Грозный тополь хранит полнотравного моря штиль,
Кроны ранняя проседь — тому часовому — нимб.
Поле бранное нынче тревожить не смеют дожди,
Но бесслёзною скорбью небо молчит над ним.
Как рыдать небосклону, живому пульсом светил,
Коли павшие, вросшие в почву, ставшие ею, —
Высь вдыхают глазами — совсем как пред боем самым,
В голубень устремив васильков немигающий взор?..
Так умеют те в мирное небо смотреть, кто платил
За него молодою, трепещущей жизнью своею.
Те, чья кровь день за днём — облаков обагряет саван,
По нему расцветая рассветными кляксами зорь.
Плакать смеет ли свод, жаркой кровью солдатскою купан?
Наливаться свинцовою разве что горечью злою!..
Семь десятков лет светлеют в небесный купол
Васильками глаз — те, что стали родной землёю.
Те, что стали землёю,
жизни
не отгуляв;
Что молились в неё, остывая в родных полях, —
О вдовеющих жёнах — дырами ртов обожжённых.
Те, с кого кресты в просолённых госпиталях
Старый фельдшер снимал, искорёжен и шепеляв,
Причитая, что Бог позабыл о своих бережёных.
Те, что, ставши родною землёю, в веках остались
Прорастать из неё по весне молодою травой
Да молчать, васильками в глубь голубени уставясь.
Небу совестно плакать над ними, не знавшими старости,
Но платившими ею за чистый покой его.
Высь, рыданий стыдясь, — лишь глядит бездонною скорбью
(Как любой бы глядел, сотню сот сыновей потеряв) —
Не на брызги росы, подсолившие синь васильковую, —
Но на слёзы солдат о покинутых матерях.