Идеализм-2005

Никулинский суд

Лена и я сидим в Макдоналдсе на «Сухаревской».

— Показывай, Леха, что наснимал, — говорит она мне.

— Вот, смотри.

На маленьком экране видеокамеры появляется Никулинский суд. Серое семиэтажное здание, железный забор. На втором этаже балкон. Под крыльцом курит судебный пристав в синей форме, топчется туда-сюда. Снег лежит на крышах «ракушек», на ветках деревьев.

Снегопад. Начало декабря 2005 года.

— Отлично, — говорит Лена тихо. — Ты не сладился там нигде?

— Нет, я аккуратно из-за гаражей снимал. Никого не было.

— Хорошо.

— Я тебе сейчас еще одну съемку покажу, крышу. Зашел в подъезд высотки, что рядом стоит, поднялся на последний этаж, оттуда поснимал.

— Показывай.

— Вот, смотри, тут пожарная лестница оканчивается, а в остальном крыша как крыша, ничего примечательного.

— А через чердак можно туда попасть?

— Я не знаю. Это невозможно, наверное, проверить. Думаю, да, если ключи есть или если дверь сломать.

— Ладно, через пожарную лестницу в любом случае проще.

— На первом видео лестница есть, плохо заметна только. Прямая, прямо до самого седьмого этажа. Подняться можно легко, если высоты не бояться.

— Очень хорошо. Будем считать, что с разведкой закончено, Молодец. Смотри, что у нас дальше. Понадобится твоя помощь регионалов встречать. Их должно иного на акцию приехать. Сможешь?

— Смогу, конечно.

— Да, вот еще что. У тебя же дача есть?

— Ну, не у меня, у родителей…

— Не суть важно. Там народ можно вписать на пару дней?

— Да, это можно решить.

— Дача далеко от Москвы находится?

— Нет, двадцать пять километров по Щелковскому шоссе. Есть автобус, что прямо рядом с дачным поселком останавливается. Но он редко ходит. А так от Щелковского шоссе пару километров пройти надо.

— Для регионалов вписка нужна на несколько дней перед акцией. А с баблом на это сейчас проблемы. И по домам у нацболов их не разместишь, сам понимаешь. Спалимся так.

— С домиком в деревне решим.

— Хорошо. Дадим тебе в помощь Кирилла Борисовича, чтобы он за порядком там следил.

— Ага.

— По встречам регионалов стрела во вторник в Макдоналдсе на «Новослободской». В семь утра.

— Понял.

— С твоей бригады кого-нибудь на акцию подпишешь? Только сам знаешь, чем может все закончится.

— Сам пойду. Серегу Молдована подпишу, он мне говорил, что на акцию хочет.

— Он в курсе, что закрыть могут?

— Да. Нормально к этому относится.

— А этого, как его, Дарвина? — спрашивает Лена.

— Дарвина пока, наверное, брать не надо, пусть в Московском отделении получше освоится. В следующий раз.

— Хорошо, тебе виднее.

— Район там, вокруг суда, уродливый, конечно, — произношу я задумчиво после короткой паузы. — Одни новостройки, деревьев даже нет почти. Я думал, захватывать что-нибудь в историческом центре буду…

— Главное — политический смысл акции. А в центре или нет — это не важно.

Вся революция в центре не делается.

— Да, я согласен, конечно, Лена.

— Тогда до вторника. Меня в понедельник на собрании не будет. Во вторник увидимся. Да, и смотри, чтобы Молдован твой трепаться не начал.

— Я ему скажу.

Макдоналдс на «Новослободской». Горячий кофе прогоняет остатки сна. На столе лежат маленькие бумажки, схемы и планы. Вокруг — группа по подготовке акции. Три Ольги: Ольга К., Ольга М. и Ольга Ф. Рядом с Ольгой К. — Кирилл Чугун. На Кирилле очки. Несмотря на свою близорукость, он старался обходиться без них, но по особо важным случаям делал исключения. Рома и Лена, конечно же. Макдоналдс пуст, пуста и заснеженная улица. В темноте снаружи бредут тетки с баулами — рядом Бутырская тюрьма, и очередь на передачу там занимают с шести утра. За этот угасающий 2005 год через «Бутырку» прошло несколько десятков партийцев. Там же скоро могли оказаться и мы. Это правильно. Может быть, революции не сделать, но мы будем идти дорогой революционеров.

— В общем, тему знаете, — Рома начинает инструктаж, — сегодня и завтра в Москву приезжают регионалы, около тридцати человек, по нашим подсчетам. Наша задача их встретить без палева, собрать в одном месте и отправить к Лехе на дачу. На стрелах нужно стоять до конца, столько, сколько придется. Хоть целый день. Некоторые стопом едут. Понятно? — гауляйтер осмотрел всех пристальным взглядом из-под очков. — Хорошо. Мы тут с Еленой Васильевной составили список, кому куда идти.

— «Хвосты» смотрите по дороге, — добавляет Лена, — сейчас, как поедете, и потом, как встретите. У нас все чисто вроде, но регионалы «наружку» нечаянно могут с собой привезти.

— Леха, ты поедешь встречать орловцев, — Рома поворачивается ко мне. — Парень и девушка. Они нормальные, адекватные, я с ними по «мылу» переписывался. Жди их с полдевятого рядом с Макдоналдсом на «Улице 1905 года». Когда они точно будут, неизвестно. Стопом добираются. Никакого специального сигнала опозновательного мы вам не придумали, вы там как-нибудь разберетесь. Нацбол нацбола увидит, короче.

— Да, разберусь.

— Насчет «хвостов» помни.

— Я помню.

— Мы с пяти вечера будем в «Кафемакс», тут, рядом, на «Новослободской». Там решим все окончательно. Если сегодня всех соберем, то всех к тебе за город отправим. Если нет, то завтра.

— Отлично, ключ от дачи у меня. Так что в любое время.

Я допиваю мой кофе одним глотком и быстро выхожу на заснеженную улицу.

Узнал их сразу. На пацане — черная военная куртка, серые гриндера. На девушке черное пальто. Тяжелые ботинки. Оба озирались по сторонам насторожено. Увидели бы их опера или даже простые менты, непременно спросили бы документы.

— Привет, — подошел я к ним. Мои патлы в сочетании с бомбером не могли оставить у орловцев сомнений.

— Здорово.

— Орловцы?

— Да

— Хорошо, Че, поехали тогда.

Мы молча пошли к метро. Ни расспросов, ни жалоб. Ребята, что надо.

— Проходки есть? — спросил их.

— Нет, мы только со стопа.

— Я куплю. Вы перед турникетами не светитесь, нам проверка документов не нужна. Стойте здесь, со мной в очереди.

— С документами-то у нас все в порядке.

— Все равно. Сами понимаете, московские мусора, они такие.

— Да, понимаем.

Орловцы замолчали. Пацан приобнял девушку за плечо. «Симпатичная», — подумал я.

— Леха! — представился я.

— Дима.

— Аня.

— Очень приятно, — я улыбнулся.

Мы доехали до «баррикадной», перешли на «Краснопресненскую». Сели в последний вагон. Народу в крайних вагонах на кольце обычно нет почти, и этот день исключением не стал. Напротив нас спал бомж.

— Через две станции выходим. Когда дверь начинает закрываться, — объяснил я привычный московский маневр, — срываемся резко и выбегаем. Расталкиваем всех, если народ заходит.

— Понятно, — кивнул Дима.

Через пять минут я вылетел одним плечом вперед, схватился за двери. Через них вылезли орловцы.

— Отлично, чисто все. Ни из нашего, ни из соседних вагонов не ломанулся никто, — я высказал им мои соображения.

— Нет, никто вроде.

— На следующий поезд садимся.

Мы проехали еще круг по кольцу, потом по красной ветке вниз и обратно. Еще два раза проверили «хвосты» тем же способом. Ничего нового.

В «Кафемакс» на «Новослободской» на столе перед Ромой и Леной лежали чистые трубки — дешевые «моторолы». Обстановка была немного напряженной.

— Кирилл, блин, до сих лор не вернулся, половины регионалов нет, — пояснил командир отделения. — Хорошо хоть у вас все нормально.

— Да, у нас все ровно.

Орловцы спокойно сели на стулья в стороне.

— Ольга, — Лена повернулась к Ольге М., — пробей по газетам насчет съема хаты на один день. Половины регионалов нет, а в два захода их палевно к Лехе отправлять. Как всех соберем, тогда уже. Чистая трубка — вот.

— Да, — нацболка из Юго-Восточной бригады взяла телефон и вышла на улицу.

— Ребят, подойдите сюда, — сказала Лена орловцам, — по одному. Начнем с тебя, — она показала на Диму. Заместитель командира отделения достала блокнот и ручку. — Имя?

— Дмитрий Васильев.

— Из Орла, так?

— Да.

— Телефонов с собой нет у вас?

— Нет. Инструкция же была — без телефонов.

— Хорошо. Сам знаешь, за акцию последствия разные могут быть. Кому сообщить, если что?

— Бабушке, — ответил Дима.

— Как?

— Вот номер телефона, — орловец продиктовал.

— Да, — Лена записала, — болезни какие-то хронические, аллергия?

— Нет, ничего такого нет.

— Хорошо. Высоты боишься?

— Нет.

— По пожарной лестнице сможешь залезть на седьмой этаж?

— Я смогу, — задумчиво произнес нацбол, — я не знаю, сможет ли она, — он кивнул на девушку.

— Понятно. Ладно, определим вас в одну группу тогда.

— Да, спасибо…

— Окей. Позови ее.

Запыхавшийся Чугун пришел в одиннадцать вечера. За ним плелись пятеро лохматых панков в косухах.

— Нашлись вот, — упал он на кресло рядом с Ромой и Леной.

— Не прошло и года, блин, — посмотрел на них командир отделения.

— Что мне с ними делать? — спросил Чугун.

— За город ко мне не ходит ничего уже, — уточнил я.

— Да понятно. И регионалы не все приехали, — сказал Рома, — Кирилл, забирай их на ту хату, что Ольга сняла. Проследи, чтобы они не шумели и не палились там никак. А то от панков от этих хуй знает чего можно ожидать. Ольга, покажи дорогу.

— Jawohl, Рома, — Чугун поднялся.

— Давайте тогда сейчас выдвигаться. Завтра дел куча.

— Да, — Ольга М. надела куртку.

— Это вот, Кирилл, — сказал я Чугуну, — завтра автобус от Щелковской в шесть едет. Он прямо до дачного поселка идет. Надо на него успеть по-хорошему.

— Да.

— Завтра все встречайтесь без пятнадцати шесть на выходе с «Щелковской», — решил Рома. — Акция 20‑го будет. В «день чекиста». Поняли? 20-то в два дня — последняя стрела. Торговый центр рядом с «Проспектом Вернадского». Леха, найдешь?

— Да.

— Кирилл, Леха, слышите? Дорогу до последней стрелы объясните регионалам, которые понадежнее. Чтоб, если что с вами вдруг случится, другие не потерялись. Ясно? Хорошо. Кирилл, Ольга, выдвигайтесь.

— Ребята, вам с ними, — сказал я орловцам, — завтра увидимся.

— До завтра.

— Пока.

Остались Рома, Лена и я.

— Нервно как-то получается, — сказал Рома устало.

— Завтра разберемся со всем, — ответил я ему, — все срастется в итоге ведь.

— Леха, жалко будет, если тебя закроют. Только дела начали.

— Да ладно, Рома, ничего страшного. Мы ведь за революцию и за героизм. И тюрьма не конец, пожизненное, наверное, сразу не дадут.

— Все правильно, Леха.

Утро 20 декабря. Я проснулся, вскочил рывком, скинул спальник. Китайские «командирские», как их называли нацболы, часы Асахи на левой руке показывали половину шестого.

Отлично, вчера решил в пол шестого проснуться и проснулся.

Тело повиновалось духу.

— Доброе утро, Леха, — Чугун бодрствовал. Он и еще двое партийцев за ночь нарисовали баннер «Путин, уйди сам», поэтому сильно пахло краской. — До подъема полтора часа еще, спи.

— Да ладно, Кирилл, выспался уже, пойду кофе попью.

На кровати дремала Нина Силина, бывшая подельница Лимонова по Алтайскому делу. По плану акции ее группа захватывала крышу суда.

По деревянным ступенькам я спустился со второго этажа дачного дома моих родителей, где расположился наш нацбольский штаб. В двух комнатах внизу вповалку спали партийцы. На кухне сидел дежурный — Серега Молдован.

— Леха, я все никак заснуть не мог. До начала дежурства своего глаз не сомкнул. Я, ебать, волнуюсь, — поделился он сразу своими переживаниями.

— Да ладно, Серег, все заебись будет.

— Это точно, блин. А вдруг посадят? Ты как думаешь?

— Поживем, увидим, че говорить-то. Главное, днем все сделать правильно, а там похуй.

Я налил из рукомойника воды в чайник. Совсем немного, чтобы закипел быстрее. Насыпал в чашку четыре ложки растворимого кофе. Залил подоспевшим кипятком. Откинулся на спинку стула.

Молдован включил телевизор.

— Смотри, не разбуди народ. Пусть спят, — предупредил я.

— Да я тихо совсем.

На улице шел снег. Сугроб доходил почти до подоконника.

Я отхлебнул обжигающий кофе, прикрыл глаза.

Мы захватывали Никулинский суд в «день чекиста», 20 декабря. Так получилось, что акция совпала и со столетием Декабрьского восстания 1905 года в Москве. Больше тысячи революционных боевиков установили контроль над половиной города, построили баррикады, начали охоту на городовых и жандармов. Эсеры взорвали московское охранное отделение, будущие московские эсеры-максималисты, которыми Владимир Мазурин командовал, вытащили помощника начальника сыскной полиции Войлошникова прямо из его дома и расстреляли потом в переулке.

Повстанцами в Москве командовал Михаил Соколов, эсер, идеолог аграрного террора. Летом 1906 года, уже будучи максималистом, он организует взрыв резиденции Столыпина на Аптекарском острове в Петербурге.

Московский гарнизон царские власти заперли в казармах, чтобы солдаты на сторону революционеров не перешли. Но уже ранним холодным и темным утром 15 декабря 1905 года в Москву на помощь потрепанным правительственным силам прибыл гвардейский Семеновский полк, а 16 декабря — лейб-гвардии Конно-гренадерский и Ладожский полки. 17 декабря царская артиллерия начала обстрел центра восстания, рабочих районов на Пресне. Затем войска начали зачистку. Рабочих расстреливали вместе с их семьями, жгли нищенские пролетарские пожитки. Точно так же действовали царские отряды на Казанской железной дороге. Город Люберцы был тогда центром рабочего повстанчества. После Московского восстания там расстреляли машиниста Алексея Ухтомского, боевика-эсера, отряд которого громил казаков и полицию в рабочих городках.

Смысл жизни — продолжать восстания, начатые задолго до нас.

Такой была моя утренняя медитация. Медитация мечтательного студента-историка.

Глаза снова открылись. Ничего не изменилось. Молдован смотрел новости. Кофе остывал.

На кухню спустился Кирилл.

— Леха, давай минут через пятнадцать людей будить потихоньку. Только не всех сразу. Чтобы очереди в туалет не было и толпы на кухне.

— Да, давай.

Но нацболы и сами уже просыпались. Натягивали на себя свитера, куртки, которые лежали под головами, как подушки.

— Не толпитесь, — бункерфюрер Кирилл Чугун наводил порядок на кухне, — все, блин, все успеют. И чай попить, и поесть. Инструктаж не скоро еще.

Мы выдвинулись. На инструктаже Чугун и я поделили партийцев на три группы. Но в пустом дачном поселке группы выглядели бы еще хуже, чем толпа.

— До Шелковской езжайте все вместе, — решил Кирилл.

Ключ от дома я оставил Чугуну. Он в захвате не участвовал, а для меня акция могла закончиться в изоляторе временного содержания. Кто-то к тому же должен был прибраться после нацбольской вписки.

Нацболы шли по проселочной дороге, по колено в снегу. Настоящий такой марш-бросок. Было совсем темно. Сначала все молчали, потом стало веселее.

— Бля, снегу дохуя! — громко переговаривались партийцы.

— В ботинки попадает, сука.

— Шире шаг, — маленькая, с мальчишеской стрижкой «под горшок» Нина, одетая в шитый-перешитый серый тулуп, в больших и нелепых мерных башмаках, шла в самом начале колонны, прокладывала дорогу остальным, — пиздеть не мешки ворочать.

— Курить есть у кого?

— Только легкие.

— Хрен с ним, давай!

Утренний морозный воздух, близкие хорошие дела. Классно.

На Шелковском шоссе нацбольский спецназ загрузился в автобус. Старый, вонючий, мрачный. Забитый до отказа хмурыми дядьками, бабками, тетьками. Народ толкается локтями — а зачем? Езжайте себе уж спокойно.

— Нина, из автобуса надо уже группами выходить, — напомнил я нацболке.

— Я помню. Все хорошо будет, разберемся, — Нина улыбалась чему-то мечтательно.

— Ну, хорошо тогда.

В сыром автобусе нацболов охватила какая-то дремота. Слышно было только как пенсионеры власть ругают.

— От жида Лужкова жизни никакой нет, — донеслось откуда-то старческое шамканье.

— Да не говори уж, — проскрипел такой же старческий ответ, — кайло бы ему в руки, да на Колыму.

Автобус подъехал к «Щелковской». Моя группа вышла через заднюю дверь. Серый плохо пахнущий людской поток подхватил нас, понес к подземке.

— Илья, смотрите, не теряйтесь, — сказал я нацболу из Кемерово в «конской»[10] красно-синей розе.

— Все заебись, я тут, — ответил он, — главное, чтобы группа однофамильца твоего из Воронежа не потерялась. Среди них москвичей нет.

— У него Скиф в группе. Он в Москве уже три месяца живет, найдет дорогу. Блин, у турникетов очередь смотри какая. Этой хуйни только не хватало. И менты.

— Ага, — вяло отозвался Илья.

— Спрячь лысину под шапкой, а то у мусоров какая-нибудь операция «Скинхед» вдруг опять. Заберут тебя, а нахуй оно…

— Хорошо, — Илья нехотя одел шапку.

Турникеты мы прошли без проблем. В поезд еле залезли — люди едут на работу, на учебу, по своим делам. На перроне давка, людские тела распихивают друг друга, прокладывают себе путь к вагонам…

К одиннадцати часам мы добрались до места стрелы. Макдоналдс в торговом центре рядом с «Проспектом Вернадского» был почти пуст.

Рома и Лена сидели за столиком в дальнем конце зала. На обоих были черные полувоенные куртки.

— Привет, — подошел я к ним, — вот, приехали. Все готовы, все чисто.

— Здорово, Леха, — ответил Рома, — отлично, молодцы, берите стулья, садитесь. Не шумите.

Нацболы придвинули стулья. Некоторые сразу задремали.

— Хорошо, что спят, — кивнул на них Рома с доброй улыбкой, — меньше, блин, кипиша.

— Ага.

Подошла группа Нины Силиной. Она кивнула командирам и села со своими ребятами за соседний столик. Еще через двадцать минут на месте был и воронежец с группой.

— Оу, нацболы, — тихо произнес Рома, — сюда подтянитесь все быстро.

Партийцы сели вокруг стола.

— Все обо всем в курсе? Хорошо. Кто с Ниной на крышу, кто с Лехой на балкон, тоже разобрались? Заебись! Сейчас все быстро делаем.

— Тем, кто приковывается, — Лена протянула под столом две длинные цепи Нине.

Два человека из ее группы должны были приковаться на лестнице.

— Фаера, листовки.

Нацболы незаметно распихали их по рукавам и карманам.

— Отсюда идите пешком, — продолжала Лена. — Как раз вовремя будете, к подходу журналистов. Леха, Нина, дорогу знаете? Отлично! Двумя толпами только не идите, а маленькими группами. Ну, это вы разберетесь по дороге.

— Да, разберемся.

— Так, чистые трубки, — Рома протянул Нине и мне две «моторолы», — созвон, как на исходных будете. Леха, на твоей вбит номер Марины, он должна отписаться, как журналисты на месте будут. Потом начинайте. Она так и напишет: «На месте». Потом созвон с Ниной. Симку не забудь сломать и выкинуть.

— Понял, — я положил «моторолу» в левый карман джинсов.

— Слушайте, — сказала Лена, — там, на исходных можно особо не прятаться, мусора все равно сделать ничего не успеют. Но все равно лучше с условным сигналом. В гости идете. Так вашего разговора потом в материалах дела не будет. Типа: «мы в гости идем, вы на месте?» Потом начинайте. Поняли?

— Ага, — ответила Нина.

За соседним столом я заметил трех типов в кожаных куртках и отороченных мехом картузах.

— Рома, посмотри налево. Мутные чуваки какие-то. И трое, как опергруппа.

— Бля, этого нам еще не хватало!

Тут эти типы встали и вышли из Макдоналдса.

— Леха, посмотри, — сказал командир Московского отделения.

— Jawohl.

На улице сомнительные граждане сели в автомобиль. Машина тронулась. Никаких других признаков наличия оперативников не наблюдалось. Я вернулся.

— Уехали.

— Хорошо. Давайте выдвигайтесь, а то действительно какие-нибудь опера появятся.

— Пошли, — скомандовала Нина своим, — Леха, до созвона. До гостей.

— Слава Партии, — произнес Рома тихо.

— Вам того же, Роман Андреич, — с улыбкой ответила Нина. — Не переживайте, все как надо сделаем.

Вся моя группа на месте. Все двадцать человек. Стоим посреди гаражей-ракушек. Несколько нацболов в спешке курят. Трубка в левом кармане джинсов зашумела: «На месте».

— Те, кто в гости, все тут, — говорю по телефону Нине.

— Хорошо, хорошо. Мы тоже в гости направляемся, — подельница Лимонова отвечает спокойно, бодро и с веселыми нотками в голосе.

— Ну, мы пошли тогда.

— Идите, идите, в гостях хорошо, — смеется Нина, — и мы вот.

— Выдвигаемся, — говорю нацболам. Сам достаю из «моторолы» симку, ломаю ее пополам, бросаю в сугроб.

Плотной толпой быстро, почти бегом, выходим из-за гаражей и идем к суду. Под крыльцом — журналисты с приготовленными камерами. Все по плану.

Красный закат отражается на белых, с грязными пятнами, сугробах. «Сугробы высокие, до середины железных ворот доходят», — успеваю подумать.

На зарешеченных окнах первого этажа висит мишура и гирлянды. Хоть и суд, хоть и срока тут людям дают, а уебищный российский Новый год никто не отменял.

Я тяну на себя входную дверь. Мы внутри, половина успеха.

Пристав в синей форме и бронежилете сидит на положенном ему месте.

— Здравствуйте, на суд, — бросаю ему.

— Э-э-э, разберемся, — нерешительное мычание.

— Да хуй ты разбираться будешь, подумал я про себя, А вслух сказал, — Мы все вместе, к одному судье. По одному делу. Вы должны знать, у вас там помечено. Административное дело, посмотрите у вас там в бумагах.

И прохожу мимо.

Металлоискатель отчаянно звенит, но это не имеет значения. Нас уже не остановить.

Бежим по лестнице. Второй этаж. Трехгранные ключи открывают окна.

Мы выпрыгиваем на балкон. Окна закрываются.

Мы становимся в два ряда на балконе суда. С громкими хлопками загораются красные и зеленые фаера. Вниз летят листовки. Декабрьский ветер играет нацбольскими флагами.

— Свободу политзаключенным! — раздается над серой московской окраиной.

Вторая группа карабкается по обледенелой лестнице на крышу. С нее спускается огромный баннер «Путин, уйди сам». Белые буквы на черном полотнище.

«День чекиста» сделан.

В коридоре под окнами толпятся приставы и мусора. Злые. Их мало и они пока не вмешиваются.

С балкона мы видим, как из расположенного рядом с судом ОВД выходит толпа серых тулупов.

— Отлично, отлично, начальство весь личный состав к нам гонит, — говорит мне Илья.

— Да, сейчас будет прием. Веселый прием.

Окна распахиваются. Из них лезут менты с дубинками и автоматами.

— Да, Смерть! — кричу я.

— Да, Смерть! — повторяют нацболы.

Наши два ряда сцепляются. Мусора пытаются вырывать нас по одному. Мы падаем. Сверху сыпятся удары.

— Вы че, совсем охуели! — вопит какой-то мусор. Рот искривлен. Резиновая дубинка с силой опускается вниз — на кого-то из нас.

Жестокие мусора превратятся потом в жалких терпил, напишут заявление на орловца Диму Васильева. Он якобы ударил ментовского майора ногой в грудь и разбил ему рацию. Диме дадут год лагеря.

Рядом со мной — девушка из Великого Новгорода. Милая такая девушка, в желтой куртке. Два мусора вцепились в ее черные гриндера, тянут на себя ее ноги. Она держится за мою правую руку, моя левая рука сжимает ее плечо. Мент подбегает ко мне сзади. Удары по затылку — бум, бум.

Девушку волокут за ноги по снегу. Хорошо, что его много тут, на балконе. Следующим выносят меня.

Нас ставят на растяжку в коридоре. Обыватели вскакивают с насиженных банкеток и пропадают на других этажах.

Российская правоохранительная система столетиями запугивает, терроризирует народ, интересы которого якобы оберегает. Как боги из древней Месопотамии, российские прокуроры и судьи могут сменить гнев из милость после человеческих жертвоприношений. Обыватели пришли в тот день в суд, чтобы задобрить божеств в мантиях и синих мундирах, а увидели молодых парней и девчонок, не боявшихся их высшего гнева. Такого святотатства обыватели не вынесли.

— Оружие, блять, наркотики? Есть? — шмонает. — Нет нихуя? Ну так вот вам!

Снова глухие удары дубинками. На полу кровь. Наша.

Щелкают наручники.

— Пошли! По одному! Смотреть вниз!

На первом этаже — толпа ОМОНовцев в синем камуфляже. В руках дубинки. Посередине лежат товарищи с крыши. Лицом вниз, с руками за головой.

— Где, блять, МЧС? — орет в рацию ОМОНовец со звездами на погонах. — На лестнице два этих уебка приковались! Не можем сами снять!

— Едут, едут, уже вызвали, — шипит мусорская волна.

— Давайте, нахуй, быстрее! Я из этих двоих отбивную сделаю, блять!

— Ты совсем мудак, что ли? Сука! — два опера в штатском и прокурор орут на пристава, что нас пропустил.

— Да не сообразил как-то, — заикается тот.

— Сторожем в детский сад работать пойдешь, мудак!

Мы лежим на кафельном полу, нас то и дело начинают ожесточенно пиздить.

Мимо нас проходят несколько человек в оранжевой форме МЧС. У одного в руках внушительных размеров «болгарка».

— Не смотри туда, — приказывает работяге ОМОНовец, — за мной давай иди.

Через несколько минут ОМОНовцы приводят приковавшихся партийцев — парня и девчонку. У парня с разбитой губы капает кровь.

— В автобус всех! По одному! — орет ОМОНовский капитан.

Скифа первым поднимают с пола и волокут к выходу.

— Телефоны, документы! Сюда давайте, быстро! — орет на нас мусор из дежурки.

— Да мы обыскивали их уже там, в суде, — отвечают ему коллеги в форме. Орловца Диму Васильева сразу закрывают в отдельную камеру. Всех остальных сажают в обезьянник.

— Чечен чего-то не приехал еще, он обычно быстро, — говорит кто-то.

— Профессиональный праздник не позволяет, — смеется Нина.

Чечен — фсбшник. Короткий, жилистый, смуглый, с маленькими, темными, как у хорька глазенками. Он пытал арестованных по делам о захвате Минздрава и Администрации президента. В тот раз Чечен не приехал, но его свита явилась, как полагается.

— Вот его, — чекист в пальто и отороченном мехом картузе подходит к обезьяннику и указывает на меня ментам, как на рыбу в аквариуме. — Макаров фамилия.

— Выходи.

— Я не пойду никуда.

Мы сцепляемся руками.

Менты врываются в обезьянник. В который уже раз за день я получаю дубинкой по голове. Меня вытаскивают наружу.

— Ну что, Леша, сейчас поговорим, — ухмыляется ФСБшник. Кривой рот чекиста густо покрыт черной щетиной.

Трое чекистов в штатском ведут меня в подземный гараж райотдела. Удар по затылку сбивает с ног.

— Признавайся, что это Попков тебя сюда послал!

Надо мной лицо упивающегося властью садиста. Глаза горят, происходящее очевидно доставляет ему наслаждение. В руках у чекиста дубинка. — Признавайся, блять! Хуесос малолетний! — бах, бах — в голову дубинкой.

Я молчу, не говорю совсем ничего. Лучше так.

— Мы тебя закроем, ты у нас в камере с петухами сидеть будешь. Там тебя будут ебать, как негр вашего Лимонова.

Я дышу ровно, спокойно. Никаких нервов, никакого отчаяния. Все идет, как планировалось, по другому и не предполагалось. Эти мрази не добьются от меня ни единого слова. Российский дзен.

— Мы сейчас тебя сами выебем тут. Ты сначала будешь кричать от боли, а потом постанывать, как девочка. Тебе, блять, может понравится даже, — гадкий совершенно смех.

«Так, если до такой хуйни в натуре дойдет, то вены перегрызать надо, — думаю про себя. — Хуй их знает, эти на все способны».

Вены перегрызать не пришлось. Дальше угроз ФСБшники не пошли. Через несколько минут я оказываюсь в кабинете инспектора по делан несовершеннолетних.

«Неужели уголовки нет, — думаю, — даже странно как-то».

— Ну, — обращается ко мне в назидательном тоне тетка средних лет.

Волосы ее несут следы регулярного использования бигудей, — садись.

Я молча следую указанию, занимаю стул. С меня не убудет.

— И чего это тебя в суд-то понесло?

Не поднимаю головы, останавливаю взгляд на моих ботинках.

— И говорить не хочешь, — тон тетки становится жестче, — ты, видно, бывалый у нас нарушитель. Ты зря вот этим вот занимаешься. В стране у нас, как-никак, стабильность нормализовалась. Ты свою эту политику брось, она только до тюрьмы доведет. Ты бы лучше учился, о себе бы думал. Так хорошо бы было.

«Ну ты и мразь, — в голове носятся мысли, — агитацию она развела. Ты ведь, хуятина ты такая, знаешь, что меня чекисты в гараже пиздили. А ты мне о вреде политики».

Нельзя быть слабым в этой стране — если ты слаб, тебя попытаются унизить, подчинить, а потом будут рассказывать, чем ты провинился. Нужно быть сильным, черпать силу из ненависти к врагам.

Мне семнадцать лет. И мусорша говорит мне:

— Телефон родителей диктуй, без них тебя никуда отсюда не выпустят.

— Вы сами узнать не можете? _

— Зачем тебе упрямство это? — продолжает мусорша. Скажи телефон, и домой. Да, и объяснение мне с тебя взять надо.

— Я не даю объяснений.

— Как не даешь? Положено!

— Даже если бы вы меня без родителей выпустили сейчас, я не дал бы никаких объяснений.

— Так, вот ты как! Ты домой хочешь?

— Мне без разницы.

Инспекторша ворчит что-то там себе под нос.

Мусорша пробивает мой домашний номер. Однако, о госпожа фортуна, моя матушка отказывается меня из ментовки забирать. Мусорше она говорит, что слишком уж часто меня принимают, теперь пусть я сам как хочу выкручиваюсь. «Монстра с заплаканными глазами» сегодня не будет.

А инспекторша за десяток дней до Нового года готова отказать себе в садистском ментовском рвении, домой тете хочется. В полночь она требует от меня обещания:

— Ты идешь домой и никуда больше. Понял?

— Да-да, как не понять. Давайте только быстрее, метро закроется.

Менты — не люди. Менту грех лапши на уши не навесить.

Дежурный с автоматом выводит меня на улицу, в снежную декабрьскую ночь.

Там — товарищи. Родные, самые близкие лица.

— Н-ну к‑как оно, Л-леха? — обнимает меня заикающийся Ленин.

— Да отлично. Все прошло, как надо. Я на свободе, хотя на срок расчитывал.

— К‑как ф-фэс-сбэшники? П-пиздюлей д-дали?

— Дали, — улыбаюсь в ответ.

— Н-ну, б-бы-ыв-вает.

Паша, Николай Николаевич и Ольга К. втыкают в сугроб огромный фейерверк. Уродливый спальный район на юго-западе Москвы оглашается взрывами и красивым салютом.

— Это для ребят, — поясняет с улыбкой Николай Николаевич, — для тех, кто сидит до сих пор.

— А что с ними? — спрашиваю. — Знаешь?

— Регионалам по десять-пятнадцать суток дали. Суд весь вечер работал. А на орловца уголовку завели.

— Да, его сразу в отдельную камеру посадили.

— У пацана срок начинается. Нацбол, че, — Паша хлопает меня по плечу.

— Да… Но мы-то рассчитывали, что вообще всех закроют.

— Леха, коньяк хочешь? — подбегает ко мне Дарвин. — Шоколадка тоже есть, «Аленка».

— Заебись, давай.

— Че, Леха, как в мусорне?

— Да нормально, как обычно.

— Классно, классно, в следующий раз тоже на акцию пойду.

— Давай.

В его глазах — задор, радость, решительность. «С ним мы сварим кашу со временем», — думаю.

— Л-леха, — говорит мне Ленин, — х-хочешь, у м-меня впишешься сегодня. «Ягуара» наебнем.

— Хочу, конечно. Инспектора по делам несовершеннолетних хватило, а дома еще «монстр с заплаканными глазами»[11].

— П-погнали тогда. А то п-потом ко мне в Люберцы ничего не ходит.

— Да, сейчас выдвигаемся.

Я обнимаю Пашу, Н. Н., Дарвина.

— Пацаны, скоро увидимся. Да, Смерть!

— Да, Смерть!

К часу мы с Лениным доезжаем до «Курской». Закупаемся коктейлями, забиваем ими рюкзаки. Пьем их в электричке по дороге в Люберцы, где жил Ленин.

«День чекиста» заканчивается для меня там, где сотней лет раньше погиб эсер Ухтомский.