Идеализм-2005

Сбербанк

«Кружка» на Чистых прудах. Я сижу за столом напротив Ромы.

— Группа захвата встретится на «Таганской-радиальной» в десять, — Рома набрасывает мелким почерком схему на тетрадном листке. Рядом лежит развернутая карта Москвы. — Леха, ты там, как обычно?

— А то нет, — отвечаю вслух. Про себя я думаю: «Я пойду куда ты пошлешь, в огонь и в воду».

— Стойте там так, чтобы не палиться…

— Да, как обычно, по двое, по трое.

— наружная группа пусть на выходе из метро концентрируется. Их много будет, человек тридцать. Ленина там рулить поставим. Дверь в контору надо надолго заблокировать. И народу полно ходит, есть кому листовки раздавать. Журналистов разместим во дворе где-нибудь рядом, Рома продолжает чертить, — не под банком же ебланить — мусоров, как грязи. Поведем их сразу за вами, за спецназом. И в банк они сразу с вами заходят. Скажем им, чтобы от самой двери начинали снимать. Хорошая картинка получится. Да, наружную группу с черными флагами поставим, надо, чтобы к ним журналисты привыкли раньше, чем красные запретят.

— Да, идея. Нас в спецназе сколько будет?

— Человек восемь. Больше не успеем собрать. Да и не надо. Подберем надежных сорвиголов. Поговори с Молдаваном с твоей бригады.

— Он подпишется.

— Дарвин в Саранске до сих пор?

— Ага, его после Нижнего в Москву родители не хотят отпускать. Говорит, сбежит скоро.

— Пусть сбегает Для нацболов из дома сбегать — дело обычное, — гауляйтер достает сигарету из пачки.

— Я уже с народом в бригаде говорил, чтоб вписку ему на крайний случай найти.

— Хорошо. Если что, на уровне отделения придумаем чего-нибудь.

— Это отлично тогда вообще.

— Там, в Сбербанке, должно получиться все, — Рома щелкает зажигалкой.

— Конечно, получится отлично. Кашу сварим.

— Зря Абель на собрании про солидарность с народом, блин, больно много говорил, — командир Московского отделения задумывается на секунду, — понятно, инъекция политического смысла, как он говорит, и все такое. Но как бы не спалиться так.

— Ну он же правильно все сказал, все как надо развалил. До нацболов дошло. А про Сбербанк он никак не намекал даже.

— Ладно, будем надеяться…

— Все круто будет, Рома!

Схема горит в пепельнице. Рома откидывается на спинку стула, затягивается Captain Black. Темные глаза за очками слегка сощурены, сигарета отсвечивает на перстне с черным камнем. Командир Московского отделения доволен планом.

Рад близкой акции и я, его семнадцатилетний протеже.

— 16 марта тогда, — произносит Рома, — центральный московский офис Сбербанка. Решили.

— Да.

Партия требовала вернуть людям вклады, потерянные в ходе шоковой терапии 1990‑х. В листовках к акции указывались совершенно понятные вещи: государство получает огромную прибыль с продажи нефти, но деньги эти оседают в карманах правителей. А граждане России, которые чудовищно обеднели по вине переобувшихся коммунистических вождей, не получают никаких компенсаций от нефтяной империи. Хотя она им должна.

Акция имела и более глубокий смысл.

— В народе надо пробудить любовь к справедливости, — говорил Абель на собрании Московского отделения недели за три до акции, — мы показываем, что за эту справедливость надо стоять всем вместе.

Мы пытались донести до народа простые вещи: от шоковой терапии 90‑х пострадали все. Для многих потеря вкладов стала настоящей катастрофой. Кто-то из-за этого погиб. Власти кинули всех нас, обошлись с нами, как со скотом, это ведь мы голодали, умирали, спивались, когда они превращали фабрики в бордели и казино. Так давайте вместе потребуем свое. А если не отдадут, а они не отдадут, что ж, они сами тогда нам вариантов не оставляют. Да, мы пока проигрываем, мусора, чекисты, чиновники выходят победителями. Мы смелы, решительны, но нас мало. А когда нас будет много — они не выстоят.

Государственному произволу мы противопоставляли солидарность. Наши акции казались нам катализатором этого прекрасного человеческого чувства, без которого невозможно никакое восстание. Солидарность и разговор народа с властью на языке силы — вот и весь рецепт революции.

Но в России мы имели дело с обществом-инвалидом, обществом-уродом. Государство нас за людей не считает, но это пустяки, в общем, с этим можно справиться. Проблема в том, что нам самим друг на друга совершенно наплевать.

Местные трусость и эгоизм не имеют аналогов в современном мире. Среднестатистический житель какого-нибудь центрального региона нашем страны боится чиновников и ментов, и у него есть на это куча причин. При этом он жене, ночами под боком лежащей, доверяет еще меньше, чем упырям в форме. А сосед по лестничной клетке вообще как другая, неизведанная вселенная. Ни о какой взаимопомощи, солидарности, простом сострадании в такой ситуации не может быть и речи. Атомизация, одиночество, страх — отсюда и засилье нелепых религиозных культов, черных магий, гаданий. И другие индивидуальные психологические проблемы, ставшие общественной эпидемией: склочность, неспособность выслушать чужое мнение, житейская повседневная трусость.

Мы, конечно же, видели эти симптомы и предлагали лекарства. НБП всегда выступала за всеобщую легализацию огнестрельного оружия. «Огнестрел научит людей взаимоуважению», — пояснял нацболам Абель. Оружие уравнивает в известной степени не только физические возможности. Вооруженные люди относятся друг к другу, как к равным. А эта ведет к преодолению отчуждения.

Свобода немыслима без искоренения отвратительных рабских черте характере людей. Свободное ношение оружия излечило бы наше общество от склочности, склонности к сплетням, к интригам за спиной. Наш сограждане научились бы слушать и уважать друг друга, относиться к друг другу, как к равным. Следующим шагом неизбежно стало бы свержение тирании.

Освободительный проект — это вооруженные смельчаки, которые не идут им на какие компромиссы, которым есть дело до любой несправедливости. Что-то вроде «Приморских партизан», в масштабах всей страны. НБП, конечно же, не вышла на такой уровень. Но мы пытались напомнил людям об их достижимой свободе. Уже за это российское государство закрывало нас в тюрьмы, бросало против нас наемников. Антона Страдымова, Лазаря, который тоже участвовал в захвате Сбербанка, это государство убило в январе 2009 года.

Ровно десять часов утра. Я и Жека, нацбол из Юго-Западной бригады, выходим из поезда на платформу. Посреди «Таганской-радиальной» стоят по парам шестеро партийцев.

Мы замечаем друг друга в утренней толпе. Переглядываемся, выдвигаемся к эскалатору.

Наружная группа рассыпана за вестибюлем. Я смотрю на Ленина, он смотрит на меня. Мы шагаем мимо. Все очень хорошо, без всякой суеты. Комильфо.

Из-за припаркованных автомобилей выходят журналисты и Борщ. Они идут за нами, метрах в двадцати.

Исходные позиции заняты без единого слова. Очень по-нацбольски, на пятерку прямо.

Впереди — бело-зеленый пятиэтажный дворец посреди ровной площади. Под ногами камень, снег начисто убран. На нас почти одинаковые черные куртки. Но народу вокруг много, и наше подозрительное скопление молодых людей все равно не разглядеть из-за прохожих.

Последние метры перед входом мы идем совсем тесно друг к другу. Я поправляю фаер в рукаве. Журналюги распаковывают оборудование.

Сонный мент с автоматом на плече ебальником толью щелкает. Камеры и штативы не производят на него никакого впечатления. Уже, значит, первая удача.

— Сейчас! — произношу негромко, но отчетливо.

Мы срываемся с места в бешеный спринт и за пару секунд добегаем по лестнице до пропускного пункта на втором этаже. Зажигаем фаера, перепрыгиваем через турникет-вертушку, через кресло охранника.

— А-а-а, что-о-о! — вопит охрана в зеленой форме.

Все, мы на балконе. Разворачиваем баннер. Летят листовки. Горят красные фаера.

Отчаянно визжит какая-то сирена.

Из кабинетов, из будок, из каждой банковской щели лезут менты и охранники, в руках Калашниковы, приготовленные к бою. Журналисту внизу, в холле, под захваченным балконом, кричат:

— Не стреляйте, это не ограбление, а политическая акция.

Через секунду я падаю на мраморный пол от сильного удара по затылку. Крепкий тип в форме вырывает у меня из рук фаер и тыкает несколько раз им мне в лицо. Пытаюсь закрываться руками. Товарищи лежат рядом, на головах у них прыгают менты.

Бум, бум, бум — глухие удары обутых в берцы ног.

— Да, Смерть! Да, Смерть!

— Замолчите, суки! Молчать!

Через минуту враги устают. Они надевают на нас наручники и сажают

Паника в шипящих рациях:

— Подкрепление, сюда, быстро. ОМОН, блять, где?

— Они, блять, и перед входом собрались! Цепей везде повесили! Дверь не открывается!

— МЧС вызывайте, цепи пилить!

— Как нам людей выгонять? Тут эти листовки ебаные везде лежат. Бабки их, блять, подбирают!

— Да хуй его знает. Их тут снаружи тридцать человек, без ОМОНа не справимся!

— А нам, блять, тут этих охранять надо!

— ОМОН чего не едет! — шипит властный бас. — Банк, блять, не работает! Что за хуйня!

Мусора снова нас пиздят:

— Суки, вы чего тут устроили?

А руки в наручники закованы — не закрыться даже.

— ОМОН в пробке застрял, блять. Что за хуйня сегодня происходит? — все тот же властный бас.

ОМОН приезжает через полчаса. Получаем свежую порцию пиздюлей. Наши же куртки натягиваются нам на головы:

— Смотреть только вниз, — нервно вопят ОМОНовцы.

Нас выводят из здания через сбербанковские потайные ходы, через подземный гараж.

Удачный захват Сбербанка стал боевым крещением нашего черного знамени. Запрет организации был уже вопросом времени. А экстремистский статус означал уголовную ответственность за демонстрацию запрещенной символики. Поэтому с февраля 2006 года черный флаг с белым кругом и черными серпом и молотом посередине стал постепенно вытеснять красный. Партийная наружная группа, которая блокировала вход в Сбербанк, стояла с этими знаменами.

А в 2014–2015 годах под черными флагами на акции солидарности с Украинской революцией выходили нацболы-повстанцы героического политзаключенного и моего друга Миши Пулина. Под этим полотнищем продолжилась борьба с российским государством и его имперским охвостьем.