Истоки первой мировой войны

Каждый из рассмотренных нами фактов, которые являлись возможными причинами первой мировой войны, кажется, способствовал принятию решений в последнем кризисе июля 1914 г. Личности, принимавшие те решения, были часто в большей степени, чем они сознавали, ограничены в своем выборе не только их собственной натурой, но и множеством решений, ранее принятых ими же или их предшественниками[403], К войне не привели предыдущие кризисы — в 1908, 1911 и 1913 гг., — но не удалось избежать ее в 1914 г. И каждый предыдущий кризис повлиял на решение 1914 г. Россия в 1913 г. не смогла оказать Сербии поддержку, которую та надеялась получить, чтобы отстоять положение на Адриатике, а в 1914 г. ее выбор был ограничен тем, что, не защитив Сербию снова, Россия потеряет доверие и влияние на Балканах. Австро-Венгрия считала, что если ей не удастся удержать сербов от завоевания значительной территории, даже если они и не достигнут желаемого положения, она должна сокрушить сербов теперь, чтобы ликвидировать внутреннюю угрозу для монархии, исходящую от южных славян. Германцы надеялись, что Австро-Венгрия — их единственный надежный союзник, которого нужно поддерживать всеми средствами, они также чувствовали, что обязаны сделать это в 1914 г. более решительно, чем в предыдущем кризисе. Эдвард Грей надеялся повторить успех посредничества, которое, как он полагал, предотвратило войну в 1912–1913 гг., и это обусловливало его дипломатию на ранней стадии кризиса 1914 г. Но когда стало ясно, что посредничество бессильно, британское правительство поняло, что оно потеряет свое международное влияние и положение, если останется в стороне от европейской войны. Оно также боялось, что союз с Россией мог нарушиться, после чего Британия окажется перед новой угрозой России на Среднем Востоке и в Индии.

Продолжавшееся международное напряжение создало ощущение, особенно в Германии, что поскольку война начнется рано или поздно, то необходимо выбрать удобный момент (пока не закончилась программа перевооружения России, пока французы не провели военную реорганизацию, а Британия и Россия не заключили эффективного морского соглашения) для нанесения упреждающего удара, чтобы защитить себя от окружающих вражеских держав. Возможно, германские лидеры думали о войне, как о единственном пути к достижению мирового господства, на которое они нацеливали свои стратегические планы.

В гонке вооружений участвовали все великие державы, она усиливала ощущение того, что война должна начаться и лучше раньше, чем позже. Это привело к серьезным финансовым затруднениям, все правительства, участвовавшие в ней, гем не менее были уверены, что ее невозможно остановить. Публично ее оправдывали как средство устрашения, которое послужит скорее миру, чем войне. Ни одно правительство не было напугано программами вооружения своих противников, но расширяло собственные производства вооружения. К 1914 г. Тирпиц, который рассчитывал, что германский флот станет настолько сильным, что ни одно британское правительство не отважится идти войной, столкнулся с фактом, что британцы отказались играть роль, отведенную им, и стали добиваться превосходства на море любой финансовой и политической ценой. Продолжавшееся международное напряжение и напряжение от гонки вооружений — все это создавало настроение, в котором война воспринималась почти как облегчение. Как написал в 1912 г. французский обозреватель: «…очень часто за последние два года мы слышали, как люди повторяли: «Лучше война, чем бесконечное ожидание ее», — в этом желании нет горечи, но есть скрытая надежда»[404]. «Il faut en finir» — лозунг, который был популярен в 1939 г., выражал то же, что многие люди чувствовали в 1914 г.

Предшествовавший международный кризис, рост вооружений и флота и настроение, которое они создавали, — все позволяло определить, что эта конкретная война не могла не разразиться в данный момент. Кризисы сами по себе были результатом долговременных явлений, которые начались по крайней мере за несколько десятилетий до 1914 г. Война 1870 г. обеспечила военное превосходство Германии в Европе и оставила Франции повод для недовольства от потери Эльзаса и Лотарингии и создала структуру, внутри которой в первые годы двадцатого столетия строились международные отношения. К этому добавилось и то, что империализм 1880-х и 1890-х годов создал в Британии и Германии новый язык, на котором обсуждались международные отношения, и новую разновидность национализма, отличную от того, который в начале девятнадцатого века воодушевлял движения за национальное единство и национальное самоопределение. А у тех людей, которые до сих пор целиком или частично жили под иностранным правлением, выработалось новое убеждение, что национальная независимость важнее всего, и это являлось постоянной угрозой существованию Габсбургской и Оттоманской империй и создавало нестабильность в международной системе.

Итак, у нас набирается длинный ряд возможных причин первой мировой войны, из которого можно выбирать объяснение, и выбор обусловлен нашими собственными политическими и психологическими интересами и убеждениями. Некоторые ученые нашли допущение такого многообразия индивидуальных объяснений невозможным и постарались распределить факторы в ситуации, предшествовавшей 1914 г., таким образом, чтобы измерить их относительную важность, определить баланс сил в объективные сроки и показать точно, какие обстоятельства привели к войне. Хотя такой неопозитивистский подход может оказаться бесполезным для историков, представляя им важные факты, которые они могли недооценивать, но обязательно имеет ограничения, когда подходит к определению важности того, что по своей природе не поддается измерению (например, состояние умов и то, что называется «моралью», даже если возможно решать — хотя ни в коем случае не определенно — точно измерить экономические и стратегические факторы, вызвавшие международную нестабильность[405].

Главные действующие лица в 1914 г. часто чувствовали, что они оказались жертвами объективных сил, которые им были не подвластны, или что они были частью некоего неизбежного исторического процесса. Бетман Гольвег, который, как мы видели, обнаружил в разгар кризиса, что es sei die Direktion verloren[406], за десять дней до того видел «рок, больше чем может вынести человеческое государство, нависший над Европой и над нашим народом»^[407]. Ллойд Джордж писал, что нации «скатываются с края кипящего котла войны»[408]. Такое чувство беспомощности человека перед неумолимым процессом истории давало облегчение от непреодолимого чувства личной ответственности, испытываемого некоторыми политиками. Но картина истории как великой реки или могучего ветра также могла заставить человека сознавать колоссальную важность действия в нужный момент, если он не «не опаздывал на автобус». Об этом образно сказал Бисмарк:

«Мировая история с ее великими событиями не проходит мимо, как железнодорожный состав, с постоянной скоростью. Нет, она идет вперед рывками, а затем с непреодолимой силой. Мы всегда должны знать, что мы видим Бога, идущего большими шагами через мировую историю, тогда прыгай и цепляйся за край его одеяния так, чтобы тебя перенесло вперед с ним настолько, сколько мы должны пройти»[409].

И Ленин подчеркивал, также употребляя сравнение с поездом, важность решительных действий в нужный момент. Он презирал тех, кто «мог бы узнать социалистическую революцию, если бы к ней привела история так же мирно, спокойно, гладко и аккуратно, как Германский экспресс подходит к станции»[410], вместо того, чтобы быть способным оценить возможности опередить историю. Похоже, что во время кризиса 1914 г. ни у одного из лидеров Европы не было чувства времени, как у Бисмарка и у Ленина, которое дало им возможность управлять событиями.

Даже не применяя метафоры, которые называют историю рекой, или штормом, или поездом, или лошадью, несущейся, закусив удила («история скачет галопом, как испуганная лошадь», — однажды заметил коммунист Карл Радек), мы все-таки испытываем необходимость представить наши объяснения причин начала войны 1914 г. в более широком охвате. Каждое из критических решений было принято в специфицических учреждениях и общественных структурах. Они (решения) были обусловлены длинным рядом правил поведения личностей и правительств и ценностей, основанных на культурных и политических традициях, а также на социальной и экономической структуре каждой страны. Проблема этих, бесконечно расширяющихся, кругов причинных связей в том, что попытка найти единое объяснение причины начала войны не даст результата, и мы растеряемся в бесконечном числе возможных причин, поскольку очень трудно определить, на какой остановиться, если только вас не смущает объяснение событий таких удаленных и неопределенных, что очень трудно достичь одинакового понимания того, почему именно эта война началась именно в этот определенный момент.

Привлекательность марксистской теории в том, что в ней объясняется очень широкий спектр явлений в определенный период при помощи сравнительно небольшого числа основных фактов. Важность марксизма для немарксистских историков очевидна: марксизм изменил коренным образом и необратимо саму природу вопросов, которые ставят историки. Но марксизм не всегда дает на них ответы. Когда, например, мы рассматриваем, какие экономические группы получали выгоду от войны, а какие терпели потери, нас поражает трудность определения точных причин, по которым эти группы обычно воздействовали на правительства, сложность и расхождения интересов внутри капиталистического мира, расхождения, которые никоим образом не переносились на разногласия между государствами. Хотя и было установлено, что война присуща природе капитализма, существует расхождение между этим положением и анализом особых решений, принятых определенными личностями в июле 1914 г. Роза Люксембург утверждает, что империализм изменяет весь спектр морали, так же как и экономические ценности общества, она обращает внимание на связи между империализмом, протекционизмом и милитаризмом, но оставляет много неясного в том, какие особенности имели империалистические общества вильгельмовской Германии и эдуардовской Англии и как это объясняет фактические решения 1914 г.

Одним из решений этой конкретной историографической дилеммы является отказ от попыток любых долгосрочных, широко отхватывающих объяснений с точки зрения общих социальных, экономических или интеллектуальных факторов. Некоторые историки, особенно в Англии, надеются выявить непосредственные краткосрочные действия политиков и непосредственные краткосрочные причины их. Чтобы найти еще что-либо, нужно постараться навязать модель событий, не имеющих доказательств. Но многие из нас настолько гегельянцы, а не марксисты, что мы не можем в наших объяснениях опираться на моральные качества общества, Zeifgeist (Дух времени), также как экономические интересы отдельных участников, как и представителей классов. Возможно, это означает подчиниться некоей двухъярусной истории. С одной стороны, широкие линии социального и экономического развития, демографических изменений или даже долгосрочные эффекты разницы в климате и другие аспекты окружающей среды. Некоторые из них можно проанализировать с точки зрения научных законов и таким образом создать основу для прогнозов на будущее. Событие такого сорта, как первая мировая война, является крошечным эпизодом, незначительным всплеском на графике. С другой стороны, существует мир, в котором решения отдельных лидеров могут влиять на жизнь и счастье миллионов и менять курс истории на десятилетия.

По этой причине вопрос о том, была ли война неизбежна, или, по крайней мере, эта конкретная война в конкретное время, не тот, на который можно ответить с точки зрения индивидуальной ответственности. Несмотря на все силы, работавшие на войну, и несмотря на доказательства, имеющиеся у нас, о желании вести войну у определенных групп европейцев, и особенно у германского руководства, и о внутреннем влиянии, которому они подвергались, мы чувствуем, что война, случись она на несколько лет позже, могла приобрести другую форму и иметь другой результат. Более того, изучение индивидуальных решений 1914 г. и ограничений, с которыми они принимались, показывает, что результаты получились не те, которых ожидали. Некоторые страны достигли целей, из-за которых они вступали в войну (Франция вернула себе Эльзас и Лотарингию, Британия покончила с угрозой германского флота, итальянцы вернули себе Трентино и Триест), но цена оказалась гораздо выше, чем кто-либо представлял в 1914 г. А те страны, у которых были более значительные цели (стремление Германии к мировому господству, желание России получить Константинополь, отчаянная попытка Австро-Венгрии сохранить в целостности свою дряхлую империю), потерпели поражение. Политики, которые полагали, что война объединит государства и покончит с угрозой революции, встретились с фактом, что война принесла то, что они намеревались предотвратить.

Говорят, что на молодых сотрудников британского министерства иностранных дел произвел впечатление афоризм: «Все действия имеют последствия: последствия непредсказуемы, поэтому не предпринимай никаких действий». Трагедия заключается в том, что снова и снова политики оказываются в ситуациях, в которых они вынуждены действовать, не обращая внимания на последствия и не будучи способными спокойно просчитать возможные результаты, все плюсы и минусы, которые принесет действие. (Никто не может быть уверен в том, что результаты будут более предсказуемы, если расчеты провести на компьютере.)

Каждое поколение старается решить проблему ответственности за первую мировую войну в свете не только своих собственных политических взглядов, но также исходя из изменчивости человеческой натуры и из причин человеческого поведения. В конце двадцатого столетия нам кажется легче постичь внешнюю политику, обусловленную внутренними делами и экономическими интересами, а не абстрактными концепциями равновесия сил, или желанием сохранить пристойное положение мировой державы, равно как соображениями о национальном престиже и величии. Совсем не обязательно, что люди в 1914 г. думали так же, как мы теперь. Хотя, без сомнения, правда и то, как подчеркивала много лет назад Эли Хейлеви, что: «Мудрость и глупость наших государственных деятелей — это почти отражение нашей собственной мудрости и глупости»[411], мудрость и глупость одного поколения не обязательно такая же, как у следующего. Чтобы понять людей 1914 г., нам нужно понять ценности 1914 г.,· и, исходя из этих ценностей, судить об их делах.