Интриганки

Глава 673

Солнце уже село, когда герцогиня послала Фриду пригласить графиню для беседы. Увы, Фрида вернулась с красным от пощёчин лицом и ошарашенными глазами:

-- Она... она сказала... что если Вашей милости нужно... то пусть сама и приходит.

Желваки выступили на скулах Ростиславы. Впрочем, она улыбнулась:

-- Если гора не идёт к Магомету, то... Придётся самой посмотреть на эту... кучку.

Женщина в тёмном платье и накидке пересекла дворик и постучала в двери графини.

-- Изабелла, отпустите людей. Я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.

Надо убедить эту... графиню добровольно покинуть мой дом. И наш город. И владения мужа. Добровольно. Убедить. Вот эту глупую, вздорную, эгоистическую, развратную... соплячку. Которая крутит яйца жирному хряку. Который мой законный супруг. И господин.

-- Вы не вызываете у меня добрых чувств. Вы ворвались в мой дом и грозите разрушить ту хотя бы видимость супружеской жизни, которая есть нынче. Но я не испытываю сердечных чувств к своему супругу, и меня не волнует с кем он барахтается в постели или, как вчера, на стуле.

-- Конечно! Все знают, что твоя родительница - наложница твоего мужа. Это грех куда более тяжкий. Но ты терпишь. Как безропотная овца. Так с чего тебе возмущаться, когда твой муж проявил интерес к куда более молодой, красивой и умной, ко мне?

-- А я не возмущаюсь. Этим. Я задаю себе вопрос: что - дальше?

-- Глупый вопрос. Каждому - своё. Герцогу - новая герцогиня. Юная и прекрасная. Прежней... монастырь. Или отправишься... откуда ты вылезла. В свои лесные дебри с дикими схизматами.

-- О тебе говорят, как об очень умной девушке. Но даже самый острый ум может ошибаться. Если не имеет достаточных знаний о предмете.

-- И о чём же я не знаю?

-- Ты судишь по увиденному. Мужчина по имени Генрих. Дворец, город, слуги. Но ты затронула куда более обширное. Превыше всего Генрих любит Саксонию. Больше чем тебя, меня, даже больше собственной жизни.

Как-то густым косяком пошли патриоты. То - Генрих, то - Квентин. И оба любят не только "родину в себе", но и "себя в родине". И -- побольше. Богаче, знатнее. Неважно. Важно -- у них есть ценность. Внешняя. В мире, а не в душе. "Крючок", который они заглотили в детстве. Который доступен другим.

-- И что? Я не покушаюсь на его владение. Наоборот - пусть процветает. И меня... радует.

-- Епископ Утрехта - человек Барбароссы. Он не посылал за тобой погоню, потому что понимал куда ты побежишь. Посылать вооружённый отряд - нарушить "земский мир". Да и зачем? Проще написать императору. С просьбой помочь исполнить долг опекунства, вернуть капризное дитя под сень его отеческой длани.

-- Да ну! Ерунда!

-- Эта "ерунда" означает, что император потребует от герцога твоей выдачи.

-- И что? Генрих не отдаст меня! Я ему понравилась!

-- Какой-нибудь другой Генрих... может быть. Но Генрих Лев... Что для него дороже: ты или Саксония?

-- Я!

-- Саксония - одна. В мире. За наследство своей матери и отца он воевал много лет. Претерпел много невзгод и трудов. Люди не ценят то, что досталось легко. Как ты. Но, думаю, ты права. Лев будет мучиться. Рваться душой. Между родиной, богатством, славой, честью и... и тобой. Ему будет больно. А он не любит боль. Поэтому постарается устранить причину. Тебя.

Ростислава посидела молча, рассматривая собственные пальцы. Мельком глянула на зло поджавшую губы собеседницу. Увы, деточка, мир несколько больше твоего поместья. И он не весь крутится вокруг тебя.

-- Он вернёт тебя опекуну. Тот выдаст тебя замуж. За кого-то из своих. Они уже знают твой... характер. Тебя запрут в комнате меньше этой. Лишат слуг, платьев, развлечений. Молитвы и пост. Смирение и послушание. Добродетель и благочестие.

-- Никогда!

-- Никогда? Нет, очень скоро. Но не мгновенно. Сперва посланник от императора, потом переписка, возможно - вызов герцога в курию, имперский суд...

-- Я убегу!

-- Не сомневаюсь. Попытаешься. Это предсказуемо. Поэтому тебя сразу... ограничат в свободе перемещения. А меня заставят тебя охранять. И зачем мне такие заботы?

-- Но ты... Ваше Высочество, вы же не будете угнетать бедную сиротку? Стража иногда... упускает пленников. Ведь если я... покину здешние края, то вам же лучше?

Умильный подлизывающийся тон и заискивающая гримаска графиньки вызвали у Ростиславы горькую усмешку.

-- Да. Лучше. Но есть понятие "долг". Тебе оно незнакомо, но оно есть. Я - верная супруга своего Льва. И преданная подданная герцога Саксонии. Поэтому, если... точнее: когда мне велят обеспечить твою... неподвижность, то... У тебя тонкие лодыжки.

-- И...? И что?!

-- Цепи. Кандалы. Здесь есть глубокие подземелья. А вот оковы малого размера... мои мастера пока не работали с детьми. Но надо же когда-то начинать? Согласна?

-- Что?! Ты... ты... старая, уродливая, злобная, тупая...!

-- Я знаю какая я. Подумай о себе. О единственной и неповторимой. В холодном, вонючем, сыром подземелье. Генрих велел взять тебя под крылышко. Вот я и возьму. В кандалы.

Потрясённая Изабелла рассматривала Ростиславу. Как же так?! Её! Единственную и неповторимую! Самую красивую, умную, смелую, изысканную... Как какую-то воровку, бродяжку, шлюху...

Ростислава сменила позу, откинулась свободно на стенку и, глядя куда-то мимо Изабеллы, в потолок, произнесла:

-- Ты, верно, знаешь, что у меня есть... средства узнавать новости... чуть раньше других. Только вообрази... завтра утром сюда приедет... один рыцарь из верных вассалов Барбароссы. С отрядом. Для конвоирования... какой-нибудь юной особы. И посланием от императора. Резким. Однозначным.

-- Генрих не отдаст меня!

Герцогиня мечтательно смотрела в потолок. Выдержала паузу, постепенно расплываясь в добродушной, чуть покровительственной улыбке.

Несдержанный вопль графини стих. В тишине комнаты стало слышно потрескивание свечи.

-- Ежели ты столь уверена в моём муже... с чём я не могу согласиться после трёх лет супружества... то нашей беседы не было. В Писании сказано: не отталкивай руку дающего. Но... Мне остаётся только пожелать крепкого сна и приятных сновидений. Хоть в последний раз.

-- Нет! Погоди! "Руку дающего" - но ты ничего не дала!

-- Вы. К герцогине следует обращаться "вы".

-- Ну, Вы. Вы ничего не даёте. Только пугаете.

-- Как можно испугать такую храбрую, умную и прекрасную даму? Я - дала. Много знаний. О том, что скоро может случиться. Но ты не приняла. Попробую добавить. Завтра утром, ещё до рассвета, от Нижней пристани уйдёт барка. С каким-то... товаром.

-- Да причём здесь...?!

-- Барка идёт на север. По Океру в Аллер. оттуда в Везер.

-- И что?!

-- Везер впадает в Северное море. Там можно найти корабль и сбежать. В Англию, Нормандию или Данию. Или броситься в ноги архиепископу Бремена. Умная красивая юная особа, столь располагающая к себе мужчин... Там можно разговаривать, показать, проявить себя. В подземельями перед мышами...

-- У тебя там и мыши?!

Ростислава сочувственно покивала.

Вспомнилось, как Воевода обещал ей пытку тараканами. Как она тогда перепугалась, чуть не умерла. Всё ждала - когда же её сунут в бочку с насекомыми. Не случилось - воображения оказалось достаточно.

-- Калитка за северным домом до полуночи незаперта и неохраняема. За ней будет сидеть на земле... плохо одетый человек. Немой нищий. Он выведет из города и приведёт к пристани. Там на кораблике... благородный дворянин, который путешествует по своим делам. Он возьмёт попутчиков.

-- Кто он? Твой слуга?

-- Нет. Никто не сможет связать меня и твоё стремление к свободе. Ему известно только, что нужно доставить некую благородную даму в Бремен. Если она придёт до рассвета. Ни разговаривать с кем-нибудь, ни показывать своё лицо - нет нужды. Полное инкогнито. Тайно.

Глаза графини заблестели: кто же в этом возрасте не любит тайн, приключений, путешествий?

-- Э... А мои наряды, украшения, слуги?

-- Лодка невелика. Возьми только самое необходимое. И, оставляя слуг, не вздумай рассказать им об этом плане. Лодка идёт медленно. А погоня будет быстрой. Хотя, я надеюсь, искать тебя будут на юге или на востоке, но не севере. Думаю, что такая изобретательная и сообразительная госпожа, как ты, сможет обмануть собственных лакеев.

Ростислава глянула на догорающую свечу. Ещё одно утверждение. В форме вопроса:

-- Надеюсь, ты не думаешь, что я следую воле своего супруга? Твоё бегство "до" - до появления гонца от Барбароссы позволит Генриху выглядеть совершенно... чистеньким. Никакой имперской политики - просто женский каприз. А твоё возможное обращение к архиепископу Бременскому, с которым Лев враждебен, исключает его участие в твоём... путешествии. Повод для ссоры между герцогом и императором... убежал. Сам. Сама.

Изабелла напряженно вглядывалась в лицо герцогини: а что, если это правда? Если герцог сам хочет, чтобы она... Эта "овца" не настолько умна, чтобы придумать такой план. А, значит...

-- Всё. Времени мало. Твоя судьба - в твоих руках. Прощай.

Через четверть часа герцогиня, стоя в темноте за полуприкрытым окном своего кабинета, наблюдала в комнатах первого этажа напротив непонятную суету.

-- Госпожа, она потребовала ужин. Среди ночи! И целый фунт слабительного!

-- Да? Изобретательная... тейфа.

Утром герцогине не удалось понежиться в постели после бессонной ночи: с первыми лучами солнца в спальню ворвался взъерошенный Конрад.

-- Майн фрау! Получилось!

-- Конрад, я прикажу страже не пускать тебя. Ко мне в опочивальню. А если бы я была не одна?

-- О! Но вы одна. Хотя я готов. Ну... чтобы вы были не одни.

-- Ты несносен. Давай о деле.

-- О деле... О каком деле, когда вы... в таком... всяком... в смысле: без всякого такого...

-- Тебя выгнать?

-- Вы не сделаете этого. Исключительно из любопытства. Хотя я предпочёл бы... Да. Понял. Кратко и по делу. Конечно отвернусь. Вот к этому зеркалу. Нет? А куда? Да-да, вы говорили. По делу. Она накормила своих слуг поздним ужином... вот есть полдник, а это был полночник... а вы в это время... в холодной постели... одна, совсем одна... да-да, кратко... всыпала туда фунт слабительного... самого сильного, которое есть у наших лекарей... вся прислуга пошла... пошла... и села. И не вылезала из... до утра. А сама, с одной служанкой, сбежала. Там баба... две Фриды... или три... Собрала драгоценности, платья подороже, денег... навьючила и ушли... А на пристани... уже всё готово... только сели - поплыли.

-- Шотландец?

-- А... да, как увидела - обрадовалась. "А я думала, что будет скучно, - говорит, - буду учить этого... оглоблю. Благородным манерам. Смирению и послушанию. Это скрасит моё путешествие".

-- Бедненький. Ты выйдешь отсюда? Мне надо одеться, наконец.

И вот два озлобленный человека препираются на дне небольшой барки, медленно влекомой течением великой германской реки Везер. Между ними на досках небольшой мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки.

Высокий стройный белокурый юноша с благородной внешностью и таковой же, но - яростью, смотрит на своего визави, на голову ниже, тощего, чернявенького, злобно щерящегося половиной зубов. Оба уже держат руки на рукоятках ножей, как вдруг содержимое мокрого мешка затряслось сильнее и, издав продолжительный многотональный звук, "испустило ветры".

Юноша потрясённо посмотрел на мешок, потом на своего противника. Тот победительно хмыкнул:

-- А ты что думал? Или, по-твоему, графини не пукают? Ещё как! Как и все бабы. И раздвигают, и налезают, и подмахивают. И эта будет. С-сучка. Так-то, "скотский дворянин из Нормандии" Квентин д'Орвард.

В подтверждение своих слов Зубастый Йо несильно пнул мешок. Там что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением.

Юноша раздражённо фыркнул и гордо вскинув голову отправился к облюбованному им месту на корме этого речного корыта, ничем внешне не отличающегося от множества подобных плав.средств в этом месте-времени.

Ещё на пристани он пережил потрясение, когда понял, что слова герцогини, казавшиеся, при минимальном рассуждении, бредом - о графском титуле, состоянии, владении, отряде соратников, освобождении родины и родного Глена... всё это может стать его жизнью, реальностью.

Они - вместе. С этой дамой. На пятнадцати шагах этого корыта. Вдвоём. И ей никуда не деться. Конечно, здесь же ещё семь душ простолюдинов, но они не в счёт в делах благородных людей. Какая возможность! Применить своё обаяние, приятную внешность, внушающую доверие, облик, сразу располагающий в его пользу. Нет-нет! Он никогда не злоупотреблял этими свойствами! Но ему об этом столько говорили. Да и сам он замечал, что люди становятся дружелюбнее, увидев его.

Теперь они будут долго общаться. И он убедит Изабеллу выйти за него замуж.

Вот эту... язву?! Эту злобную змеищу?! Ехидну ядовитую?! - Графиню! Лестницу в небо! К славе, чести, спасению родины, наконец!

Речка эта, Окер, шириной в две лодки. Не, меньше - две уже не разойдутся. Лодка - футов шесть шириной. Не, меньше - Квентину во весь рост от борта до борта не вытянуться. В длину - впятеро. Борта, правда, высокие - футов пять. На дне - барахло всякое. Высокой кучей в середине. Узлы, там, корзины, пара бочонков. Палубы нет. На корме и на носу - настилы. Ну, какие настилы? - На носу в три доски шириной, на корме - в одну. На кормовом стоят кормщик с помощником с шестами в руках. И орут друг другу:

-- Штека! Штека! (Сильнее!)

Графиня сразу велела им замолчать. Кормщик открыл рот от такой наглости. Потом достал откуда-то из одежды фляжку и залил содержимое в открытое. Сэкономил. На открывании рта. Занюхал рукавом, рыгнул и снова заорал:

-- Штека! Штека!

Графиня даже растерялась от такого... неблагородства. И к ней, самой графине де Коридор!, неуважения. Фыркнула и повелела:

-- Эй ты, как тебя, Орвард, выкинь хама в реку.

Пока Квентин соображал, влез этот... неполнозубый Йо:

-- Ваша милость! Ежели кормщика выкинуть, то барка плыть не будет. Это ж он её... ну... двигает. А если нет, то зачем мы сюда...?

Рассыпался в любезностях, заюлил-залебезил, место у носа указал, котомку её служанки помог переставить, узлов помягче... И всё с поклонами, с придыханиями и причмокиваниями. Пользуется, гад, темнотой. Пока его зубов не видно. В смысле: не видно их отсутствия.

Квентин даже как-то... заревновал. Хотя, на кой ему эта... колючка ядовитая? - Только в супруги венчанные. А так-то... и глаза бы не глядели, и уши бы не слышали.

Только начали укладываться - пошёл сумку свою дорожную посмотреть, возле носа же была. А эта... в крик. Вроде: как ты посмел?! Я сплю, а ты... со своими поползновениями... Ну и дальше там... про козлов. Вонючих и наглых. С высоких гор. В смысле: хайлендов.

Плюнул, лёг в корме, головой прямо под ту доску, на которой кормщик с подмастерьем топчутся и орут.

У самого щёки горят. Неудобно, что-то под боком колет, ноги не вытянуть. Меч рукояткой в спину давит. Ну ведь понятно, что ничего из герцогининского плана не выйдет! Глупость сплошная! Эта графинька его ненавидит, прямо-таки брезгует! Не, не пойдёт она за него. Не быть ему графом, не вести в бой славных воинов под его знаменем, не вернуть родной Глен. Чуть не расплакался. Ворочался-ворочался да и заснул.

Только угрелся, сон такой приятный, будто утро, он бежит к отцу по зелёному лугу, тот подкидывает его вверх, за его спиной целый, не сожжённый ещё, не разрушенный Глен. Рядом мать стоит, смотрит-улыбается... и вдруг начинает визжать. Лицо улыбается, а кричит будто режут. И замолчала. Только плеснуло что-то.

Окончательно проснулся, сел, головой потряс. Визг... точно был. Не во сне. И плеск. Сел, тяжело соображая. Меч - под руку. Как дядя Людовик учил. Темно. Не видать ничего. Кормщики не орут. Их вообще нету!

А, есть. Старший вдоль борта привалился, пасть раззявил и дышит. Выдыхает. Содержимое своей фляжки.

А рядом этот... Нищий из города. Немой. Только какой он нищий? По движениям, ухваткам... на дядю Людовика похож. Воин. Но какой-то странный. Обноски, рваньё. Оружия не видно. Совсем лысый. Даже бровей нет. И молчит. В темноте глаза поблёскивают.

С носа донеся какой-то шёпот. Потом возня, мужской вскрик и ругательство. Слышно, как кто-то полез через мешки в середине барки. Квентин осторожно потащил меч из ножен. Нищий протянул руку, коснулся Квентина и зашипел, прижав палец к губам:

-- Тс-с-с.

Через кучу мешков всунулась морда одного из двух подручных Зубастого:

-- Мужики! Тут такой шайс... эта... шиксе... ткнула ножиком... кровь остановить...

Псевдо-попрошайка чуть повернулся, вытащил свою сумку, достал оттуда огниво с трутом, постучал кремешком, раздул трут, вытащил свечку, запалил фитиль, сунул в руки Квентину, осмотрел руку страдальца - весь рукав промок от крови, рванул за плечо так, что бедняга взвыл от боли, оторвал рукав, отчего пациент принялся громко ругаться. Повернувшись к Квентину, вдруг сказал:

-- Воды.

-- Так ты... не немой?!

-- Воды. Живо.

Квентин, ошалев от разговорчивости немого, вернул свечку. Поискал ведро, забрал назад свечку, нашёл ведро - под кормовой доской подвешено, вернул свечку, набрал воды, возле носа барки что-то бултыхалось в воде, туда, кажется, темно, не разобрать - смотрели Зубастый, второй его подручный и подмастерье кормщика, торчащий на носовом помосте с вторым шестом, принёс воды, послушал ругань слабеющего раненного, на котором бывший немой разорвал рубаху, полюбовался, как из бедняги вытекает кровь - хорошо течёт, подержал придурка, который вздумал дёргаться, когда немой не-немой наложил жгут. Ещё подержал. Пока в рану набивали какую-то мазь. Потом просто держал, поскольку клиент отъехал, в смысле: потерял сознание.

"Добрый самаритянин" положил бесчувственного к непроспавшемуся и, в сером свете медленно светлеющего неба, перебрался на нос. Квентин... ну эта же парочка не убежит? А там... интересно же! Последовал за ним.

Милое гнёздышко, которое собрали для ночлега двух женщин из подсобных материалов, было пусто. И как-то... затоптано.

-- Сорвётся - прыгнешь следом.

"Нищий" говорил с мощным акцентом. Впрочем, Квентин и сам звучал совсем не по-саксонски. Но его поразила продолжительность фразы немого. А Зубастого Йо - взволновал смысл:

-- Не, ни чё, крепко вязали.

Ещё одна деталь пейзажа, точнее - её отсутствие, вызвало вопрос Квентина:

-- А где служанка графини? Здоровая такая.

Немой и зубастый переглянулись.

-- Упала. За борт.

Квентин вспомнил первый, разбудивший его, громкий всплеск. У него тут же возникла куча вопросов. Типа: а почему не кричала, а почему не спасли, а...

Тут из воды вытащили мешок на верёвке, пару раз случайно приложили об борт. Тяжело развязывали мокрый узел на горловине. Наконец мешок приподняли и из него на голые доски днища вывалилась графиня. Мокрая. Со спутавшимися, сбившимися в космы волосами, связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом.

Йо вопросительно-подобострастно уставился на немого. Немой сказал:

-- Избавить.

Оба вора кинулись развязывать женщину, вынимать кляп. Затем подняли за лодыжки и сдернули с неё платье. Графиня реагировала крайне сдержанно: она блевала. Едва вытащили кляп, как вода Окера, или уже Аллера?, принялась интенсивно покидать её тело.

Тут до Квентина дошло, что здесь что-то неправильно. Блюющие графини голыми не бывают. Прежде он не сталкивался с подобным, и потому не имел опыта, на который мог бы опереться для принятия решения, соответствующего рыцарской чести.

-- Не смейте обращаться с благородной дамой так неуважительно! - вскричал скотто-нормандец, ощущая как праведный гнев и истинно рыцарское возмущение охватывает его благородную душу. Одновременно пытаясь найти эфес своего меча.

Однако более сильное ощущение - прикосновение холодной стали к шее - заставило его остановиться.

Небольшой скрамосакс, всего в полтора фута по лезвию, прижался скошенным остриём к горлу благородного рыцаря. А если скосить ещё и глаза, то можно увидеть выразительную голову ворона на рукояти. Дядя Людовик почему-то не рассказывал о поединках в такой ситуации. Поэтому скотто-нормандец глубоко задумался. О наиболее уместных действиях в его положении. Чтобы не умалить дворянскую честь.

Зубастый резво кинулся к Квентину и сорвал меч с его пояса. Радостно оскалившись всеми своими четырьмя с половиной зубами, он, кажется, собирался дразнить молодого рыцаря его оружием, подобно злобному ребёнку, стащившему у товарища по песочнице игрушку. Нищий, однако, забрал столь дорогой, утащенный у дядюшки Людвига, предмет, и кивком головы направил юношу к корме. Не отдавая оружие, он положил его свободно на мешки и уставился на Квентина.

И праведный гнев, и стремление сохранить своё благородное достоинство незапятнанным, и, прямо сказать, возникшее, было, чувство смертельной опасности, уступили место ощущению собственной глупости и растерянности.

-- А... э... А что здесь... ну... происходит?

-- Сватовство.

-- ?!!!

-- Ты - жених. Она - невеста. Зубастый - сват.

С той стороны кучи узлов донеслась суета, вскрики, звуки пощёчин. Квентин потянулся встать и посмотреть: что происходит там, в пяти шагах от них, но нищий потянул его за одежду.

-- Они... Они бьют её!

-- Уговаривают. Замуж. За тебя.

Воспитанное преклонение перед Прекрасной дамой, романтические истории из рыцарских романов и баллад проносились в памяти Квентина, перемежаясь множеством жизненных случаев. Когда юных дворянок примерно такого же возраста родители выдавали замуж, не очень-то интересуясь их мнением. А обильные слёзы и крики воспринимали как обычные детские капризы. На которые реагировали педагогически: оставляли без сладкого, морили голодом, били по щекам, пороли крапивой и розгами... Использовали и другие способы внушения надлежащего уважения к старшим. А уж крепостных... даже и хорошеньких... господа просто сводили для получения крепкого приплода.

Новая волна болезненного мычания донеслась от носа барки. Квентин инстинктивно рванулся на помощь страждущему и угнетаемому существу, явно нуждающемуся в рыцарской защите, схватил меч. И был остановлен крепкой рукой говорящего немого. Мгновения они молча боролись. Руками - на эфесе меча, глазами - нос к носу. Наконец, юный рыцарь осознал силу хватки этого странного побирашки и отпустил рукоять.

-- Взгляни.

Нищий убрал меч подальше и кивнул в сторону носа. Квентин осторожно забрался на гору узлов.

На месте "уютного гнёздышка" где совсем недавно ночевала графиня со служанкой, лежал мешок. Над ним стоял Йо и пинал его ногами. Благородная душа Квентина не выдержала, он бросился спасать благородную даму.

И вот два человека злобно смотрят друг на друга, а между ними мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки. Внутри что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением.

Юноша раздражённо фыркнул и, гордо вскинув голову, отправился к облюбованному им месту.

Однако травма, нанесённая его сознанию образом Пукающей Прекрасной Дамы была столь велика, что усидеть на месте он не мог и весьма скоро решил проверить: убедиться в верности увиденного и услышанного, снова выглянуть через эти идиотские мешки.

Теперь на месте их недавней ссоры с Йо лежал тюк тряпья, на нём -- на спине, нагое, едва начавшее приобретать намёк на формы, женское тело с замотанной тряпкой головой и сведёнными за спину руками. Подручный Йо держал ноги, а сам Зубастый, приподняв прут, не сильно, но резко щёлкнул даму по груди. Тельце дёргалось, пытаясь свернуться, подручный ругался, удерживая лодыжки дамы в кулаках, новый залп мычания разнёсся в предрассветной тишине над тихой немецкой рекой.

-- Голых графинь не бывает! Их не лупят палкой по сиськам!, - в панике возмутилась честная душа благородного юноши.

Да, дядя Людовик однажды похоже наказывал служанку. Та не домыла комнаты, потому что убежала кормить своего приблудного младенца. Так за дело же! По справедливости! Она же - крепостная, должна выполнять волю сеньора. А здесь...?

Его живой ум пребывал в смятении, молодая отвага билась в тенетах сомнений. Квентин вновь впал в "когнитивный диссонанс". Хотя, конечно, название того, куда он впал, оставалось для него тайной.

-- Обделалась, сучка. Обильно. Тряпьё выкинуть придётся. Весь тюк.

Вылезший следом за Квентином немой сходу указал решение проблемы:

-- Полоскать.

Даму, несколько пованивающую, что особенно резко ощущалось на свежем утреннем ветерке, снова сунули в мешок, старательно завязали и выпихнули за борт. Квентин ахнул и кинулся к планширу. Мешок ушёл под воду. Потрепыхался там. Зубастый улыбнулся во весь свой решётчатый рот, и принялся тянуть верёвку. Вытянув мешок до половины, подмигнул Квентину, от чего тот прямо содрогнулся душой и телом, и снова отпустил.

-- Шест! - вдруг резко прозвучало над ухом юного рыцаря.

Помощник кормщика-пьяницы, здоровенный дебил с вечно открытым слюнявым ртом, стоявший на носу с шестом, так увлёкся происходящим внутри барки, что перестал смотреть вперёд. Барку прижало к лежащим на мели у берега деревьям. Нищий хлопнул заглядевшегося Квентина по плечу:

-- Помоги.

Хоть и медленно, но мыслительные процессы в голове голубоглазого рыцаря восстанавливались. Он отправился за вторым шестом, который оставался на корме. И замер. Глядя на свой свободно лежащий меч.

Схватить. Обнажить. В три прыжка. Всех этих... Порубить. В капусту. Освободить. Прекрасную даму от злобных драконов. Она, конечно, сразу влюбится. И отдаст. Своё сердце и руку. Благородному ему. Это же по чести! По-рыцарски!

Он уже потянулся у своему оружию, как вдруг вспомнил подробности вчерашней сценки во дворике дворца герцогини. Как эта... издевалась над ним, как подзуживала слуг, как насмехалась над его, пусть бы и небогатой, одеждой. А ещё она кидала камни в его берет! Святыню! Реликвию! Последнее, что осталось у него от отца, от всего рода, от милого сердцу Глена. А как она... выводила заливистые трели и шипение только что?

В памяти всплыл вопрос герцогини: "А она - благородная? Разве благородные дамы ведут себя так?".

Может, она... не-благородная? Может её матушка согрешила с каким-нибудь... свинопасом?

Да, это всё объясняет. И злобный характер, и неприязнь к благородному рыцарю в его лице, и явную развращённость. И запах при её... не-голосовых песнопениях. Голос крови. Против него не попрёшь. Простолюдинка. Свинопаска. Курица, нагло изображающая из себя орлицу. Вот почему берет вызвал у неё такую ненависть - на нём перо настоящего орла! Символ его рода, д'Орвардов. Пятнадцать поколений благородных предков! Это тебе не запаренная мякина в отрубях!

Решив такими суждениями для себя вопрос о Прекрасной даме, которая оказалась не прекрасной и не дамой, а всего лишь отрыжкой похоти какой-то... прелюбодеятельницы и навозокидателя, Квентин повеселел и, подхватив шест, под внимательным взглядом немого нищего принялся помогать дебилу оттолкнуться от берега. Даже принял на себя роль командира:

-- Штека! Штека! Ещё раз! Ещё разок! Штека!

Тем временем Зубастый вытащил свою воспитанницу из воды, потыкал мордочкой в свежую лужицу блевотины, уложил носом на обделанный тюк тряпья и достал нож.

-- Э... ты чего собрался...?

-- Спокуха братуха. Ой. В смысле: благородный сеньор. Обрить надо. А то волосня... ваша милость сама изволит видеть.

Прижатая коленом Зубастого к грязному тюку вчерашняя графиня стремительно превращалась в нечто... более соответствующее её природной сущности.

Конечно, волосы у неё были хороши. Но зачем такая красота дочери свинопаса? А вот Прекрасная дама, являющаяся в юношеских мечтах Квентина всё чаще, будет иметь волосы до пят. Чтобы их можно было свободно распустить. Как последнюю преграду нежно трепещущего обнажённого прекрасного тела перед нескромным взглядом благородного рыцаря. В его лице.

Наконец, барку удалось выпихнуть, и она снова продолжила неторопливое движение по течению реки. Тем временем подручный Йо вытащил из багажа какую-то странную клетку. Похожую, по форме, на те, в которых держат певчих птиц.

-- Это... что?

-- Это, добрый господин, наше саксонское изобретение. Бабы, знаете ли, такие болтливые. Вот у нас и придумали. Называется: маска злословия. Надел - и не злословит. И вообще - не.

Маска представляла собой клетку их железных прутьев с кольцом наверху, как бывает у многих птичьих клеток. Две половинки её - левая и правая были соединены шарниром. В части, где обычно располагается кормушка, выступала внутрь железная трубка, а внизу - ошейник.

-- Открой рот, дура, - вежливо попросил Зубастый и ткнул свинопаску по рёбрам.

Та ахнула, кормушка была вставлена, половинки сведены у неё на затылке и защёлкнуты. После чего толстый кожаный ошейник затянули и заперли замочком. Квентин отметил, что ключик Зубастый отдал нищему.

-- Так вот кто здесь главный! - внезапно осознал Квентин.