Инженер и Постапокалипсис

Глава двенадцатая. Плохой доктор.

Шел, еле перебирая ноги. Меня не покидало ощущение удушья, нехватки свежего воздуха: после того, как Морган несколько раз пытался задушить меня, каждый вдох отдавался режущей болью в горле.

Сил почти не осталось, ни физических, ни, тем более, моральных: хотелось просто сесть на пол, закрыть голову руками и забыться — но понимал,промедление подобно смерти, нужно было уходить и как можно скорее.

«Надо хотя бы определиться, куда идти, — думал, переступая обломки деревянной мебели, разбросанные по полу, и обходя наставленные повсюду заграждения, — если мне удастся выйти на улицу, покинуть территорию клиники будет совсем непросто — весь периметр огорожен высоким забором с колючей проволокой под напряжением. Да и видеонаблюдение там повсюду».

И все же, несмотря на то, что перспектива спастись была очень и очень туманной, от одной мысли о том, что могу оказаться вне этих жутких стен, на улице, мое измученное бесконечным страхом сердце забилось чаще. Постарался отогнать эти мысли, чтобы не терять бдительность.

«Наверняка здесь еще остались сотрудники, оперативники, в первую очередь. Им мне ни в коем случае нельзя попадаться на глаза, — остановился, размышляя, куда повернуть, и посмотрел на свою испачканную кое-где в крови одежду, — надо бы переодеться — оперативники меня просто застрелят, если увидят. Хотя, с другой стороны, пока одет в эти обноски, пациенты принимают меня за своего и не трогают. Во всяком случае большинство из них».

Остановившись возле очередного старого окна, оснащенного мощными двойными решетками, стекла которого из-за толстого слоя пыли почти не пропускали свет, тяжело вздохнул. На улице было светло, хотя из-за ужасного состояния стекол не мог разглядеть, что там располагалось. Одно знал точно: когда окажусь там, меня будет очень сложно не заметить. Правда заключалась в том, что мне лучше было дождаться темноты, которая скрыла бы меня от посторонних глаз. Самому же мне она была не помехой благодаря прибору ночного видения, который снял со шлема убитого Полтергейстом оперативника еще в лаборатории. И все же не рисковал подолгу оставаться на одном месте.

Пройдя еще какое-то расстояние в полумраке этого заброшенного корпуса, забрел в тупик — единственная дверь впереди была заставлена огромным количеством старой сломанной мебели. Складывалось впечатление, что тот, кто был внутри, а это мог быть только Морган, всеми силами хотел уберечься от того, что находилось снаружи. Поворачивать смысла не было, потому принялся оттаскивать мебель от двери, чтобы можно было пройти дальше. Пока занимался этим, у меня складывалось ощущение, что прошла целая вечность — такой тяжелой и неподъемной была ноша. Было очевидно, серьезно ослабел за одну только неделю этих издевательств, но меня это мало волновало в тот момент; главное, должен был рассчитать силы на то, чтобы спастись и не упасть от изнеможения. Но когда распахнул дверь, то, что открылось мне, моментально заставило меня позабыть обо всем.

Первым, что почувствовал, стало дуновение прохлады в лицо, а затем осознал, что стою перед открытым проходом во внутренний двор клиники. Все происходящее казалось мне нереальным, казалось, что сейчас снова очнусь в крохотной камере без окон, прикованный к жесткой металлической койке. О, это было слишком жестоко даже для моих мучителей. Сделал шаг вперед через порог, и ноги утонули в высокой некошеной траве. Мои нервы сдали во второй раз. Медленно опустился на колени, дотронувшись рукой до холодной сырой земли, и зарылся в нее пальцами. Не веря, что это действительно происходит со мной, опустился еще ниже, сорвал с головы прибор ночного видения, прикоснувшись лбом к земле, подобно мусульманину, совершающему намаз, а затем вообще лег на бок, закрыв глаза и прижавшись к ней щекой и губами. На глаза против моей воли опять стали наворачиваться слезы, пытался сдерживать их, но они текли сами собой, не управляемые мной. Словно в забытье, несколько раз поцеловал землю, пытаясь вжаться в нее еще сильнее — ее холод ощущался мной, как самое нежное и любящее тепло, жесткость — как ласковое прикосновение любимой. Гладил ее дрожащими руками, сжимая молодые ростки между пальцами, и вдыхал сладкий аромат сырой травы. Для меня он был слаще всего остального в мире.

Обманывал себя, когда мысленно обещал себе, что выберусь из этого ада на земле, этот обман был необходим, чтобы не сползти за грань безумия, но все же это был именно обман. Не надеялся больше прикоснуться к земле, не надеялся вдохнуть прохладный свежий воздух, даже просто увидеть небо не надеялся… знал, рано или поздно они добьются своего, и стану неотличим от тех несчастных пациентов, которые лежали в отделении, где работал. Бесконечные истязания сделали бы свое дело.

Теперь же словно умер. Мое сознание оказалось не в силах сразу воспринять все то, что испытал, потому просто лежал на земле, свернувшись на боку, из моих глаз текли предательские слезы. Сколько же слез пролил за это короткое время… Даже в детстве почти никогда не плакал, а тут… знал, моя психика уже никогда не будет прежней.

Не знаю, сколько времени прошло, пока так лежал. Наконец, приоткрыл глаза и перевернулся на спину, раскинув руки и устремив взгляд в мутную даль, где должно было располагаться небо. Но его не было — все вокруг застилал глубокий беспроглядный туман. Поднял руку вверх, и она утонула в серой мгле, мог с трудом рассмотреть ее очертания. На деле, мне в жизни не доводилось видеть такой туман, он был подобен разлившемуся морю, почти жидкий, вязкий… Дотянулся рукой до лежавшего поблизости прибора ночного видения и снова закрепил его на лбу, опустив окуляры на глаза: предполагал, через инфракрасное излучение можно будет разглядеть хоть что-то, но в реальности так видно было даже хуже. Подняв окуляры вновь, медленно встал с земли, раздумывая, что же делать дальше.

Сложно было даже понять, в каком направлении двигаться: сквозь туман не проступал даже силуэт корпуса самого здания. Медленно побрел вперед. Через легкий шелест травы под ногами различил еще какой-то неясный звук — нечто, отдаленно напоминавшее то ли лязг металла, то ли звон цепей… Остановился, прислушиваясь, но не смог даже понять, откуда происходил этот звук, казалось, что звенело у меня в голове.

«Опять Полтергейст?» — с тревогой подумал.

Все это время всеми силами отгонял мысли о Полтергейсте, вот и в этот раз просто стиснул зубы и пошел дальше, правда, чуть ускорив шаг.

Уже очень скоро смог убедиться, что помимо меня на улице находились еще люди, все они, на мое счастье, были пациентами клиники.

Первым, кого встретил, был одиноко сидящий на асфальте около высокой решетки лысый паренек с ужасно изуродованными руками. Обратился к нему несколько раз, безуспешно пытаясь привлечь его внимание, но это был совсем безнадежный больной: он никак не реагировал на мои слова, вперив пустой бездумный взгляд в одну точку перед собой.

Следующий пациент стоял возле стены, то и дело намеренно ударяясь об нее головой.

— Тихо-тихо-тихо. Не надо делать этого, — негромко проговорил, отводя его под руку подальше от стены и укладывая на скамью, — голова потом болеть будет, — на его лбу уже была настоящая рана, — ложись вот тут, положи руку под голову и отдохни немного. Все хорошо.

В ответ опять получил лишь бессмысленный взгляд — очевидно, поблизости располагалось совсем тяжелое отделение. Задумавшись об этом, пошел дальше, но не успел отойти даже на три метра, как споткнулся обо что-то. Первым, что увидел, оказавшись на земле, стала человеческая голова, лежавшая отдельно от тела… Самого тела нигде видно не было.

В ужасе отскочил.

«Опять?! — пронеслось в моей голове. — Опять Полтергейст?»

Бросив полный жути и отвращения взгляд на страшное зрелище, отметил, эта голова была будто оторвана от тела, неровно, грубо. Это казалось диким и немыслимым, но меня невольно посетило подозрение, что этого человека убил не Полтергейст, а кто-то иной… К тому же тела не было рядом…

«Это он, больше некому… Меня он не тронет. Не тронет», — попытался как-то успокоить себя и пошел дальше, но ощущение ужаса уже вновь не покидало меня.

Рядом обнаружилась еще одна голова, затем еще одна…

«Что здесь происходит?! Да куда иду вообще?!» — озираясь по сторонам, подумал. Страх нарастал внутри меня с каждым шагом. Прошел еще какое-то расстояние и опять наткнулся на лежавшего на скамье пациента, которого и оставил в таком положении.

«Да я кругами хожу!» — ко мне пришло осознание собственной беспомощности. Густой туман и отсутствие нормальной ориентации в пространстве заставляли мой измученный разум рисовать какие-то пугающие образы: мне казалось, что сейчас откуда-то сбоку на меня кто-то набросится. Хотелось бежать быстрее, и побежал, гонимый страхом, но пробежав еще метров десять и просунувшись в пролом в решетчатом ограждении, остановился, понимая, что это никуда не приведет. Заблудился и не понимал даже, где нахожусь. Вернуться туда, где был Морган, уже не представлялось возможным, потому опустился на асфальт, не зная, что делать.

Осмотрелся в отчаянии по сторонам, и мое внимание привлек неясный огонек, мерцающий где-то вдали. Это был единственный ориентир, спасительный маяк — сразу поднялся на ноги и побежал на свет, подобно мотыльку, заблудившемуся во тьме.

— Dear dying lamb, thy precious blood shall never lose its power… — донеслось до меня странное тихое пение, исходившее оттуда, — till all the ransomed church of God be saved to sin no more… Be saved to sin no more…

«Что это? — замер в страхе. — Мне это кажется? Я схожу с ума».

Такие псалмы можно было услышать на воскресной службе в часовне, но никак не в психиатрическом специнтенсиве.

Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, подступил ближе, и сквозь туман передо мной проступил силуэт сидящего на коленях лысого мужчины, возле которого лежало обезглавленное тело человека, одетого в одни только потертые штаны. Сбоку лежал ручной фонарь, свет которого и привлек меня. Мужчина, сидевший перед телом, спокойно, абсолютно безбоязненно окунал пальцы в огромную лужу еще свежей крови убитого, и выводил ей, как краской, что-то на асфальте, продолжая благоговейно напевать:

— E'er since, by faith, I saw the stream thy flowing wounds supply, redeeming love has been my theme, and shall be till I die… And shall be till I die…

Должно быть, был недостаточно тих, потому как, когда приблизился, мужчина отвлекся от своего безумного занятия и обернулся, посмотрев на меня. Уже и так догадался, кто это был, в этой клинике есть только один пациент, столь одержимый верой — тот самый священнослужитель. Сейчас он сидел передо мной.

— Сын мой! — с неподдельной радостью выпалил пациент священник и вскочил на ноги с невиданной прытью, взяв меня трепетно за ладонь обеими своими руками. — Хвала Господу Нашему! молился за твое спасение, верил, что Он убережет тебя!

Устало выдохнул и тоже измученно улыбнулся. Хоть кто-то, кто не желает мне зла, был рядом. Конечно, в памяти сразу всплыла страшная картина того, как в отчаянии звал его на помощь и тянул к нему руки, когда охранники тащили меня в подземную лабораторию. Он не помог мне тогда, хотя молил его об этом, но не мог злиться на него: в его больном понимании то, что случилось со мной, было благом.

— Тоже рад тебя видеть, дружище, — отозвался на его слова, стараясь не смотреть на мертвое тело под ногами, — и рад, что с тобой все благополучно. Как же ты здесь оказался?

— Я шел на Его Зов, — негромко проговорил он, заглядывая мне в лицо, как обычно, — ты видел Его? Ты видел Полтергейста, сын мой?

Опустил голову. Полтергейст. Хотел бы ответить «нет», но… всеми силами пытался не думать о нем, прогонял навязчивые мысли и воспоминания из головы, но отрицать это было бессмысленно — он существовал. Был реален. Видел его, говорил с ним, даже смог дотронуться до него в каком-то смысле… Нужно было признать тот факт, что такова была новая грань реальности, с которой столкнулся, она была вне моего понимания, но должен был принять ее, несмотря на это. Не знал, чем был Полтергейст, но он БЫЛ. Существовал. Значит, он не являлся сверхъестественным, потому как сверхъестественного в мире не существует.

— Видел, — опустив голову, сказал, и священнослужитель моментально просиял.

— Аллилуйя! — воздев руки к сокрытому в тумане небу, воскликнул он. — Все случилось так, как должно было случиться, все страдания были не напрасны, сын мой! Скоро твой путь станет ясен, Он направит тебя Своей Дланью!

У меня не было сил слушать его религиозные восклицания, тем более, в той ситуации, в которой оказался, потому сразу решил увести разговор в другое русло. Осмотревшись по сторонам в очередной раз в бесплодных попытках разглядеть хоть что-то, сказал:

— Отец, мне нужна твоя помощь. Не знаю, где мы находимся, но ты ходишь по всей территории комплекса. Скажи мне, где мы сейчас хотя бы примерно?

— Это внутренний двор, сын мой, здесь бродят многие мои прихожане, которые выбрались из тюремных камер или процедурных кабинетов медицинского блока. Полтергейст дал свободу их телам, но без веры они так и обречены блуждать во тьме, — с придыханием произнес он.

Призадумался — к сожалению, мало что мог сказать о расположении этих корпусов относительно административного блока.

— Ладно, — ответил, переведя уставший взгляд на сияющее от счастья лицо священнослужителя, — давай поищем вход в здание, и там ты покажешь мне, как оттуда добраться до административного блока.

— Сын мой, тебе нельзя уходить сейчас, — вполне серьезно заявил мне на это он, — ты же уже видел Господа Нашего Полтергейста. Твое место здесь, рядом с Ним. Он не просто так уготовил тебе такую судьбу, твое истинное предназначение откроется тебе уже совсем скоро!

— Священнослужитель, тебе кое-что скажу, — упавшим голосом отозвался, — сам буду принимать решения, куда мне идти и с какой целью. Отсюда нужно уходить, и если ты этого не понимаешь, то я — понимаю. Поэтому давай. Идем со мной. И прошу тебя, не надо мне ничего больше говорить о Полтергейсте. Слишком многое пережил.

— Не гневи Господа, сын мой, — с непривычной строгостью сказал на это отец священнослужитель, и в его глазах даже мелькнула какая-то странная искра. — Он избрал тебя Апостолом среди сотен Своих рабов. Это — тяжкий крест, но и великая Благодать, ты должен вынести все, что Он начертал тебе.

— Тебе уже говорил: не собираюсь становиться ничьим апостолом, найди себе кого-то другого, — все еще довольно терпеливо, даже не зная, откуда на это берутся силы, сказал, — послушай меня, — вздохнул, понимая, что придется потратить еще время. — Полтергейст — это не совсем то, что представляешь себе ты. Он не бог и даже не дух, не призрак. Знаю, это звучит дико, но Полтергейст, на самом деле, — такой же человек, как ты или я… Вернее, он управляется простым человеком. Видел его… Это несчастный человек… Его обрекли на медленную и мучительную смерть, и он, скорее всего, это понимает. Им движут простые человеческие побуждения, такие как злоба на своих палачей и страх перед новыми мучениями. Но он способен и на сострадание, на милосердие. Его чувства просты и понятны, в них нет ничего неземного. Ты считаешь, что он бог, но он на самом деле простой человек, измученный, изувеченный физически и нравственно, но человек. И имя у него самое простое — Блэкмор. Полтергейст — это его продолжение, он управляет этим белым туманом из своей капсулы перед морфогенетическим двигателем. Не знаю, как мои коллеги добились этого, но это — факт. Это — какая-то технология, возможно, как раз то, чем они тут все это время и занимались. Говорил с этим Блэкмор, пытался вытащить его из капсулы, но не смог, а затем появился Полтергейст и уничтожил всех, кроме меня, потому что Блэкмор понял, что не желаю ему зла. Нет никакой церкви Полтергейста, никакого Евангелия Песка — есть технология. Ты все неправильно понял.

Молчавший священнослужитель стиснул зубы, смотря на меня уже с нескрываемой злостью, он и не думал прислушиваться к моим словам. Все понял и уже подготовился к любым возможным выходкам.

— Как смеешь ты наводить хулу на Святое Имя Его?! — с настоящим гневом выкрикнул он, бесстрашно вперив в меня взгляд своих до того добрых глаз. — Запомни, нет греха страшнее, чем увидеть Бога и намеренно отринуть Его! Слепота и неведение — не есть грех, но отрицание Святого Учения — это предательство Господа Нашего! Покайся, пока не поздно, ибо расплата за этот грех будет велика!

— Да пойми же ты, — отозвался, хотя внутри прекрасно чувствовал, что его не переубедить, — ему не нужно это все. Он не нуждается в поклонении, в песнопениях, в апостолах, в твоих молитвах — он их даже не слышит! Уверен, он даже не подозревает, как ты его обожествил. Сейчас нужно думать не об этом, а том, как выбираться из клиники, потому что эти мерзавцы направят сюда все вооруженные силы, которые у них имеются. Нас всех просто убьют, ты это понимаешь?

— Безбожная ересь! — сжав кулаки, прокричал отец священнослужитель. — Всевышний избрал тебя Апостолом, а ты отверг Его, вычеркнул из своего черного сердца! Встал на сторону дьявола! Покайся, еретик! Покайся, пока не навлек на себя Его праведный гнев! Отрекись от грешных слов своих, ибо исходят они от нечистого!

— Так, а ну успокоился, — строго сказал, не повышая, тем не менее, голос, — не намерен больше это слушать.

Попятился, но он схватил меня за руку.

— Никто не уйдет отсюда, пока не исполнится Воля Божья! — в религиозном помешательстве закричал пациент в одежде священника.

— Ты меня еще за руку похватай! — крикнул в ответ на него, вырываясь из его хватки. — И только попробуй воспрепятствовать своими бреднями спасению других пациентов! Всем расскажу, что такое Полтергейст на самом деле, всем, кого встречу! Чтобы никто более не велся на твои уловки!

От возмущения священнослужитель открыл рот, не в силах ничего ответить.

— … не позволю тебе распространить сию безбожную ересь! Праведные спасутся, а грешные будут гореть в огне! — отойдя от шока, прокричал он, срывая голос. — Господь покарает тебя за то, что ты встал на сторону дьявола, всеочищающим огнем Он выжжет ересь из твоей пропащей души! Лишь телесным страданием искупишь ты грех свой, ибо нет греха страшнее и ужаснее, чем предательство Творца!

— Сказал же: успокоился — иначе тебя сейчас успокою! — выйдя из себя, буквально проорал на него, отчего он, наконец, испугался и стих.

В глазах священника по-прежнему читался плохо контролируемый гнев, но вступать со мной в открытую конфронтацию он не рисковал, слишком уж неравные были силы. Осмотрел его с ног до головы, решая, что с ним делать, но потом все же просто попятился назад, пока туман не скрыл от меня его фигуру вместе с мертвым телом у его ног. Только тогда позволил себе развернуться, быстрым шагом направившись дальше.

«Вот тебе и тихий верующий, — держась за голову, подумал, — никому нельзя доверять».

Передо мной из тумана вынырнул одинокий деревянный сарай, служивший, по-видимому, в качестве склада садового инвентаря. Но не успел подойти к его двери, как сзади меня раздалось негромкое:

— Сын мой.

«Что опять такое?» — с недовольством подумал, оборачиваясь — и тотчас же получил по голове тяжелым тупым предметом…

Некоторое время спустя…

Начал постепенно приходить в себя.

Голова шла кругом, глаза отказывались фокусироваться, а в запястьях, плечевых суставах и мышцах спины почему-то ощущалась тупая ноющая боль. Тошнота была невыносимой, казалось, что меня сейчас вывернет наизнанку. С трудом разодрав закрывавшиеся глаза, наконец осознал, что вижу свои собственные ноги, едва касающиеся носками деревянного пола, а моя голова в бессилии повисла на груди. Не сразу понял, как такое вообще возможно, но потом до меня дошло леденящее кровь понимание того, что подвешен над полом за связанные над головой руки!

Неконтролируемый страх ударил мне в голову, в груди что-то словно сжалось, поднял голову и в ужасе осмотрелся по сторонам. Находился, судя по всему, внутри того самого сарая, возле которого меня и оглушили ударом. По стенам был развешан различный садовый инвентарь, вроде лопат разных форм и размеров, секаторов и мотыг, в углу покоилась бензиновая газонокосилка, какие-то толстые канаты, ведра и канистры, возле которых крутился этот самый священнослужитель. Вспомнил, именно он ударил меня, подобравшись сзади, после неожиданно вспыхнувшего конфликта, но как ему удалось затащить меня сюда, да еще и подвесить над полом — оставалось неясным. На самом деле это было совсем не важно… Поднял голову вверх и осмотрел свои руки, которые были обмотаны крепкой веревкой, перекинутой через перекладину. Естественно, попытался освободиться, но ослабить путы или выгнуть кисть должным образом не получалось, только привлек внимание проклятого священнослужителя к себе.

Он обернулся, смиренно сложив руки на уровне живота, что сейчас выглядело, как насмешка.

— Ты зачем делаешь это?! — на одном дыхании выпалил, уставившись встревоженным взглядом на него.

— Я пастырь, сын мой, мой долг — заботиться о спасении моих прихожан, даже если это — заблудшие души, — спокойным, но твердым голосом пояснил он.

— Какого черта?! — не выдержал, меня захлестнуло возмущение, граничащее с гневом. — Какое, к чертовой матери, спасение?! Отвяжи меня! Немедленно!

— Ты совершил чудовищный грех, сын мой, — строго заявил этот священнослужитель, — но Господь милостив, Он любит всех нас, даже самых падших и недостойных. Он же не отвернется и от тебя.

— Что ты несешь? — воскликнул и снова принялся изо всех сил дергать руками, чтобы хоть как-то ослабить тугие узлы.

Священнослужитель никак не воспрепятствовал этому, только отвернулся вновь.

— Ты что задумал?.. Ты зачем меня затащил сюда? — с ощутимой тревогой в голосе спросил, наблюдая, как он что-то готовит в углу, стоя спиной ко мне.

— Нет греха страшнее, чем намеренно отвергнуть Бога, но не оставлю тебя, ибо таков мой крест. Спасти твою заплутавшую в силках дьявола душу можно только одним способом, — серьезно отозвался он, не оборачиваясь ко мне, — ты познаешь телесное страдание, которое очистит тебя от тягот грехов, и лишь тогда твоя душа будет спасена.

Мороз пробежал по моей спине, голова будто начала кружиться еще сильнее. Все иные звуки и образы вокруг исчезли, остался наедине с жутким осознанием того, что сейчас этот психически больной будет делать со мной что-то ужасное, причинять мне боль.

— Отпусти меня, — обомлев и понизив голос, произнес, смотря на его фигуру.

— Покайся, сын мой, — прозвучал его ответ.

Времени на раздумья или упрямство не было: находился в огромной опасности. Почему-то только сейчас до меня дошло, что все это время совершал непростительную для человека с моим опытом работы ошибку — недооценивал его, опрометчиво полагая, что раз ему позволили бродить повсюду, он не представляет угрозы. Меня сбили с толку другие сотрудники компании, не обращавшие на него внимания… Другие… Да, сам виноват! Надо было думать своей головой! Почему был таким легкомысленным? Ведь не просто же так его определили в клинику для психически больных преступников, в специнтенсив!

— Я… каюсь, — неуверенно проговорил, — говорил неправильные, неуважительные вещи. Мне очень жаль, что вел себя таким образом, оскорбляя Полтергейста. Прости меня.

— Господь простит, — ответил бесстрастным тоном психически неуравновешенный, — ты отрекаешься от своих гнусных богохульств?

— Да, отрекаюсь, — немного подумав, сказал, с нараставшей тревогой смотря на его странные приготовления к чему-то неизвестному.

— Хорошо, сын мой. В таком случае, для твоей души еще есть надежда на спасение, — с удовлетворением произнес священнослужитель и повернулся ко мне с зажатой в руке канистрой из-под бензина…

Осознание его истинных намерений обрушилось на меня, накрыв с головой нечеловеческим ужасом. Он собирался меня сжечь живьем…

— Нет… нет, нет… Священнослужитель… пожалуйста, не надо… — широко распахнув глаза от неимоверной жути, сбиваясь, протянул.

Все происходящее казалось чем-то нереальным, как будто смотрел на себя со стороны. Только сейчас ощутил, как больно впивалась веревка в кожу…

— Сказано в Евангелии от Матфея: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь», — слишком спокойно, чтобы считаться нормальным, ответил священнослужитель, — огонь уничтожит твою грешную плоть и освободит от его гнета твою душу. Страданием своим искупишь ты вину свою и предстанешь перед Господом Нашим, — он начал откручивать крышку канистры.

— Нет, священнослужитель! Священнослужитель, пожалуйста!.. — теряя голову от захлестнувшего меня ужаса, прокричал, отчаянно пытаясь вырваться. — Пожалуйста!.. Умоляю тебя, не делай этого! Господи! Нет! Нет!.. Не делай! Такой же человек, как и ты, за что ты обрекаешь меня на такое?!

— Делаю это ради твоего спасения, сын мой, ибо люблю тебя отеческой любовью, — невозмутимо отозвался этот безумец, начиная обливать бензином все вокруг.

— Нет! Нет! — взмолился, извиваясь в бесплодных попытках освободиться. — Ради всего святого!.. Пожалуйста! Умоляю! Не делай этого, священнослужитель! Ради Бога, прошу!

Священнослужитель лишь продолжал деловито разливать бензин по крохотному сараю, его взгляд блуждал, он был затуманен пеленой безумия. Как поздно разглядел это!

— Нет! Священнослужитель! Посмотри на меня, прошу тебя! — в отчаянии пытаясь достучаться до него, прокричал. — Я же живой человек! Такой же, как ты! Мы все — братья, ведь этому же учит церковь! Не делай этого, пожалуйста, священнослужитель! Пожалуйста!

Вылив весь бензин из одной канистры, тот взялся за вторую, уже игнорируя мои мольбы.

— Полтергейст не стал убивать меня! — срывая голос, прокричал в надежде, что хоть это остановит его. — Он меня пощадил! Он не желает моей смерти!

— Верно, сын мой, — поворачиваясь ко мне, отозвался безумный пациент, — Он желает не твоей смерти, но твоего духовного спасения. Он любит тебя даже во грехе, потому уже совсем скоро ты придешь в Его Объятия.

С этими словами он продолжил свои ужасные приготовления.

— Не-е-ет! — от собственного крика у меня потемнело в глазах. — Священнослужитель, ну одумайся, умоляю тебя, одумайся! Пожалуйста, ради всего святого!

Все вокруг уже было залито бензином, обезумевший священнослужитель отложил в сторону вторую опустевшую канистру. Не хотел верить, что это произойдет, что он сможет совершить такую страшную вещь, все мое естество отказывалось принимать тот факт, что конец будет таким чудовищным, таким мучительным… Это было даже хуже того, что могли придумать циничные выродки из лечебницы… Время и пространство для меня потеряли свою привычную форму — мне казалось, слышу, как в паническом ужасе рвется сердце из груди, ощущаю, как по напряженным мышцам бегут последние нервные импульсы… Уже даже не разбирал, что кричу, срываясь на истеричные вопли. Предпочел бы любую другую смерть… Уж лучше бы Полтергейст разорвал меня на части…

Пациент в форме священника открыл дверь, за которой была спасительная свобода, и повернулся ко мне лицом.

— Сын мой, — со зловещей торжественностью проговорил он, — ныне же твоя грешная душа предстанет перед Господом Нашим. Страданием своим ты очистишься от дьявольской скверны ереси и богохульства, лишь понеся это справедливое наказание, спасешься ты. Да примет тебя Полтергейст, как отец принял блудного сына. In nomine Patris, — он перекрестил меня.

— … нет! Нет! НЕТ! Священнослужитель! НЕ-Е-ЕТ! — завопил, отчаянно вырываясь, но он и не думал щадить меня.

Под мои истошные крики он достал из кармана своего одеяния коробок спичек и, зажегши одну из них, бросил ее на пол сарая. Весь сарай вспыхнул в одно мгновение, и дверь резко закрылась, оставляя меня одного в огненной клетке…

— СУКА! СУКА! СУКА! — чувствуя жар поблизости, безумно заверещал, но было уже поздно — приговор был вынесен.

Должен был умереть страшной смертью от невыносимых страданий. Мой разум отключился от ужаса, просто отчаянно дергался и кричал, пытаясь ослабить путы, чудаковатый священнослужитель хорошо позаботился о том, чтобы не сбежал. Уже даже ни о чем не думал.

Неужели таким должен был быть конец моей недолгой жизни? Жил в мирное время, не зная лишений войны, не в избытке и не в роскоши, но не ведая также голода и болезней, жил по совести, никому не совершая зла и не проходя мимо нуждающихся — и теперь должен был погибнуть от рук безумца, погрязшего в религиозном фанатизме, не имеющем ничего общего с настоящей верой. Должен был прочувствовать, как неистовое пламя пожирает меня, как пары углекислоты сжигают изнутри мои легкие, всю эту немыслимую боль и агонию. Почему?! За что?!

Сарай уже был почти полностью охвачен огнем, несмотря на почти стопроцентную влажность воздуха вокруг. Из-за дыма дышать становилось трудно.

Наверно, в ситуациях неминуемой, казалось бы, гибели у человека открывается какой-то скрытый резерв организма, заставляющий его биться за свою жизнь до последнего. Никому не дано узнать, на что он способен на самом деле, пока его судьба не повернется таким чудовищным образом. Вмиг осознал, что мне никто не поможет, кроме меня самого. «Каждый за себя» — таков был девиз обитателей психушки.

Подняв голову вверх, еще раз посмотрел на крепкую веревку, обвязанную вокруг перекладины. Эта веревка была единственной преградой на пути к спасению. Понял, что мне нужно было делать.

Стена слева от меня еще была охвачена огнем не полностью, потому, кое-как оттолкнувшись от пола носком, одной стопой уперся в нее и затем обхватил руками веревку, как мог. Оттолкнувшись левой ногой и перенеся вес на руки, уперся в стену уже второй стопой, зависнув над полом в горизонтальном положении. Далее, держась руками за веревку, закинул сперва правую ногу на перекладину, а затем и левую, ухватившись за нее, как обезьяна за ветку. Напрягая пресс (вот для этого и «качают» пресс), подтянулся и обхватил перекладину уже и связанными руками. Превозмогая боль, через немалые усилия все же дотянулся зубами до крепкого узла. Перегрызть веревку такой толщины было нереально, потому впился зубами в сам узел, пытаясь ослабить его, чтобы можно было освободить руки. Пара рывков — и путы поддались, дернул руками, высвободив сперва одну, а затем и другую. Схватившись снова за перекладину, отпустил ноги вниз и спрыгнул на уже горячий пол.

«Ловкость +1» — промелькнуло перед глазами какое-то странное слово. С таким же мистицизмом оно куда-то испарилось…

Не время!

На моих ногах не было обуви, потому жар от языков пламени ощущался очень сильно.

Рванул к двери, через огонь, но к моему ужасу она не поддалась — безумец запер ее на ключ! Недолго думая, схватил со стены топор и с силой ударил его лезвием по ветхому замку. Топор увяз в дереве, но вытащил его и ударил снова, отчего старый замок почти полностью сорвался. Отбросив топор, резко ударил ногой в область под замком, и еле державшаяся дверь слетела с петель. От хлынувшего в сарай потока воздуха пламя разгорелось еще сильнее, но, уже не чувствуя боли, бросился на улицу и упал на влажную траву, сбивая огонь со своей одежды.

Отползая от горевшего сарая подальше, почувствовал, что силы покидают меня: повернувшись на спину, закрыл лицо обеими руками и просто взвыл, будучи не в силах справиться со всем, что навалилось на меня. Продолжал стенать даже несмотря на то, что мне уже ничего не угрожало. Огня не было, лежал на сырой траве. Спасся… Спасся…

Сколько испытаний может вынести простой человек? Где та грань, за которой уже находится безумие, забытье? Может быть, это все происходит уже не со мной, а с кем-то другим?

В моей голове не осталось мыслей, у меня случился психологический коллапс: лежал на земле, совершенно неотличимый в тот момент от пациентов клиники. Наверно, опять рыдал, а может и нет — совсем ничего не чувствовал. Подобно тому, как перегорает лампа от чрезмерно высокого напряжения, перегорел и сам. После такого не восстанавливаются…

Поднявшись на локтях, устремил опустошенный взгляд на огромное пожарище, что представлял собой еще недавно целый сарай. Если бы находился сейчас внутри, огонь уже точно пожрал бы меня полностью. Может быть, на этот момент был бы еще жив…

Только сейчас более или менее осознанное понимание происходящего начинало открываться передо мной. Священнослужитель, этот больной сукин сын, устроил мне аутодафе. Он не просто напал на меня с кулаками, он действовал аккуратно, расчетливо, мысля при этом логически, а не полагаясь на внезапные порывы, как большинство психически больных. Его недееспособность была неоспорима, но знал точно: изобью его до полусмерти, если он только покажется в моем поле зрения. Потрачу последние силы, но он свое получит. Тоже живой человек, у меня не стальные нервы.

Кое-как поднявшись, хотя ноги подкашивались и упорно отказывались держать меня, дотронулся до лба и к своему немалому удивлению обнаружил, что прибор ночного видения все еще надежно держится на нем. Пропуск мертвого охранника тоже по-прежнему лежал в кармане. Только одежда была кое-где обожжена.

Ничего не соображая, побрел прочь, с трудом переставляя ноги. Мне уже было все равно, куда иду: хотелось просто убраться подальше от пылающего сарая. Как-то совершенно незаметно для себя уткнулся в новый корпус здания, в стене которого крайне удачно располагалась прочная металлическая дверь, которая к тому же была не заперта. Оставаться на улице уже не было сил, к тому же тут было настолько туманно, что передвигаться приходилось буквально на ощупь, потому сразу же воспользовался возможностью проникнуть в здание. К сожалению, внутри царила кромешная тьма, потому мне сразу пришлось опустить окуляры прибора ночного видения на глаза.

По внутренней обстановке сразу догадался, что это явно была не тюрьма, а скорее некий больничный стационар или, если быть еще точнее, медицинский блок. Прямо в коридоре, в который попал, были оставлены больничные каталки, все снабженные кожаными ремнями, а на полу валялись разбросанные медикаменты, бинты и шприцы. Ориентируясь при помощи своего прибора, бесцельно пошел вперед, огибая оставленные впопыхах предметы мебели, пока не добрался до нового помещения, в котором уже был включен свет. Подняв окуляры вверх и задвинув дверь на всякий случай невысоким, но широким металлическим шкафчиком с инструментарием, в полном физическом и моральном опустошении свалился на пол…

Лежал на холодном полу неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь к оглушительным ударам своего сердца, отдававшимся барабанной дробью в висках. Мыслей в голове совсем не осталось, складывалось ощущение, что из меня будто бы вынули душу, оставив внутри лишь пустоту. Сколько может вынести простой человек? Был именно простым человеком: у меня не было военной подготовки или огромного жизненного опыта за плечами, не обладал способностью «видеть суть всех вещей» или выдающимся умом — но мне пришлось столкнуться с испытаниями, из которых никому не дано было выйти прежним.

«Я жив. Жив», — промелькнула в моей голове первая четкая мысль.

Все еще был жив. Ко мне не сразу вернулось ощущение реальности происходящего, но когда все же немного пришел в себя, первым, что почувствовал, стала боль. Болели плечи и спина, голова и горло: каждый вдох или выдох сопровождался тягучей болью, будто кто-то проводил чем-то грубым по моей гортани. Сильнее всего болели ноги. Не чувствовал этой боли раньше, потому что пребывал в состоянии шока, но теперь она начинала овладевать мной.

«Встань и иди», — сказал себе мысленно, усилием воли отрывая голову от пола. Передвинувшись кое-как к стене и тяжело вздохнув, посмотрел на свои ноги, беспокоившие меня сильнее всего. Только сейчас моему взгляду открылась неприглядная картина: мои босые стопы и оголенная часть голени были обожжены, в некоторых местах уже даже успели появиться болезненные, наполненные кровью волдыри. Это было очень, очень плохо, поскольку не представлял, сколько идти еще придется. Нужно было обязательно найти способ обработать эти ожоги, потому как инфекция, занесенная в раны, могла быть очень опасной.

Осмотрел помещение, в котором оказался, по всей видимости, данная комната представляла собой некий процедурный кабинет. Здесь царил полнейший беспорядок: столы были перевернуты, ящики с медикаментами опрокинуты на пол, инструменты разбросаны по углам. Складывалось впечатление, что тут отгремела настоящая битва, но уже видел в подземной лаборатории, что учинить такое были способны даже пара человек-пациентов. Здесь они тоже наверняка могли встретиться, сделал вывод. Мое внимание сразу привлекли уцелевшие шкафчики с инструментарием и медикаментами, стоявшие возле дальней стены — внутри них могли оказаться нужные мне вещи.

Поднявшись, через боль прошел к ним. К счастью, мне сразу попались запакованные стерильные бинты, а в соседнем шкафчике отыскались и небольшие ножницы для ткани. Но этого было недостаточно — раны для начала необходимо было промыть водой, а вот умывальника, как ни странно, в комнате не оказалось.

Через другую дверь вышел уже в новый коридор, который был достаточно хорошо освещен, и направился в самый его конец, где располагалась уборная. Проходя мимо других кабинетов, двери в которые были распахнуты, с содроганием заметил тела убитых докторов: некоторые коллеги лежали на процедурных столах, зарезанные и обескровленные, иные — просто на полу, задушенные или забитые насмерть. Самым ужасным было то, что меня вид этих мертвых тел уже даже не удивил… Слишком многое пережил. По крайней мере, в уборной, на мое счастье, никого не оказалось.

Пора вспомнить базисные медицинские навыки. Пройдя к умывальнику, разложил рядом свои нехитрые принадлежности и первым делом хорошо вымыл руки. Далее, открыв кран, закинул в раковину под струю прохладной воды правую ногу, которая была обожжена сильнее. Стараясь не травмировать поврежденную кожу, дабы ненароком не содрать тонкие стенки волдырей, осторожно промыл раны. Холод ощущался гораздо острее, но точно знал, охладить обожженную кожу необходимо было обязательно, чтобы процесс разрушения тканей шел не так быстро. Подержав ногу под водой достаточное время, осторожно обмотал стопу и голень бинтом, не затягивая повязку слишком туго, чтобы сохранить достаточную подвижность при ходьбе. Пальцы и пятку оставил открытыми. Разобравшись с правой ногой, проделал аналогичную «процедуру» и с левой. Только после этого позволил себе выдохнуть.

Вид у меня был ужасный — начал умывать лицо, чтобы хоть как-то избавиться от ощущения жара на коже. В этот момент совершенно неожиданно для меня дверь в уборную резко распахнулась, и увидел боковым зрением вставшего в проходе коренастого человека, одного из пациентов.

— Привет, доктор! — возбужденно выпалил он.

Смахнул остатки влаги с лица и повернулся к нему.

— Что тебе нужно?

Пациент какое-то время смотрел на меня, широко распахнув глаза, а затем круто развернулся и убежал.

«Испугался, что ли?» — с неким равнодушием подумал, выходя из уборной вслед за ним.

В другой ситуации и сам вполне мог бы напрячься от того, что оказался по сути один на один с перевозбужденным пациентом, но сейчас был слишком опустошен, к тому же он «влетел» в комнату так быстро, что попросту не успел среагировать адекватно. Как бы то ни было, он, похоже, тоже не был готов иметь дело с доктором.

Идти было больно, каждый шаг отдавался острыми иглами в стопах, но выбора у меня не оставалось.

Вскоре смог убедиться, что в этом месте пациентов на самом деле было очень много, причем почти все они проявляли повышенную агрессию. На меня никто почти не обращал внимания, зато телам убитых докторов доставалось немало: пациенты учиняли всевозможные надругательства над ними. Некоторые просто не понимали, что лежащие в ногах люди были давно мертвы, даже когда их головы были разбиты, а животы — вспороты. Вынужденно отметил для себя уже во второй раз, что все эти ужасы, омерзительные картины, от которых раньше меня охватывала нечеловеческая жуть, теперь стали для моего измученного сознания чем-то обыденным, даже привычным. Мой разум защищался таким образом. Единственным, что по-прежнему наводило на меня настоящий ужас, были оторванные головы, которые встречались в коридоре время от времени. Иной раз они были аккуратно разложены в ряд, смотря на меня потухшими безжизненными глазами… Проходил мимо них, и мне начинало казаться, что сейчас они откроют рты и закричат… Уже даже не задумывался над тем, какой силой необходимо было обладать, чтобы оторвать человеку голову, ведь известно, что в средние века не каждый палач мог срубить ее даже с двух-трех ударов тяжелым мечом.

Наткнувшись на закрытую автоматическую дверь, ведущую в некую очистительную камеру дезинфекции, сразу сообразил, что нужно было делать. Другого пути не было, а сзади не оставалось ничего, кроме беснующихся пациентов и тел убитых ими в порыве гнева сотрудников. Доступ в камеру был закрыт, но электронный пропуск мертвого охранника, прислоненный к считывающему элементу, заставил створки дверей разъехаться в стороны.

Не сразу решился войти внутрь: мне было неизвестно, каким образом будет происходить дезинфекция, и всерьез опасался, что распыляемые химикаты могут быть токсичны для кожи. На подобные мысли меня наводили костюмы химзащиты, в которые были одеты некоторые из убитых сотрудников. Наконец, преодолев страх и нерешительность, шагнул вперед.

Двери позади меня моментально сомкнулись — сработал датчик движения — едва успел зажмурить глаза и зажать нос рукой. Вся камера заполнилась каким-то распыляемым раствором, который осел на моей коже и одежде. К счастью для меня он, по-видимому, оказался безопасным и к тому же быстро испаряемым, потому что уже спустя пару мгновений ощущения чего-то липкого на коже исчезли, а створки дверей уже впереди меня разъехались, открывая мне проход. Как только покинул камеру дезинфекции, двери опять плотно закрылись.

Обдумать свое положение не успел, потому как до моего слуха тотчас же донеслись крики и грохот, исходившие из ближайшей комнаты. Сразу поспешил туда.

Это опять оказалась уборная, едва забежав внутрь, увидел, как двое пациентов вытаскивают из крайней кабинки неудачно спрятавшегося сотрудника, одетого в голубой костюм химзащиты наподобие тех, что носили работники подземной лаборатории.

— А, это же наш дорогой доктор Стюарт! — иронично протянул один из пациентов, тот, что был выше и крепче своего помощника, и силой поставил трясущуюся жертву на колени.

По виду второго пациента сразу определил, что он из них двоих — «ведомый», человек, слабо понимающий действительность, но зато готовый охотно выполнять все указания.

— Я… не доктор, — сбиваясь от страха за свою жизнь, пролепетал сотрудник, которого назвали именем Стюартом, — я просто… ассистент! Помогал им… с аппаратурой, в основном!

— Ну что ты? — издевательским тоном отозвался первый пациент. — Мы все тебя хорошо знаем, как и твои необычные наклонности. Видел, как ты заставлял того слепого урода из сто пятнадцатой камеры ласкать твой член. И каждый день вспоминаю, как ты облизывал мое ухо, — в его голосе заиграли совсем неприятные нотки, отчего доведенный до ужаса доктор одновременно со страхом и мольбой во взгляде покосился на меня, — но ты не волнуйся, знаешь, мне даже понравилось — ты хорошо управляешься своим языком, — он грубо провел пальцами по губам обомлевшей жертвы, — хочешь, дам тебе полизать кое-что другое?

С этими словами первый пациент приспустил свои штаны и кивнул своему помощнику, и тот, доселе стоявший с отрешенным видом, ухватил попытавшегося вырваться доктора за шею. Тут уже и опомнился, кинувшись на подмогу несчастному.

— А ну пошел вон отсюда, — бросил, подхватив пациента-насильника под руки, и буквально вышвырнул его в коридор.

Тот упал на пол, запутавшись в собственных приспущенных штанах, второй же пациент так и остался стоять на месте, удерживая перепуганного доктора Стюарта.

— Ты чего?! — возмущенно выпалил первый, медленно поднимаясь на ноги. — Тебя кто звал сюда?! Чего лезешь без очереди?! Мы первые его нашли! Будешь третьим после нас!

— Я сказал: пошел вон, — твердо повторил, стараясь держать в поле зрения и его, и второго пациента, — чтоб тебя здесь не видел. Иди в тот угол, садись на тот табурет и сиди там, пока не разрешу тебе встать.

— А ты какого хрена указываешь мне?! — со злостью ответил пациент, делая шаг по направлению ко мне, правда не очень уверенно.

— Ты еще повозмущайся мне тут! — повысил голос и указал на стоявшую возле стены каталку, снабженную ремнями. — Тебя сейчас привяжу к этой каталке, если ты не сделаешь то, что сказал. И штаны подтяни!

— Ты чего буйный такой? — с опаской спросил он, отступая назад и снова падая, хотя еще недавно сам выглядел грозно.

Встревоженный, неуклюжий, со своим прибором в рабочем состоянии, постоянно спотыкающийся, он выглядел совсем нелепо, даже отчасти комично. Только мне было не смешно: не знал, доведется ли вообще когда-либо еще смеяться.

— Я тебе сейчас покажу буйного. Встань с пола, подтяни штаны нормально и делай то, что тебе сказал, — повторил.

Еще немного подумав и, видимо, оценив риски, пациент развернулся и поплелся в дальний угол коридора к табурету.

Вновь посмотрел на второго пациента, который все еще крепко держал в своей хватке пленного. Это был совсем невменяемый психически больной, его голова несильно тряслась, и он все это время не сводил пустой взгляд с моего лица.

— Отпусти его, — потребовал, и он сразу разжал хватку, — вот так. Теперь иди в коридор и сядь у стены, вот там, — указал в нужную сторону.

Этот пациент также послушался меня и тихо вышел через открытую дверь. Только тогда обратил внимание на сжавшегося возле умывальника доктора Стюарта. Он был очень сильно перепуган: по-видимому, для него стоял в одном ряду с этими двумя, которые чуть было не заставили его ублажать их.

Смотрел на его жалкий вид, и меня охватывали смешанные чувства. С одной стороны, он был слаб и беспомощен перед лицом нависшей смертельной угрозы, по-человечески мне было его жаль, поскольку понимал, что он вряд ли сможет пережить этот кошмар. Врачебный цинизм меня пока не поглотил. С другой стороны, мне также было отлично известно, что он, как и все остальные, издевался здесь над людьми, очевидно, получая от этого не только деньги, но и удовольствие.

— Не трогайте меня! — заявил он, спешно вставая с пола.

Смерил его взглядом. Самым неприятным в этом человеке были его глаза, какие-то пронзающие, недобрые. Сразу вспомнил, как точно такие же люди заставляли меня смотреть на экраны, на которых транслировались жуткие образы, вызывавшие противоестественный ужас, неуемную панику, вспомнил, как бесцеремонно и грубо они обходились со мной и другими людьми, как швыряли в кресло и били по лицу. Может быть, этот Стюарт тоже был в числе тех, кто работал со мной.

Быстро преодолев расстояние до него и посмотрев ему прямо в его мелочные глаза, с размаху ударил его кулаком по лицу: от моего удара он не устоял на ногах и съехал по стене на пол. Больше бить его не стал. Бесчеловечно это. Бить того, кто слабее, даже если он это заслужил.

— Это за все, что ты сделал здесь, — с презрением проговорил, смотря на то, как он стирает кровь с рассеченной губы, — хотя на самом деле ты заслуживаешь гораздо большее. Ты грязное пятно в истории медицины.

Даже просто находиться рядом с ним мне было противно, потому, больше ничего не говоря, вышел обратно в коридор. Тихий пациент куда-то пропал, а первый, которому сказал сесть на табурет в дальнем углу, так и сидел там, с упоением занимаясь самоудовлетворением. За свои десять лет работы врачом перевидал такую картину тысячу раз, потому сейчас от увиденного не испытал ничего, кроме облегчения. Будет менее агрессивным.

Оставив все это безумие позади, пошел дальше, прихрамывая и гадая, с чем еще мне придется столкнуться. Не успел повернуть за угол, как оттуда навстречу мне выскочил еще один пациент и сбил меня с ног, громко крича что-то неразличимое. Стоило только мне подняться, потирая ушибленный затылок, как из-за поворота выбежал второй пациент, опять опрокинув меня на пол. Ударился во второй раз. Какое там «во второй»? Моя голова уже просто гудела от ударов, казалось, что еще немного — и она взорвется от внутреннего напряжения. В любом случае уже получил одно сотрясение мозга, когда потерял сознание: теперь меня постоянно мутило и шатало из стороны в сторону. Головная боль была ужасной.

— Совсем уже с ума посходили тут! Нормального языка не понимаете! Что, бить вас надо?! — крикнул вслед убежавшим пациентам, злясь скорее от отчаяния, но тотчас же осекся.

Мне стало как-то стыдно от собственных слов, даже словил себя на том, что мне захотелось извиниться за них перед этими несчастными людьми: их вины не было в том, что они вели себя так. Слишком долго думал только о себе и своих страданиях, а ведь пробыл тут совсем недолго в сравнении с большинством из них — многие пациенты содержались в клинике годами. Они, должно быть, не были такими раньше. Наверняка их состояние ухудшилось радикальным образом от такого зверского обращения: здоровый человек сойдет с ума от постоянных унижений и издевательств, а что говорить о больном? Мне не стоило говорить так. Не стоило… Они и так пережили слишком многое.

В надежде, что те двое не услышали моих слов или не придали им значения, побрел дальше, пока не оказался в совершенно темном зале. При помощи прибора ночного видения определил, что помещение, в котором оказался, походило на некий операционный театр: над первым уровнем располагался второй, с которого можно было наблюдать за ходом проводимых в зале хирургических операций.

Внезапно наверху, на втором уровне, кто-то появился, и мне в лицо ударил яркий слепящий свет, усиленный в сотни раз прибором ночного видения. Только приглядевшись, сумел различить недоуменное лицо пациента в рясе священника , светившего на меня фонариком.

Потерял контроль над собой.

— Что, не ожидал? Не ожидал, да?! — в бешенстве прокричал, и тот бросился бежать прочь в страхе. — Иди сюда! Иди сюда, я сказал!

Достать его не представлялось возможным, но даже сквозь пелену своей неудержимой ярости сообразил, что подъем наверх должен располагаться где-то поблизости. Мой разъяренный взгляд упал на старый покосившийся стул — схватил его и с размаху ударил им стену. Хрупкий стул разлетелся в щепки от моего яростного удара — подобрал с пола обломок его деревянной ножки, метнув злобный взгляд в сторону, и кинулся к первой же двери:

— Беги-беги! Сейчас тебя поймаю и!..

За дверью обнаружилась лестница, ведущая наверх, и, не теряя ни секунды, бросился туда. Мой разум словно заволокла пелена — у меня не осталось других мыслей или побуждений, кроме устойчивого желания найти проклятого пациента-священника и заставить его поплатиться за свои деяния. Никогда ранее не пребывал в таком состоянии: злом, неуправляемом. Но в тот момент даже не задумывался над такими вещами.

Наверху царила такая же непроглядная тьма, как и внизу, но благодаря прибору ночного видения мог прекрасно ориентироваться. У меня было явное преимущество перед пациентом-священником: свет фонарика сразу выдал бы его местоположение, зато мог спокойно перемещаться, не опасаясь того, что он подберется ко мне незамеченным. Тем не менее, определить, где спрятался этот больной сукин сын, пока не мог. Здесь по кругу над операционной располагались несколько комнат, в одной из которых он наверняка и скрылся.

— Я тебя отыщу, даже не пытайся прятаться! — разгневанно выпалил и распахнул первую дверь. — Отыщу и буду бить! Думаешь, тебе все дозволено?! Ты у меня кровью изойдешь, подонок!

В комнате не было ничего, за исключением нескольких единиц старой потрепанной мебели: шкафчиков для хранения одежды, стоявших у стены, и пары стульев. Подбежал к стене и поочередно заглянул во все укрытия, но вопреки моим ожиданиям внутри никого не оказалось.

Выбежав из первой комнаты, устремился во вторую, расположенную по соседству. Здесь было все то же самое — мебель, сваленная на пол, какие-то разбросанные грязные тряпки и ни единой живой души. Тот факт, что не мог отыскать зарвавшегося пациента, доводил меня просто до белого каления, лишая последних остатков контроля над собой. Выходя, со злостью хлопнул дверью, да так сильно, что она опасно задрожала на хрупких петлях. Оставалась последняя комната, больше пациентом-священнику прятаться было негде.

— Не прячься, трус! — прокричал, открывая дверь.

Дверца одного из шкафчиков, находившихся в комнате, скрипнула, плотнее прижавшись к его стенке, и сразу понял, где скрывается тот, кого ищу. Отшвырнув ножку стула к стене и одним махом пробежав расстояние до нужного мне шкафчика, резко распахнул слабо удерживаемую изнутри дверцу и вытащил наружу хнычущего пациента. Встряхнув его как следует, уставился на исхудавшее лицо со впалыми щеками и к своему ужасному разочарованию увидел, что передо мной был вовсе не священник , а кто-то другой, забитый и еле державшийся на ногах.

— Где тот священнослужитель? — в недоумении и злобе от бессилия крикнул на него, но пациент только в ужасе затрясся, не решаясь даже поднять глаза на меня.

Лучше бы он ответил хоть что-то, что угодно, но это его бездумное молчание только разозлило меня еще сильнее. Вне себя от накатившей ярости, ударил его по щеке и отбросил к стене — он упал на пол и пополз куда-то, ничего не разбирая в темноте и тихо хныча, как маленький ребенок. Лишь когда услышал это, с моих глаз будто спала пелена: вмиг осознал, что творю и что уже успел натворить. Замер, взявшись за голову, не зная, что делать дальше.

«Боже мой… — в ужасе и отвращении подумал, опуская руки, — что же делаю? Зачем? Зачем рыскаю тут в темноте, словно дикий зверь, выслеживающий свою жертву? Зачем ударил этого несчастного слабого человека? Ведь не такой, как все эти замученные психически больные… Тогда почему веду себя в точности, как они, преследуя слабых и поддаваясь немотивированной жестокости?!»

Как же возненавидел себя в этот отвратительный момент! Одним необдуманным, безрассудным поступком поставил себя в один ряд с психиатрическими пациентами. А в один ли? Психически больные люди не сдерживают себя, действуют, повинуясь импульсам и спонтанным эмоциям, но когда они поступают так, их действия можно объяснить влиянием заболеваний, тяжелых, в большинстве случаев, неизлечимых недугов. А я? Всегда считал себя здоровым человеком, но психическое здоровье в данном случае является не привилегией, а ответственностью. Их агрессию и вспыльчивость можно было оправдать, а мою — нет. Должен был держать себя в руках, для меня не было никаких оправданий и быть не могло!

Не любую ошибку можно исправить, но признать ее — уже означает сделать первый шаг. Опустился рядом со сжавшимся пациентом, которого ударил в порыве гнева.

— Прости меня, пожалуйста, — у меня вышло так неуверенно, так… безвольно, — не должен был бить тебя, прости. Не знаю, зачем сделал это, сорвался просто… наверно. Не буду больше так делать, обещаю тебе.

Пациент никак не отзывался: не понимал, должно быть, кто его ударил и кто говорит с ним теперь. Он ничего не видел в темноте, даже не знаю, как он забрался-то сюда, на второй уровень. Это был совсем тяжелый, невменяемый пациент, что делало мой проступок еще более низким и мелочным.

— Поднимайся, вот так, — сказал, помогая ему встать с грязного пола и удерживая его под руки, — давай, выведу тебя на свет. Пойдем, аккуратно, переступай порог здесь.

Посмотрев в его лицо уже трезвым взглядом, ужаснулся: все оно было покрыто уродливыми шрамами, некоторые из них выглядели довольно свежими. Одну вещь так и не мог понять: зачем, даже проводя на людях эксперименты, нужно было так издеваться над ними? Какими безумцами, бессердечными садистами нужно было быть, чтобы вершить такое? Или лечебница специально так подбирали персонал, чтобы проблем возникало меньше?

Помог беспомощному пациенту спуститься вниз и отвел его назад, в тот самый коридор, по которому шел до этого, и где было довольно светло. Лишенный воли и желания бороться человек даже не пытался сопротивляться, слепо повинуясь мне. Как же много отняли у них всех эти мерзавцы…

— Ну вот, видишь, здесь уже светло, — стараясь говорить мягко, обратился к своему пациенту, — иди туда, в ту комнату. Это уборная, приведи себя в порядок и умой лицо.

Доктор по имени Стюарт уже куда-то убежал, потому, не опасаясь, оставил пациента одного и побрел обратно в операционный театр, попросту не зная, куда еще можно было идти. Вместе с тем, понимал, что отыскать священника уже вряд ли получится — слишком много времени было упущено.

Да и зачем мне было искать его? Разве ОН был виноват в том, что произошло? В том, что меня чуть было не сожгли заживо, была вина лишь одного человека — меня самого, должен был сохранять бдительность! И ладно, если бы не знал, что можно ожидать от психически больных… Если и нужно было на кого-то злиться, то только на себя.

Вернувшись в операционный театр и осмотрев его уже внимательным взглядом, обратил внимание на очередную очистительную камеру дезинфекции, которую не заметил изначально, будучи охваченным приступом ярости. Воспользовавшись пропуском мертвого охранника вновь, прошел внутрь.

«А ведь он так и не узнал, какую услугу невольно оказал какому-то подопытному», — подумал об этом охраннике, в то время как мое тело покрывал липкий распыляемый раствор. Мне следовало бы поблагодарить этого человека, как и того оперативника, у которого позаимствовал прибор ночного видения, но, боюсь, моя благодарность была им уже не нужна.

К сожалению, после того, как вышел в следующий коридор, очередной из десятков, переплетенных тут, автоматическая дверь позади меня заклинила, не желая больше открываться.

«Не к добру это», — мелькнуло у меня в голове.

За то время, что бродил по запутанным коридорам психиатрической больницы, это место уже успело вытянуть из меня последние жизненные силы: каждое новое помещение было ужаснее предыдущего — здесь все было пропитано таким жгучим всепоглощающим безумием, что даже один вид обшарпанных, потускневших от времени стен медленно сводил с ума. Казалось, само здание клиники было настроено против меня: то и дело предательски поскрипывали прогнившие деревянные доски, гас свет, что-то где-то падало, оглашая пустынные коридоры ужасающим грохотом. Казалось, автоматические двери намеренно закрывались позади меня, отрезая мне путь к отступлению, что решетки сами возникали на окнах, а стекла становились непробиваемыми… Разумом понимал, это все было только мое отягощенное ужасом близкой смерти и новых страданий ошибочное восприятие, но мои душевные силы были исчерпаны. Не знаю, что заставляло меня идти вперед, идти вопреки боли и страху. Человеку не дано познать свои скрытые резервы, пока он не столкнется с крайностью.

Новый коридор был отлично освещен, но мне все равно становилось крайне тревожно оттого, что теперь вернуться назад уже не мог. Не знал, что ждет меня здесь, но как уже смог убедиться, впереди могли поджидать только новые опасности… За первым же поворотом обнаружились растерзанные тела и чьи-то кровавые следы. Остановился, невольно задержав полный ужаса и омерзения взгляд на одном из тел: складывалось впечатление, что этого человека просто порезали на куски, предварительно вспоров ему живот и грудную клетку. Из его рук и ног были вырезаны отдельные мышцы, содраны с костей, неаккуратно, грубо. Кое-где на костях остались зазубрины… Но, пожалуй, самым пугающим во всем этом было то, что одет этот зверски убитый человек был в одеяние пациента клиники…

До этого видел, как пациенты избивали и калечили сотрудников, но они практически не трогали своих собратьев по несчастью. Максимум, на что они были способны до сего момента — единичные удары, вызванные мимолетной агрессией. Но это…

Ком подступил к моему горлу, а ноги начали подкашиваться, уже не обращал внимания на боль. Вернуться назад уже было невозможным. Поборов кое-как медленно подступающую панику, быстрым шагом двинулся вперед, проходя мимо огромной лужи крови, но тут прямо передо мной, словно из ниоткуда, возник белый туман и стремительно пронесся по коридору. У меня вырвался возглас дикого ужаса, от неожиданности отскочил и, поскользнувшись на жидкой крови, растянулся на полу. Ничего не соображая, отполз к стене, продолжая стенать.

«Полтергейст!» — вне себя от жути подумал.

Белый туман исчез так же неожиданно, как и появился.

«Да что… да что… Почему? Почему это происходит?» — пытаясь справиться с паническим приступом, мысленно вопрошал.

Только спустя какое-то время опомнился.

«Он не тронет меня. Не тронет… Если бы он хотел меня убить, уже смог бы сделать это два раза», — убеждая себя в этом, подумал, медленно поднимаясь.

Бинты на ногах размокли от крови, и теперь раны ощутимо давали о себе знать. Но оставаться на месте было нельзя, как и раньше. Тем более, сейчас. Откуда-то издалека до моего слуха доносились жуткие крики, не похожие ни на что другое, что мне доводилось слышать до этого, и еще почему-то странный звук, отдаленно напоминавший шум циркулярной пилы или чего-то подобного. Полтергейст убил там кого-то…

— Не тронет… Не тронет, — прошептал, направляясь по единственному пути вперед и чувствуя, как трясутся руки.

Если бы только где-то поблизости обнаружился какой-то другой проход: незапертая дверь, вентиляционная шахта, какой-нибудь люк, да что угодно… Но нет! Мог только медленно приближаться к ужасающим звукам, чувствуя, как страх перед неизвестностью все больше одолевает мой затравленный разум. Даже не представлял, что может издавать такие звуки в такой момент.

«Может быть, кто-то из пациентов отыскал какой-нибудь хирургический инструмент? Это было бы хуже всего», — подумал, отчаянно пытаясь подготовить себя морально к тому, что может скрываться за жуткими звуками, которые то стихали, то возобновлялись вновь.

По крайней мере, криков больше слышно не было.

«А может, там просто что-то сломалось и заклинило в рабочем состоянии?» — предположил, осторожно переставляя ноющие ноги.

Появление Полтергейста сильно напугало меня: в какой-то момент от морального перенапряжения мой разум словно закрылся от страха, перестал воспринимать внешние угрозы адекватно, но пронесшийся в метре от меня белый туман напомнил мне, что с бегством священнослужителя опасность на самом деле никуда не исчезла. Полтергейст преподал мне один важный урок: никогда нельзя расслабляться. Никогда!

Отвратительный шум раздавался уже совсем близко — осторожно заглянул за угол и увидел, что одна из дверей распахнута. Весь коридор был залит просто немыслимым количеством крови. В конце коридора виднелась открытая вентиляционная шахта, наподобие той, через которую пробрался из лаборатории в заброшенный блок, где укрывался Морган. Но чтобы попасть к шахте, нужно было пройти мимо открытой настежь двери, ведущей в комнату, откуда и доносились леденящие душу звуки…

Собравшись с силами и понимая, что другого пути просто нет, двинулся по коридору под аккомпанемент бешено бьющейся в висках крови. Возле распахнутой двери остановился, не решаясь заглядывать внутрь. Когда мерзкий лязг металла и еще что-то, отдаленно напоминавшее хруст и хлюпанье, вновь донеслось до меня из комнаты, вздрогнул, с трудом подавив стон. Там что-то было… Что-то ужасное, невообразимое… Тихо сделал шаг к двери и медленно заглянул в открывшийся проем. Мое сердце сжалось, не желая сокращаться более, весь воздух из груди будто вышибли. Нечеловеческий ужас ледяным потоком разлился по всему моему телу…

В комнате на полу сидел исхудавший пациент Кэссиди Рид, весь вымазанный с ног до головы свежей блестящей кровью, со слипшимися сальными волосами и грязным озверевшим лицом. У его ног в огромной бурой луже лежало изувеченное, буквально выпотрошенное тело какого-то человека, на котором еще кое-где висели красные от впитавшейся крови лохмотья, некогда бывшие старым одеянием пациента клиники. Тело было неоднократно разрезано, местами как будто даже порвано на куски… От такого зрелища у меня в глазах помутилось, даже невольно вцепился в край дверного проема. Пытался подготовить себя морально к тому, что в этой комнате может обнаружиться нечто подобное, но все оказалось тщетно. На самом деле, к такому привыкнуть нельзя, хотя еще совсем недавно был уверен в обратном. Хуже всего было то, что Рид сидел лицом к коридору и попросту не мог не заметить моего появления… Его прищуренные злобные глаза уставились прямо на меня, отчего вдоль моей спины пробежал мерзкий холод. Медленно перевел дикий взгляд на разрезанное тело, затем опять посмотрел на пациента Кэссиди.

— Нравится? — спросил он, прерывая звенящую тишину.

От ужаса лишился дара речи и теперь просто стоял столбом, прижимаясь к дверному проему.

Рид достал из-за спины ручную циркулярную пилу, которую от шока не заметил поначалу, и от одного вида которой меня бросило из холода в жар. Мне сразу бросилось в глаза то, что диск пилы был кое-где покрыт ярко-красными пятнами. Рид опустил взгляд вниз на изрезанное тело, не выпуская свой жуткий инструмент, орудие убийства, из рук.

— Он сладкий. В меру жесткий. Как я люблю, — с вожделением прокомментировал он. Не сводя безумный взгляд со своей жертвы, Рид включил пилу и, скривившись в отвратительнейшей ухмылке, медленно срезал целую мышцу с кости мертвого пациента, взяв ее во вторую руку. Почувствовал, как трясется челюсть. Рид посмотрел на мое наверняка бледное от созерцаемого ужаса лицо и вытянул правую руку вперед, направив диск пилы в мою сторону.

— Ты следующий, доктор, — со вкусом проговорил он и, не отрывая звериного взгляда от меня, резко запустил в рот срезанное мясо, вгрызаясь в него и рыча.

С трудом подавил подступивший приступ тошноты, даже зажав рот рукой. Казалось, пол уплывает у меня из-под ног… Вместо того, чтобы делать что-то, я почему-то стоял и непонятно чего ждал…

Хорошо знал этого пациента, и он тоже меня узнал. Рид лежал в мужском отделении в то время, когда работал там. Мне было отлично известно, что этот человек крайне жесток и антисоциален, и что он может создать огромные проблемы в минуты своего кататонического возбуждения. Никто из санитаров не рисковал возить его куда-либо в одиночку, даже в то время, когда он пребывал в состоянии ступора, лишь однажды осмелился вывезти его один в ванную и то только потому, что Рид находился в бессознательном состоянии. Он был без преувеличения самым опасным и неуправляемым пациентом из всего отделения — даже с Морганом было гораздо меньше проблем, — но только теперь осознал, насколько ужасен был Рид на самом деле.

Словно желая шокировать меня еще сильнее, обезумевший вконец пациент принялся вгрызаться в ногу убитого человека, разрывая зубами остатки его мышц и отрывая их от красных от крови костей, при этом рыча, как хищный зверь.

Только тут, наконец, пришел в себя и, ничего не соображая, бросился бежать, как мог, не обращая внимания на боль в ногах, в сторону открытой вентиляционной шахты. Пока у него была в руке циркулярная пила, нельзя было даже пытаться связываться с ним.

Позади себя услышал отчаянное: «Мясо мое!» Это был даже не Морган с ножом… Подбежав к вентиляционной шахте, подпрыгнул, ухватившись за ее край, и быстро подтянулся на руках. Оказавшись внутри, сразу пополз вперед. Мне оставалось только надеяться, что пациент не полезет наверх за мной.

— МОЙ! ТЫ МОЙ! — донесся до меня озлобленный крик, но по тому, как он отдаляется, понял, что Рид не стал преследовать меня.

Только когда прополз по шахте не меньше пяти метров и убедился, что опасность вроде миновала, позволил себе остановиться и обдумать увиденное. Жуткое зрелище Кэссиди, отрывающего зубами человеческое мясо от костей, стояло у меня перед глазами, не желая исчезать. Сердце буквально выскакивало из груди.

«Он каннибал… он каннибал, — немея от ужаса, подумал, смотря в открывшийся внизу проход в очередной коридор, — вот о каком мясе он говорил все это время… А я уговаривал его поесть, кормил с ложки… Господи, не бросай меня, прошу!»

Спрыгнул вниз, понимая, что залезть обратно уже не получится, и очутился в узком коридоре. Справа от меня располагалась небольшая комнатка, которая, скорее всего, служила кабинетом кому-то из докторов, и дверь в которую была сорвана с петель. Следующая находилась аж в конце коридора. Но не успел решить, что делать дальше и куда идти, как дальняя дверь резко открылась, и в коридор выскочил разъяренный пациент Рид, вооруженный своим страшным инструментом.

В ужасе осмотрелся и понял, что сам загнал себя в ловушку: единственный путь мне перекрыл этот безумец.

— Накорми меня! — завопил Рид и побежал на меня, выставив вперед свою визжащую пилу…

Понял, что бежать мне попросту некуда — комната, располагавшаяся справа от меня, была очень маленькой, и спрятаться там было негде. Этот же коридор был слишком узким — если бы попробовал пробежать мимо Кэссиди, он с легкостью разрезал бы меня своей пилой пополам…

— Стой! — смотря прямо в его сверкающие гневом глаза, прокричал, уже приготовившись бежать в единственную комнатку.

К моему удивлению пациент Рид и в самом деле остановился в нескольких метрах от меня, продолжая скалиться и крепко сжимать свое оружие в руке, держа его наготове. Даже понять не мог, где он его сумел раздобыть; впрочем, в тот момент это было уже совсем не важно. Мне неоднократно приходилось иметь дело с потерявшими контроль над собой пациентами, но все те разы был не один, и пациенты эти были безоружны. невольно вспомнил Моргана и то, как он пытался меня убить…

— Ты меня помнишь, правильно? — стараясь говорить медленно и четко, сказал, хотя внутри меня все сжималось. — Я, кхм, Дэвид Аннапурна. Врач. Мы с тобой познакомились в мужском отделении, — слушая меня, Рид облизал измазанные кровью губы, отчего опять почувствовал подступающую тошноту, — ты злишься на меня? Я сделал что-то не так? Оскорбил тебя или не уделил тебе вовремя внимание? Выскажи мне все. Готов выслушать тебя. Скажи мне все, что думаешь, покричи на меня, если хочешь. Не держи обиду в себе, если она у тебя есть — выскажи все в открытую, и тебе станет легче.

Все это время продолжал сохранять зрительный контакт с Ридом, чтобы он не думал, мол, собираюсь его обмануть, и чтобы почувствовать вовремя, когда возникнет необходимость срочно бежать.

— Давай, — ободрил его, видя, что он раздумывает над моими словами, — ты можешь сказать мне все, что думаешь обо мне. Тебе самому станет легче.

Вместо этого пациент Рид занес включенную пилу над головой.

— Время обеда пришло! — совершенно ничего не соображая, крикнул он, и, поддавшись панике, в ужасе бросился в комнату.

Обежал находившийся в центре кабинета стол и резко развернулся к двери: Рид появился в проходе в ту же секунду, кинувшись на меня. Инстинктивно убрался в сторону, повинуясь древнейшему из инстинктов — пила рассекла воздух совсем близко от моей головы. От ужаса вскрикнул — мне показалось, что он задел меня своим страшным оружием — но потом, сквозь застилавший мой разум страх все же осознал, что если бы это было так, уже не смог бы дальше никуда бежать.

— Ты мой! — гневно завопил Рид, оказавшись возле стола, но уже бросился к двери, как раз туда, где за пару мгновений до того стоял он сам.

Вне себя от дикого ужаса, побежал по коридору в сторону дальнего прохода, откуда и появился он. Уже опять ни о чем не задумывался, да и как можно было думать о чем-либо в той чудовищной ситуации, в которой оказался? Уже столько раз доходил до грани, до помешательства, столько раз тратил последние силы, но весь этот кошмар и не думал заканчиваться…

Рид, к счастью, по какой-то неизвестной мне причине не был способен бежать быстро, потому достаточно скоро сумел оторваться от его преследования, затерявшись в бесконечных запутанных коридорах медицинского блока. Повсюду были изуродованные до неузнаваемости, разрубленные и обглоданные тела сотрудников и пациентов клиники.

Пациенту Кэссиди было все равно, кого убивать: на вкус все люди для него были одинаковыми…

Забежав в абсолютно темную комнату, служившую, по-видимому, небольшим смотровым кабинетом, сбив дыхание от напряженной погони, забрался под кровать в самый дальний угол. Умом отлично понимал, это укрытие было самым ненадежным, какое только можно было себе представить, но выбора у меня не оставалось: мне нужно было попытаться спрятаться и дождаться того, когда одержимый жаждой крови пациент потеряет ко мне интерес. Это было гораздо разумнее, чем пустая трата физических сил в попытках спастись от погони. Из коридора донеслись леденящие кровь звуки, которые могла издавать только пила Кэссиди. Он был где-то совсем рядом…

«Господи… Когда этому всему придет конец? Не могу больше…» — зажав себе рот и нос рукой, с отчаянием подумал, с замиранием сердца продолжал смотреть на оставшуюся открытой дверь, ведущую в коридор, где и бродил Рид.

Как же мы все дошли до такого? Ведь был знаком с этим пациентом, неоднократно разговаривал с ним, объяснял ему, казалось бы, простые, очевидные истины, пытался достучаться до него, выяснить, что ему было важно, интересно, дорого… Защищал его от нападок санитаров, даже выговор в личное дело получил, заступившись за него, — и вот теперь этот больной, оторванный от реальности человек гнался за мной, намереваясь зарезать меня и… съесть. Видел столько безобразных, ужасных смертей в жутких стенах этой клиники, сталкивался с предательством, с тем, что еще совсем недавно считал невозможным, но такое не укладывалось в моей голове. Рид был не просто преступником, больным тяжелой формой шизофрении, он был каннибалом… Именно эта последняя деталь заставляла меня дрожать в буквальном смысле.

Шум циркулярной пилы раздался совсем близко от меня, и втянул голову в плечи, сжавшись под кроватью. Рид, как и сам, был босым, потому только по этим звукам пилы мог различить его местоположение. Единственным, что слышал, были эти звуки и еще оглушительное биение моего сердца, казавшееся мне неестественно громким.

Тяжелой медленной поступью он прошел по коридору, не догадавшись заглянуть в темную комнату, где прятался.

«Что же делать? Господи, что делать?» — бросая полный ужаса взгляд из стороны в сторону, подумал.

Боялся приближаться к Кэссиди: он и без своего оружия дрался, как загнанное животное, вырываясь и кусаясь, постоянно нанося травмы санитарам, а уж теперь… Но делать что-то надо было.

Из коридора донесся истошный вопль и еще какие-то отвратительные звуки, охарактеризовать которые не мог. Сквозь все это не поддающееся описанию безумие различил также отвратительный хриплый смех пациента Кэссиди. Пользуясь тем, что он был отвлечен на что-то, выбрался из-под кровати и через плохо контролируемый страх выглянул в коридор: Рид в другом конце склонился над еще бьющимся в агонии телом какого-то человека и кромсал его своим жутким инструментом. Ему было даже все равно, кого преследовать — исчез из его поля зрения, и он моментально потерял ко мне интерес!

Почувствовал, как внутри меня начинает нарастать и непреодолимая ненависть по отношению к Кэссиди. Искренне сострадал ему, когда он лежал в мужском отделении, ежедневно подвергаясь нападкам со стороны местных садистов, но даже постоянные издевательства, даже все эти эксперименты, проводимые лечебницей, не оправдывали то, что он творил тут. Мог попытаться понять, что чувствовали пациенты, избивавшие докторов в подземной лаборатории, но это кровавое безумие, устроенное Кэссиди, было омерзительным, просто немыслимым. Мне захотелось подскочить к нему и начать бить с оттягом и остервенением.

«Господи… Не дай мне упасть в эту пучину жестокости. Ведь тоже всего лишь человек со своими слабостями. Но сколько же людей убил этот больной сукин сын… — со странной смесью гнева, отвращения и страха подумал, вновь чувствуя подступающую тошноту, — нет этому никакого оправдания, будь он хоть трижды психически больной… Надо бежать. Он просто зарубит меня…»

Не желая больше оставаться в этом месте и подвергаться смертельной опасности, вышел в коридор и попятился назад, изо всех сил пытаясь не привлекать внимания взбесившегося пациента, но оступился, задев ногой чье-то изувеченное тело, отчего Рид сразу повернул голову ко мне.

Только сейчас обратил внимание на ужасные порезы, которые покрывали его тело, он же сам, как будто не замечал этого.

— Рид, послушай меня, — сбивчиво проговорил, выставив руки вперед и смотря прямо в дикие, словно звериные глаза того, — убери этот инструмент, он очень опасен, в том числе и для тебя самого. Ты можешь порезаться, а помощь тебе здесь оказать никто не сможет. Положи его на пол и подойди ко мне.

— А вот и мясо! Свежее мясо! — мерзким тоном отозвался он, поворачиваясь ко мне уже полностью.

— Одумайся, прошу тебя, — продолжил, пока что не отступая, — одумайся, Рид! Остановись, пока не поздно! Здесь и так уже погибло столько людей…

— Я еще не нагулял аппетит, — совершенно не поддаваясь уговорам, заявил тот и сразу же бросился навстречу мне.

Побежал прочь от него, смутно догадываясь, что возвращаюсь в тупик, но времени на раздумья и маневры не было. Помимо собственного нечеловеческого ужаса меня подгоняла и оглушительно вывшая сирена, оглашавшая все коридоры этого блока. Сквозь пелену взявшей верх надо мной паники понимал, все разрезанные и выпотрошенные тела вокруг были делом рук именно Кэссиди. Подумал, что, может быть, это именно он отрывал людям головы…

Повернув за угол, наступил на что-то вязкое и испачканное в крови и поскользнулся. Тяжело дыша открытым ртом, вскочил на ноги и опять бросился бежать, слыша, как пила Кэссиди рассекает воздух позади меня. Уже не отдавая себе отчет в том, что делаю, заскочил в первую же открытую дверь, оказавшись в небольшой комнате, пол которой был почти полностью залит кровью тех, кого до этого уже успел убить каннибал.

Оказавшись в тупике, замешкался, обернувшись, и на меня из коридора сразу же набросился пациент Рид. В последний момент успел схватить его за руки, отведя их в сторону, но не удержался, потеряв равновесие, и повалился на пол. В следующую же секунду Рид оказался сверху на мне, и опять в последний момент успел схватить его за руки, задержав занесенную надо мной пилу в нескольких сантиметрах от своего носа. Продолжая удерживать трясущиеся костлявые руки безумно ухмылявшегося Кэссиди, с непередаваемым ужасом свел глаза на крутящемся возле своего лица металлическом диске… Его пронзительный звук заполнил все внутри меня, вытеснив последние остатки разума… Держать, только бы удержать…

Рид скривился в мерзкой отталкивающей улыбке, сражаясь со мной, — ему нравилось видеть ощущение близости смерти в моих глазах. Несмотря на внешнее истощение, он вовсе не был слаб — под давлением его веса и прилагаемых усилий с трудом удерживаемая мной пила медленно приближалась к моему лицу.

— Вкусное… — облизывая влажные губы, протянул этот безумец, продолжая пялиться на мое искаженное ужасом лицо.

Почувствовал, как от напряжения начинают болеть глаза… Моих сил был недостаточно, чтобы оттолкнуть или отвести его руки в сторону…

— Сочное… — безумно проговорил пациент, склоняясь ниже надо мной.

Закричал, безуспешно пытаясь убрать крутящийся с бешеной скоростью диск. По мышцам моих рук разлился жидкий огонь, кровь гремела в висках. Рид в предвкушении расплывался в оскале.

Больше держать его руки не мог. Вложив в последнее усилие все остатки сил, что еще каким-то чудом сохранил мой организм, с криком отчаяния и ужаса, все-таки резко оттолкнул Кэссиди от себя, металлический диск пилы пролетел в нескольких сантиметрах от меня.

Лежа на полу, приподнял голову и увидел, как потерявший остатки человечности пациент отпрянул назад. Дальше мне все показалось нереальным, замедленным, будто во сне…

Увидел, как правая нога Кэссиди скользнула по залитому кровью полу, «поехав» вперед и оторвавшись от поверхности, и потерявший равновесие Рид упал на спину, после чего сразу же раздался его истошный крик, срывающийся на визг. Отполз подальше и, наконец, вскочил на ноги, но то, что предстало перед моими глазами, повергло меня в панический шок…

Рид лежал на полу, крича невообразимым голосом и взявшись обеими руками за рассеченное горло, из которого фонтаном хлестала яркая, пронзительно красная кровь,— вдали валялась брошенная и отключившаяся пила. Еще недавно страстно желавший убить меня пациент метался по полу, судорожно пытаясь зажать рану на шее и остановить кровотечение, в его широко распахнутых глазах прочитал неизмеримую жуть. До меня сразу дошло страшное осознание произошедшего — падая, Рид задел вращающимся диском пилы свою шею и рассек не только ткани, но и важные кровеносные сосуды…

— … боже! Боже мой… — выпалил на одном дыхании, бросаясь к нему и на ходу пытаясь понять, как его можно спасти.

Подскочив к бьющемуся в истерике Кэссиди, мгновенно опустился перед ним и попытался как-то зажать артерии под его ключицей и на шее, но он метался так сильно, и рана его была настолько глубока, что не мог справиться с потоком хлещущей крови. Должно быть, он задел не только одну сонную артерию… Черт побери, врач без инструментов, расходников и аппаратуры просто-напросто бесполезный кусок мяса в белой мантии. Взяв руку Кэссиди, зажал ей рану, из которой хлестала кровь.

— Держи руку вот тут! Держи! — прокричал в отчаянии, а сам бросился к стоявшим возле стены шкафчикам.

В одном из них отыскался не слишком свежий моток бинтов, схватил его, кинувшись назад к Кэссиди, но, к моему ужасу, он уже убрал руку с раны, отчего оттуда опять хлестала ничем не сдерживаемая кровь. Подскочив к нему, плотно прижал к широкому разрезу бинты, чтобы хоть как-то остановить кровотечение, но коснувшись посиневшей кожи Кэссиди, понял, что никакой надежды нет… На ней уже проступил липкий пот. Он терял кровь слишком быстро, и зажать рану такого размера было просто невозможно…

Мой взгляд пересекся со взглядом умирающего Кэссиди: теперь в его доселе злых и безжалостных глазах больше не горела безумная злоба, в них отражался только предсмертный ужас. Этот человек убил столько себе подобных, убил с крайней степенью жестокости, но оказавшись перед лицом гибели сам, испытал тот же ужас, что и все остальные. Больше не мог видеть в нем психопата-убийцу. Хотелось в ужасе отскочить — бежать, куда глаза глядят, но кем был бы, если бы поддался такой низости?

— … помоги мне!.. — прохрипел Рид, смотря на меня округлившимися от жути и боли глазами и вцепившись в мою одежду теряющей силы рукой.

У меня сердце рвалось на части от осознания того, что ничего не делаю, когда он молит меня об этом. Но что мог сделать?! Не мог помочь ему! Не мог произнести волшебное заклинание, от которого его раны затянулись бы сами собой! Не мог!

Взяв Кэссиди за обе щеки, повернул его голову к себе.

— Сейчас станет легче… — шепотом сказал.

Чувствовал, что силы покидают его с каждой потерянной каплей крови, его кожа приобрела синеватый оттенок, щеки словно впали, лицо осунулось, на лбу проступили крупные капли пота… И глаза постепенно утрачивали осмысленный блеск, хотя он все еще был в сознании. Смотрел на его лицо, которое еще недавно было таким злым и безумным, и горечь разрывала меня изнутри. Перед смертью все были равны… Теперь это была уже не озверевшая «морда» каннибала-шизофреника, злая и перекошенная, а напуганное и передернутое агонией лицо самого обычного человека, слабого и ничтожного перед лицом неизбежности. И глаза… Как у ребенка. Большие, перепуганные… Смотрел в эти глаза, из которых медленно уходил блеск жизни, и мне казалось, что начинал видеть душу этого несчастного человека. Такой взгляд не видел еще нигде и никогда… Но не мог спасти его, это было выше человеческих возможностей. Все, что мог для него сделать — не бросить его и побыть с ним в последние мгновения его короткой жизни.

Тело Кэссиди изогнулось в резкой судороге, но он все еще пребывал в сознании. Только прижал его грязную, перепачканную в крови голову к своему плечу и погладил по лбу.

— Сейчас пройдет… пройдет, — немея от ужаса, прошептал, безумно смотря в одну точку перед собой и прижимая его к себе, несмотря на усиливающиеся предсмертные судороги.

Его тело начало выгибаться с ужасной силой, а лицо исказилось страшной гримасой боли. Он, должно быть, вдохнул собственную кровь, потому что из его рта пошла розоватая пена… Отпустил его голову, положив на свои колени, Рид еще несколько раз выгнулся неописуемым образом, а затем все его напряженные мышцы вмиг расслабились. Он обмяк, склонив голову на бок, и понял, все закончилось…

Рид умер у меня на руках.

Его лицо, до того передернутое болью, страданием, теперь стало таким умиротворенным, безмятежным, спокойным. В глазах больше не было ужаса. Он не дышал, и сердце его уже не билось. Тихо сидел над его похолодевшим телом, опустив голову и продолжая по-прежнему смотреть в опустевшие глаза. На моих руках никогда до этого не умирал человек.

Что он видел в своей недолгой жизни, кроме горечи и страданий? Общество и даже родная семья отвергли его, отправив сюда. Да, он совершал ужасные злодеяния, но кто заложил первый кирпич в этот страшный фундамент? Ведь многие психические отклонения происходят из детства. Мне почему-то казалось, что у этого человека его и не было. Теперь же он наконец-то обрел покой.

Не смог его спасти, да и кто смог бы на моем месте? Рид пытался меня убить, убить безжалостно и не задумываясь, но поступил бы бесчеловечно, если бы отвернулся от него в последний момент его жизни, поддавшись злобе или эгоизму. Нет ничего хуже смерти в одиночестве, опыт умирания уникален для каждого человека. Кто-то, может быть, предпочел бы уйти один, без посторонних глаз, но был точно уверен, Рид испугался смерти. Он боялся оставаться наедине с ней. И все, что мог для него сделать, — разделить этот ужас и эту боль с ним. Просто подержать его за руку. Утешить. Подарить ему хоть какое-то тепло в последнее мгновение. Этого никто никогда не делал, уверен. Смотрел на его лицо и не мог принять тот факт, что он умер. Что он был минуту назад, а теперь его больше не было. Мне было больно. Сколько же жизней забрали эти жуткие стены?

— Спи спокойно, все закончилось, — негромко проговорил и осторожно закрыл навсегда большими пальцами его глаза.

Он не заслужил такой судьбы. Никто не заслуживает, даже самый последний из нас. Аккуратно подняв обескровленное худое тело Кэссиди, отнес его на стоявшую возле стены невысокую кушетку и уложил на нее. Осторожно убрав с бледных заострившихся скул покойного растрепавшиеся волосы, поправил его голову и сложил руки ему на груди, после чего присел около него, не сводя глаз с его умиротворенного лица. К горлу подступил ком.

— Прости меня за то, что не смог спасти тебя, — дрогнувшим голосом прошептал, — тебя… и всех остальных. Я тебя тоже прощаю. Покойся с миром.

Поднявшись на слабеющих ногах и оглядев свою испачканную сверху донизу в крови Кэссиди одежду, тихо и не оглядываясь вышел в коридор…

Медленно прошел до конца коридора, ничего не замечая и смотря в одну точку перед собой. Перед моими глазами словно завис образ умирающего Кэссиди: его передернутое болью лицо, судорожно цепляющаяся за меня ледяная рука, округленные от предсмертного ужаса глаза… Он погиб только по своей собственной вине, но мое сердце рвалось от осознания того, что не смог его спасти. Последними словами несчастного пациента были не какие-то пространные изречения, а простое и полное отчаяния «помоги мне»… Мольба о помощи, обращенная ко мне. Сделал все, что было в моих силах, но на самом деле не сделал ничего. Позволил ему умереть.

Остановился, пошатываясь, и медленно закрыл глаза. Как же больно было…

Сколько смертей видел за эти последние часы, сколько страдания, безнадежности, безумия, сколько диких криков слышал… Это всеобщее человеческое горе вытеснило все остальное из моей измученной души, заполнило ее своей беспроглядной тьмой, тяготой. Не осталось ничего, кроме могильного холода.

— Господи, почему ты шлешь это все нам? За что? — прошептал, не открывая глаза. — Если ты видишь это все? Если ты нас любишь…

Сколько душ загубила жуткая лечебница… Сколько слез и потоков крови видели эти стены… Пациенты опустились ниже диких неразумных зверей в своей невыразимой жестокости, но никому не дано было пасть ниже бесчеловечных выродков, допустивших такое. Все эти страдания были исключительно на их вине, вся кровь, которую пролил Рид, Полтергейст и все остальные, на самом деле оседала только на их руках. На руках таких людей, как тот высохший старик-ученый, оставшийся в стенах подземной лаборатории, как доктор-извращенец по имени Стюарт, который использовал пациентов для реализации своих грязных фантазий, как прочие и прочие, как все те бесчисленные охранники, избивавшие меня и других пациентов, имена которых мне уже не дано было узнать… Именно они были повинны в этом.

— А я знаю, почему… — продолжил свой обращенный неизвестно к кому монолог, — ты просто нас не слышишь. Наши слезы и мольбы заглушаются миллионами радостных голосов, воздающих хвалу твоему имени и деяниям в храмах. Наш плач не способен пробиться через их восторженные крики. Все понимаю…

Нас всех принесли в жертву на алтаре науки, как говорил пациент в комнате с доской, на которой была написана система уравнений, но он ошибался. Нет, не науки — наживы, алчности. Не знал, для какой цели была создана технология морфогенетического кондиционирования, но конечное ее назначение состояло именно в извлечении прибыли. Технологию приобрели бы правительства мировых держав, а мы все так и остались бы в конечном итоге пустыми и ничего не значащими числами в финансовых отчетах компании.

Открыл глаза и, тяжело дыша, с трудом справляясь с подступившей волной горечи, тихо покачал головой. Подняв опустошенный взгляд к потолку, прошептал:

— Помоги мне. Помоги мне, прошу тебя.

Постояв в безмолвном ожидании еще какое-то время, устремил взгляд вперед, на расположенную передо мной в конце коридора очередную очистительную камеру, двери в которую были заблокированы.

«Выживу, — мелькнуло у меня в голове, — выживу, несмотря ни на что. Что бы они ни делали, выживу».

Собрав свои разрозненные истощенные силы, прихрамывая на обе ноги, направился к ожидавшим меня автоматическим дверям. Прислонив к считывающему устройству испачканный в крови пропуск охранника, молча шагнул вперед, когда створки разъехались передо мной. Как же показательно это все было! Они устанавливали дорогостоящее и сложнейшее в эксплуатации оборудование там, где оно было необходимо, но сделать хотя бы косметический ремонт, чтобы привести эти обшарпанные стены с потрескавшейся и отколовшейся штукатуркой в нормальный вид, никто и не думал. Руководство экономило на всем, даже на собственных сотрудниках и их комфорте. О пациентах не стоило и говорить…

Каким же огромным был этот медицинский блок! Вышел из камеры и попал в очередной коридор, точно такой же, как тот, где я пребывал до того.

«Может быть, заблудился и опять хожу кругами?» — подумал, осторожно обходя огромные лужи крови на грязном полу.

Здесь тоже повсюду были разбросаны мертвые тела, а вдоль стены были не слишком аккуратно расставлены в ряд оторванные головы…

«Рид не мог сделать это… — пронеслась у меня леденящая душу мысль, в то время как в немом ужасе косился на открытые рты с высунутыми наружу языками и налитые кровью стеклянные глаза, — он попросту не мог попасть сюда — у него не было электронного пропуска… Может, это все-таки Полтергейст? Но зачем ему складывать оторванные головы в ряд? Он не делал этого в подземной лаборатории…»

Уже ничего не воспринимая от морального истощения, медленно побрел, куда глаза глядят. У меня уже даже не было какого-то четкого плана спасения. Внезапно до меня откуда-то издалека донесся безумный истошный крик:

— Приближается урага-а-ан — и никому его не останови-и-ить! Приближа-а-ается урага-а-ан — и никому его не останови-и-ить!

Такое мог кричать только кто-то из пациентов.

«Боже… Что у него в голове?» — со смесью сожаления и неприязни подумал, двигаясь дальше.

Безумные крики все нарастали, теперь они сопровождались еще каким-то непонятным грохотом и стуком. Почувствовал, как внутри меня нарастает скользкий страх.

— Сюда! Там был какой-то шум! — хрипло проорал кто-то другой уже совсем близко от меня.

— При-и-иближа-а-ается урага-а-ан — и никому-у-у его не останови-и-и-ить!

Их там было, как минимум, двое. В страхе прижался к стене — мне, как никому, было известно, что стоять на пути у перевозбужденных пациентов, особенно если они чувствуют поддержку друг друга, может быть очень опасно. В ту же секунду из-за поворота выбежала целая толпа пациентов, даже не сразу сумел сосчитать их количество.

— Это он!

— К черту! К чертям его!

Попятился, чувствуя, как учащается биение утомленного сердца, и уже вознамерившись бежать назад, к камере дезинфекции.

— Стойте! Он не из них! — оборвал безумные возгласы один из пациентов, и все остальные разом смолкли и остановились в проходе.

Тяжело дыша, тоже замер, смотря прямо в злые прищуренные глаза того пациента, что остановил не успевшую начаться погоню. Внутри меня опять разыгралось уже ставшее привычным чувство неконтролируемого страха, но в этот раз ситуация была гораздо хуже, чем во все предыдущие: был один, а пациентов было шесть… И все они были вооружены каким-либо оружием: ножами, кусками арматуры, либо досками со вбитыми в них гвоздями… Мог попытаться убежать от одного человека, но убегать от такой толпы было равносильно бегу от стаи бешеных псов.

Только сейчас немного рассмотрел этих людей. Мне сразу бросился в глаза высокий и крепкий человек, стоявший в центре коридора, который и одернул остальных — в его уверенном волевом взгляде и ровном положении сразу разглядел лидера; он, по-видимому, и сплотил всех остальных вокруг себя. Этот человек определенно был самым опасным из всей группы, поскольку в его полных лютой ненависти глазах отчетливо читалась искра чувства реальности. Не надо было быть психологом, чтобы понять, что это — очень жестокий и беспринципный человек. Хуже всего было то, что в его правой руке был зажат огромный окровавленный нож… Этот человек единственный из всей группы был полностью одет, что тоже говорило немало.

По его правую руку стоял раздетый по пояс молодой парень, тоже довольно крепкий, чье тело было полностью покрыто ужасными застарелыми шрамами. Всем своим видом он напоминал цепного пса, готового броситься на жертву по одному слову хозяина. Сейчас такой жертвой для него был именно я, и только распоряжение старшего пациента останавливало его от кровавой расправы.

Рядом с ним вертелся другой человек довольно молодого возраста, настолько перевозбужденный и неадекватный, что даже простое нахождение на месте давалось ему с трудом. Он периодически подскакивал и дергал рукой, в которой был зажат обломок деревянной доски с вколоченными погнутыми от ударов гвоздями. Именно он и вопил больше всех остальных, выкрикивая абсолютно лишенные смысла вещи.

По левую руку лидера стоял невысокий мужчина в одной только разодранной майке, настолько изуродованный, что от одного взгляда на него меня начинало мутить. На его голове была расположена огромная открытая рана, уже несвежая и, по-видимому, зараженная инфекцией. В ужасе отметил, что этот изувеченный человек был оскоплен.

У него за спиной стоял еще один пациент, скрестивший покрытые шрамами худые руки на груди. Все его лицо было изъедено ужасающими язвами, похожими на трофические, а один глаз и вовсе отсутствовал… Он был весь перекошен то ли от сводящей челюсть боли, то ли от неудержимой злобы по отношению ко всему миру, что обрек его на такие страдания.

Наконец, позади всех остальных жался истощенный, истеричный паренек, который не мог удержать слезы и постоянно хватался за голову. Со стороны он мог показаться безобидным, но мне сразу стало понятно, что этот человек был доведен до полной крайности, до нервного срыва, потому даже одно неосторожное движение могло спровоцировать его зверскую жестокость, которая, несомненно, была бы в его глазах самозащитой.

— Ты кто такой? — смотря на меня исподлобья, жестким голосом спросил лидер.

— Меня зовут Дэвид, — коротко ответил ему — мне было известно, что они просто растерзают меня, если у них появится хотя бы подозрение на счет того, что мог быть сотрудником.

— Из какого ты блока? — продолжил тот.

— Из мужского отделения, — смотря ему в глаза, отозвался.

Перевозбужденные больные почти всегда смотрят в глаза, причем часто не моргая.

— Он лжет! — взвизгнул дерганный пациент, который не мог устоять на месте.

— Он один из них! Вздернуть его! — подхватил его возгласы другой, изуродованный язвами.

— Заткнись! Заткни-ись! — взвыл, схватившись за голову, самый последний.

— Тихо! — рявкнул лидер, и все остальные замолчали, ожидая его дальнейших слов, он же взял за руку изуродованного пациента, стоявшего слева от него, и подтолкнул его ко мне. — Он — из мужского отделения, — оглядел страшные порезы на теле несчастного, — а ты слишком целый.

Не вполне понял, что он имел в виду, но все же ответил, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно:

— Меня привезли несколько дней назад.

— Дай мне! — завопил беспокойный пациент, но сразу умолк, когда заговорил лидер.

— Какой у тебя диагноз?

Сразу сообразил, что выдам себя с головой, если озвучу хоть какое-то научное название психических заболеваний, потому решил поступить по-другому.

— Не знаю. Со мной говорит кто-то иногда, он внутри меня. Доктора утверждают, что я болен, — монотонным голосом ответил, — сейчас от того, насколько они поверят мне, зависела ни много ни мало моя жизнь.

— Он сотрудник! Как и тот первый, с камерой, который резать отказался! — с непередаваемой злостью заявил стоявший справа от лидера молодой пациент.

— За что тебя положили в клинику? — не обращая ни на кого внимания, поинтересовался лидер, продолжая изучать меня взглядом.

— В каком смысле? — переспросил.

— К черту! К черту его, суку! — словно взбесился изуродованный пациент, стоявший теперь в опасной близости от меня.

— Смерть и налоги, и смерть, и налоги, и смерть!.. — начал безудержно вопить стоявший справа от лидера дерганный паренек и в конце концов ударил своей доской стену.

От их криков пациент на заднем плане мучительно завыл, обхватив голову руками, и опустился на корточки.

— Какое преступление ты совершил? — жестко прервал их безумства лидер.

«Или они меня убьют, или сойду с ума…» — в ужасе промелькнуло у меня в голове.

— Убил, — успело сорваться с моего языка, и только тут осознал, что совершил ошибку.

Все эти люди, стоявшие сейчас передо мной и такие ужасные в своем жестоком безумии, были ярыми преступниками, на счету каждого из них, наверняка, было даже не одно и не два убийства. Они все были признаны невменяемыми, недееспособными по итогам экспертизы, но по глазам пациента-лидера видел, он точно упивался человеческим страданием, убивая людей намеренно, со вкусом, с болезненным удовлетворением. Этот человек определенно знал, что чувствует убийца в момент, когда своей рукой лишает жизни себе подобного, он мог с легкостью догадаться по моим словам и действиям, что эти мои заверения были не чем иным, как отчаянной лживой попыткой защитить себя. Ступил на очень скользкий путь.

Все пациенты, до того сгоравшие от желания уничтожить меня, теперь умолкли, лишь в немом удивлении рассматривая меня, и даже перевозбужденный изрезанный паренек перестал размахивать своим орудием, уставив ошалевший взгляд на меня. Ощутил, как от ускоренного сердцебиения моя голова начинает недополучать кислород — мне становилось физически плохо. Мой организм уже несколько раз полностью исчерпал свои силы…

— Убил? — хладнокровно спросил лидер, не сводя взгляда с моего наверняка бледного, как мел, лица. Он сделал шаг вперед, крепче сжимая рукоятку ножа. — И как… это было? Что ты испытал?

Ужасную ошибку нужно было немедленно исправлять, мне даже не пришлось изображать смятение и неуверенность.

— Не помню, даже не уверен, что это я убил, — последовал мой ответ, — на меня что-то нашло. Сильно вспылил, начал кричать и ругаться, а потом события просто выпали из моей памяти, пришел в себя рядом с мертвым телом моего соседа, на котором было множество ножевых ранений. Мне стало страшно, и вызвал полицию, а они арестовали меня и сказали, что это я его убил. Доктора потом подтвердили, что я больной и нуждаюсь в лечении.

— Он лжет! Он один из этих ублюдков в белых халатах! — Сорвался пациент, стоявший справа от лидера, указывая на меня коротким изуродованным пальцем. — Он такой же, как тот с камерой! Тот тоже был из них!

— К чертям его! Поджарить на огне! — поддержал его возгласы другой, покрытый отвратительными язвами.

От одного упоминания об огне меня бросило в жар, невольно издал какой-то невнятный звук, похожий на всхлип: перед глазами словно заново возникла жуткая картина уходящего священнослужителя и ярких языков пламени, лижущих мои ноги… Из транса меня вывел пациент, которого окрестил лидером, и который сейчас направлял на меня острие своего ножа.

— В этом мире возмездия нет третьей стороны, — проговорил он, пристально смотря мне в глаза, что уже давно утратили уверенность, — или ты с нами, или — против нас. Научу тебя держать нож с правильной стороны, и если ты докажешь свою преданность общему делу, позволю тебе жить. Сейчас ты пойдешь с нами и покажешь, чью кровь ты готов пролить в этой борьбе.

По его указанию все остальные пациенты бросились на меня, прежде чем успел принять какое-либо решение, и, подхватив меня под руки, с неистовыми безумными криками потащили куда-то в неизвестном направлении. Их было так много, и двигались они так стремительно, что у меня не оставалось ни единого шанса вырваться или как-то объяснить им, что то, что они делают, неправильно. В очередной раз оказался полностью во власти непередаваемого нечеловеческого ужаса, захлестнувшего все мое измученное естество: от этого мое сознание отказывалось воспринимать происходящее адекватно, глаза не могли уловить ни единую деталь, отчего все вокруг проносилось нескончаемым потоком бессмысленных картинок. Моя жизнь снова оказалась в руках безжалостных людей, у которых не было ни единой причины относиться ко мне с пониманием или состраданием, и все, что мне оставалось — это безмолвное ожидание их дальнейших действий. Единственным, что еще был способен понимать на тот момент, было то, что моя судьба зависела во многом от моих собственных решений, которые мне предстояло в скором времени принять…

— Смерть и налоги, и смерть, и налоги, и смерть!..

Бежавший впереди пациент с шумом распахнул дверь, и меня затащили в довольно просторный зал, в центре которого были установлены два металлических стола. На одном из столов лежало изрезанное тело какого-то доктора. Беглым, напуганным взглядом осмотрел стены этого помещения и пришел к ужасающему выводу — место, в которое меня привели, представляло собой некую секционную морга. Под возбужденные крики гнева и взаимного ободрения пациенты подвели меня к первому столу, на котором лежало тело мертвого доктора. Только тогда цепкие влажные руки, державшие меня в своей крепкой хватке, наконец, разжались, предоставив мне иллюзию свободы. То, что это была именно иллюзия, осознавал прекрасно — все пути к отступлению были перекрыты, пациенты окружили меня, кое-кто из них даже зашел мне за спину. Был полностью в их власти.

В немом ужасе огляделся еще раз, пытаясь предугадать, к чему стоит готовиться. Из-за спины ко мне медленно подступил пациент-лидер, по-прежнему сжимавший в руке огромный нож.

— Вот доктор, — обходя стол и останавливаясь напротив меня, прокомментировал он, и покосился на бледное лицо убитого, рот которого был приоткрыт, — мы все давно мечтали о таком дне. А теперь и ты тоже сделаешь это. Дай волю своим эмоциям.

С этими словами пациент с размаху вонзил нож в открытый рот доктора и, смотря на мою реакцию, медленно провернул его против часовой стрелки. От мерзкого хруста крошащихся позвонков к моему горлу в очередной раз подступил приступ тошноты, не смог вынести такого зрелища и отвел взгляд, хотя здравый смысл подсказывал мне, что в данный момент отвращение и неприязнь нельзя показывать ни в коем случае.

— Что… ты хочешь от меня? — с трудом выдавил из себя, буквально заставив себя посмотреть на злобное лицо стоявшего напротив пациента.

— Хочу посмотреть, на что ты способен, — ответил он, вытаскивая нож и снова резко вонзая его в кровавое месиво, бывшее некогда ртом несчастного доктора.

Вытащив нож во второй раз, пациент подбросил его в руке, поймав уже за лезвие, и протянул мне рукояткой вперед. Немея от ужаса, принял оружие из его рук.

— Режь, — потребовал он, пристально следя за мной, — пусти ему кровь.

От дикости всего происходящего я почувствовал, как ноги подкашиваются. Опустил мечущиеся глаза на мертвое тело перед собой. Меня захватила волна трепета — этим безжалостным безумцам понадобилось проверить мою лояльность самым простым и одновременно отвратительным способом — они хотели заставить меня кромсать тело их смертельного врага, совершить постыдный акт надругательства над ним! Это только казалось простым — вонзить нож в уже мертвое тело, но на деле и не представлял, как можно сделать такое, да и не просто сделать, а сыграть убедительно, изобразив при этом ненависть и презрение на лице. Да, знал, что этот убитый человек совершил немало зла за свою недолгую жизнь, но у меня рука не поднималась ударить ножом себе подобного, пусть и мертвого. Проблема нравственного выбора всегда была самой тяжелой для меня. В то же время прекрасно осознавал, что сейчас решается моя судьба: по омраченным кровавым помешательством лицам пациентов видел, что никто из них не станет колебаться, прежде чем убить меня. Меня утопят в собственной крови, если не смогу убедить их, что являюсь таким же, как они. И ведь это было правдой! На ум сразу пришли брошенные кем-то из них слова про «того с камерой», который отказался резать мертвое тело и был объявлен ими сотрудником. О судьбе этого несчастного мне даже не хотелось думать, тем более моя собственная жизнь висела на волоске.

— Что? Не хочешь? Слишком неприятное занятие для такого, как ты? — видя, что колеблюсь в нерешительности, спросил лидер. — А может, ты все-таки один из них?

Поднял глаза на него. Убьет. Он меня убьет. Это уже давно был не человек, а животное, отведавшее человеческой крови, для которого не существовало такого понятия как «милосердие».

«Он уже мертв все равно, он ничего не почувствует», — мелькнуло у меня в голове, когда вновь посмотрел на распростертое тело, лежавшее на столе.

От одной мысли о том, что они могли заставить меня резать еще живого человека, внутри меня что-то сжалось. Покрепче ухватил рукоятку ножа, выбрав оголенный участок кожи на руке мертвого доктора. Поднося нож к ней в нерешительности, замер, представив себе, как сейчас потечет кровь. Или не потечет — его сердце ведь уже не билось…

«Надо представить, что это просто мясо, просто кусок мяса, который надо разделать, — пытаясь настроить себя, подумал, но от моих же собственных мыслей меня обуял еще больший ужас, — боже, что же такое несу?! Просто кусок мяса? Значит, такой же, как все они? Обезумевший и очерствевший, как эти несчастные, доведенные до отчаяния пациенты?»

Не медля более ни секунды, проколол острием ножа кожу мертвого доктора, встретив сопротивление тканей и отметив про себя, что это оказалось гораздо сложнее с физической точки зрения, чем изначально предполагал, и затем, надавив на рукоятку сильнее, повел ножом в сторону, разрезая мышцу прослойка за прослойкой. Из раны медленно потекла кровь, выдавливаемая лезвием. Мое сердце на какой-то момент словно замерло, а затем забилось с ускоренным темпом; от вида расходящейся кожи и увеличивающейся на глазах раны меня бросило в холодный пот.

«Господи, сохрани мне рассудок!» — взмолился про себя, смотря за движением ножа — складывалось ощущение, что им управляет не моя рука, а что-то иное…

Вытащив нож из раны, посмотрел на лицо пациента-лидера, который доселе в безмолвном ожидании, наблюдал за омерзительным процессом. Мне оставалось только надеяться, что в моих глазах не читался животных страх. Несколько томительных секунд безумец передо мной смотрел на меня, словно раздумывая над чем-то, а остальные пациенты ожидали его дальнейших действий, никак не выражая свою реакцию, но затем все случилось с невероятной скоростью. Вцепившись в мертвое тело обеими руками, лидер резко стянул его на пол, себе под ноги, а после этого так же стремительно схватил меня за грудки и одним рывком уложил на металлический стол. От неожиданности даже не успел толком ничего осознать: за пару мгновений оказался лежащим на столе, а мои руки, ноги и шея уже удерживались вопящими от кровавого помешательства пациентами, только метнул полный ужаса взгляд по сторонам, после чего до меня, наконец, дошло, что провалил испытание…

Искривленное в лютой злобе лицо лидера склонилось надо мной.

— За что?.. Что я сделал? — давясь от паники, прокричал, отчаянно пытаясь вырваться, хотя никаких шансов справиться с пятью державшими меня людьми не было.

— Ты еще большая тварь, чем все остальные! — гневно проорал на меня пациент, и увидел знакомый мне нож уже в его руке. — Ты готов кромсать тело своего собрата, только бы спасти свою шкуру?!

— Нет! Прошу… я не… — потеряв контроль над собой, начал говорить, но тотчас же получил грубый удар по щеке, от которого голова «пошла кругом».

Чья-то цепкая рука вцепилась в мои волосы, с силой оттянув мою голову назад.

— К черту его! Порезать на куски! — гремели в моих ушах доносящиеся со всех сторон хриплые крики.

— Сразу понял, что ты один из них, — угрожающим тоном, от которого по моему телу пробежала ледяная волна, продолжил пациент-лидер, склоняясь надо мной так низко, что мог чувствовать его дыхание, — но решил дать тебе шанс. Проверить, насколько далеко ты зайдешь в стремлении спасти свою шкуру. Отпустил бы тебя, если бы ты отказался резать его. Позволил бы тебе уйти. Но ты оказался готов сделать все, в том числе вонзить нож в своего бывшего коллегу!

— Нет! Послушай меня, вправду пациент, не лгу вам! — сбивчиво прокричал, пытаясь хоть как-то остановить их.

— Заткнись! — срывая голос, оборвал мои слова тот и с силой ударил рукояткой ножа о металлический стол, отчего вскрикнул от ужаса — мне показалось, что он ударил ножом меня. — Ты не заслуживаешь места в этом мире, потому сейчас ты смоешь свои деяния кровью!

От этих безжалостных слов меня обуяла непередаваемая жуть, мне опять показалось, что это все происходит с кем-то другим, посторонним, а сам являюсь лишь зрителем, наблюдающим эту страшную расправу со стороны. У человека с рождения есть иллюзия собственного благополучия или «бессмертия», когда ему верится, что все плохое, жестокое, неправильное, может произойти с кем-то другим, но только не с ним и не с его родными. В лечебнице давно уже избавили меня от этой иллюзии, но даже после всего, что уже пережил, поверить в происходящее, в то, что меня сейчас будут медленно и изощренно убивать, не мог. Никто не может приготовить себя к этому…

— Ты! Иди в коридор и следи, чтобы никто не пришел! — приказал лидер тощему пареньку, который от каждого возгласа хватался за голову, и тот сразу подчинился.

Они в самом деле задумали что-то ужасающее… Заметался на столе, пытаясь освободиться, но поделать уже ничего нельзя было. Сердце рвалось из груди. Хотелось кричать от ужаса, взывать ко всем святым, лишь бы только достучаться до обезумевшей толпы, готовившейся разорвать меня на части.

— Пожалуйста! Выслушайте меня! Я не… — пытался докричаться, но слова сами застревали в моем горле.

Пациент-лидер сорвал с моего лба прибор ночного видения и покрутил его в руках, пытаясь понять, как им можно пользоваться, но быстро потерял терпение и просто отшвырнул его в сторону.

— Режь его! Давай! — хрипло потребовал другой, тот, что был покрыт отвратительными язвами и который теперь удерживал мои ноги.

— Нет. Я хочу большего, — проговорил лидер, — наш друг должен прочувствовать, что причинял людям своими действиями. Не хочу, чтобы он умер быстро.

— Никому ничего не сделал! Пожалуйста, не убивайте меня! — вне себя от ощущения беспробудного кошмара наяву закричал, но меня уже никто не слушал.

Слева от меня раздался оглушительный грохот и звон металла, чуть повернул голову, борясь с держащим меня за горло изрезанным пациентом, и увидел, как один из них притащил поднос с целой горой всевозможных хирургических инструментов, поставив его на край стола. От вида этих жутких орудий впал в оцепенение: до меня дошло, что перед тем, как убить, они будут меня пытать.

— Вырвем ему зубы, ногти! — злобно прорычал один из пациентов.

— А потом сдерем с него кожу! — отозвался кто-то другой.

— Включи кофеварку и вскипяти воду! Обварим его кипятком!..

От всего этого безумия потерял ориентацию в пространстве и времени… Вырывался и что-то отчаянно кричал им, уже даже сам не разбирая, что именно, но эти люди не собирались прислушиваться ко мне. Люди… Как много ответственности накладывает это звание…

Но вдруг, совершенно неожиданно для всех, кто находился в этой злополучной секционной, внутрь буквально ворвался худощавый плаксивый пациент, которого ранее отправили в караул, и, перекрикивая все неистовые, безумные вопли, издаваемые остальными пациентами, заверещал:

— Он здесь! Он идет сюда!

— Кто идет? — строго спросил лидер, подбиравший до того времени инструмент.

Гвалт охрипших от постоянных криков голосов на секунду умолк, и в звенящей тишине различил какой-то неясный, отдаленный звук, напоминавший звон цепей, который, как мне показалось, уже слышал где-то ранее… Среди пациентов поднялась настоящая паника: побросав все, что было у них в руках, они с полными животного страха криками кинулись бежать из секционной, совершенно позабыв обо мне.

Даже не успел отойти от ужаса ожидания близких страданий, а теперь мне еще и передалась всеобщая паника — вскочил со стола, принявшись лихорадочно метаться по комнате, пока мне на глаза не попался проход в небольшое подсобное помещение, куда и побежал, спотыкаясь по дороге от страха за свою жизнь. Перед глазами у меня все плыло, окружающие меня предметы виделись мне блуждающими яркими пятнами, хаотично меняющими свое положение.

Подсобная комната оказалась неким подобием поста охраны или диспетчерской, возле одной из стен которой, к моему счастью, стояли два пластиковых шкафчика, куда можно было залезть. Не теряя более ни секунды, забрался внутрь, плотно закрыв трясущимися руками дверцу. Сколько раз такие шкафчики уже спасали мою жизнь, сложно было даже припомнить. К сожалению, этот был повернут таким образом, что через продолговатые отверстия, проделанные в дверце на уровне моих глаз, не мог видеть ничего.

Звон цепей снаружи нарастал, пока не превратился во вполне отчетливый, теперь к нему добавилась чья-то поступь, настолько тяжелая, что ее было слышно за версту. Затаил дыхание, пытаясь по звуку определить, что происходит в секционной: до моего слуха донеслись истошные крики одного из пациентов и последовавшие после них странные неприятные звуки, напоминавшие хруст. Затем где-то вдали раздался еще один вопль, переходящий в визг, и звон цепей стал стремительно отдаляться. Мог поклясться, что слышал и что-то отдаленно похожее на тяжелое дыхание с ревом льва…

Даже когда жуткие звуки совсем стихли, далеко не сразу решился выбраться из своего укрытия. Осторожно, изо всех сил стараясь не шуметь, заглянул через открытую дверь в секционную, и мне в глаза сразу бросился лежащий в луже яркой крови на полу труп одного из пациентов, хмурого молодого человека, который едва ли не больше всех желал мне смерти. Пройдя ближе, обнаружил, что голова его лежит в нескольких метрах от тела…

«Да кто это делает все?!» — закрывая рот рукой, в ужасе подумал.

И ведь он был здесь! Пациенты явно были в курсе о страшном человеке или существе, что отрывает людям головы, ведь недаром же они так быстро кинулись наутек, позабыв о своих кровавых планах. Теперь уже был почти полностью уверен в том, что причиной всему был не Полтергейст…

— Боже… Помоги… Помоги… — начал шептать, попутно разыскивая взглядом на полу прибор ночного видения.

Он отыскался под вторым столом. Проверив на скорую руку, все ли работает, кое-как закрепил прибор на лбу и поспешил выбраться в коридор, подальше от жуткого места, в котором моя жизнь вполне могла и закончиться.

Коридор представлял собой довольно странное запутанное переплетение ходов, старые стены которого по какой-то причине были заклеены прозрачной, но очень прочной клеенкой. Повсюду были расположены двери, ведущие в небольшие комнатки, в которых не было ничего, кроме кроватей и окружавшей их аппаратуры. Многие койки были залиты кровью… В то время как метался по коридору в поисках выхода, сквозь плотную пелену мутного страха в мое сознание пробилось и еще одно чувство — стыд. Только сейчас, наконец, смог взглянуть на свой поступок со стороны, и он предстал передо мной во всей своей безобразной низости.

Согласился вонзить нож в тело человека, повинуясь своему страху, но тем самым только показал, что пациенты клиники, эти больные, отвергнутые обществом люди, оказались гораздо искреннее меня. Даже у них был своеобразный «кодекс чести», был бы внимательнее, может быть, и разглядел бы это в погрязшем в жестокости пациенте-лидере.

Конечно, просто растерялся, такое могло случиться с любым на моем месте, и это было приличным оправданием, но в любом случае меня не покидало ощущение низости и даже подлости своего поступка. Плохой из меня доктор…

«Нужно срочно уходить отсюда», — подумал, попутно открывая по очереди все двери, чтобы отыскать хоть какой-то проход.

В одной из комнат, слабо освещенной и залитой кровью, в углу приметил сжавшегося хнычущего пациента, который при этом как-то странно и неестественно обхватил себя руками и свесил голову на грудь. Сперва просто прошел мимо, но затем решил, что оставлять его одного в таком состоянии неправильно, потому вернулся. Только приглядевшись внимательнее, понял, он сидит в таком неудобном положении не просто так: эти жестокие мерзавцы замотали его в смирительную рубашку! Поначалу не поверил в то, что вижу: смирительные рубашки уже почти полвека как вышли из употребления, давно всеми специалистами в области психиатрии было признано, что использование такого жестокого метода сказывается на психике больного человека исключительно отрицательным образом. Их даже не видел толком ни разу и это при том, что проработал в психиатрии десять лет! Впрочем, уже давно было ясно, они были готовы использовать любой доступный способ ухудшить страдания попавших в их руки людей.

Подступил ближе и разглядел также, что лицо несчастного пациента было крепко перемотано тугими бинтами, которые врезались в его кожу и закрывали обзор. Мне казалось, успел перевидать уже все грани жестокости в этой дьявольской клинике…

— Не бойся меня, не причиню тебе вреда, — мягко обратился к загнанному в угол пациенту, попутно разглядывая его — что-то в нем казалось мне уж больно знакомым, — сейчас все это сниму и освобожу тебя.

Дрожащими от нервного напряжения руками размотал бинты, обмотанные вокруг его головы, и, не веря своим глазам, уставился на обожженное лицо этого человека. Мог забыть, как выглядели другие пациенты, но этого узнал бы в любой ситуации.

— Ты знаешь меня? — в недоумении выпалил, смотря в его словно остекленевшие от ужаса глаза, один из которых был слеп.

Узнал ли он меня, было трудно сказать, потому как от всей тяжести пережитого и без того психически больной Эндрю теперь выглядел жалко: его нижняя челюсть тряслась, а единственный испуганный глаз бегло, затравленно скользил по всему окружению. Был практически уверен, в данный момент он почти ничего не соображал: страх неминуемой гибели и последствия бесчеловечного обращения вытеснили из его разума последние остатки трезвости. Тем не менее раньше, еще в отделении, он мне доверял и даже в какой-то мере делился со мной своими переживаниями.

— Ты меня помнишь? — задал вопрос. — Боже, сейчас сниму это, только пойму, как… Повернись.

Далеко не сразу разобрался с хитрым переплетением ремней, ни на секунду не прекращая поражаться изощренной фантазии сотрудников, потом же, сумев наконец снять проклятую смирительную рубашку, повернул ждавшего в оцепенении Эндрю к себе.

— Все хорошо, видишь? — стараясь как-то успокоить его, мягким тоном проговорил. — Все хорошо.

Эндрю какое-то время молча и неподвижно пялил безумный запуганный взгляд на меня, приоткрыв рот, а затем просто повис у меня на шее, залившись отчаянными рыданиями…