Истоки первой мировой войны

Система союзничества и старая дипломатия

Победа Пруссии над Францией в 1870 г. и создание Германской империи привели к изменению баланса сил в Европе и во всем мире. Германия к тому времени была не только сильнейшей военной державой на континенте, но и страной с широко развитой промышленностью. В 1880–1890 гг. методы ведения международных отношений и основная структура международных союзов в большей степени определялись Бисмарком и подчинялись интересам Германии. Имя Бисмарка связано с особым стилем дипломатии — это безнравственная и беспринципная «реальная политика». «Это осадок, оставленный Бисмарком, который до сих пор находится в чашке», — так Эдвард Грей писал в декабре 1906 г. и обвинял германскую дипломатию в «преднамеренных попытках посеять раздоры между странами, говоря одной стране гадости о другой»[82]. Это не честно, — возражал А. Дж. П. Тэйлор, — «Бисмарк был не хуже в этом отношении, чем другие государственные деятели девятнадцатого столетия, хотя бы Наполеон Третий»[83]. Но Бисмарк и современникам и последующим историкам казался великим мастером дипломатической интриги. Запугивая послов и министров иностранных дел других государств, блефуя, он таким образом заставлял их выполнять свою волю, порою совершая необдуманные поступки, такие, как в 1887 г., когда он зачитал российскому послу точный текст германского договора с Австрией с целью вынудить Россию согласиться повторно заключить договор с Германией, что обеспечивало нейтралитет России, в случае франко-германской войны, не требуя от Германии взамен никаких гарантий. Он, конечно, мог ожидать провала своих интриг: «Все, что я могу сказать — это обдумывайте лучше то, что делаете». Бисмарк заявил министру иностранных дел Австро-Венгрии во время переговоров о союзничестве между Германией и Австро-Венгрией в 1879 г.: «Я в последний раз призываю Вас оставить ваше противодействие. Примите мое предложение, или… или я приму ваши»[84]. Основным методом дипломатии Бисмарка было подчеркнутое притворство. Во всех международных переговорах и предприятиях он всегда исходил из национальных интересов и этим оправдывал отступления от международных обязательств. Бисмарк был уверен, что Австрия и Пруссия — государства слишком великие, чтобы быть связанными текстами договоров. Никакое соглашение не могло длиться бесконечно, и, как полагал Бисмарк, все переговоры должны содержать фразу rebus sic stantibus. Лорд Солсбери думал так же. В конце своей жизни он писал по вопросу нейтралитета Бельгии: «Наши обязательства по договору будут отвечать нашим национальным интересам и не будут стоять над ними»[85].

Союзнические договоры и другие международные соглашения держались в секрете и полностью публиковались только после войны. И даже те, которые были опубликованы, имели секретные статьи. Вновь подтвержденный договор Бисмарка с Россией (1887 г.) был заключен без ознакомления с текстом германского договора с Австро-Венгрией, и Бисмарк признался в его существовании только после вынужденной отставки, а его преемник Каприви ничего не прибавил нового. С деталями Тройственного союза между Германией, Австрией и Италией можно было частично познакомиться лишь в 1915 г., когда Италия объявила войну своим бывшим союзникам, но полностью этот документ не публиковался до 1920 г. Спекуляциями о тайных соглашениях и скрытых обязательствах были заполнены страницы прессы. Знаменитые журналисты — Валентин Чирол из «Таймс» или Теодор Вольф «Берлинер тагеблат», к примеру, и некоторые издатели находились в дружественных отношениях с членами правительства, и к их помощи часто прибегали для преднамеренных разоблачений, которые в свою очередь рождали дальнейшие спекуляции. «Дипломатия в интересах нации, — писал британский премьер-министр лорд Солсбери, — и теперь содержится в иностранных корреспонденциях, а также в депешах кабинета иностранных дел»[86].

Не только газетчики охотились за сенсационными разоблачениями, но и правительства рады были узнать секреты других министерств иностранных дел и ознакомиться с деталями военных планов. Министерство иностранных дел Франции еще во время Ришелье создало секретную службу, которая работала над расшифровкой дипломатических кодов других государств, а с 1880 г. постоянно этим занималась[87]. Германцы имели шпиона в российском посольстве в Лондоне в 1914 г. Он передавал информацию и, кажется, преувеличил важность военно-морских переговоров между британскими и российскими адмиралами в июне 1914 г., и эта информация упрочила мнение германцев о том, что их противники сжимают кольцо вокруг Германии и что разбить это окружение лучше раньше, чем позже. Секретность дипломатических соглашений, а также военных планов заставляла власти тратить деньги и энергию на развитие специальных служб.

Либералы и радикалы во всей Европе, и особенно в Британии, отрицали необходимость секретности в дипломатических делах, в то время как сами дипломаты полагали, что их профессия сопряжена с тайной, и дипломатом может быть не любой, а только человек определенного склада. Как писал один из младших сотрудников британского Министерства иностранных дел в 1914 г.:

«Я думаю, ваша служба отбора будет в основном отбирать тот тип людей, которые подходят к международной карьере — называемой дипломатия. Все, говоря метафорически, разговаривают на одном языке, у них у всех один образ мыслей и более или менее одинаковые точки зрения, и если кто-либо, говорящий на другом языке, войдет туда, я думаю, вся дипломатическая служба отнесется к нему с презрением»[88].

Если бы международные отношения были более успешно налажены или международное напряжение было меньше, если бы подробности дипломатических переговоров стали известны общественности и прекратился контроль парламента, то нет сомнения, практика «старой дипломатии» показала бы, что за любыми международными переговорами всегда стоит больше, чем можно заметить.

Договоры о союзничестве часто велись в атмосфере недоверия. Почему они считались важными, какое воздействие они оказывали на политику участвовавших государств? В каком случае можно сказать, что существование системы союзничества способствовало началу войны 1914 г.? Современники считали, что система союзничества обеспечивает баланс сил. Это фраза, которая стала общепринятой в дипломатическом языке с восемнадцатого века, могла быть понята двояко — как объективная оценка современной военной и экономической мощи государств или как субъективная оценка государственными деятелями того, в чем заключались национальные интересы их стран. Эта мысль была выражена сэром Айером Кроу от имени британского министерства иностранных дел в известном меморандуме 1907 г.: «Единственный контроль за злоупотреблением политическим руководством всегда заключался в противостоянии одинаково сильных соперников, или в комбинации нескольких стран, составляющих союз обороны. Равновесие, создаваемое такими группировками сил, известно под названием баланс сил»[89]. Бисмарк, чья дипломатия после объединения Германии благодаря установлению баланса сил в пользу Германии, сказал об этом кратко и с присущим ему реализмом: «Вся политика сводится к формуле: старайтесь оставаться втроем столько, сколько миром правит неустойчивый баланс пяти великих держав»[90]. Многие государственные деятели и дипломаты полагали, что установление баланса сил само по себе предотвращает войну, сдерживая агрессора, то ли непосредственно, то ли создавая механизм, при помощи которого, как сам Бисмарк считал, одно государство может контролировать союзников и не дать им нарушать баланс. Этот вопрос рассматривался в передовой статье «Таймс» за апрель 1914 г.:

«Разделение великих держав на два сбалансированных лагеря с внутренними отношениями между членами каждого лагеря, которые не запрещают любому члену состоять в дружественных отношениях с одним или несколькими членами другого лагеря — в этом двойной контроль за ростом амбиций или всплеском ненависти. Все монархии и государственные деятели осознают, что война одной группы государств против другой группы станет невероятным бедствием. Сознание этого дает ответственность, которая сдерживает и ограничивает самоуверенность и опрометчивость. Но они знают также, чтобы обеспечить поддержку других членов в своей группировке и заставить их делить ответственность и риск конфликта, любое государство или государства, которые решатся применить оружие, должны сначала убедить других членов, что ссора необходима и оправдана. Они больше не свободны решать свою судьбу, отвечать только за себя»[91].

Эта система разрушилась в 1914 г., когда стало ясно, что баланс сил не был-регулятором международной системы, и что раздел Европы на враждующие союзнические системы не будет работать так благотворно, как надеялся редактор «Таймс». Два договора о союзах, которые были очень важны в июльском кризисе 1914 г., — это германо-австрийский союз, подписанный в 1879 г., и франко-российский союз 1893 г. Италия вошла в союз с Германией и Австрией в 1882 г. — известный как Тройственный союз, он был обновлен в 1912 г. Это были формальные союзы, но такими же важными были менее формальные соглашения между Британией и Францией в 1904 г. и Британией и Россией в 1907 г. Если мы посмотрим на обстоятельства, при которых велись переговоры о заключении этих соглашений, и ситуации, которые они рассчитывали создать, мы увидим, как менялась их сущность. В то же время факт их существования вынуждал другие страны строить их на выравнивание с теми, кто мог оказаться противником в войне. Таким образом, и политические и военные планы были подчинены существованию союзнической системы, которая усилила разделение государств.

К 1914 г. усилилось значение германо-австрийского союза, заключенного Бисмарком в 1879 г. Поскольку Россия еще не забыла об унижении, нанесенном ей государствами на конгрессе в Берлине в 1878 г., Бисмарк полагал, что союз с Австро-Венгрией будет сдерживать Россию от любых действий против Германии, и таким образом рано или поздно вынудит Россию изменить отношения с Германией, как на самом деле и произошло в 1881 и 1887 гг. Но Бисмарк также всегда считал, что союз — это средство укрепления политики Австрии на Балканах, и, если не считать ситуации, когда Германия была вовлечена Австрией в войну с Россией, союз укреплял интересы Австро-Венгрии в Юго-Восточной Европе. Союз был, в понимании Бисмарка, элементом стабильности в Европе, поскольку он заставил Россию улучшить отношения с Германией, а также обеспечил Германии контроль над австрийской политикой по отношению к ее соседям-славянам.

Для Австро-Венгрии и Германии союз означал дополнительную гарантию стабильности в империи. По крайней мере с 1815 г. выживание Габсбургской монархии зависело в большей степени от убеждения других великих держав в том, что Австрия — существенная составляющая в европейском балансе сил. При этом они не могли позволить исчезнуть хотя бы одному элементу. Граждане Австрии, говорящие на немецком языке, испытывали чувство облегчения, что союз означал конец разделению между Пруссией и Австрией, происшедшему в результате войны в 1866 г. Сроки договора возобновлялись и вызывали эмоциональный подъем от сознания, что Германия и Австрия теперь были связаны судьбой, а Schicksalgemeinschaft. Союз отвечал дипломатическим интересам и приносил моральное удовлетворение многим людям в обеих странах. Общество, или по крайней мере пресса, моментально откликались на дипломатические шаги, так как тому, что касалось договоров, сразу придавалось большее значение, чем они имели. Само существование союза было более важно, чем его конкретные сроки, точные детали которого хранились в секрете. Главной частью германоавстрийского союза было соглашение о том, что если одна из стран подвергнется нападению России, другая должна ее поддержать всеми силами. Во времена Бисмарка и Германия, и Австрия полагались на союз как на путь к стабильности. Бисмарк определил сроки, в которые, он надеялся в 1887 г., российские послы подпишут договор с Германией, что послужит гарантией стабильности. Но ко времени, когда договор был вновь продлен в 1894 г., Бисмарк был уже не у власти, а международная обстановка изменилась коренным образом из-за подписания в августе 1892 г. военного соглашения между Францией и Россией, которое переросло в полный союз в течение года. Возобновление дружественных отношений между Францией и Россией, несмотря на различие их политических систем, создало новый баланс сил. Во время франко-прусской войны Карл Маркс писал: «Поскольку Эльзас и Лотарингия захвачены, Франция через какое-то время будет воевать с Германией в союзе с Россией»[92]. Захват Германией двух французских областей означал, что долгое время между Германией и Францией не наступит примирение, и хотя на какое-то время французское правительство и народ забыли о потерянных областях, но осталась надежда вернуть их, и всегда нужно было ожидать того, что в любой европейской войне Франция выступит против Германии.

Выгоды союза с Францией для России казались ясными: это позволяло России действовать в Юго-Восточной Европе более свободно. Столкнувшись с возможностью войны на два фронта, Германия вряд ли стала бы поддерживать Австро-Венгрию в конфликте с Россией, Австрия не могла бы сдерживать российские действия. Существовала надежда, что союз обеспечит безопасность России в Европе, а царское правительство рассчитывало на многочисленные операции по установлению контроля в Тихом океане через Сибирь (в 1891 г. было принято решение о строительстве Транссибирской магистрали). Но независимо от этих стратегических и дипломатических интересов между Россией и Францией с 1887 г. развивались тесные финансовые связи, что придавало франко-российскому союзу более твердую основу, чем большинство дипломатических связей этого периода. Российское правительство нуждалось в иностранном капитале, не только для вложения в развивающуюся промышленность и растущую транспортную систему, но и для того, чтобы провести конверсию своего основного капитала с целью рационализации и экономии. Французские банкиры были заинтересованы в расширении своего влияния на российском денежном рынке, и действующие компании продали российские облигации во Франции, на что французский средний класс откликнулся с энтузиазмом, хотя французское правительство не надеялось и не рассчитывало, что эти вложения явятся существенной поддержкой военного и дипломатического союза. Интерес к России, который вырос после этих продаж, помог проложить путь в Россию французскому флоту в 1891 г., а российскому флоту — в Тулон в 1893 г. Бисмарк также внес свой вклад в развитие этих отношений. Он никогда не придавал большого политического значения международным связям, и в ноябре 1887 г. запретил продажу российских ценных бумаг на Берлинской валютной бирже. Бисмарк был раздражен тем, что российское правительство учредило налог на иностранных владельцев недвижимости в России, так как это больно задело представителей германской аристократии, владевших недвижимостью по обе стороны границы между Россией и Пруссией. Со стороны Бисмарка было не дальновидно заставить Россию повернуться к Парижу в поисках капитала.

Больше всех стремились достичь соглашения военные лидеры Франции и России. Между ними произошло несколько встреч с 1870 г., и союз этот возник вначале как военный. Соглашение было достигнуто в 1892 г. и ратифицировано в течение зимы 1893–1894 гг. В нем говорилось: «Если Франция подвергнется нападению Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия все свои возможные силы использует для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция всеми силами атакует Германию…» К середине 1890-х годов было известно, что договор не имеет сроков действия. Двойственный союз Франции и России выглядел как противопоставление Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии. Последствиями этой конфронтации было то, что германский генерал Штаф сразу начал строить планы войны на два фронта, но в тот момент это казалось маловероятным. Россия была занята своей экспансией в Азию; Австрия пыталась погасить национальное недовольство внутри монархии; Франция была занята колониальной конкуренцией в Африке и Юго-Восточной Азии больше, чем вопросом возвращения Эльзас-Лотарингии; Германия искала пути укрепления своих позиций, как мировой державы, и в 1897 г. предприняла первые шаги по созданию большого флота. В течение 1890-х годов империалистическая деятельность и интересы всех государств, исключая Австрию, перегораживали все пути к тому, для чего были созданы Тройственный и Двойственный союзы. На Дальнем Востоке французы и русские готовились в 1895 г., объединившись с Германией, произвести раздел между Японией и Китаем. В 1901 г. французы были готовы послать контингент международных сил под командованием германского генерала на подавление китайского движения «боксеров», которые были недовольны привилегированным положением европейцев в Китае. Для Франции в Африке, а для России на Дальнем Востоке Британия казалась тогда большим соперником, чем Германия.

До конца 1890-х годов британское правительство отказывалось рассматривать любые формальные союзы с другими государствами. Оно игнорировало положение Бисмарка о более тесном сотрудничестве с его международной системой, ограничивая себя так называемыми Средиземноморскими соглашениями 1887 г. К 1900 г. Британия оказалась вовлеченной в войну против Республики буров в Южной Африке. Напряжение в колониях и сложность управления мировой империей начинали сказываться. Некоторые британские лидеры, а именно Чемберлен, министр колоний, считали, что Британия должна отказаться от политики изоляции.

«Все могущественные государства Европы вступили в союзы, — заявил в мае 1898 г. Чемберлен, — и поскольку мы держимся вне союзов, и все нам завидуют, и поскольку наши интересы рано или поздно вступят в противоречие с интересами всех, мы в один прекрасный момент получим противостояние объединенных великих держав, таких сильных, что даже самые горячие головы не смогут себе вообразить такое»[93].

Дискуссии о возможности британо-германского союза проводились в 1898 и 1901 гг., но безрезультатно. Британии была необходима дипломатическая поддержка против России на Дальнем Востоке, Германии — помощь Британии, или хотя бы благосклонный нейтралитет, в возможной войне в Европе. Лорд Солсбери, британский премьер-министр, в своем последнем крупном решении по внешней политике наложил запрет на эти обсуждения в мае 1901 г., сказав: «Это предложение ко вступлению Британии в Тройственный союз». И продолжил:

«Когда мы на практике ощутим эту опасность изоляции? Если бы мы были побеждены в революции — наше падение было бы не из-за нашей изоляции. У нас было много союзников, но они не спасли бы нас, если бы французский император мог пересечь Ла-Манш. Исключая времена его правления, мы никогда не были в опасности, и поэтому мы не можем судить, является ли изоляция, из-за которой мы теперь так всполошились, опасной для нас. Не умно принимать такие невероятные обязательства, чтобы защитить себя от опасности, в существование которой мы не имеем исторической причины верить»[94].

В то время британские политики собирались обсуждать, как избежать обязательств на континенте, они еще не понимали, что Британия все больше втягивалась в союзы с европейскими государствами. На Дальнем Востоке ее интересы обеспечивал союз с Японией, подписанный в январе 1902 г. Это был первый шаг Британии из изоляции, но казалось, он не имел никакого значения для политиков Европы и был ограничен Дальним Востоком. Англо-французский договор в апреле 1904 г.[95] явился отправной точкой в британской политике. На протяжении 1890-х годов Британия и Франция враждовали из-за колониальных владений в Западной Африке, на Верхнем Ниле и в Сиаме. В 1898 г. — кризис на Верхнем Ниле, где подразделения французской армии столкнулись с британскими войсками, которые только что вновь установили контроль над Суданом. После этого пошли разговоры о войне между двумя странами, а британский флот был послан в Средиземное море. Теофиль Делькассе, новый министр иностранных дел Франции и архитектор французской внешней политики до 1905 г., понимал, что в условиях, когда союзник Франции Россия не могла помочь ей против Британии в Африке, а в самой Франции разгорелся кризис, вызванный делом Дрейфуса, нужно было избегать прямой конфронтации с Британией. Делькассе понял, что сотрудничество с Британией в Африке могло бы принести выгоду Франции. Франция надеялась расширить свои владения в Северной Африке, установив контроль над Марокко, в то время как Британия, оккупировавшая Египет в 1882 г., намеревалась провести финансовую реформу в Египте. Для этого шага одобрение Франции было необходимо, поскольку Франция занимала ключевые позиции в международной комиссии, осуществлявшей надзор за финансовыми делами Египта.

Британо-французское соглашение 1904 г. укрепляло французское влияние в Марокко и упрочивало положение Британии в Египте. Было также подписано соглашение о Сиаме как независимом буферном государстве между французским Индокитаем и британскими владениями в Бирме. Небольшие территориальные уступки были сделаны в Африке, и было решено прекратить управление Канадой, которое продолжалось почти 200 лет.

К 1904 г. британское правительство начало понимать, что строительство большого германского флота создаст угрозу Британии как мировой державе. Всего несколько лет назад казалось, что Британия и Германия не имею/ серьезных разногласий и что формальный союз между ними мог быть предметом дискуссии. Но к 1904 г. многие в Англии поняли, что Германия становится серьезным противником. В марте 1903 г. адмиралтейство решило построить флот в Северном море и базу Росит на восточном побережье Шотландии. Таким образом, хотя соглашение с Францией строго направлено на урегулирование колониальных разногласий, старых и новых, изменившееся положение и политика Германии занимали очень мало внимания французских и британских государственных деятелей, проводивших переговоры. Хотя Делькассе в минуту раздражения после выдворения Франции из Фасоды хотел искать помощи у Германии против Британии в Африке, но к 1903 г. понял, что соглашение с Британией будет способствовать укреплению французских интересов в Марокко и улучшению отношений с Германией. Основную роль здесь сыграло то, что во время войны в Южной Африке во французских коммерческих кругах и в прессе возникло враждебное отношение к Британии, а теперь эти круги начали приветствовать идею улучшения отношений между двумя государствами. Успешные визиты короля Эдуарда VII в Париж в мае 1903 г. и президента Лубе в июле того же года стали символом новых отношений между двумя государствами. Германское правительство приложило немалые усилия в деле становления союза, Антанты, хотя формально союз так и не был создан. Германские дипломаты с 1890-х годов считали, что колониальное соперничество между Британией и Францией, Британией и Россией было настолько глубоким, что рано или поздно эти страны будут искать союза с Германией на германских условиях. По этой причине германский министр иностранных дел не очень огорчался из-за неудачных переговоров о создании союза в 1898 и 1901 гг. Германия верила, что время на ее стороне. Эту уверенность немного поколебало заключение соглашения между Британией и Францией. Германский министр иностранных дел все равно полагал, что англо-французские разногласия непреодолимы и любое их сближение было поверхностным и пустым и легко могло быть разрушено. Между 1904 и 1906 гг. германцы пытались показать несостоятельность Антанты. Действительно, сразу обнаружилось, что союз Франции и России мог войти в конфликт с ее новым другом, Британией.

За несколько недель до подписания договора об. образовании Антанты на Дальнем Востоке вспыхнула война между Японией и Россией. Российский флот, следовавший из Балтики на Дальний Восток, обстрелял и потопил в Северном море несколько британских рыболовных судов, приняв их за японские субмарины. На Британских островах — разгорелись анти-российские настроения, и германское правительство предложило России создать континентальный союз против Англии, надеясь, что к нему примкнет и Франция. Но Делькассе использовал все свое дипломатическое искусство и уговорил русских провести расследование и выплатить компенсацию британскому правительству. Марокко, которому в англофранцузском соглашении уделялось особое место, также было использовано для испытания прочности Антанты. В марте 1905 г. кайзер совершал круиз по Средиземному морю, и министр иностранных дел уговорил его посетить Танжер. Пренебрегая интересами Франции, кайзер назвал Марокко суверенным государством и сказал, что Германия настаивает на предоставлении ей равных прав для торговли там. Результатом этого был острый кризис в отношениях между Францией и Германией, продолжавшийся около 20 лет. Британия и Франция стали более серьезно думать о соглашении предыдущего года. До сих пор неизвестно, о чем говорили весной 1905 г. лорд Лансдаун, министр иностранных дел Британии, и Поль Камбон, посол Франции в Лондоне, а также Делькассе и Фрэнсис Берти, британский посол в Париже. Делькассе дал понять коллегам по французскому кабинету, что Британия предложила наступательный и оборонительный союз, а сами британцы полагали, что они лишь хотели обсудить шаги против германской угрозы. Делькассе надеялся убедить своих коллег в необходимости жесткой линии в отношениях с Германией, намекая на возможность союза с Британией. Но не имел успеха, так как Ревьер, премьер-министр, боялся, что Франция может поссориться с Германией. Между тем Британия пыталась убедить всех, что Германия не захватывала военную базу на Атлантическом побережье Марокко (что было признаком начала нового, морского, соперничества между Англией и Германией). Делькассе оказался без поддержки в кабинете и был вынужден уйти в отставку.

После этого политика Франции не слишком изменилась. Кризис удалось преодолеть на международной конференции, проходившей в испанском порту Алгецирас в январе 1906 г. Причиной кризиса в Марокко были первые переговоры военного руководства британской и французской армий. В главе 4 будет рассказано об участниках военных действий. Здесь необходимо отметить, что пока подписывалось соглашение в течение 2 лет от апреля 1904 г. были составлены планы военных действий против Германии. Так что, хотя британское правительство протестовало против того, что военные переговоры велись неофициально и не предусматривали никаких гарантий, все-таки некоторые моральные обязательства были приняты, и Антанта, первоначально учрежденная для урегулирования колониальных противоречий, стала более сплоченным союзом. И когда в декабре 1905 г. на смену консервативному правительству пришли либералы, сэр Эдвард Грей, новый министр иностранных дел, заявил, что изменения в правительстве не повлекут за собой изменений во внешней политике. Он также сказал, что в соглашении с Францией был и моральный аспект. В феврале 1906 г. он писал:

«В случае войны между Францией и Германией для нас будет очень трудно не вступить в нее. Антанта и до сих пор является постоянной и выразительной демонстрацией привязанности (официальных, морских, политических, коммерческих кругов и прессы) и создала у Франции уверенность в том, что мы поддержим их в войне.

Если эти надежды не оправдаются, Франция никогда не простит нам этого. И всегда будет чувство у всех, что мы поступили плохо и оставили Францию в тяжелом положении. С другой стороны, перспектива европейской войны и наше вступление в нее ужасно»[96].

В то же время он разрешил продолжать неофициальные переговоры военного министерства с французским военным атташе.

Кризис в Марокко кончился после конференции в Алгецирас, и хотя влияние Франции в Марокко упрочилось, а Германия потерпела дипломатическое поражение, обе стороны могли сотрудничать в различных экономических предприятиях в течение следующих нескольких лет, пока в 1911 г. их соперничество в Марокко не привело к следующему острому кризису. Но укрепление англо-французской Антанты продолжалось, хотя не так быстро, как некоторые французские лидеры хотели бы.

В 1907 г. разделение Европы на два лагеря повлекло за собой следующие события: 31 августа 1907 г. британское и российское правительства подписали соглашение, которое урегулировало разногласия между ними на границах двух империй — практически в Персии, Афганистане и Тибете. Более чем через 10 лет в британском министерстве иностранных дел появились люди, которые верили, что будет возможно достичь соглашения, основанного на совместном признании сфер влияния, и что это будет предпочтительней, чем риск многочисленных конфронтаций, которые разрастаются из мелких инцидентов. В 1903 г. было проведено несколько обсуждений, но начавшаяся война на Дальнем Востоке помешала их прогрессу. Потерпев поражение от Японии, российское правительство решило улучшить отношения с Англией. Извольский, новый министр иностранных дел России, надеялся получить поддержку Британии в вопросе о закрытии выхода из Черного моря во время войны. Для Британии соглашение основывалось на более ясной реализации, чем в 1904 г., так как Германия не являлась сиюминутной угрозой для британских интересов. «Антанта между Россией, Францией и нами, — писал Грей 20 февраля 1906 г., — будет абсолютно безопасна. Если возникнет необходимость осадить Германию, это можно будет сделать»[97]. Также было решено, что сейчас Германия представляет большую опасность для Британии, чем Россия. Соответственно, необходимо было тщательно изучить позиции Британии на Среднем Востоке и в Индии. Военное командование в Индии перестало требовать усиления армии, чтобы предотвратить угрозу России. Оно теперь осознало, что Германия стала главным противником Британии. Русские хотя и знали, что роль Британии будет решающей при любых попытках пересмотреть соглашения по Константинополю и проливам, но старались по возможности избежать противостояния с Германией, так как они до сих пор не оправились после поражения в войне с Японией. Союз с Британией оставался для России в основном средством укрепления ее власти в Азии, хотя фактически несогласия по Персии и Дальнему Востоку никогда полностью не исчезали. Соглашение также давало России надежду, что Британия поддержит ее стремления на Балканах. Меньше чем через год стало ясно, что удовлетворение этих стремлений неизбежно ведет к конфронтации с Германией.

В течение пятнадцати лет после ухода Бисмарка союз между Германией и Австро-Венгрией был, так сказать, пассивным фактором в международных отношениях, тем, что принималось за основу, но не приводило ни к каким действиям. Проблемы Юго-Восточной Европы и будущее Оттоманской империи оказались временно менее важными, чем колониальные разногласия государств вне Европы, в которых Австро-Венгрия не участвовала. В результате российское правительство сосредоточилось на своей экспансии на Дальнем Востоке. После 1905 г. ситуация изменилась. Марокканский кризис и конференция в Алгецирасе показали германцам, что их союз с Австрией был все, что отделяло их от полной политической изоляции, так как лишь Австрия на конференции поддержала Германию по марокканскому вопросу. Кайзер со свойственной ему бестактностью поблагодарил императора Франца Иосифа за его «великолепную службу вторым номером». Признание Австро-Венгрии как великой державы стало главным голом в ворота Германии в международной политике на дипломатическом уровне, поскольку Австрия была единственным надежным союзником Германии, и потому, что любой внутренний кризис в Австро-Венгрии мог иметь влияние на Германию. В 1906 г. в результате кризиса в отношениях Венгрии с остальными государствами монархии уже много говорилось о том, что грядет неминуемый распад империи. Германский канцлер писал своим представителям за границей, какая опасность грозит Германии, если немецко-говорящие австрийцы войдут в ее состав:

«Мы таким образом получим возрастание населения почти на 15 млн. католиков, и тогда протестанты окажутся в меньшинстве — соотношение сил между католиками и протестантами станет таким же, как во времена, когда это привело к Тридцатилетней войне, а это распад Германской империи… Встает вопрос, нужно ли Германскому рейху ввергать себя в такое ужасное состояние, если сегодня он находится в хорошем равновесии, является сильным и могущественным. В интересах сохранения могущественной Германии на этот вопрос надо ответить безусловно отрицательно»[98].

Заключение таково, что Австрийскую империю необходимо сохранить любой ценой.

В 1908 г. германо-австрийский союз стал более конкретным. Внутренний кризис Оттоманской империи привел к Младотурецкой революции, после чего опять встал вопрос о положении Турции в Европе. Министр иностранных дел Австро-Венгрии Аерен-таль решил, что появилась возможность аннексировать две провинции — Боснию и Герцеговину, которые Австрия оккупировала с 1878 г., но которые до сих пор формально находились в турецком владении. Аеренталь был уверен, что сильная внешняя политика была единственным решением проблем, вызванных ростом национального самосознания внутри монархии, и объединение двух провинций было бы ударом по стремлению сербов создать государство южных славян. Аеренталю также казалось, что смелая инициатива продемонстрирует, что Австрия не полностью зависит от ее союзника-Германии. В самом деле, кайзер был раздражен, узнав из газет об аннексии Боснии и Герцеговины. Нужно было на деле продемонстрировать, что Австрия зависит от Германии, а также показать, до какой степени она может проявлять свою инициативу внутри союза. Российский министр иностранных дел Извольский, который надеялся восстановить международные позиции России, пообещал Аеренталю с пониманием отнестись к действиям Австрии в ответ на поддержку российских требований пересмотреть договоры о закрытии Босфора и Дарданелл. Но Аеренталь объявил об аннексии раньше, чем Извольский смог продемонстрировать дипломатическую поддержку этому в других столицах Европы. Извольский был чрезвычайно возмущен и чувствовал, что Аеренталь лично его предал. Отношения между двумя империями стали очень натянутыми, начали даже поговаривать о войне. Последовала недвусмысленная декларация начальника германского генштаба Мольтке его австро-венгерскому коллеге Конраду фон Хетцендорфу: «Как только Россия объявит мобилизацию — Германия сразу сделает то же самое»[99]. Это произошло после того, как Германия потребовала от России, чтобы та приняла аннексию. Кайзер был готов заявить, что он стоит за своего союзника, австрийского императора, «во всеоружии»[100]. В большей степени это было запугиванием: ни австрийцы, ни русские ие были готовы ни в военном, ни в экономическом отношении вести войну. Было только стремление показать сущность и границы союзнической системы, тогда как Германия ясно заявила о своей поддержке Австрии, а Россия получила не особо ревностную поддержку своих интересов в Константинополе от Парижа и Лондона.

В годы, прошедшие между боснийским кризисом и началом первой мировой войны, некоторые события повлекли за собой усиление и возобновление союзнической системы в Европе. Перевороты в Турции позволили России надеяться на компенсацию за свое унижение на Дальнем Востоке получением выгод на Балканах. Углубилось убеждение австрийцев, что они должны применить силу против Сербии, чтобы предотвратить падение Габсбургской монархии. Британское правительство в создании германского флота видело угрозу своим колониальным интересам. Германия осознала, что она должна предпринять некоторые шаги во внешней политике, как для достижения внутренних целей, так и для того, чтобы доказать, что мировой баланс сил должен измениться в ее пользу. Франция надеялась, что она сможет использовать союз с Россией для того, чтобы снова вернуть Эльзас и Лотарингию, и в то же время продолжать контролировать Марокко без вмешательства Германии.

В апреле 1911 г. возросшее волнение внутри Марокко дало повод Франции послать войска в Фес и приготовиться к установлению протектората над страной. Германия видела в этом шаге шанс добиться у Франции некоторых уступок, если не в Марокко, то во Французском Конго. Германское правительство сознавало, что в случае победы в конфронтации с Францией, оно укрепит свои позиции на парламентских выборах в 1912 г. Германия послала военный корабль в Марокко, в порт Агадир, с требованием компенсации от Франции, что явилось нарушением договоренности в Алгецирасе в 1906 г. Но план Германии дал осечку. Он показал, что союз с Австрией не стоил ничего, поскольку интересы самой Австрии были под угрозой, и поэтому австрийское правительство отказалось даже от дипломатической поддержки. С другой стороны, британское правительство, несмотря на сопротивление некоторых членов кабинета, объявило о своей солидарности с Францией. В речи министра финансов Великобритании, Ллойд Джорджа, который до сих пор был настроен против каких-либо вступлений в континентальные соглашения, прозвучало предупреждение, предназначенное для любого, кто будет иметь дело с Германией:

«Если обстоятельства будут выше нас и мир можно будет сохранить только ценой отказа от великого и благодетельного положения Британии, добытого веками героизма и подвига, позволив попирать ее интересы… я подчеркиваю, что мир такой ценой будет унижением, невыносимым для такой страны, как наша»[101].

В апреле 1912 г. неформальное морское соглашение было заключено между Францией и Британией, по которому британский флот должен был отвечать за безопасность Английского пролива, а французский флот сконцентрировался в Средиземном море. Антанта стала после этого более похожа на союз.

Германские лидеры не были удивлены тем·, что Австро-Венгрия не поддержала их. За несколько месяцев до начала кризиса Бетман заметил кайзеру: «Если дело дойдет до войны, мы должны надеяться, что Австрия будет воевать так, как будто она нуждается в нашей помощи, а не мы воюем так, что будет зависеть от Австрии, останется ли она верным союзником»[102]. Но поддержка Франции Британией явилась неожиданностью: Германия считала виновной за свою неудачу в африканском рискованном предприятии Британию. Тем не менее британское правительство в течение следующих двух лет надеялось улучшить отношения с Германией и заключило соглашения по вопросам вне Европы. Кризис в Агадире показал, насколько глубокими стали теперь разногласия между двумя странами. И поэтому в министерстве иностранных дел все яснее понимали важность для Британии тесных связей с Францией. В противном случае — возникала опасность остаться с Германией один на один, что могло привести к крушению Британской империи.

Международное признание господства Франции в Марокко воодушевило Италию. 29 сентября она объявила войну Турции и послала армию, чтобы оккупировать турецкие провинции Ливию и Триполитанию. Через несколько недель последовало подписание договора между Сербией и Болгарией, направленного против Турции и нацеленного на завоевание Македонии и ее разделение между двумя странами. В мае 1912 г. Греция примкнула к этому союзу. Он стал называться «Балканская лига». Переговоры между Сербией и Болгарией активно поддерживала Россия. В Белграде и Софии усердно работали, чтобы уговорить сербов и болгар забыть о своих старых междоусобицах и объединить силы против Турции. Итак, в 1911 и 1912 гг. у великих держав возникли проблемы в отношениях с малыми государствами Балканского полуострова. Эти государства начали активно проявлять инициативу, и их невозможно было сразу и легко привлечь в союзы. Усложнились и отношения Италии с ее союзниками Германией и Австро-Венгрией.

Тройственный союз обновлялся три раза со времени своего первого подписания в 1882 г. В 1912 г. произошло очередное его обновление из-за войны Италии с Ливией. Некоторые члены итальянского правительства рассчитывали, что после успешного завершения войны Италия приобретет большой вес на переговорах. Другие опасались, что Австрия может потребовать компенсации на Балканах за то, что Италия получила в Северной Африке, поскольку договор это разрешал, «если установление статус-кво в регионах Балканского полуострова, или Оттоманского побережья, или на островах Адриатики и Эгейского моря станет невозможным»[103], и возникнут споры о том, что Ливия и Триполитания являются частью Оттоманского побережья. Германское и австрийское правительства были раздражены односторонними действиями Италии против Турции, а также тем, что они не были предупреждены о формальной аннексии Италией Ливии и Триполитании в ноябре 1911 г. и ее оккупации Додеканезских островов. Тем не менее к осени 1912 г. и началу войны между Балканской лигой и Турцией, все три государства-союзника видели необходимость в обновлении Тройственного союза, и он был формально подписан в декабре 1912 г.

Союз Италии с Германией и Австрией являлся не совсем обычным договором. Подписание его в 1882 г. давало недавно возникшему королевству статус и престиж великого государства, помогало получить некоторые компенсации за то, что Франция завладела Тунисом год назад. Королю Италии он давал шанс через объединение с Австрийской империей, старейшим католическим государством в Европе, улучшить отношения с папой римским и таким образом попасть на небеса после смерти. Для Бисмарка вступление в союз Италии с Германией и Австрией было еще одним шагом в его политике удерживания Франции в дипломатической изоляции, а Австрии союз давал возможность контролировать в Италии националистические враждебные отношения к Австрии, вызванные тем, что некоторое количество итальянцев проживало под австрийским правлением в бывших итальянских провинциях — Южный Тироль и Триест.

Для Италии Тройственный союз всегда был средством использования других государств в собственных интересах. К 1911 г. Италия не только захватила территории на севере Африки и в Восточном Средиземноморье, она проявляла живой интерес ко всему, что происходило на Балканах, и намеревалась установить там свое влияние. Тройственный союз никогда не был направлен против Британии, и это было заявлено во время первого подписания. Более того, хотя в тексте договора, обновленного в 1891 г., подчеркивалась его антифранцузская направленность, к началу века экономические и колониальные противоречия между Италией и Францией сгладились настолько, что в 1902 г. министр иностранных дел Италии заявил, что Италия останется нейтральной, если кто-либо нападет на Францию, а в следующем году был подписан торговый договор между двумя странами. Хотя обновление Тройственного союза в 1912 г. могло казаться достижением германской и австрийской дипломатии, но очень много неясности оставалось в том, каковы обязательства Италии в этом союзе. Конрад, глава австрийского генштаба, как известно, считал союз «бессмысленным фарсом» и «узы его он отбросил бы при первой возможности»[104].

Во время переговоров на Балканах в 1912–1913 гг. итальянские и австрийские интересы часто сталкивались, особенно при попытках установить влияние в только что образованном государстве Албания. Хотя само существование союза предполагало нелегкий компромисс, все три правительства продолжали вести себя так, будто союз являлся важным элементом в их стратегических планах. Для любого из государств признать, что союз потерял значение, означало бы признать крушение дипломатии и отказаться от дипломатического инструмента, который можно было бы еще использовать. Для Италии союз с Германией и Австро-Венгрией был бы не более чем дипломатическая уловка, помогавшая итальянскому правительству идти своим путем, в то время как для Германии и Австрии даже ненадежный и непредсказуемый союз казался предпочтительней, чем существование без него. Несмотря на некоторые меры военной кооперации, они никогда не рассматривались как подготовка к войне. Как написал недавний историк внешней политики Италии: «Тройственный союз оставался дипломатическим образованием, которое работало на мир, а не на войну»[105].

Продолжительный кризис на Балканах между 1911 и 1914 гг. показал и природу и границы союзнической системы и природу ограничений «старой дипломатии». Две Балканские войны — между Балканской лигой и Турцией, между Болгарией и Сербией, война Греции и Румынии против Турции — все это были локальные войны. Они не развились в европейскую войну, частично потому, что правительства были не готовы к ней, частично потому, что, желая найти решение, всегда возможно создать механизм его достижения. Сэр Эдвард Грей был способен проявить инициативу и организовать конференцию послов в Лондоне, на которой обсуждались границы нового государства Албания и безуспешные попытки Сербии захватить порт на Адриатике. Успех дипломатии Грея и уверенность, что он может повторить этот успех, — главный фактор в его политике в июле 1914 г. Германское же правительство было убеждено в отдаленной вероятности и даже неизбежности войны. При дворе и в армейских кругах велись разговоры о грядущих сражениях между германцами и славянами. В декабре 1912 г. кайзер дал распоряжение о пропагандистской кампании по подготовке общественного мнения к войне. Но кризис на Балканах, казалось, был не подходящим моментом для развертывания большой войны, хотя малые государства проявляли величайшую готовность воевать. «Это первый случай в истории Восточного вопроса, — писал французский дипломат, — когда малые государства принимали решения, настолько независимо от великих держав, что чувствовали себя в состоянии действовать без них и оставить их наедине с самими собой»[106]. А великие державы — и Россия, и Германия — не были готовы к войне. Русским было необходимо три-четыре года, чтобы завершить восстановление армии после поражения в войне с Японией. Германское адмиралтейство настаивало на том, что войну нельзя вести, пока не закончено расширение Кильского канала и не построена база для подводных лодок на острове Гельголанд.

С точки зрения канцлера и министра иностранных дел, существовала возможность того, что Британия останется нейтральной в войне, поскольку союз Британии с Францией и Россией так и не стал устойчивым. Бетман полагал, что если Россия начнет войну, то Британия в нее не вступит. В феврале 1912 г. была предпринята попытка во время визита в Берлин лорда-канцлера Холдейна достигнуть договоренности об ограничении морских вооружений, но переговоры ничем не увенчались. Переговоры о кооперации в строительстве железной дороги через Турцию в Багдад, о продаже португальских колоний в Африке, если к этому приведет финансовый кризис в Португалии, проходили в дружественной атмосфере до самого начала войны. Некоторые члены британского министерства иностранных дел стали подумывать, не окажется ли перевооруженная Россия более страшной угрозой, чем Германия. Бетман поверил, не без оснований, что англо-германское сближение реально, и что стоит избежать глобального кризиса, пока существует такая возможность. И французское правительство, и те в Британии, кто продолжал считать, что Германия представляет угрозу, были в недоумении от политики большого сближения с Германией, и выступали за тесные связи между Британией и Францией, а также за то, что сделать отношения более определенными. Сэр Айер Кроу писал в начале 1911 г.:

«Основной причиной такого курса было то, что Антанта не была союзом. Для отдаленных критических ситуаций ее нельзя рассматривать совсем как реальность. Так как Антанта не что иное как настроение, как направление генеральной политики, которое разделяется правительствами двух государств, но которое может перестать существовать с потерей смысла в ней»[107].

Французы увидели в улучшении отношений между Британией и Германией знак того, что союз Британии и Франции ненадежен. Австрия в конкретной ситуации на юго-востоке Европы в 1912–1913 гг. почувствовала, что ее союз с Германией не сможет дать ей той поддержки, на которую она рассчитывает. Кидерлен-Вехтер, министр иностранных дел Германии, заметил в октябре 1912 г., что пришло время подтвердить руководящую роль в союзе и предотвратить «переход лидерства в политике от Берлина к Вене, как ошибочно вообразил себе Аеренталь»[108]. Для Австрии это означало, что два государства могли рассчитывать на обычную помощь только в особом случае. Хотя Германия и оказала Австрии дипломатическую поддержку во время кризиса по некоторым вопросам, балканские конфликты не разрослись в войну в Европе, потому что Германия была не готова поддержать своего союзника в конфликте против Сербии. В то же время Россия, чья дипломатия не смогла остановить Вторую Балканскую войну, в которой сербы и болгары воевали друг против друга, была более обеспокоена грядущей опасностью из Константинополя, чем поддержкой Сербии. В этих условиях дипломатия Грея оказалась успешной, так как ни одно из великих государств не хотело войны. В конце девятнадцатого века в Европе царило согласие.

Балканский кризис показал, что формальные союзы не гарантировали поддержки и объединения во всех ситуациях. Постоянной проблемой двойственного союза оставалось то, что созданный для того, чтобы «справляться с непредвиденными обстоятельствами войны, он должен был удовлетворять интересы монархий и вести ежедневно дипломатию мира»[109]. Осенью 1913 г. стало ясно, что и франкороссийский союз также не давал гарантии общей поддержки России Францией. В октябре 1913 г. Германия по просьбе турецкого правительства послала военную миссию во главе с генералом Лиманом фон Зандерсом для модернизации армии Турции после ее поражения от Балканской лиги, и Зандере был назначен командующим войсками в Константинополе. Россия сразу выразила протест, подчеркивая, что посылка миссии явилась открыто враждебным действием, и обратилась к Франции и Британии за дипломатической поддержкой против Германии. Британия, которая уже послала своего адмирала в Константинополь командовать оттоманским флотом, не имела желания оказывать давление и склоняла Германию и Россию к компромиссу.

Франция оказалась в еще более затруднительном положении. Пуанкаре во время Балканского кризиса вновь подтвердил лояльность Франции к союзу с Россией и надеялся как президент республики оказывать более жесткий контроль над внешней политикой, чем его предшественники. Он намеревался в своей политике в основном опираться на союз с Россией, исходя из концепции: если между Россией и Германией начнется война, у Франции появится возможность вернуть области Эльзас и Лотарингию. В то же время он проявлял интерес к Балканам сильнее, чем другие политики, и рассчитывал расширять там экономическое влияние Франции. Он заявил Извольскому (хотя позже отрицал это) сразу перед началом первой мировой войны: «Если конфликт с Австрией приведет к тому, что Германия вмешается, Франция выполнит свои обещания»[110]. Франция, даже если не будет атакована Германией, в войну вступит на стороне России. Во время истории с миссией Зандерса французское правительство вело себя очень осторожно, хотя и вновь подтвердив приверженность союзу и намерение поддержать Россию в ее требованиях компенсации от Турции, фактически поставило свои действия в зависимость от поведения Британии. К этому времени Франция и Британия обеспокоились, что они не знали, каковы на самом деле намерения России, и как далеко собиралась идти Россия в своих претензиях к Константинополю, и поэтому неохотно поддерживали ее. Еще раз великие державы решили, что в этой ситуации не следует начинать войну. Даже российские министры разделяли это мнение.

К началу 1914 г. союзническая система в Европе находилась в беспорядке. Австрия и Россия чувствовали, что в недавнем кризисе на Балканах и соответственно в Константинополе не получили дипломатической поддержки от своих союзников, на которую они имели право рассчитывать. Положение Италии оставалось неопределенным. Вспомогательный союз между Германией, Австро-Венгрией и Румынией, впервые подписанный в 1883 г. и обновленный в 1913 г., вряд ли досуществовал бы до следующего продления из-за неоднократных жалоб на притеснения румын в венгерской провинции Трансильвания. Как и Италия, Румыния вступила в войну на стороне, противоположной своим союзникам. Британия была озабочена истинной причиной участия Франции в Антанте, которая оставалась неясной до начала августа 1914 г. Тем не менее существование системы союзов и неформальной Антанты создавало структуру, внутри которой действовала предвоенная дипломатия. Возросла вероятность того, что правительства начали соотносить свою внешнюю политику и военные планы с планами большинства стран Европы. И даже когда союзники не оказывали сразу дипломатическую поддержку, которой ожидали правительства, участники всегда надеялись, что союзники в следующий раз будут действовать более эффективно. Разочарования из-за отношения Франции к миссии Лимана фон Зандерса и по поводу британской прохладной поддержки заставили Россию попытаться упрочить союз с Францией и укрепить соглашения с Британией. Например, состоялись переговоры о взаимодействии между двумя адмиралтействами. Германия сознавала, что Австро-Венгрия была ее единственной надежной спутницей и что она должна поддержать ее любой ценой в любой ее политике, к которой придется прибегнуть австрийцам для сохранения Габсбургской монархии. Это было главной мотивацией решений Германии в июле 1914 г.

Каждая великая держава старалась установить отношения с малыми государствами. Поскольку Балканские государства показали свою способность проявлять инициативу, великие державы пытались привлечь их в свою систему союзов. Великая держава могла до некоторой степени ориентировать свою политику на нужды малого государства в обмен на дружественные отношения и держать его в своей дипломатической системе. Российское правительство помнило в июле 1914 г., что оно не поддержало Сербию в предыдущем году, хотя сербы на это надеялись. И если Россия опять не поддержит сербов, это приведет к падению престижа России на Балканах. Для правительств Европы, разделенных на два враждебных лагеря, перетягивание малых государств на свою сторону имело большое значение, и эти малые государства на какое-то время стали главными объектами дипломатии.

Существование системы союзов позволило делать предположения о том, какой будет война, если она разразится, и кто будет друзьями, а кто врагами. Эти ожидания привели к стратегическому планированию, генеральные штабы принимали решения о военных акциях в случае угрозы войны. Во время кризиса свобода действий гражданских министров была гораздо более ограниченной, чем они сами сознавали. Что до множества дипломатов, казавшихся до того участниками ритуала величественного и таинственного, который могли совершать только они, теперь это превратилось во что-то совсем другое и сменилось штабным языком дирижеров войны. Как бы ни глубоко верили министры иностранных дел и дипломаты, что они вершили внешнюю политику и что внешняя политика занимала важное место во всех государственных делах, но существовало много других сил в двадцатом веке в европейском обществе, которые ограничивали их действия, направляя их поступки и формируя общественное мнение.