Несбыточно-страшный сон оказался вещим:
По дому, который Домом… едва не стал,
С трудом собираю пропахшие счастьем вещи,
К уже-не-своим — но приросшие будто — местам.
Руками, твоих поцелуев впитавшими запах,
Во гроб я картонный — прошлое хороню.
Им — дрожно.
Знаю сквозь занавес слёз внезапных:
Сюда, в эти стены, придёт не ко мне Завтра —
Придя, приласкает уже-не-мою родню.
А город-избранник немым сероглазьем окон
Здесь видит меня не в последний ли раз — извне?
Солёным лицом я бурею, как пойманый окунь:
Сама-то коптимая на нутряном огне.
Храм нежности сжался в каморку. Он, словно мёртвый, —
Пустынно мне чужд. Пуповинная рвётся нить.
Ты ходишь восьмёркой, над тою глумясь восьмёркой,
Которую набок к ногам я твоим уронить
Однажды решилась. Решилась — и кинулась оземь
Всей плотью, всем духом — пред Господом…
Глупо: ты
Поставил на ноги дуру светлоголосьем.
То было давно. Вечность в злое вернулась восемь:
В то восемь, что — пополудни и как поддых.
И вечер последний устал притворяться вечным.
В глазах у тебя — люБЕЗДНость. В моих — люболь.
В картонном гробу холодеют мои вещи,
Насмерть пропахнув уже-не-моим… тобой.