Искушение

Новый класс

В Царьграде москвичей поселили в лучшей гостинице города Илья Муромец, предназначенной для иностранцев и особо важных советских граждан. Никаких иностранцев, однако, в гостинице не было видно, а особо важные личности были спекулянты, гангстеры и легализованные подпольные миллионеры, т.е. представители тех категорий граждан, которые стали опорой политики перестройки. Они сорили деньгами в ресторане и давали щедрые чаевые работникам гостиницы. Последние перед ними заискивали, низко кланялись, угодливо заглядывали в глаза. Боже, – подумал Соколов, глядя на эти виды ожившей дореволюционной жизни, известной ему по книгам великих русских писателей, – неужели это не в кошмарном сне, а наяву?!

Среди обитателей гостиницы особенно выделялся полный мужчина лет пятидесяти с лоснящейся и хамски самодовольной физиономией. Он вошел в ресторан с личной охраной; с двумя верзилами такого типа, каких можно увидеть в американских фильмах в качестве горилл – охранников главарей гангстерских банд. К нему со всех ног кинулись официанты и администраторы. Согнувшись перед ним в три погибели, они провели дорогого гостя к специально зарезервированному для него столу. Один из горилл остался дежурить у двери, другой встал за спиной босса, внимательно оглядывая зал и держа руку под пиджаком, где, надо думать, у него был наготове пистолет. Соколов поинтересовался у официанта, кто это такой. Тот ответил, что это – сам Акопян, один из самых богатых людей в стране. Не миллионер, а миллиардер. Имеет связи с западными бизнесменами. Прилетел сюда на своем самолете из Тбилиси, где у него главная контора. Прилетел купить участок, на котором расположены пять колхозов, чтобы основать фермерское хозяйство американского образца.

– А куда колхозников, – спросил Воробьев.

– Как куда, – удивился глупому вопросу официант. – На свалку, разумеется. Там же одни старухи остались. Все равно помирать пора..

– Кто бы мог ещё несколько лет назад подумать, что у нас такое будет возможно, – сказал потрясенный Соколов.

– Давно пора, – сказал Рябов. – Это ещё только начало. Не то ещё будет. В Кишиневе три бывших подпольных, а теперь легализированных миллиардера заявили, что способны и готовы купить весь город со всеми домами, учреждениями и предприятиями.

–Неужели им продадут?! -возмутился Воробьев.

– А почему бы не продать, – сказал Рябов. – Все равно все идет прахом. А так хоть какая-то польза будет. По крайней мере миллиардов двадцать рублей попадет в государственный банк.

– А на что эти рубли, если они в бумагу превращаются, – сказал Воробьев. – И не проще ли объявить нынешние денежные знаки недействительными и ввести новые? Пока новые миллионеры появились бы, мы успели бы навести порядок в стране.

– Не будьте таким наивным, – сказал Рябов. – Подпольные миллиардеры не такие уж дураки. Они такую возможность всегда в виду имеют. У них в руках материальные ценности и иностранная валюта. Связи в верхах. Они не потеряют ничего, наживутся даже. Пострадают, как всегда, невинные простаки.

Москвичи ужинали в той части зала, где кормили командировочных, и где цены были не такие высокие, как для прочих. Воробьев, кивнув в сторону Акопяна, спросил официанта, во что обойдется ужин этого богача. Даже Рябов присвистнул, услыхав сумму: его месячной зарплаты в академии и как депутата не хватило бы на это. Акопян, узнав от официанта, что в зале сидит известный ученый и депутат Рябов, послал ему от себя бутылку французского шампанского. Рябов был тронут таким вниманием и раскланялся в сторону босса в знак благодарности. Тот снисходительно помахал ему пухлой ручкой. Рябов предложил своим спутникам шампанского. Воробьев согласился. Соколов отказался.

– Кто бы я ни был, – сказал он, – а перед такой мразью унижаться никогда не буду.

– Придется, – сказал Рябов. – Никуда от этого не денешься.

– Это бабка надвое сказала, – возразил Соколов. – Погодите, мы до этой сволочи ещё доберемся.

– Как бы они сами до Вас не добрались! Они любую газету купить могут. Захотят Вас разоблачить, купят и журналистов, и Ваших начальников. Увы, таков неумолимый ход истории!

– Сегодняшняя смута ещё не есть вся история.