Искушение силой

Глава 1.1

День у Семёна «Тени» Астахова не задался с самого начала.

Кроме того, что его разбудила интуиция, словно нытьём больного зуба предупреждая о грядущих неприятностях, он ещё и промок.

В Подмосковье, в августе, когда температура ночами опускается практически до нуля. Совершенно не перенося стылую сырость.

Тёплый спальник на верблюжьей шерсти не смог защитить своего владельца от проливного дождя. Сам же Семён накануне дико вымотался в ритуале «групповухи», в котором он выполнял лидирующую роль, как и положено главе семьи, контролируя всех и не давая своему дару забрать максимальное усиление, перераспределяя накопленный семьёй опыт самым слабым, чтобы подтянуть их до общего уровня. Вымотался так, что завалился спать, даже не поинтересовавшись погодой на ближайшую ночь и, естественно, не позаботившись об укрытии от такой непогоды.

Его семья вот уже неделю ютилась в стандартной трёшке, которая только чудом сохранилась более-менее целой в полуразрушенной панельной пятиэтажке, построенной ещё как бы не в двадцатом веке. Стены, крыша, деревянная баррикада в дверном проёме. Что ещё нужно для семьи поисковиков? Только пятый этаж и полностью обрушенные лестничные пролёты. Идеальное укрытие.

Если бы только не дождь! Оконные проёмы, заколоченные грубыми досками, совершенно не защищали от ветра и дождя и, если от первого Семён совершенно не страдал, то второе…

Август. Ночами уже совсем холодно. Особенно в этой мокрой, сырой бетонной коробке!

Мелочные мысли — поднимать семью и выдвигаться на поиски новой временной базы — задавил. Эта трёшка, найденная Пулей, его разведчиком с потрясающим нюхом на заражённых, всё-таки была отличным местом. Заражённые не беспокоили их вот уже неделю. Были, конечно, сложности с выходом на охоту и возвращением обратно, но безопасность того стоила. А вот отвратительная защита от непогоды…

Семён ушёл в дальнюю комнату, чтобы никого не задеть и не побеспокоить, врубил свой дар в альтернативный режим форсированного нагрева и медленно, но уверенно выгнал из себя стылую влагу, нещадно тратя запасённую организмом энергию, заодно просушивая нижнее бельё прямо на себе. Настроение, испорченное холодом и сыростью восстанавливалось. Вот только ноющая как зубная боль чуйка не хотела успокаиваться, нашёптывая, что они слишком засиделись на одном месте и что совсем скоро грядут неприятности.

Стоя у стены и млея от волн тепла, рождаемых его способностью, Семён прекрасно понимал, что неделя передышки, полученная семьёй, бесценна. Несколько месяцев назад они вообще ютились в небольшом помещении над мусоросжигающим заводом. Им хватило целых стен, крепкого пола и дверного проёма, который они смогли быстро забаррикадировать, сбрасывая с себя чуждое внимание. Вот там были проблемы посерьёзнее, чем сырость и холод утром. Там дышалось то с трудом и самые младшие — Атас с Серёгой — часто теряли сознание от витавшего вокруг смрада. Зато три дня передышки позволили семье восстановиться, подогнать экипировку, подтянуть командное взаимодействие и один раз устроить полную «групповуху».

А полная «групповуха» это вещь!

Ради «групповухи» можно потерпеть и сырость и холод.

Семён не знал, как всё это называется и происходит в других семьях, а тем более у тех, кто живёт в убежищах и вообще не покидает безопасных мест. В его же семье было заведено делиться накопленным «опытом». Ритуал, который позволял это делать, Семён придумал сам. Его дар позволял вытягивать что-то, что он называл «опытом» из доверившихся Семёну людей и совсем неохотно, но позволял отдавать вытянутое. Это что-то, как Семён уже успел познать на своём опыте и из рассказов других, получалось из заражённых, при их убийстве.

Большинство знакомых Семёна называло это «что-то» «опытом», «экспой», «лутом», тихонько подтекая крышей и применяя игровые термины везде, где только можно. Семён смотрел на это ровно, иногда и сам их применяя, если это было удобно.

Такие психи говорили, что гораздо больше «экспы» можно получать, поедая мозги заражённых, а то «авто-лут режет сбор ништяков на порядки», но Семёна выворачивало даже от одной мысли о таком, всё больше и больше убеждая в полной неадекватности помешанных на игровом восприятии окружающего мира. Но, должное Семён им отдавал, так как выживали такие помешанные не хуже, чем сам Семён.

И вот, острым языком Зари, ритуал был обозван «групповухой».

Он был сложным, требовал покоя, времени и чтобы чуть позже усилить, на какое-то время ослаблял дар всех, кто принимал в «групповухе» участие. В убежищах же было слишком много посторонних глаз и неизвестных способностей, чтобы рисковать накопленным семьёй опытом. Поэтому такие места, как эта квартира или комната над мусоросжигающим заводом и время в них проведённое, были особенно ценны.

Тем более что за неделю, проведённую спокойно в этой на удивление целой квартире полуразрушенного дома, они уже провели два ритуала и собирались рискнуть, протянуть ещё два дня и ещё разок погрузиться в «групповуху».

Семён всё это прекрасно понимал, но страшно не любил холодную сырость. По отдельности — без проблем. Но вот так вот — утром просыпаться в мокром холодном спальнике… Брр…

Особенность его личного «инсайта». Проклятья, которое сильно мешало жить. При этом, вот ведь хохма, сильно мешая, только инсайт и позволял продолжать жить.

Как говорили люди в Снегирях, укреплённой базе-убежище в Подмосковье, и Семён не видел причин не верить этому, инсайт случился у всех, кто был жив в момент «Вдоха», наделяя выживших одновременно и даром, и проклятьем.

Сам «Вдох», случившийся год назад, Семён не помнил. Проспал. Лёг спать шестнадцатого августа, а проснулся восемнадцатого. Кто же в момент «Вдоха» не спал — заснули принудительно, но при этом помнили всякое разное. Или врали, что помнили.

«Вдох» заставил жизнь на Земле замереть на сутки, и когда Земля снова проснулась, жизнь продолжилась.… Но это была уже совсем иная жизнь. Всё слишком изменилось.

Год уже прошёл с того дня, а зарево пожаров, поднимающееся до небес, дым, закрывающий горизонт и безумный вой, ввинчивающийся в уши, не отпускали его память.

И Боль. Чудовищная, парализующая, разрывающая на части сознание и разбивающая тело на осколки, разбирающая тебя по частям, отрывающая на живую мелкие кусочки, пережёвывающая их и, как ребёнок прилепляющий пластилиновой собачке пластилиновый хвост, вдавливающая в тебя эти пережёванные кусочки обратно.

Семён хорошо запомнил те минуты, показавшиеся вечностью.

Когда же боль перешла в разряд «терпимой» и Семён смог нормально соображать, забившись дома под кровать, слушая завывания соседей, дикие крики неизвестных тварей и обоняя гарь, кровь и смерть, он решил, что началась война и на столицу сбросили ядерную бомбу. Что это такое, когда на тебя сбрасывают ядерную бомбу, Семён не знал, и поначалу решил, что это оно. Она.

Война.

Войной пугали уже несколько месяцев, отношения между странами были предельно напряжёнными. Со всех сторон, с телеэкранов, в лентах новостей, на всех информационных каналах, постоянно лилась грязь на соседей, на все блоки и союзы, на президентов и королев. Везде и всегда трепали «Душу Айны», «Прохорова», «Сколково-Интертеймент». Клеймили злом, всех, кто хоть как-то был в этом замазан. Изымали шлемы ВР, прикрываясь заботой о здоровье нации и смешивая духовность и реализм в каком-то абсурдном гротеске. Арестовывали людей сотнями. Проводили показательные судебные процессы. Тогда, казалось, что полыхнёт в любой момент. Нервное напряжение было готово вот-вот вылиться во что-то непонятное. Люди были на грани. Всё замерло, как оголённый нерв. Дополнялось это постоянными провокациями на границах, криками дипломатов по поводу нарушения суверенности и вмешательств во внутреннюю политику. Телеэкраны разрывались и от рычания военных. И вот, полыхнуло.

«Вдохом» это было названо намного позже. Месяца через два-три, когда уже всем стало понятно, что это ни черта не война. Что это что-то иное. Постороннее. Чуждое. Не подчиняющееся политикам. Игнорирующее демократические ценности. Равнодушно уничтожающее всё, не различая цветов кожи, вероисповедания, сексуальных и политических пристрастий, полов, возрастов и даже видовой принадлежности.

Семён не слишком прислушивался к истерическим крикам и лозунгам сошедших с ума людей, с которыми он сталкивался в эти страшные дни. Слышал всё, но прислушивался лишь к тому, что могло помочь выжить в том аду, который творился вокруг.

А вокруг тогда творилось что-то страшное. Бывшее когда-то голубым, небо, проглядывая в разрывы от дымов и пожаров, вызывало у людей тревогу, пугая то всеми цветами радуги, то зелёными оттенками. Землю трясло как в припадке, землетрясения следовали за землетрясениями. Солнца несколько месяцев вообще не было видно, лишь наступление каждого нового дня, когда горизонт светлел без видимых причин, вселяло в людей надежду. Даже воздух стал тяжёлым и колючим, заставляя многих заново учиться дышать. Никакая электроника не работала. Электричества не было.

Везде и всюду лежали мёртвые. Воздух стонал от криков умирающих. Те, кому не повезло умереть сразу и проклятье чьего инсайта оказалось слишком сильным, чтобы продолжить жить, бились в конвульсиях от рвущей их на части боли, надрывали связки в попытках через крик облегчить страдания, выдавливали себе глаза, пытались содрать с себя кожу. И умирали. Тысячами. Сотнями тысяч.

Добавляя счёт к уже многим сотням миллионов погибшим во время «вдоха».

Никто не знал, что происходит. Только догадки и домыслы. Неизвестность пугала. Чудовищность происходящего сковывала разум. Было непонятно, весь этот ужас творится только рядом или так везде?

Не было никакой связи.

Попытки узнать, что происходит в соседних городах, ни к чему не приводили. Уходившие не возвращались. Местная власть растерянно замерла, не понимая, что делать в отрыве от власти центральной. Люди в форме умирали совершенно так же, как и люди без формы.

Резко выросла агрессия. Любой конфликт всегда перерастал в жестокую драку, заканчивающуюся убийством. Любой спор заканчивался трупами. За кривой взгляд человек мог получить пулю в затылок.

За кривой взгляд, за банку тушёнки, за упаковку макарон. За безопасное убежище, за доступ к чистой воде. За всё, что угодно.

Безумие коснулось и животных. Тех, кто пережили первые недели. Собаки нападали на своих хозяев, загрызая и сжирая их трупы. Поначалу исчезли все кошки, птицы и крысы, вернувшись лишь через полгода, но это уже были совершенно другие животные: агрессивные, ничего не боящиеся и чудовищно опасные, при этом ненормально сильные. Что творилось на фермах крупного рогатого скота, Семёну рассказывали, но он поначалу не верил. Позже, встретившись на улице с мутировавшим быком — поверил разом, и в эти истории и в бога.

Следующей вехой в разгорающемся безумии стал каннибализм. Семён тогда прятался на чердаке полуразрушенного здания уже несколько дней, его желудок был пуст, страшно хотелось жрать, но на улицах было слишком опасно и Семён терпел выжидая. Из чердачного окошка он и увидел, как один урод камнем забил своего приятеля до смерти, раздробил череп и сожрал мозг. После увиденной отвратительной сцены Семёна долго рвало жёлчью.

Такие случаи каннибализма начали случаться задолго до первых голодных смертей, а немного позже, «искажение» стало обыденностью. Сумевший пережить тяжесть проклятья инсайта человек, под гнётом стресса и окружающего безумия поддавался низменным инстинктам, опускался до животного состояния.

«Искажался».

Такой человек терял разум каким-то странным образом, частично сохраняя свои навыки и умения, при этом стремясь только к одному — убивать других людей. Убивать и пожирать их мозг. Но и тут тоже было не всё просто. Некоторые «искажённые» за милую душу жрали друг друга, а некоторые сбивались в небольшие стаи, ведя совместную охоту. Некоторые охотились только на нормальных людей, некоторые гоняли по разрушенным улицам кошек и собак. Объединяло их всех одно — постепенно они отжирались. Становились сильнее, быстрее, умнее. Крупнее. Опаснее. Простые искажённые превращались в Жрунов. Более сильных, быстрых, умных. Более смертоносных. Вторую ступень мутации. Кто-то называл их ещё мозгоедами и трупоедами, а кто-то упорно пытался утверждать, что это зомби.

Искажённые медленно, но уверенно захватывали столицу, вытесняя нормальных людей сначала на окраины, а потом и за границы города. Полуразрушенные ульи многоэтажек и огромные парки стали их охотничьими угодьями.

Примерно месяц спустя уже всем, кого знал Семён, было известно, что именно так проявляется проклятье «инсайта». Говорили, что примерно половина выживших и не потерявших разум в первые дни после «вдоха» не смогла справиться с проклятьем. Их сознание исказилось, и теперь они шляются по улицам, ищут других людей, убивают их и съедают мозги. Головной и спинной. Остальное не трогают. Остальное подъедают мутировавшие звери. В основном, крысы.

У второй половины выживших, проклятье «инсайта» выразилось иначе. С одной стороны, они сохранили разум, не впадая в безумие охоты за мозгами, но, с другой стороны, каждый получил какую-нибудь фобию. К примеру, сам Семён совершенно отвратительно переносил промозглую стылую сырость. Попадая в такую обстановку, он мог впасть в спячку и не проснуться, замёрзнув до смерти. И даже если бы его начали пожирать заживо, сам бы он не проснулся.

Пуля, самый старший в семье после Семёна, до смерти боялся мутантов, даже самых мелких. Чувствовал их на огромной дистанции, но если любой из них приближался к парню ближе пары метров, то Пуля ловил паническую атаку, терял какое-либо соображение и способность сопротивляться, защищаться и двигаться.

Заря, подруга Семёна, с которой они когда-то, теперь уже в прошлой жизни, вместе учились в школе, и в жизни новой вместе выживали, являясь костяком семьи, не переносила одиночества. Категорически. Оставаясь одна, она ложилась на землю, сворачивалась в клубочек и замирала, пытаясь слиться с ландшафтом. Её так даже забывали несколько раз поначалу.

Были и совершенно безобидные проявления проклятья «инсайта», вроде постоянных почесушек или нервного тика.

И всё было бы совершенно отвратительно, если бы «инсайт» не нёс в себе ещё и дар. К сожалению, не у всех этот дар успел проявиться до смерти, и не у всех этот дар был полезен и силён.

Дар Семёна «Тени» Астахова был силён.

В самом начале Семён мог своим даром изменять прозрачность и плотность воздуха на небольшом расстоянии вокруг себя и ощущать грядущие проблемы. Со временем дар усиливался и уже сейчас Семён мог изменять не только прозрачность воздуха, но и транслировать на воздушную линзу любую простую статичную картинку. Имитировать стену, камни, кучу битого кирпича. Дар мог искажать воздух, имитируя задымление или позволяя Семёну становиться совершенно незаметным вечерними сумерками в тенях, за что Семён и получил своё прозвище. После одной из недавних «групповух», Семён научился нагревать и охлаждать воздух, чему был необычайно рад. Кроме улучшения маскировки, а были некоторые мутировавшие животные, которые ориентировались совсем не на зрение и слух, Семён теперь мог с огромным удовольствием греться вот в такие сырые промозглые дни.

Кроме этого, с каждым усилением дара, обострялась и интуиция Семёна.

И сегодня, с самого утра она нашёптывала, что день у него будет дерьмовей некуда. И утреннее пробуждение тут совершенно ни при чём. Риск не проснуться и замёрзнуть — это совершеннейшая мелочь, по сравнению с тем, что ждёт Семёна впереди. Тем более подстраховка от смерти во сне спит в соседней комнате — Светик, младшая сестра Зари — отличный будильник. Её дар позволяет всей семье спокойно спать ночами, не выставляя никого в караул, и гарантирует пробуждение любого члена семьи в чётко заданное время.