Хроника одного скандала

Глава восемнадцатая

Кризис позади. Мы с Шебой помирились. Но что это был за изматывающий день! Сегодня утром, часов в девять, Шеба вышла из своей комнаты и поднялась на чердак. Прислушиваясь к ее шагам, я нырнула в спальню за своей рукописью.

Оправдались мои самые худшие ожидания: комната Шебы была в жутком виде. Все горизонтальные поверхности завалены скомканной бумагой, ошметками глины, грязной одеждой. В центре комнаты — недоеденная банка фасоли. На ночь Шеба оставила окно открытым, и ковер под ним насквозь промок. Рукопись я нашла быстро — Шеба бросила ее на столе. Я стала собирать листки, как вдруг мой взгляд упал на глиняное изваяние у изголовья кровати. Вот над чем Шеба работала взаперти. Скульптура «Мать и дитя». Она оказалась больше, чем я предполагала, примерно фута три высотой. Впечатляющая работа… Я обошла скульптуру, чтобы получше рассмотреть, — и почувствовала, как желудок скрутило узлом.

Фигура сидящей по-турецки «матери» была выполнена по образу и подобию Шебы. Длинные, тонкие руки и ноги, глаза в романтической опушке ресниц, чуть вздернутый нос. Даже прическа повторяла сумбур из кудрей на голове Шебы. Что же до омерзительного полуребенка, полумужчины, тяжело развалившегося на ее коленях, — то была грубая, но безошибочно узнаваемая копия Конноли. Не побоюсь сказать, что даже человек, незнакомый с обстоятельствами, на которые намекала скульптура, ощутил бы исходящий от нее нездоровый дух. В моих же глазах эта вещь была верхом непристойности.

Возвращение Шебы я заметила, лишь когда она остановилась за моей спиной.

— Что вам здесь надо?

Я обернулась и увидела Шебу в ночной сорочке. Волосы у нее слиплись, и запах оставлял желать много лучшего.

— Я тут… скульптуру хотела посмотреть, — промямлила я первую глупость, что пришла в голову. Мне стало страшно.

— Убирайтесь! Убирайтесь! — выкрикнула Шеба. Наши взгляды скрестились, и мне на миг показалось, что она набросится на меня с кулаками. А Шеба вдруг осела — или, скорее, рухнула — прямо на пол. — Что с нами будет, Барбара? Что будет со мной?

— Бедная моя Шеба. — Я опустилась на колени рядом с ней, обняла за плечи. Ее волосы влажными комьями облепили лицо.

— Убирайтесь, — вяло повторила она.

— Шеба, пожалуйста, не надо. Вставайте. Ну же!

Она упорствовала еще несколько минут, после чего все-таки позволила себя поднять.

Мы долго стояли в обнимку. Лишь почувствовав, что она способна держаться на ногах самостоятельно, я опустила руки, и мы оглянулись на скульптуру.

— Вы сами понимаете, что это оставлять нельзя, — сказала я.

— Да? — Голос ее был сонным, безучастным.

Я сунула под мышку рукопись и с трудом подняла скульптуру.

— С этим я разберусь.

Спустившись на кухню, я поставила скульптуру на стол, спрятала рукопись в ящик буфета и достала из-под раковины коробку с инструментами. У Эдди дорогие, роскошные инструменты. Меня едва не соблазнила деревянная резная колотушка, с ручкой из слоновой кости, но в конце концов я остановилась на небольшом стальном топорике (шику меньше, толку больше). Через стеклянные двери я вышла прямо в сад. Утро занималось хмурое, под лиловыми, ворчливыми тучами. Буйная, сочная зелень сада радовала глаз. Я вернулась в дом за топориком и старыми газетами.

Изваяние вовсе не было таким прочным, каким казалось с виду. В первый раз я промахнулась, но со второй попытки туловище «ребенка» разлетелось осколками. Глиняная пыль взвилась в воздух, довольно большой кусок угодил в компостную кучу. Случайно подняв глаза, я увидела Шебу. Мрачным привидением времен королевы Виктории она выделялась на фоне окна. Бодро махнув ей рукой, я продолжила работу. Следующим ударом я начисто снесла голову мальчишки, и пять минут спустя от скульптуры не осталось ничего, кроме скрещенных ног Шебы и кусочка живота.

Где-то за Лондоном рокотом зарождалась гроза. Я собрала все осколки, что смогла найти, аккуратно завернула в газету и едва успела зайти в дом, как начался дождь. Шеба к этому времени тоже спустилась. Она ждала меня на кухне.

— Что-нибудь еще, о чем мне следует знать? — спросила я.

Она качнула головой.

— Точно?

Она промолчала.

Затолкав свертки с осколками в мусорное ведро, я помчалась наверх, в спальню Шебы. Она наверняка поняла, чего ей ждать, потому что не удивилась при виде своей сумочки у меня в руках. Под ее пристальным взглядом я выудила из-за подкладки конверт с фотографиями. Когда я взяла ножницы, Шеба всхлипнула, но то были слезы смирения, а не протеста.

Покончив со снимками, я подошла к Шебе и осторожно притянула к себе. За прошедшие месяцы она так исхудала, что кажется, чуть поднажми — и сломаешь.

— Ну-ну, — сказала я. — Все хорошо.

Слезы усилились, всхлипы стали громче, но я держала ее в объятиях, тихонько шептала на ухо — и Шеба успокоилась.

— Что со мной будет? — повторила она. — Что со мной будет?

— Все будет хорошо, дорогая, — отозвалась я, приглаживая ее волосы. — Барбара всегда рядом.

И, словно признав мою волю, она поникла в моих руках.

Мы еще долго стояли на кухне, чуть покачиваясь взад-вперед, а потом я усадила Шебу за стол и приготовила обед. Яичница с беконом. Несколько чашек крепкого-прекрепкого чая. Радость желудка в хмурый день. Шеба, должно быть, умирала с голоду — опустошив тарелку со скоростью землекопа, она потребовала добавки. Дорогая моя девочка. Милая, милая Шеба. После обеда я заставила ее вздремнуть, и проснулась она в гораздо лучшей форме. Дождь прекратился. Шебе захотелось пройтись. Я отпустила. Мне за нее не страшно. Отдых придал ей силы и спокойствия. К тому же теперь она знает, что ей без меня далеко не уйти.