Интриганки

Глава 66

9

Прошло полгода. Тёмной декабрьской ночью со стен старинного, ещё времён императоров Оттонов, замка Хитцаккер заметили двигающуюся от Эльбы конную кавалькаду с факелами. Обойдя одноимённый городок, всадники начали подниматься к замку, поставленному на краю гряды невысоких холмов, подходящих, к неширокой, в здешней местности, долине реки.

Подъёмный мост был поднят, и всадники долго перекрикивались со стражниками на стенах, разнообразно смешивая германские и вендские ругательства. Славянское наречие здесь, в этой части левобережья Эльбы, продержится (в РИ) до середины 18 в.

Наконец, пришельцев пустили внутрь, но прошло не менее получаса, прежде чем предводитель кавалькады был проведён на третий этаж донжона, в небольшую тёмную комнату с закрытыми окнами, где навстречу ему кивнула невысокая женщина в тёмном платье, кутающаяся в меховую накидку.

-- Ваше Высочество, позвольте мне, Гунцелину фон Хагену, графу Шверина и Илона, верному слуге Вашей милости, засвидетельствовать свою радость по поводу рождения вашего сына и будущего герцога Саксонии. Сердца всех патриотов Ост- и Вест- Фалий переполняются восторгом и уверенностью в процветании всего нашего края при получении этой новости.

-- Присядьте, фон Хаген. Когда вы стоите - вы занимаете слишком много места, вы слишком... громоздки.

Мужчина покрутил головой, выглядывая лавку в полутьме комнаты. Уселся, поелозил, пытаясь устроиться на узеньком и, кажется, не слишком крепком сидении. Женщина внимательно посмотрела на него. И присела за стол, накрытый чёрной материей.

Посетитель задёргался. То ли от неуверенной позы на хлипком сидении, то ли при виде стола.

Столы, конечно, в Саксонии есть. Но нет таких. Позднее, через столетия, их назовут письменными, двухтумбовыми. Пока - бывают обеденные, разделочные. На них и пишут те немногие, кому это необходимо. Ставят наклонные подставки, чтобы видеть текст не сильно сгибаясь. Или занимаются этим стоя, за конторками. Человек за письменным столом... для Гунцелина - первый раз в жизни.

Ещё. Владетельная особа принимает вассала сидя или стоя. А тот стоит или, ежели будет соизволение, сидит сбоку на лавке. Между господином и вассалом пустое пространство. Всегда.

Здесь - вот этот чёрный стол. С двумя подсвечниками по краям. На них странные металлические нашлёпки. Отражатели, которые герцогиня развернула к собеседнику.

Гунцелину сразу стало жарко. И от свечей - тоже.

Герцогиня мотнула головой, отчего свита и слуги покинули помещение, и принялась, почти невидимая из-за освещения, рассматривать гостя.

-- Какая невзгода привела вас, фон Хаген, в мой замок?

-- Э-э-э... Так я ж уже... поздравить по случаю рождения... засвидетельствовать... выразить всю силу восторга...

Негромкий смешок донёсся из темноты за свечами.

-- Гунцелин, если ты не ценишь своё время, то побереги хотя бы моё.

-- Кх-х. Меня вызвали в суд. В суд герцога!

-- Герцог Саксонии Генрих Лев - безусловно справедливый и добрый судья.

-- Да-да. Конечно! Но меня оболгали! Меня обвиняют в убийствах! В грабежах, в уничтожении и присвоении чужого имущества...

-- Разве ты не делал этого?

-- Я... Да! Я убивал! Врагов! Веры и герцога! Там идёт война! Мятежники пытаются сбросить тяжёлую лапу Льва со своей выи.

-- Ты убивал и отнимал достояние не только у язычников и мятежников, но и у христиан, саксонцев.

-- Мерзавцы! Воры! Жадные трусливые твари! Я своей кровью привёл край к послушанию Льву! Заслужил свою долю в обретённом! А всякие... слизняки пытаются урвать себе кусок по-жирнее. Грабят не только вендов, но и поселенцев. Даже божьи церкви!

-- Но и ты сам, судя по словам епископа...

-- Жирная трусливая скотина! С языка - елей струится, а по рукам - кровь бежит! Он врёт вендам, потом отбирает у них всё, включая детей. Те восстают и мне приходится метаться по краю, чтобы тушить пожары, зажжённые его преосвященством!

-- Это по его требованию ты ввёл закон Вихмана о разделении детей?

-- Конечно! Идиот! У меня сразу убили четверых. Толковые слуги были. Конечно, я нашёл смутьянов, казнил. Но мёртвые не платят подати даже епископу. И тот орёт, что я украл! У него!

***

"Крепостное дитя никогда не может приобрести [право] свободного рождения. Со времен архиепископа Вихмана было установлено правило, что и сыновья, и дочери немецкой матери принадлежат тому, кому она принадлежит, независимо от того, будет ли отец немец или венд, а дети вендки принадлежат господину отца, если отец венд; если же, однако, он немец, то они принадлежат господину матери.

╖ 3. Говорят, что все вендки свободны, потому что их дети пользуются правами отца-венда. Это не так, ибо они уплачивают венечный сбор их господину, когда они выходят замуж. Если их потом покидает их муж по праву вендов, то они должны уплачивать господину [разводный] сбор, что составляет три шиллинга, и в некоторых местностях больше по обычаю страны".

В Саксонии довольно крепостных, как славян-вендов, так и немцев. Дети крепостных есть принадлежность господ их родителей. Имущество, приплод двуногого быдла. Любое изменение их принадлежности и принадлежности их детей вызывает неудовольствие. Доходящее, временами, до беспорядков.

***

Гунцелин раскраснелся от злости, от воспоминаний о ссорах в Шверине. И вдруг съехал на колени с низенькой лавки:

-- Госпожа! Неужели вы не верите мне? Я верный слуга герцога и ваш! Я провёл всю жизнь на службе Вельфам! Я проливал за них кровь! Я служу честно! Мадам! Вы мне верите?

Сколь много шока и трепета, надежды и сомнений звучало в этом хрипловатом, обычно вполне уверенном, командирском голосе.

И тишина. Белое пятно лица герцогини не шевельнулось за светом свечей.

-- Успокойтесь, фон Хаген. Если бы я не доверяла вам, то вас бы сюда просто не пустили. Сядьте на место и помолчите. Мне надо подумать.

Граф Шверина резвенько уселся на прежнее место и, как старательный ученик, устремился слухом, взором и душой к источнику возможной надежды на избавление от паутины доносов и лабиринта законов.

Вот был бы он на коне, с мечом в руке... Но порубить всех недругов - нарушить "земской мир". А за это "имперская опала" и... "беги, малыш, беги". Без прав, без защиты.

За стеной света появились ещё два маленьких белых пятна: герцогиня свела пальцы рук.

-- Ты - попал. Ты попал в сеть. Ты храбрый воин, но твои достоинства, твои труды и победы ничего не значат в суде. Твои действия, возможно, были направлены во благо или продиктованы необходимостью. И это - неважно. Твои обвинители убедительно представят твои подвиги как преступления. И герцог согласится с ними. Ибо ты нарушил одно из трёх обязательств вассальной клятвы. Тебя вызывали в курию, но ты не явился.

-- Х-ха! А как я мог?! Я получил призыв в тот момент, когда мы садились на корабли! Как я мог оставить моих людей, союзников?! Перед походом, перед битвой? Проявить трусость? Никогда!

-- Ага. И упустить добычу, которую ты взял на Руяне.

Что было больше в том эпизоде? Храбрости? Глупости? Жадности?

Тогда, в июне 1168 г., Софья очень точно рассчитала время. Она поехала со Львом в Магдебург на встречу с Барбароссой и враждебными князьями по поводу заключения перемирия. Оттуда, по её совету, герцог послал призыв Гунцелину. Гонец передал графу известие в Велиграде, когда флот датского короля уже вытягивался от пристаней, шверинцы грузились на корабли, а в спину им дышали воины князя Прибыслова. За шесть недель, указанных в законе, Гунцелин не мог разгромить Аскону, захватить Руян, и явиться в Магдебург.

Это не было чистым обманом: фон Хаген очень пригодился бы в тот момент.

Впрочем, Софья сумела справиться сама.

Старенький Альбрехт Медведь, маркграф Бранденбургский, при виде Софочки глупел и начинал сладко облизываться, вспоминая их встречу во время прохода каравана княгинь через его земли. До такой степени, что Генрих Лев вскипел и дело уже шло к новой войне.

Пришлось вмешаться Барбароссе.

Софья передала императору письма Боголюбского. И совершенно очаровала: умом, внешностью, манерами. Своей непростой судьбой. И многими добрыми словами о Боголюбском, к которому Барбаросса относился с детским восхищением.

Частые, долгие и весьма приязненные беседы княгини и императора вызывали шепотки и переглядывания свитских. Двусмысленны намёки доводили Льва. Ревновал он бешено. Хотя совершенно безосновательно: ничего не выходило за границы пристойности. В этот раз.

Барбаросса, конечно, знал об этих приступах ревности герцога, считал их глупостью. И вообще:

-- Ничего ж такого не было. Просто поговорили. Интересный собеседник попался.

Но ряд пунктов перемирия были переделаны к выгодному для Саксонии виду.

Ландграф Тюрингии Людвиг Железный тоже испытывал к Софье добрые чувства. Не потому, что что-то получил, а потому, что не получил его сосед - маркграф Отто Мейсонский: удачно посланный отряд саксонских и тюрингских рыцарей перехватил караван рудокопов, соблазнённых Отто сытной и мирной жизнью. Местность вокруг Гослара была разорена, и нашлись желающие перебраться в более спокойные места.

Беглецы и их сопровождающие были порублены на месте, а Софья вскоре писала дочери:

"Серебряных копей возле Нойсена, как Воевода предупреждал, не будет. Разве что мы сами то место под себя подгребём".

Эта мелочь мелкая отменила или, минимум, отодвинула появление иоахимсталеров и разных, происходящих от них, долларов.

Уточню: для обвинения в нарушении вассальной присяги необходимо трижды не явиться на вызов в суд. Так (в РИ) поступит сам Генрих Лев, не являясь на суд императора. Но Гунцелина обвиняют по другим эпизодам. А "неявка по вызову" всего лишь "пятно на репутации" в глазах сюзерена. Который - судья.

-- Я... я виноват. Но я же не изменник!

-- Это решит суд. Генрих очень зол на тебя. Датский Вальдемар обманул герцога и не дал ему половину в захваченном. А вы, графы Саксонии, помогали датскому вору в его воровском мероприятии. Вы - подельники. Соучастники.

-- Но я готов вернуть всё захваченное на Руяне!

-- Только готов? Или - уже?

Склонённая голова пристыженного графа явно символизировала, что "уже" - ещё. В смысле: не наступило.

-- Э-э... я найму на эти деньги воинов! И выступлю под знамёнами Льва против наглых и лживых датчан! Я напою свой меч их кровью! Я добуду втрое больше для герцога!

В тишине, наступившей после ярких и громких обещаний воина, прозвучал тяжёлый вздох правительницы.

-- Я думала - ты умнее. Войны герцога и короля не будет. "Земский мир". Если какие-то дикие венды в своей неизбывной страсти к грабежу и резне, нападут на вечно пьяных датчан и будут их сотнями продавать в рабы - это нехорошо, это разбой. Но не война. Если кое-какой граф Щетинья отправится пограбить за речку владения какого-то датского графа Ругена - это частная война.

Герцогиня помолчала. Чтобы с усилием, подобно объяснению, вбиваемого в голову дебилу, продолжить:

-- Но твой Шверин не имеет границ с датчанами! У тебя нет выхода к морю! Ты не можешь послать каких-нибудь разбойников разорить Вальдемара! Ты не можешь повести на него войско сам! Один. А вместе с кем-то - это уже война герцога.

Помолчала и сухо подвела итоги:

-- Ты соучастник преступления против герцога. И ты не можешь принять участие в исправлении содеянного. А ещё ты нарушил клятву, не явившись по призыву сюзерена. И совершил множество преступлений против людей и церкви.

-- Госпожа! Ваше... но я же... я же честный вассал... я же всегда верой и правдой... я же всю жизнь... не щадя живота своего...

Ростислава из темноты разглядывала своего собеседника.

Несколько лет этот человек был символом побед саксонского оружия, истребления злобных язычников, возвеличивания веры христианской и Саксонского дома. Его именем пугали детей и подтверждали казни. А сейчас... Говорят, что женщины плачут некрасиво. Мужчины делают это ещё более... уродливо.

Где-то в глубине замка тренькнул звонок. Двери резко распахнулись, впуская двух охранников с палашами наголо.

-- Спокойно. Скажите Фриде, чтобы подала вина. И носовых платков.

Служанка сунула в руки графу кубок с горячим вином, вытерла лицо, довольно резко выкрутила ему нос и удалилась. Всхлип взрослого мужчины оставляет тяжелое впечатление. Ощущение катастрофы.

-- Ы-ы-х. И чего ж теперь...? Как же всё это... плохо получилось. Выхода у меня...

-- Я не стала бы с тобой встречаться, если бы не видела возможности. Для твоего спасения.

-- Что?! Мадам! Вы заступитесь за меня? Вы убедите герцога, что я не виноват? Что всё это... просто стечение обстоятельств! Я же всегда служил Генриху! Всей душой!

-- А теперь ты будешь служить мне.

-- А... это... не одно и то же?

-- Одно. Но есть разница.

Женщина снова свела вместе пальцы напряжённых рук. Помолчала и вновь принялась вбивать слова в лысеющую голову героя, победителя гадких язычников, подлых мятежников и злобных ободритов.

-- Ты - проиграл. Впереди - имперская опала. Изгнание, бесчестие, нищета. Отбрось прежнее. Иначе оно утянет тебя за собой. Поспеши к герцогу. Скажи, что признаёшь свои ошибки, что готов кровью искупить. И что отдаёшь свой лен своему господину. Ему. После этого попроси, как милости, новой службы.

-- Но... госпожа... мой лен... я хотел передать его моим сыновьям... он получен за разгром мятежников... омыт кровью...

-- Если владение дороже твоей жизни... и жизней твоих детей... Что ж... Нашей беседы не было.

-- Нет-нет! Я сделаю! Всё как вы сказали, Ваше Высочество.

-- Сделай. В точности. Тогда я попытаюсь выпросить для тебя место. Фогта. Голштинии.

-- Фогта? Но я... управление церковным имуществом...

-- Ты будешь управлять всем. Как граф. Но без права наследования. Как министериал. Кем ты и был большую часть своей жизни. Будешь представлять персону опекуна малолетнего графа - нашего герцога. И служить - мне.

Гунцелин встряхивал головой, пытаясь уложить на место беспорядочно переплетающиеся извилины.

Сначала его собственное, давно уже нарастающее предчувствие крупных неприятностей было доведено чёткими аргументами до осознания неизбежной катастрофы. Гибели всего. И когда грядущий крах стал почти явью - надежда. На спасение. Но - странная. Представлять особу герцога, но служить герцогине, называться фогтом, но быть, по сути, графом...

Не ново: такое часто происходит в Германии. А потом фогт становится наследственным владетельным графом... Примеры есть.

Странно, непонятно. Но выбора-то нет. А здесь... есть надежда.

-- Да. Я буду служить вам, госпожа. Что я должен делать?

-- Всё. Всё, что я попрошу. Например... Вывези ко мне малолетнего Адольфа III. Ему там не место. Уничтожь придворную камарилью. Они все воры. Как минимум - казнокрады. Взыщи все недоимки за четыре года, подними все дела за лет десять и отбери всё сомнительно переданное имущество. В казну. Для этого дам тебе Шульца. Есть у меня такой... искушённый законник. Проведи поиск тайных врагов. Предполагаю заговоры. В пользу датского короля. Или - английского. И лже-папы Александра. Дам пару толковых ребят, чтобы спрашивали. И своего палача. Чтобы им отвечали. Сюзерен имеет право призывать вассалов несовершеннолетнего. Призовёшь. Думаю, что одно твоё имя сделает Вальдемара более сговорчивым. А угроза Шлезвигу - особенно. У не явившихся по призыву - отберёшь владения, а самих... У нас возникла недостача в горняках в Госларе. Разного рода преступный сброд будет вполне уместен с тачкой в штреке. А весной мои мастера начнут строить канал. От Травы, где стоит Любек, через озёра в Эльбу. Где стоит Гамбург. Есть два варианта, решение я приму весной. Там потребуется много... рабочих рук. Короче. Выжать из графства всё возможное. Деньгами. Людьми. Воинами. Навести там порядок. Как ты умеешь. Чтоб ни одна... живность мявкнуть не могла.

Герцогиня подождала, давая возможность бывшему графу и герою поинтересоваться соответствием полученных инструкций - его роли управителя имения сироты. Обязанного сохранять и не допускать умаления. Но Хаген вообще не склонен к сентиментальности, истовому исполнению законов и заботе о чужом имуществе. А уж в нынешнем его состоянии...

-- Теперь - спать. Тебя разбудят рано. Ты принесёшь мне клятву на святынях и поскачешь дальше в Брауншвейг. А мне надо ещё составить несколько писем.

Писем было два. Первое - дражайшему супругу и государю, герцогу Саксонии Генриху Льву. С уместными заверениями в искренней любви и преданности, с сообщениями о здоровье наследника и пр.

Второе - матушке. С куда более чётким описанием состояния ребёнка, её самой, дел в замке, ситуации с Гунцелином. С чётким развёрнутым планом требуемых от нового наместника Голштинии действий.

Из семи женщин в свите Ростиславы только Рыкса, давняя знакомая "Зверя Лютого", весьма болтливая кашубка, своевременно родила мальчика. Для неё - уже четвёртого сына. Мальчуган получился здоровым. На шестой день его тайно крестили по православному обычаю (с миропомазанием) и назвали Антоном. Через два дня было проведено торжественное католическое крещение с присвоением имени Отто (Оттон). В РИ сын Генриха Льва с таким именем стал германским императором в 1209 г.

Рыксу требовалось срочно изолировать и отправить из Саксонии подальше. Малыша, с наступлением тепла, привезти в Брауншвейг. Для представления обществу и мужу. Как бы Лев не рычал в переписке, но тащить младенца в нынешнюю погоду по здешним дорогам Ростислава отказалась.

Гунцелин фон Хаген оказался эффективен. В течении года графство выплатило герцогине всё, что могло бы задолжать герцогу за четыре года. И ещё вдвое. Число ленников сократилось, многие благородные рыцари лишились не только имущества, но и голов. Все противозаконные акции пресекались безжалостно. Вскоре ни разбойников, ни бродяг, ни нищих в графстве не осталось. Всем нашлось полезное дело. Ну, или виселица. Подобно тому, как хронист описывает наступления мира, безопасности и покоя в землях ободритов в результате действий Гунцелина.

Накопленные Ростиславой ресурсы позволили ей завершить ещё одну интригу, начатую ею совершенно случайно на том же Ольденбургском турнире и сопровождавшуюся громадной природной катастрофой.

Ольденбург, май, третий день турнира.

Сегодня был нормальный бугурт: сшибки оруженосцев. С деревянными копьями и мечами, без железных доспехов на теле и толпы пешцев под копытами коней. Молодые ребята от 12-13 до 21-24 лет. Первая цифра - по земскому праву, вторая - по ленному. Переход из детства в юность, переход из юности во взрослость. Нет ни таких разорительных выкупов, ни захвата в плен. Но, конечно, кони, упряжь и верхняя одежда - меняют владельцев.

"Онижедети" - одни не стесняясь радуются, другие - скрипят зубами, третьи - рыдают. Кто - от обиды, кто - от боли. От подзатыльников своих господ-рыцарей, от презрения родственников. Всё как у больших, только эмоции ярче - юноши.

Герцогиня, отсидев "обязательную программу", отправляется в свои покои, когда к ней подходит вовсе не юноша. Весь... побитый. Хромает, рука на перевязи. По лицу - гирлянда синяков. В обрамлении длинных, блондинистых, завитых на концах по нынешней моде, локонов. На этом фоне красочно смотрятся большие грустные опухшие подбитые карие глаза.

-- Ваше Высочество. Прошу простить меня. Я не мог прежде выразить свою благодарность. За ваше участие в моей судьбе. Как мне передали, когда в первый день турнира мой давний враг со своими присными напал на меня, и я, сбитый уже на землю и придавленный конём, молился лишь о детях своих, не ожидая возможности увидеть их вновь, ваше вмешательство, ваш совет герцогу, спас мне жизнь. Сиротская доля миновала моих детей. Они всегда будут молиться за вас. Я - ваш вечный должник.

Ростислава в растерянности разглядывала это, весьма разноцветное, впервые ею видимое лицо. Потом взгляд скользнул ниже. На сюрко вышит красный лев. В золотом поле, весь красный.

Тю! Так это ж голландец! Как его... в радугу...

-- Граф Флорис. Вы преувеличиваете. Ваше спасение, как и всё в этом мире, в руках божьих. Но я рада, что господь выбрал меня в качестве орудия для благого дела. У вас нынче пятеро? Было бы весьма грустно, если бы они осиротели.

Герцогиня ещё раз внимательно осмотрела собеседника. Освещение... отвратительное.

-- Мне не нравится ваш левый глаз. Кажется, идёт нагноение. Вот что, Флорис, пойдёмте-ка в мои покои. У меня хорошие лекари. А вы нуждаетесь в качественном лечении.

Рада, выспавшаяся за день, выгнала прислугу графа, а самого загнала в корыто мыться. Потом, ругаясь на двух языках, с парой помощников принялась колдовать над многострадальным многоцветным графским телом. Тут в комнату заскочила уже переодевшаяся в домашнее платье Ростислава:

-- Как дела?

Флорис, разложенный обнажённым на столе, дёрнулся от голоса герцогини. И был остановлен рыком лекарки:

-- LЭge! Nicht bewegen! (Лежать! Не шевелиться!)

Из не столь многих слов местного медицинского лексикона, выученных Радой, вот эти получаются лучше всего.

Пришлось бедному графу изображать из себя тушку на разделочном столе у мясника. Не то гуся, который "прижарен", не то каплуна, который "заправлен". Под любопытствующим взглядом своей спасительницы. Герцогиня болтала с лекарями на своём непонятном языке. Те показывали его травмы и обсуждали методы лечения.

-- Мадам. Я... не думаю, что зрелище пострадавшего в турнирной свалке... представляет для вас интерес.

-- Отнюдь, граф. Вы первый турнирный боец, которого я наблюдаю в таком виде. До сих пор я работала с несчастными случаями или с раненными в реальных боях.

-- Вы?! Вы работали?!

-- Мне довелось провести некоторое время в помощницах у боярыни Рады. Принимать роды. И у другой лекарицы. Которая называет себя Марана. По нашему - богиня смерти. Там были и переломы, и ранения, и многое другое. А у вас, граф, довольно приличное тело. Видели бы вы, до какого состояния доводят себя некоторые мужчины! Пресс нормальный. Здесь болит? А здесь? Могло быть хуже. И вообще: очень хорошо, что вы попали ко мне. То, как были обработаны ваши раны... Но не волнуйтесь: у нас есть лекарства, которых нет в здешней стране. Очень... помогающие.

Наконец, совершенно смущённого и измученного графа, смазанного и перевязанного, с наложенными чистыми повязками и лубками, одели в халат, поскольку его одежда, вычищенная и постиранная, сохла, и провели к герцогине.

Узнав о стирке одежды граф едва не упал в обморок. В Европе верхнюю одежду не стирают принципиально. Только если попал под дождь. Как будет выглядеть его "красный лев на золотом фоне" после этих русских процедур...

Короче: всё пропало.

Оставалось только смириться, надеяться и получать удовольствие.

Жизнь довольно часто ставила графа в такую позицию в последние годы. Поэтому он сразу расслабился и приступил.

Уютно устроившись в спальне герцогини на мягком сидении за небольшим столиком, Флорис приходил в себя, прихлёбывая горячее вино с корицей и наслаждаясь дружеской беседой с Ростиславой. Она интересовалась всем: самочувствием, женой, детьми, замком, графством, детскими воспоминаниями и нынешними проблемами.

Полтора часа доброй задушевной беседы привели графа в состояние глубокого умиления. Эта невысокая молодая женщина восхищала его своей серьёзностью и одновременным весельем, доброжелательностью. Спокойствием и подвижностью, грациозностью. Здесь было тепло и вкусно, спокойно и уверенно. Он как-то задумался, загляделся. На здоровенную кровать под балдахином с вышитыми саксонскими львами. Герцогиня перехватила его взгляд. Удивлённо вздёрнула бровь. Отчего Флорис мгновенно покраснел. Она очень мило покраснела в ответ.

-- Граф. Уже поздно. Вам собрали немного лекарств. Вот это по ложечке перед сном, вот это - смазывать раны. Повязки менять каждый день... Вам пора идти.

-- Э-э-э... Да-да. Конечно. Я... я впервые в жизни благодарен графу Филиппу. За то, что его удар привёл меня... к вам. Подарил такой вечер. Я покидаю вас в надежде. В надежде, что мы снова встретимся. И я не буду столь... ограничен моими болячками. А вы... недостатком времени.

-- Да, Флорис. Я тоже надеюсь. На встречу с тобой.

Прошло полтора года. В последний день первой декады ноября 1170 г. на втором этаже небольшого мотт-и-бейли в миле от маленькой рыбацкой деревушки под названием Антверпен сидел человек. И смотрел в огонь очага. Не видя его, не слыша голосов своих спутников.

Устал. Устал до изнеможения. Устал бороться с судьбой. Всё впустую. Все его силы, труды, заботы, надежды... Всё - прахом.

-- Господи! За что?! За что ты посылаешь мне одно несчастие за другим?!

Ссора между отцом и дядей в детстве. Войны между ними. Убийство его отцом его дяди. Чужими руками, из засады. Тайное. Но я-то знаю! Ранняя смерть отца. После которой вот это всё, вся эта... Западная Фрисландия свалилась на его почти детские плечи. Попытка поднять, укрепить своё владение, эти нищие, вечно мокрые земли. И - война. Проигранная ещё до начала - слишком сильная коалиция собрались против него. Потеря лучшей части земель, Зеландии, вынужденный отказ от планов, от надежды на процветание края. А теперь... Теперь - катастрофа.

***

Наводнение "Всех Святых" 1-2 ноября 1170 г. Затоплена большая часть Голландии. Поднявшаяся вода прошла со стороны Северного моря во Флевонское озеро, после чего оно стало солёным.

В 44 г. Помпоний: "Северная ветвь Рейна расширяется во Флевонское озеро, в котором находится одноимённый остров, а затем, как обычная река течёт к морю".

"Северная ветвь" - Эйссел, рукав-эстуарий Рейна.

В древности Флевонское озеро было меньше, а протока, соединяющаяся с морем - намного уже, чем последующая форма залива. Состояло из комплекса озёр, болот и проток. Постепенно эти водоёмы соединялись друг с другом, образуя единое водное пространство. Северная часть соединялась с морем через протоку между Влиланд и Терсхеллинг.

С раннего Средневековья береговая линия размывается. Протока, соединяющая озеро с морем, постепенно расширяется.

В 1287 г. другая катастрофа (наводнение "Святой Люсии") разрушит песчаный барьер в районе острова Тексел и окончательно превратит озеро в морской залив Зёйдерзе. Ручей Марсдип, впадающий в Северное море, превратится в морской рукав. Тексел и Виринген станут островами.

Стихийное бедствие уничтожит Ротту (прото-Роттердам) и создаст условия для превращения деревушки Амстердам в центр морской торговли.

Так будет до XX в., когда Зёйдерзе вновь отгородят от моря и частично осушат. Остатки залива станут пресным озером Эйсселмер.

***

Уничтожен Крейлерский лес и множество торфяников. Крейлерский лес - охотничьи угодья, организованные дедом, тёзкой, Флорисом II полвека назад, в 1119 г. Теперь там плещутся морские волны. Северный и южный края, Тексел и Энкхёйзен, где бывал маленький Флорис в детстве, где остались охотничьи домики, стали островами.

А он, Флорис Третий, сидит в мотте на насыпном холме. И грустит о том, что предки строили крепко.

Плиний Старший:

"...эти люди насыпают холмы выше уровня прилива, а на холмах строят домики. Похожие на корабли когда прилив поднимается, и на жертв крушения, когда наступает отлив".

"Грустит" - потому, что если бы холм подмыло и эти стены упали бы ему на голову... он бы умер. Это было бы лучше.

Недавний свирепый ураган погнал нагонную волну. "Прилив" оказался чудовищным: волна дошла аж до Утрехта. Теперь вода ушла, но по берегам рек, в низинах, на опушках остались трупы. Коней, коров, овец. И - людей. Множество его людей, его голландцев - погибли и лежат непогребёнными. Стали кормом для диких зверей и птиц.

Но самое страшное не это. Самое страшное - вода. Пресное озеро стало солёным.

Рыба погибнет, птицы улетят, скот будет болеть. Заливные земли засолятся, на них не будет доброго урожая. Леса засохнут. Голландия от "hol" - лес. Леса погибнут от солёной воды. Голландии больше не будет. А виноват - он. Он - правитель, граф. Эта земля, эти люди вручены ему богом. А он... не смог. Полтора века правления Герульфингов, создавших из ничего, из местечка Бладелла - целое графство, Западную Фрисландию, Голландию. Предки строили, создавали, иногда ценой собственных жизней. А он... не смог.

Чувство стыда, никчёмности, бессмысленности, безнадёжности... уже не сжигало, а просто... саднило. По всей измученной душе.