. Потом я немедленно ушел из дому по делам. Вижу и о. Паисий за мной идет. «Ах, дядя, нам неудобно идти вместе. Мне стыдно с вами. Вы, как нищий какой». — «Ничего, ничего, душечко, — отвечает о. Паисий, — полюби нас черненькими, а беленькими всякий полюбит». Делать нечего, — вышли вместе. Прошли улицу, другую. Встречается по дороге нищий. О. Паисий к нему: «На сорочечку». Прошли еще улицу, — встречается другой: «На кальсончики». — «Э, дядя, — говорю, — зачем же вы так? Если бы знал, не дарил бы вам. Ведь все равно нищий пропьет». — «Не горюй, душечко, не горюй, — у меня еще парочка есть». Но едва промолвил он это, глядь, — третий бедняк навстречу идет. Увидев, что я с о. Паисием иду, он подумал, что нищелюбец какой, да прямо ко мне: «Дайте, барин, копеечку». А о. Паисий, не говоря ни слова, вынимает последнюю пару, да и сует бедняку за пазуху. «Нельзя так, дядя! Постойте! Что вы?!» — кричу я. А о. Паисий мне в ответ: «От хлеба твоего даждь алчущему, и от одеяний твоих — нагим». И пошел от меня другой дорогой».

Предвидя надвигающееся на человека несчастье, блаж. Паисий всегда старался прийти к нему на помощь, заблаговременно натолкнуть его на мысль, или в случае беды незаметно оказать поддержку. В многочисленных церквах Киева весной, когда бывает большой наплыв богомольцев, случаются частые карманные кражи. Несмотря на особенную бдительность полиции и на меры, предпринимаемые со стороны монастырского начальства, требуется большое к себе внимание, чтобы в момент выхода из церкви и происходящей тут давки, уберечься от непрошенной руки ловких карманщиков. Таких случайных жертв ловкой воровской проделки блаж. Паисий всегда предупреждал притчами.

Выходит из Великой Лаврской церкви игуменья N-ского монастыря в сопровождении своей келейницы. Встречает их о. Паисий и подает послушнице 20 копеек.

— Отдай, душко, своей матушке. На обед пригодится.

Келейница исполняет поручение, но мать игуменья укоряет ее за своеволие:

— Сдурела, что ли? Зачем от нищего берешь? Не брать, а подавать мы должны.

— Матушка, да он насильно мне навязался.

— Выдумаешь, тоже… Насильно… Отдай ему сейчас взамен 20–50 копеек. Пусть Господу Богу помолится.

Сунулась щедролюбивая матушка в карман, да во весь голос и ахнула. Воры не только денежки вынули, но и карманы целиком вырезали. Волей-неволей пришлось на дорогу у о. наместника Лавры занимать. А 20 копеек действительно на обед пригодились.

То же самое и в другой раз было. Вынули у старенького мужичка кошелек с деньгами. А ехать до дому далеко было: в самую Томскую губернию. Стал старик по Лавре ходить, да у добрых людей на дорогу вымаливать. Собрал необходимую сумму, а 15 копеек не достает. У многих он монетку эту выпрашивал, но тщетно: никто не дал. Глядь, навстречу оборванный старик идет и что-то в тряпочку заворачивает. Поравнялся и сует ему в руку:

— На, душко… Изволь… Как раз на дорогу тебе достанет.

Развернул мужичок сверточек, видит 15 копеек лежит. «Кто это такой, что нужду мою так чудесно узнал?» Стал он людей о том расспрашивать. Тут ему и поведали, какой это великий раб Божий на помощь ему явился.

Но не всегда блаж. Паисий был таков. Когда являлась потребность решительным словом образумить человека или жестоким, остающимся в памяти на всю жизнь обличением искоренить в душе беззаконника зародившийся грех, — тогда он принимал на себя строгий вид, казался исступленным, мрачным, суровым или вовсе лишенным смысла и рассудка.

Проходит однажды женщина через св. ворота Лавры. На руках ее покоится ребенок. О. Паисий к ней:

— Ты кого несешь? Ребенка? Бесенка? Дьяволенка? Давай его сюда! Бей о кирпичи, об стену, о камень… Бей!

И выхватив младенца из рук обезумевшей матери, замахивается и грозит разбить его на смерть. Прохожие насильно отнимают младенца и возвращают в руки матери. Оказалось, что ребенок прижит без венца, во грехе. И блаженный, предвидя его будущую жизнь, захотел показать его злую судьбу. Ибо, спустя 18 лет, эта же мать многим в Лавре с плачем рассказывала, что ее сын, которого так отличил блаженный старец в младенчестве, не был для нее утехой в старости, а сделался злодеем и попал в тюрьму.

Приходит блаженный к духовнику Дальних пещер иеросхимонаху Вассиану и приветствует:

— Здравствуйте, душечко. Как поживаете?

— Вашими святыми молитвами, о. Паисий. Чем служить могу?

— Да вот нужную вещичку для вас принес.

Нагнулся и достает из-за голенища длинный, поварский нож.

— Не смущайтесь, душечко. Это я вам.

— Ах, что вы? Зачем он мне? Не надо, — испуганно отмахивается о. Вассиан.

— Что такое?! Не надо?! Нет-с, надо, надо, — искусственно строгим голосом отвечает блаженный. — Кровь выпускать! Понимаете ли, кровь выпускать!

На другой день утром возвращается о. Вассиан из церкви и чувствует, что у него кружится голова. Ухватился рукой за стул, но не выдержал и в беспамятстве грохнулся на пол. Призвали докторов, пустили в ход медицинские средства, но тщетно: о. Вассиан скоропостижно скончался от апоплексического удара.

А то приходит, однажды, блаженный в лаврскую гостиницу и просится на ночлег. Был май месяц. Богомольцев в Лавре было много, свободных мест не оказалось нигде. Но из уважения к блаженному поместили его в одном номере с приезжим господином. Господин, увидев перед собой оборванного инока, отчаянно запротестовал. Но о. Паисий едва взглянул своему соседу в глаза, как возмутился духом, схватил нож и с криком: «Зарежу!» — бросился на него. Испуганный «барин» давай Бог ноги. О. Паисий за ним. Собралась толпа народа, вдали показался городовой. Но едва «барин» заметил полицию, как стремительно сел на извозчика и ускакал. Вскоре обнаружилось, что поспешно скрывшийся «барин» — отчаянный преступник, совершивший незадолго до того зверское убийство с грабежом и тщательно скрывавший следы своего преступления.

Отчего же, спросит читатель, блаженный не уличил преступника открыто? А потому, что у преступника было еще другое судилище — совесть. От суда человеческого преступник мог убежать, но от суда своей совести — никогда. Совесть — чудесный врач для потерянной души. Она может возбудить память о Боге, и отсюда может начаться поворот жизни с пути порока на путь добродетели. И сколько было на свете великих грешников, которые, вспомнив о Боге, чувствовали внезапное омерзение к грехам и, обратившись на путь истины, сделались даже святыми!

Такова психология всякой души.

Душа наша, от Бога исшедшая, в одном Боге видит свое благо и к Нему всецело стремится. Но, отягощая душу земными привязанностями и погружая ее в тину житейских забот, мы не слышим тихого голоса нашей души, воздыхающей о небесном блаженстве. От колыбели до могилы мы все стремимся, спешим куда-то. Различные блага все дальше и дальше манят нас. Мы гоняемся за ними, достигаем их, но скоро они перестают удовлетворять нас. На смену им приходят новые желания, новые блага и снова влекут нас в погоню за собой. И опять разочарование, опять новые поиски за новым, большим благом… И так продолжается без конца.

Но счастлив тот человек, который в поисках блага имел одну цель — достижение сокровищ небесных. И если его не отклонят от этого никакие прелести на земном пути, если он не станет считать постоялый земной двор местом своей постоянной жизни, — он найдет на небе блаженный покой от всех своих трудов и печалей земных.