Инженер и Постапокалипсис

Глава четырнадцатая. Ангел-Хранитель.

Бедный Эндрю.

До чего же горестно мне было видеть, что с ним сотворили бездушные мерзавцы из лечебницы: здоровый, морально стойкий человек сломается от всего того бесчеловечного отношения, которым окружали они попавших в их руки жертв, а что говорить про психически больного, слабого и уязвимого? Эндрю ничуть не уступал мне ни в ширине плеч, ни в физической силе, разве что чуть пониже меня был, но теперь он отчаянно рыдал в голос, держась за мою руку, как ребенок… Да что уж там, и сам совсем недавно рыдал, как ребенок… Со своих рук можно смыть практически все, но только не кровь — она все равно навечно останется на них, потому что если у человека и нет на что-либо права — так это на лишение жизни себе подобного. Все наши загубленные души были на их совести.

Несчастный пациент что-то кричал сквозь истерику, совершенно не справляясь со своими надрывными рыданиями и цепляясь за меня обеими руками.

— Все хорошо. Все хорошо, — повторял, также обнимая его и смотря в одну точку перед собой.

Справившись кое-как со своими слезами, Эндрю поднял широко раскрытые глаза на меня. Для него, должно быть, выглядел восставшим из мертвых, не иначе.

— Слишком жив… Ты слишком жив… — с щемящей душу смесью трепета и неверия в собственные слова проговорил он, рассматривая меня и все еще всхлипывая.

Как же долго мне этого не хватало! В этом пациенте был уверен, практически как в самом себе: мне было известно, что за этим депрессивным, отрицающим всякую надежду больным скрывается очень добрый и отзывчивый человек, который просто не умеет контролировать свои порывы и страхи. Только теперь начинал понимать, что в таких условиях вынужденным и без того ежечасно бороться со своим собственным сознанием психически больным было попросту нереально управлять собой.

— Невозможно быть слишком живым, Эндрю, — измученно улыбнулся, — человек может быть либо живым, либо мертвым, это — взаимоисключающие понятия.

Оглядел его: да, это безусловно был тот самый человек, с которым у меня тогда сложились самые теплые отношения из всего отделения. Вот только теперь он выглядел в разы хуже, чем неделю назад: тяжелые испытания и отсутствие хоть какой-то моральной поддержки окончательно уничтожили его. Теперь его изуродованное обширными ожогами лицо выглядело совсем поникшим и осунувшимся, он совсем потерял волю к жизни. Вернее, не потерял. Ее у него отобрали. Также не мог не обратить внимания на ужасные кривые порезы у него на обеих руках: их определенно не было раньше, потому что не заметить такое во время своих смен не мог.

— Как ты чувствуешь себя? — поинтересовался, стараясь попутно прислушиваться к тому, что делается в коридоре.

— Ничего… — странным, словно отстраненным тоном отозвался Эндрю. — Что случилось?

— Я тебе сейчас обязательно все объясню, но не здесь. Мы должны уходить отсюда, давай выберемся в другое место и поговорим, — сказал ему и выглянул с опаской в коридор.

Убедившись, что пока все спокойно, и никакой угрозы поблизости не наблюдается, вывел Эндрю в коридор. Он лишь с готовностью следовал за мной, кидая в стороны перепуганный взгляд, который невольно задерживался на мертвых телах и кровавых следах, и постоянно повторял себе под нос едва различимое:

— Столько мертвых… столько мертвых…

— Здесь погибло много людей, — так же негромко пояснил ему, стараясь поскорее увести его от леденящих кровь картин, — но мы с тобой обязательно выберемся.

Как-то незаметно для себя самого перестал переживать только за свою собственную жизнь и раздумывать над своими недавними поступками: теперь меня больше всего волновало, как несчастный Эндрю отреагирует на такое количество запредельной жестокости вокруг нас. Не приходилось сомневаться, что обилие изувеченных, убитых с особой ненавистью и злобой мертвецов скажется на состоянии психиатрического пациента пагубным образом. Понимал, мне придется делать все, что будет в моих силах и даже за их пределами, чтобы спасти этого человека не только физически, но и душой — он был абсолютно беспомощен перед лицом того зла, с которым мы столкнулись, и теперь полностью зависел от моих слов и решений

Мы повернули направо, и увидел автоматические двери, ведущие в очередную очистительную камеру дезинфекции. За то время, что бродил в мрачных стенах психушки, эти двери стали для меня неким спасительным маяком — открыть большую их часть пациенты не могли из-за отсутствия у них электронных пропусков, а попытаться отыскать такой у кого-то из убитых ими же сотрудников они не догадывались.

— Пойдем сюда, — обратился к Эндрю, приставляя к считывающему устройству чип пропуска, — не переживай, через такие камеры уже проходил неоднократно. Главное, помни, когда мы окажемся внутри, нужно будет закрыть глаза и задержать на несколько секунд дыхание — раствор, который распыляется там, не токсичен, но если он попадет на слизистую, будет неприятно.

Эндрю не стал возражать и молча сделал все, что ему сказал, — спустя несколько секунд мы уже оказались на другой стороне, где было все относительно спокойно. Створки дверей плотно сомкнулись, и с облегчением взглянул на загоревшееся на панели изображение красного замка: что бы ни напугало пациентов в предыдущем блоке, оно осталось там.

Первая же дверь, показавшаяся за поворотом, оказалась проходом в небольшую, но относительно чистую душевую. Давно уже хотел смыть кровь и пот с лица, да и проверить, в каком состоянии на данный момент находились мои раны на ногах, тоже было неплохо — из-за крови, разлитой буквально повсеместно, бинты размокли, превратившись в какие-то грязные тряпки, и теперь мне оставалось только догадываться, какую страшную картину увижу, размотав их. В идеале повязки вообще было необходимо сменить. К ноющей боли в ногах уже успел привыкнуть, но больше всего меня пугала возможность разрыва волдырей, оставшихся от ожогов, — в таком случае мог получить не только столбняк, всю гамму гепатитов и венерических заболеваний, но и куда более страшный сепсис.

— Давай поищем бинты, мне нужно сменить повязки на ногах, — предложил Эндрю, и он опять не стал возражать.

У меня начинало складываться ощущение, что он от пережитых страданий потерял не только волю к жизни, но и всякую возможность критически оценивать происходящее, если оно у него было.

Мы двинулись дальше по коридору, заглядывая по пути во все комнаты и кабинеты. Как ни странно, прежде всегда молчаливый и замкнутый в себе Эндрю первый заговорил со мной.

— Не думал, что увижу тебя снова когда-либо, — грустным тоном проговорил он, в то время как обыскивал шкафчик на предмет наличия перевязочного материала, — когда тебя забрали, даже самые упрямые и наивные из нас потеряли последнюю надежду. Кое-кто говорил, что ты уезжаешь, чтобы рассказать всем о том, что тут с нами делали, спорил сам с собой об этом. Ему верил. Очень сложно отказаться от надежды, даже такому, как я. Когда тебя забрали, понял, что ошибся.

— Как вы узнали о том, что меня… забрали? — спросил, отгоняя неприятные воспоминания о событиях, которые на самом деле только предшествовали настоящему ужасу.

— Все слышали звуки борьбы в коридоре, — поникнув еще больше, продолжил Эндрю, — а потом, когда они стихли, старший вашей смены прошелся по всем палатам и рассказал нам о твоей судьбе. Сказал, что никаких поблажек больше не будет… — его голос предательски дрогнул, — что мы можем забыть о прогулках и даже перемещении по коридору. Хорошо помню стон, пронесшийся над палатой… Кто-то попробовал возмутиться. Ругаться начал. Сказал, что у него и так уже пролежни на спине. А ему ответили, здесь ему могут устроить даже его паралич.

Обернул голову и увидел, как Эндрю обреченно уселся на пол, опустив потухший взгляд вниз. Если бы знал о том, что творилось в стенах клиники все это время, если бы только понимал, в чем принимаю участие, сам того не ведая! Но ведь сам был виноват — было столько намеков, столько несостыковок, недомолвок, а сам все пропускал мимо ушей. Не верил, что такие немыслимые вещи действительно могут происходить. Вырыл себе эту могилу своими собственными руками.

— Ведь спрашивал тебя, Эндрю, спрашивал напрямую, что с вами конкретно делают мои коллеги! — в бессилии воскликнул. — Почему вы все молчали? Если бы хоть кто-то из вас мне что-то сказал, сделал бы все для того, чтобы это остановить!

— Поэтому никто ничего и не говорил, — тихо произнес Эндрю, не поднимая головы, — мы психопаты, но не идиоты. Никто из нас не желал тебе такой судьбы.

Бессильно вздохнул: поздно было сокрушаться или обвинять кого-либо. Прошлое было уже не воротить, да и оглядываясь назад, мог с уверенностью сказать, что будь у меня возможность вернуться в то время, сделал бы все с точностью так же.

— Не виню тебя ни в чем, и ты тоже не должен себя винить, — подходя к нему и помогая ему подняться, сообщил, — пойдем. В этой комнате нет того, что ищу.

В следующей комнате царил неописуемый беспорядок, но в прислоненных к стене шкафчиках мог остаться нетронутый перевязочный инвентарь. Указал Эндрю жестом на единственный уцелевший стул, а сам направился к ним.

— Тебе следует знать, что в клинике произошла авария электросетей, — пояснил, попутно перебирая старые и грязные бинты, которые точно не подходили для моих нужд, — из-за скачка напряжения все автоматические двери аварийно пооткрывались, и многие пациенты оказались на свободе, учинив расправы над персоналом. Сейчас тут почти не осталось сотрудников, но нам все равно нужно спасаться отсюда как можно скорее. Собирался отыскать административный блок и покинуть клинику через главные ворота, а там выйдем на трассу, и нам кто-нибудь поможет.

Эндрю на этот раз ничего не ответил, погрузившись, по-видимому, в свои тяжелые депрессивные мысли и воспоминания. Не переставал прокручивать в голове его последние слова. Они произвели на меня огромное впечатление: выходит, пациенты отделения многое скрывали от меня даже не из страха — для них вряд ли что-то могло измениться в худшую сторону — а из желания оградить от всего этого ужаса. Просто выполнял свою работу, выполнял ее так, как должен был, но для них эти простые мелочи значили гораздо больше, чем для меня. Как-то незаметно для себя погрузился в эти раздумья, вспоминая, с чем мне приходилось сталкиваться в отвратительном мужском отделении.

Выводя своего подопечного из комнаты, все-таки словил себя на не очень приятной мысли о том, что ему, возможно, тоже не стоит доверять в полной мере — меня предавали слишком часто в последнее время: вначале опрометчиво поверил пациенту Моргану, который, в общем, и не думал меняться в лучшую сторону, затем тот священник фактически вонзил мне нож в спину… Все же Эндрю мне хотелось верить: он всегда был искренним со мной.

— Знаешь, чем отличаюсь от тебя? — задал он мне вопрос, когда мы дошли до конца коридора, где обнаружился наконец-то небольшой склад.

— Чем? — поинтересовался в ответ, доставая из уцелевшей аптечки несколько упаковок стерильных бинтов и довольно тупые ножницы.

— У меня от нейролептиков глаз дергается, а у тебя — нет, — вполне серьезно заявил мне Эндрю.

— У всех людей время от времени дергается глаз от нервного перенапряжения — это называется «нервный тик», — пояснил, демонстрируя ему свои находки, — вот, посмотри, нашел то, что мне было нужно. Давай вернемся в душевую, там сменю себе повязки на ногах, и пойдем уже дальше.

В очередной раз Эндрю без всяких обсуждений сделал то, что сказал: он вообще двигался совершенно бесцельно, как и все прочие пациенты, застрявшие в этом аду. Наверняка этот глубоко несчастный человек даже не попытался бы сам спастись из клиники, не найди его самолично. Пока мы возвращались в душевую, где мог обработать свои раны, все продолжал раздумывать над его словами и судьбой. До чего же несправедливо жизнь обошлась с этим конкретным человеком: он содержался в этой проклятой лечебнице уже достаточно давно, насколько помнил из его личного дела, и определенно не видел со стороны тех, кто по идее должен был лечить его и заботиться о нем, ничего, кроме издевательств, унижений и насмешек. Он совершенно не был зол по своей природе, но его будто намеренно сталкивали все глубже и глубже в пропасть безумия — в этой клинике не лечили пациентов.

— Что у тебя с руками? — спросил, скосив взгляд на ужасающие кривые порезы, тянущиеся вплоть до кистей рук моего спутника.

Эндрю ничего не ответил, только еще ниже опустил голову, стараясь спрятать от меня свой взгляд, хотя шел справа от него и не мог видеть его здорового глаза — очевидно, даже вспоминать и говорить об этих порезах для него было очень тяжело.

— Ты сам порезал себе руки? — спросил, мне было прекрасно известно, что психически больные часто наносят себе разнообразные увечья по самым разным причинам.

— Нет, — едва слышно отозвался бедный пациент, который всеми силами пытался избежать этого разговора.

— А кто тогда? — продолжил, стараясь говорить так, чтобы мой голос не звучал слишком громко и резко для него, но Эндрю снова не ответил, лишь проведя неуверенно рукой по шероховатой поверхности участка своей кожи, который был изуродован старым ожогом. — Эндрю, послушай меня, — остановился сам и остановил его, — мы с тобой сейчас полностью зависим от взаимной поддержки, как бы это ни было тяжело, мы должны доверять друг другу. Со своей стороны обещаю тебе, что на любой твой вопрос отвечу честно, ничего не утаив, но мне все же хотелось бы, чтобы ты был со мной так же честен. Все-таки прошу тебя ответить, кто порезал тебе руки?

Эндрю еще какое-то время помолчал, словно пытаясь заставить себя ответить, а затем все же тихо сказал:

— Коэн.

«Убеждение +1» — раздалось передо мной в быстро пробегающей строке. Что за бред?..

Поначалу даже не сильно вдумался в смысл сказанного, ответ Эндрю показался мне каким-то странным и бессмысленным.

— Коэн? — переспросил, бросив беглый взгляд на его изувеченные руки, которые он моментально спрятал за спиной. — Подожди, ты сказал, что Коэн порезал тебе руки?

Эндрю утвердительно кивнул, исподлобья, но совсем беззлобно посмотрев на мое растерянное от недоумения лицо, но этот его слабый кивок еще больше озадачил меня.

— Зачем? — только и смог спросить, изучая его взглядом; в душу мне начало закрадываться отвратительное липкое ощущение ужаса, подозрения, которое было подобно скользкой извивающейся змее, но отказывался верить в собственные догадки, которые приобретали все более и более отчетливые формы.

— Не знаю, — обреченно протянул Эндрю, заставлял его вспоминать о событиях, которые он намеренно прятал в самые отдаленные уголки своей памяти, — если бы спросил, он отрезал бы мне и язык…

Эти слова стали подобны удару кувалдой по голове… В мужском отделении, где работал два с половиной злополучных месяца, постоянно происходили странные и необъяснимые вещи: периодически находил пятна крови на полу и постельном белье, пациенты при непонятных обстоятельствах получали травмы и увечья различной степени тяжести, двое вообще пропали без вести, когда их перевели в подвальное отделение. Своими глазами видел людей без пальцев, языков, с порезанными и сломанными конечностями. Никому из персонала дела не было до такого состояния вещей, а этот Коэн… Он только посмеивался всегда или отшучивался, говоря, что это его рук дело. Или не отшучивался… В моей голове стремительным потоком образов пронеслись неприятные воспоминания: вот он увозит в инвалидном кресле отчаянно взывающего о помощи пациента Моргана к выходу, вот стою в уборной, держа в руках на свету ужасающий инструмент, который сам Коэн назвал впоследствии реберными ножницами… Вот пытаюсь понять, как пробраться в подвальное отделение, рассматривая кухонный лифт, а он подкрадывается ко мне сзади. Вот прячусь за ширмой, все-таки попав в этот проклятый подвал, наблюдая, как мой бывший администратор рыщет поблизости, разыскивая меня. Стоял, вспоминая это все, и чувствовал, как встают дыбом волосы, а ноги начинают подкашиваться от разливающегося по венам жидкого ужаса… Мне нужно было, наконец, сделать то, что упорно не делал все это время — принять реальность.

— Так это он все это время калечил пациентов в отделении?! — на одном дыхании выпалил, мне казалось, что вся моя кровь разом прилила к голове.

Эндрю молчал, но и сам уже знал ответ на этот вопрос. От осознания такой страшной правды у меня голова шла кругом, обхватил ее руками, пытаясь как-то ослабить оглушительный стук в висках. Коэн, администратор отделения и мой непосредственный руководитель, человек, которого вроде бы знал, все это время издевался в изощренной форме над другими… Знал, что он садист, но даже в страшном сне мне не могло привидеться то, как далеко он зашел на самом деле.

— Почему ты мне ничего не сказал?! — схватив Эндрю за плечи, прокричал. — Столько раз задавал вопросы! Почему?! Ты мне не доверял? Ты боялся, что донесу кому-то? Разве хоть раз тебя обманывал?

— Он делал это всегда. Ты ничего не смог бы изменить, — горестно отозвался тот, — и никто не смог бы. Не хотел втягивать тебя в это.

Отпустил его и прошелся по кругу, будучи не в силах справиться с эмоциями.

— Но как? — ужаснулся, жуткая правда не укладывалась у меня в голове. — Как он делал это все?! Тоже работал там! Почему ни разу не видел, как он это делает?!

— Он не делал это в отделении, — последовал ответ Эндрю.

— А где? — выпалил, уже готовясь к страшному ответу, который и сам знал.

— В подвале. Там ему никто не мешал, и крики слышны не были, — закрыл лицо руками.

— Но я же там был! — в исступлении воскликнул, не находя себе места. — Видел этот подвал! Подвальное отделение!

Почему так долго не замечал всех этих намеков, ну почему?! Был слишком опрометчив, отрицал очевидные вещи — и вот, куда это меня завело. Теперь уже точно ничего нельзя было исправить.

— Вот подонок. Урод, — уставившись в одну точку перед собой, сквозь зубы проговорил: кажется, мой гнев наконец-то обрел оформленные очертания, — и еще с ним за руку здоровался… — покачал головой и повернулся к Эндрю, — если бы ты мне все рассказал сразу, придумал бы, как это остановить.

Поздно было сокрушаться, нужно было двигаться дальше, потому что отлично понимал, рано или поздно направят сюда новые подразделения оперативников, и тогда уже точно никому спастись не удастся. Ничего больше не говоря, завел Эндрю обратно в душевую, где мне предстояло заняться своими ожогами. Ситуация с ногами была просто ужасающей — волдыри, к счастью для меня, хоть пока и не повредились, но от постоянной беготни и отрицательного воздействия окружающей среды налились кровью еще больше, стали очень обширными и болезненными. Пока промывал их под водой, разложив рядом упаковки с бинтами, Эндрю бесцельно и обреченно слонялся вдоль душевых кабинок, открывая дверцы в некоторые из них и заглядывая внутрь. Никак не мог перестать обдумывать леденящую кровь правду, которую мне поведал этот несчастный пациент, на долю которого выпало так много тяжелейших испытаний.

Больше всего меня злил и возмущал тот факт, что все остальные сотрудники мужского отделения, похоже, были более чем осведомлены о тех немыслимых вещах, что вытворял этот выродок Коэн. Никто не пытался как-то заступаться за пациентов, они даже просто одернуть его не пытались! Эти чертовые санитары в открытую насмехались надо мной, когда спрашивал у них о причинах беспредела, происходившего в клинике! На самом деле они со своим попустительством и безразличием фактически встали в один ряд с этим садистом.

Закончив все процедуры, подошел к Эндрю, поинтересовавшись, не беспокоит ли его что-то, но тут мой взгляд упал на огромный разлом в полу, который был расположен в одной из душевых кабинок. Он была достаточно широким для того, чтобы туда мог протиснуться взрослый человек. Подойдя ближе, внимательно осмотрел старые проржавевшие коммуникации и трубы, уходящие вниз.

— Смотри, — задумчиво проговорил, указывая на разлом и опуская на глаза окуляры прибора ночного видения, — туда вполне можно попасть.

Вернувшись в коридор, подобрал с пола какой-то небольшой винтик, вероятно, бывший некогда частью конструкции металлического столика, и затем сбросил его в разлом, прислушиваясь к тому, как он со стуком ударяется о кирпичные стенки. В довершение всему раздался плохо различимый плеск воды.

— Ты понимаешь? — впервые за все это время ощутив прилив бодрости, спросил у молчаливо стоявшего рядом Эндрю. — Это — канализация! В таких старых постройках, как эта клиника, она обычно бывает очень большой и практически всегда выводит на улицу. Если мы проникнем туда, нам больше никто не будет угрожать, и мы сможем спокойно дойти до места, где сточные воды сливаются в какой-то водоем, — Эндрю грустно опустил глаза, — мы спасемся, Эндрю, ты понимаешь? Спасемся! Давай, нужно спуститься туда, и дальше уже никаких опасностей не будет.

— Это ничего не изменит, — едва слышно отозвался он, — отсюда никому не дано выбраться. Мы погибнем в любом случае, тут или там.

— Не погибнем, обещаю тебе, — воодушевился, вновь опуская окуляры, — давай, сначала спущусь вниз, поскольку там может быть темно, а прибор ночного видения есть только у меня, потом ты спустишься за мной.

Согнувшись в три погибели, кое-как протиснулся в разлом, нащупав ногами твердую поверхность, затем помог спуститься и Эндрю, указывая ему, куда нужно ставить ноги. Далее пролез под расположенными повсюду ржавыми грязными трубами и, наконец, оказался в довольно просторном туннеле, в конце которого виднелся неясный свет. От одного вида этого спасительного огонька моя душа внутренне расцвела всеми возможными красками.

— Дай мне руку, вот здесь пролом в стене, — направляя движения пациента, проговорил, — осторожно, голову не ударь, — он тоже кое-как выбрался в туннель, беспомощно озираясь по сторонам, так как ничего не видел.

Провел его до освещенного участка и, подняв окуляры вверх, радостно рассмеялся, впервые с момента моего заключения в чертовой лечебнице.

— Мы почти выбрались, Эндрю! Осталось совсем чуть-чуть, понимаешь? — возликовал. — Здесь уже нет никого, кроме нас! Пошли, не будем терять времени: нам нужно дойти до слива вод, и там уже будет спасение!

Сделал еще несколько шагов вперед, не помня себя от радости, но голос Эндрю заставил меня насторожиться.

— Тебе следует знать еще одну вещь, Дэвид, — произнес тот довольно странно, и обернулся, — Коэн. Это он перевел тебя в разряд пациентов…

Что чувствует человек, когда узнает имя того, кто пустил его жизнь под откос?

В первую очередь смятение от невозможности понять, как можно быть способным на такое. Всегда стремился относиться к людям так, как хотел бы, чтобы относились ко мне; получалось у меня не всегда, но, по крайней мере, никогда не причинял никому вред намеренно и незаслуженно. Перед Коэном у меня тоже не было никакой вины: разве что, может быть, мелькал перед ним слишком часто, сам того не желая, — но он одним своим действием поделил мою жизнь на «до» и «после». Легко и не задумываясь, отправил меня на немыслимые истязания, возможно, обрек на смерть. Не понимал, как можно быть способным на такое, как можно потом жить, зная, что по твоей вине человек навсегда остался искалечен физически и морально…

Смятение сменяется гневом, который вызван желанием отплатить мерзавцу, сломавшему жизнь, той же монетой. Если и хотел заставить кого-то ответить от лица всей компании лечебницы за все эти бесчеловечные злодеяния, совершенные здесь, — это был определенно Коэн. Не тот дряхлый старик в инвалидном кресле на электроприводе, не слабый, опустившийся доктор Стюарт, а именно этот циничный садист, превративший свое отделение в настоящее подобие застенка. Но этот кратковременный гнев быстро сменился опустошением и смирением.

Какой смысл сейчас был тратить свои последние силы на злобу? Через столько всего прошел и теперь все равно уже ничего не смог бы исправить, эта злость, посеянная внутри, уничтожала бы только меня: ведь известно, что маленькое зло, пущенное в сердце, неизменно прокладывает дорогу большему, навсегда меняя человека.

— Этот поступок на его совести, как и все остальные, — после паузы ответил, — пошли. Мы почти выбрались.

Канализация, в которой мы оказались, была просто невероятно огромной, как изначально и предполагал: она представляла собой сеть широких, вымощенных старым кирпичом туннелей, в которые было даже проведено тусклое освещение. Кирпичная кладка была очень изношенной и потускневшей от прошедшего времени, прикасаться к стенам было страшно, так как при сильном нажатии материал начинал буквально крошиться под пальцами. Воздух здесь был затхлым из-за стекающих вниз сточных вод и плесени, разросшейся повсюду. Старался идти по сухой поверхности, избегая наступать в поток воды под ногами, поскольку ясно понимал, что если бинты вымокнут, избежать проникновения инфекции в раны уже точно не смогу. Эндрю, наоборот, было абсолютно все равно, куда ставить ноги — он шел, поникнув головой, порой наступая босыми стопами прямо в текущие быстрым потоком нечистоты.

Смотрел на него и с горестью отмечал, что за эти года его полностью сломали и лишили воли к жизни. Несмотря на то, что сейчас мы с ним были по сути равны, для него по-прежнему остался врачом, и он слепо повиновался всему, что говорил, даже не пытаясь высказать свое мнение. На самом деле внутренне радовался этому, поскольку так мог хоть отчасти контролировать его.

— Ну, чего ты? — желая ободрить Эндрю, спросил, приобняв его за плечо. — Посмотри, мы с тобой почти выбрались. Да, это — не самое приятное место, но зато тут нам никто не причинит зла, здесь нет никого, кроме нас с тобой. Понимаю, тебе сейчас очень нелегко, но ты подумай о том, что уже совсем скоро мы окажемся во внешнем мире, и этого всего больше никогда не будет. Не будет больше этих жестоких людей, их постоянных издевательств, страха за свою жизнь, боли, кошмаров. Осталось совсем немного, понимаешь?

— Никому не выбраться отсюда, — обреченно покачал головой Эндрю, — это место забрало наши души. Отсюда нет спасения.

— Есть, все зависит только от нас самих, — уверенно заявил, заглядывая в его лицо, чтобы увидеть его зрячий глаз, — пойми, они этого и добивались: они хотели растоптать нашу волю, наше стремление к жизни, хотели превратить нас в слабых, забитых и потерявших надежду жертв. Так давай покажем им, что у них ничего не вышло. Не ответной жестокостью, не потерей контроля над собой, а именно своим желанием жить и тем, что после всех истязаний и унижений мы остаемся людьми.

Эндрю промолчал, но был совершенно уверен, он в любом случае слушает меня, а значит со временем и прислушается к тому, что говорю. На самом деле подбирать слова мне было совсем не просто: не был профессионалом в анализе и даже социальной адаптацией пациентов никогда не занимался в ординатуре. Но чувствовал, помочь Эндрю сейчас — это мой долг, поскольку он в отличие от меня был все же недееспособен и не мог адекватно оценивать кошмарную реальность.

— А давай ты споешь что-нибудь? — улыбнувшись, предложил, вспоминая, как простое внимание к его скромному, но, безусловно, талантливому выступлению, подарило ему немало положительных эмоций. — Мне очень понравилось, как ты поешь под гитару: сразу чувствуется, что у тебя и слух музыкальный есть, и голос, и чувство ритма. Помнишь, как ты сыграл нам прекрасно на гитаре в отделении?

— Помню, — тихо отозвался Эндрю и остановился, — после этого старший смены ночью привел ко мне трех санитаров и приказал им избить меня. А потом сказал, что в следующий раз лично переломает мне все пальцы и зашьет рот суровыми нитками.

У меня опустились руки от услышанного. Попал в такую ситуацию, когда всех моих навыков утешения и коммуникабельности оказалось недостаточно для того, чтобы подобрать нужные слова, которые не звучали бы отстраненно и холодно. Мне казалось, никакие слова не смогут поддержать этого несчастного человека после всего, что ему довелось пережить. Тоже был одним из сотен подопытных клиники, тоже испытал на себе всевозможные издевательства, побои и насмешки, но в действительности то, через что прошел, не было и десятой долей тех мучений, что выносил здесь этот конкретный пациент и все остальные. Мне было предельно ясно, почему он не верит даже в небольшой шанс спасения: довольно сложно перестроить свое мышление, когда единственным, что ты испытывал в течение последних нескольких лет, были только страдания и безысходность. Возможно, он уже и не помнил другой жизни, подобно узникам концлагерей, которые выходили из заключения и не знали, как жить в дальнейшем и как устроиться в обществе.

— Понимаю, что ты чувствуешь, — так и не найдя, что сказать, ответил и посмотрел в темную даль, — спой для меня, если можешь. Тебе станет легче.

Эндрю первый медленно пошел вперед, двинулся за ним. Пройдя несколько метров, он тихо проговорил горестным голосом:

— Не понимаешь. Ты просто слишком жив.

Он говорил совсем негромко, но пустые туннели канализации усиливали любые звуки в десятки раз, разнося его голос по всей системе запутанных подземных ходов. И эти слова… Эти горькие, полные боли и отчаяния слова можно было смело назвать девизом всех несчастных пациентов лечебницы, которые уже и не видели смысла в своем существовании.

Догнав Эндрю, мягко сказал:

— Мы должны держаться.

— Нет, — покачал головой он, — это место наполнено нашими слезами и мольбами. Пусть оно таким и останется.

Не стал больше ничего просить у него: неправильно было требовать от этого депрессивного человека того, что он не мог мне дать. Из камня воды не выжмешь. Некоторое время мы шли, ничего не говоря друг другу: мне было сложно представить, какими мыслями был занят разум моего спутника, но сам старался всеми силами отгонять от себя тревожные раздумья. С каждым новым поворотом все сильнее убеждался в том, что сеть сточных каналов, построенных под клиникой, была невероятно протяженной. Вопреки моим ожиданиям, слив вод обнаружить никак не удавалось — мы только уходили глубже.

В какой-то момент задумался и перестал следить за Эндрю, а когда опомнился, рядом его не обнаружилось. Мое сердце словно сжалось от ужаса: принялся звать Эндрю и спешно ринулся назад, холодея от страха и надеясь, что он не успел сильно отстать. Потерявшийся пациент обнаружился за первым же поворотом, оставленным позади: он тихо сидел на мокром куске картона и держал перед своим носом зажженную спичку, завороженно и затаив дыхание наблюдая за движением маленького пламени. От одного вида огня мне стало не по себе: похоже, после того, что устроил священник, приобрел стойкую фобию, но в тот момент все же думал не о себе. Мысленно обругав себя за невнимательность и халатность, подбежал к нему, быстро задув огонь. Эндрю резко обернулся ко мне, метнув в мою сторону безумный взгляд, что явно можно было считать плохим предвестием.

— Что ты делаешь? — воскликнул, смотря на него сверху вниз. — Ты хоть знаешь, как перепугался, когда не увидел тебя рядом? А если бы тебя не нашел? Если бы забрался в такое место, откуда не смог бы вернуться за тобой назад?

Осознав, что действительно переживал за него, Эндрю смягчился и виновато опустил голову. Заметил зажатый в его руке спичечный коробок, который вообще невесть откуда мог взяться в канализации. Должно быть, Эндрю подобрал его еще где-то в медицинском блоке.

— Что у тебя в руке? — спросил и забрал у него спички, хотя он и пытался убрать их подальше. — Отдай сюда, тебе это не нужно.

— Не отбирай, — попросил Эндрю, вставая с пола.

— Тебе это не нужно, — настойчивым, но при этом спокойным тоном повторил, уже намереваясь выбросить картонный коробок в сточные воды.

— Мне нравится смотреть на огонь, — продолжил тот, — он меня успокаивает. Не отбирай. У меня и так уже все отобрали.

Почувствовал укор совести, мне стало крайне нехорошо и неприятно от осознания того, что отбираю у человека последнюю отдушину в жизни. С другой стороны, знал, как никто другой, что психически больные любят давить на жалость: позволить психиатрическому пациенту, тем более злостному поджигателю, носить с собой потенциально опасные спички, которые в его руках вообще превращались в оружие массового поражения, не мог. Пришлось принять нелегкое решение и переступить через себя.

— Давай сделаем так, — сообщил, смотря на изуродованное лицо Эндрю, — не стану выбрасывать эти спички, но и тебе тоже держать их у себя не стоит, потому они останутся у меня. Когда ты захочешь посмотреть на огонь, зажгу его для тебя. Договорились? И, пожалуйста. Давай держаться рядом.

Эндрю несколько обреченно кивнул, и незаметно для него спрятал коробок себе в карман, где уже хранился электронный пропуск. Даже носить с собой что-то, что было хоть как-то связано с огнем, мне было неприятно, но пришлось пойти на эти уступки ради спокойствия пациента. После этого небольшого инцидента мы продолжили наш путь, решил впредь не спускать с Эндрю глаз.

Мы прошли еще метров пятнадцать, несколько раз повернув за угол, пока туннель перед нами не разделился на два канала, которые были похожи друг на друга, как две капли воды. Обернулся назад: та же сырая кирпичная кладка уходила вдаль за моей спиной. Эндрю бесцельно побрел направо, но остановил его.

— Нельзя двигаться наобум — мы попросту заблудимся тут, — пояснил ему, — если ты предлагаешь идти туда, давай всегда держаться правой стороны.

Мы повернули в ту сторону, которую выбрал Эндрю, хотя подозревал, что он на самом деле ничего и не выбирал, а просто шел, куда глаза глядят. Но пройдя еще какое-то расстояние, мы оба замерли: на полу, скрываемое полумраком, в ярко красной луже лежало что-то довольно крупное… Осторожно подступив ближе, в ужасе осознал, что это было мертвое тело неизвестного пациента, голова которого лежала отдельно возле стены… Почувствовал, как мои ноги начинают холодеть, но этот холод не имел ничего общего с касанием ледяного мокрого пола. С нарастающим чувством беспомощности и загнанности в угол разглядел, что кровь еще вытекает слабым потоком из шеи мертвого. Он был убит совсем недавно.

Эндрю, стоявший возле меня, вздрогнул и издал звук, похожий на резкий всхлип, перевел дикий взгляд на него. Уже успел настолько убедить себя, что в канализации будет безопасно, что обнаружение этого мертвого тела пробудило во мне если не панический страх, то уж точно полнейшее бессилие. Кто-то или что-то снова оторвало человеку голову… Впервые оторванные головы увидел еще на улице, во внутреннем дворе клиники, затем они встречались повсеместно в медицинском блоке… Уже был практически на все сто процентов уверен, что всех этих людей убивал не Полтергейст…

В нескольких десятках метров от нас противоположный туннель, расположенный перпендикулярно тому, в котором стояли мы, с истошным криком быстро пересек некий пациент. В ту же секунду услышал неясный звон цепей и плеск воды. Источник звука приближался к нам.

— Слышишь? — тихо спросил, переводя взгляд с дальнего туннеля на мертвенно-бледное лицо Эндрю и чувствуя, как по спине ползет мороз. — Опять этот звук. Да что это такое?

Тут совершенно неожиданно для меня доселе тихий Эндрю сорвался с места с диким криком, бесцеремонно оттолкнув меня, и со всех ног помчался в противоположную сторону…

— Стой! Стой! — прокричал и бросился догонять Эндрю, понимая, что если он сейчас убежит достаточно далеко, уже никогда не смогу отыскать его.

Перепугавшийся до жути Эндрю и не думал останавливаться, едва поспевал за ним, уже не обращая внимания, куда и как ставлю ноги.

— Стой! Подожди! — снова крикнул ему вслед, пытаясь привлечь его внимание к себе, но он даже не сбавлял темп.

Все предыдущие погони и схватки с пациентами измотали меня, бежать мне было трудно еще и по причине усиливающейся боли в ногах, да и за спиной оставалось что-то странное, наводящее ужас. Но опасался в этой ситуации не за себя, а за своего подопечного, который уж точно сам не выбрался бы из клиники. Понимал, он будет обречен на гибель, если не сумею догнать его.

Эндрю бежал, не разбирая дороги, поворачивая то налево, то направо и совершенно не запоминая обратного пути, тоже уже думал только о том, как не отстать от него. Наконец, испугавшийся пациент забежал в хорошо освещаемый просторный подземный зал с высоким сводом и пролез в крупную трубу, уходившую внутрь кирпичной кладки. Мне ничего не оставалось делать, кроме как лезть за ним: труба оказалась достаточно широкой для того, чтобы в ней уместился взрослый человек. Эндрю спрятался внутри, с трудом разглядел его в темноте.

— Куда ты залез? Зачем ты вообще побежал? — изможденно спросил, подползая к нему ближе.

Эндрю трясущейся рукой закрыл себе рот, смотря на меня полными животного ужаса глазами: он был настолько перепуган, что не отдавал себе отчет в своих действиях.

— Вот куда ты забежал? Где мы сейчас находимся? — продолжил задавать вопросы. — Скажи мне, чего ты так испугался?

Эндрю протянул руку ко мне и повернул мою голову к проходу в зал, где разглядел упавшего на пол пациента, которого мы тогда и видели убегающим от неизвестной опасности, и который теперь полз назад, воя в голос от безысходности. Звон цепей возник словно из ниоткуда, и то, что предстало перед моими глазами дальше, повергло меня в состояние немого шока…

В зал довольно быстро вбежало просто огромное нечто, похожее на громадную, эстетичную гору мышц. Это был человек, но не мог даже представить, что нужно было сделать с человеческим организмом, чтобы он изменился до настолько безобразного неузнаваемого состояния. Почти все огромное тело этого ужасающего монстра было испачкано кровью, его кожа из-за своей неестественной белизны и проступающих кровеносных сосудов казалась невероятно тонкой, почти прозрачной, но что-то подсказывало мне, что это ощущение было обманчивым, и на самом деле эта кожа и скрывающийся за ней толстый слой мышц и наростов служили ему надежной защитой. Руки и ноги страшного громилы были настолько развитыми, что один его сжатый кулак по размеру доходил до среднего мяча для гандбола, а сами запястья и лодыжки были обмотаны толстыми цепями, которые и издавали характерный звон при его движении. Но самым жутким в этом воплощенном монстре была его голова, блестящая и гладкая, без единого волоска, на которой отсутствовали даже брови: грязный, испачканный в крови рот был искусственно расширен роторасширителями с острыми зубами, отчего издалека казалось, что отвратительный громила скалится в жуткой ухмылке. Остекленевшие глаза были словно лишены зрачков, а в качестве дополнительного бронирования послужили физиологические пластины черного цвета.

«Терзатель»… — Произнес почему-то про себя.

Этот человек определенно был самым ужасающим и отвратительным, кого видел за целую жизнь.

Сжался, втянув голову в плечи, дышать стало неимоверно трудно, как будто весь воздух из моей груди вышибли. Ужасающий монстр, некогда бывший человеком, быстро подобрался к вопившему в истерике пациенту и легко поднял его с пола одной рукой, ухватив за шею. Пациент завис над полом в его железной хватке, отчаянно пытаясь вырваться и размахивая при этом руками и ногами. К своему ужасу сразу понял, сейчас произойдет…

Второй когтистой рукой жуткий громила обхватил лоб несчастного человека и, приложив совсем небольшое усилие, быстро оторвал с отвратительным хрустом его голову, после чего громко рыкнул и отбросил, наконец, ненужное тело, из шеи которого кровь хлестала фонтаном. Почувствовал сильный приступ тошноты, мои руки сами потянулись к лицу, закрыв его от мерзкого зрелища. Позади себя услышал тихий стон.

— Кто… Что это такое? — обомлевшим шепотом произнес, в нерешительности убирая руки от лица, чтобы можно было видеть, что происходит в зале.

— Это — Бенджамин Маклейн Спок… — так же тихо прошептал Эндрю, — он поступил сюда с непонятной болячкой. Его содержали в специальной камере с особой защитой… Он всегда был прикован к стене цепями. Однажды на моих глазах он… оторвал голову одному из докторов, а охраннику, стоявшему рядом… с одного удара сломал шею…

— Откуда ты знаешь о нем столько? — не сводя с отдаляющегося монстра глаз, еле слышно спросил.

— Меня долгое время содержали рядом с ним… в тюремном блоке, — объяснил Эндрю, только сейчас обратил внимание на то, как дрожит и срывается его голос, — дверь моей камеры выходила на его. Все время стоял возле окошка, смотря на его дверь и ожидая… что он подойдет… Целыми днями так стоял… Потом меня перевели в мужское отделение, потому что был слишком никчемен… Сказали, не стараюсь, и что там из меня выбьют все упрямство. Не слышал Полтергейста так, как хотели они… Мне постоянно угрожали переводом туда, но не понимал… даже радовался вначале, что не будет больше одиночества… и этого окошка, из которого видел дверь в камеру Маклейна. Но ошибался. В тюремном блоке меня хотя бы не мучили.

Не нашелся, что ответить на такое: мне оставалось только строить догадки, через какие круги ада проводили здешних пациентов. Казалось бы, чем еще можно было удивить человека, ставшего жертвой бесчеловечного эксперимента, прошедшего через жернова тотального института, преданного и подвергавшегося ежедневным издевательствам, унижениям и оскорблениям? Но не переставал ужасаться все новым и новым подробностям немыслимой жестокости созданной в клинике системы. Наверно, в тот момент, когда человек перестает проносить через себя горе ближнего, он переходит рубеж, за который уже не вернуться, и умирает нравственно.

Представил себе эти бесконечно долгие дни, может, месяцы, что Эндрю проводил в своей одиночной камере, из которой его забирали только для того, чтобы отвести к двигателю или на осмотр докторам. Меня самого содержали в похожей камере, разве что расположена она была не в тюремном блоке. Представил, как он ходил по кругу в этих четырех стенах, сидел в углах, обхватив голову руками, лежал на койке и на полу, подолгу стоял у окошка двери, рассматривая дверь камеры, расположенной напротив. Наверно, за это время он изучил каждую царапину на стекле, каждый скол краски, каждую трещину. На что он надеялся, всматриваясь в камеру собрата по несчастью? Может быть, на то, что тот вырвется из цепей и отомстит мучителям? Или что того выпустят, и хотя бы на одну измученную душу в этом месте станет меньше? Или просто хотел видеть хоть чье-то лицо, пусть и неразумное, но живое… А потом радовался тому, что его переводят из одиночной камеры в общее отделение, где можно будет общаться с другими людьми. И где на самом деле санитары избивают пациентов хуже, чем надзиратели — заключенных в тюрьмах, а администратор вытворяет вещи и пострашнее. Где вместо нескольких квадратных метров камеры личное пространство ограничивается койкой, к которой человека привязывают на пятнадцать часов в сутки.

В этой клинике создали множество новых граней безумия. Чувствовал, скоро упаду от морального истощения и сам стану неотличим от Эндрю…

Когда Маклейн скрылся из виду, завернув за угол, повернулся к Эндрю.

— Давай, пошли. Тихонечко. Пока он не вернулся, — тот испуганно замотал головой, — мы не можем сидеть тут вечно. Если сейчас тихо уйти, он даже не узнает, что мы тут были. Доверься мне, знаю, это нелегко, но доверься.

Подполз к выходу из трубы и осторожно высунул голову, осмотрев зал: в другом его конце приметил люк, достаточно узкий для того, чтобы внутрь смогли пробраться мы с Эндрю, но не смог Маклейн. Выбравшись из трубы, жестом поманил Эндрю за собой и, затравленно озираясь, пробежал вместе с ним до люка. Вниз на пару метров уходила не слишком прочная металлическая лестница, изъеденная ржавчиной, но более надежного пути не было.

Первым пустил вниз Эндрю, а затем спустился и сам. Нижний уровень представлял собой меньший туннель, на дне которого плескались грязные сточные воды, один из его концов представлял собой глухой тупик, а другой заканчивался совсем узким проходом между проходящими вертикально трубами. Мы поспешили туда, не теряя времени. Первым опять пролез Эндрю, а сам начал протискиваться за ним. Стоило только мне выйти с другой стороны, как сзади меня с ужасным шумом лопнула труба — неимоверно перепугался, споткнувшись и упав на влажный пол. Когда обернулся, мне сразу стало ясно, что обратно мы уже точно не сможем вернуться — из лопнувшей трубы била сильная струя горячей воды, полностью закрывавшая проход. На самом деле мне еще очень повезло, что при прорыве трубы меня не обдало кипятком…

И без того доведенный до состояния паники Эндрю от резкого звука опять бросился бежать, пока не добрался до очередной широкой трубы, вмонтированной в кирпичную стену. Лежа на полу, заметил, как он в страхе забрался туда, как и в прошлый раз. Мне ничего не оставалось делать, кроме как следовать за ним. По дороге оглядел место, в котором мы оказались: это был новый подземный зал, из которого в разные стороны уходили довольно широкие туннели, часть из которых была освещена достаточно хорошо, а часть, напротив, заканчивалась беспросветной мглой. По крайней мере, сюда Маклейну было не добраться.

Склонился к проходу в трубу, где и сидел Эндрю. Эта труба заканчивалась выходом в проходящий параллельно залу туннель, таким образом, туда можно было залезть с двух разных концов.

— Не бойся, это просто вода, — обратился к сжавшемуся пациенту, держась за кружившуюся голову, — мы должны идти, Эндрю, здесь множество туннелей, куда-нибудь да выйдем.

— Нет… — отрицательно покачал головой тот.

Где-то неподалеку раздался треск и звонкий плеск воды. Немного поразмыслив, решил не рисковать и забрался в трубу к Эндрю.

— Этот… Маклейн сюда не пройдет, он остался там, наверху, — пояснил, пытаясь достучаться до бедного пациента, совсем потерявшего голову в таких жутких условиях.

— Нет… нет… я не выживу… мы умрем тут… умрем… — безумно проговорил Эндрю, скользя взглядом по гладким стенкам трубы.

Тяжело вздохнул, сил никаких уже не оставалось. Так опрометчиво понадеялся, что канализация будет безопасным местом, что тут мы будем одни и сможем легко выбраться на улицу, а теперь возращение в реальность было слишком болезненным. Нет, опасность отнюдь не миновала, а до выхода было еще неизвестно, сколько идти…

— Прости меня, — опустив голову, сказал, — прости, пожалуйста. Это я во всем виноват, мне нужно было оценить все риски, прежде чем вести тебя сюда. Прости… Но мы выберемся отсюда все равно, пусть это и будет сложнее, чем изначально предполагал.

— Нет… — обреченно прошептал тот, — ты, может, и выберешься, а сам — нет. Я погибну здесь. Мне точно известно.

— Не погибнешь, сделаю все, что будет в моих силах, чтобы мы с тобой оба спаслись, — ответил ему, посмотрев на его страдальческое лицо.

— Ты так говоришь только для того, чтобы не отчаивался, — горестно протянул Эндрю: он вообще не верил в то, что мы можем спастись.

— Разве хоть раз тебя обманывал? — задал вопрос, попытавшись улыбнуться, и мой спутник поднял на меня полные ужаса округленные глаза.

— Крысиная нора.

Почувствовал, как мою ногу сжали ужасные тиски, отчего кровь ударила в голову. Успел только рассмотреть передернутое ужасом лицо Эндрю перед собой, а затем под мой невыразимый крик какая-то немыслимая сила потянула меня назад. Попытался уцепиться хоть за что-то, но не сумел — что-то вытянуло меня за ногу из трубы и, схватив за шею, подняло вверх. Увидел перед собой уродливое лицо громилы Маклейна, смотревшего на меня своими бездумными, яростными глазами молочно-белого цвета, а также широкий ряд ровных острых зубов, обнаженных из-за раздвинутых в стороны губ.

— Крыс.. еныш. Я на… шел тебя, — шепеляво из-за мешавшего говорить роторасширителя произнес Маклейн.

Несмотря на нехватку кислорода, от дикого ужаса заверещал, словно резанный, отчаянно размахивая руками и ногами, как его предыдущая жертва до меня. До меня успело дойти только одно — своими огромными руками он сейчас оторвет мою голову…

Столько раз проходил мимо него все это время и каким-то чудесным образом спасался, оставаясь незамеченным, но теперь… Теперь должен был умереть, и понимание этой жуткой неизбежности заставляло меня биться в тисках, крича от предсмертного ужаса.

Маклейн был настолько зол, что просто не смог справиться со своим собственным гневом — вместо того, чтобы оторвать мне голову, он с силой отшвырнул меня на пару метров. Распластался на полу, воя от поглотившей все тело боли и звона в ушах, — уровень воды оказался недостаточным для того, чтобы погасить удар. Прибор ночного видения слетел с моего лба. Превозмогая боль и головокружение, поднялся на четвереньки и увидел, как, тяжело дыша от собственного веса и хрюкая, Маклейн быстро направляется ко мне, чтобы довершить начатое…

Не прекращая стонать и с шумом выдыхать воздух открытым ртом, как мог поднялся на ноги и бросился бежать, натыкаясь на стены и бордюры. Перед глазами все плыло, превращаясь в бесконечный поток размытых пятен и полос. Воздуха катастрофически не хватало: каждый мучительный выдох отдавался режущей болью в груди и горле. Ноги заплетались, задевая выступающие платформы и отколовшиеся от стен кирпичи. Знал, Маклейн бежит за мной — его отвратительное дыхание, похожее на хрюканье, раздавалось буквально возле моего уха, заставляя меня бежать вопреки пронзающей все тело боли. Даже сквозь пелену дикого ужаса, порожденного выбросом гормонов, смутно осознавал, любая моя ошибка, любое промедление закончится для меня страшной смертью — Маклейн, безусловно, разозлился еще сильнее оттого, что его жертва ускользнула в последний момент.

Должно быть, именно такие эмоции испытывают мыши, убегающие от кота. Ощущал себя настолько ничтожным, слабым и жалким, что единственным моим уделом был бег. Действительно был готов пролезть в любую щель, забраться в первую же трубу, как и все остальные, кто сталкивался с этим ужасающим монстром.

Оббежав по кругу весь зал, бросился в хорошо освещенный туннель, но поскользнулся на куске мокрого картона и с истошным криком ужаса упал на пол. Повернувшись на спину и окончательно потеряв рассудок от охватившей меня паники, увидел подбирающегося ко мне рычащего Маклейна-монстра, который уже заносит над головой огромный кулак для удара, который с легкостью проломит мне череп…

Завопив пуще прежнего, уже роняя слезы от предчувствия неизбежного конца, зажмурил глаза и одним стремительным рывком убрался в сторону. Меня тотчас же окатило брызгами сточных вод — в последний момент все-таки чудом уклонился от удара впавшего в кровавое безумие громилы, и его кулак ударил пол. Под вымученные стенания прополз еще полметра, а затем вскочил на ноги с неизвестно откуда взявшимися силами и помчался назад.

Прямо передо мной мелькал вход в трубу, откуда меня вытащил Маклейн, и где сидел Эндрю, повернул голову, не прекращая бежать, и увидел — жуткий преследователь ничуть не отстает от меня, невзирая на свои чудовищные размеры и вес. Быстро смекнул, мне не хватит времени забраться обратно в укрытие: если попытаюсь сделать это сейчас, он попросту опять схватит меня за ноги. Мне нужно было выиграть хотя бы секунд пять, потому помчался в другой туннель, который проходил параллельно спасительной трубе. Не сбавляя темп, перескочил деревянные перекрытия и повернул налево. Маклейн-монстряк несколько замешкался возле препятствия, рыча от неконтролируемой ярости, и, воспользовавшись этим, рванул вперед. В стене, проходящей по мою левую руку, заметил другой выход из трубы, где прятался Эндрю, и тогда мне стало ясно, эти три туннеля на самом деле образуют кольцо, которое можно было использовать для того, чтобы немного оторваться от преследования Маклейна.

Собрав воедино остатки сил, пробежал по кругу до большого зала и подобрал на ходу с пола прибор ночного видения, который хотя бы, к счастью, лежал на относительно сухой поверхности. Понимая, что рискую жизнью, и уже слыша неподалеку мерзкое хрюканье Маклейна, с криком ужаса и отчаяния стремительно забрался обратно в трубу, лихорадочно отползая подальше от выхода, чтобы меня уже нельзя было достать.

Краем глаза разглядел заглядывающего в трубу Маклейна, который в очередной раз упустил свою добычу. От разрывавшей его злобы он грозно зарычал, сжимая кулаки, после чего медленно побрел куда-то вдаль, тяжело дыша.

В изнеможении положил голову прямо в протекавшие по дну трубы сточные воды. Сердце колотилось в бешеном темпе, буквально выскакивая из груди, все тело мучительно болело: и ушибленные кости, и налившиеся жидким огнем от продолжительного бега мышцы. Хуже всего дело обстояло с ногами — они пылали пульсирующей болью — но в тот момент не мог думать даже об этом. Щекой прислонился к отвратительному потоку нечистот и жадно глотал обжигающий воздух открытым ртом: меня в очередной раз обдало могильным холодом. Не знал, откуда еще черпать силы… Закрыв глаза, плотно прижал колени к животу, чтобы Маклейн не мог достать меня — хотелось просто забыться и исчезнуть из этого воплощенного кошмара.

Когда спустя несколько мгновений открыл глаза, первым, что увидел, стало перепуганное лицо Эндрю, склонившееся ко мне.

— Ты живой… — прошептал он, с трудом справляясь с дрожью и рассматривая меня с искренним сочувствием и вниманием, — живой?

— Не знаю… — изможденно протянул, медленно отрывая голову от ледяного дна трубы и смотря, как тонкими струями с моих волос стекают сточные воды.

— Прости меня, Дэвид, — тихо и горестно продолжил тот, не отрывая обеспокоенного взгляда от меня, — ввидел, что он лезет, но не успел тебе сказать… Думал, ты погибнешь…

— Ничего, — все еще тяжело дыша, шепотом отозвался, — ты ни в чем не виноват.

— Виноват, — опуская голову, проговорил Эндрю, — ты столько сделал для меня, даже жизнь мне спас, а я тебя подвел. Даже не смог предупредить об опасности. Доктора были правы, когда говорили, что я никчемная, бесполезная дрянь…

— Это не так, — только и смог сказать, произошедшее забрало у меня последние силы.

Похлопал Эндрю по плечу, стараясь как-то ободрить, и обессилено прислонился к стенке трубы. Мне нужно было передохнуть хоть немного.

Когда ко мне вернулась способность мыслить, как разумное существо, с отчаянием осознал, загнал своими необдуманными действиями нас с Эндрю в ловушку: этот зал представлял собой замкнутое пространство, и единственным способом выбраться отсюда был проход между трубами, одна из которых лопнула. Осторожно придвинувшись к выходу из трубы, высунул голову наружу и увидел, что Маклейн остался стоять возле одной из стен, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Он караулил нас, словно хищник, поджидающий жертву возле входа в ее нору. Чтобы не привлечь его внимание, был вынужден спешно спрятаться назад.

— Как он попал сюда? — обреченно прошептал Эндрю.

— Понятия не имею, — задумчиво отозвался, на ум мне пришла кое-какая идея, — должно быть, перекрытия под ним провалились, не выдержав его веса, и он упал с верхнего уровня. Помнишь тот шум и плеск воды перед тем, как он меня вытащил?

Еще раз бегло осмотрел зал, в котором мы оказались, задержав взгляд на расположенном в одной из стен на уровне пояса металлическом люке с тяжелым массивным затвором. Крышка люка была плотно закрыта, но отчетливо помнил, спустились вниз мы с Эндрю именно через проход, закрытый точно таким же люком. Следовательно, сделал вывод, если нам удастся открыть проход в этот люк, за ним будет расположен узкий туннель, в который Маклейн не сможет протиснуться, и который, скорее всего, приведет в другое помещение. Но проблема заключалась в том, что на то, чтобы повернуть затвор и пролезть в туннель, нужно было время, а Маклейн несомненно не стал бы ждать. В нерешительности повернулся к Эндрю, замершему в немом отчаянии.

— Послушай меня внимательно, — тихо заявил ему, — у меня есть идея, как выбраться отсюда, но для этого мне понадобится твоя помощь.

— Не…не смогу, — безумно затряс головой несчастный пациент.

— Подожди, — стараясь говорить спокойно и мягко, продолжил, хотя мой голос предательски дрожал, — ты меня даже не дослушал, а уже говоришь, что не справишься. Подвинься сюда. Видишь тот люк в стене? — Эндрю повернул свое бледное лицо к выходу из трубы. — Это — единственный способ выбраться из этого места. Если открыть затвор, мы сможем пролезть в довольно узкий тоннель, который приведет нас в другое помещение, и в который этот Маклейн точно не заберется. Таким образом, мы спасемся от него. Но тут без помощи друг друга мы не справимся… Один из нас должен будет отвлечь Маклейна, в то время как другой будет поворачивать затвор, — тяжело вздохнул, закрывая глаза, — возьму его на себя, а ты должен будешь в это время открыть люк.

Решение далось мне очень нелегко. С одной стороны, боялся жуткого громилу не меньше Эндрю, и от одной мысли, что мне придется намеренно покидать укрытие и бежать от него, рискуя своей жизнью, меня бросало в ледяную дрожь. Понимал и то, что Эндрю в тот момент был гораздо сильнее меня физически — со мной за это время случилось уже столько несчастий, что у него было намного больше шансов именно убежать от преследования. Все мое тело ныло от постоянных ударов и полученных травм, а о состоянии ожогов на ногах мне и думать не хотелось. Но все же…

С другой стороны, несмотря на все, что уже случилось, не переставал воспринимать Эндрю в качестве моего подопечного, уязвимого в силу своей психической болезни. Не мог подставить его под удар, чувствуя, что несу ответственность за него. Мне просто совесть не позволила бы это сделать.

Потому и решил взять на себя гораздо более опасную роль, только чтобы не рисковать жизнью пациента и дать ему возможность спастись в случае, если сам погибну… Клятва Гиппократа…

— Ты понимаешь, Эндрю? — спросил, всматриваясь в его глаза. — Сейчас выберусь отсюда, и когда Маклейн побежит за мной, ты тоже быстро вылезешь и повернешь тот затвор. Потом не жди меня, а пролазь внутрь через открытый люк, последую за тобой, как только смогу.

— Нет. Нет. Нет, — испуганно проговорил тот, тряся головой, — не смогу. Не справлюсь. Ты погибнешь из-за меня. И тоже погибну.

— Справишься, — стараясь говорить уверенно, ответил, — справишься, Эндрю! Я в тебя верю. Это на самом деле не так сложно, как тебе кажется. Просто дождешься, когда он побежит за мной, и откроешь люк. И все.

— Не смогу! — чуть ли не закричал Эндрю в панике.

— Тихо-тихо-тихо, — прошептал, пытаясь успокоить бедного пациента — на его голову свалились невероятно жестокие испытания, — ты справишься, знаю. Нам просто сейчас нужно собраться и сделать все, чтобы спасти наши жизни, потому что нам никто не поможет, кроме нас самих.

— Нет! Какой смысл мне бороться и страдать? — с болью в голосе выпалил он, пожалуй, слишком громко даже. — У меня никого не осталось, меня никто не ждет во внешнем мире. Погибну в этом проклятом месте, и никто даже не узнает!

Ситуация приобретала совсем нехороший поворот: Эндрю начал поддаваться панике, что могло быть очень опасным для нас обоих. В этот момент мне вспомнилось, что у меня в кармане сохранился спичечный коробок, который у него отобрал. На ум пришли его слова о том, что он успокаивается, когда смотрит на огонь. Дрожащей от волнения рукой достал из коробка одну спичку и зажег ее, поднеся ближе к безумному от паники лицу своего спутника. Он моментально замер, уставившись, не моргая на маленький ручной огонек.

— Посмотри, — шепотом сказал, тоже вглядываясь в танцующее пламя, — огонь спокоен. И ты тоже должен успокоиться.

Все время, пока спичка догорала, Эндрю завороженно следил за огнем взглядом, совершенно позабыв о своих страхах и переживаниях, а когда пламя потухло, произнес:

— Зажги еще.

Сделал для него это. В конце концов, отлично понимал, сейчас мы оба можем погибнуть страшной смертью, потому мне хотелось, чтобы он испытал хотя бы какие-то положительные эмоции. Нам всем здесь этого не хватало.

Когда догорела вторая спичка, Эндрю попросил зажечь третью, и тогда понял, это может продолжаться бесконечно.

— Если сейчас истратим все — больше спичек не будет, — пояснил, пряча коробок обратно в карман, — а теперь, соберись, пожалуйста. Запомнил? Когда Маклейн побежит за мной, ты откроешь затвор.

Эндрю медленно кивнул несколько раз, и я развернулся лицом к выходу из трубы.

— Ты готов? — спросил, высматривая Маклейна.

— Попробую, — тихо произнес пациент за моей спиной и добавил: — Правда, огонь красивый?

«Только не когда он бушует в деревянном сарае, в котором тебя запер психически больной религиозный фанатик», — с неприязнью подумал и ответил:

— Да. Соберись, прошу тебя. Если почувствуешь, что не успеваешь, не жди моего появления, а просто прячься сюда назад, хорошо? — обернулся к нему, понимая, что, возможно, это последние мгновения моей жизни. — Удачи тебе.

— И тебе, — тихо отозвался Эндрю, и посмотрел на грозную фигуру Маклейна вдали.

«Пора… Господи, пожалуйста, не бросай меня», — сказал себе и, стараясь не обращать внимания на оглушительное биение своего сердца, выбрался из трубы.

Знал, сейчас единственное, что может меня спасти — это ловкость и трезвое мышление. Маклейн моментально заметил меня и, разъяренно зарычав, кинулся ко мне с невероятной скоростью. С трудом справляясь с охватывающей меня паникой, выждал, пока он пересечет половину зала, и только потом бросился бежать от него по кругу. От его отвратительного хрюканья за своей спиной, совсем потерял голову, поддавшись нечеловеческому ужасу.

Никогда не решился бы на такой риск своей жизнью, будь один, но присутствие рядом человека, который не мог адекватно оценивать реальность и потому полностью зависел от моих решений, заставляло меня действовать. Сейчас из нас двоих с Эндрю только сам мог как-то попытаться повлиять на сложившуюся ситуацию, потому что несчастного пациента все эти бесконечные издевательства и ужасы попросту морально сломали. Отчетливо осознавал, мне нужно дать Эндрю какое-то время на то, чтобы повернуть затвор, потому ноги сами понесли меня в соединенные в кольцо туннели. Перепрыгнув на ходу деревянные перекрытия, неудачно поставил ногу, и мой сустав пронзила острая боль. Со стоном бросился бежать дальше, понимая, что промедление в этом случае будет смерти подобно. Все окружение в один миг исчезло для меня, слившись в целое, неделимое полотно кирпичного цвета, в ушах гремела несущаяся по сосудам с бешеной скоростью кровь. Не различал ничего, что происходило вокруг меня: в мире на тот момент остался только я, узкий темный туннель передо мной и этот немыслимый монстр, очень похожий на комиксного Венома, но в альтернативной расцветке и намного брутальнее, Бенджамин Маклейн Спок, который рычал, брызжа слюной, и размахивал огромными кулаками. И одна единственная мысль, даже побуждение — бежать!

Он не отставал от меня — из-за своих травм и общего истощения организма, мне не хватало сил оторваться от него. Сорвавшись на крик из-за неконтролируемого ужаса и превосходящего мои возможности напряжения, выбежал из другого туннеля обратно в зал, и увидел, как в другом его конце Эндрю безуспешно пытается повернуть заклинивший затвор. Он налегал на металлическое кольцо всем весом, но его сил было недостаточно для того, что повернуть изъеденный ржавчиной металл. В ужасе понял, мне придется делать еще один круг, чтобы дать ему больше времени.

Возвращаться в первый туннель, образующий кольцо, было слишком опасно — он находился совсем близко к люку, возле которого был Эндрю, и, пробегая рядом, Маклейн мог запросто оставить меня, переключившись уже на него. Передо мной открывались еще два туннеля, один из которых был совершенно темным. Расположены они были прямо напротив тех двух, что образовывали кольцо, потому, рассудил, тоже теоретически должны были соединяться между собой.

На ходу опустив окуляры многострадального прибора ночного видения на глаза, ринулся в темный туннель, и Маклейн погнался за мной. Здесь он не мог ничего видеть, потому был вынужден бежать медленнее, чем и воспользовался, увеличив расстояние между нами. Перепрыгнув очередное препятствие, повернул направо, ожидая, что попаду в соседний туннель, а оттуда и обратно в зал, но тут к своему ужасу наткнулся на глухую кирпичную стену. Загнал себя в тупик. Пи…

Чувствуя, как начинает кружиться голова, прижался спиной к стене, всматриваясь через окуляры в зеленоватую темную даль. Возвращаться было поздно — только наткнулся бы на жуткого монстра, преследовавшего меня. От напряжения мое дыхание сбилось, став неравномерным, а руки в ужасе затряслись. Не моргая, уставился в темную пустоту, уходившую вперед, в отчаянии осознавая, что нужно было бежать налево. Маклейн появился на развилке в ту же секунду, отчего окончательно замер, зажав себе рот и нос рукой. Чудовищный громила остановился, раздумывая, в какую сторону следует идти, и еще раз в немом ужасе осмотрел его.

«Господи… Только не сюда… Пожалуйста, Господи… В другую сторону!» — пронеслось лихорадочно у меня в голове, но Маклейн, постояв в нерешительности, повернул направо, двинувшись ко мне.

— Ну… жно сдер… живать. Б… оль про… йдет, — басом проговорил он, направляясь ко мне.

Пока что темнота скрывала меня, но так долго продолжаться не могло. Взявшись за голову и чуть не воя от страха, принялся озираться по углам в поисках укрытия, но на глаза мне попался только обломок кирпича, лежавший под ногами. Не долго думая, схватил его и, замахнувшись, швырнул вперед. Кирпич пролетел над головой Маклейна и с плеском упал в воду за его спиной, отчего тот сразу яростно зарычал и, обернувшись, быстро зашагал в противоположную сторону. Моя уловка сработала как нельзя лучше: Маклейн принял плеск упавшего в воду кирпича за шум, который издал.

— Сл… ышу крыс… еныша, — прокомментировал свои действия он, уходя в другую сторону.

Уже сам, не теряя времени и уже не помня себя от выброса адреналина, прокрался за его спиной назад и побежал обратно в зал.

Эндрю все еще безуспешно пытался открыть люк, обеими руками вцепившись в кольцо. Понимая, что он один не справится, кинулся к нему и, взявшись за металлический затвор, легко и без особых усилий провернул его, открыв спасительный узкий проход. Эндрю застыл в недоумении.

— Ты в какую сторону крутил вообще?! — возмущенно выпалил, поворачиваясь к нему, но позади нас раздался угрожающий звон цепей.

Маклейн возвращался!

— Быстрее! Быстрее! Быстрее! — истошно прокричал, пропуская пациента вперед и смотря, как громила уже показывается в зале.

Стремительно заскочив в проход за Эндрю, закрыл крышку люка прямо перед носом у Маклейна и пополз так быстро, как мог. Без труда распахнув люк, Маклейн просунул внутрь руку, но достать меня уже смог.

Прополз за Эндрю еще несколько метров, после чего почти без чувств выпал в открывшийся впереди широкий туннель, в измождении растянувшись в канаве сточных вод…

«Сколько еще это будет продолжаться? Одно и то же, снова и снова, как будто пластинку заклинило. Выхода все нет. Когда этому всему уже придет конец? Нет сил моих больше, просто нет».

Медленно подтянул обмякшую руку к лицу и потрогал лоб: мне казалось, что все мое тело пылало огнем. Просто непередаваемо болели ноги, складывалось ощущение, что с них сняли кожу, оголив мышцы, но у меня не было сил даже подняться и посмотреть, в каком они состоянии. И без того догадывался, что в ужасном.

Когда мое дыхание восстановилось, а разум немного прояснился, повернул голову в бок и посмотрел на сидевшего возле стены Эндрю, который, похоже, давно уже рассматривал меня. Он выглядел ничуть не лучше, чем я, возможно, даже хуже: во всем его виде читалась потерянная безнадежность, даже апатия, что всегда являлось тревожным признаком изменения психического состояния у депрессивных пациентов. Но как бы ни было тяжело, на месте оставаться было нельзя.

Поднявшись на локтях, выполз из канавы, уже вымокший в сточных водах с ног до головы, и осмотрел новый туннель в котором мы оказались. Коммуникации здесь выглядели даже старше, чем в предыдущих секциях: металлические трубы, на которых почти не осталось слоя теплоизоляции, были сплошь изъедены ржавчиной, а освещение представляло собой лишь ряд маленьких тусклых лампочек, протянутых вглубь, света которых едва хватало на то, чтобы не натыкаться на стены. Было похоже, что сантехнические работы проводились здесь в последний раз, как минимум, полвека назад.

— Ты в порядке? — спросил у Эндрю, и он слабо кивнул. — Пойдем, наверно, не стоит тут задерживаться — не хватало еще, чтобы этот Маклейн нашел способ пробраться сюда.

Медленно поднялся на ослабшие ноги и, протянув руку Эндрю, помог подняться и ему, после чего крайне неуверенно, даже немного пошатываясь, мы побрели вперед. Но пройдя несколько метров, мой спутник вдруг остановился и обреченно опустился на мокрый пол, обхватив изуродованными руками грязную голову.

— Что случилось? — задал вопрос, тоже останавливаясь.

— Это бессмысленно все, — упавшим голосом отозвался тот, даже не смотря на меня, — мне не выбраться отсюда. Оставь меня здесь, Дэвид, иди дальше сам. Я подвел тебя: даже просто повернуть какой-то затвор для того, чтобы открыть крышку люка, не смог! Так пусть же умру. От меня все равно нет никакой пользы.

Этого боялся, наверное, больше всего. На нас и так свалилось уже столько нечеловеческих, немыслимых испытаний, столько горечи, боли, ужаса, наша воля не раз сталкивалась с, казалось бы, непреодолимыми препятствиями, но вместо того, чтобы полностью сосредоточиться на цели, бросить все усилия на спасение, должен был тратить физические и моральные силы на то, чтобы вытаскивать Эндрю из смертельной трясины, имя которой было депрессия.

— Пользу может приносить вещь, — терпеливо произнес, — а от человека можно получить помощь и поддержку.

— От меня нет этого, — безнадежно ответил Эндрю.

Измученно улыбнулся и присел перед ним на корточки.

— Ты ошибаешься, — проговорил, заглядывая в его поникшее лицо, — человек — существо социальное, одиночество губит его, если не физически, то нравственно уж точно. Брожу по этой проклятой клинике в поисках спасения уже часа три или четыре, а может и того больше, и ты стал единственным нормальным человеком, кого встретил за все это время.

— Я психически больной, — оборвал мои слова тот, даже не поднимая головы.

— И что с того? — невесело усмехнулся. — Вот все эти мерзавцы из лечебницы вроде бы психически здоровы. И что, спрашиваю, с того? Пойми, психическое заболевание — это точно такая же болезнь, как сахарный диабет или рак: точно так же, как среди больных этими неизлечимыми заболеваниями есть люди в душе добрые и злые, открытые и лицемерные, отзывчивые и безразличные, среди психиатрических пациентов тоже есть человечные и не очень. Самое главное то, что ты сумел сохранить свое человеческое лицо, несмотря на тяжелейшие во всех отношениях испытания, через которые на деле дано пройти далеко не каждому. Остальное не имеет значения, психическое заболевание означает только одно — отличие в восприятии мира и мышлении, — помолчал, пытаясь понять, насколько он прислушивается к моим словам, — Гитлер или Муссолини не были психически больными, зато ими были Винсент ван Гог, Джон Нэш и Альберт Эйнштейн. И еще многие другие, которые помогли изменить наш общий мир к лучшему, — Эндрю поднял озадаченный взгляд на меня, — а то, что ты крутил затвор в обратную сторону, это просто… ну, это просто смешно! — нервно усмехнулся, но Эндрю от этого как будто еще больше сник.

— Ты говоришь это все только, чтобы поддержать меня, — дрожащим голосом протянул он, — но ты слишком мало знаешь об этом месте и о том, что с нами тут делали в лечебнице. У тебя есть шанс выбраться, а у меня его нет. Видел, как ты отчаянно сражаешься за свою жизнь, а я буду только мешать тебе, буду обузой, и в конце концов ты тоже погибнешь из-за какой-то моей глупости или оплошности. Не хочу, чтобы ты погиб из-за меня… Оставь меня здесь и иди дальше сам.

— Как же тебя оставлю? Ты же мой пациент, за тебя без лишних преувеличений несу ответственность, — ответил ему, чувствуя, что подбирать нужные слова становится сложно.

— Тебя кто-то ждет там наверняка, — с нескрываемой болью в голосе продолжил несчастный Эндрю, — кто-то беспокоится о тебе, молится о том, чтобы ты выбрался отсюда живым. А я совсем один, понимаешь? — его голос опять дрогнул. — До меня никому нет дела. Никто не ждет меня, никто не хочет моего спасения. Им было проще справить меня в дурдом и забыть обо мне!

Заметил, как предательски дрожит его челюсть, выдавая всю глубину неимоверной боли брошенного и забытого всеми человека. Да и как тут можно было реагировать иначе, если даже самые родные ему люди отказались от него, просто избавившись от неудобного родственника, возможно, подкрепив свой омерзительный поступок небезызвестной фразой «в семье не без урода»… А может быть, все было как раз наоборот, и близкие несчастного Эндрю желали ему только добра, отправляя его в клинику, подконтрольную такой известной и влиятельной компании, как здесь, ошибочно полагая, что здесь, в горном заповеднике, ему будет лучше. А потом не могли с ним связаться по причине тотального злоупотребления властью со стороны представителей корпорации. И как всегда не знал, как мне быть и как подобрать нужные слова. Жизнь к такому не готовила…

— Я хочу, чтобы ты выбрался — тебе этого не достаточно? — спросил.

— А смысл какой, Дэвид? — взъерошив рукой грязные слипшиеся волосы, воскликнул в сердцах Эндрю и продолжил дальше уже своим привычным горестным тоном. — Даже если мы выберемся отсюда, что будет меня ждать? Меня просто поместят в другую клинику, где продолжится весь этот бесконечный кошмар, где меня опять будут избивать, привязывать к койке на неограниченный срок, закрывать в тесной камере… Так пусть же умру здесь, спокойно и без боли. Без страха за свою жизнь. Оставь меня, прошу тебя. Просто оставь.

Опустился возле него, вытянув вперед горевшие невидимым пламенем ноги и обратив невольное внимание на то, что бинты, обмотанные вокруг стоп и голени, приобрели грязноватый красный оттенок моей крови. Крови из лопнувших волдырей…

— Эндрю, в других клиниках не будет так, как было тут! — вскинув брови, пояснил, всматриваясь в ветхую кирпичную стену перед собой. — Во внешнем мире все обстоит совсем иначе: то, что вытворяли эти мерзавцы, это… это немыслимо! Уму непостижимо! Всю свою жизнь работаю врачом в психиатрических клиниках, но нигде никогда не сталкивался ни с чем подобным: в других клиниках о пациентах заботятся, стараются адаптировать их к нормальной жизни в социуме, подыскивают им интересы, увлечения! Пациенты проводят много времени за различными творческими занятиями, занимаются спортом, общаются с другими людьми. С ними работают грамотные психиатры и психологи, социальные работники, волонтеры, их лечат, стараясь выработать индивидуальный подход. Никто и никогда в других клиниках не будет поднимать на тебя руку — такой вопиющий беспредел был возможен исключительно в этой чертовой дыре! — Выдохнул, заодно переведя, наконец, взгляд на него. — Тебя же тут даже не лечили, Эндрю, ты понимаешь? Ты ведь тут был даже не пациентом, а по-до-пыт-ным. Это два совершенно разных понятия: о пациентах в клиниках заботятся, лечат их, а подопытных… Ты и сам знаешь. Пойми, ведь тоже не оратор — мне непросто подбирать слова для того, чтобы объяснить тебе, что твои суждения неправильны, несправедливы. Мы должны выжить, просто должны. Всеми своими действиями они добивались как раз такого нашего состояния, как у тебя, они хотели сломить нашу волю, подавить в нас людей, превратив в слабых, забитых и запуганных существ, боящихся поднять глаза к небу. Но мы не должны отчаиваться! Нам есть за что бороться, есть, что доказывать! Отчаяние ни к чему не приведет: если мы сейчас просто опустим руки и сдадимся, нам действительно останется всего один удел — смерть. Но если мы соберемся, стиснем зубы и поставим перед собой цель выбраться из этого ада на земле, у нас обязательно все получится, потому что для человека нет ничего невозможного!

Замолчал, припоминая, через какие чудовищные испытания жизнь заставила пройти меня за последние дни. Сколько раз был на грани того же беспросветного отчаяния, как то, в котором пребывал Эндрю! Сколько раз, лежа прикованным к жесткой металлической койке, изнывал от терзающей тело жгучей боли, вспоминая, как несколько минут назад меня с особенным садистским удовольствием избивали охранники, сменяя друг друга, когда кулаки одного уставали колотить мое тело. Сколько раз мое сердце сжималось от ужаса, когда слышал сквозь безумное жужжание в ушах, как проворачивается механизм замка в мою камеру — мне было отлично известно, что ко мне могут явиться только с одной целью, и цель эта заключалась вовсе не в желании поинтересоваться, как мое самочувствие. Сколько раз видел ехидную усмешку коллег, обращенную ко мне. Побыл в этом аду всего только две недели, а Эндрю — несколько лет.

— Знаешь, со мной столько всего произошло за последнее время, столько раз был буквально на волоске от смерти, — задумчиво проговорил, вспоминая, как меня освободил из плена хирургического кресла какой-то пациент, которого и припомнить не мог, — от такого действительно можно сойти с ума. Может быть, это уже произошло со мной… Сначала меня хотели отвезти в головной офис компании вооруженные оперативники, затем пробежал всю подземную лабораторию, спасаясь от Полтергейста. Меня пытался заколоть ножом и задушить Морган, видевший во мне свою женщину, потом священник оставил меня сгорать заживо в подожженном сарае. На моих руках умер Кэссиди Рид, который до этого собирался зарезать меня циркулярной пилой, а потом группа из шести агрессивно настроенных пациентов чуть не разорвала меня на части. Сейчас мы с тобой чуть не стали добычей этого громилы Маклейна. И заметь, после всего этого еще до сих пор жив! И жив только потому, что каждый раз, когда меня одолевает отчаяние, когда хочется выть от боли и ужаса, заставляю себя идти дальше, невзирая ни на что, — помолчал, думая, чем бы подытожить сказанное, — нельзя сдаваться, Эндрю. Нельзя. Мы должны выжить, и я обещаю тебе, что мы выживем.

Краем глаза разглядел, как Эндрю несколько заинтересовался моими словами, даже повернув голову ко мне. От этого внутри меня словно поднялась некая волна морального удовлетворения — вложил в этот свой монолог очень многое, наверное, выжал все свои силы на то, чтобы хоть как-то вселить надежду в замученного пациента.

— Тот священник хотел сжечь тебя живьем? — с неподдельным интересом спросил Эндрю.

Вот из всего моего рассказа его заинтересовало именно это!

— Да, — нехотя отозвался, вспоминать о страшном аутодафе мне было нелегко, — он обвинил меня в… ереси. Ему не понравилось то, что говорил о Полтергейсте. Он ударил меня по голове и притащил в деревянный сарай, после чего подвесил над полом и оставил так в огне.

— И как же ты спасся? — единственный зрячий глаз Эндрю зажегся любопытством.

— Развязал зубами узел веревки. Эндрю, не хотел бы говорить об этом, хорошо? — ответил, поднимаясь через боль на ноги. — Идем. Отдохнули немного и пошли дальше.

Двинулся вперед, и мой спутник поспешил за мной, уже и думать забыв о своих печалях. Туннель уходил далеко вперед, петляя и странным образом извиваясь. Здесь все выглядело таким мрачным и заброшенным, что невольно складывалось впечатление, что потолок может обрушиться на голову. Иногда приходилось переступать через ветхие деревянные балки и даже опускать на глаза окуляры многострадального прибора ночного видения, чтобы было легче ориентироваться в непроглядной темноте. Даже не представляю, как бы двигался по клинике, не будь у меня его.

— А этот сарай… он сильно горел? — спросил у меня Эндрю, когда спускался по узкой металлической лестнице на еще один уровень ниже.

Этот вопрос буквально вывел меня из себя. Сильно ли горел? Да, в целом достаточно для того, чтобы сгорел заживо!

— А ты сам как думаешь? — с нескрываемой злостью бросил в ответ, и Эндрю замолчал, на этот раз уже надолго, снова поникнув и погрузившись, по-видимому, в свои депрессивные раздумья.

Время тянулось мучительно долго. Мне было страшно признаваться себе в этом, но реальность заключалась в том, что мы заблудились. Конечно, старался идти вперед уверенно, чтобы не вселять панику в сердце и без того перепуганного пациента, но после каждого нового поворота, когда мы оказывались в абсолютно неотличимом от предыдущего туннеле, чувствовал, как внутри начинает подниматься волна плохо контролируемой тревоги. К счастью, Эндрю пока следовал за мной, не замечая того, что потерялся.

Видел, что его состояние постепенно начинает ухудшаться. Он то и дело садился на мокрый пол, говоря, что не чувствует ног от холода и сырости, иногда впадал в молчаливый ступор, и мне приходилось буквально уговорами вести его за собой. Старался не развивать внутри себя недовольство от поведения Эндрю, потому как мне было прекрасно известно, что ему было тяжело. Очень тяжело.

Наконец, когда уже практически полностью убедился, что мы ходим кругами, перед нами словно из ниоткуда возник узкий проход, за которым располагался такой же небольшой металлический люк, ведущий еще ниже. Уже слабо рассчитывал на то, что таким путем мы выйдем к сливу вод, но все же повел Эндрю за собой.

Мы оказались в небольшом продолговатом туннеле, по стенам которого повсюду проходили старые ржавые трубы. С другой стороны продвинуться дальше можно было, лишь протиснувшись между ними. Единственным источником света в этом малоприятном месте являлась тусклая мигающая лампочка, которая была готова перегореть в любой момент.

Не успел пройти и пары метров, как Эндрю, ничего не говоря, опустился вниз, положив голову на грязный, покрытый чем-то омерзительным пол. Взгляд его глаз стал совсем бездумным, отчего мое сердце от волнения забилось чаще.

— Что такое? Ты плохо чувствуешь себя? — склоняясь над ним, с тревогой в голосе спросил.

— Это все нереально… все нереально… Я хочу спать, — едва различимо проговорил тот, закрывая голову трясущимися то ли от холода, то ли от общего эмоционального состояния руками.

«Что же я, идиот, наделал? — подумал в страхе, нервно озираясь по сторонам. — Ведь было же очевидно, что он не выдержит этого напряжения! Зачем потащил его за собой в эту канализацию? Нужно было оставаться в медицинском блоке и искать доступ в административный, а теперь что? Мы заблудились, спустились, невесть куда, чуть ли не в саму преисподнюю, у пациента эмоциональный коллапс, повязки на ногах вымокли, волдыри от ожогов содрал…»

— Встань. Встань, пожалуйста, нам нужно идти, — сказал, но Эндрю отчаянно замотал головой.

— Устал. Замерз. Не чувствую ног. Не слышу Полтергейста. Спать. Спать, — отозвался он.

Хуже этого уже и представить ничего нельзя было. Огляделся, не зная, что делать. Мое внимание привлекли несколько выставленных в ряд возле стены металлических ящиков: их ширины было вполне достаточно для того, чтобы сверху мог поместиться взрослый человек. Подойдя к ним, потрогал ледяную поверхность металла, отметив, что лежащего на них может здорово протянуть холодом, но это все равно было лучше, чем лежать практически в заполненном сточными водами желобе, что и делал Эндрю. Вернувшись к нему, замершему в неподвижности, присел рядом.

— Давай ты ляжешь туда, посмотри: там сухо и относительно светло, — негромко обратился к нему, помогая подняться.

Ничего не отвечая мне, Эндрю на полусогнутых ногах проковылял к ящикам и улегся сверху, свернувшись в позе эмбриона. Нельзя было не заметить, как его трясет от холода и сырости, в таком состоянии он и вправду не мог дальше никуда идти. Меня и самого давно уже бил озноб, но еще как-то старался держать себя в руках, а бедный пациент совсем сдался. Приметил свисавший с одной из проходивших под потолком труб брезентовый мешок — должно быть, раньше этот туннель был полностью затоплен водой, и его смыло откуда-то сверху, а теперь, когда воду спустили, он так и остался висеть на трубе, за которую зацепился. Вода сошла уже давно, и теперь ткань полностью высохла. Снял мешок с трубы и вернулся вместе с ним к сжавшемуся от холода Эндрю.

— Вот, возьми и укройся этим, — произнес, с трудом разрывая еще довольно прочную ткань, — завернись в него, чтобы не касаться холодного металла.

Накрывая тканью оголенные ноги застывшего пациента, дотронулся до них и с ужасом отметил, что они были похожи на лед. Плохой знак.

«Неважно, в каком состоянии мы выберемся, главное, чтоб вообще выбрались», — промелькнуло в моей голове — отчаяние и бессилие Эндрю начинали передаваться и мне, хотя изо всех сил пытался отгонять их.

Укрыв полностью продрогшего пациента, сам медленно опустился рядом, прислонившись спиной к отсыревшему кирпичу. Умом понимал, останавливаться нельзя было ни в коем случае, потому что руководство компании непременно отправит в ближайшем будущем на зачистку клиники от разбушевавшихся пациентов новые группы оперативников. Хорошо, если в тот момент мы будем где-то далеко, а если нет? Полтергейста рядом может и не оказаться… А даже если окажется, кто даст гарантию того, что Блэкмор вспомнит меня? Ведь мы виделись с ним всего только несколько минут. Но дать измученному телу и разуму какой-то отдых было необходимо. Валился с ног, а Эндрю уже вообще сломался.

— Дэвид.

— Я здесь.

В ответ раздалось лишь молчание. Мы молчали оба, истощенные и вымученные навалившимися нечеловеческими испытаниями. Холод ощущался очень остро: казалось, от стены тянет могильным тленом, который запускает свои когти в мою спину. Ноги сводило от боли, которая от переохлаждения становилась только сильнее.

Как же мы дошли до такого? Как вышло так, что сидел на вымощенном ветхим кирпичом мокром полу, заплутав в бесконечных подземельях, сидел, прижимая к телу дрожащими от холода руками изувеченные ноги, а единственным спутником, человеком, не дающим мне сойти с ума, стал психически больной? Как мы все, люди, в этом месте опустились так низко, приняв на себя животные роли жертв и хищников, утонув в собственном отчаянии, страхе и страданиях? Почему пребывал сейчас здесь, попав в плен этого царства беспросветной тьмы и кошмаров, когда где-то там, за много миль отсюда, есть моя любимая, с которой мы оба наделали столько ошибок… Почему все сложилось именно так?

Не было никакой надежды, никакого просвета, только холод сырой могилы, одиночество и боль… И усталость. Непередаваемая усталость, измождение, от которого хочется забыться и исчезнуть. И еще мерный звук капель, ударяющихся о водную гладь. Тьма. Пустота. Безмолвие. Спать. Спать.

— Мы правда выберемся?

— Конечно, — тихо отозвался, пытаясь убедить себя в том, что действительно так думаю, — полностью в этом уверен. Просто сейчас нужно взять себя в руки, как бы ни было тяжело. Потом уже можно будет расслабиться. Когда попадем на улицу. Слово врача…

И опять повисло напряженное молчание; мне казалось, что оно отдается неведомым звоном в ушах. Челюсть сводило от холода. Присутствие рядом другого человека, даже психически больного, придавало мне сил, но и они утекали, как вода через крошечное отверстие — незаметно для глаза, но неумолимо.

— Сейчас отдохнем немного и пойдем дальше, да? — цепенея от холода, негромко проговорил, вслушиваясь в тихое капание воды где-то вдали. — Здесь уже безопасно: Маклейн сюда не протиснется никак, а больше в канализации никого нет. Потому закрой глаза и поспи немного. Буду тут рядом и разбужу тебя, если что-то случится.

Пусть отдохнет. Ему было тяжелее, чем мне… Только бы не было кошмаров — сон давно уже перестал быть спасением для пациентов лечебницы.

— Расскажи мне, как будет в других клиниках, — едва слышно прошептал Эндрю, натягивая брезентовую ткань почти до самого носа.

— В других клиниках все будет совершенно иначе, — закрывая уставшие глаза и прислоняя голову затылком к стене, негромко протянул, — ты будешь жить в просторном светлом отделении, где все будет направлено на то, чтобы тебе было комфортно и уютно. На окнах будут висеть красивые шторы, пропускающие свет, стены будут украшены картинами в мягких пастельных тонах. Ты будешь жить в небольшой комнатке один или, если захочешь, с соседом, с которым у вас наверняка сложатся дружеские, доверительные отношения. У тебя будет своя кровать с мягким и чистым постельным бельем, обязательно будет одеяло, которым ты укроешься от холода. Будет свой шкафчик, принадлежащий только тебе, куда ты сможешь складывать свои личные вещи и одежду. В отделении будут приятные, отзывчивые доктора-психиатры, всегда готовые выслушать тебя и помочь тебе делом и советом. С тобой будут работать грамотные психотерапевты и психологи: ты будешь посещать различные кружки по интересам, проходить увлекательные психологические тесты, рисовать, играть на музыкальных инструментах, петь. Будешь заниматься спортом, играть в команде с другими пациентами. В отделении будут привлекательные, веселые медсестры, всегда готовые пошутить и поговорить с тобой. Санитары будут о тебе заботиться, помогать с тем, что ты не сможешь сделать сам. Ты будешь выходить на прогулку каждый день, сможешь свободно ходить по отделению, даже спускаться во внутренний двор клиники, чтобы подышать воздухом и пообщаться с другими людьми. У тебя будут различные книги, газеты, доступ в интернет… А потом, того и гляди, ты и сам не заметишь, как твоя тревога пройдет, настроение станет лучше, начнешь крепко спать. У тебя появятся какие-то стремления, планы на будущее. И тебя выпишут из клиники… Вернешься в свой дом, устроишься на какую-нибудь работу, начнешь зарабатывать деньги… Встретишь девушку. И мы с тобой будем ходить по вечерам в паб, смотреть бейсбол. Может быть, даже будем болеть за одну и ту же команду. А на выходных будем выбираться на природу, разбивать палатки, купаться в реке… Будем петь песни под гитару… И все это забудется, не будет больше никаких страхов, кошмаров, боли… Все будет тихо, спокойно, размеренно, как и должно быть… будет хорошо… хорошо…

Открыл глаза, покосившись на Эндрю. Он лежал, не двигаясь, и лишь грудь его мерно вздымалась вверх в такт дыханию. Он заснул.

Вновь закрыл глаза, прислоняя голову к стене и сжимаясь от холода. Тишина… Тишина… Лишь капли где-то падают в воду. Ноги болят, пульсируя жидким огнем. И озноб. Так холодно, так непередаваемо холодно. Когда-нибудь все кончится. Все пройдет. Боль. Страх. Холод. Спать. Спать.

Спать…

На мои колени опустилось что-то тяжелое — посмотрев вниз, увидел, что передо мной в темной мгле покоится чье-то ослабшее тело. Узкие плечи и голова с растрепавшимися, испачканными в чем-то липком волосами лежали на моих коленях. Медленно склонился ниже, стараясь рассмотреть словно расплывающиеся в пространстве черты лица человека, лежавшего передо мной: предчувствие чего-то недоброго начинало растекаться внутри меня. Дрожащими руками повернул невероятно тяжелую голову к себе и только тогда смог рассмотреть заострившиеся скулы, впалые щеки и обращенные ко мне замутненные, но все еще разумные глаза. Узнал их — это были глаза моего пациента, Кэссиди Рид. Только сейчас понял, темная мгла, окружающая нас, является на самом деле багровой кровью, разлившейся вокруг, подобно бескрайнему океану.

Дотронулся еще раз до ледяной щеки бледного Кэссиди и взволнованно спросил его:

— Тебе плохо?

Кэссиди беззвучно открыл рот, словно пытаясь мне что-то сказать, но слова застряли в его горле. Меня начал постепенно сковывать крадущийся ужас: чувствовал присутствие в воздухе чего-то недоброго, противоестественного. Присмотревшись к мертвенно-бледному телу пациента, увидел, как на его шее расползается уродливый шрам, из которого начинает медленно вытекать густая темная кровь странного черного цвета.

— П-помоги мне… — с нескрываемым страданием хрипло протянул Кэссиди, протягивая ко мне костлявую руку.

Судорожно дернулся, пытаясь понять, что можно сделать для него. Мое дыхание стало затрудненным, как будто вдохнул воды, а сердце забилось еще чаще, поддавшись нарастающей с каждой секундой панике. Не чувствуя свою руку, прислонил ее к ране на шее Кэссиди в попытке остановить кровотечение, но густая, даже вязкая кровь начала медленно просачиваться сквозь мои пальцы, заливая собой все вокруг. Еле справляясь с дрожью, крепко зажал рану уже второй рукой, но черный поток отвратительной неестественной крови все равно продолжил вытекать через мельчайшие щели, разливаясь по бледной, почти прозрачной коже Кэссиди и моей грязной одежде, затем смешиваясь с темной мглой вокруг нас.

Почувствовал, как к ужасу добавляется еще и отвращение: по моим пальцам стекало что-то вязкое. Убрал руки от раны на шее Кэссиди, с непередаваемой жутью глядя в его полные мольбы глаза.

— Не оставляй… — с клокотанием вырвалось из его глотки.

Он начал кашлять, словно давясь чем-то, а затем из его рта, носа и ушей тоже потекла неестественно черная кровь, медленно перетекая на мои колени и впитываясь в тонкую ткань штанов. От ужаса столкнул голову Кэссиди на пол и отпрянул, стараясь убраться подальше от такого мерзкого зрелища. Тело умирающего пациента выгнулось дугой в страшной судороге, но даже сквозь нее он сумел повернуться ко мне, широко распахнув от предсмертной жути глаза.

— Не бросай…

Почувствовал приступ неконтролируемого страха, мне показалось, что, если не сбегу прямо сейчас, эта жуткая черная кровь Кэссиди впитается в мою кожу и останется внутри меня навсегда. Заметался в поисках выхода, но повсюду была лишь пустота.

— Пожалуйста… Дэвид, не бросай меня… — донеслись до меня отчаянные слова умирающего пациента.

Чуть ли не взвыл от ужаса, бросился в кромешную тьму, лишь бы сбежать подальше от этого дикого зрелища.

— Не бросай!..

Распахнул глаза, тяжело дыша и не понимая, где нахожусь. Под потолком висела крохотная тусклая лампочка, едва освещавшая стены из ветхого потемневшего кирпича, а где-то совсем рядом шумел мощный поток воды. Было неимоверно холодно, настолько, что мои зубы сводило от него. До меня, наконец, дошло, что все, что видел до того, было лишь очередным кошмаром, порожденным моим сознанием, искалеченным морфогенетическим кондиционированием. Знал, так будет. Морфогенетический двигатель отнял у всех нас наш сон.

Какой же ужасный кошмар это был! Уж лучше бы увидел в очередной раз, как меня хоронят заживо: теперь перед глазами у меня снова стоял образ умершего на моих руках пациента Кэссиди. Вспомнил в мельчайших деталях, как он смотрел на меня, опасаясь, что оставлю его наедине со смертью, как хватался слабеющей рукой за мою обгоревшую одежду, как жизнь стремительно покидала его. Не смог спасти его. Не смог. Всегда буду помнить об этом, до последнего вздоха. Помнить, что человек просил: «Помоги!» — а я не смог.

Повернул голову направо и посмотрел на завернувшегося в брезентовую ткань Эндрю: он тоже спал, лишь иногда вздрагивая и измученно вздыхая. Ему также снились кошмары, как и мне. Как всем нам. Убедившись, что хотя бы с ним все в порядке и нам ничего не угрожает, вновь перевел взгляд на висевшую впереди лампочку. Почему-то было очень холодно, так холодно, что не мог унять бившую меня дрожь, и еще вода громко шумела где-то совсем рядом. Опустил взгляд вниз, чтобы рассмотреть свои прижатые к телу колени, но вначале даже не понял, что предстало перед моими глазами.

Вдруг осознал, что сижу в воде, хотя когда только засыпал, ее уровень едва доходил до края неглубокого желоба, расположенного в центре пола… Теперь же вода поднялась, как минимум, на сантиметров двадцать, заполнив собой весь туннель и даже превысив уровень возвышенности, на которой сидел. Эндрю спал на высоких металлических ящиках, потому до него вода пока еще не добралась.

Поднявшись в недоумении на ноги, осмотрелся, и мой взгляд сразу упал на мощный поток, льющийся из одной из труб. Вентиля, чтобы перекрыть подачу воды, рядом не было…

«Вот черт», — подумал, понимая, что проснулся как раз вовремя.

Не был силен в физических расчетах, но даже одного взгляда на стремительный поток мне было достаточно для того, чтобы осознать, что уже совсем скоро весь туннель заполнится водой. К счастью, люк, ведущий на уровень выше, был совсем рядом. Подошел к Эндрю, понимая, что придется будить его раньше времени.

— Эндрю, — дотронулся до его плеча, и он, вздрогнув, поднял голову, — все хорошо, не беспокойся, нам ничего не угрожает.

Все еще не отошедший ото сна пациент приподнялся на локтях и, склонив голову, потер сонные глаза.

— Ты хоть немного согрелся? — спросил, наблюдая за ним.

— Да, — рассеянно кивнул он, постепенно приходя в себя.

— Везет тебе, — попытался улыбнуться, — а я вообще продрог. Ног не чувствую.

Эндрю свесил ноги вниз и озадаченно посмотрел на поднявшийся уровень воды.

— Видишь, из-за этого тебя и разбудил, — пришлось пояснить мне, — не знаю, почему из этой трубы вдруг полилась вода, должно быть, давление в системе повысилось… Хотя странно — мы же в самом низу сейчас. Возьми с собой этот брезент, мало ли, что еще случится. И смотри — не замочи его, пожалуйста.

Поднялся по лестнице наверх к закрытому люку и, взявшись одной рукой за затвор, толкнул его от себя. К моему удивлению, дверца люка не поддалась, оставшись плотно закрытой. Толкнул ее еще раз, потом попробовал провернуть затвор, но все оказалось тщетным — складывалось ощущение, что сверху, с другой стороны, люку что-то мешало открыться… Почувствовал неприятный укол тонкой иглы страха. Люк не открывался.

Повернулся к ожидавшему снизу Эндрю и посмотрел на него. Наверное, не смог скрыть присутствие волнения в своих глазах, потому как мой спутник все мгновенно понял.

— Не открывается? — с ужасом прошептал он, не сводя безумный взгляд с моего наверняка перекошенного от волнения лица.

— Нет, — негромко отозвался, спускаясь вниз, и добавил, стараясь говорить уже непринужденно, — ничего страшного — сейчас найдем другой люк.

С другой стороны имелся довольно узкий проход между проходящими вдоль стен трубами, где царила кромешная тьма. Другого пути у нас просто не оставалось.

«Ладно, что это я? — попытался унять нарастающее волнение, протискиваясь в узкий ход и сразу опуская на глаза окуляры прибора ночного видения. — В другом месте поднимемся, страшного ничего не происходит, кроме того, что ноги промокли окончательно».

На самом деле меня в тот момент даже намокшие повязки не беспокоили настолько сильно, как внезапное повышение уровня воды. Хотелось поскорее подняться наверх — только там смог бы сконцентрировать внимание на ногах. Эндрю пролез между трубами вслед за мной, и взял его за локоть.

— Сейчас не бойся: просто иди спокойно — тебе скажу, если нужно будет переступить какие-то препятствия, — сообщил своему спутнику, и мы двинулись вперед.

С тревогой отметил, потоки воды льются буквально из каждой трубы. Быстро перемещаясь по заполненному водой туннелю, пытался понять, как можно было выбраться отсюда, бросая встревоженный взгляд то на стены, то на потолок, но вдаль уходили лишь мрачные кирпичные своды. Шумевшие повсюду потоки сточных вод только подгоняли меня, заставляя идти быстрее. Иногда посматривал на обомлевшего пациента, который быстро переставлял ноги, вперив взгляд в одну точку перед собой, — в кромешной тьме он совсем ничего не видел, но помочь ему никак не мог.

Никаких дополнительных проходов в тоннеле не попадалось, а уровень воды между тем уже поднялся практически до колен… Ускорив шаг еще немного, невольно задумался над тем, что будет, если мы не сумеем отыскать способ подняться наверх. От одной мысли о том, что весь этот туннель может заполниться водой доверху, почувствовал, как опять что-то начинает сжиматься в груди, заставляя мое измученное сердце сокращаться быстрее.

— Дэвид… — услышал срывающийся голос Эндрю, — боюсь большого количества воды. Всегда ее боялся. Она уже здесь. Доходит до моих колен…

— Не переживай, сейчас вылезем через первый же люк, — попытался успокоить его, но вышло как-то крайне неуверенно.

Туннель разделился на развилку из двух других ходов: один из них был очень хорошо освещен, буквально превращаясь для меня в инфракрасном излучении в яркое слепящее пятно, другой же был полностью охвачен кромешной тьмой, но через прибор ночного видения разглядел в его потолке небольшой металлический люк, к которому вела старая покореженная ржавчиной лестница. От одного вида спасительного подъема мое сердце забилось еще чаще, но уже от некого подобия радости и облегчения. Потянул Эндрю туда, хотя он рванулся в сторону освещенного прохода.

— Там можно подняться, — успокоившись, объяснил ему, подходя к лестнице и рассекая водную гладь, уровень которой теперь поднялся уже выше колен, — держись за перила, а я сейчас поднимусь туда и открою люк.

Оставив нервно вздрагивающего Эндрю, который уже где-то потерял брезент, возле лестницы, сам поднялся наверх и, взявшись за ржавый затвор, попытался прокрутить его. С огромным трудом проржавевший металл поддался и наконец провернулся — уперся одной рукой в крышку люка для того, чтобы поднять ее, но ничего не вышло. Приложил еще больше усилий, но все мои попытки оказались бесполезными — крышка люка была словно придавлена чем-то невероятно тяжелым сверху…

— Давай быстрее! Быстрее! — внезапно сорвался на крик ожидавший внизу Эндрю, и повернулся к нему, не зная, как быть и что делать.

— Придется поискать другой люк — этот за… — начал было, но Эндрю вдруг с громким возгласом ужаса, перемешанного с яростью, бросился бежать прочь, ничего не разбирая в темноте. — Стой! Стой, остановись! — прокричал, спрыгивая вниз и устремляясь за ним.

Мне удалось его догнать только по одной причине: в туннеле было очень темно, и Эндрю постоянно натыкался на стены. Схватив ледяные руки охваченного паникой пациента, выволок его на освещенный участок и плотно прижал к стене, после чего поднял, наконец, окуляры прибора ночного видения. Эндрю возбужденно дышал открытым ртом и пялил безумный взгляд на меня.

— Куда ты бежишь? — смотря на него в упор, спросил. — Успокойся. Возьми себя в руки. Сейчас найдем другой выход и поднимемся.

— Вода повсюду! Мы утонем! — истошно завопил Эндрю и попытался оттолкнуть меня, но кое-как совладал с ним, снова прижав его к стене.

От его возгласа почувствовал, как сосуды резко сжались по всему телу, хотя и так уже стоял в ледяной воде, доходившей мне до уровня бедер. Ощутил, как разум постепенно начинает отключаться, уступая место неконтролируемому страху, даже ужасу, подобному тому, которым был охвачен несчастный Эндрю.

— Хватит! — прокричал, не сводя взгляд с его лица. — Успокойся! Чем орать и носиться, не разбирая дороги, лучше смотри по сторонам и ищи люк!

— МЫ УТОНЕМ! — дико взвыл тот.

— Успокойся, я сказал! — перебил его и, крепко взяв под руку, потащил вперед, лихорадочно высматривая возможные способы подняться на верхний уровень.

Повсюду из труб лились мощные потоки воды, но никаких способов остановить их не видел.

— Говорил тебе: оставь меня там! — гневно прокричал Эндрю, пытаясь освободиться из моей хватки. — Умер бы там спокойно, без боли и страха, а теперь захлебнусь!

— Ты можешь заткнуться?! — таким же тоном ответил ему, срываясь на бег, хотя бежать в воде, доходившей почти до пояса, было невозможно.

Паника начала передаваться и мне, но как мог быть застрахован от такого? Ведь со мной с начала этого жуткого кошмара случилось уже столько чудовищных, немыслимых вещей. Столько раз был на грани смерти, столько раз ощущал ее отвратительное ледяное дыхание — и вот, после всех ужасов и испытаний, вдруг оказался в стремительно затапливающейся канализации, откуда не было выхода… Сколько может вынести простой человек? Где та тонкая грань, за которой заканчивается самообладание, и начинается безудержное безумие?

Пробежал еще какое-то расстояние, уже силой ведя вырывающегося Эндрю за собой, пока перед нами в центре туннеля не предстал спасительный люк, к которому вела привычная металлическая лестница. Охваченный паникой пациент вырвался из моей хватки и быстро взобрался наверх, принявшись толкать тяжелую крышку.

— Затвор проверни! — крикнул ему снизу, с замиранием сердца надеясь на то, что сейчас удастся открыть хотя бы этот проход, но все оказалось тщетно: что-то наверху мешало поднять крышку люка.

Спрыгнув вниз, Эндрю метнул полный ужаса взгляд на меня и попытался снова броситься бежать, но вовремя схватил его. От шума льющейся отовсюду воды начинало звенеть в ушах. Продвигался вперед, но мне казалось, что восприятие времени и пространства в очередной раз изменилось. Хотелось просто бежать, куда глаза глядят, и бежал, как мог. Единственным, что еще как-то сохранялось в моем рассудке, было понимание того, что не должен был бросать Эндрю, ответственность за которого тоже взял на себя, поведя его изначально в эту проклятую канализацию.

— Ты плавать умеешь? — перекрикивая оглушительный шум льющихся потоков воды, выпалил, продолжая бежать, если это можно было назвать бегом, в уже доходившей до пояса воде.

Эндрю ничего не ответил, и обернулся к нему.

— Ты меня слышишь вообще? Спрашиваю: ты умеешь плавать?! — срывая голос, снова прокричал, и бедный пациент судорожно кивнул.

К моему огромному ужасу ни один люк не удавалось открыть, а туннель продолжал стремительно заполняться водой. Все новые и новые потоки воды начинали литься через старые трубы: складывалось ощущение, что всю воду, находившуюся в системе, разом направили в один туннель — но не мог долго раздумывать даже над этим.

В какой-то момент понял, не вижу ничего, кроме темных, однообразных стен из ветхого кирпича и водной глади, доходившей уже до груди. Исчезли все звуки, даже грохот мощных потоков воды, в моих ушах отдавалось только гулкое биение собственного сердца. Обернулся, чтобы посмотреть, что происходит с Эндрю, и увидел, что он рыдает, скривив изуродованное лицо в невыразимом страдании. Но тут же осознал, не слышу его стенаний — их заменил собой звон в ушах.

Повернув за очередной угол, встал, как вкопанный, не веря в то, что вижу — перед нами располагалась глухая кирпичная стена. Это был тупик, и бежать дальше было некуда. Почувствовал, как в голову ударила кровь, отразившись нестерпимой болью в висках. Только сейчас, наконец, услышал, как отчаянно воет от ужаса и безысходности бедный обреченный пациент, который должен был теперь погибнуть по моей вине…

«Не может быть! Не может… Что-то упустил! Господи, прошу тебя, пожалуйста, не бросай нас сейчас! Не бросай, пожалуйста!» — в ужасе пронеслось в моей голове, в то время как бросился назад, не выпуская Эндрю из своей хватки.

Он сдался, сломался, даже уже не вырывался, просто с болью выл, как, бывает, женщины рыдают на похоронах — бездумно, растворившись в своем горе… Каждый его стон, каждый болезненный крик ударял меня, как хлыст, ведь теперь был в ответе не только за свою жизнь. Когда взял этого затравленного, обезумевшего от постоянных издевательств человека с собой, полностью взвалил заботу о его безопасности на свои плечи, ведь он-то был недееспособен. Какое имел право так делать?! И теперь, получалось, именно погубил его в своей неосторожности и опрометчивости.

Буквально проплыв уже несколько метров в обратном направлении, заметил массивный люк в стене, который вначале пропустил по причине того, что он не вел вверх. Теперь его крышка с затвором уже были полностью скрыты под водой. Рванулся к ней как к последней надежде и навалился на кольцо, не оставляя при этом пациента. Мои ноги еще касались пола, потому, уперевшись кое-как, сумел провернуть затвор несколько раз, после чего потянул крышку на себя. Длинный узкий проход, который открылся передо мной, был доверху заполнен сточными водами — очевидно, вода поступала не только туда, где были заперты в ловушке мы с Эндрю — кроме того, в проходе царила кромешная тьма, как в безмолвном отсеке затонувшей подводной лодки. Вода доходила уже до горла, потому понял, что этот путь — единственное, что вообще осталось…

Бросив напоследок горестный, виноватый взгляд на Эндрю и отпустив его руку, надвинул на глаза продолговатые окуляры и, набрав полные легкие воздуха, нырнул в мутную воду. К счастью, под водой прибор ночного видения продолжил работать, хотя видимость и снизилась до предела. Быстро, но буквально на ощупь преодолев в темной зелени инфракрасного излучения несколько метров, выплыл в некой заполненной доверху водой комнате, в которой также было немало уходивших вверх труб. Очевидно, вода поступала вниз и через них.

Чувствуя, что задерживать дыхание дальше становится уже сложно, не слыша ничего, кроме подводных течений, беглым взглядом окинул потолок, где обнаружился узкий аварийный лаз, крышка люка которого была уже открыта. Мой разум заметался в нерешительности, хотя мешкать нельзя было ни в коем случае.

«Это последний шанс! Там можно выбраться наверх! Лишь бы дыхания хватило!..» — в панике подумал, дернувшись в направлении лаза.

Мог лишь смутно догадываться, куда приведет этот ход, и смогу ли открыть крышку люка, но сдерживать судорожный вдох становилось все труднее.

«Воздуха не хватит! Надо вернуться!» — пронеслось в моей голове, когда заглянул в темную пустоту лаза, уходившую вверх — даже мощности прибора ночного видения не хватало для того, чтобы разглядеть то, что скрывалось в этой тьме.

Тут же до меня дошло осознание того, что за это время, протяженность которого уже не мог определить, главный туннель мог заполниться водой доверху — просто потерял бы драгоценное время, вернувшись туда! Опять дернулся в направлении темного прохода, но и вновь застыл, с трудом сдерживая вдох.

«Эндрю остался там!» — в ужасе опомнился.

Вспомнил свой последний кошмар, где на моих руках вновь умирал Кэссиди. Убежал в своем сне, убежал, в то время как он кричал мне вслед: «Не оставляй!» Но это был только сон. Знал, не смогу жить с таким грузом вины и ненависти по отношению к себе, даже если выберусь из этого подводного ада.

Не теряя более ни секунды и уже не колеблясь, повернул назад, из последних сил сдерживаясь от того, чтобы сделать вдох. Под завывание водного потока преодолел несколько метров, кажущиеся бесконечностью, и одним рывком бросился вверх, понимая, что в любом случае сделаю вдох, даже если воздушного кармана наверху не окажется.

С шумом вынырнув, судорожно захватил воздух открытым ртом, при этом ударив прибор ночного видения об потолок — наверху оставался слой воздуха в несколько сантиметров. Мог коснуться губами ветхого кирпича. Мне приходилось неестественно выгибать шею, чтобы достать воздух. Эндрю находился рядом, вцепившись бледно-желтыми пальцами в ржавую трубу, проходившую под потолком. А вода все лилась и лилась.

Изуродованное лицо пациента было абсолютно мокрым, не знал, от слез ли. И глаза. Сетчатка одного его глаза была давно уже повреждена, но другой глаз был зрячим. Узнал этот взгляд — так на меня смотрел Кэссиди. Нет, не на меня — на свою Смерть.

— Сейчас считаю… до трех… и ты делаешь глубокий… вдох! — перекрикивая бурлящую воду, проорал. — Ты понял?! Понял?!

Эндрю молчал, не сводя взгляда с одной точки перед собой, но времени уже не оставалось. Выживем вместе, или погибнем вместе.

— Раз!.. Два!.. Три! — срывая голос, прокричал и, вдохнув полной грудью, нырнул под воду, после чего потянул Эндрю за собой.

Он отпустил трубу, погрузившись под воду, и, не мешкая более ни секунды, потянул его за руку в узкий проход. Забрался внутрь первым, моля все высшие силы, чтобы бедный пациент не испугался темноты и не вдохнул воды. Он уцепился за край моей штанины, следуя за мной, при этом сильно мешая мне плыть.

«Боже… Лишь бы не утопил…» — мелькнуло у меня в голове, но разницы никакой уже не было.

Попав в комнату с ведущим наверх лазом, подтянул Эндрю к нему и подтолкнул его вперед, давая ему понять, в каком направлении двигаться. Хватаясь за поручни лестницы, он полез наверх, и я за ним. Воздух в груди начинал заканчиваться.

«Господи… Не бросай…» — взмолился, когда увидел впереди в зеленом свете очертания металлического люка.

Протиснувшись рядом с Эндрю, отодвинул его в сторону, насколько было возможно в узком лазу, и вцепился в небольшое кольцо затвора.

«Давай! Ну же, давай!» — стискивая зубы от напряжения, прокричал про себя, налегая на заевший металл всеми силами.

Мне показалось, услышал щелчок, и затвор нехотя провернулся. Собрав последние силы в один рывок и понимая, что следующий вдох может стать последним в моей жизни, толкнул крышку люка и рванулся вперед, навстречу режущему глаза свету.

Следующий вдох смешался со стоном, вырвавшимся из моей груди, но вместо мерзкой грязной воды заглотнул обжигающий воздух, после чего вновь ушел под воду. Рванувшись во второй раз, выбросил плечо вперед и ухватился рукой за мокрый кирпич, которым был вымощен пол. Подтянувшись на руках и зажмурив глаза, выполз из узкого лаза и распластался на полу, тяжело хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Как вылез Эндрю, даже не увидел, просто потом, открыв на мгновение глаза, заметил его рядом, сжавшегося уже на полу.

Закрыв глаза во второй раз и обессилев окончательно, провалился в забытье…