Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2)

Глава 8

— Володя!

Я обернулся и едва устоял на ногах, когда на меня с объятиями налетела княгиня. Размазывая слезы по щекам, она крепко обхватила меня и уткнулась носом мне в плечо.

— Живой, слава богу! Живой…

Признаюсь, такие проявления чувств сбивали меня с толку. В такие моменты я чувствовал себя обманщиком, настоящим самозванцем… А ведь на деле так оно и было. Все эти люди, вся семья Оболенских смотрела на меня как на сына, брата, родную кровь.

А я… Каждый раз терялся. Ведь для меня они были почти что незнакомцами. Случайными попутчиками на дороге, которой меня повела насмешница-судьба. Да, эти люди назывались моей семьей, и у меня теперь были обязанности перед ними. Но я не чувствовал духовного родства с ними. Да и как можно было взрастить его в себе, если я, по сути, всего несколько дней провел с ними под одной крышей?

И все же они не казались мне дурными людьми. Покойный старый князь, несмотря на скверный характер и почти что солдафонскую строгость, все же удерживал этот балаган в рамках приличия.

Новый князь, отец… Да, пока казался мне растерянным и слабым руководителем. Но человеком он был беззлобным и в какой-то степени наивным. Алексей же и правда пошел в деда — собранный, вечно что-то анализирующий, маньяк до контроля. Хотя в редкие минуты, когда расслаблялся и отпускал этот вечный контроль, был приятным парнем.

Княгиня… С ней было тяжелее всего. Она любила Володю Оболенского. Чистой, искренней и беззаветной материнской любовью. Она была готова пойти на любые жертвы ради собственных детей. Ради меня. Она жила чувствами, дышала этой любовью. И как можно было оттолкнуть ее, лишить смысла жизни?

Разве что Друзилла, как ни странно, была ближе всего мне по духу. И дело не столько в том, что она была отмечена Тьмой. Нет, она тоже стала чужой для своего рода. Вроде бы и старалась соблюдать интересы семьи, помогала по возможности, но… Между Друзиллой и остальными Оболенскими уже давно пролегла пропасть. Эту отчужденность ощущал и я.

— Да что же мне сделается, матушка? — я чуть отстранился и осторожно погладил ее по плечу. — Все со мной в порядке.

И тут лицо женщины исказилось гримасой гнева.

— Как же! Валерий Карлович сказал, что ты сделал! Сам полез на огонь! Какое безрассудство! Глупость! Еще бы на бомбу прыгнул! Володя, ну так ведь нельзя!

Она разрыдалась, спрятав лицо в ладонях, а я почувствовал себя мерзко. Всегда, признаюсь, впадал в ступор при виде женских слез. К тому же, с точки зрения матери княгиня ругала меня за дело.

Но я все еще не ощущал себя княжичем. Внутри я оставался все тем же Хрустом, которого иногда тянуло на бессмысленный и беспощадный героизм. Да, жизнь — и смерть тоже — ничему меня не научили.

— Тише, тише, матушка, — я сам обнял ее и встретился взглядом с князем. Отец лишь укоризненно покачал головой. Дескать, ну зачем ты снова мать нервируешь, оболтус? Только она о твоей аварии отошла, потом новости с острова… А сейчас еще и поджог дворца.

Пока я успокаивал княгиню, возле нас нарисовались Самойлов и Леша. Брат был весь покрыт грязью и копотью, словно трубочист.

— … Сволочи, — расслышал я обрывки речи Самойлова. — Дежурный не выжил. Записи украли… Вам лучше на это не смотреть, Алексей Андреевич. Уже не на что там смотреть.

Алексей помрачнел пуще прежнего, хотя это уже казалось невозможным. Они с подполковником перекинулись несколькими фразами с князьями, а затем жестом попросили нас подойти ближе.

— Нужно ехать, — сказал Алексей. — За нами прислали машины с Аптекарского. Валерий Карлович, думаю, вам будет удобнее отправиться с нами?

Самойлов кивнул.

— Полагаю, да, ваше сиятельство. Дознаватели приедут к вам домой. Разумеется, никто не будет вызывать вас в «контору» — еще не хватало тревожить вашу матушку допросами. Дело слишком громкое, но деликатное. Работать нужно аккуратно. Сделаем все тихо.

— Благодарю, — отозвался брат и указал на два подъехавших автомобиля представительского класса. — Прошу.

Мы расселись так, чтобы можно было пообщаться с подполковником. Князя с супругой отправили на одной машине, а сами, прихватив с собой Самойлова, расположились во второй. К моему удивлению, Алексей отпустил водителя.

— Поведу сам, — сказал он шоферу и, кажется, вытащил из кармана купюру. — Возьмите такси. Надеюсь, сдачи хватит на чистку салона.

Я сперва удивился решению брата, но так и правда было спокойнее. Можно обсудить все не таясь.

Самойлов замешкался перед тем, как сесть на заднее сидение. Салон машины был обит светлой кожей, а мы сейчас были перемазаны копотью с ног до головы. Я только сейчас осознал, насколько же от меня несло гарью.

— Полно вам, Валерий Карлович, — раздраженно бросил Алексей. — Не о том беспокоитесь. Отмыть салон куда проще, чем отреставрировать дворец.

О, полезла дедова говнистость. Не знаю, почему, но я даже слабо улыбнулся. Возможно, сдавали нервы. И у меня, и у брата. Впрочем, и подполковник был далек от олимпийского спокойствия. Самойлов заметно нервничал, и что-то мне подсказывало, что дело было не только в самом факте поджога.

Мы тронулись — обычно спокойный и уверенный за рулем Леша сейчас слишком резко дал по газам, и меня впечатало в спинку кресла.

— Полегче, ваше сиятельство, — выдохнул я. — Вторую аварию могу и не пережить.

— С тобой мы отдельно поговорим, — огрызнулся брат. — Сейчас я хочу выслушать версию Валерия Карловича. Что господин подполковник может сказать обо всем, что случилось этой ночью?

Самойлов нахмурился, отчего его перепачканная физиономия стала похожа на сморщенный чернослив.

— Разбираться в деталях предстоит дознавателям, ваше сиятельство, — осторожно ответил он. — И все же инцидент выходит за все адекватные рамки. Но не сомневайтесь, что будут допрошены все, кто находился в здании этой ночью.

Ага. Интересно. Как они собирались искать ту даму с ведром, что умудрилась прикончить охранника и унести диски с записями?

— Кого точно следует допросить в первую очередь, так это нашу дражайшую Феодору Константиновну, — сказал я. — Насколько я понимаю, именно она занималась кадровой политикой во дворце. Значит, у нее должны быть данные обо всех работниках. В том числе и о той уборщице, с которой я столкнулся, когда шел к дежурному за записями с камер.

Сидевший на заднем сидении Самойлов подался вперед.

— Вы кого-то видели, Владимир Андреевич?

Я коротко пересказал ту случайную встречу. Еще ведро тогда громыхнуло, но я видел, как уборщики нередко носили в пустых ведрах мусор на выброс или всякие приспособления для оттирания грязи. Не придал значения. А ведь если бы встряхнул то ведро посильнее да перевернул его…

Да, облажался ты эпично, Хруст.

— Что ж, это может быть реальной зацепкой, — задумчиво сказал Самойлов. — В любом случае благодарю за информацию. Ребята ее неперменно отработают.

— Неужели вы думаете, что эта женщина с ведром, даже если взять за истину, что именно она вытащила записи, пошла сюда работать под своим настоящим именем? — раздраженно бросил брат, не уставившись на подполковника в зеркало заднего вида. — Только глупец мог бы так проколоться. А она, судя по всему, не так уж и глупа.

— И она явно не одна, — добавил я.

Брат вздохнул.

— Именно. Судя по тому, как все произошло, работали сразу несколько человек, и они готовились. И очень постарались, чтобы их не смогли найти быстро.

Самойлов в это время принялся быстро строить что-то на клавиатуре мобильника. Видимо, передавал дознавателю информацию, которую я ему дал. Закончив писать, он положил телефон на колени.

— Все верно, ваши сиятельства, — сказал он. — Это точно работа группы лиц. Другой вопрос, зачем они это сделали и с какой целью? И почему именно в этот момент. Довольно странное время они выбрали, вы не находите?

Что-то в этом было.

Реши я припугнуть или убрать как можно больше Оболенских, или чтобы дело приобрело еще больший резонанс, я бы начал закидывать дворец коктейлями Молотова, или что там было, в момент траурной трапезы. Все собрались за одним столом…

Но это было дневное время. Слишком легко засветиться. Пусть сейчас над Петербургом все еще властвовали белые ночи, но все равно в поздний час проще подкрасться.

— И к чему вы клоните, Валерий Карлович?

— К тому, что сперва стоит понять мотив. И не думаю, что это была попытка вас убить. Лишить ценного актива, усугубить тревогу в семье — да. В том числе восстановление дворца существенно ударит по финансам вашего рода…

— Допустим, — оживился брат. — Думаете, нас пытаются таким образом ослабить?

— При всем уважении, сейчас род Оболенских — колосс на глиняных ногах, ваше сиятельство. Смерть вашего деда могла соблазнить недругов вашей семьи. Сейчас самый удачный момент для подобных ударов.

— Хорошо, — кивнул я. — Предположим, нас хотят ослабить. Но каких целей они добиваются? Оболенские — разветвленный род, и весьма сплоченный. Уберут нас — о главе встанут другие.

— После грызни, — брат круто свернул на только что сведенный мост. — Союз — хорошая организация. Но паршивые овцы есть везде. И если нас планируют ослабить, значит, стоит ждать новых атак.

— Полагаю, да, — Самойлов снова принялся строить что-то в телефоне. Вот любитель мессенджеров, а! — Поэтому я распорядился усилить вашу охрану. На Аптекарском теперь будут дежурить и наши. Для всеобщего спокойствия.

Да ну. Одна бомба дважды в ту же воронку не попадает. Но мне и правда так будет спокойнее.

Тем временем мы въехали на Петроградку — такую знакомую, но в то же время чужую. Не было ряда привычных мне зданий, памятников. Скверы разбиты не в тех местах. Но это все еще была Петроградка. И Каменноостровский проспект.

Леша притопил педаль от души, и мы давно оставили машину родителей позади. Проехав Карповку, мы оказались возле дома.

Это растянутое по Каменноостровскому проспекту двухэтажное зелёное здание в стиле необарокко притягивало взгляды. Правда, с улицы была видна лишь изящная решетка ограды, колючая живая изгородь за ней и роскошные ворота с гербом Оболенских. Сам особняк утопал в глубине территории, и с улицы можно было разглядеть только окна второго этажа.

Леша подкатил к самым воротам, и после некоторого ожидания они отворились, явив взгляду приятный сад и целый комплекс сооружений — главный дом, оранжерею, несколько пристроек…

— Дома, — выдохнул брат. — Честно говоря, думал и в дороге будут приключения…

Усадьба Оболенских — в семье ее называли просто «Аптекарской» — располагалась в центральной части Аптекарского острова, который в первой половине XVIII века служил местом для охоты. В 1760-х годах была проложена дорога на Каменный остров — будущий Каменноостровский проспект. В конце того же века, когда Павел Первый сделал летней резиденцией Двора Каменноостровский дворец, земли на Аптекарском острове были розданы его приближенным под загородные усадьбы и дачи.

Так это место начало приобретать популярность.

В середине позапрошлого века этот участок принадлежал князю Александру Егоровичу Вяземскому, который переехал сюда для постоянного проживания. После смерти князя его наследники продали усадьбу бельгийскому ресторатору и купцу 2-й гильдии Эрнесту Игелю.

Игель пристроил зал для нового заведения, который затем неоднократно расширялся. В итоге на месте старинной усадьбы вырос целый развлекательный комплекс: ресторан «Вилла Эрнест» с обеденным залом и эстрадой, оранжерея, ледники, кухни, а также отдельный особняк для Игеля с семейством.

А ресторан, к слову, имел славу на весь Петербург.

В его залах постоянно выступал румынский оркестр, стены были завешаны гобеленами, а к шампанскому подавался ароматный жареный миндаль. Со временем посетители сократили имя «Вилла Эрнеста» до просто «Эрнест».

Среди именитых гостей ресторана на Каменноостровском был, например, президент Франции Феликс Фор. Выбор заведения не случаен — у «Эрнеста» потчевали исключительно высококлассной французской кухней. Интересно, что к «Эрнесту» Фор заехал 19 мая, а торжественный обед у «Кюба», в самом именитом французском заведении города был дан только 20-го. Так что первое впечатление о русско-французском ресторанном деле в Петербурге президент составил именно на Аптекарском острове.

На постоянные перестройки и усовершенствования Э. Г. Игель брал ссуды под залог имущества. К концу 1901 г. долг составлял 125 100 рублей — баснословные деньги.

Вскоре после смерти Игеля, в начале прошлого века, усадьба перешла по наследству его дочери, бельгийской подданной Амалии Эрнестовне и ее супругу, также ресторатору, Луи Филиппару.

Дела у «Эрнеста» шли хорошо. Он располагался на ключевом «барном маршруте» города начала ХХ века: центр-Каменноостровский проспект-Каменный остров-Елагин-Сестрорецкая дорога-Лахта. Супруги полностью погасили долг отца в 1915 году. Всего два года оставалось до революции 1917 года…

Слава ресторана померкла вскоре после революции. Усадьбу национализировали, и вместо ресторана в ней успели устроить дом пролетарской культуры. Бывшие владельцы бежали в Бельгию, бросив все.

И когда после Реставрации политические страсти улеглись, встал вопрос, что делать с этим активом. Тут-то, именно в этом самом месте, насколько я понял, зародился давний конфликт князей Вяземских и Оболенских. Ибо оба претендовали на эту усадьбу.

Князь Вяземский, дескать, обнаружил изъян в купчей — Игель-то, сволочь такая, оказывается, обманул его отца и выкупил дачу почти что за бесценок. По какой-то причине обиженный потомок посчитал правильным вернуть себе уже не дачу — настоящую усадьбу, на территории которой Игель отгрохал целый архитектурный шедевр. И планировал выкупить родные пенаты у городской управы за такой же бесценок.

Но тут объявились москвичи Оболенские, как раз окончательно перебравшиеся всем обширным семейством в столицу. Тесниться в одном лишь дворце на Литейном им было как-то не комильфо, вот и положил наш предок глаз на бывший ресторанный комплекс.

А что, дело-то хорошее. Инфраструктура налажена, да и не всех французских поваров перерезали. Халдеи еще помнили об обходительности, а революционеры не успели загадить усадьбу. Наоборот, даже отнеслись бережно к объекту культуры.

Беда для Вяземского заключалась в том, что род Оболенских был во много раз богаче — в том числе благодаря нашему знаменитому Союзу. Наскребли денег и вывалили перед управой такую сумму, что градоначальники сочли аргументы Вяземского безосновательными и отказали в продаже. Усадьба досталась Оболенским.

Деньги казне были ой как нужны.

Поговаривали, оскорбленный Вяземский нашего прадеда чуть ли не стреляться звал. Но, разумеется, до открытого конфликта не дошло — государыня повелела быстро развести всех по углам, а заодно и ужесточила запрет на дуэли. Нечего было генофонд выбивать, и так сначала война, потом революция…

Так усадьба на Аптекарском острове стала семейным гнездышком Оболенских. Только вот ресторан все же закрыли. Княгиня, жена прадеда, много занималась благотворительностью и предпочла переоборудовать часть помещений под курсы для медсестер — в те годы это было весьма актуально.

Ну а сейчас… Сейчас здесь все, говорят, тоже здорово изменилось и перестроилось за сто лет. Теперь Аптекарская усадьба была местом для жизни нашей семьи, и чужаков сюда не пускали.

Тем удивительнее было видеть здоровенную надпись «ВОРЫ» на парадных дверях особняка. Выйдя из машины, мы втроем озадаченно взирали на это, с позволения сказать, художество. И ровно в этот момент в ворота въехала машина князя…

Я аж поперхнулся и уставился на побледневшего управляющего. Степан Борисович — импозантный и весьма энергичный мужчина под пятьдесят, сгорал со стыда.

— Простите великодушно, ваше сиятельство, — он едва ли не бросился в ноги князю, когда тот вышел. — Не успели отмыть… Никакие средства эту заразу не берут! Что же за краска такая?!

Лакеи снова принялись исступленно тереть несчастные двери. Тщетно. Не знаю, что там был за состав у этой краски, но кроваво-красные буквы ничто не брало. Но меня в большей степени интересовало не это, а тот факт, что надпись оставили именно на парадных дверях.

Территория усадьбы была обнесена оградой с воротами. То есть сперва нужно было пробраться внутрь, пройти через сад и затем намалевать это художество на дверях дома.

Желай я сделать заявление для всей общественности, я бы нахудожничал прямо на воротах ограды. Но этот недоделанный Покрас Лампас выбрал дверь дома. Чтобы увидели именно Оболенские и те, кто им служит.

— Это послание, — выдохнул я и обернулся к князю. — Но не горожанам, а нам. И что мы украли? И у кого?