Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2)

ТОМ 2, Глава 1

— Ну кто же так галстуки завязывает, — вздохнул я, наблюдая за мучениями старшего брата.

Алексей бросил на меня раздраженный взгляд.

— Тебя сейчас только это волнует? Узел моего галстука? На панихиде тебя это не беспокоило.

Я кисло улыбнулся.

— На кладбище и в церкви лишних людей не было, — ответил я. — А волнует меня не твой галстук, а то, что ты нынче — будущий князь Оболенский. И даже на таком печальном мероприятии к тебе будут прикованы все взгляды. Особенно на таком, Леша. Семья осталась без сильного лидера, и все, кто сегодня явятся в этот дом на трапезу, будут оценивать ситуацию. Поэтому важна любая деталь. Даже такая мелочь, как узел галстука. Мы всем своим видом должны дать гостям понять, что у нас под контролем каждая мелочь.

Старший брат помолчал с пару секунд, обдумывая мои слова, а затем кивнул.

— Знаешь, этот остров и правда что-то с тобой сделал, Володя. Ты вернулся оттуда… Не знаю. Не взрослым, но… Другим, да. Пожалуй, просто другим. И я надеюсь, когда-нибудь ты все-таки расскажешь о том, что там случилось.

Я неопределенно пожал плечами. Великий князь и Брусилов попросили меня какое-то время помалкивать и игнорировать сплетки и домыслы, которыми пестрили газеты. Пришлось как следует поторговаться, но, в конце концов, мы договорились.

Мне дали несколько дней «отпуска», чтобы повидаться с семьей и уладить кое-какие личные дела. Увы, на похороны я не успел, но сейчас собирался отдать дань уважения покойному родичу на церемонии девяти дней.

И это время я даром не терял.

Поговорил с отцом, рассказал о Софии и ее жертве. Выбил подробности того инцидента и уговорил нового князя выделить ее родне сумму со счета, отведенного на мое содержание. Да и перед Глебом Алексеевичем замолвил за нее словечко — ну не хотелось мне, чтобы ее жертва так и осталась на страницах сухих рапортов и протоколов.

Я не смог проводить ее сам, но связался с родней на Смоленщине, и местные Оболенские пообещали все устроить.

— Можно? — я жестом попросил разрешения помочь с галстуком.

— Ну давай.

А еще все эти дни я поглощал любую доступную мне информацию о новом мире. И немало преуспел, благо постельный режим этому способствовал.

Например, теперь я знал, что род Оболенских был самым многочисленным в империи — настолько, что организовал целый союз потомков, которые собирались каждый год в один и тот же день. Что характерно, Союз этот существовал не только на бумаге, но и вполне успешно работал: все члены подчинялись собственному уставу, вносили членские отчисления, сообща организовывали предприятия, давали и получали ссуды — словом, реально друг друга поддерживали. Фонд распределялся в пользу попавших в трудное положение родственников, и даже сирот обязательно пристраивали, давая им образование.

Этакая корпорация Оболенских.

Благодаря этой взаимной поддержке и разумному управлению Оболенские входили в десяток самых богатых и влиятельных родов всего государства.

Да только все это держалось на плечах почившего деда. И как будет дальше, никто не знал…

— Виндзорский? — уточнил брат, когда я принялся колдовать над узлом.

— Да ну, пошлость, — отозвался я. — Узел святого Андрея. Вот, видишь, крест-накрест завязывается. Просто, но со вкусом. У тебя костюм летний, ткань легкая — и у галстука тоже. Так что узел тоже должен быть пошире.

Алексей удивленно на меня взглянул.

— Это тебя щеголь Долгоруков натаскал?

Я загадочно улыбнулся его отражению в зеркале. Ну не буду же я говорить ему, что в прошлой жизни встречался с девушкой, которая работала в бутике мужской одежды. Ленка этих узлов штук сорок видов знала — и все отрабатывала на мне вечерами. Ну а я кое-что запомнил. До этого как-то не интересовался, а костюм до встречи с ней в последний раз надевал на выпускной в школе. Пришлось подрабатывать живым манекеном в обмен на ленкино умение делать руками кое-что еще. Заводная была девка.

— Готово, — я отошел, предоставляя старшему оценить результат моей работы.

Из высокого старинного трюмо на нас глядели двое внешне похожих, но в то же время очень разных молодых людей. Оба в строгих черных костюмах-тройках, белых рубашках и черных же галстуках. Булавки и запонки очень скромные, почти незаметные: траур — не время для щегольствований.

Алексей был старше меня всего на три года, но сейчас казался взрослее. Строгая одежда прибавляла ему пару-тройку лет. А я, хотя все сидело строго по фигуре, все равно рядом с ним казался этаким шалопаем. Может потому, что не все ссадины на лице до конца зажили — кожа восстанавливалась в последнюю очередь.

— Спасибо, — кивнул Алексей. — Возьму на заметку этот узел. Ты готов? Гости уже собираются, нужно помочь их встречать.

Я кивнул и последовал за ним в коридор.

Место, где мы сейчас обитали, тоже оказалось далеко не простым. Литейный проспект, дом сорок два. Самый центр Петербурга. Сейчас это место называлось Дворцом Оболенских, но раньше именовалось Литейным домом княгини Зинаиды Юсуповой.

Наш прадед купил его у потомков знаменитой дамы — когда главная ветвь рода окончательно пустила корни в столице, следовало озаботиться достойным жилищем. Двухэтажный особняк с гигантскими арочными окнами и роскошной отделкой как раз подходил под запросы нашего амбициозного прадедушки.

И, надо сказать, пращур не прогадал. Даже сейчас, когда в этом мире сохранилась практика строительства городских особняков, Дворец Оболенских выделялся среди прочих. Построенный в стиле Возрождения, с множеством изящных женских фигур, колонн, богатым гербом над парадным входом — все это заявляло о высоком положении нашего рода. Да и внутреннее убранство особняка тоже меня поразило, а ведь я детстве в своем мире истоптал паркеты множества музеев и дворцов.

Да уж, Юсуповы умели роскошествовать, а Оболенские подхватили эстафету.

— Ты что, совсем не помнишь этого места? — Озадаченно спросил брат, когда мы проходили через ряд парадных комнат. — Оглядываешься, словно впервые здесь оказался.

Я виновато улыбнулся.

— Забыл. Про галстуки помню, а дворец…

Правда, здесь следовало сделать уточнение: семья не жила во дворце постоянно. Обычно сюда переселялись ближе к бальному сезону, обязательно к рождественским праздникам. Здесь же проводились собрания Союза потомков Оболенских. Но в остальное время наша семья предпочитала жить в особняке поновее и поскромнее.

А дворец вовсю использовался для благотворительных мероприятий. Здесь был театральный зал на пятьсот мест, на сцене которого играли спектакли, проходили концерты и музыкальные вечера. На территории находился великолепный зимний сад, редкая коллекция декоративно-прикладного искусства и западноевропейской живописи. Как-то этот дворец даже стал временным пристанищем для свиты сербского принца.

Но девятидневную тризну было решено провести именно здесь. Так хотел дед. И двери этого дома должны были быть открыты для каждого — простолюдина и аристократа, одаренного и нищего.

Мы вышли на великолепную парадную лестницу, у подножия которой гостей встречали родители. Отец в таком же строгом костюме, мать облачилась в длинное, почти до щиколотки закрытое черное платье и маленькую шляпку с вуалью. Слуги носили траурные черные повязки на ливреях.

Возле парадной лестницы был установлен ростовой портрет деда, и почти все пространство под ним было усеяно цветами — букетами, корзинами, венками, присланными скорбящими знакомыми. От тяжелого запаха лилий было трудно дышать.

— Алексей, Владимир, — шепотом подозвала нас мать, когда мы спустились. — Мне нужно отойти на пять минут. Проверю, как обстоят дела в столовой. Пожалуйста, помогите отцу встретить прибывающих.

Мы с готовностью кивнули и заняли места по обе руки нового князя. Леша по правую, я — по левую. Отец выглядел усталым и подавленным.

— Как вы, батюшка? — сделав вид, что поправлял выпавшую из цветочной композиции смоляную розу, украдкой спросил я.

— Рад, что ты с нами, Владимир. Твоя бабушка очень переживала из-за того, что тебя снова могут забрать.

Я поднял на него глаза.

— А сами-то вы как? Не бабушка. Вы, ваше сиятельство.

— Все в порядке, — он отвел глаза, отвлекшись на силуэты новых гостей у выхода. — Все должны держаться.

Да ничего не было в порядке, особенно с отцом. Пусть за эти дни у нас было мало времени на общение, я понял, что кончина старого князя его раздавила и напугала. Судя по тому, что я видел и слышал, Андрей Николаевич, новый князь Оболенский, не обладал твердостью духа и железной рукой своего отца. Это понимал и он сам — и боялся новой ответственности.

Да и никто не ожидал, что дед уйдет так рано. Здоровье-то у него было богатырское — во всех смыслах. А вот же сердечко подвело… Мужики, особенно привыкшие тащить на себе столь многое, вообще часто машут рукой на здоровье. Закололо в боку, заболело в груди, стало тяжело дышать? Да и черт с ним, тут дела решать надо, а не по врачам таскаться. А потом инфаркт, инсульт, острая сердечная недостаточность и памятник в фамильном склепе на Лазаревском кладбище у Лавры.

Такая вот печальная демографическая статистика. Даже среди аристократов.

Вроде и дали этому миру магию, некие сверхспособности и необъяснимые силы — а толку? Ни ценности, ни ментальность не изменилась. Как жили, так и живем.

— Нарышкины, — прошептал Алексей, когда в холл вплыла делегация облаченных в черное господ. — Бабушка и тетушки с дядей.

Я натянул на лицо выражение сдержанной скорби и судорожно вспоминал родственников по линии матери.

— Ох, Володенька, — обняла меня милая старушка в жемчугах. — Какое облегчение видеть тебя здесь. Дуська моя читала на днях номер «Петербургских Ведомостей» — так я за сердце схватилась. Как же покойный Николай Валерианович допустил, чтобы тебя, золотко ты мое, на тот остров отправили…

Я поймал ревнивый взгляд старшего брата. Видимо, почтенная Наталья Федоровна Нарышкина больше любила младшего внука вопреки всем проделкам. Тем временем отец пожал руку князю Нарышкину:

— Павел Павлович, рады вас принять, — тихо сказал он. — Жаль, на похороны не успели. Ну да отец не был бы в обиде. Все же у вас служба…

Князь Нарышкин кивнул и жестом попросил отца отойти с ним на пару слов. Мы с братом остались принимать остальных гостей, благо до начала трапезы оставалось уже немного.

На девять дней собралось много родни, но, как я знал, на сороковины ожидалось еще больше. Так что сейчас это было в какой-то степени репетицией грядущей церемонии. Нас почтили присутствием младшие ветви нашего рода, дружественные роды Шереметевых, Граббе, Дадиани, Бутурлиных, Безбородко, дальние родичи Трубецкие, Кочубеи, Нарышкины…

Не хватало только Долгоруковых.

— Ну где их носит? — ворчал Алексей. — Без них начинать нельзя, а они все медлят.

Не любил Леша Долгоруковых, только я все никак не мог понять, за что. Наш дядя, младший брат отца, взял в жены Ларису Петровну Долгорукую. Брак хотя бы внешне казался счастливым, у них родилось двое детей — Михаил и Софья. И хотя все они носили фамилию Оболенские по дяде, но у нас в семье их называли Оболенскими-Долгоруковыми или просто Долгоруковыми, чтобы хоть как-то раличать многочисленную родню.

Сейчас не было ни дяди Владимира Николаевича с семьей, ни главной ветви рода, потомком которой приходился щеголь Федя Долгоруков, которого так не любил мой брат.

— Не нервничай, — шепнул я. — Не придут, так венок пришлют. Или корзину, смотря что у них там принято.

Особую пикантность ситуации создавало то, что здесь на девятидневную тризну не было принято приглашать. В каком-нибудь публичном источнике вроде местной газеты размещалось объявление с датой и местом собрания, а гости… Гостей могло прийти сильно больше ожидаемого. Или сильно меньше. Иными словами, ад для дворецкого и прочих распорядителей мероприятия. По этой причине сегодня двери открыл именно этот дом. В наш маленький семейный особнячок такая толпа бы попросту не влезла.

— О, явились, — процедил брат, глядя на подъехавший к парадным дверям кортеж. — Всей стаей сразу.

— Да что они тебе сделали? — не выдержал я. — Родня ведь.

— Дед говорил, с такой родней лучше сиротой быть, — выдохнул Алексей. — Что-то они с Долгоруковым в свое время не поделили, а подробностей не знаю. Скандала не было, но дед никогда просто так ни на кого зуб не держал. И ему, кстати, очень не нравилось, что ты с Федором сдружился. Прилип он к тебе как рыба-паразит…

Леше пришлось умолкнуть, потому что к нам потек ручеек многочисленных дальних родичей. Долгоруковы, следовало отметить, хоть и не расплодились так, как Оболенские, но пережили множество опал своих предков и сохранили какое-никакое состояние, поэтому после Реставрации поднялись, но больше как дельцы, а не знать. Дар у них вроде бы был, но какой-то невнятный.

И все же — родня. Эх.

— Слыхала, вы перенесли родовую усыпальницу на Лазаревское, — с каким-то нездоровым возбуждением сказала старая дева Дарья Павловна Нарышкина. — Оно же самое старое из сохранившихся кладбищ Петербурга! Да еще и при Лавре… Значит, теперь Оболенские будут соседствовать с Ломоносовым, Витте, Кваренги, Росси… Да и с нашими предками. Только нам не разрешили переносить туда родовую усыпальницу. Как же вашему отцу удалось уговорить власти?

От суетливой болтовни этой тетки у меня начинала болеть голова. Точнее, башка раскалывалась от духоты, проклятого цветочного смрада — именно смрада, потому что в такой концентрации ароматом я это назвать не мог.

Еще ныл желудок. Сейчас признаваться было крайне неуместно, но я опять захотел есть. Точнее, не просто есть, а ЖРАТЬ. Повара со вчерашнего вечера готовили пироги с капустой, картофелем и луком, блины, овощной суп, компоты, кисели и квас. Ароматы стояли такие, что слюни текли. Иногда я чувствовал себя Довакином из «Скайрима».

— Это все? — спросил я, когда мы отправили последнюю «партию» в зал, где накрывали столы.

Утром, когда собирались на кладбище и службу, было толком не до еды, и я запихнул в себя всего четыре неудавшихся пирожка, и то последний дожевывал уже в машине. Ситуацию осложнял еще и пост — без мяса сейчас приходилось совсем туго, и я не наедался.

— Вроде да, — отозвался брат. — Хотя постой…

Я проследил за его взглядом и немало удивился, когда на пороге появилась Темная мать Друзилла. За ней тенью следовал ухе хорошо знакомый мне брат Луций. Ну, этим-то, из Ордена, можно было вообще не заморачиваться с траурным обликом — почему-то им разрешалось носить лишь черное.

— Мать Друзилла! — притворно образовался Алексей.

Он о ней почти никогда не заговаривал, и я понял, что Оболенские не то что стыдились родства с обладавшей Темным даром бывшей родственницей… Скорее, старались попросту избегать этой темы.

— Здравствуйте, мальчики, — проскрипела старуха и оглядела убранство. — Да вы просто иконостас сделали. Коля бы не одобрил. Не любил он всю эту пышность. Ну так это для живых, а не для мертвых. Если вашему отцу так спокойнее, завалите хоть весь дом цветами и венками.

— Вы пришли учить нас трауру? — раздраженно проговорил Алексей.

Темная мать уставилась на него живыми, даже немного задорными глазами, что совсем не подходило ей по возрасту. Зато у бабки, судя по всему, точно не было старческого маразма, и соображала она отлично.

— Да чего вас учить? Сам все знаете, хотя это и без толку. Есть только одно правило помощи мертвому — отпусти и не тревожь. А вся эта болтовня о праведных деяниях усопшего, о былых подвигах, хвала эта медоточивая — это же все для тех, кто остался. Что бы там вам ни говорили, но молитва и тризна еще никого не воскресили, мальчики. А раз так, то вся эта мишура — она мишура и есть. Но я вам сочувствую. Угораздило же Николая в пост помереть. Теперь всем мучиться… Тремя ложками кутьи сыт не будешь. Впрочем, я пришла совсем не по душу покойного. Нужно поговорить с вами обоими, мальчики.

Мы с Алексеем напряженно переглянулись.

— Володе ведь дали отсрочку, — сказал брат. — Он пока с нами…

— Дело не в Ордене, — вмешался брат Луций. — Точнее, не совсем…

Друзилла кивнула дисциплинарию, и тот достал из кожаного портфеля небольшой сверток из темной ткани. Мне сперва показалось странным, что темный брат в это время был в перчатках, но когда он развернул ткань, мы с Алексеем одновременно удивленно воскликнули.

— Матерь Божья!

— Это еще что за мерзость?

В глубине свертка лежала какая-то бесформенная масса из черного мягкого материала, похожего на воск. Кажется, кто-то пытался сделать человечка, но то ли талант скульптора подкачал, то ли произведение подверглось страшным испытаниям.

— Это, дорогие мои, вольт, — тихо сказала мать Друзилла. — Элемент обрядов темной магии, которые в том числе изучают в Ордене. Хотя сами обряды пришли из деревенского колдовства.

— Это что, кукла вуду такая? — Озадаченно спросил я, разглядывая контуры «человечка». — В которую иголками тыкают?

— Поражена глубиной твоих познаний, Володенька, но нет. Это немного не так работает. Гораздо интереснее, где эту вещицу обнаружили и когда. Луций?

Получив разрешение говорить, темный брат осторожно завернул вольт обратно в тряпочку.

— Этот объект извлекли из искореженного автомобиля, — он поднял глаза на Алексея. — Который принадлежал вам и на котором разбился Владимир Андреевич. После аварии и возгорания вольт сильно пострадал, поэтому невозможно с высокой точностью определить его программу и назначение. Но одно можно утверждать точно: подобные изделия всегда несут мощную негативную программу. Иными словами, это тяжелая порча, судя по остаточному следу на предмете…

Друзилла жестом велела Луцию замолчать и уставилась на нас.

— Иными словами, мальчики, кто-то намеренно сунул этого вольта в автомобиль. И этот кто-то прекрасно знал, для чего такая штука предназначена. А это означает, что кто-то очень хочет извести одного из вас. Осталось понять, кого из вас двоих…