Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2)

Глава 13

Я бросил быстрый взгляд на Вяземского. Пусть бесится. Выйдет из себя — совершит какую-нибудь ошибку. А мне только и нужно, чтобы он облажался — тогда можно прихватить его за задницу и вытащить всю информацию.

Так что буду тихонько бесить Олежку одним своим существованием.

— Итак, господа новоприбывшие воспитанники, — снова улыбнулся Физрук и жестом попросил всех спускаться. — Прибыли вы удачно, у ваших одногруппников как раз сейчас свободное время. Мы с Анастасией Григорьевной проведем для вас небольшую экскурсию, объясним порядки. Заодно и познакомитесь с остальными одногруппниками.

Не знаю, какая кошка пробежала между этим Митрофановым и надзирательницей Суворовой, но их рабочие отношения явно были натянутыми. Хотя наверняка надзирательницу просто раздражал сам факт того, что вместо элитного исправительного учреждения она оказалась в пропахшей навозом и сеном земледельческой колонии.

Что, господа аристократы, непривычен аромат говна по утрам? Бесит, что приходится сотрудничать с плебсом? Ничего, им полезно. Высшим классам, знаете ли, довольно вредно совсем уж отрываться от своего народа. Отечественная история знает несколько эпизодов, когда подобное весьма скверно заканчивалось.

— С удовольствием познакомлюсь с вашим заведением, — я постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, чем вызвал когнитивный диссонанс у остальных. — Евгений Александрович, какой здесь распорядок дня?

Все наконец-то спустились, и мы медленно побрели вдоль белокаменного главного корпуса. Окна были расположены высоко, но мне хватило роста, чтобы немного в них заглянуть. Я увидел учебные классы, мастерские, какую-то общую комнату, в которой сейчас занимались подростки помладше…

— Распорядок приближен к старинным порядкам, — с горящими глазами принялся вещать Физрук. — Подъем ранний, в шесть. Час дается на умывание, приведение себя в порядок. Здесь удобства на этаже, поэтому иногда приходится постоять в очереди, чтобы принять утренний душ. Но часа всем обычно хватает.

— Понял, — кивнул я. Ну, мне не привыкать.

— В семь утра общи сбор и завтрак. На общем сборе наставники проверяют укомплектованность групп. Если есть больные, их регистрируют и передают информацию в лазарет. Также обычно на общем сборе присутствует директор и рассказывает важные новости, если таковые есть. Завтрак общий. Еда у нас без изысков, но сытная и здоровая. Многие продукты воспитанники выращивают самостоятельно — и это тоже дань земледельческим традициям. Стараясь для себя и своих друзей, ребята учатся подходить к труду ответственно.

Да понял я уже, что у них тут филиал рая на земле, где все друг другу братья и сестры. Тьфу ты!

— На завтрак отводится час. С восьми утра начинаются учебные классы. Занятия длятся до полудня, затем в полдень обед.

— А какие занятия? — скорее для вежливости спросил Вяземский.

Митрофанов пожал широкими плечами.

— Зависит от уровня подготовки воспитанников. В базе — общая для империи школьная программа. Вам, господа, боюсь, ничего нового не расскажут, вы же гимназисты… Но большинству воспитанников здесь не так повезло с происхождением и уровнем жизни. Некоторые и считать-писать сносно научились к двенадцати годам.

Я удивленно моргнул.

— Как же так?

— Ну, Владимир Андреевич, у нас здесь все же не курорт, а исправительное учреждение. Сами понимаете, сюда непростые люди попадают. Проблемные. Кто-то с раннего возраста работал и потому не ходил в школу. Иные просто не учились…

Меня это объяснение не шокировало. Удивило скорее то, что здесь, в этом довольно высоко развитом мире, все еще сохранилось настолько серьезное расслоение. Хотя разве в моем родном мире было иначе? Выходит, мало чем эти миры и отличались.

— На обед также отводится час. Часу до трех дня воспитанникам предоставляется свободное время на выполнение домашних заданий, участия в кружках. Их у нас, к слову, несколько. Помимо культурных мероприятий, которыми заведует уже знакомая вам Индира Святославовна, есть еще несколько спортивных секций, занятия по дрессировке для занятых в питомнике… И библиотека, разумеется, — с гордостью произнес Физрук. — У нас она очень обширная. Многие меценаты, увлекающиеся коллекционированием, пожертвовали крайне ценные экземпляры. Словом, господа, вы найдете, чем занять себя в свободное время.

— А как же та самая трудовая терапия, о которой мне так много рассказывали? — Улыбнулся я.

— Вот мы до нее и дошли. С трех до семи воспитанники заняты работами. По указу императора учеба и работы не должны превышать больше восьми астрономических часов в день. В некоторые дни уроков меньше, а работ — больше. В иные — наоборот. Воскресенье считается выходным днем. К воспитанникам могут приехать гости, от работ все освобождаются. Конечно, если за воспитанниками не числится серьезных провинностей.

— А как наказываете?

— Наказания у нас не столько болезненные, сколько обидные. Вам могут поставить дополнительные трудовые часы. Могут отправить помогать на кухне или с уборкой территории. Словом, обычные исправительные работы.

— Так, выходит, у вас даже карцера нет? — удивился я.

— А тебе что, туда захотелось? — огрызнулся Вяземский. — Хотя постой, ты же у нас вечный постоялец подобных мест…

— Сдается мне, он и по тебе плачет, Олеженька, — улыбнулся я. — Ты осторожнее, а то научишься плохому…

— Отставить пререкания, господа! — гаркнул Мирофанов. О, ну наконец-то он показал, почему его взяли в воспитатели. А то ну прям шушпанчиком казался. — Карцер есть, но он обычно пустует. Не любим мы здесь детей под замок сажать. Город и так та еще тюрьма…

Судя по тому, как перекосились физиономии Вяземского и Суворовой, они с этим утверждением не согласились. Ну и пошли к черту. Здесь, в отличие от Академии на острове, хотя бы можно было свободно передвигаться по территории. Да и меры не были такими драконовскими.

— В семь вечера ужин, а с восьми до десяти снова свободное время. Отбой в десять, — закончил рассказ Физрук. — Как видите, все довольно легко запомнить. Что ж, вот мы и дошли до жилой части. Прошу наверх.

Перед нами выросла еще одна лесенка — не такая пряничная, какая была на церковном крыльце — но тоже основательная и тщательно убранная. Вела она сразу на второй этаж здания, и входная дверь наверху была распахнута — видимо, чтобы коридор проветривался.

Ступеньки оказались высоковатыми, да и сама лестница была крутой.

— Зимой, наверное, ноги ломают? — усмехнулся я.

— Зимой мы пользуемся внутренней лестницей. Просто так сейчас будет быстрее, — отозвался Евгений Александрович.

Второй этаж был полностью отведен под жилые комнаты. Длинный коридор выложили паркетом, который немного поскрипывал под ногами. Стены красили в белый, и занавески на окнах тоже были из белого тюля. Все, к слову, очень чистенькое, хотя и скромное. Здесь явно старались бережно обращаться со старым зданием.

На каждой двери висела табличка с указанием номера отряда и именами воспитанников. Причем роль табличек здесь выполняли деревянные плашки, а текст наносили выжигательным аппаратом. Такого я точно еще не видел. Дешево, сердито, но забавно.

— Вижу, для нас уже все подготовили, — сказал я, заметив наши с Вяземским фамилии.

— Разумеется. Прошу внутрь.

Физрук распахнул выкрашенную белой краской дверь.

Да уж, не Хилтон. Обстановка в комнате больше напоминала даже не тюрьму, как в Академии, а пионерский лагерь из моего детства. У окон здесь были деревянные рамы, и в щелях я заметил следы изоляционного волокна — на зиму конопатили. В просторной комнате в два ряда стояли шесть кроватей, при каждой тумбочка. Одну из стен занимал большой шкаф с шестью створками, каждая из которых была уже подписана.

Лаптев, Кантемиров, Смирнов, Волков… Значит, мои соседи по камере на острове тоже здесь оказались. Только не было Ботаника, Теплыни и Немца. А вот кем были Смирнов и Волков, я понятия не имел.

— Можете оставить вещи в шкафах, — наконец-то подала голос Суворова. — Сейчас они вам не понадобятся. И имейте в виду, что пользоваться личными устройствами разрешено только в часы свободного времени, когда вы имеете доступ к комнате.

Я забросил дорожную сумку в шкаф со своей фамилией, но телефон из кармана вынимать не стал. Так поспокойнее будет. Вяземский поступил так же. Еще я заметил, что он зачем-то носил перчатки. Тонкие, из какой-то дорогой светлой кожи. Они, конечно, идеально подходили к его уж слишком стильному видочку, но мне это показалось странным. Нет, погода сегодня теплом не баловала, но это уже был перебор. Впрочем, кто их знает, этих аристократов? Может у них это сейчас модно, а я со своей любовью к кожанкам и джинсам буду выбиваться из стаи?

— Кстати, а форма здесь есть? — оглядевшись, спросил Вяземский.

— Мы предоставляем одежду малоимущим, — ответил Физрук. — На самом деле всем желающим, но ношение формы здесь не обязательно. Однако уход за одеждой ложится на плечи воспитанников. Стирка по средам и субботам.

Вяземский аж просиял, не дослушав до конца, а я злорадно ухмыльнулся. Ну да, ну да. Представляю, как он будет отстирывать свой аналог «Бриони» или «Хуго Босса» хозяйственным мылом в холодной воде. Хорошо, что я взял немаркое и износостойкое барахло. А вот Олежке еще предстояло повозиться.. Интересно, он хоть рубашки гладить умел самостоятельно?

Мы вышли из комнаты и прошли дальше по коридору, до "зимней«лестницы. Деревянные половицы уютно скрипели под ногами, да и само старинное здание пахло именно что временем. Едва уловимый, но приятный запах, какой иной раз бьет в нос, когда заходишь в поживший деревенский дом. Вяземский не оценил, да и куда ему? А вот я словно в детство попал.

— Вижу, вы прониклись духом места, Владимир Андреевич, — заметил Физрук.

— Ну так и место с душой.

— Именно. Сейчас мы проводим вас в общую комнату. Познакомитесь с товарищами. Затем вы получите распределение на работы.

Я бросил взгляд на Вяземского. Надо же, даже не скривился, когда ему об этом напомнили. Или подсуетился, чтобы получить местечко, где получится бездельничать?

В холле у лестницы в этот час было оживленно, хотя народу оказалось меньше, чем я рассчитывал. Хотя дождь прекратился, даже выглянуло солнце. Наверняка воспитанники решили провести свободное время на улице.

Наставники отошли переброситься парой слов с дежурившими коллегами, а я огляделся.

— Оболенский?

Развалившаяся в кресле прямо у входа Агния Елисеева отложила какой-то журнальчик и уставилась на меня слегка осоловевшими глазами.

— Привет, Принцесса, — улыбнулся я. — А ты что здесь забыла?

— Все то же. Родители посчитали, что я еще не готова вернуться в Петербург. Тут же свежий воздух, это ведь так важно для восстановления здоровья… А вот тебя я и правда не ожидала здесь увидеть. Вроде бы ты тогда…

— Меня тоже посчитали не до конца исправившимся, — я поспешил пресечь лишнюю болтовню.

Принцесса отложила журнал, поднялась и остановила взгляд на Вяземском.

— Все преследуешь его, да? — тихо сказала она. — Лучше бы в Петербурге оставался. А то, глядишь, вернешься — а помолвку уже и расторгнут. Не за Оболенским тебе надо приглядывать, а за Марией, если уж тебе она так дорога. Хотя зачем тебе женщина, за которой еще до брака нужен глаз да глаз, а? Или все же правду говорят, что ваше положение настолько скверное, что только женитьба на Орловой вытащит твою семью из долгов?

Видимо, Елисеева ударила в больное место.

— Тебе-то какая разница, наркоша? — изменившись в лице, прошипел Вяземский. — Да и откуда тебе вообще знать, что…

— Оттуда, что я вообще-то знаю всю богему, а богема любит три вещи: бесплатное вино, секс и поболтать после. А здесь ужасно скучно, благо мне хоть позволяют выходить на связь, — отрезала Принцесса. — Отстал бы ты от Оболенского. Серьезно, Олег, ты и правда не в том огороде копаешь.

Я непонимающе уставился на Агнию.

— Ты о чем?

— Да так. Ни о чем. Олег все знает. Кстати, Дашкова тоже здесь, — она многозначительно мне улыбнулась. — Если ты понимаешь, о чем я… Правда, сейчас она на спортплощадке.

Елисеева невинно улыбнулась и, подхватив свой модный журнал, вышла из зала.

Я с недоумением пялился ей вслед. Что она такое сболтнула о Вяземском? У них что, действительно, все настолько плохо, что пришлось прибегнуть с устаревшему способу поправить положение?

Если я все правильно понял, Мария Орлова — та самая, из-за которой случился конфликт, была девицей непостоянной, порой чрезмерно раскованной и часто плевала на условности. Ни до, ни после брака она явно не собиралась сидеть в башне и ждать прекрасного принца. Наоборот, получала все удовольствия от жизни — и порой это доводило до скандала. Но все прощалось, потому что Мария, так уж вышло, была наследницей огромного состояния.

Единственной наследницей, насколько я понял.

И если Вяземские всерьез бедствовали, то становилось понятно, за каким чертом Олег так вцепился в эту помолвку. Как по мне, стоило расторгнуть все договоренности после первого скандала — репутация дороже. Но Вяземским были важнее деньги.

Только почему тогда Олег почитал меня угрозой? Неужели всерьез боялся, что я, точнее, Володя Оболеснкий старого образца, решит всерьез взяться за Орлову и сделать с ней партию? Что ж, тогда это бы многое объяснило.

— Господа, вижу, вы немного освоились, — Физрук вернулся к нам, а Суворова следовала за ним мрачной тенью. — Тогда прошу на улицу. Кратко введем вас в курс дела относительно работ.

— Вяземского я отведу сама, — отчеканила Суворова. — Займитесь Оболенским, Евгений Александрович.

Было заметно, что присутствие надзирательницы было воспитателю поперек горла. Но перечить ей он не стал и кивком отпустил обоих. Мне даже показалось, что Митрофанов вздохнул с облегчением, когда они удалились.

— Идемте, Владимир Андреевич, — поторопил он.

— Достали они вас?

— И они, и вы, — внезапно разоткровенничался воспитатель. — Нельзя так резко отряды смешивать. Здесь старые порядки, ребята другие… А вы… Прошу прощения, ваше сиятельство, но ваше сословие словно из другого мира.

— По большому счету, так и есть, — пожал плечами я. — Но среди нас тоже есть вменяемые люди, поверьте.

— Ваше сиятельство, я и помыслить не могу о том, чтобы среди высшего сословия не было достойных людей! Человек — он ведь по умолчанию хороший. Плохим его делает боль, обида и несправедливость. Правда, иногда и вседозволенность развращает, как это было в вашем случае.

— Было, — кивнул я. — Но я встал на путь исправления.

— Это я тоже вижу, ваше сиятельство, — улыбнулся Физрук. — Вы не плохой человек. И ваш оппонент — тоже. Отчаянный, но не плохой. Нам, простым людям, не всегда понять беды аристократии. Но больно бывает всем. Вот и я думаю, что оппонент ваш попал сюда из-за боли. Надеюсь, у нас получится его от нее избавить.

С учетом намеков, которые дала Елисеева, я в этом сильно сомневался. Но разубеждать идеалиста не стал.

— Вот мы и пришли, — наставник остановился перед вытянутым зданием из сруба. — Здесь питомник и приют. Вам отвели место на работах под руководством Антонины Дмитриевны. Она у нас здесь всем заведует.

Мне было сложно расслышать слова Физрука из-за многоголосого лая, доносившегося из постройки. Казалось, даже мощные деревянные стены содрогались от производимого шума.

— Чего это они?

— Вас почуяли, — ответила вышедшая из-за угла высокая девица в рабочем комбинезоне. — Вы, должно быть, тот самый Владимир Андреевич Оболенский, о котором мне рассказывала Индира Святославовна.

Я улыбнулся.

— Именно так.

— Антонина Дмитриевна, — по-деловому представилась девушка. — Заведую нашими зверями.

Физрук кивнул.

— Ну, вижу, вы познакомились. Пока оставлю вас, введите новенького в курс дела. И не опаздывайте к ужину, Владимир Андреевич.

Он исчез за углом, а я озадаченно уставился на новую начальницу. Выглядела она очень молодо, лет на двадцать пять. Еще и не красилась, а рубашка в мелкий цветочек, выглядывавшая из-под рабочей одежды и вовсе придавала ей девичий вид. Однако Антонина Дмитриевна тут же взяла меня в оборот.

— Значит, так, господин Оболенский. Меня, разумеется, предупредили, что вы у нас персона важная и к вам надлежит относиться с почтением. Однако здесь свои правила. Это место, где, в первую очередь, заботятся о братьях наших меньших. Поэтому кем бы вы ни были, из какого рода бы вы ни происходили, главное — то, насколько вы готовы заботиться о других. Если вы не готовы брать на себя ответственность за живое существо, не хотите возиться с лечением, обучением, узнавать новое, то…

— Готов.

Девушка смерила меня недоверчивым взглядом.

— Я только начала диктовать условия, ваше сиятельство.

— А давайте я скажу для разнообразия? — я хитро улыбнулся. — Наверняка сюда очередь выстраивается, правда?

— Это так, — кивнула девица и откинула толстую русую косу за плечи. — Но не всех я беру. Почему-то наши воспитанники, особенно новички, уверены, что работа в питомнике и приюте проста. Так что пришлось ввести дополнительное правило. Если вы берете на себя ответственность за питомца, то берете ее насовсем. Вы покинете это место только вместе.

Я закашлялся. А вот об этом Индира Святославовна, зараза она такая, как-то удачно забыла меня предупредить. Сама меня сюда засунула, значит, а мне еще и живность в нагрузку отдадут?

— Более того, если вы берете на себя ответственность по уходу и воспитанию нового друга, то экзамен на выпуск сдаете вместе. Когда я увижу, что вы действительно привязались друг к другу, когда ваш подопечный станет беспрекословно вас слушаться и когда вы сами полюбите его настолько, что не сможете от него отказаться, тогда я дам разрешение.

— А если не получится?

— Тогда вам нечего здесь делать и лучше поискать другую занятость, — отрезала Антонина Дмитриевна. — Я сама выпускница Извары и вернулась сюда потому, что не смогла надолго оставить своих любимцев.

Так, подождите. Это мне, выходит, с кошечкой или собачкой отправляться в Орден? Нет, можно, конечно, оставить питомца дома, но… А вдруг и правда привяжусь? Черт, ну зачем Индира проявила инициативу.

— Вы все еще можете отказаться. И лучше сделать это сейчас, если есть сомнения.

Я почувствовал, что на мне словно прожигали дырку взглядом. Обернувшись, увидел с десяток ребят в возрасте от шестнадцати до восемнадцати. Все немного чумазые, в перепачканных грязью комбезах. И все нахально улыбались, глядя на меня.

— А это кто?

— Такие же воспитанники, как и вы, Владимир Андреевич, — ответила главная по «псарне». — Мои ученики и помощники.

— И за каждым закреплена живность?

— Именно.

Я снова взглянул на воспитанников и не заметил ни одного знакомого лица. Никого с острова. Интересно, почему сюда брали только простолюдинов? И почему Индира Святославовна так хотела, чтобы я нашел друзей и информаторов именно среди этих ребят?

— Я согласен.

Антонина Дмитриевна подбоченилась.

— И что же, если я вам дам хвостатого инвалида, возьметесь?

Я пожал плечами.

— А чем он хуже? Живой ведь… Да и условия у меня дома подходящие. Матушка, конечно, вряд ли будет в восторге, но договоримся.

— Придется много учиться. И здесь кусают.

— Если зверь не бешеный, и ладно.

Индира-Индира, во что ты меня втягиваешь?

Но, судя по всему, девушка решила дать мне шанс.

— Для вас, Владимир Андреевич, боюсь, выбора не осталось. Работа в приюте пользуется спросом у наших воспитанников. И все же один наш подопечный уже давно ждет своего человека.

Стоявшие за спиной Антонины Дмитриевны «старички» переглянулись и как-то недобро заухмылялись. А я напрягся. Ничего хорошего от таких улыбочек ждать не стоило. Чего эта девица не сказала?

Но лицо надо было держать.

— Покажете? — спросил я.

— Должна предупредить, что этот подопечный… В общем, сложная у него судьба. Потому и к людям он относится настороженно и нередко — агрессивно. Питомец опасный, и я до сих пор не уверена, что вообще стоит поручать его нашим ребятам…

— Показывайте, — жестче сказал я.

Ну не тигр же там, в самом-то деле! Да и мне не мешало бы приручить какую-нибудь неприручаемую злобную скотину, чтобы поднять авторитет у местных «старичков». Глядишь, и уважать начнут. А мне это было нужно для работы.

Антонина Дмитриевна вздохнула.

— Если откажетесь, никто на вас косо не посмотрит, — прошептала она. — Тем более я. Алтай у нас и правда сложный пес. Идемте к вольеру, покажу.

Алтай, значит. Кличка мне понравилась. Отдавала классическими советскими фильмами. Я, конечно, не Никулин, да и этот Алтай, судя по всему, не Мухтар… Но вдруг?

Антонина Дмитриевна без опаски прошла в самый конец пристройки, где во тьме утопал здоровенный вольер.

— Сами не боитесь? — спросил я. — Раз он такой опасный.

— Меня он не тронет, я его лечила. Но я не могу уделять ему столько внимания, сколько требуется для полноценной реабилитации. Это же минимум четыре часа в день нужно только на одну собаку. Да и Алтай пес не простой. Служил на границе, помогал на заставе. Ранение получил при исполнении. И он, и кинолог. Мне толком не рассказали, что там произошло… Кажется, тогда брали каких-то опасных контрабандистов.

Я завороженно слушал девушку. Ничего себе, настоящий боевой пес! Действительно, как в кино. Я раньше таких почти не встречал, не говоря уже о близком знакомстве. И все же я заочно проникся к этому псу уважением.

— А супостатов-то в итоге взяли? — спросил я, замедлив шаг.

Антонина Дмитриевна пожала плечами.

— Вроде бы да, но дорогой ценой. Обоих — и кинолога, и собаку — вытащили с того света. Кинологу пришлось оставить службу, досрочно вышел на пенсию. И пса списали как негодного. Расстаться они уже не могли, так что вместе и перебрались в Извару. Так мы с ними и познакомились. Я как раз проходила практику по ветеринарному делу на местной станции…

Я заметил, что даже «старички» почтительно умолкли, слушая рассказ Антонины Дмитриевны.

— Но что же случилось, раз пес здесь оказался? — спросил я, хотя уже понимал, как так вышло.

— Умер хозяин, — с неподдельной горечью в голосе ответила девушка. — Рана сложная оказалась. Два года протянул — и все равно скончался. Алтая после его смерти девать было некуда, вот я его сюда к себе и забрала… Так что этого пса я мало кому доверю, да и он сам по своему прежнему хозяину очень скучает. Они ведь через такое вместе прошли… Никого признавать не хочет. А мне жалко его и обидно. Пес еще не старик, пять лет ему. Половина жизни впереди, а то и больше…

Я кивнул.

— Согласен. И я хочу попробовать.

Антонина Дмитриевна пристально взглянула на меня, скользнула оценивающим взглядом по моей фигуре. Но я чувствовал, что она сомневалась.

— Вы юноша крепкий и сильный, Владимир Андреевич. Может и управитесь, конечно… Только должна предупредить, что одаренных Алтай не любит. Не знаю, как он вашу силу чует, но начинает здорово нервничать. Так что, прошу вас, не демонстрируйте способности. По крайней мере в первое время. Ему и так будет трудно.

— Договорились, — ответил я и подошел к двери вольера. — Что дальше?

— Я пойду первой, он меня знает. Угощу его, приласкаю, чтобы успокоился. Вы сами ничего не делайте, все только по моей команде. Никаких резких движений, пожалуйста. Он вас обнюхает. Потом, когда я дам ему команду, можно будет познакомиться. Если, конечно, пойму, что он готов.

— Не цапнет?

— Обычно я это пресекаю. Он ведь служака, умеет подчиняться. Но все равно будьте осторожны.

За моей спиной послышались шепотки и, кажется, шелест ассигнаций. Неужели они там делали ставки на то, укусит меня этот страшный Алтай или нет? Тем временем Антонина Дмитриевна достала из кармана сушеный кусочек мяса и, скрипнув задвижкой, помахала им у двери.

— Алтай! — нараспев позвала она. — Алтаюшка, песик мой, выходи! Гляди, что я тебе принесла…

Чтобы со мной таким сладким голоском сюсюкались… Я собак не то что не любил — скорее просто был равнодушен. Своей никогда не было, хотя в детстве хотелось. А потом стало не до того. Так что я понятия не имел, что следовало делать, чтобы понравиться этому псу.

Да и как я мог конкурировать с его прежним хозяином? Он ведь наверняка возился с Алтаем, когда тот еще был щенком. Там должна быть настоящая привязанность. Не просто дружба — любовь и верность до гроба. А тут я со своими амбициями. Но пса действительно стало жаль, и я правда захотел ему помочь. Не знаю, почему. Просто в один миг я почувствовал, что так было нужно. Правда, не понимал, кому именно.

В затемненной глубине вольера послышались тихие шорохи. Пес явно умел вести себя скрытно — не приветствовал никого лаем, а, наоборот, словно осторожно присматривался, чтобы понять, стоило ли нападать. Мне от этого стало не по себе, но отступать было поздно.

— Алтайка, ну не стесняйся, — продолжала сюсюкать девушка. — Это же говяжье легкое, твое любимое…

Сперва я заметил движение большой темной тени.

— Ох ты ж черт, — шепнул я, когда собака вышла на свет.

Здоровенная длинношерстная немецкая овчарка медленно подошла к Антонине. Проигнорировала протянутое угощение и сперва ткнулась большой мордой ей в ладонь. Дескать, для начала погладь. Девушка улыбнулась, потрепала это мохнатое чудовище и снова предложила угощение.

Но пес медлил. Он осторожно обошел Антонину и уставился прямо на меня. Тяжелый взгляд. Мрачный. Не эти веселые собачьи морды в рекламе, а глаза существа, которое пережило боль, смерть и тоску. Глаза, в которые почему-то было стыдно смотреть.

— Алтайка, ну ты чего? — Антонина выпрямилась и на всякий случай положила ладонь псу на холку. — Это свой, пришел знакомиться… Владимир, замрите.

Я и так не шевелился. Теперь стало понятно, почему этого Алтая все здесь побаивались. Настоящее чудовище, а из-за мохнатой длинной шерсти он выглядел совсем уж угрожающе.

— Привет, пес, — улыбнулся я. — Я без угощений, но не надо меня жевать, ладно? Хотя бы сегодня.

Алтай приподнял голову и внимательно на меня уставился, словно понимал каждое мое слово. Выжидал. Антонина тоже слегка напряглась, но пока пес даже не зарычал.

— Я тебе вреда не причиню, Алтай, — продолжал я, посчитав, что единственное правильное — говорить искренне. — Ты вон как настрадался. И тебе здесь наверняка скучно, в четырех стенах-то. Может, познакомимся поближе? А там и погулять можно выйти… Я где-то здесь видел мячики. Ты в мячик играть любишь?

Пес медленно пошел на меня. Слегка повел ушами, когда Антонина шумно вздохнула.

— Не двигайтесь, Владимир, — предупредила она. — Он идет знакомиться. Я рядом.

Она пошла рядом с псом, продолжая поглаживать его по мохнатой шее. Что-то ласково приговаривала, но я не смог разобрать. Алтай подошел ко мне вплотную, уткнулся носом мне в пах — вроде бы это у собак считалось ритуалом приветствия.

А затем резко отпрянул назад — так, что Антонина охнула от неожиданности.

— Что-то не так? — стараясь сохранять спокойствие, спросил я.

— Наверняка почуял вашу силу.

По морде пса словно пробежала судорога. Он низко зарычал, попятился, обнажив длинные острые клыки. Уши прижались, холка поднялась.

— Стоять! — рявкнула Антонина, но было уже поздно.

Пес с утробным рыком прыгнул на меня.