Идеализм-2005

Бунт в Южном Бутово

Из вестибюля станции метро «Бутово» я вышел без десяти семь. Когда садился в вагон на «Первомайской» в шесть утра, вагоны пустыми уже не были, но и толкучка еще не началась. А сейчас новостройки блевали толпами людей. Когда я выходил из метро, огромная толпа серых прохожих с мутными глазами шла мне навстречу, в основном молодежь.

Я поднялся по ступенькам. Под киоском «Печать» стоял Лазарь. Руки в карманах серых джинсов, две верхние пуговицы черной рубашки расстегнуты. Он был один, смотрел в асфальт как-то отрешенно.

— Привет, Антон, — я протянул руку другу.

— Здорово, Леха! — он резко поднял голову.

— Чего-то нет никого.

— Рано еще. Стрела на семь ведь забита.

— От вас с Южной бригады будет еще народ?

— На сборе бригады четыре человека обещали…

— Хорошо. Ждем, ладно.

— Ждем.

— Как вообще дела, Антон?

— Да так себе. Мать из дому опять выгоняет. Говорит, толку от тебя никакого нет все равно.

— Понятно… Да вроде много от тебя толку. У тебя есть где вписаться-то?

— Да, есть. Я и работаю сейчас и… А мать все равно.

— Если негде будет жить, звони. Мы в бригаде придумаем что-нибудь. На улице не спи, ну нахуй.

— Да на улице сейчас тепло, — Лазарь улыбнулся, — можно и в парке на лавочке спать.

— Можно, конечна Но давай лучше получше вариант замутим, Антон.

Мы замолчали.

Из метро вышли четверо нацболов с Юго-Восточного звена, с ними Даша Мурманская. Потом Северная бригада подтянулась. Слава, заместитель бригадира, нес на плече связку белых пластиковых и деревянных древков. Решение использовать деревянные древки принял Московский исполком четырьмя днями ранее. В социальном конфликте они как раз то, что доктор прописал.

О ситуации в Южном Бутово я, как и большинство других московских партийцев, узнал от Абеля. На собрании Московского отделения. После ареста Ромы собрания вел он.

— Московские власти будут изымать земельные участки вместе с домами, — Владимир Ильич рассказывал нацболам о ситуации. — Формально под застройку, но там понятно, что о чиновничьей наживе речь идет. Жильцам предлагается компенсация, но со стоимостью дома и участка сравнить ее невозможно. Одна семья обжаловала решение московского правительства в суде. Чем это закончилось, понятно. Быстро в пользу чиновников все решили. Но на улицу жильцы выезжать добровольно отказались. Силой будут менты выкидывать.

Абель поднял глаза от пола, обвел ими партийцев.

На задних рядах кто-то прошептал, давясь смехом:

— Бутово, двое разутых ебут обутого.

Фактический руководитель Партии продолжал:

— Но все это херня, суды-муды. В Южном Бутово сопротивление начинается. Хорошее такое сопротивление. Хотят остановить выселение. Жители других домов, которых тоже выселять будут, построили вдоль забора баррикады, дежурят посменно.

Опять секундная пауза, большие темные глаза главного стратега Партии смотрят на нас.

— Они сами с нами на контакт вышли. Сами вышли, понимаете. Такое ведь не часто бывает. Я с ними разговаривал, они про нас знают. Ждут от нас поддержки. Надо туда. Хуево, что они с Кучереной, Сванидзе (при слове «Сванидзе» — смех в зале, как-никак главный кремлевский рассказчик о нацболах) и другими мудаками из Общественной палаты трут. Ждут от них тоже помощи. Кучерена со Сванидзе их еще наебать не успели, поэтому и доверие. Но нас это волновать не должно. Мы — за народ. А тут народ и сам за себя к тому же. Баррикады — лучшая школа солидарности.

Южное Бутово обсуждалось потом и на исполкоме, и на сборах бригад. Мы без телефонов уточняли практические детали. По сведениям жильцов, выселение было назначено на 19 июня. Мы готовились к этому дню.

А теперь нацболы стояли на выходе из метро «Бутово», чтобы отсюда идти к мятежному дому. Когда мои наручные часы показали четверть восьмого, нас на стреле было человек пятнадцать.

— Нацболы, пора. Выдвигаемся! — сказал я, ответственный за операцию. — Только всей толпой не идем, надо бы рассредоточиться по группам как-то красиво…

Эта часть Южного Бутова совсем не походила на Москву. По одну сторону грунтовой дороги неровно встали довольно ветхие синие и зеленые дома. Но столица росла как опухоль: на желтом пустыре с другой стороны велись масштабные строительные работы. Дорогу обрамляла зеленая изгородь кустарника.

Когда мы пришли, на мятежном участке уже было многолюдно. Вдоль всего забора вокруг стояли автомобильные покрышки. Ворота прикрывала внушительная по российским меркам баррикада из бревен, арматуры и старой мебели. Открытой оставалась только узкая калитка.

Через нее мы прошли на участок. На крыльце старого одноэтажного дома, выкрашеного в зеленый цвет, стояли две женщины. Одна была старше, другая моложе. На обеих были какие-то пестрые лохмотья, то, что в России называется «домашней» одеждой. Я понял, что это хозяйки, те, кого московские власти собирались выселять. Подошел к крыльцу.

— Здравствуйте, — представился, — мы из НБП.

— Молодцы, ребята, спасибо что пришли, — ответила без раздражения, но и без особого энтузиазма та, что моложе.

— Мы вам сегодня помогать будем. Бороться против выселения, — обозначил я наши цели.

— Спасибо, спасибо, ребята…

— Вам прямо сейчас в чем больше всего помощь требуется?

— Да вы, ребят, вон у мужиков спросите. Они строят, таскают чего-то.

— Хорошо, поняли, — я кивнул им головой. — Хотел бы вот только у вас одну деталь уточнить. У нас партийные флаги с собой. Вы не против, если мы их развернем? Ну, когда ОМОН штурмовать будет… если будет.

— А что? Мы не против. Если штурм будет, что хотите разворачивайте.

— Понял. Очень хорошо.

Мы отошли обратно к забору.

— Ребята, помогите для баррикады бревна притащить, — обратился к нам дядька лет сорока, в байковой рубашке в крупную клетку и потертых джинсах с дырками на коленях. — Вон с того участка, соседнего.

— Мы с радостью, давайте…

— Вы сами-то местные? Бутовские? — уточнил дядька, пока мы шли.

— Нет, мы нацболы, НБП. Слышали, может быть?

— Слышал, конечно. А сюда драться приехали?

— Ну как вам сказать. Если коротко, то да, — ответил Лазарь.

— Все правильно! Только так с ними можно. С Лужковым и со всеми остальными. Только драться. По-другому нельзя.

— И мы так думаем. Революцию нужно делать. Всех их скинуть нахрен.

— Революция… Революция — дело непростое.

— непростое, конечно. У нас сейчас больше десятка товарищей по тюрьмам и лагерям сидят. Но все равно мы дело свое делаем. Верим в него.

— Да, правильно это все. Но таких мало, как вы.

Замолчали. Ухватились поудобнее за первое бревно, понесли.

— Мало сейчас, — произнес задумчиво Лазарь, — но дальше будет много.

Дальше работали без раговоров.

— Молодцы вы, — сказал мужик, когда новые укрепления были готовы, — удачи вам желаю.

— Спасибо. И сегодня удачи всем нам.

— Будет удача!

День наминался совершенно необычно для России. Такого, как в Южном Бутово, я никогда не видел на коммунистических митингах. Здесь люди знали о предстоящей драке с мусорами, ждали этой драки. Мы видели решительность и ожесточение, ими заряжались присутствующие. Из запуганных, забитых москвичей люди превращались в бойцов. Меня даже какая-то эйфория охватила. Теперь-то мы им покажем!

Кто-то из местных повесил на стену дома портрет Путина. Сразу поднялась волна возмущения:

— Замен эта херня тут нужна!

— ОМОН, суды, Лужков — все же под ним!

— Убрать нахуй!

— К чертям собачьим!

Народный суд был скор. Президент на картинке упал под ноги собравшихся.

Подошел лидер Авангарда красной молодежи Сергей Удальцов с десятком леваков. Подъехали автомобили нескольких телеканалов. Солнце светило жарче, день входил в колею.

Враги появились в десять утра.

— Леха, смотри, — Лаша Мурманская дернула меня за руку.

— Ага, вижу.

Прямо по пустырю с другой стороны грунтовой дороги силы государства шли на закрытые баррикадой ворота.

— Двумя колоннами почему-то идут, — сказал я Даше, — слева ОМОН. А те, что справа — спецназ ФСИН. Те, что клетки с нашими декабристами охраняли.

— Ага, и Второй Бункер они же штурмовали, — ответила нацболка.

— Да, они самые. Подготовились, суки, основательно. Вон, смотри, там за этими ебанатами ФСБшники стоят. Чечена только пока не видно.

— В мусарню потом приедет, — Даша засмеялась.

— Пора флаги расчехлять, как думаешь?

— Да пора бы.

— Нацболы, разворачиваем флаги!

Черные и красные полотнища с серпом и молотом в белом круге поднялись вверх на деревянных древках, заиграли на ветру.

АКМовцы Удальцовы тоже достали флаги.

Толпа народа встала вплотную к воротам. Теперь, когда все кучковались, можно было оценить численность южнобутовских бунтарей. Драться с мусорами собрались человек сто-сто пятьдесят.

Колонна ОМОНа приблизилась.

— Строимся, нацболы!

Мы сцепились руками. Остальной народ последовал примеру. Люди встали в несколько цепей.

Элитные мусора прыгнули с разбегу ногами на железную решетку. Это, конечно же, не помогло. Тогда они начали рвать решетку на себя. Народ не растерялся. ОМОНовцев хреначили древками флагов по рукам, в них летели деревяшки, комья земли. О шлемы ударились несколько брошенных камней: тук, тук, тук. Звук восстания.

Враги отхлынули, прикрывая головы.

В это время спецназ ФСИН совершил быстрый обходной маневр. Два десятка амбалов в шлемах и бронежилетах с разбегу бросились на менее укрепленную часть забора. Несмотря на подпорки, изгородь с громким треском рухнула.

Спецназовцы с дубинками побежали на нас с тыла и фланга. Цели сразу распались, народ бросился врассыпную. Несколько остались лежать на земле. На людях скакали дородные ФСИНовцы.

Нацболов, которые пытались отступать организованно, толпа смела. Я упал. Через долю секунду поднялся. Прямо передо мной были два ФСИНовца, один схватил за руку. За другую меня держал кто-то из наших. Началось перетягивание. Минюстовскому мусору об голову ударилась какая-то палка, прямо об стеклянное забрало. Я вырвался.

Мы отбежали на несколько шагов.

Оглянулся. Рядом со мной стояли Лазарь и Даша.

— Приниматься рано еще, нацболы. День только начался.

— Оборону уже не организовать, — Даша заметила скептически, — чего-то все разбежались.

— Давайте на крышу.

— Мысль!

Мы, поддерживая друг друга руками, полезли на крыльцо. Так оказались на крыше. Под ногами застучал серый шифер.

Над домом Лазарь развернул огромных размеров партийный флаг.

А жильцы дома закрыли дверь перед носом у спецназовцев. Те начали ее выламывать. Вокруг встало ОМОНовское оцепление.

— Это ж Удальцов, там, на том конце крыши, — Лазарь указывал рукой, — вон, с флагом АКМовским, в черной футболке.

— Ага, вижу. Пошли, поздороваемся.

— Здорово, — лидер АКМ уже шел к нам сам, — чего делать думаете?

— Народу много, можно продолжать веселье. Пока только человек пять приняли.

— Да, Леха, только у народа бодрости надолго не хватило, — заметила Даша. — Россия все-таки, тут у нас так все. А начиналось-то! Скоро они и нас полезут отсюда снимать.

— Придумать надо чего-нибудь. Скучно просто так ОМОН ждать.

— Да, просто так стоять тут смысла нет, — произнес Удальцов задумчиво.

— Чердак, блин, открыт! — Лазарь чуть ли не подскочил от неожиданного открытия, — можно в дом попасть.

— Полезли тогда, — я согласился с товарищем. — Мусора внутрь ломятся, значит и мы там сейчас нужней.

— Да, толково, — сказал Удальцов медленно.

— Только за собой надо закрыть дверку-то, а то и ОМОН по ней залезет, — напомнила Даша.

— Ага, закроем.

В положении полуприсяда мы пролезли по пыльному чердаку и приземлились посреди маленькой комнаты, заставленной видавшей виды утварью. Посередине на стульях сидели две женщины, те самые хозяйки дома, у которых я про флаги утром спрашивал.

Удальцов сразу упал на потертый диван, достал из кармана свою черно-белую «нокиа»:

— …Да, вот мы, ребята из АКМ, тут сидим, забаррикадировались, защищаем дом, не пускаем спецназ, — он поднял глаза на нас, потом добавил, — и нацболы тоже.

— И пиздюлей от ОМОНа тоже вместе получим… — вставила Даша свое слово в удальцовский диалог с журналистами.

Участники Авангарда красной молодежи называли своего лидера «Цезарем». Происхождение этого тяжеловесного прозвища успело потом обрхти легендами. Мне даже приходилось где-то читать, что свой псевдоним Удальцов, короткостриженный политик, косивший под рабочего парня, получил за свою роль в протестах зимой и весной 2011–2012 годов. На самом деле прозвище это более древнее, оно появилось за несколько лет до создания его «Левого фронта». И сама история весьма курьезная.

В конце января 2005 года проходил очередной съезд Авангарда красной молодежи. Несколько старых коммунистических бонз выделили средства на это благое дело. Поэтому мероприятие было организовано в музейном комплексе «Горки Ленинские» под Москвой. Молодые коммунисты, среди которых затесался и я, разместились во вполне приличном пансионате.

Съезд длился два дня. Первый прошел вполне благовидно, с докладами об общеполитической ситуации и о ситуации в регионах.

А вечером началась настоящая вакханалия. Преувелечения большого в определении нет, античные мотивы действительно присутствовали. Кульминация съезда наступила, когда подмосковный наркоман Ярик и замечательный товарищ, мой друг, анти-авторитарный длинноволосый марксист Вася закинулись гликодином[21] или еще чем-то в этом роде, отчего окончательно утратили связь с действительностью.

— Смерть гвардейцам кардинала! Ришелье отстой! — безумно кричали молодые коммунисты, которые стали мушкетерами на службе французского короля.

Вася и Ярик врывались в комнаты к регионалам, переворачивали кровати. Искали Ришелье.

Затем настала античность, поздняя Римская республика. Удальцов превратился в Цезаря, а АКМовцы — в его патрициев и легионеров.

— Аве, Цезарь, — бились в исступлении Вася и Ярик.

Два совершенно упоротых товарища отправились воздать хвалу пожизненному диктатору.

Удальцов же на общей кухне культурно пил водку с регионалами поприличнее.

— Ну Вася, еб твою мать, что ж ты так-то, — тяжело вздохнул он при появлении «патрициев».

Иная реакция была невозможна, Вася все-таки тащил в то время на себе всю деятельность АКМ в столице. Но громогласно озвученный во время неформальной части съезда титул «Цезарь» так никуда и не делся.

А теперь с Удальцовым-Цезарем мы сидели в окруженном ОМОНовцами доме в Южном Бутово.

— Ребята, помогите дверь шкафом подпереть, — попросила нас одна из хозяек, та, что помоложе.

— Мы с радостью, — ответил я, — какие вы молодцы тут…

— Спасибо.

— …Нам не часто приходится слышать, чтобы дверь помогли подпереть. Не часто, то есть, люди властям сопротивляются, от ОМОНа отбиваются, — я обернулся к Лазарю. — Антон, хватай с того края.

— Давайте еще тумбочки туда поставим, вот эти две, — предложила Даша, когда шкаф был превращен в баррикаду.

— Да, можно, — согласилась хозяйка.

— Смотрите, если они сейчас эту дверь не выломают, то газ сюда пустят. «Черемуху», — пошутила Даша.

— Ну пустят, так пустят, — дама ответила с придыханием и обреченно как-то.

— Даша, шутки шутками, а ведь могут, — шепнул я нацболке.

— Да хуй с ним, — улыбнулась она в ответ, — на месте тогда разберемся.

— Сдаваться не будем! — отчеканил Лазарь.

Женщина постарше все это время с кем-то говорила по телефону. Суть этих разговоров скоро выяснилась.

— Анатолий Григорьевич приехал! — неожиданно громко и с какой-то искрящейся радостью воскликнула она. — Теперь-то спасены мы!

— Даша, кто такой Анатолий Григорьевич? — спросил я вполголоса.

— Ну, судя по тому, что Абель на собрании говорил, видимо Кучерена.

— Ебать, он-то что тут забыл?

— Вот и я хотела бы узнать. В пиаре ебаном дело, вероятно.

— Блин…

— Смотрите, — Лазарь указал на маленькое окошко, — мусора от дома уебывают.

— В самом деле, что ли?

— И чины какие-то приехали.

— Вот хуйня, ебаная Общественная палата. Пиарщики, блять, — Даша злилась.

— Шкаф-то обратно отодвигать? — спросил меня Лазарь. — Менты уходят вроде.

— Сейчас разберемся, Антон.

— Отодвигайте, ребят, отодвигайте, — затараторила шумно хозяйка, — с Анатолием Григорьевичем они-то уж не посмеют. А мы уж его чаем-то напоим.

— Ну, мы с Кучереной чай пить не собираемся, — Даша покачала головой.

— Мусора-то нас не примут теперь, если выйдем? — спросил Лазарь.

— Нет, сегодня они уже вряд ли кого-то принимать будут, — отозвался со своего дивана Удальцов. — Тут видите какое дело, Кучерена за них, — он кинул на женщин, — вписался. Если и примут, то позже. Хотя зарекаться, как в народе говорят, никогда нельзя…

Мы разобрали сооруженные нами же укрепления из мебели, вышли наружу. На крыльце стояли Кучерена, Сванидзе и еще какие-то пузатые типы в пиджаках.

— Родные вы наши, спасители, — бросились хозяйки на грудь Кучерене и Сванидзе, — спасибо-то вам какое огромное!

— Фу, блять, мерзость, — Даша отвернулась от этой картины.

— У Кучерены счеты какие-то с Лужковым… — размышлял в это время Удальцов.

— Вот, блять, мрази! Если бы нас закрыли за кипиш этот утром, Кучерена хуй приехал бы нас защищать, — продолжала Даша, — а Сванидзе, сука, еще и фильм бы новый снял: «Нацболы нападают на ОМОН в сельской местности, устраивают аграрный террор», блин.

— Да, Даша, все так, конечно же, — я замолчал на секунду. — Это, кстати, в революцию 1905 года аграрный террор был. Очень хорошая вещь. Помещиков жгли, полицию стреляли.

— Нам пример брать надо. Суки, блин, ненавижу. Сванидзе с Кучерской приехали, заступники нашлись, видите ли.

Несмотря на красивое начало бунта, осадок неприятный у нацболов остался.

Меньше чем через месяц меня посадили в Бутырскую тюрьму. За развитием событий в Южном Бутово я следил оттуда меньше. Но все равно старался быть в курсе. Как-то в середине лета 2007 года я из тюрьмы говорил по телефону с Пашей.

— А ты знаешь, одна из тех теток южнобутовских, у которых ты в доме баррикадировался, в «Справедливую Россию» вступила. Они ее как народную героиню на пресс-конференции таскают, — поделился новостью товарищ.

На этом мой интерес к Южному Бутово закончился.

В июне 2006 года я работал расклейщиком объявлений в московском метро. Смешные наклейки на дверях вагонов «мужья на час» — это было и моих рук дело. Контора, где я вкалывал, так рекламировала услуги сантехников и электриков.

Расклейка объявлений в метро была делом противозаконным, поэтому ментам на глаза мы, расклейщики, старались не попадаться. Правда, последствия от задержания ограничивались, как правило, сотней рублей, отданных метрополитеновским мусорам. Вроде не очень много, но все равно жалко. За расклейку политических стикеров могли и в мусарню отвезти, а потом и ФСБшников вызвать, чтобы допросили. Бывали случаи. Но между «мужьями на час» и политикой никаких связей, благо, не имелось.

Работа мне была не в тягость, напрягали только ранние подъемы. Вставал в пять часов, чтобы в шесть начинать клеить. После восьми работать становилось тяжело, слишком много народу, не протолкнуться.

Заходя в вагон, я первым делом осматривался, нет ли мусоров. Сразу обращал внимание на ноги пассажиров, потому что мента, который на смену едет, по лампасам видно, а сверху ведь у него и гражданская одежда может быть.

В одну из моих рабочих смен на меня набросилась бабка. Впилась, как клещ, в зеленую бундесверовку.

— Ты не москвич, — кричала мне социально-сознательная пожилая женщина, — ты приезжий чурка, раз метро пачкаешь!

— Отстаньте от меня, я работаю, — пытался я вразумить гражданку.

— Я тебя в милицию сдам!

— Да оставьте вы меня в покое, — продолжал я, одновременно осознавая тщетность усилий.

— Да вот еще чего, оставить! В милиции с тобой разберутся, не так еще поговорят!

— Ладно, ладно, — я показательно смирился со своей участью, — закон есть закон, чего уж теперь.

— Вот то-то же! — торжествовала бабка, довольная, что кого-то укротила. — Вот будет тебе теперь!

Поезд подъехал к платформе. Бабка вывела меня на перрон, что соответствовало моим планам.

— А ну пошли. В отделение!

— Ну пойдемте, да.

В это время подъехал поезд, который шел в противоположном направлении.

— Иди на хуй, — я легко вырвался и пошел к открытым дверям.

— Милиция, милиция! На помощь, — бабка визжала страшным голосом, — хулиган! Хулиган убежал!

Меня эти крики мало уже касались. Двери закрылись, поезд уехал.

Вечером того же дня я вспоминал бабку. На ум также неожиданно пришли и совсем недавние южнобутовские баррикады. Я попытался собрать все это вместе, в единый смысл. Получалось вот что.

Мой проступок, если так его можно назвать — ничто по сравнению с кровожадностью российского государства, бабка, может быть, это сама видит. Но набросилась она все равно на меня.

Значит, это еще одно подтверждение того, что россияне те еще людоеды по отношению друг к другу, но перед властями — покорны. Привычку эту гадскую искоренить можно. Но для этого нужны забастовки, восстания, баррикадные бои. Тысячи таких, как в Южном Бутово. Восстание исправит людей.

Еще тогда, в июне 2006 года, мне нравились до безумия стихи Всеволода Емелина. Я помню, после строк из его бесконечной песни «Вслед бегству Антанты — Здорово, ребята! Нам субкоманданте кивнет бородатый» меня всегда охватывало приятное волнение. Это как вечно горящая внутри вера, оформленная в лирическую форму.

Вот в Южном Бутово было что-то от этих строк. Неуловимое ощущение бунта, когда много людей говорят себе: сейчас или никогда. Какие-то сколько секунд держалось это настроение, а потом — исчезло. Но воздуха того я успел вдохнуть. Как раз прямо перед Бутыркой, перед началом срока.

Всеволоду Емелину — спасибо за веру. Она мне пригодилась.