Глава 11
— Тамара Ивановна звонила, — повторила мама, когда я пересекла гостиную.
Был глубокий вечер. Во дворе цвела сирень. Ее запах проник в дом через открытые двери и окна. Путь до дома я прошла в легком дурмане, вся счастливая и приветливая. Меня не пугало абсолютно ничего и я осмелилась пройтись по главной улице, где к вечеру собралась основная наша молодежь. Я не завидовала друзьям, собравшимся вместе, чтобы погулять, не грустила и не терзала себя глупыми мыслями.
У меня даже нога не болела. Так прекрасно было в душе.
Я получила самый выигрышный билет в своей жизни даже не стремясь к этому. А что будет, если я целенаправленно буду держать путь?
Может я войду в историю?
Эта мысль так комфортно чувствовала себя в голове, что я не сразу обратила внимание на тон стоявшей на пороге матери.
— Она рассказала чем ты на самом деле занимаешься на уроках. Не боишься провалить экзамены, Анна?
И такая тяжесть навалилась на плечи. Мгновенно, до дрожи в ногах.
— А где отец?
— Еще в городе.
Понятно. Отец как раз недавно попал в аварию, когда машина переехала по его рукам. Для врача-хирурга это стало шоком. Отец буквально за пару недель поседел и постарел. Сколько он больниц увидел. У скольких врачей был. Все говорили, что дрожь не излечить и только в одной ему дали надежду. Правда, мама всегда говорила, что они просто тянут деньги и требовала уехать за границу.
— Мама, давай поговорим открыто, — я тихо вздохнула, когда провалилась в мягкость дивана. — Я не стану скрывать что это правда. Но уверяю тебя, что это никак не повлияет на экзамены.
— Почему тогда Тамара Ивановна так за тебя переживает?
— Так ли оно на самом деле?
— Что ты имеешь в виду?
— Я ведь получила за пробные экзамены оценку пять. Она тебе этого не говорила?
И внутренний голос язвительно подсказал, что естественно не говорила.
— Это ничего не меняет, — мама как стояла с неестественно прямой спиной, так и продолжала давить на меня своей строгой и неуместно позой. Я же хочу поговорить с ней открыто, а она…
— Если я обещаю, что больше не буду?
— Нет, ты пообещаешь не пропускать дополнительные занятия. Мы все уладили.
Ну и хрен с ними. Буду! Куда я денусь.
А может поделиться с ней со своими достижениями, радостно воскликнул откуда то взявшийся оптимизм. От роду его у меня не водилось.
— Три дня в неделе. По понедельникам, средам и пятницам, сразу же после занятий.
Я внутренне похолодела.
— Эти часы заняты …
— И слышать не хочу.
— Но, мама, моя художка, — протянула я в надежде, что меня услышат. — Пожалуйста, — хоть один раз пусть услышат и мне достаточно. — Я не могу ее бросить, я выиграла…
— Еще одно слово и дома не останется ни одна бумажка, — последнее слово осталось за мамой. Она, развернувшись ушла, оставив меня разбитой.
Горький ком не заставил себя ждать: он застрял в районе горла, душил, туманил мозги. Как же так?
Лестница была размыта из-за влажной пелены, пальцы ног так и норовили ударится о ступень. Воздух обжигал горло, а слезы жгли нутро. В комнате прекрасный букет дополнила боль в ноге. С каждой минутой она ныла сильнее и сильнее, зудела и ещё ужасно чесалась. Сняв форменные черные брюки, я охнула. Лодыжка опухла и покраснела. И что самое горькое, я не знала как его обработать.
Чтобы поделиться с единственным человеком, который находился сейчас в доме, и попросить помощи, даже думать не хотелось. Меня тут же передергивало.
А вот под холодный душ я залезла. И вздохнула с облегчением. Холодная вода для начала сняла зуд. Не хотелось содрать кожу.
Крупные капли попадали на разгоряченную кожу, волосы обвили шею и спину, а я стояла никакая и не хотела даже двигаться: так было хорошо.
Но и это “хорошо” закончилось. Когда меня начал бить лёгкий озноб и зуб на зуб не попадал, мне пришлось вылезти. Не из-за того, что я боялась простудиться. Больна и больна, сейчас чувствовала себя не лучше. Просто я не смогу долго держать кисть руки — ломота в суставах не позволит рисовать.
Покраснение не ушло, как и отечность.
Пусть. Лягу спать и пройдет. Остальное проходило и это пройдет.
Обмотав все тело и волосы в полотенца я вышла в коридор, где тенью уловила запах сирени. Неужто с первого этажа? Окно в своей комнате я ведь не открывала…
Если с окном я ошиблась, челюсть не подвела. Он таки неприлично открылась.
А как еще реагировать на посторонних, которые разложились в одиноком кресле в углу точно хозяева покоев. В этом самом кресле я любила сворачиваться клубочком и наблюдать за жизнью леса. Где какая ветка закачалась, откуда вылетела сова, ухнув в ночной тени.
— Привет, — выдал мой гость.
— Максим?
Ладони крепче сжали полотенце, под которым было абсолютно ничего.
— Угу, — кивнули мне, кажется, отстраненно.
Белая футболка, местами порванные джинсы, нога к ноге и полная расслабленность в позе. На голове вечно взлохмаченные волосы. И белые кроссовки на ворсистом ковре.
Что?
— Максим! — процедила я.
— Угу…
Я вспыхнула. Но не от возмущения. Хотя почему нет. Именно от возмущения на то, какой взгляд я словила. Заинтересованный, бесстыжий, горячий. Он гулял по мне, как ветер в поле, не стесняясь, не таясь.
И оттого Максим был отстраненным на мои переживания. Подумаешь, наступил на ворсистый ковёр грязными кроссовками.
Открытая шея и плечи, с которых капала блестящие капли воды горели пламенем. А щеки полыхали. Меня никогда так рассматривали. Да что там! На меня никогда так не смотрели. Как на сошедшего ангела. Как фанаты на звезду. Как…
Может только поэтому мне не хотелось уходить? А главное пристыдить и выгнать. И все же.
— Почему ты здесь…
— Как твоя нога? — меня тут же перебили.
— Нормально, — мне было дико от мысли, что я могу поделиться с плохим самочувствием не с родным человеком, которая даже не заметила мою хромоту, а с врагом.
В комнате раздался скрежет — Максим встал тяжело, отодвинув кресло по паркету. И пошел на меня. Я тут же попятилась.
— Ты как будто боишься, — губы скривились в улыбке. И чем ближе он подходил, тем отчетливее я различала соблазнительный изгиб. Точно такой же, как у меня в портрете.
Вспомнилось, как я проводила по ним пальчиком и вздрогнула. Или я просто дошла до стены, в то время как Максим продолжал наступать. Шел он намеренно медленно, со вкусом, продолжая рассматривать то мои ноги, плечи, лицо.
Последнее тоже продолжало пылать.
— Остановись, — вышло немного сипло. Дыхание подводило. Сейчас бы дернуть за ручку и выбежать, а потом свалить всю вину на непрошеного гостя. Мол, сам виноват, нахал.
Но, честностью я обладала в той же мере, как адекватностью. Он ничего мне не сделает…
— Я хочу посмотреть, — таким же тихим голосом мне в ответ. Я чувствую дыхание — горячее и сбивчивое.
Ведь правда же. Ничего Максим не сделает. Я и закричать могу. Надеюсь, хоть в этом мама мне поможет. И тут ядовитое чувство внутри ехидно заулыбалось, что тут я несомненно права.
— Стой, — хочу протянуть руку, чтобы удержать между нами расстояние, но боюсь, что не сдержу полотенце на груди одной рукой.
— Я просто посмотрю.
Я мотаю головой, но не могу отвести взгляд от черноты глаз напротив. Они притягивают точно магнит. В них сверкают искры.
Грудная клетка бурно вздымается, а когда протянутая мужская ладонь медленно направляется ко мне, сердце на миг останавливается, чтобы с новой силой стучать сильнее.
— Не бойся, — прошептал мой…
Мой мучитель. Именно так. Потому что он снова мучает меня — путает мысли, заставляет нервничать, прижиматься в угол и трястись как тростинка на ветру. А все его черные глаза. Они будут сниться мне, наверное, каждую ночь. В них пляшет огонь, который хочет опрокинуться на меня.
А потом в них появляются смешинки и я впадаю еще в больший ступор. Потому что Максим опускается на одно колено и берет холодными пальцами мою ногу. Мою больную ног! Вспоминаю я, потому что из горла тут же вырывается глухой стон.
— Ну все, ты упустила время. Теперь надо резать ногу, — выдает Максим.
— Нет, — я испуганно дергаюсь и стараюсь отодвинуться. Тщетно. Этого не позволяет стена.
Максим хохотнул, а мне захотелось его стукнуть.
А почему бы и нет, подумалось мне. Давно, между прочим, требовалось.
— У тебя растяжение связок. Ну ведь правда упустишь момент, дуреха, сразу надо было обработать, а не нюхать сирени в каждом повороте улицы.
И конечно, маленький кулачок просто погладил стальные мышцы на плечах, потому что у кого-то была ежедневная тренировка, а у меня полотенце на голой груди. И на голове. Второе норовил съехать в бок.
Холод пальцев приносил облегчение, из-за чего я блаженно улыбалась. А может и не только поэтому.
Соседский мальчишка уже поднялся, и у меня снова дыхание перехватило. От неуверенной улыбки не осталось и следа. Миг, одно точное движение и мое полотенце летит к ногам.
С трудом удалось понять, что в руке все еще находится кусок чего-то махрового, озноб вовсе не от ветра и что плеч коснулись именно влажные волосы.
А следующее провокационное и по-настоящему наглое действие вывело меня из себя. Я махала кулаками что было сил, извивалась и взбрыкивала на плече Максима как можно сильнее. Висеть головой вниз было жутко неудобно. Дискомфорт причинял еще то, что попа оказалась кверху, что кинуло в полыхающее пламя пару хороших бревен.
Я без трусов.
Но победу одержали все таки смесь стыда и злости.
Сколько наглости надо иметь и какую самооценку, чтобы тайно войти в комнату девушки глухим вечером и через окно. Мало ли чем она занималась? Вот, например только с душа вышла в одном полотенце. Ладно, застал и застал. Нормальный человек извинился и исчез бы с глаз долой. Хотя, надо сказать, что нормальный человек и не попал бы в такую ситуацию.
Но!
Я тоже хороша. Стояла и рот зевала, давая разрешение на то, чтобы разглядывали голые бедра. А потом разрешение на близость. Сидел бы, как бы сидел. Самодовольный, беспринципный, наглый, красивый, горячий, с вкусным запахом на одежде… Вспомнилось почему-то.
Так, стоп.
В груди успела развернуться целая буря за пару широких и быстрых мужских шагов от двери до кровати. И тут же успокоиться, как только меня ссадили с мужских плеч на постель — аккуратно, я бы сказала, нежно. Держа за спину и ни сантиметра ниже. Это выделилось так отчетливо, как гром среди ясного неба. И это меня успокоило окончательно.
Максим не позволит ничего лишнего, даже если хочет.
Сердце давно спуталось в каком ритме биться: оно то останавливалось, то заходило в предсмертных судорогах.
И не только мое.
Дыхание, которое периодическо ударялось мне в лицо, было отрывыстим.
Я была растеряна, напряжена, сконцентрирована одновременно. Потому что рядом находился человек, который в душе хранил хаос. Его нельзя было прочесть, как книгу. И нельзя было понять о чем он думает.
Меня преследовал человек непредсказуемый, резкий, настойчивый и хитрый, который отошел на минуту к гардеробу и вернулся оттуда с пижамой в руках. Хорошо что я любила пижаму из шорт и майки.
— Одевайся, — скомандовал он.
— Но…
— Я отвернусь.
— А выйти не хочешь?
— А ты хочешь, чтобы мама меня поймала? Для этого мне достаточно просто подать голос. Хочешь? — ухмыльнулся Максим. И снова в глазах играли смешинки. Он менялся, точно юла. Не поймаешь и не уловишь ни одну эмоцию дольше минуты. — Ладно…
— Нет, Макс! — я испугалась. — Лучше отвернись.
И он сделал это. С непередаваемым лукавством на губах.
Так быстро одеваться в своей жизни мне никогда не приходилось.
— Все? Скромняга! Теперь вот…
И в руках его оказалась какая-то баночка. Скорее всего она все это время лежала у него в кармане, иначе я бы заметила.
— Надо растереть, — подсказал Максим, когда сел обратно рядом со мной и снова взял больную ногу.
Мазь ничем примечательным не пахла, но название имела. Фастум-гель.
— Знаешь! Это было впервые, — после продолжительной паузы, когда Максим слишком аккуратно стал втирать гель в связку мышц мягкими поглаживаниями, он тихо подал голос.
— Что именно? — я фыркнула. — Принимать в гости наглеца через окно? Получать не заслуженную взбучку? Или видеть несправедливость?
— Ты назвала меня впервые коротко Макс, — соблазнительный изгиб приподнял маленький шрам над губой вверх. Я загляделась и поймала себя на том, что слишком долго рассматриваю его губы.
И постаралась пошутить.
— А еще впервые помешала любовным играм, — и последующий смех вышел слишком неестественным. — Лена на тебя обидится, — констатировала я факт.
— Мне на нее плевать, — взглянув в глаза, холодно признался Макс.
В голове я могла его назвать Максом тысячи раз, но никогда глядя в глаза. Коротко по имени тебя называют друзья, близкие, родные или люди, с которым хотя бы хорошо общаешься. А кто для меня Максим?
— Спасибо.
— Да без проблем, — выдал он. — На Ленку мне действительно плевать. Дура и выскочка.
— Я про ногу. Обо мне никто так не заботился…
Удивление на мужском, почти идеальном лице надо было видеть. Даже пальцы его остановились. В неверии приподнялась и бровь.
— Анна…
Две головы синхронно посмотрели на дверь, которая была сейчас открыта настежь, а на пороге стояла мама собственной персоной. Сжатые губы, прищуренный взгляд, а была бы ручка из пластика, уверена, она бы потекла ровной струйкой по стенке вниз. От мамы чувствовалась ярость аж через всю комнату.
Образовавшаяся тишина могла взорваться, если бы кто-нибудь кинул сейчас искру огня.
Молчали все. В ожидании.
И никто не хотел, чтобы эта тишина взорвалась.
Хотя…
— Я мазь оставлю тебе. Используй каждый день, — первым прервал взгляд все таки Максим и тихо проговорил мне в ухо.
Я завидовала его смелости. Хотелось так же. Отвернуться и невозмутимо продолжить. Но я знала…
— Ты наказана. Никаких поездок в город, никаких гулянок вечером и никакого рисования в доме. До конца лета.
Максим ушел.
Ушла и моя наивность, доверчивость и уважение к старшим.
До конца учебы я вела себя подобающе — только в школу и обратно, дома только книги — подготовка для экономического института. Завтрак в комнате, обед в школе, ужин собакам со двора.
Не хотелось абсолютно ничего.
Я не делала абсолютно ничего.
Потом не ездила и в город, отцу каждый раз отказывала. Рассказывать ему тоже не хотелось. Он души не чаял в маме: она единственная кто была с ним постоянно рядом, поддерживала и ухаживала в период его болезни. И если бы не мама, отец скорее всего изменения в жизни просто не перенес бы. Работа его вторая жизнь, и потерять ее, считай потерял смысл.
Общение со временем пропало со всеми. С Саней, потому что я перестала ходить на занятия, с одноклассниками, потому что пропали общие темы для разговоров и общие гулянки. Меня продолжали приглашать, но после третьего отказа и они пропали.
Общение сошло на нет даже с Иркой. Если она и поняла в чем дело, то разговоров не заводила. Она просто глубоко вздыхала и смотрела на меня, как на дворняжку, которая в дождь просится в теплый дом.
А если какие-то чувства и расшевелились, то ненадолго. На секунду. Я всего лишь усмехнулась. Тогда Лена делилась с девочками намеренно громко, для некоторых особо важных ушей, что у нее отношения с самым красивым парнем в округе.
Меня не заводили даже стычки с Максимом. Он упорно продолжал меня цеплять, но не добиваясь ответки. Я ведь уже знаю, что он не со зла и никогда меня по настоящему не ненавидел. Иногда я ловила его грустный взгляд из другого конца коридора. Даже не иногда, а часто. Я ловила и пропускала мимо, как и все остальное.
Дни бесцветно вытекали из одного в другой, казались серой массой, собирались в один сплошной тяжелый гранит. Он грозился обрушиться на меня в один день.
Ну и пусть.
Так я думала до определенного дня, когда этот камень с именем Максим действительно обрушился. Без тормозов и на максималках. Когда он в очередной раз проник ко мне мимо полного дома людей, мимо двора и мимо цербера, которая и не думала меняться, видя как меняется ее дочь.