Игры на асфальте

23

Номер у Коновалова был огромный: как я теперь понимаю, «люкс». По площади ничуть не меньше нашей двухкомнатной квартиры, но меблирован значительно лучше: слегка протертый ковер на полу, овальные «модерные» кресла, обтянутые красным кожимитом… Теперь такие, с позволения сказать, кресла стоят в каждой захудалой парикмахерской, но тогда они были еще в новинку. Шаткий журнальный столик, тонконогий письменный стол, все новенькое, сияющее полировкой, нейлоновые гардины, тяжелые коричневые шторы. За дверью — сумрачная спальня, тоже вся в коврах и зеленых покрывалах с оборками. Роскошь, недоступная уму. Я слышал, что за один день проживания в обычных номерах платят чуть ли не по пятьдесят рублей, во сколько же обходится Коновалову это безумие «люкса»?

Кресел, правда, было всего два, одно заняла поднявшаяся раньше нас Маргарита — она успела уже скинуть свой балахон и достать бензиновую китайскую зажигалку и изрядно отощавшую «Новость». В другое усадили Максимку. Ноги его в резиновых сапогах не доставали до пола. Тоня уже успела шепнуть ему, что Коновалов — «не он», но Максимка держался скованно и смирно. Коновалов протянул Максу красное яблоко. В этом году мы яблок еще не ели. Максим вопросительно взглянул на меня, я кивнул: «Можно», он принял яблоко обеими руками, но есть не стал, так и держал его, переводя взгляд с меня на Коновалова и обратно. Для Тони и меня Коновалов принес скамеечку с мягким и тоже красным кожимитовым сиденьем, себе пододвинул от стола рабочее кресло. Коновалов был высок, длиннорук и сухощав, костюм на нем был тот самый, о котором упоминала Маргарита, светло-серый в темную тонкую полоску, отлично сшитый и немного чопорный — теперь работники кино одеваются куда небрежнее. Ярко-белая сорочка, галстук с крохотным по тогдашней моде узлом, красновато-коричневый, в тон носкам, в галстуке булавка с темным крупным камнем (думаю, что топазом) и такой же камень в золотом перстне на безымянном пальце левой руки. Словом, образец мужской элегантности, человек с картинки: «Храните деньги в сберегательной кассе», только лицо, немолодое, худое и утомленное, было как бы истрачено непрекращающейся внутренней болью.

— Ну, — проговорил он, усевшись в кресло, подавшись немного вперед и сплетя пальцы жилистых рук, — ну, Григорий, рассказывай, как это я выкрал ключ у Риты Ивашкевич, а ее бабушку убил топором и ограбил.

Я посмотрел на Маргариту. Она, закинув ногу на ногу, хладнокровно курила и демонстративно глядела в потолок, всем своим видом показывая, что происходящее ее нимало не трогает.

— Это были не вы, — сказал я Коновалову.

— Ты уверен? — с насмешкой спросил он.

— Уверен.

— Очень любезно с твоей стороны. А как вообще эта мысль пришла тебе в голову?

— Какая мысль? — переспросил я.

— Не прикидывайся дурачком. — Ноздри Коновалова дрогнули и побелели, уже по этому можно было судить, что он злится. — Я теперь должен доказывать, что в определенное время находился совсем в другом месте. И я, понимаешь ли, хочу знать, с какой стати мне это делать.

Я пожал плечами.

— Мне вы ничего не должны доказывать.

Я хотел сказать, что не нуждаюсь ни в каких его объяснениях, и так все ясно, а получилось, что он будет доказывать не мне, а в каком-то другом месте другим людям. «Ну, и ладно, — подумал я, — как сказалось — так и сказалось».

По правде говоря, я недоумевал: чего от нас нужно этому человеку? Возможно, он хотел высмеять меня и одновременно покрасоваться перед Маргаритой. Но зачем тогда злиться?

— Гриша вообще вас в первый раз видит! — заговорила вдруг Тоня, вся сделавшись пунцовою, и я с досадой на нее покосился: в вертящуюся дверь не может пройти, а туда же — лезет в дискуссию. — Это я ему сказала, что у Риты с вами встреча…

— А ты меня откуда знаешь? — быстро, как ящерица, повернулся к ней Коновалов.

— Я… — Тоня растерялась. — Я вас тоже не знаю.

Минуту Коновалов беззастенчиво в упор смотрел на нее, буквально ощупывая ее взглядом, как конюх лошадку. Под этим взглядом Тоня съежилась и как бы озябла.

— Ве-ли-ко-леп-но. — Коновалов остался доволен осмотром, оставил Тоню в покое, и лицо его кисло и весело сморщилось. — Никто меня не знает — и все гуртом кидаются на меня посмотреть. Так кто же придумал всю эту бодягу?

Словечко «бодяга» еще не успело тогда навязнуть у всех в зубах, и Тоня с Маргаритой — обе разом — фыркнули.

— Кончай ты, Андрей! — сказала Маргарита. — Если ты меня имеешь в виду, то я же тебе все объяснила. Я просто…

Она повела в воздухе дымящейся сигаретой, многозначительно посмотрела на меня. Я сохранял спокойствие: мне-то что — это уже ваши игры.

— Вот то-то и оно, что просто, — ответил, не глядя на нее, Коновалов и выдержал паузу, в продолжение которой Маргарита должна была покраснеть, но краснеть она, по-видимому, не умела. — Что мне теперь прикажете делать? Самому звонить в милицию или ждать, пока вызовут?

Мы молчали.

— Ну, лады. — Коновалов откинулся к спинке кресла. — Так в котором часу ты, Григорий, видел этого человека?

— Примерно перед обедом, — ответил я.

— Блеск и нищета, — Коновалов хрустнул пальцами. — У тебя что же, нет часов?

Я пожал плечами. Откуда у меня часы? Обычно я спрашивал время у взрослых, чтобы подгадать обед к двум, но вчера Сидоров вляпался в вар и спутал все карты. Если бы не это происшествие, мне не пришлось бы идти к Тоне чистить штаны, я не увидел бы чужое лицо в окне Маргариты, а следовательно, не столкнулся бы с Кривоносым. И не сидел бы сейчас в гостиничном номере в обществе этого ненужного мне человека.

— Ты был у меня в половине первого, — сказала Тоня, глядя почему-то не на меня, а на Маргариту.

«О боже мой, — подумал я, — ну, всем известно, что ты меня любишь, что ты готова за меня в огонь и воду. Зачем же это на каждом шагу демонстрировать? Тогда уж повесь на шею табличку: «Люблю Кузнецова» — и так ходи».

— Без пятнадцати час пошел к Ивашкевичам, а вернулся через полчаса. И опять ушел. А в три часа мы пошли тебя искать…

— Никому не интересны эти подробности, — оборвал ее я, и Тоня посмотрела на меня округлившимися от изумления глазами.

— Вот это другое дело, — одобрительно сказал Коновалов. — Значит, без пятнадцати час, и так далее. Но на этот срок у меня, хорошие мои, бесспорное алиби. Знаете, что такое алиби?

Мы, разумеется, знали — все, за исключением Максима. Но Максим сидел тихо, держа в обеих руках яблоко, и серьезно смотрел на Коновалова.

— Посмотрите-ка, — Коновалов сухо улыбнулся, — малыш меня так и просвечивает. Как тебя звать, бесстрашный ловец рецидивистов?

Максимка ответил.

— Как полагаешь, Максим, похож я на грабителя?

— Да, похож, — тихо сказал мой братишка и, зашевелившись, положил яблоко на стол. Он и принял это яблоко из одной только вежливости, чтобы не обидеть человека, который вызволил нас в вестибюле.

Тоня охнула, Маргарита захохотала, а я сердито зыркнул на Макса, и он ответил мне растерянным взглядом: а что такого особенного? Спросили — ответил.

— Ну, вот видите, не все так просто, как кажется, — без тени улыбки сказал Коновалов. — Мнение ребенка обжалованию не подлежит…

— Он имел в виду, что вы внешне похожи… — вставил я.

— Это мне как раз и не нравится. Где-то по Москве ходит человек, похожий на меня как две капли воды…

Коновалов выжидающе повернулся ко мне.

— Нет, зачем «как две капли воды»? — возразил я. — Может быть, я неточно описал…

— Очень точно, — перебила меня Маргарита. — Один к одному Андрей Коновалов.

— Ну, словесный портрет — штука слабая, — задумчиво сказал Коновалов, — он срабатывает только в детективах. Скажи, Гриша, на какого-нибудь киноактера этот человек похож?

Я подумал.

— Немного на этого, из «Карнавальной ночи». «Есть ли жизнь на Марсе…» Только моложе.

Все засмеялись. Фильм «Карнавальная ночь» был настоящим событием в тогдашней жизни, остряки раздергали его текст на цитаты, песни из «Карнавальной ночи» были у всех на слуху. Странно и грустновато сейчас вслушиваться в слова этих песен, такие непоправимо старомодные: «Всем хорош тот славный парень был…» Да о чем говорить? Даже строчки: «Наши чувства крепки, как степные дубки» — не вызывали в те времена ни у кого улыбки.

— И не такой смешной, — поспешил я добавить, потому что лицо Кривоносого стало быстро гаснуть у меня в памяти, уступая место лицу ни в чем не повинного актера Филиппова. — Более… более…

Я хотел сказать «более благообразный», но слова нужного у меня не нашлось.

— Остается вспомнить, — заговорил Коновалов, — нет ли среди друзей семьи Ивашкевичей кого-нибудь похожего на актера Филиппова.

Маргарита нахмурилась, припоминая, погасила сигарету и стала тут же вытряхивать новую. Коновалов быстро перегнулся через стол и отобрал у нее пачку.

— Ну, во-первых, сам Филиппов у нас бывал… — недовольно сказала Маргарита. — А больше никого такого нету.

— А почему обязательно искать среди знакомых? — спросил я с вызовом.

Мне стало обидно: ищешь, ищешь, ломаешь себе голову, и вдруг какой-то великовозрастный балбес вламывается в игру, как хозяин. Очень мне не понравилось, как Коновалов отобрал у Маргариты пачку: слишком по-хозяйски это у него получилось. И она не удивилась — ни вот на столечко.

— Да потому, что этот человек кое-что знает, — уверенно ответил Коновалов.

Я пожал плечами: что такого особенного знает Кривоносый? Ничем он не проявил своего знания.

— А повтори-ка, пожалуйста, слово в слово, о чем ты его спросил, — потребовал Коновалов.

— «Позовите, пожалуйста, Женю», — угрюмо сказал я и представил себе: вот я стою на площадке, Кривоносый в дверях, только лицо у него теперь совершенно определенно из «Карнавальной ночи».

— Ну, и что он тебе ответил? — настаивал Коновалов.

Я поднапрягся: вспомнить это было не просто.

— «Женя твой на даче и вернется не скоро, если, конечно, погода…»

— Так, — остановил меня Коновалов. — Ты уверен, что он сказал «Женя твой», а не просто «Женя»?

— Ну, уверен, — пробормотал я. — А какое это имеет значение?

— Он же мог сказать «твоя Женя», — быстро сказала Тоня и осеклась, встретив мой хмурый взгляд.

— Правильно, хорошая моя, — проговорил Коновалов, отчего Тоня вновь зарделась и потупилась. — А ты, Григорий, не смотри так грозно. В доме есть мальчик и девочка, имя «Женя» годится для обоих…

И Коновалов стал оживленно объяснять мне то, что я давным-давно уже понял.

— Откуда постороннему знать, кого ты имеешь в виду? Парень ты взрослый, вполне можешь ходить в гости к девочкам. Разве не так?

— Он предпочитает, чтобы девочки сами к нему ходили, — заметила Маргарита, но Коновалов оставил ее реплику без внимания.

— Значит, — торжествующе заключил Коновалов, — этому человеку прекрасно известно, кто есть кто в этой семье. У него лицо было не мучнисто-белое, надеюсь?

Я не мог не оценить его юмора: всякому известно, что мучнисто-белыми бывают лица у преступников, совершивших побег с отсидки.

— Нет, нормальное, с загаром.

— Родители Риты сейчас на съемках, если не ошибаюсь, в Сочи?

— В Сочи, — подтвердила Маргарита.

— Так прокрути, Григорий, сначала самую естественную версию, — сказал Коновалов. — Допусти, что знакомец твой проездом из Сочи, Маргарита о нем ничего не знает, а ключ ему дала, например, Ольга Степановна.

«Ольга Степановна — так зовут Женькину маму, — сообразил я. — И Маргаритину, естественно. Спокойно, Григорий, в присутствии неглупых людей ты тупеешь, это опасный симптом».

— Ну, хорошо, — сказал я, — а ящики, а письма? Или Маргарита вам ничего не сказала?

— С ящиками, хороший ты мой, нужно будет сейчас разобраться. Позвонить Александре… Александре…

Коновалов вопросительно посмотрел на меня.

— Матвеевне, — подсказала Маргарита.

Мне показалось, что она только сейчас начала о чем-то, помимо бумаг, беспокоиться. Во всяком случае, во взгляде, который она устремила на своего потенциального режиссера, появилось что-то жалобное. О господи, неужели человеку так невтерпеж сниматься в кино?

Я был несправедлив к Маргарите: так мне самому теперь бывает невтерпеж сесть и опустить пальцы на клавиши пишущей машинки, особенно когда обстоятельства этому мешают. А разве обстоятельства не мешали Маргарите? В ее семье все взрослые весьма прохладно относились к ее кинематографическим амбициям, а ведь она, несомненно, чувствовала свои силы — и, естественно, искала возможности себя показать.

— Вот именно, Александре Матвеевне, — безжалостно игнорируя Маргариту, продолжал Коновалов. — Позвонить — и прямо спросить, оставила она что-нибудь в этих ящиках или нет. А не ехать на очную ставку… да еще с милицейским свистком.

— Я нечаянно, — проговорил Максим.

Он, оказывается, не пропустил ни одного слова и «алиби» наверняка тоже запомнил. Теперь придется ему объяснять, а это, можете мне поверить, не так-то уж просто. «Алиби — это когда…»

— Если там лежало что-нибудь ценное, — холодно взглянув на Максимку, продолжал Коновалов, — что-нибудь, чем Александра Матвеевна дорожила, вряд ли она оставила бы это в пустой квартире на целое лето. Впрочем, все это — лишь мои предположения. Ну, так как же? Будем звонить?

Я посмотрел на Маргариту. Она с упреком глядела на Коновалова, такая тихая, скромная, в сером костюмчике, который я заставил ее надеть. И Коновалов сжалился над нею.

— Иди сюда, Рита, радость моя, — сказал он, вставая и подходя к письменному столу. — И сделай то, что давным-давно должна была сделать.

Маргарита медленно поднялась. Она сейчас играла — играла послушную и в то же время лукавую девочку.

— А что я буду говорить? — спросила она.

— Да что хочешь. Авось найдешься.

Соединили не сразу. Маргарита долго стояла с трубкой в руках — мне показалось, что ей хочется опустить трубку на рычаг и с облегчением сказать: «Никто не подходит». Коновалов вернулся к журнальному столику, сел в ее кресло и закурил ее сигарету. А мы с Тоней и Максимкой ждали, что произойдет у нас за спиной. Но молчание было такое долгое, что я не выдержал и повернулся.

— Женька? Бабушку позови, — быстро проговорила Маргарита. — Ай, отстань, не твое дело. Я сказала — бабушку.

Снова молчание. Маргарита села на стол, положила трубку на колени, вздохнула. Мы ждали.

— В саду, с георгинами возится, — с извиняющейся улыбкой сказала Маргарита — и тут же, подхватив трубку, заговорила громким капризно-веселым голосом: — Бабуля? Это я. Да, да. Ну, что ты хочешь сказать? Нужно было — и уехала. Нет, на двухчасовую не успею. Да, из дома, — она быстро взглянула на нас. — Хорошо, забегу в кафетерий. У меня к тебе вопрос. Я случайно зашла в твою комнату… просто посмотреть, не открыта ли форточка. У вас тоже дождик идет? Да, да, ливень ужасный. А зачем же ты под дождем? Поломало? Ужас какой… Да, так что я у тебя хотела спросить? Уже позабыла…

Коновалов пустил струйку дыма в потолок и тонко улыбнулся.

— Ах, да, — небрежно сказала Маргарита. — У тебя тут в секретерах верхние ящики приоткрыты, так надо? Да нет, я ничего не имею в виду, я просто спрашиваю. Ну, что значит — «как приоткрыты»? Просто чуть-чуть, и пустые. Ой, бабушка, какая ты, ей-богу!..

Она страдальчески и демонстративно вздохнула («Господи, сколько же нужно терпения!»), переложила трубку из руки в руку.

— Я повторяю: я-ни-че-го-не-и-щу. Просто зашла посмотреть. А бумаги твои где?

Молчание.

— Ах, вот как… — Маргарита посмотрела на меня и погрозила кулаком. — Ну, и молодец, ну и правильно, мало ли что… А я ничего и не думала. Проявила бдительность, да. Ротозей — находка для злодея. А ты скажи мне спасибо… Пожалуйста, бабуленька. Нет, писем нет. Денег у меня навалом. Ну, ладно, целую. Целую тебя в обе щечки.

Маргарита бросила трубку.

— Фу! — сказала она. — Камень с плеч. А ты, проклятый Гришка…

Она кинулась ко мне, хотела схватить меня за ухо, я увернулся, тогда она стукнула меня кулаком по спине.

— Из-за тебя всю ночь не спала! Выдумщик несчастный!

Я покосился на Коновалова — он сидел с непроницаемым любезно-внимательным лицом, держа сигарету на отлете, чтобы дым не слезил глаза. Столбик пепла упал ему на колено, но он этого не видел.

— И все равно мы его поймаем! — промолвил Максим, неодобрительно глядя на Маргариту.

А Тоня ничего не сказала, но по ее лицу видно было, что она очень за меня переживает. Действительно, положение у меня было дурацкое, но, как всякий человек, попавший в дурацкое положение, я злился на Тоню именно за то, что она мне сочувствует. Что оставалось мне делать? Вскочить и, рванув рубаху на груди, завопить: «Да был же он, был Кривоносый! И обещал мне дать пинка!» Но я не стал шуметь и объясняться. Я молча встал, пошел в тамбур к выходу и снял с вешалки свою куртку. Ладно, сказал я себе, не верят — не надо, я им всем еще докажу. Всем выгодно, чтобы я остался дурак дураком: посмотри́те, как успокоились Маргарита и Коновалов! Ну, а мне это вовсе не выгодно. И не успокоюсь я, пока не докажу, что я прав.

— Так я не понял, — проговорил после паузы Коновалов. — С бумагами что, все в порядке?

— В полнейшем! — ликуя, ответила Маргарита. — Она их сдала на хранение в музей.

— Предусмотрительная женщина, — заметил Коновалов и обратился ко мне. — Ну как, Григорий, вопросы есть?

Я покачал головой.

— Ну, вот и ладушки, — Коновалов положил сигарету на край пепельницы и, потянувшись, нажал кнопку звонка в стене. — А сейчас мы выпьем лимонаду — за успешное завершение следствия.

— Нет, нам домой пора, — коротко ответил я.