Исчезнувшая библиотека

X Аристотель появляется и снова исчезает

Последний правитель Пергама, умирая, завещал свое царство Сенату и римскому народу. Вспыхнуло восстание, которое прошлось по царству огнем и мечом, а римлянам создало трудности в присвоении неожиданного наследства. Повстанцы, под предводительством некоего Андроника, называвшего себя незаконным отпрыском царской семьи, исхитрились выбрать чрезвычайно удачный момент: в это самое время в Риме Сенат был вынужден противостоять Тиберию Гракху, а на Сицилии бушевало восстание сотен тысяч рабов, которое никак не удавалось подавить. Когда буря пролетела и бывшее Пергамское царство превратилось в «римскую провинцию Азия», потомок Нелея (мы не знаем точно, кто именно) выкопал свитки и продал, получив много золота, библиофилу из Теоса, некоему Апелликонту — книги, в которых прежде было отказано самым щедрым монархам эпохи эллинизма.

Апелликонт, являясь ко всему прочему почетным гражданином Афин, претендовал еще и на звание философа, разумеется, перипатетика (пусть к тому времени такая школа в Афинах и прекратила свое существование). На самом деле он питал маниакальное пристрастие к предметам старины и бывал нечист на руку. В Афинах, к примеру, он украл, повинуясь этой своей мании, автографы аттических декретов, хранившиеся в государственном архиве. За эту кражу его чуть не приговорили к смертной казни. Но большая история часто придает малым событиям неожиданный оборот. К счастью для Апелликонта, в Афинах пришел к власти человек, тоже водивший дружбу с перипатетиками, «тиран» Атенион, в милость к которому ему было легко попасть. Проработав с безмятежным невежеством приобретенные свитки, он кое-как слепил издание, первое издание трудов Аристотеля, которые считались утраченными: издание жалкое, — вспоминал Тираннион, державший его в руках, — ведь невежественный библиофил своими фантастическими домыслами заменил места, где моль проела папирус и уничтожила записи. Но на этом злополучном предприятии он заработал престиж, особенно в глазах Атениона, который учился философии у бедняги Эримнея, последнего отпрыска почившей в бозе перипатетики.

Возможно, Атенион не имел даже права на гражданство, поскольку, как говорили, его мать была рабыней. Но он был хорошим демагогом. Когда Митридат, последний крупный правитель эллинистического мира, способный противостоять римлянам, прорвал римскую оборону в Азии и вторгся в Грецию, Атенион, не медля, примкнул к нему. Он слал в Афины послание за посланием, обещая, что Митридат восстановит демократию, и заверяя, что римскому владычеству в Азии пришел конец. Когда ему показалось, что почва подготовлена и опасности нет, он решил вернуться в Афины. Но буря выбросила его корабль на южную оконечность Эвбеи, вблизи Каристоса. Весть о крушении распространилась, и из Афин отплыл целый кортеж кораблей, чтобы доставить героя, за жизнь которого граждане волновались, на носилках с золотыми ручками, достойных нового Алкивиада. В Пирее по его прибытии повторилась столько раз описанная историками сцена возвращения Алкмеонида: огромная толпа, — писал такой замечательный свидетель, как Посидоний, — скопилась на молу,

Толпа теснила сопровождающих, каждый старался прикоснуться к новому вождю, хотя бы к краю его одежды. Наконец, достигли портика Аттала. Атенион взошел на трибуну и встал перед несметным скоплением народа. Сначала он оглядел толпу, потом устремил взор прямо перед собой и, дождавшись тишины, произнес:

«Афиняне! Знаю, что должен открыть вам то, что известно мне, но величие новостей препятствует…»

Над площадью пронесся гул. Собравшиеся вопили в один голос, умоляли осмелиться и высказаться наконец. Атенион не заставил себя долго просить.

«Так вот, — проговорил он, — объявляю вам: сбылось то, чего вы не чаяли, о чем даже не мечтали, — в настоящее время царь Митридат завладел всей Азией, от Каппадокии до Киликии. Цари Персии и Армении выступают как его союзники».

А вот и самая вожделенная новость: «Римский претор Квинт Оппий пленен и влачится в цепях за колесницей царя. Мания Аквилия, консула, учинившего расправу над рабами на Сицилии, ведут пешим, под сильной охраной: он скован одной цепью со звероподобным варваром с берегов Дуная. Римляне охвачены паникой: кто переодевается греком, кто бросается наземь, моля о пощаде; иные даже отрекаются от звания римлян. Со всего мира стекаются к Митридату гонцы и молят о разрушении Рима!»

Тут он сделал паузу, чтобы собравшиеся могли дать волю ликованию. Когда снова воцарилась тишина, он нанес удар, прибереженный напоследок, то есть внес предложение:

«Каково же, — спросил он, чтобы окончательно расположить к себе публику, — мое предложение, афиняне?»

Он себя чувствовал Демосфеном, собственно, и заимствовал у него эти слова.

«Вот, — ответил он самому себе, — мое предложение. Довольно запертых храмов! Заброшенных гимнасиев! Опустевшего театра! Онемевших судов и пустынного Пникса».

И продолжал, заверяет Посидоний, довольно долго в том же духе, пока толпа не объявила его на месте, сразу же, «верховным командующим». Тогда он возрадовался, но, памятуя о неистребимой демократической культуре своих слушателей, сказал следующее: «Благодарю вас и принимаю звание. Но знайте, что отныне и навсегда вы сами будете командовать собой. Я буду только вести вас. Если вы меня поддержите, мои силы сольются с вашими силами».

И тут же предложил список архонтов, одобренный еще прежде, чем он закончил читать. Но через несколько дней, — отмечает Посидоний, — этот перипатетик, походивший на актера посреди орхестры, объявил себя «тираном», наперекор учению Аристотеля и Теофраста: наилучшее доказательство, добавляет философ, непреложного правила — никогда не давать меча в руки детям. Вскоре обнаружилась природа нового режима. «Порядочные люди», — по определению Посидония, — бежали, карабкаясь на городские стены. Но Атенион бросил конницу в погоню за ними, и кого не зарубили на месте, привели обратно в цепях.

Верному Апелликонту новый «тиран» поручал важные задания. Он отправил его на Делос, приблизил к себе как советника. На Делосе действия Апелликонта обернулись провалом: римский военачальник застиг его врасплох, и ему пришлось спасаться бегством, а все его люди были перебиты. Тем временем события развивались бурно. Сулла осадил Афины и 1 марта 86 года взял город. Хотя побежденные взывали к своему великому прошлому, он решил примерно наказать их и позволил грабеж, а когда некоторые стали укорять его, холодно заявил: «Я здесь не затем, чтобы изучать древнюю историю». Среди первых жертв оказался Апелликонт. Когда в дом его ворвались легионеры и он понял, что все кончено, то, чувствуя себя одним из последних мучеников греческой мысли, с достоинством ожидал смерти в окружении своих книг. Его богатая библиотека — в ней, согласно Посидонию, имелся не только Аристотель, но и другие именитые авторы — стала частью личной добычи Суллы.

Через несколько лет на одной из вилл диктатора немногим близким друзьям, туда допущенным, было дано восхититься подлинным раритетом: старыми, обветшалыми свитками Нелея из Скепсиса. Личному библиотекарю Суллы было велено разворачивать их перед гостями и не спускать с них глаз, пока те, если хотели, снимали копии. Но этот библиотекарь не был неподкупным. С другой стороны, известно, на какие низости способны ученые, чтобы заполучить вожделенную книгу.

В Риме жил Тираннион, доставленный в столицу как военнопленный, но отпущенный на волю и ставший, благодаря своей высочайшей культуре, другом Аттика, Цицерона и всех прочих из их окружения. Серьезный ученый и библиофил (он собрал в своей личной библиотеке тысячи томов), Тираннион был большим поклонником аристотелевской мысли и сознавал, что может ввести в оборот, совсем не так, как это получилось у легкомысленного Апелликонта, бесценные оригиналы. Он часто появлялся на вилле, общался с библиотекарем (Сулла к тому времени уже давно умер), разговаривал с ним о философии и о грамматике. Начал делать ему предложения; наконец, заполучил на время свитки и смог заняться изданием, к которому его так влекло. Он был спокоен, никуда не торопился. Он и подумать не мог, что продажный библиотекарь оказал такую же услугу многим другим: в частности, бессовестным книгопродавцам, которые стали напропалую торговать копиями, во множестве производимыми безграмотными писцами. В Риме среди богатеев возникла настоящая мания заполнять дом книгами. «Чему служат, — гремел один философ-стоик, — целые собрания книг, если на протяжении жизни их владелец едва сможет прочесть названия? Посвяти себя немногим авторам, не блуждай среди многих!»

Тираннион был удручен. Он оставил свою затею и препоручил весь труд самому авторитетному перипатетику той поры, замечательному логику Андронику Родосскому, которому выпала также неблагодарная задача разделить «Трактаты» учителя на книги. Оригиналы тем временем вернулись в библиотеку Суллы, давно уже перешедшую к его сыну Фавсту, зятю Помпея. Андроник сверялся с ними там, в его доме, где бывала вся культурная элита Рима. Имеется письмо Цицерона Аттику, написанное на вилле Фавста Суллы. «Я сейчас в библиотеке Фавста, — пишет он в искреннем порыве, — и наслаждаюсь ею»; ему приходит на память кабинет Аттика, где маленькое креслице стоит прямо под бюстом Аристотеля, он хотел бы в данный момент оказаться там, усесться в это креслице в тени Стагирита, или прохаживаться с другом по дому друга, вместо того чтобы восседать «in istorum sella curuli» (в своем курульном кресле).

Но Фавст страдал манией величия (в Иерусалиме, когда Помпей грабил Храм, он пожелал первым ворваться туда), а кроме того, был расточителен. Погрязнув в долгах, он был вынужден распродать все, включая отцовскую библиотеку. Так свитки Аристотеля пропали навсегда. По всей видимости, из Александрии их никто больше не разыскивал. Египет отягощали другие заботы: там набирали силу династические смуты. В том самом послании к Аттику, написанном на вилле Фавста, Цицерон передавал слухи о том, что царь Египта возвращается на престол, и просил подтвердить их или опровергнуть.