Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2)

Глава 4

Брат решил отвезти меня сам. Утром состоялось сдержанное, если не сказать сухое, прощание с домашними, а затем Леша загнал меня в машину и повез прочь из города. Автомобиль, надо сказать, был интересным. Пламенно-красный, явно импортный, но устаревшего дизайна. При этом состояние машины было почти идеальным, словно она выпрыгнула из старого фильма.

Я заметил, что здесь вообще в моде было все, что мы привыкли называть «ретро»: машины, вывески, даже наряды — особенно женские. Какие-то модели напоминали «шестидесятые», какие-то — «тридцатые», и особенно дико это смотрелось на фоне вполне современных мобильников и высотных зданий из стекла и бетона.

Короче, полная мешанина стилей и фасонов, но удивительным образом все это воспринималось органично.

Ехали молча. От «братишки» до сих пор несло злостью и обидой, а я не стал усугублять ситуацию. Ничего, Алексей Андреевич, скоро ты от меня избавишься. Может даже оба вздохнем с облегчением.

— Уже Кобона, скоро будем на месте, — сказал он и сбросил скорость. Дальше дорога напоминала скорее направление — невнятная грунтовка в колдобинах.

— Ага.

Мне Кобона была известна по истории Великой Отечественной войны — сюда от Осиновца по льду пролегала знаменитая Дорога жизни. Сколько судеб спасли эти машинки-«полуторки»…

Но здесь, как я понял из той детской книжки, Великой войны и Блокады не было. Точнее, война была, но затронула лишь запад империи. С одной стороны, хорошо — люди не пережили тех чудовищных событий. С другой…

Нас, в моем мире, учили ценить жизнь на примере этой войны. Бабушка, хотя и не застала Блокаду, все равно била меня в детстве по рукам и приговаривала: «В Ленинграде хлеб не выбрасывают». Заставляла съедать все корки.

Наверняка и этот Володя Оболенский слишком уж привык, что все доставалось ему легко. Не думаю, что человек, терпевший лишения, мог бы вести себя столь гнусно. Здесь же у нас был просто охреневший от вседозволенности и безнаказанности мажорчик. Но и это не могло длиться вечно.

— Погода дрянь, — тихо сказал Алексей. — Видимо, придется подождать, пока шторм уляжется.

Часы показывали полдень. Июньский шторм разошелся по полной программе: в лобовое стекло били крупные капли дождя, ветер с Ладоги клонил молодые деревья к земле.

Вскоре мы доползли по размокшей грунтовке до небольшой деревеньки, откуда уходил паром до Исправительной академии. Вообще расположение этого учреждения вызывало у меня не самые приятные ассоциации. Прямо Алькатрас какой-то.

Остров Кареджский оказался плевком на карте юга Ладожского озера. Располагался он ровнехонько на границе бухты Петрокрепость, названной так в честь крепости Шлиссельбург в устье Невы, и губы Черная сатама. Название, конечно, своеобразное, даже зловещее. Но в этих местах вообще было много непривычных для русского уха финских слов.

— А красиво, — сказал я, глядя на открывшуюся картину.

Место было живописным. От деревни отходила вполне приличная асфальтированная дорога, плавно переходившая в мост. А мост вел на настоящую косу — узкая полоска суши между двумя бухтами тоже была заасфальтирована. Ветрина дул адский, Ладога волновалась, но даже шторм по-своему был красив.

Доехав до конца косы, мы уперлись в пустую пристань. От большой земли остров отделял пролив шириной метров двести, не больше. Как-то неожиданно. Я-то думал, что Академия будет окружена километрами водных преград.

— Пролив-то совсем узкий, — заметил я. — Такой и переплыть можно, если очень постараться.

— Но лучше не стоит, — предупредил Алексей. — Это в бухтах мелко, а здесь, вокруг острова, сделали особую глубину. Только на северной стороне более-менее есть несколько банок, да и то потому, что продолжают расширять остров. Так что настоятельно не рекомендую пускаться в свободное плавание. Плюс ловушки.

— Какие ловушки?

— Заколдованные.

— Пугаешь? — улыбнулся я.

— Нисколько. Просто из Кареджской академии действительно не выбраться без разрешения администрации. Такое уж место — сделали все, чтобы предотвратить побеги воспитанников. Говорят, даже силу применяли, чтобы поставить какие-то хитрые защиты. В общем, Володя, не рискуй.

Отсюда остров совсем не выглядел опасным. Я-то ожидал увидеть настоящую крепость на неприступных скалах, а тут… Симпатичное светлое трехэтажное здание с кучей построек помельче, какая-то часть территории была обнесена стеной, на дальнем конце острова полыхали огни маяка. Не так уж и страшно. Может, зря пугали?

— Насколько там все строго? — спросил я, кивнув в сторону острова.

Алексей пожал плечами.

—Точно не знаю, я же там не бывал, — ответил он. — Но говорят, почти как в тюрьме. Собственно, это и есть своего рода тюрьма — одновременно изолятор и исправительное учреждение для позорищ вроде тебя. Просто вас убирают подальше от лишних глаз и ушей, чтобы сберечь репутацию знатных семей. Вот только сроки пребывания там устанавливает сама администрация. Перевоспитался быстро — вышел раньше. Упорствуешь и упрямишься — будешь торчать там годами.

Я изумленно приподнял брови. Годами, значит… Что ж, выходит, раз там все так жестко, нужно быть паинькой. Потому что перспектива месяцами безвылазно торчать на этом маленьком островке меня не прельщала.

У Алексея зазвонил телефон, и он быстро ответил.

— Да. Добрый день… Верно, это мы… Да, готовы. Ждем.

Он сбросил звонок и обернулся ко мне.

— Нас увидели с острова. Сказали, сейчас вышлют паром. Готовься.

Я снова взглянул на затянутое тучами небо, на разбушевавшуюся стихию…

— А говоришь, я без царя в голове… Какой к черту паром в бурю? Я бы не рискнул даже двести метров плыть по таким волнам.

Но, к моему удивлению, погода начала улучшаться прямо на глазах. Стих ветер, успокоились волны, из-за стремительно рассеивающихся туч показались солнечные лучи…

Алексей усмехнулся, наблюдая за моей реакцией.

— Что, забыл, как природники работают? Хотя да, ты же у нас ничего не помнишь… В общем, полюбуйся — работа носителя природной силы. Управление погодой — редкий дар. Но ценный.

Я тихо присвистнул. Да уж, наверняка эти мастера нарасхват во время праздников…

Не успел я захлопнуть отвисшую от удивления челюсть, как от островного пирса отделился небольшой катер. Резво пробиравшись по уже совсем слабым волнам, он пришвартовался к берегу деревни.

Алексей уставился на меня.

— Тебе пора. Выходи. Только документы сперва проверь.

Я похлопал себя по нагрудному карману куртки.

— Все здесь. Багажник открой, сумку заберу.

«Братец» кисло усмехнулся, но нажал на рычаг под приборной панелью. Я выбрался из машины и вытащил небольшой саквояж из багажника.

— Что, провожать не пойдешь? — Съязвил я. — А как же убедиться в том, что я точно сел на паром?

— Мне и отсюда все отлично видно, — ответил он. — Проваливай. И постарайся не остаться там на пять лет.

— И тебе пока.

Подхватив саквояж, я направился прямиком к пирсу. Хорошо хоть, что здесь положили асфальт, а то увяз бы по щиколотку в грязи. Солнце начало припекать, под кожаной курткой стало жарковато. Зато от Ладоги шел непередаваемый запах свежести. Даже свободы. Довольно иронично, учитывая обстоятельства.

Едва я ступил на пирс, как с катера выскочила длинноногая девица в странной темно-синей форме. Узкие брюки, заправленные в высокие ботинки по типу берцев, приталенная куртка с широким ремнем. На этом самом ремне болталась дубинка. Хорошо хоть, не наручники.

— Оболенский? — скорее формальности спросила барышня и поправила съехавший набок головной убор, напоминавший фуражку.

— Он самый. Владимир Андреевич.

Я потянулся к карману, чтобы вручить ей документы, но девушка меня остановила.

— Запрыгивайте. Проверка документов и регистрация будет на острове.

Я забросил саквояж на палубу и, крякнув от легкой боли, перепрыгнул сам. Организм хотя и проявил чудеса регенерации всего за одну ночь, но до конца не восстановился. Больные мышцы и кости постоянно напоминали о себе, но хотя бы голова уже не так раскалывалась.

— Стартуй! — велела девушка управлявшему паромом мужчине.

Кто-то из местных помог нам отшвартоваться, и уже через минуту мы направлялись к острову.

Девушка не только не пыталась со мной заговорить, но даже лишний раз на меня не смотрела. А она была хорошенькая: из-под фуражки пробивались пышные пшеничного цвета волосы, заплетенные в длинную толстую косу, симпатичное личико со свежим румянцем портило уж излишне суровое выражение. Наверняка она преображалась, если позволяла себе улыбнуться.

Уже через несколько минут катер пристал к берегу острова. Девица первым делом бросила на сушу мое барахло, а затем предложила мне помощь.

— Да я уж сам как-нибудь, — возмутился я. Еще чего не хватало.

Во второй раз вылезать было проще, и я изобразил чистый прыжок. Впрочем, у девушки все равно получилось лучше. Ну у нее практика…

— Прошу за мной, Оболенский, — велела она и, не оборачиваясь, направилась по мощеной дорожке в сторону главного здания.

Болтая саквояжем в воздухе, я шел, изучая местность. Ладога отличалась суровым нравом, поэтому острова разнообразием флоры и фауны не изобиловали. Здесь было полно валунов на узких полосках песчаного пляжа, кое-где росли сосны и какие-то низкие кустарники. Все остальное было рукотворным.

Перед нами вырос трехэтажный главный корпус. Белизна здания резко выделялась на фоне северной природы. Подойдя ближе, я понял, что территория была явно больше, чем казалось на первый взгляд. Главный корпус, судя по размерам, мог вместить целый университетский факультет.

Возле входа нас уже дожидались другие сотрудники в точно такой же странной форме. Эти были молоды — не больше двадцати пяти лет. И над ними начальствовала солидная дама лет под пятьдесят — единственная из них она носила форменную юбку и туфли на невысоком каблуке. Да и фуражки на ней не было, зато обтянутый тканью объемный зад, высокая прическа, очки и надменный взгляд придавали ей вид почти что учительский.

Видимо, начальница остальных надзирателей.

— Добро пожаловать в Исправительную академию имени императрицы Марии Федоровны, — обратилась ко мне старшая. — Прошу следовать за мной, Владимир Андреевич.

— Добрый день, — отозвался я и поспешил за женщиной.

Девица и остальные последовали за нами, но разошлись в разные стороны, когда мы вошли в холл здания. Да уж, строили это учреждение с размахом. Почти никаких украшательств, но все равно внушало. Хотя бы то, что внутри все в холле было таким же белым и удивительно чистым.

В холл спускалась широкая лестница из белого камня, и единственным украшением зала был вышитый на ткани герб Империи. Черный двуглавый орел на желтом полотне. Все остальное сияло белизной.

У меня начали закрадываться подозрения, уж не привлекали ли к поддержанию этой чистоты воспитанников…

— Первым делом нужно уладить формальности с документами, а также проверить ваши личные вещи, — вещала женщина, стуча каблуками по каменному полу. — Прошу за мной в секретариат.

Мы поднялись по лестнице и тут же свернули в какой-то закуток. Здесь пафоса было гораздо меньше — ряды выкрашенных белой краской дверей, за которыми доносились привычные офисные звуки: клацанье клавиатуры, трели телефонов, тихие разговоры и шелест бумаг. Ну хоть что-то привычное.

Женщина остановилась перед дверью.

— Евдокия Павловна, — представилась она. — Старший надзиратель.

Я замялся, не зная, как правильно ее поприветствовать. Не думаю, что будет рада лобызанию руки. Поэтому я просто кивнул.

— Рад знакомству, Евдокия Павловна. Владимир Андреевич Оболенский.

— Это мне известно, да и ваши фотографии в газетах встречались не раз. И все же необходимо подписать ряд бумаг. Ваш дедушка направил официальный запрос, и Секретариат администрации уже утвердил ваше поступление. Однако оригиналы документов все же нужно предоставить.

— Разумеется, — я улыбнулся, стараясь изображать покорную невинность. — Все, что скажете.

Пока на тюрьму нисколько не походило. Дама общалась вежливо, даже разъясняла порядок действий. Узником я себя не чувствовал. Но это пока…

Евдокия Павловна скользнула по мне насмешливым взглядом поверх опущенных на нос очков.

— Как удивительно быстро меняются иные люди, оказавшись в стенах этого учреждения. Не иначе как волшебство… А ведь вы еще даже свои новые апартаменты не видели.

Я пропустил ее сарказм мимо ушей и ответил добродушной улыбкой. Ясное дело, что здесь каждый надзиратель держал ухо востро и видел самые невероятные чудеса изворотливости воспитанников. Так что наглеть не будем, а станем придерживаться доброжелательного нейтралитета.

Чем быстрее они перестанут считать меня проблемным, тем проще станет жить. Отец после тюрьмы рассказывал всякие истории, так что я заранее настроился на худший сценарий. Но хотелось верить, что среди аристократов порядки будут погуманнее.

Старшая надзирательница постучала и, выждав пару секунд, открыла дверь.

— Документы оставьте на этом столе, — распорядилась она, и я вытащил из куртки удостоверение личности. — Девочки, оформляйте Оболенского.

Не дав мне толком осмотреться, Евдокия Павловна весьма эффективно вытолкала меня объемным задом обратно в коридор.

— Теперь досмотр, — сказала она и повела меня дальше. — У нас строгий запрет на целый список личных вещей. Все запрещенное будет конфисковано и возвращено вам, когда срок вашего перевоспитания закончится.

На этот раз мы оказались на узкой лестнице, что, по моим ощущениям, вела в подвал. Помещение делилось на две части: досмотровая комната и хранилище.

Хранилище было похоже на вокзальное: окошко для приема вещей, врезанное в крепкую решетку, а за ней — ряды камер. Только здесь не было номеров — каждый отсек подписывался фамилией «заключенного». В окошке дежурил весьма колоритный дядька с внешностью типичного трудовика. Увидев нас, он поднялся со стула.

— О, свежая кровь прибыла, — улыбнулся он, сверкнув золотым зубом.

Старшая надзирательница взмахом руки велела открыть досмотровую, и меня отвели туда. Я поставил на железный стол свой саквояж.

— Здесь все мои вещи. Остальное на мне.

— Вытащите все из карманов, — велела женщина.

Я пожал плечами и принялся вываливать немногочисленное содержимое: телефон, упаковка мятных леденцов, пузырек с обезболивающим…

Евдокия Павловна удивленно на меня уставилась.

— И все?

— Ну я примерно представлял, куда направлялся…

Видимо, я ее разочаровал, потому как надзирательница принялась с особой тщательностью потрошить барахло в сумке. Но и там она бы не нашла ничего возмутительного: я прихватил пару книг, белье, сменную верхнюю одежду на случай, если все же выпустят на большую землю…

— Удивляете, Оболенский, — закончив обыск, хмыкнула надзирательница. — Вы что, даже не курите?

— Да мне вроде по возрасту не положено…

— Ездить на собственноручно угнанных автомобилях вам тоже не было положено, но вас это не остановило, — отрезала дама. — Последнее предупреждение, Оболенский. Либо сами сдаете запрещенное, и тогда все обойдется. Либо, если мы впоследствии находим неуставные вещи… Тогда карцер.

— Честное слово, ничего не пронес. Вот вам крест!

Евдокия Павловна недобро улыбнулась, оценивающе на меня посмотрела и достала из шкафа бумажный пакет.

— Тогда переодевайтесь. Всю верхнюю одежду придется сдать сейчас. В дальнейшем будете ходить в форме воспитанника Академии.

Она, сволочь такая, даже не отвернулась.

Ну да ладно, хочет смотреть на крепкую мужскую задницу — мне не жалко. Я снял одежду и остался в одних трусах. Открыл пакет и тяжело вздохнул.

Почти что роба, разве что материал был поприятнее.

Серый комбинезон, комплект белья и кроссовки на резинке. Изверги, не могли нормальные кеды положить? Или так боятся, что мы здесь на шнурках вешаться станем?

— Что, непривычно? — не удержалась надзирательница. — Ничего, быстро освоитесь в новом образе. Здесь красоваться не перед кем.

— Крестик-то хоть можно оставить? — спросил я.

— Предметы веры мы не отбираем.

Что ж, ну хоть что-то святое у них осталось. Я быстро натянул новую форму и аккуратно сложил старую одежду в пакет.

— Подпишите, — надзирательница достала из кармана ручку и протянула мне. — Ничего с вашими модными вещичками не случится, не волнуйтесь.

Да я не особо и волновался. К тому же модными назвать их не мог. Просто черные джинсы, черная же водолазка и куртка. Разве что ботинки были хорошие, вот их было жаль. Потому как в этих кроссовках на резинке нога болталась, и щиколотку ничего не фиксировало.

Ну да ладно.

Я отдал надзирательнице все, в чем и с чем пришел. В том, что отберут телефон, я не сомневался. Но отнимать обезболивающее было жестоко. Хотя и оправданно: раз они тут боролись с пороками, могли предположить, что вместо анальгетика я засуну в пузырек кое-что поинтереснее.

— А таблетки можно будет получить в медпункте? — с надеждой спросил я. Регенерация — дело хорошее, но слишком быстро сраставшиеся кости и мышцы тоже адски болели!

— Разумеется, Владимир Андреевич, — на ходу бросила надзирательница и направилась к окошку хранилища. — Вы имеете право на медицинское обслуживание и помощь штатных лекарей.

Закончив в хранилище, мы продолжили безумную беготню по кабинетам и отделам. У меня уже голова шла кругом от бланков, подписей, досмотров и допросов. Казалось, надзиратели специально усложняли процедуру приема в Академию, чтобы сбить новоприбывших с толку и деморализовать.

Но со мной не пройдет. Я в свое время набегался по инстанциям и приобрел иммунитет к бюрократическим процедурам. Меня просто так не сломаешь.

— Почти закончили. Остался последний этап, — сказала Евдокия Павловна.

Она жестом поторопила меня, и, свернув в один из коридоров, остановилась перед дверью с красным крестом. Медпункт?

Прежде чем она толкнула меня внутрь, я успел прочитать табличку — «Первичная обработка». Эээ… обработка? Не могли другое слово подобрать?

— Входите, Владимир Андреевич, — велела дама. — Время дорого, а вам еще Правила пребывания изучать.

— Прошу прощения, но что значит «обработка»?

— Сейчас увидите. Не волнуйтесь, ничего смертельного.

Ну да, это меня здорово утешило. Впрочем, черт с ним. Раз уж влез в это дело, отступать нельзя. Я решительно шагнул внутрь залитого ярким светом помещения.

В абсолютно белом кабинете было чисто как в операционной. На потолке чуть трещали, помигивая, люминесцентные лампы. Сидевшая за длинным столом барышня в белом медицинском халате и чепце поднялась нам навстречу.

— Новый воспитанник прибыл, — объявила сопровождавшая меня дама. — Пожалуйста, проведите детальный осмотр.

Я покосился на девушку в чепчике.

— Осмотр… Медицинский? И насколько детальный?

А то знаю я. Еще заставят нагибаться и будут щупать всякое…

— Конечно, медицинский, — невозмутимо ответила девушка. — Нужно оценить состояние вашего здоровья, исключить наличие вшей и иных неблагоприятных состояний.

— Да какие вши у аристократов? — возмутился я.

— Положено, — ледяным тоном отрезала барышня и жестом велела мне отправляться за белоснежную ширму. — Раздевайтесь.

Евдокия Павловна вышла — видимо, чтобы забрать из секретариата бумаги о моем распределении — пока мы бегали по кабинетам, сотрудники администрации должны были определить мне место в отряде.

А я замер в нерешительности и инстинктивно прижал руки к животу. Эта медсестра или кто она там — она точно заметит печать. Тут даже беглого осмотра достаточно — пятно Тьмы только слепой бы не увидел. Что там говорила «мама»? Печать — это клеймо и проблемы?

Только проблем мне сейчас не хватало, особенно из-за связи с Тьмой, которой все боялись как огня.

Что делать?