История испанской инквизиции

Глава десятая Разнообразная деятельность инквизиции

Не стоит, однако, думать, что испанская инквизиция преследовала прежде всего маранов, морисков и лютеран; она в равной степени уделяла внимание всем, кто посягал на чистоту католической веры, и поэтому, конечно, не могла пройти мимо мистиков.

Мистики учили, что созерцанием, умственными молитвами и путем отвлечения от всего материального человек может возвыситься до непосредственного соединения с Богом и получить от Него прямые наставления в своем существовании. Это, по их мнению, освобождало его от соблюдения предписаний церкви. Ведь душу его и без того озарял свет, исходящий от Самого Бога. Люди, сияющие этим светом — иллюминаты, — не нуждались ни в каких человеческих указаниях. Религиозные обряды, иконы и церкви, утверждали мистики, нужны лишь для необразованных людей, как нужны игрушки детям; люди, поднявшиеся на высоту соединения с Богом, должны обходиться без них.

Иллюминизм вел, таким образом, к отрицанию всех обрядов. Но, с точки зрения инквизиции, зло не ограничивалось этим отрицанием, поскольку внушения, которые, по утверждению мистиков, исходили от Бога, могли во многих случаях исходить от дьявола, — и кто мог с уверенностью сказать, какой мистик действует под влиянием божественного указания, а какой — по наущению дьявола? Вопрос этот принял еще более острую форму, когда рядом с учением иллюминатов возникло учение квиетистов, которые говорили, что все в мире исходит от Бога. Следовательно, человек безгрешен, так как не может заключать в себе греха то, причиной чего есть Бог. Но кто мог поручиться, что квиетисты не действуют под влиянием низменных, внушенных дьяволом страстей и как можно было оставлять без наказания их поступки, которые по характеру своему мало отличались от самых гнусных преступлений?

Первое упоминание о появлении в Испании иллюминатов относится к 1498 году; судя по всему, они прибыли сюда из Италии и привлекли внимание инквизиции не сразу. Учение их распространялось прежде всего женщинами, которые называли себя пророчицами. Большую известность приобрела «святая пророчица» из Пьедраиты, которая утверждала, что часто ведет беседы со Св. Девой и т.д. По мере того как она переходила из города в город и росла слава о ней, у инквизиции находилось в отношении ее все больше подозрений, и наконец дело дошло до великого инквизитора Хименеса. Тот, однако, верил, что пророчица одарена божественной мудростью, и не стал принимать против нее никаких мер. Более того, пророчицу посетил и выслушал король Фердинанд. Все это, однако, не понравилось в Риме. В 1510 году папа Юлий II поручил нунцию Джованни Руфро и епископам Бургоса и Вича расследовать все обстоятельства, связанные с пророчицей, предоставив им право «с корнем вырвать этот скандал, если в нем заключается лишь одно женское легкомыслие». Как шло расследование, мы не знаем; известно только, что пророчица не была подвергнута никакому наказанию. Несколько позже к Хименесу поступил донос на мистика, который говорил, что Бог открыл ему, будто от него святая женщина родит пророка, который исправит земной мир. Этого мистика арестовали, но о том, что было с ним дальше, сведений не сохранилось.

Ранними центрами мистицизма в Испании были Гвадалахара и Пастрана. Около 1521 года здесь одновременно обратили на себя внимание инквизиции несколько иллюминатов. Сначала главой их была белошвейка Изабелла де ла Крус, затем наибольшую известность приобрела Франсиска Эрнандес. Обаятельная женщина, она имела поклонников среди выдающихся людей Испании и отчасти даже с их помощью создала целую мистическую школу. Инквизиция поначалу не принимала ни против нее, ни против ее последователей резких мер. Позже, впрочем, несколько мистиков, позволявших себе эпатирующие речи в людных местах, были арестованы. Виднейшим из них был Педро Руис де Алкарас, слова которого признали кощунством. После пытки он отрекся от учения иллюминатов. Суд инквизиции примирил его с церковью и приговорил к заключению в тюрьму, лишению имущества и розгам, причем сечь Алкараса должны были последовательно в Толедо, Гвадалахаре, Эскалоне и Пастране, где он проповедовал свои взгляды.

В 1532 году была арестована сама Франсиска; она выдала инквизиции многих своих поклонников. Примерно в это же время взяли под стражу группы мистиков в Толедо; их главой была двадцатипятилетняя Петронила де Люсена. И с Франсиской Эрнандес, и с толедскими мистиками инквизиция обошлась сравнительно мягко. Но в дальнейшем распространение мистических идей, а также очевидная их связь, с точки зрения инквизиции, с лютеранством побудили Супрему начать с иллюминатами и квиетистами энергичную борьбу. В письме великого инквизитора Вальдеса Павлу IV от 9 сентября 1558 года говорится, что лютеранская ересь ведет начало от тех, кого называют иллюминатами. В этом же году трибуналы получили приказ учредить над иллюминатами особый надзор. Супрема разослала им длинный перечень ложных взглядов, характеризующих эту секту, отныне признаваемую в числе самых опасных, дабы инквизиторы могли более определенно формулировать свои обвинения.

14 июня 1579 года в Льерене было устроено аутодафе, на котором предстали пятнадцать иллюминатов, — десять мужчин и пять женщин; за исключением сапожника Хуана Берналя все мужчины были духовного звания — они обвинялись в сожительстве со своими духовными дочерьми. Всех духовных лиц приговорили к каторжным работам, тюремному заключению и денежному штрафу. Объявленная главной преступницей пророчица Санс провела все аутодафе с кляпом во рту; ее осудили на вечное заточение и 400 ударам плетьми, причем 200 ударов она должна была получить в Льерене, где происходил суд, и 200 — в Ла-Фуэнте-дель-Маэстре, где постоянно жила.

В 1605 году монах-францисканец Хуан де ла Крус представил толедскому трибуналу записку, в которой доказывал, что взаимные ласки лиц, стоящих на высокой ступени духовного развития, возвышают душу, если ласки эти не сопровождаются желанием грешить. Трибунал немедленно привлек его за это к ответственности. Инквизиция относилась достаточно мягко к тем, кого уличали в половых излишествах, но к тем, кто учил, что половая жизнь является богоугодным делом, не проявляла никакого снисхождения: Хуан де ла Крус подвергся различным унижениям, получил удары плетьми и был заточен в монастырь на шесть месяцев.

Тот же толедский трибунал судил в 1616 году священника Иеронимо де ла Мадре де Диос. Его судьба была довольно извилиста: монах-доминиканец, он за распутство был изгнан из ордена, но затем, в 1613 году, услышал голос Бога, повелевший ему оставить прежнюю жизнь и целиком посвятить себя уходу за больными в мадридской больнице при церкви св. Мартина. Проповеди Иеронимо создали ему вскоре необыкновенную популярность, и он прослыл святым. Но спустя два года поступил донос, что он говорил, будто душа может достичь такой степени совершенства, при которой всякая мольба, обращенная к Богу, является отрицанием совершенства, по смыслу своему не могущего ни в чем нуждаться. Сам Иеронимо добавил масла в огонь, написав сочинение мистического свойства. 28 мая 1616 года его арестовали, а сочинение было рассмотрено комиссией из пятнадцати теологов, которые нашли в нем 186 ошибочных утверждений. После более двух лет пребывания в тюрьме 2 сентября 1618 года Иеронимо был выведен на аутодафе, где его приговорили к лишению права произносить проповеди и писать на религиозные темы, годичному заключению в монастыре и запрещению затем пять лет бывать в Мадриде и Толедо; кроме того, он должен был выдать трибуналу все свои рукописи. Характерно, что многие из 186 ошибочных утверждений, приведших Иеронимо к аутодафе, в прежние времена считались церковью выражением высшей религиозности и человеколюбия и не только не преследовались, но всячески пропагандировались, а люди, выступавшие с подобными идеями, обычно признавались святыми.

Примерно в то же время, что и Иеронимо, но в Севилье появился мистик Фернандо Мендес, учивший, что человек может непосредственно сливаться с Богом; многочисленные поклонники считали его святым и просили, чтобы он выпросил для них у Бога различные милости; считалось, что даже прикосновение к одежде Мендеса приносит благодать. Его постоянно окружали «святые женщины», которые после его проповедей в экстазе сбрасывали с себя платья и плясали неприличные танцы; сам Мендес нередко на исповеди заставлял женщин поднимать юбки. При этом к нему стекались на исповедь не только простолюдинки, но и жены высокопоставленных лиц. Трудно представить, почему инквизиция так долго все это терпела, но только спустя несколько лет, в 1622 году, уже после смерти Мендеса, великий инквизитор Пачеко распорядился начать следствие о распространении в Севилье мистических идей. 30 ноября 1624 года состоялось аутодафе над одиннадцатью иллюминатами, из которых восемь сознались, что они простые обманщики. Девятый, Фернандо Мендес, посмертно предстал in effigie; еще двое, раб Антонио де ла Крус и священник Франсиско дель Кастильо, были приговорены — один к «легкому отречению» и к епитимии, а другой — к четырем годам монастырского заточения, изгнанию из Севильи и лишению права исповедовать. Круг севильских мистиков не был этим исчерпан, и в феврале 1627 года состоялось новое аутодафе, на котором священника Хуана де Вильялпандо приговорили к четырехлетнему заточению в монастыре и к штрафу в 200 дукатов, а кармелитку Каталину, состоявшую, по-видимому, в связи с Вильялпандо, отправили на шесть лет в «лечебницу», где она должна была добывать средства к существованию трудом.

На фоне этих сравнительно мягких наказаний особняком стоит севильское аутодафе 1630 года, на котором восьмерых иллюминатов сожгли живыми и шестерых in effigie; все они, вероятно, были рецидивистами. Но в общем инквизиция избегала применять к мистикам смертную казнь и часто относилась достаточно снисходительно; карающая ее рука настигала, как правило, только самые одиозные фигуры. Связано это было с тем, что многие мистики признавались святыми в широких слоях народа, с которым церковь предпочитала не вступать в резкие противоречия; более того, некоторые мистики нередко впоследствии были канонизированы.

С конца XVII века объектом преследования инквизиция становятся приверженцы молинизма — учения иезуита Луиса де Молины (1535—1600), который пытался согласовать свободу воли человека с понятием о божественном предопределении. У последователей Молины свобода воли все чаще стала проявляться в половой распущенности, а в своих мистических проявлениях они мало чем отличались от иллюминатов.

В 1689 году в Севилье был осужден монах Педро де Сан-Хосе, совершавший непристойные действия с исповедовавшимися у него женщинами; при этом монах утверждал, что мистическим образом видит Антихриста, находящегося уже в Иерусалиме, и сильно от этого страдает. Развратного монаха приговорили к «сильному отречению», отправили на шесть лет в монастырь, лишили звания проповедника и исповедника и т. д. 18 мая 1692 года предстала на аутодафе молинистка Анна Рагуза, называвшая себя невестой Христа. Она утверждала, что получает откровения свыше, и отрицала за молитвой и постом всякое значение; в народе говорили, будто она обладает способностью по запаху определять состояние совести человека. Рагуза была приговорена к двум годам заточения и шести годам изгнания. В 1718 году понесли различные наказания за молинизм семеро монахов доминиканского монастыря в Кордове.

В 1779 году севильский трибунал расследовал дело молинистки Марии Лопес, пользовавшейся большой популярностью в народе. То, что в двенадцать лет она сбежала из отцовского дома и сделалась любовницей своего исповедника, не помешало распространению славы о ее святости. Мария утверждала, что бывает на небе, где с благословения Св. Девы Марии вышла замуж за Христа; рядом с этим освобождение ее стараниями от мук ада миллионов душ уже не казалось столь уж сложным. Все это продолжалось почти двадцать лет.

В 1779 году чаша терпения церковных властей, видимо, переполнилась, и Марию Лопес арестовали. В тюрьму были отправлены наиболее выдающиеся теологи, чтобы уговорить ее отказаться от своих проповедей, но она заявила, что готова умереть мученической смертью, впрочем, добавив, что через три дня свыше будет дан знак о ее невиновности. 22 августа 1781 года Марию Лопес приговорили к сожжению, но инквизиторы умышленно не выдавали ее светской власти три дня, ожидая, надо полагать, что обещанный знак все-таки появится. На костер Марию повели с кляпом во рту, так как она стала произносить самые ужасные святотатства. В последний момент, однако, она расплакалась. Инквизиция сочла это за угрызения совести и милостиво распорядилась о том, чтобы ее предварительно задушили и лишь потом предали огню.

Большой популярностью пользовалась в народе Изабелла Мария Эррайс, известная как «святая из Куэнки». У нее было множество поклонников среди францисканцев и кармелитов, в ее честь устраивались процессии, зажигались свечи и т. д. Ее учение, сводившееся к тому, что человек может полностью, кровью и телом, слиться с Христом, вызвало оживленную полемику среди теологов: одни утверждали, что учение Эррайс ложно, ибо противоречит сущности таинства причастия; другие допускали его истинность, но не видели достаточного подтверждения того, что она сама такого слияния достигла; третьи принимали за истину все ее слова. Слава Эррайс росла с каждым днем, но все закончилось 25 июня 1801 года, когда инквизиция арестовала ее вместе с ближайшими приверженцами. Эррайс умерла в тюрьме и была сожжена in effigie; один священник и два монаха, арестованные вместе с нею, были сосланы на Филиппины, двое светских получили по 200 ударов розгами и также были сосланы, а ее прислуга была на десять лет отправлена в женское исправительное отделение. «Инквизиция, — замечает ее выдающийся исследователь Генри Чарлз Ли, — могла уничтожить иудаизм, разрушить протестантизм, сделать необходимым изгнание морисков, но она оказалась не в силах вырвать с корнем злоупотребления мистицизмом, который не только свидетельствовал о горячности испанской религиозности, но во многих случаях так мало отличался от учений, долго признаваемых и распространяемых церковью».

Частым явлением, на которое церковь обратила внимание уже в XIII веке, были сексуальные домогательства, которым духовники подвергали прихожанок во время исповеди. Виновных в этом наказывали сравнительно мягко; часто дело ограничивалось временным увольнением от должности.

В 1559 году, вероятно, под влиянием протестантизма, Павел IV предоставил в Гранаде инквизиторам право преследовать священников по обвинению в сексуальных домогательствах, а в 1561 году Пий IV разрешил великому инквизитору Вальдесу распространить это право на всю Испанию. В 1608 году Павел V предоставил то же право португальской инквизиции, а в 1612 году было установлено, что под сексуальными домогательствами, входящими в компетенцию инквизиции, разумеется «возбуждение» не только женщин, но и мужчин. Инквизиция, боясь нанести моральный удар духовенству, стремилась не устраивать скандалов из-за домогательств, причем в вероисповедных актах, призывавших доносить обо всех известных преступлениях, опускалась статья о необходимости доноса на духовников, проявивших такую склонность. Около 1620 года появилась даже теория о том, что уважение к духовенству является законом первой категории, а донесение на преступных духовников принадлежит ко второй категории законов, и, следовательно, им можно пренебречь. Правда, Григорий XV в 1629 году распорядился, чтобы инквизиционные трибуналы наказывали духовников, учивших, будто исповедующиеся не должны доносить на виновных в сексуальных домогательствах.

Наказания, налагающиеся на согрешивших священников, зависели от степени вины и, в общем, отличались снисходительностью; наиболее частым было «легкое отречение», наиболее злостных наказывали лишением права исповедовать, накладывали на них епитимии и заточали их в монастыри.

В 1578 году на кармелита Августина де Сервера поступила жалоба от десяти женщин, и после расследования его лишили права исповедовать и на год заключили в монастырь. На доминиканца Доминго де Ревисто было подано свыше 50 жалоб; в результате он получил десять лет монастырского заключения. Монах Хуан Ромеро обвинялся пятью женщинами; на суде он сознался, что действительно расточал им ласки, но, ссылаясь на свою импотенцию, попросил суд вынести оправдательный вердикт. Однако его приговорили к десяти годам монастырского заточения, епитимии и т.д. В 1604 году перед барселонским трибуналом предстал Эстеван Рамонеда. Поступив пятнадцатилетним мальчиком в монастырь, он отличился там «самым отвратительным и противоестественным развратом». Против него дали показания восемь женщин. Преступление Рамонеды было тем ужаснее, что он вступал в половые сношения прямо в церкви. Несмотря на это, суд вынес ему мягкий приговор: четыре года заточения в монастыре и лишение права исповедовать. Между тем за осквернение церкви, согласно каноническим законам, налагалась тяжелая кара; чтобы избежать ее применения в этом и подобных случаях, инквизиционные софисты толковали, что осквернение церкви бывает лишь тогда, когда половой акт совершается публично; если же духовник грешит, находясь с прихожанкой наедине, то это, конечно, тоже грех, но никак не осквернение святого места.

Священники, добровольно каявшиеся перед инквизиционными трибуналами, отделывались еще меньшим наказанием. В 1580 году в толедский трибунал явился францисканец Марк де Латансон и заявил, что согрешил с шестью девушками и восемью замужними женщинами. На следствии выяснилось, что Марк исповедовал женщин в особой комнате, где стояла кровать; когда женщина вступала в комнату, он запирал за ней дверь, начинал исповедь, но затем прерывал ее и «предавался отвратительным актам», после чего продолжал исповедь и давал отпущение грехов. Латансон был приговорен к четырем годам монастырского заточения, причем это наказание все сочли чрезмерным. В дальнейшем священники, добровольно сообщившие трибуналу о том, что не сумели укротить свою разбушевавшуюся плоть, перестали наказываться совершенно — за исключением, правда, тех, кто сопровождал разврат «скверным учением». Такое снисхождение, естественно, вело к тому, что духовники, виновные в сексуальных домогательствах, частенько, покаявшись перед трибуналом, затем продолжали осквернять то святое дело, служение которому было их долгом.

Точных сведений о священниках и монахах, виновных в сексуальных домогательствах, нет. Для установления виновности требовалось по меньшей мере два свидетеля; этим объясняется, почему в делах о домогательствах число жалоб и доносов значительно превышает число состоявшихся процессов. Известно, что в 1723—1820 годах было возбуждено 3775 дел по обвинению духовенства в такого рода преступлениях, причем 2794 обвинений пришлось на долю черного духовенства. Связано это, вероятно, с тем, что черному духовенству было сложнее удовлетворять похоть в повседневной жизни, а потому оно чаще прибегало к осквернению таинства причастия. Сколько человек из этих 3775 предстало перед судом — сказать невозможно, но, судя по всему, их было ничтожно мало.

Двоеженство строго наказывалось в Испании светскими законами, и кажется, что компетенция инквизиции не должна была распространяться на эту область. Но ввиду того, что многократное расторжение брака у евреев и многоженство у мавров допускались религиозными законами, инквизиция стала смотреть на двоеженство христианина как на иудейскую или мусульманскую ересь. Так, именно как еретика 3 февраля 1503 года в Барселоне приговорили к «легкому отречению» двоеженца Пере де Сентильяну, а затем подобные приговоры вошли в традицию.

Характерный случай произошел в Сарагосе в 1513 году. Хорхе де Бардахи был помолвлен в 1477 году с Леонорой Ользиной, но, узнав, что она от кого-то беременна, Бардахи расхотел жениться на ней. В 1497 году, то есть через двадцать лет после этого, Ользина вышла замуж. Еще спустя шестнадцать лет, в 1513 году, о ее старой помолвке узнал сарагосский трибунал и привлек Ользину к суду. Защищаясь, она сообщила, что прежний ее жених Бардахи давно уже женат на Хуане де Луна. Трибунал распорядился арестовать Бардахи по обвинению в двоеженстве. Но Бардахи, по-видимому, имел большие связи, и за него вступился король Фердинанд. После этого дело затребовал к себе великий инквизитор Меркардер и, судя по всему, не дал ему дальнейшего хода. Однако сам факт появления такого дела говорит о том, сколь большое значение инквизиция отводила случаям двоеженства.

Правда, тут она вступала в конфликт со светской властью, которая считала преследование двоеженства своей прерогативой. Порой за то, кто будет наказывать выявленного грешника, разворачивалась настоящая борьба. Но если инквизиции удавалось одержать в ней верх, преступник редко мог рассчитывать на снисхождение. Так, на севильском аутодафе 13 мая 1565 года были наказаны четырнадцать двоеженцев: все получили по двести ударов плетьми, а пятеро, кроме того, были сосланы на каторжные работы. На аутодафе в Кордове 3 июня 1655 года Габриэль де Ольмо, 55 лет от роду, предстал со знаками двоеженца на одежде (да, были и такие!); его приговорили к «легкому отречению», 200 ударам плетьми и к десятилетнему изгнанию из Кордовы и Мадрида. В отчетах толедского трибунала за 1575—1610 годы говорится о 54 делах, связанных с двоеженством (то есть чуть более одного дела в год), но затем число таких дел в трибуналах становится все меньше и меньше. Объясняется это, вероятно, тем, что их рассматривали светские суды. А в 1767 году, в правление Карла III, королевский совет постановил окончательно изъять дела о двоеженстве из ведения инквизиции.

В 1529 году толедский трибунал приговорил сарагосского священника, вступившего в брак, к следующему наказанию: в течение трех дней он со связанными руками и с кандалами на ногах стоял в нижнем белье у главных ворот церкви, а затем его лишили духовного звания и выслали за пределы провинции. Своеобразный характер наказания говорит о том, что это был первый случай осуждения инквизицией женатого аббата.

Обычным наказанием для вступившего в брак духовного лица были лишение сана, ссылка на каторжные работы сроком на три-пять лет и запрещение жить в определенных местах. Впрочем, статистика свидетельствует, что преступление это не было распространено. В отчетах толедского трибунала за 1575—1610 годы говорится о двух случаях наказания лиц духовного звания за нарушение безбрачия, а за период 1648—1794 годов в том же Толедо отмечено только десять случаев.

В 1596 году прелат Хуан де Овандо известил толедский трибунал, что францисканец Хуан Корильо не просто живет с женщиной, а сочетался с ней браком. Если первое было для священников и монахов не такой уж большой редкостью и строго наказывалось, как мы уже говорили, далеко не всегда, то второе, безусловно, было событием из ряда вон выходящим, ибо в нем — с тех пор, как протестантские священники стали жениться, — можно было углядеть лютеранскую ересь. Следствие доказало, однако, что это обыкновенное сожительство, и инквизиция передала дело на рассмотрение прелатам францисканского ордена.

С какого-то момента инквизиция вообще стала смотреть на конкубинат как на преступление, которое ее не касается. Когда служитель инквизиции Хаиме Бокка был наказан 12 дукатами штрафа за то, что имел связь с незамужней женщиной, Супрема сделала выговор трибуналу, что он вмешивается не в свое дело. А после того, как в 1506 году севильский трибунал сжег двенадцать человек за «противоестественные преступления» (речь шла о гомосексуальных отношениях. — Прим. ред.), Супрема обвинила его в уклонении от прямых обязанностей, состоявших в искоренении иудейской ереси, и специальным письмом запретила кастильским трибуналам рассматривать дела, которые к ним не относятся.

В Арагонии, однако, трибуналы продолжали расследовать такого рода преступления, а португальская инквизиция считала, что за них следует наказывать смертью или каторгой. Когда инквизитор Эредиа ревизовал в 1597 году трибуналы Барселоны, Вича и Урхеля, он нашел, что из 68 дел 15 касаются обвинения в «противоестественных преступлениях»; впоследствии все эти дела были прекращены. В Валенсии на разных аутодафе в 1598—1602 годах за противоестественные половые сношения осудили 37 человек, из них семь монахов.

На аутодафе в Лиссабоне в 1723 году за «противоестественный грех» был вынесен приговор — десять лет каторжных работ и удары плетьми.

Как бы там ни было, очевидно, что в целом прелюбодеяние, двоеженство, склонение к соитию во время исповеди, мужеложство наказывались гораздо менее сурово, чем неосторожно сказанное слово, которое можно было истолковать как ересь.

Об этом свидетельствует, например, случай с почтенным дворянином Альваро де Монтальваном. Этот семидесятилетний старик в ответ на речь священника о блаженстве загробной жизни позволил себе заметить, что об этом мы доподлинно знать ничего не можем. Сказанное стало известно инквизиции, и Альваро арестовали. После проведенного по всем правилам следствия 18 октября 1525 года несчастного старика приговорили к конфискации имущества и вечному тюремному заключению; последнее, правда, вскоре заменили домашним арестом. В 1571 году священник Лидуэньа де Озорио обмолвился, что епископы Тридентского собора заслуживают сожжения, так как взяли на себя роль папы. За это валенсийский трибунал приговорил его к «сильному отречению», лишению сана, шестилетнему заключению и вечному изгнанию из Валенсии. В 1582 году адвокат Пабло Эрнандес добровольно признался суду, что однажды в пылу спора сказал, будто не все канонизированные действительно святые. Он был приговорен к «легкому отречению», штрафу в 6000 мараведи; причем этот приговор должны были прочитать в церкви во время мессы. Эрнандес пожаловался на приговор Супреме, которая отменила публичное чтение в церкви, но увеличила штраф до 20000 мараведи.

Наказания за еретические высказывания были крайне разнообразны, как, собственно, и сами высказывания, могущие послужить причиной обвинения. Во всех мыслях, словах, выступлениях и сочинениях лучшей части испанского общества, в особенности в теологических трудах, инквизиция искала повод для привлечения их авторов к ответственности. Все это крайне печально отражалось на духовной жизни Испании.

К той же группе преступлений принадлежало богохульство. С первых же дней своего основания инквизиция стала требовать для себя права наказывать богохульников, которых считала еретиками. В 1534 году мадридские кортесы жаловались королю Карлу V на то, что инквизиция арестовывает людей, которые во время игры в карты или вообще в пылу гнева позволяют себе богохульственные выражения; особенно беспокоило жалобщиков, что эти аресты и последующее, пусть даже самое легкое наказание трибуналом отражаются не только на непосредственном виновнике богохульства, но и на его потомстве, которое таким образом теряет «чистоту крови» в нисходящем поколении. Ввиду этого кортесы ходатайствовали перед Карлом, чтобы богохульство строжайшим образом наказывалось светскими судами, но отнюдь не инквизицией.

Король не дал прямого ответа на это ходатайство, ограничившись заявлением, что инквизиция может наказывать лишь за такое богохульство, в котором присутствует ересь. После этого пыл инквизиции в отношении богохульников несколько остыл; тем не менее в доступных нам отчетах об аутодафе случаи богохульства время от времени продолжают встречаться.

Когда инквизиция только была введена в Кастилии, преследование гадателей и магов не входило в ее компетенцию. Но в 1500 году вышел королевский эдикт, который предписывал коррехидорам и судейским чинам следить за тем, чтобы в их округах не было людей, занимающихся гаданием о будущей жизни; если таковые найдутся, их следовало арестовать, причем светские лица отдавались юрисдикции светского суда, духовные — духовного. Однако инквизиция, стремившаяся забрать себе побольше власти, тут же попыталась заявить свое право расследовать все дела подряд — как лиц светских, так и лиц духовных. В 1501 году сарагосский трибунал арестовал несколько некромантов и обратился к Супреме с вопросом, как поступить с имуществом арестованных. Так как дело, по-видимому, впервые рассматривалось инквизицией, великий инквизитор, сам высказавшись за конфискацию, отправил все-таки свое постановление на утверждение короля. Фердинанд известил архиепископа о необходимости обсудить этот вопрос на общем собрании компетентных лиц, и это собрание решило, что конфискованное имущество гадателей и магов должно принадлежать королю.

Первыми сожженными по приговору инквизиции гадателями стали Мартин де Сориа и Гарсиа де Горуалан. Это произошло 16 июня 1511 года в Сарагосе. Такое расширение сферы деятельности инквизиции вызвало недовольство простого народа, в котором маги и гадатели всегда были популярны; поэтому были выпущены инструкции, согласно которым ведению инквизиции подлежали лишь магические действия, содержащие в себе еретические начала. Эта оговорка, очевидно, сильно отразилась на действиях инквизиторов, так как в 1511—1574 годах в Арагонии, несмотря на большое количество аутодафе, отмечено только три случая сожжения гадателей. Примерно такая же ситуация была в Кастилии, Наварре и других местах. Это не значит, что инквизиция безропотно приняла отведенную ей роль. В 1552 году епископ Симанкас подверг критике разделение магии на два вида и высказал мнение, что нечистая сила действует в каждом виде магии, и так как нельзя никогда с уверенностью сказать, в каком проявлении магии находится элемент ереси и в каком он отсутствует, то инквизиция должна распространять свою компетенцию на все случаи магии и не делать между ними различия. Однако Супрема не решилась целиком примкнуть к взглядам Симанкаса. В 1568 году она вынесла порицание инквизитору барселонского трибунала за то, что он наложил наказание на некоего Перебону Ната, гадавшего больной женщине; подобные преступники, указывала Супрема, не подлежат ведению инквизиционных трибуналов — пусть их судит обычный духовный трибунал.

Но, как всегда, отдельные трибуналы не во всем соблюдали указания Супремы. В 1567 году сарагосский трибунал приговорил четырнадцатилетнего юношу Хуана де Матеба к 50 ударам розог, шести годам монастырской жизни, а по окончании этого срока к году изгнания за то, что он выдавал себя за человека, обладающего способностью видеть предметы сквозь всякую поверхность (помимо, что любопытно, синего цвета) и, следовательно, различающего глубоко под землей все, что в ней находится. В 1585 году тот же трибунал осудил Грасию Мелеро за то, что она откусила палец у повешенного, дабы использовать его в магических целях.

Сложное дело рассматривал в том же 1585 году толедский трибунал. Эльвира де Сеснедес, уже имевшая к тому времени ребенка, совратила свою госпожу и стала жить с ней и с другими женщинами половой жизнью. Когда это вышло наружу, она сумела убежать от преследования, переодевшись в мужское платье. Позже, выдавая себя за мужчину, она поступила на военную службу, а затем оказалась в Мадриде, где выучилась на хирурга. Она даже сочеталась узами брака с молодой девушкой, но что-то, видимо, в поведении молодого мужа вызвало сомнения у окружающих, и его подвергли принудительному медицинскому осмотру, который, впрочем, установил, что он — мужчина. Но сомнения не исчезли, и магистрат Оканьи, где к тому времени оказалась необычная супружеская чета, передал Эльвиру инквизиции. Инквизиционные врачи на этот раз признали ее женщиной, а все, что с нею происходило, объяснили воздействием магии и демонических сил. После этого Эльвира, которая, вероятно, была гермафродитом, была выведена на аутодафе, где ее приговорили к «легкому отречению», 200 ударам розог и десятилетней бесплатной службе в больнице.

К магам-еретикам инквизиция с конца XVI века стала относить астрологов, которых к этому времени в Испании развелось очень много. 7 октября 1663 года в Толедо был осужден за занятие астрологией священник Сакоме Прамосельяс — его приговорили к трем годам каторги и затем к вечному изгнанию из Испании. В 1667 году печальная участь постигла монаха Лопеса Монтесиноса, которого за гадание по звездам отправили в четырехлетнюю африканскую ссылку. Наказания эти, если сравнить их с наказаниями за другие магические действия, выглядят достаточно суровыми. Например, в 1659 году толедский трибунал арестовал Хуана Северино, который утверждал, что имеющийся у него череп, изукрашенный серебряными вещицами, излечивает людей от трехдневной лихорадки. Суд вынес ему порицание, угрожая в случае рецидива сотней розог; череп отняли и бросили в яму, а серебро с него пошло в погашение суммы, которую Северино должен был внести за свое содержание в тюрьме.

Инквизиция, считая магов еретиками, не соглашалась на реформу маркиза Помбаля, предложившего в 1774 году объявить всех магов и вообще людей, считающих себя в силе изменять «непреложные законы природы, установленные Богом», простыми обманщиками, сознательно вводящими других в заблуждение. Этих обманщиков Помбаль предлагал наказывать очень сурово, но при этом в приговорах не перечислять их чудеса, чтобы никто не допускал мысли, что трибуналы и другие суды серьезно считаются с их показаниями. Мало того, если чародей до конца следствия и суда продолжает настаивать на истинности своих слов, он попросту должен быть объявлен ненормальным и отправлен в больницу для умалишенных. Предложение Помбаля, без сомнения, могло бы способствовать искоренению предрассудков в простом народе, но оно бросало невыгодную тень на прошлую деятельность инквизиции, считавшей магов серьезными еретиками, и неудивительно, что инквизиция отвергла его.

Характерно, что преследование магов было более частым явлением в позднейшее время, нежели в первые века существования инквизиции. Так, в отчетах толедского трибунала за 1575—1610 годы из 1172 дел лишь восемнадцать связаны с преследованием за магию. Но спустя сто с лишним лет только на одном аутодафе в Валенсии 1 июля 1725 года из восемнадцати преступников пятнадцать были осуждены за магию. 5 декабря 1745 года в Кордове осудили Педро Алонсо Хурадо по обвинению в том, что он с помощью ведьмы проник в шкаф кордовского монастыря Санта-Клара и рассыпал там любовный порошок; кроме того, у Хурадо имелся заколдованный камень, который приносил ему удачу в карточной игре. Вместе с Хурадо на том же аутодафе по обвинению в магии были осуждены еще четыре человека.

Еще чаще происходили процессы против магов в конце XVIII и в начале XIX века; не без основания некоторые исследователи инквизиции утверждают, что кудесники и чародеи заменили ей исчезнувших евреев и мавров. В 1818 году Супрема предписала севильскому трибуналу арестовать Анну Барберо, обвиненную в соглашении с демоном. 15 октября 1818 года ее осудили на шесть лет изгнания, 200 ударов розог, «легкое отречение» и т. д. 18 июня 1819 года еще одна женщина, Франсиска Ромеро, занимавшаяся лечением посредством магии, была приговорена к изгнанию и 200 ударам, но ей повезло больше — Супрема, рассмотрев приговор, отменила розги.

В противоположность магам, заключавшим лишь временное соглашение с демоном, ведьмы считались окончательно потерянными для христианства, ибо всецело находились во власти сатаны, который избрал их своим орудием для причинения миру зла. Вера в ведьм возникла позже веры в магию; лишь со второй половины XV века папы начинают энергично настаивать на необходимости их преследования. В 1494 году Repetorium Inquisitorum[07] уже говорит о существовании ведьм как о само собой разумеющемся; ведьмы, поясняется в этом примечательном документе, устраивают в полночь шабаши, на которые слетаются в большом количестве и предаются самым отвратительным преступлениям; впрочем, оговаривается, что в случаях, когда шабаш является продуктом чьего-то больного воображения, вера в него все равно хуже всякого язычества и должна преследоваться в качестве ереси.

Первый случай наказания ведьмы отмечен в 1498 году в Сарагосе, когда сожгли Грасию Лавалье. Затем в той же Сарагосе в 1499—1500 годах отправили на костер еще четырех женщин. После этого сарагосский трибунал в течение двенадцати лет ведьм не сжигал, да и в дальнейшем действовал в их отношении не так деятельно, как трибуналы в других местах.

В 1512 году были преданы огню Мартина Гек и Мария де Арбузе, затем в 1522 и 1535 годах сожгли еще двух ведьм. Куда большую активность обнаружил трибунал в Бискайе, где, по подсчетам Льоренте, только в 1507 году сожгли свыше тридцати ведьм. В 1517 году за ведьм всерьез взялись в Каталонии, где, как явствует из распоряжения барселонского трибунала, они особенно разгулялись в горных округах. Трибунал требовал принять все необходимые меры к их искоренению, и в довольно короткий срок в Логроньо были наказаны 150 ведьм.

Есть основание полагать, что в это приблизительно время вера в ведьм стала распространяться по всей стране. Супрема, однако, поначалу в отличие от трибуналов на местах обнаружила дух снисхождения и вместо обычной строгости высказывалась за умеренные наказания. Так, например, в 1522 году двум ведьмам был дарован срок в шесть месяцев для того, чтобы они могли безнаказанно покаяться в своих грехах.

В 1526 году была собрана конгрегация в Гранаде, дабы рассмотреть следующие шесть пунктов: 1) Совершают ли действительно ведьмы те преступления, о которых они говорят, и не являются ли их показания плодом болезненной фантазии? 2) Если ведьмы действительно совершают подобные преступления, то должны ли они быть выданы светской власти для сожжения или могут быть наказаны тюремным заключением и примирением с церковью? 3) Если ведьмы на самом деле не совершают преступлений, о которых говорят, то должны ли они быть наказаны так, как будто они совершили эти преступления, или как-нибудь иначе? 4) Входят ли в компетенцию инквизиции преступления ведьм? 5) Подлежит ли обвиняемый наказанию на основании одних лишь своих показаний, или необходимы иные доказательства его вины? 6) Какие меры подлежит принять для искоренения эпидемии, выражающейся в появлении ведьм и веры в них?

Конгрегация, членом которой, между прочим, состоял и будущий великий инквизитор Вальдес, очень внимательно и подолгу останавливалась на каждом вопросе. Шестью голосами против четырех она высказалась за реальность того, что показывают ведьмы на допросах инквизиционных трибуналов. Вальдес голосовал с меньшинством, заявив, что желал бы, чтобы инквизиторы занялись проверкой того, о чем обычно столь много распространяются ведьмы. Второй вопрос представлял особенный интерес ввиду того, что до этого времени почти все ведьмы приговаривались к смертной казни, и решение большинства конгрегации, что отныне они могут быть примирены с церковью и наказаны тюремным заключением, значительно улучшило ситуацию для многих несчастных; при этом конгрегация подчеркнула, что убийства, якобы совершаемые ведьмами, принадлежат к области больной фантазии, и, следовательно, их не следует выдавать как убийц светской власти. Если же светская власть найдет, что та или иная ведьма действительно совершила убийство, то она может начать против нее преследование после того, как ведьма понесла наказание от инквизиции. По третьему вопросу конгрегация не пришла ни к какому решению; но постановление, вынесенное по предыдущему пункту, гласившее, что ведьмы не подлежат смертной казни, отняло у третьего вопроса его остроту. На четвертый вопрос конгрегация ответила утвердительно и придала лишь санкцию тому, что уже давно практиковалось инквизицией. Следующий вопрос не встретил единодушия: пять членов комиссии высказались за достаточность одного лишь признания. Но Вальдес высказал мнение, что признание должно считаться достаточным лишь в случае, когда дело идет к мягкому приговору; заметим, однако, что розги считались им среди мягких наказаний. Последний вопрос, имевший принципиальное значение, вызвал самые разнообразные мнения, и характерно, что лишь три голоса раздалось за усиление репрессий против ведьм и три за большую активность в расследовании их злодеяний. Большинство склонялось в пользу того, чтобы усилить борьбу с предрассудками в народе. Предлагалось даже, чтобы бедным детям, впавшим в эту несчастную ересь, была оказана материальная помощь для отвращения их от злого искушения; предложено было также опубликовать эдикт о том, что имущество ведьм и верующих в них не будет подлежать конфискации, если они явятся в течение определенного срока для покаяния перед инквизицией. Вальдес предложил, чтобы инквизиторам был дан ряд новых инструкций, причем главнейшая из этих инструкций гласила, что не следует придавать никакой веры словам привлеченных к трибуналу ведьм в отношении соучастников их преступлений.

Если принять во внимание, с какой жестокостью во всей Европе преследовались преступления, связанные с колдовством, волшебством и чародейством, то нужно признать, что попытка Супремы сдержанно отнестись к эпидемии ведьм и к сопровождающим ее явлениям должна считаться знаменательным событием, тем более важным, что в это именно время вспыхнули эпидемии суеверий в некоторых местах Испании. Особенно грозные размеры приняла наваррская эпидемия. Здесь, впрочем, Супрема не обнаружила примирительных тенденций, и инквизиторы, отвечая на желание населения, так жестоко преследовали мнимых ведьм, что ситуацией обеспокоился даже король Карл V, который пожелал отправить в Наварру специальных проповедников для борьбы с эпидемией суеверия. Проповедников отправили, но проблема была в том, что мало кто из них считал веру в ведьм предрассудком; все они были убеждены в реальности происходящего с ведьмами и, значит, в том, что это зло следует искоренять всеми возможными средствами.

Большинство теологов также были уверены в правдивости показаний ведьм и требовали строжайших против них мер. Так, знаменитый теолог Арнальдо Альбертино писал в 1535 году, что после тщательного размышления он пришел к выводу, что преступления ведьм действительно совершаются ими. Другой авторитет теологии того времени, Альфонсо де Кастро, яростно опровергал тех, кто утверждал, что рассказы ведьм одни лишь видения и мечты больного воображения. Епископ Симанкас, сам исполнявший обязанности инквизитора, тоже был уверен в реальности шабашей.

Несмотря на все это, Супрема продолжала свою относительно снисходительную политику. В 1538 году наваррскому инквизитору Вальдеолитасу было предписано, чтобы он действовал с особенной осторожностью и не уступал народу, требующему сжигать ведьм. Инквизитору было приказано объяснять людям, что урожай или неурожай зависят от погоды, а не от искусства ведьм, что плоды нередко гниют и там, где ведьм совсем и нет, и что не следует верить всему тому, что говорится в «Молоте ведьм»[08]. Супрема указывала также, что не следует выдавать обвиняемых светской власти для наказания, так как это противоречит постановлениям конгрегации 1526 года. И этот случай не был исключением — в XVI веке Супрема часто вмешивалась в отправление правосудия по отношению к ведьмам, требуя для них снисхождении. Только ее влиянием можно, например, объяснить, почему мурсийский трибунал оправдал в 1584 году Анастасию Сориану, 28 лет от роду, добровольно заявившую, будто она в течение многих лет живет половой жизнью с демоном. Трибунал усмотрел в словах Анастасии самообман, не подлежащий наказанию. Когда та же Анастасия Сориана через двенадцать лет после этого донесла на себя толедскому трибуналу, продолжая обвинять себя в том же грехе, она снова была оправдана, хотя в Толедо ни для кого не было тайной, что ее уже раз судили за это преступление. В 1602 году перед трибуналом Логроньо предстала молодая женщина Франсиска Буйтран, распространявшаяся о своих многочисленных грешных похождениях. Но трибунал нашел ее рассказ неправдоподобным и вынес ей оправдательный приговор, а когда светская власть еще раз потребовала подвергнуть Буйтран судебному преследованию, трибунал ответил отказом. В конце концов светский суд приговорил Буйтран к розгам за обман людей.

Все это не значит, однако, что от политики умеренности не случалось отступлений. Свидетельство тому — большой процесс 1610 года в Логроньо. 7 ноября здесь вывели на аутодафе 53 человека, и 29 из них были ведьмы. Одиннадцать ведьм приговорили к сожжению на костре, но до этого дожили не все: пять умерли в тюрьме, и огню достались только их изображения, остальных сожгли живьем. На это аутодафе собралось много народу из всех концов Наварры, в процессии участвовали около тысячи служителей инквизиции. Чтение обвинительного акта продолжалось два дня, да и в два дня окончили только потому, что стали читать не все, а только самые важные места. Согласно этому документу, одна из сожженных, Мария Сосайя, обвинялась в том, что была «учительницей» и обратила в ведьм «большое множество мужчин, женщин и детей обоего пола». Остальные ведьмы обвинялись в «обычных» преступлениях: они устраивали шабаш, имели сношения с дьяволом, сожительствовали друг с другом, причиняли людям страшные несчастья, отрекались от истинной веры, признавали дьявола высшим существом и т. д. Необыкновенным является описание того, как ведьмы устраивали пиршества из мяса умерших, причем нередко родитель съедал собственного сына или дочь.

Из человеческих костей они изготовляли яд, не только капли которого, но и одного вида было достаточно, чтобы умертвить человека. Ведьма Мария Ирриаш показала на допросе, что убила таким образом четырех человек, из которых сделала другую смертоносную жидкость. Бывший при ней демон пил, по ее словам, этот яд, и ему он никак не вредил.

Но все-таки этот процесс скорее был исключением. После него Супрема стала требовать от провинциальных трибуналов, чтобы они перепроверяли показания обвиняемых ведьм. Но так как обычно сделать это было невозможно, то фактически ведьм перестали преследовать. В Вальядолиде, например, в 1622—1662 годах из 667 процессов лишь пять было против ведьм. В Толедо в 1648—1794 годах не было ни одного суда над ведьмами. В отчетах испанской инквизиции в урожайные на процессы 1721—1727 годы, когда было 64 аутодафе, не отмечено ни одного случая преследования ведьмы.

В 1726 году в Гибралтаре образовалась первая в Испании масонская ложа; за ней возникли ложи в Мадриде и Кадисе. Вначале их членами были почти исключительно англичане, но спустя какое-то время в них стали вступать испанцы. 28 апреля 1738 года папа Климент XII буллой «In eminenti» запретил, под угрозой отлучения от церкви, записываться в ложи и предписал епископам и инквизиторам преследовать как тех, кто уже состоит членом этих тайных сообществ, так и тех, кто оказывает им содействие. 11 октября 1738 года великий инквизитор Обре-и-Ларреатеги издал циркуляр, которым потребовал, чтобы в течение шести дней, под угрозой отлучения от церкви и штрафа в 200 дукатов, все, кто что-либо знает о масонах, сообщили об этом инквизиции. Циркуляр прочитали, а затем прибили к дверям церквей, и народ, до того совершенно не имевший понятия о масонстве, узнал о его существовании сразу множество подробностей, которые и послужили пищей для позднейших ложных доносов.

В 1740 году, несмотря на недовольство Супремы, увидевшей в этом посягательство на прерогативы инквизиции, в борьбу с масонством включилась и светская власть. Агенты короля Филиппа V сумели раскрыть ложу в Мадриде, члены которой были приговорены к продолжительным галерным работам. В 1751 году священник Торубия с разрешения папы вступил в ложу, и вскоре благодаря ему правительству и инквизиции стали известны имена всех испанских масонов. Начались многочисленные аресты и ссылки, которые, казалось бы, совершенно уничтожили масонство в Испании. Но всего через несколько лет оно возродилось; причем на этот раз обошлось без участия англичан. Более того, в новую ложу стали вступать высокопоставленные лица, и даже несколько министров Карла III считались ее членами. Эта ложа, со временем получившая название «Великий Восток», встретила соперницу в лице основанной Калиостро «Испанской ложи», которая объединила революционные элементы Испании. В дни, когда Испания была подчинена Наполеоном, члены «Испанской ложи» принимали активное участие в общественно-политической жизни, но после изгнания французов гонения на масонов возобновились.

Папа Пий VII требовал для них строгих кар, настаивал на необходимости конфисковать их имущество и обещал щедрые подарки доносчикам. Инквизиция старалась этим требованиям соответствовать, но, что важно, светская власть, считая, что масоны как политические преступники должны быть подсудны только ей одной, часто игнорировала распоряжения инквизиции, а та, в свою очередь, не желала отказываться от прав, которые считала своими. Порой это приводило к трагическим казусам. Француз Жан Рост был в 1817 году приговорен гранадским королевским судом к ссылке в Сеуту, но, когда он прибыл к месту ссылки, инквизиционный трибунал снова его судил и постановил заключить в сеутскую тюрьму. Насколько инквизиция была щепетильна в этом вопросе, видно из факта, имевшего место в 1815 году. Священник Диего Диликадо узнал о существовании в Ла-Корунье масонской ложи и донес об этом городским властям. Инквизиция сочла нужным наказать его за то, что донос был сделан светской власти, а не инквизиционному трибуналу. При этом инквизиция зорко следила за тем, чтобы все масоны — независимо от того, как к их деятельности относилось государство, — проходили через горнило ее трибуналов.

Исключение коснулось лишь тех, кто был явно замешан в антигосударственных действиях. Так, в 1820 году масоны приняли активное участие в восстании против правительства короля Фердинанда VII, и, когда восстание было подавлено, инквизиция никоим образом не претендовала их судить. Впрочем, и без инквизиции специальные военные суды проявляли в отношении масонов необыкновенную жестокость. В 1825 году в Гранаде к смерти приговорили всех семерых членов тамошней ложи, а поступивший в ложу накануне ареста ученик был отправлен на пятилетнюю каторгу.

Со второй половины XVIII века инквизиция стала привлекать к ответственности по обвинению в новой ереси, которую она обычно называла философствованием или натурализмом. Ересь эта, вызванная французским влиянием, была сравнительно сильно распространена среди высшей аристократии, и инквизиция даже подозревала в ней некоторых министров Карла III, но привлечь их к ответственности не решалась.

В 1776 году в натурализме был обвинен портовый чиновник в Кадисе Луис Кастельянос. Натурализм его заключался в словах, сказанных публично, что нельзя ничего определенного знать о Боге и загробной жизни. На суде Кастельянос сначала отрицал свою вину, но затем сознался и молил о пощаде. Севильский трибунал приговорил его к «легкому отречению», конфискации имущества, ношению санбенито и к десятилетней ссылке в Оран, где он должен был прислуживать в госпитале. На аутодафе Кастельяноса вывели одного — это было во всех отношениях показательное мероприятие, на котором в качестве зрителей присутствовали по приглашению инквизиции многие высокопоставленные лица; по замыслу Супремы, им следовало убедиться, сколь строгие наказания ждут последователей французских просветительных идей.

Ту же цель преследовал процесс против адвоката Олавиде, занимавшего высокий пост при севильском губернаторе. На него поступил донос, в котором говорилось, что Олавиде состоит в переписке с Вольтером и Руссо, читает запрещенные книги, не верит в чудеса святых и т. д. Арестованный 14 ноября 1776 года адвокат провел два года в предварительном заключении; были допрошены 72 свидетеля и выявлено 166 высказанных ими еретических мыслей. Инквизиция желала устроить над Олавиде публичное аутодафе с целью устрашить всех, кто разделял его взгляды, однако вина адвоката на это явно не тянула. В конце концов из Рима был получен совет: устроить частное аутодафе, но пригласить на него как можно больше знатных людей, среди которых французская зараза философствования получила особенно сильное распространение. Аутодафе состоялось 24 ноября 1778 года, причем на нем присутствовали многочисленные друзья Олавиде. В течение трех часов инквизитор зачитывал свидетельства о предосудительных идеях подсудимого; в ответном слове адвокат назвал себя жертвой клеветы, но это ему не помогло: его приговорили к конфискации имущества, восьмилетнему заключению в монастыре и запретили посещать многие города; кроме того, он был лишен, равно как его потомство до пятого колена, некоторых гражданских прав. Суровый приговор так потряс Олавиде, что он упал в обморок.

Любопытна его дальнейшая судьба: просидев два года в монастыре, он бежал во Францию, а затем, так как испанское правительство вскоре обратилось к французскому с просьбой о выдаче беглеца, — в Женеву, которую, однако, опять переменил на Париж, когда во Франции вспыхнула революция. Насмотревшись на ее плоды, Олавиде разочаровался во французском Просвещении, посмел говорить об этом вслух и едва спасся от революционной гильотины. В 1798 году он опубликовал покаянную брошюру, которая обратила на себя внимание великого инквизитора Лоренсаны и, по его решению, получила значительное распространение в Испании. Великий инквизитор разрешил Олавиде вернуться на родину, где он и умер в 1804 году.

Приглашение высокопоставленных лиц на аутодафе было прекрасным средством внушить страх тем слабохарактерным «натуралистам», которые, увлекаясь модой, позволяли себе исповедовать просветительные идеи. Так, на следующий день после аутодафе над Олавиде присутствовавший на нем член государственного совета Филипп Саманьего добровольно предстал перед инквизиционным трибуналом и заявил, что читает запрещенные книги. Саманьего представил длинный список книг, прочитанных им, и сказал, что книги эти вселили ему некоторые сомнения относительно истинности тех или иных религиозных начал, но после некоторого размышления он вернулся в лоно католицизма и просит простить его сомнения. Этим заявлением инквизиторы воспользовались, чтобы скомпрометировать ряд знатных людей; от Саманьего потребовали, чтобы он донес на тех, кто с ним говорил и спорил на религиозные темы, кто снабжал его книгами, кому он сам давал эти книги и т.д. В связи с показаниями Саманьего начались расследования против королевских министров Аранды, Кампоманеса, Флоридабланки, О’Рейли, Ласи, герцога Альмодовара, генералов Рикардоеса и Массонеса де Лимы и других важных лиц. Впрочем, инквизиция так и не решилась привлечь их к ответственности — тем более на основании показаний единственного свидетеля, — поскольку все они имели могущественных покровителей при дворе и в Римской курии.

Но не так счастливы оказались те, у кого не было связей в высших светских и церковных кругах. Доктор де Висенте, профессор философии Вальядолидского университета, был обвинен в натурализме, так как в его лекциях обнаружили двадцать подозрительных высказываний, а в одной речи он заявил, что сущность религии состоит не в обрядах, а в добродетели. За это в 1793 году его упекли в тюрьму, и только через восемь лет стараниями своего дяди, инквизитора в Сантьяго, он был объявлен ненормальным и выпущен на свободу. Но и тут его не оставили в покое, поскольку, к несчастью для себя, де Висенте повел себя так, что не оставил сомнения в абсолютной своей нормальности. Трибунал вновь привлек его к суду и продержал еще целый год в тюрьме, пока он публично не покаялся.

В 1796 году подвергся преследованию профессор словесности университета в Саламанке, выдающийся ученый Рамон де Салас. Его арестовали по обвинению в пропаганде идей Вольтера, Руссо и других представителей французской философии. Не отрицая своего знакомства с произведениями этих писателей, де Салас утверждал, однако, что не только не является их поклонником, но даже неоднократно публично и в письменной форме выступал с опровержениями их взглядов. Суд дважды его оправдывал, но у него было среди инквизиторов много врагов, и их стараниями Супрема потребовала пересмотра дела, назначила новый инквизиционный суд, и наконец де Салас, все это время пребывавший в тюрьме, был осужден на изгнание из Мадрида. Дело, однако, дошло до короля Карла IV, и он распорядился отменить приговор. Великий инквизитор Лоренсана был крайне возмущен вмешательством короля в инквизиционное правосудие, и между ним и королевой Марией-Луизой произошел крупный разговор, во время которого королева бросила Лоренсане упрек, что «люди, подобные ему, вызывают в Европе революции». Великий инквизитор вынужден был сдаться — не только Салас остался на свободе, но и был подготовлен королевский эдикт о том, чтобы впредь инквизиция никого не арестовывала, не получив санкции короля. Эдикт этот король так и не подписал, но сам факт его подготовки свидетельствовал, что былая сила инквизиции уже надломлена.

Цензура поначалу не входила в функции инквизиции. Когда Фердинанд и Изабелла издали в 1502 году закон о книгах, в нем об инквизиции не упоминалось; властью цензоров, а также правом наказывать типографов, книгопродавцев и распространителей книг были облечены архиепископы и епископы, а в некоторых местах и суды. В инструкциях Торквемады и ближайших его преемников также ничего не говорилось о цензуре.

Первым шагом в передаче цензуры в ведение инквизиции можно считать приказ Римской курии, данный в 1526 году испанской инквизиции, следить за тем, чтобы в Испанию не привозились и не получали в ней распространения лютеранские книги. Воспользовавшись этим приказом, великий инквизитор Адриан фактически присвоил инквизиции цензорскую власть. Отныне, согласно распоряжению Адриана, инквизиторы могли запрещать те или иные книги и требовать, чтобы в течение трех дней они были выданы для сожжения. Всем, кто будет этому противиться, Адриан грозил жестокими карами. За этим распоряжением последовал ряд разъяснений. Трибуналы были поставлены в известность, что многие еретики выпускают предосудительные произведения под чужим именем, часто прибавляют опасные комментарии к дозволенным книгам, ложно и в еретическом духе толкуют самые безобидные тексты и т.д. Поэтому инквизиция требовала от трибуналов не только розыска авторов зловредных сочинений, но и их внимательного прочтения. Каждый трибунал обязан был назначить специального человека, чтобы он контролировал книжные магазины, и когда вальядолидский трибунал не сделал этого, Супрема поставила ему на вид. Цензура, таким образом, стала орудием инквизиции, но открыто об этом было сказано лишь в 1539 году, когда великим инквизитором был назначен Тавера — в данных ему полномочиях говорилось о преследовании обладателей и читателей еретических книг.

Этим цензура инквизиции, однако, не ограничилась. Еще в 1527 году она стала выдавать разрешения на печатание книг, причем это делали отдельные инквизиторы по собственному усмотрению, из-за чего случалась неразбериха, когда один инквизитор разрешал то, что запрещал другой. Супрема в 1530 году отобрала у инквизиторов это право, и с этого момента только она одна принимала такие решения. Сначала она не требовала, чтобы ей предоставлялись все подлежащие печатанию рукописи, — это происходило выборочно и только в особых случаях, но в 1536 году было объявлено, что отныне ни одна книга не должна печататься без предварительного разрешения Супремы. Но, похоже, это решение так и не вступило в силу, и в 1550 году предварительная цензура была предоставлена исключительно королевскому совету. На долю Супремы же выпало изымать из обращения книги, которые она считала еретическими, несмотря на то, что светская цензура их предварительно одобрила. Изъятие это могло быть полным, и тогда все экземпляры преступной книги торжественно сжигались, или частичным, когда уничтожались страницы книги, которые инквизиция полагала еретическими. Об изъятии Супрема извещала трибуналы особым эдиктом, который читался в церквах и прибивался к их дверям, чтобы никто не мог оправдываться неведением. Со временем, когда число недозволенных книг резко возросло, потребовались особые их каталоги: так, появился Index libromm prohibitorum[09].

Впервые Index был напечатан в 1546 году университетом в Лувене (Фландрия). Супрема перепечатала его с особым приложением, в котором перечислялись запрещенные только в Испании книги; в таком почти виде (пока печатали, были запрещены еще некоторые книги, и их названия вписали вручную) Index был 1 сентября 1547 года разослан трибуналам. В 1550 году лувенский университет составил второй Index, который в 1551 году с некоторыми дополнениями, сделанными Супремой, получил широкое распространение в Испании. С 1559 года инквизиция получила право самостоятельно, не сносясь предварительно с Римской курией, составлять свои списки недозволенных книг, которые все разрастались вследствие включения в них множества протестантских произведений и разнообразных изданий Библии с комментариями, признанными еретическими. Заведующий составлением каталога запрещенных книг доктор Франсиско Санчо предложил Супреме в 1559 году включить в Index произведения Платона, Аристотеля, Сенеки, Феофилакта, Тертуллиана, Лактанция, Оригена и многих других, поскольку нашел в их произведениях еретические мысли. Но Супрема не решилась взять на себя ответственность за изъятие из обращения книг, которые служили главным предметом изучения в университетах. С другой стороны, она назначила специальных ревизоров, которые должны были объехать все монастыри и университеты, посетить магазины и частные библиотеки на предмет выявления вредных книг; также под страхом отлучения от церкви и штрафа в 200 дукатов все владельцы книг отныне обязаны были присылать Супреме на просмотр подозрительные сочинения, которые оказывались у них в руках.

Одним из первых подвергся гонению со стороны инквизиционной цензуры Эразм Роттердамский. Еще в 1515 году его произведения энергично защищал от инквизиции кардинал Манрике, который, став через восемь лет великим инквизитором, сам же и запретил их. Затем были запрещены учебники латинской и греческой грамматики, получившие всеобщее распространение в 30-х годах XVI столетия, и попали под подозрение все книги, напечатанные в Германии после 1519 года; были конфискованы и уничтожены даже многие католические книги, прежде не вызывавшие никаких нареканий. Супрема потребовала также, чтобы все университетские профессора теологии под угрозой отлучения от церкви выдали трибуналам имеющиеся у них Библии на еврейском и греческом языках.

Светская власть во всем, что касается цензуры, поддерживала инквизицию. В 1558 году был издан закон, каравший смертью и конфискацией имущества продававшего или хранившего у себя осужденные инквизицией книги; последние в случае обнаружения подлежали публичному сожжению.

В силу этого же закона во всех книжных магазинах на виду у публики должен был находиться Index, по которому покупатели обязаны были сверяться, делая покупки. Были назначены специальные королевские ревизоры, на обязанности которых лежал надзор над ввозом иностранных книг и контроль над книгами, обращавшимися в Испании. Распространение рукописи без предварительного разрешения королевского совета наказывалось смертью и конфискацией имущества.

Цензура книг требовала внимания и широкой эрудиции.

В 1596 году мурсийский трибунал предложил патеру Арсе и его брату цензурировать сочинение «Театр человеческой жизни» врача Теодора Цвингера, вышедшее в 1565 году в Базеле в восьми объемных томах. Арсе работал над выполнением этой задачи много лет; в результате только перечисление мест, запрещенных в труде Цвингера для чтения, заняло в Index’e 38 страниц. Нередко цензорам давали на просмотр книги через 30—40 лет после их выхода в свет, и любители чтения подвергались преследованию, не зная, что книги, безнаказанно находившиеся в их библиотеке в течение нескольких десятков лет, вдруг почему-то попали в Index. Опубликование нового Index’a влекло за собою продолжительные обыски во всех публичных и частных библиотеках, причем не делалось исключения и для самых высокопоставленных лиц. В 1612 году не была пощажена даже королевская библиотека в Эскуриале, и король вынужден был просить не удалять из нее запрещенные книги и не выдирать отдельные страницы из книг, приговоренных к частичному уничтожению.

Как бы отвечая на эту просьбу, великий инквизитор Бернардо де Сандовал-и-Рохас издал 12 ноября 1613 года эдикт, согласно которому книги, не имеющие отношения к религии и церкви, но исходящие от авторов, другие произведения которых признаны еретическими, следовало пометить особо, и читать их разрешалось только приору монастыря, главному библиотекарю и профессорам; теологические произведения, сочинения по истории церкви и папства должны были быть помещены в особую комнату, и их читать могли лишь приор и главный библиотекарь с особого разрешения великого инквизитора и Супремы. Раввинские сочинения и Библии с еретическими комментариями на испанском языке также было предписано держать в особом месте и на них сделать отметку, что они запрещены; их разрешалось читать приору, главному библиотекарю и профессорам. Наконец, медицинские сочинения, написанные авторами, книги которых признаны запрещенными, мог читать только монах, заведующий аптекой в Эскуриале.

Пристальное внимание со второй половине XVI века инквизиция стала обращать на книги, ввозимые из-за границы. Отчет севильского трибунала от 25 сентября 1558 года дает представление о том, как инквизиторы боролись с иностранными книгами. «Мы получили, — говорится в нем, — приказ о принятии мер против привоза книг на судах, и с нашей стороны было сделано все возможное, чтобы этому помешать. В момент прибытия судов мы отдали распоряжение тщательно обыскать суда. Находящиеся на судах товары могли быть выгружены лишь после того, как мы твердо установили, что в мешках не зашиты иностранные или вообще запрещенные книги. Найденные нашими комиссарами в различных гаванях книги отправлены инквизиционному трибуналу, а товар, предназначенный в Севилью, запечатан и может быть распечатан лишь в присутствии ревизора инквизиции, который удостоверит, что нигде нет никаких книг. Все книги, которые, как нам кажется, прибыли в Севилью водой или вообще доставлены сюда из других городов, переданы трибуналу для просмотра, и те, что были найдены им подозрительными или вредными, задержаны». И т.д. Подобно ввозу и вывоз книг нуждался в особом разрешении и зависел от усмотрения инквизиционных ревизоров. Например, в 1560 году по распоряжению Супремы была обыскана библиотека кардинала Поле, отправленная из Испании в Венецию.

Дабы ученые-теологи могли опровергать еретические утверждения, некоторым из них разрешалось читать даже самые «вредные» книги. Сначала такое разрешение мог дать только папа, но затем это право присвоили себе инквизиторы. Лицензии на чтение еретических сочинений стали выдаваться не только Римской курией, но и Супремой и даже, без особых затруднений, отдельными трибуналами; последние, как правило, делали это за определенную мзду. Чтобы положить конец злоупотреблениям, Супрема отобрала в 1547 году все выданные раннее трибуналами лицензии.

В последующие годы разрешения на чтение еретических книг выдавались в ограниченном количестве, причем в отдельные периоды дело было поставлено так, что даже король не мог в этом вопросе пренебречь мнением инквизиции.

В 1640 году Филипп IV сообщил великому инквизитору Антонио де Сотомайору, что он давно уже в свободное время читает «Историю Флоренции» итальянского историка Гвиччардини; теперь, узнав, что она запрещена, его величество просил выдать ему разрешение на чтение как этой книги, так и других запрещенных книг, не имеющих религиозного характера. Со временем выдача разрешений стала зависеть лишь от великого инквизитора, причем одни великие инквизиторы раздавали их довольно щедро, а другие, наоборот, крайне скупо. В 1747 году, однако, великий инквизитор Прадо-и-Куэста вынужден был опять аннулировать все лицензии ввиду того, что многие из них оказались в руках случайных людей.

Порой цензура испанской инквизиции принимала политический характер. При Филиппе IV она активно выявляла книги, которые содержали в себе непочтительные слова о короле и его приближенных. Весьма показательно и то, что инквизиционная цензура выступила на стороне королевской власти в ее борьбе против чрезмерных притязаний Римской курии. Последняя включала в свои Index’ы сочинения, которые призывали ограничивать власть пап, за что, собственно говоря, боролись испанские монархи, и поэтому испанская инквизиция некоторые из этих Index’oв просто не принимала во внимание. В свою очередь, Филипп IV поддержал инквизиционную цензуру, когда она перестала признавать за Римской курией право запрещать в Испании какие-либо книги. Когда в Риме нашли необходимым внести в Index книгу Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира» (1632) и папский нунций распорядился прибить к дверям испанских церквей эдикт о запрете этой книги, не испросив разрешения великого инквизитора, инквизиция обратилась за помощью к Филиппу IV. Великий инквизитор Антонио де Сотомайор говорил королю, что в борьбе между королевской властью и абсолютистскими стремлениями Рима инквизиция всегда становилась на сторону первой и не запрещала, несмотря на требование Римской курии, те книги, которые защищали прерогативы королевской власти; было бы поэтому справедливо, чтобы Филипп теперь принял сторону инквизиции и не допустил вмешательства Рима в цензуру книг на подвластной ему территории. Филипп внял этой просьбе, и имя Галилея действительно так и не попало на страницы испанских индексов.

В 1634 году Филипп IV, раздраженный запрещением книг, выступавших в защиту королевских прерогатив, известил папу Урбана VIII, что он примет меры к изъятию книг в защиту папской власти, если курия не изменит своей цензурной политики. Угрозы эти не возымели действия, и тогда в октябре 1646 года Филипп обратился к Супреме с просьбой высказаться о действиях Рима. Супрема эти действия самым резким образом осудила, указав, что многие книги, запрещенные курией, написаны в самом что ни на есть католическом духе. В ноябре 1646 года Филипп опубликовал эдикт, которым папские распоряжения о ряде книг были признаны недействительными. Одновременно папский нунций получил строгое внушение, а испанскому послу при курии было велено сообщить курии о твердом решении короля стоять на страже интересов собственной власти и инквизиции. Но и после этого Рим не сразу счел себя побежденным, и инквизиции стоило немало труда окончательно вытеснить курию из области цензуры, которой Супрема желала владеть безраздельно.

Надо признать, что, хотя инквизиция не была политическим учреждением, испанская светская власть порой использовала ее для достижения политических целей. Так, в 1507 году, когда знаменитый Чезаре Борджиа, сын папы Александра VI, после многих перипетий бежал в Наварру, где стал во главе войска наваррского короля Жана III, Фердинанд II попытался уничтожить своего врага, убеждая инквизицию, что Чезаре Борджиа святотатец, атеист и материалист. Когда Фердинанд в 1516 году умер и низложенный за четыре года до этого Жан III попытался силой вернуть себе Наварру, испанское правительство привлекло инквизицию к следствию, которое выявляло сочувствующих бывшему наваррскому королю. Инквизиция тем охотнее оказала эту услугу Испании, что опасалась победы Жана, который не хотел ее чрезмерного усиления.

Нередко также светская власть обращалась к инквизиции, когда желала наказания духовного лица, оказавшегося в оппозиции к ней. Так, пострадал известный историк иезуит Хуан Мариана. В 1609 году он издал в Кельне книгу с рассуждениями об испанской монетной системе, в которой содержалось немало резких выпадов в адрес правительства и, в частности, королевского фаворита герцога Лермы. Так как Мариана занимал видное положение, правительство не решилось прямо выступить против него, но Филипп III по инициативе Лермы обратился к папскому нунцию, который, со своей стороны, побудил толедский трибунал начать против Марианы преследование. Мариана был арестован и просидел в тюрьме год, и случай с ним далеко не единственный. Сохранился меморандум, направленный в 1632 году барселонским инквизиционным трибуналом королю Филиппу IV, где перечисляются услуги, оказанные трибуналом, среди которых были и аресты влиятельных лиц. Впрочем, и без всего этого очевидно, что королевская власть при необходимости опиралась на помощь прекрасно организованной и распоряжавшейся бесчисленными шпионами инквизиции. Почти во всех интригах, случавшихся при дворе, можно отыскать след инквизиции. Среди прочего, например, она сыграла важную роль в падении фаворитов Родриго Кальдерона и Оливареса.

Кальдерон был секретарем Филиппа III и в течение многих лет определял очень многое при дворе, где у него, однако, были и сильные враги. Инквизиторы выдвинули против него обвинение, будто он прибегает к чародейству, чтобы завоевать симпатии Филиппа, и в 1621 году Кальдерона приговорили к смертной казни. Граф Оливарес был любимым и первым министром Филиппа IV. В 1634 году он вступил в переговоры с евреями Африки и Леванта, надеясь оживить испанскую торговлю. Этого оказалось достаточно, чтобы инквизиция приняла участие в направленных против него интригах. Правда, жизнь Оливаресу, как ни странно, спас великий инквизитор Арсе-и-Рейносо, получивший в свое время благодаря ему епископии Авилы и Паленсии. Дело замяли, но Оливарес вынужден был подать в отставку. Вслед за этим на него посыпались обвинения в самых разных преступлениях, вплоть до намерения отравить папу Урбана VIII. Тут уж великий инквизитор ничего не мог, да и, вероятно, не хотел сделать, и против Оливареса было открыто следствие по всей форме. Это окончательно добило бывшего первого министра, и он умер, избавив себя от дальнейших страданий.

Особенно ярко проявилась политическая роль инквизиции в знаменитом деле Антонио Переса, секретаря короля Филиппа II. Даровитый Перес добился безграничного доверия Филиппа и стал, таким образом, могущественнейшей фигурой в Испании. С благородством и изяществом манер в нем соединялись замечательные способности; в то же время он охотно предавался светским удовольствиям, приводя в изумление окружающих роскошью и великолепием своей повседневной жизни. Тайной любовницей Переса стала вдова его покровителя принцесса Эболи, склонность к которой, как считается, имел и Филипп II. В 1577 году в Мадрид прибыл Хуан Эскобедо, посланец побочного брата короля Хуана Австрийского, который в это время был правителем Нидерландов. Отношения между братьями были непростыми, а тут еще от имени своего патрона Эскобедо настойчиво требовал денег и этим довел короля до крайней степени раздражения. В конце концов Филипп поручил Пересу покончить с Эскобедо. Перес с тем большей охотой принял на себя это поручение, что Эскобедо узнал о его связи с принцессой и готов был сообщить об этом королю. После двух неудачных попыток отравления Эскобедо в ночь на 31 марта 1578 года был зарезан на улице наемными убийцами.

Следы скрыть не удалось, и подозрение в организации убийства пало на Переса. Филипп, уверенный, что Перес действовал исключительно в его интересах, всячески защищал секретаря, но затем узнал о любовной связи, существовавшей между Пересом и принцессой, и в нем заговорило чувство ревности. В ночь на 29 июля 1579 года Перес и принцесса были арестованы. После двухлетнего бессудного заключения принцесса была освобождена, но дело ее тянулось еще более десяти лет, до самой ее смерти 2 февраля 1592 года.

Что касается Переса, то его осудили — но не за убийство Эскобедо, а за злоупотребления по службе. Его приговорили к двухлетнему тюремному заключению, десятилетнему удалению от двора и к уплате гигантского штрафа в 12 224 739 мараведи, из которых 7 371 098 пошли в пользу фиска и в возмещение убытков наследникам мужа принцессы — за полученные им от нее подарки. Семья убитого Эскобедо напрасно взывала о правосудии, но Филипп боялся давать делу ход, так как Перес якобы припрятал где-то документы, говорящие о причастности его величества к убийству. За этими документами началась настоящая охота, а Перес тем временем в апреле 1590 года бежал в Арагонию. Здесь как арагонец по происхождению он очутился под покровительством местных законов и судебных привилегий.

Арагония в это время чутко стояла на страже своей автономии; важнейшей ее привилегией было замещение поста вицекороля исключительно лицами арагонского происхождения. Филипп эту привилегию всеми силами оспаривал; посланный им в Арагонию для переговоров граф Алменара своей заносчивостью и пренебрежительным отношением к местным узаконениям возбудил против себя всеобщее недовольство. Тем самым для Переса создалась очень благоприятная атмосфера.

Филипп, когда понял, что Перес выскользнул у него из рук, пришел в страшную ярость и выместил свою злобу на беззащитных детях и жене Переса; они были брошены в тюрьму, где провели целых девять лет до смерти своего мучителя. Вместе с тем отдан был приказ схватить беглеца живым или мертвым, и это было сделано, но местные власти решили, что судить Переса следует в Арагонии. Бывший секретарь прибыл в Сарагосу, где народ оказал ему чуть ли не королевские почести, а суд, как и следовало ожидать, его оправдал. Впрочем, он остался в тюрьме, поскольку против него стараниями королевских представителей выдвинуты были новые обвинения. Но все шло к тому, что и эти обвинения ни к чему не приведут и Перес вскоре окажется на свободе. Таким образом, величайший монарх христианского мира оказался бессилен перед опальным беглецом и вынужден был призвать себе на помощь инквизицию. Сначала Пересу было приписано намерение бежать к еретикам Беарна, пограничного с Испанией виконтства, затем были подкуплены слуга Диего Бустаменте и учитель Хуан де Басанте, пользовавшиеся безграничным доверием Переса, которые заявили инквизиции, что Перес позволял себе выражения, свидетельствующие о его неверии и о кощунственном неповиновении воле Божией.

Инквизитор Медрано, облекши этот донос в надлежащую форму, представил его Супреме. Тут же призванный в качестве эксперта монах Диего де Чавес признал слова Переса еретическими. На этом основании Супрема 21 мая 1591 года отдала приказ заключить Переса в инквизиционную тюрьму. Этот приказ экстренно отправили в Сарагосу, и уже 24 мая инквизиторы Медрано, Мендоса и Морехон послали местным властям соответствующее предписание; те, однако, отказались подчиниться. Тогда местный инквизиционный трибунал потребовал выдать обвиняемого, ссылаясь на то, что в делах веры местные привилегии теряют силу. На этот раз уклониться от исполнения приказа было невозможно, и Переса перевезли из обычной тюрьмы во дворец Алхаферия, где находилась тюрьма инквизиции.

Но как только весть об этом распространилась, люди вышли на улицы. Толпа ворвалась в дом ненавистного Алменары; графу нанесли тяжкие побои, от которых он через две недели скончался. Другая часть толпы поспешила к Алхаферии и потребовала выдать Переса и его друга Франсиско Махорини; в противном случае раздавались угрозы сжечь дворец, и инквизиторы, после пяти часов осады, вынуждены были уступить. Переса увезли обратно в прежнюю тюрьму, причем толпа потребовала, чтобы заключенный трижды в день появлялся у окна, дабы все видели, что их местные законы соблюдаются нерушимо.

Восстание в Арагонии стало для Филиппа удобным поводом для того, чтобы покончить с ее вольностями, а с другой стороны, оно открыло простор для расширения деятельности инквизиции. Выслушивались свидетельские показания всех, кто бежал из Арагонии; они утверждали, что зачинщики мятежа хотели присоединить Арагонию к Франции или даже основать республику. Для подавления восстания стали собирать войска. Сарагосский трибунал, готовя, по распоряжению из Мадрида, почву для будущих процессов, опубликовал 29 июня 1591 года эдикт, которым приглашал всех содействовать инквизиции в деле Переса.

В то же время в Арагонии, где возбуждение несколько улеглось, стали думать, как найти компромисс с Мадридом, и пришли к выводу, что самый простой путь к миру... это выдать Переса инквизиции. Но когда сопровождаемые стрелками инквизиторы прибыли к тюрьме и оттуда вывели закованных в цепи Переса и Махорини, с разных сторон неожиданно появились вооруженные люди. В жестокой схватке с обеих сторон погибло тридцать человек, множество было ранено. Перес и Махорини были освобождены. Но долго праздновать успех мятежникам не пришлось. Менее чем через два месяца, 12 ноября, в Сарагосу вошли королевские войска, которыми командовал полковник Алонсо Варгас. Инквизиция торжествовала, надеясь взять реванш за унижения последних месяцев. Перес между тем успел бежать из города и спустя некоторое время объявился в Беарне вместе с другими руководителями мятежа.

Реванш инквизиции, однако, состоялся не сразу. Варгас и прибывший из Мадрида в качестве специального королевского комиссара маркиз Ломбаи принялись убеждать Филиппа помиловать участников мятежа и ограничить компетенцию сарагосского трибунала исключительно делами религии, и король вроде бы склонялся последовать этому совету. Но так только казалось — на самом деле Филипп усыплял бдительность врагов королевской власти и готовил акцию устрашения. 19 декабря, едва жизнь в Сарагосе вошла в спокойную колею, Варгас неожиданно получил приказ казнить верховного судью Арагонии де Ланусу и арестовать прочих мятежников. Ланусу, по предписанию Филиппа, следовало обезглавить, имущество его конфисковать, а замки и строения сровнять с землей.

Утром следующего дня на рыночной площади уже стоял черный эшафот, и все прилегающие улицы были заняты вооруженными людьми. Объятые ужасом горожане поспешили затвориться в своих домах, и при казни присутствовали одни солдаты. Палач снес Ланусе голову в тот момент, как он возносил молитву Св. Деве.

Затем последовали новые аресты и казни, причем страдали часто люди совершенно невинные, и потому никто не чувствовал себя в безопасности. Дома казненных разрушались, и это стало символом уничтожения местных вольностей. Инквизиция, руки которой наконец-то были развязаны в полной мере, в своей мстительной ярости не отставала от светской власти. Ее тюрьмы были переполнены людьми всех рангов, и аресты не прекращались.

Неожиданно начав репрессии, Филипп столь же неожиданно 17 января 1592 года объявил амнистию, которая не коснулась только руководителей мятежа. Он просил, чтобы и инквизиция, со своей стороны, амнистировала арагонцев, находящихся в ожидании ее суда, однако Супрема ответила отказом, ибо хотела воспользоваться благоприятным моментом, чтобы выкорчевать все корни, из которых могло произрасти в будущем сопротивление ей в Арагонии. Тогда Филипп повторил свою просьбу, говоря, что отсрочка амнистии помешает восстановлению мира и что там, где замешано так много лиц, достаточно наказать наиболее виновных. Но с подобного рода соображениями инквизиция считаться не хотела. 29 апреля Супрема представила королю доклад о своей деятельности, согласно которому в инквизиционной тюрьме Сарагосы содержались 74 арестованных и предполагалось открыть судебное преследование в отношении еще трехсот человек. Королю пришлось согласиться, что это достаточно веская причина для отсрочки амнистии. 20 октября в Сарагосе состоялось аутодафе, на которое вывели 80 человек; за исключением нескольких морисков и одного двоеженца в вину им вменялось сопротивление деятельности инквизиции. Венцом этого аутодафе стало сожжение изображения Переса, сопровождавшееся чтением приговора, в котором перечислялись его многочисленные преступления, в том числе кощунственная хула против Бога, должностные злоупотребления, содомский грех, бегство во Францию, сношения с гугенотами и даже происхождение от еврейской семьи. Почти все это было ложью.

В день этого аутодафе Филипп снова потребовал от инквизиции — настолько твердо, насколько это вообще было возможно, — издания акта об амнистии. Супрема сделала вид, что сдалась, и отправила королю проект амнистии, но почти сразу, на следующий день, сообщила, что получила от сарагосского трибунала еще один список скомпрометированных лиц и просит, чтобы на них амнистия не распространялась. Это было уже слишком! Поэтому Филипп, не вступая в дальнейшую переписку, просто послал проект амнистии в Сарагосу с предписанием обнародовать его уже как указ, что и было сделано 23 ноября с большой торжественностью; в результате более пятисот человек были освобождены от преследования.

Тем временем происходило реформирование местных учреждении Арагонии, сводившееся к полному уничтожению тех вольностей, которые были предметом ее гордости. Независимый арагонский суд — если не номинально, то фактически — превратился в королевский, а все гарантии, установленные против проявлений произвола власти, были отменены; при этом реформы проводились таким образом, будто они были следствием свободной инициативы народа. Все это сопровождалось новой амнистией — для всех тех, против кого возбуждены дела в бытность верховным судьей де Ланусы. Милосердие Филиппа не затронуло только жену Переса и его семерых детей, младший из которых родился в тюрьме.

Перес и его друзья в это время пребывали в Беарне, где их приняла герцогиня Альбре — сестра французского короля Генриха IV. Им удалось убедить Генриха IV, что население Арагонии только и ждет, что кто-то поможет освободиться ему от Испании. Французский король ухватился за идею образовать из Арагонии самостоятельное государство под протекторатом Франции, и в феврале 1592 года около 2000 человек беарнцев под руководством арагонских мятежников перешли границу. Местное население, однако, встретило их неласково. Вскоре эта армия была загнана в заснеженные горы и разбита испанскими войсками, которыми командовал Варгас. Пленных беарнцев он отпустил, а троих видных мятежников — Дионисио Переса, Франсиско Аэрбе и Диего Эредиа — отправил в Сарагосу, где они закончили жизнь на эшафоте.

Антонио Перес в походе не участвовал, хотя и был одним из главных его вдохновителей. Генрих IV назначил ему пенсию, и он поселился во Франции, надеясь еще когда-нибудь вернуться в Арагон в качестве победителя. Но после того, как Франция и Испания в 1598 году заключили мир, эти надежды пошли прахом. 3 ноября 1611 года Перес умер. Жена и дети, пораженные в правах как наследники осужденного инквизиционным трибуналом, стали хлопотать о его посмертной реабилитации, и в конце концов вынесенный Пересу обвинительный приговор отменили, а потомки его были освобождены от последствий, которые обычно влекло за собой осуждение инквизицией.

Когда королевская власть в Испании перешла к Бурбонам, считавшим, что церковь должна служить государству, на инквизицию были возложены функции политической полиции. Во время войны за Испанское наследство Супрема требовала от инквизиторов верности Филиппу V, а в самом факте противления Бурбонской династии стали усматривать ересь. Когда около 1706 года в Испании начались усиленные поиски государственных изменников, инквизиция взяла на себя обязанность преследовать за измену священников, которые не подпадали под юрисдикцию военных и светских судов. И это не единственная услуга, которую она оказала Бурбонам. Во всей красе инквизиция себя проявила, когда во второй половине XVIII века королевская власть решила поставить барьер на пути проникновения в Испанию идей французского Просвещения. Она подавляла всякое живое слово, любой намек на симпатии к Франции. Так, в 1794 году главнокомандующий испанской армией Антонио Рикардо предстал перед мадридским трибуналом по обвинению «в изъявлении симпатии к происходящим во Франции событиям».

Во время Реставрации инквизиция стала политическим орудием в руках короля Фердинанда VII. При известии о побеге Наполеона с острова Эльбы Фердинанд предписал инквизиционным трибуналам следить за теми, кто сочувствует низложенному французскому императору, и когда генерал Реновалес и полковник Пеон бежали в Португалию, трибунал Сантьяго вступил в переговоры о выдаче беглецов в руки инквизиции. Неудивительно поэтому, что во время революции 1820 года, когда народ взял приступом инквизиционную тюрьму в Севилье, там оказались одни только политические заключенные.