Игрушки судьбы

она подсела к нему за стол

Она подсела к нему за стол, ноги вместе, руки на коленях, взор опущен. Привычная поза, для него, для нее. Тот же овал лица, разрез глаз, линия губ и, вместе с тем, что-то не так. Это была Лилин, девушка, которую он любит, и не она, вне стен клуба, без привычного макияжа и блестящей одежды перед ним словно сидела незнакомка. Нет, Лилин была по-прежнему прекрасна, но как-то иначе, другой, земной что ли красотой. Вэньян так ждал этого момента, сотни раз проигрывал его в воображении, а сейчас сидел, не зная, как начать. Словно не было всех этих безумных ночей вместе, и жарких объятий, и слов страсти, и просто разговоров.

— Ты пришла.

Она подняла взгляд, и опять эта нотка грусти.

— Не приходи больше в клуб, не надо, не трать деньги, если хочешь, можем встречаться здесь, нам разрешено выходить ненадолго.

— Почему? — Вэньян и сам не понимал, что хотел этим спросить: почему не приходить? Почему она пришла? Почему к нему?

Лилин налила себе чай, сделала осторожный глоток.

— Я уже не кажусь тебе такой привлекательной?

— Нет, что ты!.. — но язык не повернулся сказать, что он любит ее.

Да что же, Боги-демоны с ним такое! Лилин, его Лилин, девушка, которой он бредил последние месяцы, вот она — рядом, руку протяни, а он, словно воды в рот набрал, или чая.

— Меня ведь даже не Лилин зовут.

— Как так? — опешил Вэньян.

— Еще на входе, мы сканируем клиентов, имя, доходы, положение, история в вирте, социальные сети, все, что можно узнать, к тому же разговоры в клубе прослушиваются и, когда клиент приходит к нам, почти всегда угадываем с именем. Кто была эта Лилин? Какая-нибудь актриса? Первая любовь? Думаю, любовь, почти всегда она, не обязательно взаимная.

Вэньян кивнул.

— Как… как твоя настоящее имя?

Она грустно улыбнулась.

— Какая разница, да я и сама почти не помню. Нас выкупают у родителей еще подростками, воспитывают, изменяют, учат, и для каждого клиента я становлюсь тем, кем хочет он.

— Выкупают? Нет, продажа людей, рабство запрещено…

— Разве ты, поступая на работу и подписывая контракт, не продаешься? Разве миллионы людей не вступают в такое же принудительно-добровольное рабство? Принудительное потому что, если не продашься, тебе будет нечего есть, негде жить, заболеешь — лечить никто не станет, пропадешь — никто не будет искать. Все мы — рабы. Там, откуда я родом, это не такой уж плохой и почти единственный способ выбраться. Родители даже счастливы, если удается пристроить дочь, или сына, и им доход, и ребенок, считай, устроен.

— Ты… тебе нравится твоя… жизнь? — он хотел сказать «работа», но одумался.

Она снова сделал осторожный глоток.

— В комнате, там, в клубе, ты же чувствовал себя иначе, верно?

Вэньян кивнул.

— Внутри распыляются феромоны, гормоны счастья, немного наркотика, газа правды, средств, стимулирующих половое влечение, все в строго выверенных и почти законных количествах. Это делается для того, чтобы клиент чувствовал себя счастливым, раскованным, влюбленным, чтобы еще хотел вернуться к нам. Ты ведь хотел, верно?

Вэньян снова кивнул.

— Это не я, это все химия. Похожие средства вводят и нам, мы влюбляемся в своих клиентов, почти искренне, ибо человек часто чувствует фальшь, и «почти», потому что умом понимаем — все это неправда, и, когда он уйдет, уйдут и чувства. Но так легче, поверь, для нас и для клиентов. Наш контракт не рабство, мы можем выкупить его, все девочки собирают, и я собираю. Если повезет, годам к тридцати… но я слышала, многие, кто уже собрал, так и остаются работать, ибо больше ничего не умеют, да и что или кто их ждет в том мире.

«Я! Я тебя жду!» — хотел сказать Вэньян, но не сказал.

Его, ее чувства — это все химия, ненастоящее.

— Почему ты пришла… сюда?

Лилин, а он мысленно продолжал называть ее так, грустно улыбнулась.

— Не знаю. Я видела, как ты мучаешься, видела, что ты отдаешь последнее, ради встреч со мной, но я же знала, тебя тянет не ко мне, а ко всей этой химии, снова испытать то, что испытывал, как наркомана, я видела, что ты скатываешься и…

— Пожалела.

Она грустно улыбнулась.

— Я не знаю.

— Как твое настоящее имя?

— Мей, меня звать Мей.

— Мей, я не приду больше в клуб, я не назову тебя больше Лилин, но я прошу тебя, давай еще встретимся, здесь, или где ты захочешь. Как часто вам можно покидать заведение?

— Раз в неделю.

— Тогда на следующей неделе, в это же время, ты придешь?

— Я подумаю.

Комната за дверью была совсем маленькая, в ней помещались лишь узкая низкая тахта, да шкаф. Тахта была застелена мешковиной, невольно вспомнились годы обучения в школе Хакуун, да не думал, что когда-то снова придется ночевать так.

Я порылся и отыскал в карманах пачку крекеров, и так как кормить меня здесь явно не собирались, то распечатал и захрустел ими.

Насытившись таким образом, я выключил свет и попытался заснуть, но сон не шел ко мне. Месяц светил в окно, и луч его играл на сером полу. Вдруг, на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно — кто-то снова пробежал мимо его и скрылся. Я встал и вышел из комнаты, старухи и голована уже не было, так что я тихо покинул дом. У обрыва, что вел к морю, я заметил какое-то движение. Прячась в тени, я подошел к краю. От дома, вниз вела тропинка, и по ней спускались две тени. В одной без труда угадывался голован, хотя спина животного и была навьючена какими-то мешками, а вот вторая — высокая, гибкая, на старуху явно не походила. Подождав, пока они почти не спустились, заинтригованный я двинулся следом.

И эта ночь, когда мне не пришлось заснуть, вольно или невольно наложилась на другую, самую памятную ночь в моей жизни. Это была ночь, которая делит жизнь на «до» и «после», во всяком случае, с моей жизнью было именно так. В отличие от этой, в начале той ночи, я все-таки спал.