Испытай меня

Глава 19

Сейдж

После пяти дней, проведенных дома, я наконец-таки спускаюсь к речке, как делала каждый день, когда мы только переехали на ферму. Раньше казалось, что до нее идти дальше, чем есть на самом деле. Мерфи, медлительный и измученный, осторожно ковыляет позади меня. Прекрасная река простирается вдоль края нашего участка. Вода настолько кристально-прозрачная, что можно разглядеть каждый камушек на дне. Камыши вздымаются над берегом, кроме того участка, который мы с Брентом вытоптали пару лет назад. Мы выложили это место огромными речными булыжниками, чтобы не росла трава и камыши, и чтобы было легче заходить в воду купаться.

Раньше летом я часами проводила здесь время, переплывая речку, чтобы охладиться от невыносимой и знойной жары в Северной Дакоте. Я подъезжала сюда на лошадях, давала им возможность хлебнуть холодной водицы, пока сама купалась и загорала на пляже. Я могла забыться в голубом небе, высокой траве и чистой воде.

На берегу перед речкой есть огромный камень. Я взбираюсь на него, как когда-то делала в детстве. Мерфи валится с ног прямо у кромки воды. Он ложится и тяжело дышит, а затем вытягивается на травке. Мой бедный мальчик. Затем он с трудом подползает к воде, лакает понемногу, и, наконец, кладет мордочку на лапки. Я смотрю на огромный дуб на другом берегу реки и восхищаюсь тем, как он разросся. Его ветви стали гуще с яркими осенними листьями. Меня удивляет то, как некоторые вещи со временем становятся только сильнее, а другие — хлипкими и жалкими, прямо как я.

Это мое место. Я изливала свою душу на этом камне, в этих водах спустя дни, месяцы и годы после самоубийства отца. Проклинала Бога. Ругала Джонатана Беркшира. Я поклялась отомстить и думала, что, наконец-то, смирилась со смертью отца. Думала.

Но я никогда не чувствовала такой ярости, которая охватила меня, когда Джонатан представился мне, и я поняла, что Холт лгал мне. В тот момент я поняла, что по-настоящему так и не смирилась с гибелью папы. Я всегда буду сломленной.

Крепче прижимаю колени к груди и позволяю бодрящему воздуху обжигать мое лицо. Нет ничего лучше, чем осень на Среднем Западе. Смену сезонов можно ощутить прямо в воздухе. Деревья становятся цветастыми с насыщенными красными, оранжевыми и желтыми листьями, а трава все еще зеленеет. Так будет до первых заморозков.

Я сижу в тишине уже некоторое время, когда Мерфи начинает гавкать, приподняв морду и посматривая мне за спину. Его ушки встают торчком, и я слышу приближающиеся ко мне шаги. Как и прежде, я чую его запах. Чувствую его. Я всегда могла ощутить его присутствие. Мое сердце колотится, но я заставляю себя не оборачиваться к нему лицом. Я не готова. Он предал меня.

— Эй, парень, — говорит он, направляясь прямо к Мерфи, лежащему на траве.

Краем глаза вижу, как он садится на корточки около Мерфи и поглаживает пальцами его густую шерстку. Мерфи издает урчащий звук, когда Холт поглаживает то местечко за его ушком, его самую любимую точку.

— Предатель, — бормочу себе под нос, когда пес кладет свою голову на бедро Холта, проникаясь вниманием.

— Здесь красиво, — говорит Холт, повернувшись ко мне спиной.

Я понятия не имею, говорит ли он со мной, с Мерфи или сам с собой, но, в любом случае, я не отвечаю. Не стану отрицать, он действительно прав, но я не собираюсь ему этого говорить. Эта ферма, эта земля — самое красивое место на Земле. Это мой дом и всегда им будет.

После продолжительной паузы Холт встает и отряхивает джинсы. Даже одетый в повседневную одежду, Холт — само олицетворение модели с подиума. В поношенных джинсах и кремовом свитере Холт выглядит как модель «ДжиКью», но я сосредоточенно смотрю на реку. Он шаркает ногами по траве и подходит к камню, на котором я сижу.

Не могу находиться возле него. Я не готова. Слезаю с камня с другой стороны.

— Пойдем, Мерф. — Мерфи с трудом встает, его старые лапы дрожат, поэтому у него занимает несколько секунд, чтобы начать двигаться. — Давай же, мальчик, — подбадриваю я его, и он медленно и неуклюже подходит ко мне.

— Сейдж, — зовет меня Холт, стоя позади.

Я не отвечаю ему, но оборачиваюсь к нему лицом.

Его глаза печальны, а под ними образовались темные круги.

— Я здесь не для того, чтобы попытаться переубедить тебя. Я здесь не для того, чтобы вымаливать у тебя прощение, потому что знаю, что не достоин этого. Я лишь пришел, чтобы сказать, что сожалею. Мне так жаль. Знаю, что мои слова бессмысленны, потому что я соврал тебе. Но я говорил правду, когда сказал, что никогда не хотел делать тебе больно, Сейдж. — Он делает глубокий вздох и откидывает голову назад, устремляя взгляд в небо и засовывая руки в карманы.

Мои эмоции варьируются между гневом и болью.

— Это все? — Я отступаю от него еще дальше. Трудно быть к нему так близко, ведь как бы я ни хотела его ненавидеть, я все еще люблю его. И всегда буду. Но не покажу ему этого. Мое лицо остается лишенным каких-либо эмоций. — Потому что мне нужно вернуться в дом.

Он вздыхает и с грустью смотрит на меня.

— Знаешь, я нанял тебя, потому что хотел сделать что-то хорошее. Мой отец разрушил немало семей, Сейдж. Не только твою. Он обокрал бесчисленное количество семей, большинство из которых были его близкими друзьями, и избежал наказания. Он ушел безнаказанным, оставляя позади себя дорожку из разрушений, а я провел последние тринадцать лет, пытаясь откупиться от его грехов.

Холт прочищает горло.

— Он погубил нашу семью тоже, Сейдж. Моя мама осталась ни с чем. Она ничего и не хотела от этого брака. Она говорила, что всё, чем он обеспечивал нас, не было заработано им, и предположила, что все, что у нас было, он украл у других. — Холт повышает голос.

Гнев наполняет меня, и не знаю почему, но я становлюсь эмоциональной и ощущаю, как сжимается горло.

— Хочешь, чтобы я пожалела тебя, Холт? Потому что я вряд ли смогу отыскать в себе хоть частичку сострадания твоему роскошному воспитанию…

— Я хочу, чтобы ты меня выслушала, — кричит он на меня. — Я был в колледже, когда все это произошло. Я был унижен. Моего отца показывали по всем новостям, моя семья тонула в грязи, а люди называли меня вором. Мне было только девятнадцать. Я понятия не имел о том, что он творил.

Я с трудом сглатываю, качая головой в ответ на его слова.

— И все же, мне трудно посочувствовать тебе. Видишь там? — Я указываю на дуб на другом берегу. — Там похоронен мой отец. Его прах под этим деревом. Так что да, мне жаль, что твое эго пострадало, мне жаль, что твое имя окунули в грязь, но жизнь моего отца под тем деревом. Его лучший друг и наставник отобрал у него всё, что он заработал. Он предал его дружбу самым мерзким способом. Мой отец доверял Джонатану. — Мой голос ломается. — И он потерял всё, каждый цент. Мы снова переехали в Северную Дакоту в буквальном смысле лишь с вещами на нас. Это его и погубило, Холт. Он всегда хотел всего лишь обеспечивать семью, свое будущее, а твой отец украл у него всё, — Голос срывается, и я ощущаю, как накатывают слезы.

Ненавижу это чувство. Будто снова переживаю все то же самое. Зачем ему приспичило приходить сюда?

Я снова натягиваю маску безразличия на лицо.

— Так что прости, Холт. Мне не жаль тебя.

Он выглядит отчаявшимся.

— Я лишь хотел сделать все правильно. Хотел исправить его ошибки.

Проходит несколько секунд, прежде чем я спрашиваю:

— Как ты нашел меня? Почему не мог просто оставить мою семью в покое? Мы прошли через такой ад, что этого достаточно, чтобы хватило на всю жизнь.

Холт отворачивается от меня, устремляя свой взгляд на дерево возле нас.

— Я думал, что нанимал фермерскую девчонку из Северной Дакоты. Надеялся помочь ей достигнуть ее мечты… дать ей жизнь, какую хотел ее отец. Называй это раскаянием за то, во что мой отец втянул вашу семью. Но потом ты вошла в «Джексон-Гамильтон» и сотрясла мой мир, Сейдж. Ты была такой сексуальной, умной и острой на язык; в общем, совсем не такой, как я ожидал. Ты перевернула мой мир вверх тормашками. Я влюбился в тебя, это не было частью моего плана. — Он снова смотрит на меня, его голубые глаза наполнены болью.

Холт вытаскивает руки из карманов и проводит ладонями по своим волосам.

— Знаю, что должен был тебе рассказать, кто я на самом деле такой. Но я влюбился. И понимал, что если ты узнаешь, то просто сбежишь.

— И все же, ты продолжил держать от меня всё в секрете.

— Да, — признается он голосом, полным сожаления. — Я не говорил со своим отцом в течение тринадцати лет. Когда он зашел в мой кабинет, это был первый раз, когда я увидел его с того времени, как официально сменил свою фамилию на девичью фамилию матери. Я отрекся от него уже очень много лет назад. По правде говоря, я не думал, что когда-нибудь снова его увижу. Так было легче врать, потому что мысль о жизни без тебя сводила меня с ума.

— Что еще ты от меня скрываешь?

— Сейдж, не надо… — Холт делает несколько шагов вперед, но я выставляю ладонь перед собой, приказывая ему остановиться. Он засовывает руку в задний карман и вытаскивает конверт. Глядя на него, вздыхает и притягивает его мне.

— Что это? — Я скрещиваю руки на груди, не доверяя ему. Облака закрыли солнце, и послеполуденный воздух из прохладного превратился в практически морозный.

— Это твоя последняя зарплата и письмо с рекомендациями, — Его челюсть сжимается, а рука дрожит, когда он протягивает мне конверт.

— Письмо с рекомендациями? — спрашиваю я растерянно.

Он с трудом сглатывает; Холт выглядит печальным и разбитым.

— Я позвонил в «Компас Авиэйшн». Твоя работа ждет тебя там. У тебя есть способности, Сейдж. Не разрушай свою карьеру только потому, что ты зла на меня.

Все мое тело сотрясает дрожь, когда реальность ситуации обрушивается на меня. Он отпускает меня. Мое дыхание ускоряется, а сердце замирает в груди.

— Мне не нужно твое письмо с рекомендациями…

Он кивает.

— Ты права, не нужно. Твоя работа говорит сама за себя.

Я сердито смотрю на него.

— И мне не нужны твои деньги.

— Понимаю. Я предполагал, что ты так скажешь. — Он практически усмехается. — Для справки, Сейдж, я выстроил эту компанию с нуля со своим партнером. Весь привлеченный к делу капитал был совершенно законным. В моем бизнесе нет ничего от моего отца или любой мошеннической пирамиды.

Я понимающе киваю, но мои колени дрожат, а сердце болит в груди. Вот он, последний раз, когда я вижу Холта Гамильтона.

— Думаю, теперь тебе стоит уйти, — тихо говорю я, встречаясь с ним взглядом.

Смотрю в его кристально-голубые глаза в последний раз, когда он подходит ко мне. Я держу руки скрещенными на груди в качестве защитного барьера, не позволяя ему подойти ближе. Мерфи размахивает хвостом возле меня и поглядывает на Холта.

Он снова пытается отдать мне конверт, но я качаю головой. Наконец, он бросает его к моим ногам и с трудом сглатывает. Его губы слегка приоткрыты, будто он хочет сказать что-то, но затем передумывает. Мой взгляд опускается на его грудь, потому что я не могу выстоять под его пристальным взглядом. Твердые ладони обхватывают мои плечи. Я пытаюсь отстраниться, но он не позволяет мне. Словно признавая свое поражение, Холт ослабляет хватку, наклоняется и нежно целует меня в лоб.

— Прощай, Сейдж, — тихо говорит он, а затем делает движение, намереваясь уйти. — О, — произносит он, оборачиваясь. — Есть еще одна ложь, Сейдж. Так как я выкладываю все на чистоту, ты должна знать всю правду. — Холт делает паузу и поджимает губы. — Ты спрашивала, когда я влюбился в тебя…

Я вздрагиваю, когда он говорит, ожидая услышать его ответ.

— Я сказал тебе — в Нью-Йорке.

— Я помню.

— Я соврал. Я влюбился в тебя в ту минуту, когда ты пересекала бар «51» на шатких ногах, чтобы дойти до меня. Когда ты смотрела на меня так, словно никого другого на Земле не существует. А затем я еще больше влюбился, когда ощутил твои губы. Но, когда ты открыла мне свое сердце, я понял, что не смогу не любить тебя. Я слишком боялся признаться тебе в этом, потому что понимал, что правда всплывет, и я тебя потеряю. — Его голос ломается, но он сдерживает свои эмоции.

Из меня будто выбили весь воздух. Он полюбил меня первым. Сердце разрывается, и я проглатываю комок в горле. Он полюбил меня первым. Прикрываю глаза от его признания, неспособная больше смотреть ему в глаза.

— Прощай, Холт, — бормочу себе под нос, отворачиваясь от него, как только слезы начинают бежать по щекам.

Слышу, как он удаляется, и понимаю, что уже никогда не смогу снова собрать кусочки своего разбитого сердца воедино.

Единственный звук за сегодняшним ужином — лязганье вилок и ножей по тарелке. Никто не произносит ни слова, а я гоняю по тарелке картошку и стейк. Мама и дядя Брент переглядываются друг с другом, но затем я поднимаюсь из-за стола.

— Сейдж, — зовет Брент. — Присядь.

Чувствую себя словно провинившаяся, но его взгляд говорит мне о чем-то другом. Я уже видела этот взгляд. Он переживает какие-то трудности. Присаживаюсь обратно на стул и кладу руки на край деревянного стола.

— Завтра, — говорит он, отодвигая свою тарелку подальше и прочищая горло, — у меня назначен прием.

— Ладно? — Смотрю то на Брента, то на маму. Мамины глаза опущены, она теребит салфетку на своих коленях.

— Для Мерфи, — говорит он тихо, в его глазах застыла боль.

— Нет! — Я вскакиваю из-за стола. — Я еще не готова. Еще совсем не время.

— Пора, Сейдж, — спорит он. — Нечестно с ним так поступать и дальше. Он едва ходит. С твоего возвращения с реки он не может двигаться.

Бросаю взгляд на пушистую собачью подстилку в углу и на Мерфи, который наблюдает за нами. Его желтая шерстка стала почти белой.

— Он уже стар, — говорит Брент. — Лабрадоры обычно не живут так долго. Он прожил счастливую жизнь с нами, — Его голос нежный и печальный. — На прошлой неделе его состояние начало ухудшаться. Он практически не ест. С трудом встает и держится на лапах.

Нет. Нет, еще не время.

Я заливаюсь слезами, падая со стула на колени. Позволить Мерфи уйти будет значить отпустить последнее, что осталось у меня от отца. Я не могу так поступить.

— Сейдж. — Брент встает из-за стола. — Нам всем будет очень тяжко, — говорит он. — Но Мерфи…

— Я знаю, — отвечаю я сквозь слезы, а он садится рядом со мной на полу.

— Мы больше не можем подвергать его страданиям, Сейдж.

Я смотрю на Мерфи, большие карие глаза которого говорят, как он устал, и я понимаю, что Брент прав.

— Когда? — спрашиваю я.

— Ветеринар будет здесь в девять утра.

Я киваю, но не могу перестать плакать.

— Можешь отнести его наверх, чтобы он поспал в моей комнате сегодня?

Брент кладет свою ладонь на мое плечо и слегка сжимает.

— Как пожелаешь, Поросенок.

Мерфи проводит ночь в моей постели, скуля, пока я реву всю ночь напролет. Он пытается утешить меня, слизывая слезы с моего лица, а я просто обнимаю его, оплакивая. Для него не впервой слышать, как я плачу. Мерфи много ночей проводил в моей кровати, слизывая слезы, слушая мои разговоры и просто успокаивая меня, когда я просыпалась от своих кошмаров. У меня никогда не было друга лучше, чем он.

В наше последнее совместное утро мы наблюдаем за рассветом, и он выпускает долгий вздох. Будто знает, что наше время подходит к концу. Положив мордочку мне под подбородок, он, наконец, закрывает глаза, сладко засыпая. Его тихий храп подсказывает мне, что он смирился с ситуацией, поэтому мне тоже придется справляться.

Ветеринар обычно осматривает животных на конюшне, где они находятся постоянно, но я не ступала ногой в ту конюшню уже десять лет. И сегодня этого тоже не случится. Поэтому ветеринар тихо осматривает Мерфи на полу в гостиной, слушая биение его сердца и проверяя его глаза и десна. Мерфи не сопротивляется и даже не пытается двигаться. Доктор говорит, что пора, и подготавливает укол.

Я нехорошо справляюсь со смертью. Некоторые люди спокойно относятся к смерти и ко всему этому про «круговорот жизни», но не я. Смерть отбирает у нас тех, кого мы любим. Смерть оставляет за собой только боль и страдания.

Я целую Мерфи и говорю, как сильно его люблю, пока доктор вставляет иглу в вену, которая расположена на его правой лапке. Все мое тело сотрясает дрожь, но я держу его крепко, когда он совершает свой последний вдох. С протяжным выдохом Мерфи умирает.

После этого я держу его тельце еще добрых полчаса, цепляясь за то, что так не хочу отпускать: Мерфи и своего отца. Ветеринар уже давно ушел, а мама и Брент сидят на диване, наблюдая за мной. Я не плачу. Только обнимаю Мерфи и поглаживаю его грубую шерсть. Я поглаживаю его за ушком, как он всегда умолял меня сделать.

Внезапно чувствую, как стены будто сужаются вокруг меня. Мне нужен воздух. Брент замечает перемену во мне и быстро забирает Мерфи у меня из рук. Я быстро вскакиваю на ноги и выбегаю на улицу, пытаясь вдохнуть свежий воздух в легкие, только я не могу дышать. Хватаю ртом воздух и падаю на четвереньки на траву перед задней дверью. Вжимаю пальцы в упавшие на землю листья и закрываю глаза.

Желудок сжимается; я чувствую подступающую к горлу желчь. Пытаюсь сглотнуть ее, но у меня не получается, и вот я уже опустошаю содержимое своего желудка прямо на траву. Желудок продолжает спазмировать, будто пытается извергнуть все то, что еще осталось, но больше ничего нет. Он пуст, как и мое сердце.

— Эй, — слышу его голос, прежде чем ощущаю его самого. Я не отвечаю ему, просто потому что у меня нет на это сил. — Сейдж, — говорит он, пытаясь помочь мне сесть. Я выдергиваю свою руку из его хватки.

— Черт подери, можешь ты, наконец, уже уйти? — кричу на него, слезы струятся из глаз. — Я думала, ты ушел. — Зло смотрю на него прищуренными глазами.

— Брент остановил меня вчера и упомянул, что тебе, скорее всего, понадобится друг сегодня, поэтому он попросил меня задержаться здесь еще на денек.

Вытирая щеки рукавом рубашки, я сердито ворчу на него:

— Мы не друзья, Холт. Я ненавижу тебя. — Но чувствую себя еще паршивее, как только эти слова слетают с моего языка. Ненависть — такое поганое слово, а я так нерачительно его использовала.

Холт вздрагивает, но не отвечает.

Заставляю себя подняться с земли и начинаю идти по огромному двору по направлению к реке — моему любимому месту.

— И не ходи за мной, — бросаю через плечо.

Занимаю место на камне, где раньше ощущала себя словно на вершине мира. Теперь же чувствую, как весь мир рушится вокруг меня. Чувствую себя такой ничтожной на этом камне, ведь всё, что я любила, все, кому я верила, — это лишь часть моего прошлого.

Я часами сижу на камне и поглядываю на Брента на другом берегу реки, который выкапывает могилку для Мерфи под огромным дубом, где покоится мой отец. Как я и предполагала, Холт не послушал меня. Я услышала, как он подошел ко мне через десять минут после того, как я взобралась на камень. Он терпеливо сидел на траве за валуном, наблюдая за мной.

Я провела это время, размышляя, какой будет моя жизнь теперь, когда я вернулась домой в Северную Дакоту. Останусь ли здесь? И если нет, то куда поеду? Что буду делать? Я планирую созвониться с Эвелин и обещаю себе наконец-таки ответить на нескончаемые сообщения от Роуэна, Эмери, Зэя и Кинсли. Но большую часть времени я думаю о Холте.

Думаю о нашем первом поцелуе. О том, как в первый раз мы занялись любовью и обо всех последующих. Вспоминаю каждый раз, когда он касался меня. Невозможно забыть Холта Гамильтона.

— Я не ненавижу тебя, — тихо говорю я, прерывая часовое молчание. Он не отвечает, возможно, отплачивая мне той же монетой. Бросаю на него взгляд через плечо — он сидит на земле, положив руки на колени и опустив голову. — Я не должна была тебе этого говорить, прости.

Проходят минуты, и я возвращаю свое внимание на тот берег реки, где Брент кладет камень на свежую могилу.

— Имеешь полное право, — наконец, отвечает он.

— Но я не ненавижу. — Поворачиваюсь к нему лицом, и он поднимает голову, наши взгляды встречаются. Я громко вздыхаю от огорчения.

— Я буду бороться за тебя, Сейдж. Я не дам тебе так просто уйти. — Его голос слаб, может, даже немного робок. Это не тот уверенный в себе Холт, которого я знаю.

— Не за что бороться, — говорю я слабо.

— Ты не права, Сейдж, — не соглашается он, теперь его голос звучит строже. — Если только ты не настолько замкнулась в своем прошлом, что не позволишь себе открыться настоящему. Отпусти все и позволь мне просто любить тебя.

У него красные глаза, будто он плакал.

Мой ответ выходит жалким, но я все же произношу эти слова шепотом:

— Я не могу.

— Неправда. Ты самый сильный человек, которого я знаю. Ты можешь, Сейдж, просто не хочешь, — говорит он пылко.

Я обдумываю его слова и делаю все возможное, чтобы сдержать свой гнев, когда он вдруг встает и подходит ко мне.

— Ты любишь меня, Сейдж? — мое сердце замирает от его попытки получить ответы. Меня пробирает озноб, когда он спрашивает меня о таком. Потому что я люблю. И всегда буду.

— Ответь мне. Я бросаю тебе вызов. Ты любишь меня, Сейдж?

Я с трудом сглатываю и киваю.

— Да. Но я не уверена, что смогу простить тебя, а если я не могу тебя простить…

— Я понимаю, — прерывает он меня. — Я понимаю, Сейдж. — Его голос ломается. Холт тянется и берет мою руку, зажимая ее между своими ладонями. — Я люблю тебя. Всегда буду. Если бы мог все переиграть, я бы так и сделал. Но я не могу. Я ошибался и врал тебе. Поэтому всегда буду расплачиваться за все последствия этой лжи. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.

— Отпусти меня, — шепчу я, опуская взгляд на свои ноги. Не могу заставить себя взглянуть в его глаза.

— Хотел бы я, — мягко и тихо отвечает он. — Я дам тебе время, но никогда тебя не отпущу. — Холт отстраняется от меня, делая небольшие шаги назад. — Я люблю тебя, Сейдж Филлипс. — Это его последние слова, прежде чем он поворачивается и уходит. Он быстро шагает своими длинными ногами по высокой траве, пока не скрывается за холмом.

Я начинаю с трудом дышать, и громкий всхлип срывается с моих губ. Боль скручивает внутренности, и я падаю на колени, рыдая, вот уже второй раз за день. Плачу до тех пор, пока у меня не остается слез, пока не начинаю чувствовать тошноту и усталость. Чувства безысходности, отчаяния и боли становятся всепоглощающими, и кажется, что легче исчезнуть, чем справиться с ними.

Когда слезы, наконец, высыхают, я ложусь на траву и смотрю на серое небо, пока облака двигаются, а воздух становится прохладнее, остужая меня. Мне нравится ощущение боли, которое дает холод при окоченении конечностей. Физическая боль заменяет душевную.

Небо становится темнее, но я остаюсь прикованной к этому месту, лежа на твердой холодной земле. Глаза жжет от сухого воздуха и пролитых слез, поэтому, в некотором роде принимая поражение, я закрываю глаза и поддаюсь холоду.

— Господи Боже, Сейдж! — слышу голоса и крик, но лучше их игнорировать, ведь я так устала. Только когда меня поднимают и расталкивают, я начинаю понимать, что происходит.

— Как долго она там пробыла? — слышу мужской голос, знакомый, но я не могу разобрать, кому он принадлежит.

— Несколько часов, — говорит Брент, и я понимаю, что он несет меня. — Она замерзла, — кричит он. — Открой дверь.

Затем я оказываюсь внутри пикапа Брента. И тогда мое тело начинает неконтролируемо, почти болезненно дрожать.

— Держись, Поросенок, — говорит он, усаживаясь на водительское сидение. Он прижимает мобильник к уху. — Нашел ее. Она холодная, как ледышка. Я беспокоюсь. — Следует пауза. — Домой или в больницу? — Предполагаю, он говорит с моей мамой.

Автомобиль покачивается от езды по неровной земле, а фары освещают пожухлую траву. Спустя минуту или две мы с визгом останавливаемся, и мама выбегает из задней двери к нам, с такой силой распахивая дверь пикапа, что та едва остается на месте.

— Сейдж, что случилось? — спрашивает она, обхватывая мое лицо своими ладонями. — Ты можешь идти?

Я качаю головой, руки и ноги болят, когда пытаюсь пошевелить пальцами.

— Гипотермия, — говорит мама, печально поглядывая на Брента. — Нужно ехать в больницу.

— Нет, — каким-то чудом выговариваю я. — Давайте просто домой.

— Помоги мне занести ее, — просит мама, растирая мою ладонь между своими.

Брент вытаскивает меня из машины, и я начинаю чувствовать себя просто ужасно. Знаю, что сейчас я как балласт. Он аккуратно сажает меня на диван в гостиной, а мама закутывает меня в теплый плед. Она снимает мою обувь и осматривает мои ноги и пальцы.

— Брент, принеси термометр из аптечки в ванной и мой стетоскоп из комода. — Она выкрикивает приказы так, будто находится в больнице. — Сейдж, что ты там делала?

Я качаю головой и делаю глубокий вдох.

— Холт ушел.

Она поджимает губы.

— Он не хотел уходить.

— Я знаю, — отвечаю я.

— Ты оттолкнула его, верно? — На ее лице суровое выражение.

Я киваю и начинаю чересчур сильно дрожать, когда тепло от пледа, наконец, начинает согревать меня.

— Вот. — Брент дает градусник маме, и она включает его и кладет мне под язык.

— Мне нужно послушать твое сердцебиение и измерить пульс. — Она прижимает холодный стетоскоп под ворот моей футболки на оголенную часть груди. Пальцы кладет на мое запястье и посматривает на часы.

Когда термометр издает сигнал, Брент наклоняется и вынимает его изо рта. Тридцать пять и один.

Мама неудовлетворенно качает головой.

— Попробуем еще через пять минут. Если не поднимется, отвезем ее в больницу. — Поднявшись, она начинает ходить взад и вперед по комнате. Брент разжигает камин, а мама тем временем снова измеряет мне температуру, затем садится на край дивана и нежно поглаживает мою руку.

— Тридцать пять и четыре, — тихо произносит она с обеспокоенным выражением на лице.

— Я в порядке, — убеждаю ее я. — Просто нужно немного согреться.

Зубы стучат, но я выдавливаю небольшую улыбку. Мы все вместе сидим в гостиной в тишине, Брент и мама попеременно проверяют меня, пока где-то посреди ночи я не поддаюсь своей усталости.

— Доброе утро, Поросенок, — бормочет Брент, попивая кофе. Он медленно покачивается в кресле и потирает свои глаза. Я слышу лязг сковородок на кухне и чувствую аромат печенек и чего-то жареного.

— Ты всю ночь не спал? — спрашиваю я, вытягивая руки над головой, наконец, делая это без особой боли.

— Отключился ненадолго, — признается он.

— Извини.

Он медленно качает головой. Я сажусь и прижимаюсь спиной к подлокотнику дивана.

Брент ставит свой кофе, а затем говорит:

— Ты напугала нас.

— Знаю. — Я тут же ощущаю себя виноватой, задумавшись над тем, что Брент и мама, должно быть, чувствовали. То самое чувство, которое мы испытали десять лет назад. — Я не пыталась…

— Я знаю, — обрывает он меня. — Но это воспоминание всегда на задворках нашей памяти, Сейдж. — Ногой он заталкивает подножку для ног у кресла на место и тянется ко мне. — Послушай. Я знаю, что для тебя это были трудные дни.

— Дни? — бубню я.

— Дни, годы… какая разница, Сейдж. — Он поднимает руки и от беспокойства снова их опускает. — Мы понимаем. Правда. Нет легкого способа, чтобы говорить об этом, но нам всем больно. Майкл был для меня скорее братом, чем зятем. Нам всем было тяжело потерять его, но, Сейдж, мы не можем исправить то, что он сделал. Это был его выбор. Мы должны жить дальше. — Он проводит ладонью по своей щеке.

Я впитываю сказанные им слова, которые точь-в-точь похожи на слова Холта. Закрываю глаза, смахивая подступающие слезы, и киваю. Я едва ли не задыхаюсь.

— Я знаю.

Они оба правы. Мне нужно двигаться дальше, но отпустить —значит попрощаться с отцом, а я не уверена, что готова к этому.

— Тогда дай ему шанс, Сейдж. — Брент откидывается на спинку кресла. — Этот парень прилетел в Северную Дакоту, чтобы извиниться перед тобой.

— Ты бы простил его? — спрашиваю я, снова чувствуя нарастающие горечь и гнев.

Он долго и пристально изучает меня. Его губы приоткрываются, но затем снова закрываются. Он проводит ладонью по лицу, а затем, наконец, подбирает нужные слова.

— Никто не идеален, Сейдж. Я далек от этого. Знаю, тебе не понравится мой ответ, но да. Да, я бы простил его. Я бы дал ему еще один шанс, чтобы попытаться все исправить.

Я вздыхаю.

— А что, если я не хочу? — Потому что мне больно, потому что я зла… потому что мне страшно.

Обычно напряженное лицо Брента смягчается.

— Тогда ты упустишь лучшее, что с тобой когда-либо случалось.

Я с трудом сглатываю, раздумывая над его словами.

— Он так сильно тебе понравился? Достаточно, чтобы поверить ему?

Брент медленно качает головой.

— Достаточно, чтобы понять, что он сходит с ума по тебе и что он пытался сделать все правильно. Решать тебе, Сейдж.

«Решать мне», — думаю про себя, глубоко вдыхая.