История испанской инквизиции

Глава двенадцатая Государство и инквизиция

Как сторонник абсолютизма Фердинанд II Католик не мог, разумеется, сочувствовать усилению в Испании власти папы и однажды даже запретил пребывание в своей стране папскому нунцию и легатам. На инквизицию он смотрел не как на средство увеличения авторитета католической церкви, а как на средство усиления собственной власти, которой отныне должен был принадлежать решающий голос не только в светских делах, но и в духовных. Этим объясняется, почему дальновидный король так настойчиво требовал для себя права называть кандидатов в великие инквизиторы и в члены Супремы; правда, первоначально предполагалось, что этим вмешательство Фердинанда в дела инквизиции ограничится. Но Фердинанд толковал свое право контроля над деятельностью инквизиции в самом широком смысле — явочным порядком он стал принимать участие в назначении и смещении ее низших служителей, так что и Торквемада вынужден был официально признать за королем это право, подчеркнув в своих знаменитых инструкциях значительность роли короля во всех делах инквизиции. Но раз великий инквизитор мирился с правом вмешательства Фердинанда в инквизиционные дела, то и кортесы, естественно, стали обращаться к нему с различными ходатайствами об изменении некоторых суровых мер инквизиции и вообще о преобразовании ее деятельности.

Впрочем, король собственной властью не предпринимал никаких принципиальных шагов. Но при этом он вмешивался во все мелочи сложной жизни инквизиции и не оставлял без внимания ни одного инцидента, который даже косвенно мог быть в той или иной степени вреден интересам королевской власти. С особенным усердием он наблюдал за финансами инквизиции; без его согласия она не могла производить никаких расходов и даже выдавать жалованье своим служителям. С другой стороны, он совершенно не касался духовных дел инквизиции и никогда не высказывался по поводу наложенных трибуналами на еретиков епитимий или провозглашения того или иного обвиняемого еретиком.

Порой Фердинанд вмешивался, если видел злоупотребления, совершаемые отдельными трибуналами, и смягчал чрезмерно жестокие наказания. Напомним о его письмах к папе Юлию II, в которых он указывает, что с 1492 года много евреев и мавров приняли христианство, и было бы несправедливо обращаться с ними крайне строго, так как они еще не достаточно крепки в новой вере. Характерно, что Фердинанд неоднократно намекает Юлию II, что не следует инквизиторам чересчур усердствовать в своей деятельности — умеренность часто полезнее строгости. В 1508 году он запретил насильно обращать мавров в христианство и приказал освободить из тюрьмы тех, кто арестован за нежелание стать христианами. В 1510 году Фердинанд даже приказал инквизиторам разрешить маврам, принявшим христианство, снова переходить в мусульманскую веру.

Со смертью Фердинанда, при номинальном правлении больной Хуаны Безумной и несовершеннолетии Карла V, когда во главе государства находился великий инквизитор Хименес, контроль светской власти над деятельностью инквизиции заметно уменьшился. Не только служители трибуналов, но и приемщики конфискованных ценностей, считавшиеся светскими чиновниками и обязанные отчитываться перед королем, стали назначаться исключительно великим инквизитором либо Супремой. Например, 11 марта 1517 года Хименес пишет толедскому приемщику конфиската, чтобы он ввиду большого количества работы нашел помощника и отправил к Супреме для утверждения его в этом звании. Когда император Карл V, будучи в Нидерландах, собирался в путь, чтобы занять испанский престол, он намеревался реорганизовать инквизицию, о которой его советники, нередко новообращенные, отзывались крайне отрицательно. Но Хименес узнал об этом и убедил совет Кастилии написать Карлу, что мир и спокойствие страны, а также прочность королевской власти могут быть гарантированы лишь в том случае, если испанский король будет во всем поддерживать инквизицию. На Карла, по-видимому, это произвело сильное впечатление, и он даже заявил, что готов исключить из своей свиты всех, в чьих жилах течет еврейская кровь. Желая доказать, что его слова серьезны, он отправил Супреме список своих приближенных с просьбой сделать надлежащее расследование об их происхождении. Вскоре, однако, до Хименеса опять дошли тревожные вести — на этот раз о том, что Карл собирается отменить правило, согласно которому имена свидетелей должны держаться в строгой тайне. Это подрывало сам фундамент инквизиции, и Хименес отправил Карлу письмо, в котором, в частности, писал, что Фердинанд и Изабелла в свое время отвергли 1200000 дукатов, предложенные им в обмен на публикацию свидетельских имен, и Карл оставил свою идею.

Прибыв в Испанию и наслушавшись жалоб на пристрастность и жестокость инквизиционных трибуналов, Карл созвал комиссию из теологов, дабы она установила, насколько эти жалобы справедливы. Комиссия собрала огромный материал, в общем крайне неблагоприятный для инквизиции, и дело шло к тому, что она подвергнется значительным изменениям. В последний момент, однако, Карл стал колебаться и отложил реформирование инквизиции на неопределенное время, хотя и клялся перед кортесами это сделать. Но клятва эта была совершенно неискренней, так как вслед за ней он поручил своему посланнику в Риме графу Сифуэнтесу получить от папы разрешение на ее несоблюдение. Единственное, на чем он настоял в смысле ограничения прав инквизиции, — чтобы при всех назначениях испрашивали предварительно согласие короля, но это не всегда соблюдалось.

В 1523 году Карл опубликовал эдикт, коим запретил государственным и общественным учреждениям издавать какие-либо законы, ограничивающие деятельность инквизиции; уже существовавшие таковые законы отныне объявлялись не имеющими силы. Под охраной этого эдикта инквизиция не подчинялась даже простым полицейско-санитарным распоряжениям. В том же 1523 году Карл разрешил избирать инквизиторов на общественные должности. Последние часто распределялись по жребию, и до этого в жеребьевке инквизиторы не участвовали, так как народ — поскольку они находились вне власти обычного суда — опасался с их стороны чрезмерных злоупотреблений. Не осталась без внимания Карла и прислуга инквизиционных трибуналов, на которую он распространил привилегию неподсудности, доступную прежде только инквизиторам и штатным осведомителям.

Филипп II в отличие от других испанских королей не вмешивался в назначения членов инквизиционных трибуналов, предоставляя в этом полную свободу великому инквизитору, тогда как сменивший его на троне Филипп III, наоборот, занимался этим весьма усердно. Например, когда 21 июня 1600 года великий инквизитор Гевара представил ему доклад, в котором просил разрешения переместить инквизиторов из одного трибунала в другой так, чтобы лучшие занимали должности в наиболее выгодных и обширных округах, Филипп III ответил отказом. Мало того, в 1603 году король сам назначал инквизиторов, фискалов и даже мелких инквизиционных чиновников. Судя по всему, Филипп III хотел вернуться к методам правления Фердинанда, поскольку считал недостаточным надзор над деятельностью инквизиции со стороны проводившего свое время большей частью за границей императора Карла и занимавшегося другими делами Филиппа II. Прибыв в Толедо на аутодафе 10 мая 1615 года, Филипп потребовал к себе дело Хуана Коте, обвинявшегося в лютеранстве, и сделал в приговоре несколько изменений, прибавив двести ударов розог и увеличив число лет тюремного заключения. По существу, это было вмешательством в судопроизводство инквизиции, от чего отказывался даже Фердинанд, и толедский трибунал в большом смущении извещал об этом Супрему, прося ее высказаться по этому поводу. Супрема, впрочем, одобрила действия короля, так как в изменении наказания принимал участие и великий инквизитор Бернардо де Сандовал-и-Рохас. На следующий день после аутодафе Коте был, однако, извещен, что розги, по великодушному желанию Супремы, отменены.

Тут надо заметить, что Филипп III проводил свою политику вмешательства в дела инквизиции с большой непоследовательностью, и рядом с толедским инцидентом 1615 года можно указать немало случаев, когда король заявлял, что полнота власти в инквизиционных делах принадлежит исключительно великому инквизитору. С другой стороны, нередко он поступал вопреки интересам инквизиции. Так, несмотря на ее многочисленные просьбы, он отказывался изгнать маранов из Португалии и даже даровал им — разумеется, за значительные суммы, — различные привилегии, в том числе всепрощение за совершенные еретические преступления. Но при этом был неумолим по отношению к морискам, которых изгнал из Испании к великому для нее ущербу. При Филиппе III — после того, как один рыцарь военного ордена оказал вооруженное сопротивление трибуналу, — юрисдикции инквизиции были подчинены военные ордена.

Филипп IV находился едва ли не в полном подчинении у инквизиции и часто слепо повиновался ее советам; тем не менее именно в его правление в 1643 году, после конфликта между Супремой и великим инквизитором из-за одного назначения, были выработаны правила о назначении и смещении служителей инквизиции, которые усилили значение королевской власти: отныне Супрема и великий инквизитор должны были представлять королю трех кандидатов на каждую новую должность, и король мог выбрать любого из них.

После смерти Филиппа IV и непродолжительного регентства на престол вступил несамостоятельный Карл II. Он никак не вмешивался в дела инквизиция, а она, в свою очередь, игнорировала права короны. Когда в 1705 году великим инквизитором стал Видаль Марин дель Кампо, ему было предоставлено исключительное право смещения и назначения инквизиционных чинов, и это право осталось за великими инквизиторами до конца существования инквизиции.

После смерти Фердинанда возник вопрос о том, кому принадлежит право назначения великого инквизитора. Папа Адриан VI утверждал, что предоставленная Фердинанду привилегия в этом деле носила индивидуальный характер и не должна переходить на следующего испанского монарха. Карл V не уступал и настаивал на своем праве назначать великого инквизитора, пусть и с согласия папы. В конце концов ему удалось добиться своего: после долгих переговоров 10 сентября 1523 года великим инквизитором стал его кандидат Алонсо Манрике, епископ Кордовы. Император торжествовал, но победа эта не носила принципиального характера, так как Адриан не только не связал себя на будущее никакими обещаниями, но и ясно дал понять, что соглашается лишь постольку, поскольку находит Алонсо Манрике наиболее подходящим кандидатом на пост великого инквизитора. По-видимому, император с этим согласился; во всяком случае, право папы в вопросе назначения великого инквизитора никем из испанских королей вплоть до Карла III не оспаривалось.

В 1774 году сложил с себя полномочия великий инквизитор Мануэл Кинтано Бонифас. Король отправил папе просьбу о назначении на его место саламанкского епископа Фелипе Бертрана, но ухитрился написать письмо так, что в нем собственно говорилось не о согласии папы предоставить Бертрану генеральное инквизиторство, а о необходимости освободить его от епископского места в Саламанке ввиду назначения великим инквизитором. Письмо Карла в курии получили в тяжелую минуту, когда после смерти 22 сентября 1774 года Климента XIV папский престол был свободен. Избранному 15 февраля 1775 года новым папой Пию VI было не до борьбы с Карлом, и 27 февраля он исполнил желание испанского короля. Правда, послание Пия мало чем отличалось от послания в 1755 году папы Бенедикта XIV при назначении великим инквизитором Бонифаса — в нем, как и прежде, говорилось о motu proprio папы. Та же формула была использована и при назначении Пием VI в 1784 году великим инквизитором Рубина де Севальоса.

Вопрос о том, может ли король сместить великого инквизитора, юридически не был оформлен, но столкновение светской власти с Манрике ясно показывает, что фактически король мог поставить великого инквизитора в положение, мало чем отличающееся от вынужденной отставки. Алонсо Манрике считался фаворитом императорской четы. В 1529 году Карл V, отправляясь в Италию, назначил императрицу опекуншей над юной графиней Луизой де Акунья, руки которой добивались самые аристократические женихи и среди них племянник великого инквизитора граф Тревиньо. Императрица поселила опекаемую невесту в самое безопасное, как ей казалось, место — в монастырь, но Манрике именно этим и воспользовался — пользуясь своей громадной властью, он устроил там свадьбу Луизы с графом Тревиньо. Императрица в ярости удалила Манрике из королевского дворца и приказала ему жить в его севильской епархии до тех пор, пока Карл вернется из Италии. Увещевания инквизиции не смогли изменить решения императрицы, и лишь в 1533 году, когда Карл возвратился в Испанию, Манрике смог снова свободно исполнять обязанности великого инквизитора. Правда, продолжалось это недолго: через год между ним и Карлом произошел новый конфликт, и Манрике опять был отправлен в Севилью, хотя номинально оставался великим инквизитором.

Другой случай столкновения между королевской властью и великим инквизитором произошел в 1598 году, когда Филипп III, под влиянием герцога Лермы невзлюбив великого инквизитора Портокарреро, обратился к папе Клименту VIII с просьбой издать буллу, принуждающую епископов жить в своих епархиях. Как епископ Куэнки Портокарреро вынужден был подать в отставку, покинуть Мадрид и переехать в Куэнку. Из-за этой же буллы покинул свой пост и следующий за Портокарреро великий инквизитор — кардинал Ниньо де Гевара. Его преемник Хуан де Суньига, епископ Картахены, обошел буллу Климента VIII, предоставив папе управление своей епископией на время своего генерального инквизиторства; но вместе с тридцатитысячным доходом от своей епархии Суньига потерял и здоровье. Мадридский климат оказался ему вреден, и он умер в том же 1602 году, когда и был назначен.

Когда Филипп IV вступил в 1621 году на престол и подпал под влияние Оливареса, между последним и великим инквизитором Луисом де Алиагой, обладавшим сначала вместе с герцогом Лермой, а затем с герцогом Уседой наибольшим могуществом при дворе Филиппа III, неизбежно должен был произойти конфликт. Перемена на троне в глазах Оливареса означала прежде всего разрыв с политикой предыдущего короля Филиппа III, которую олицетворяли великий инквизитор Алиага и всесильный Уседа. Но воспользоваться против Алиаги буллой 1598 года было невозможно, так как доминиканец Алиага не был епископом и, следовательно, не имел своей епархии. Светская власть оказалась в большом затруднении, столкнувшись лицом к лицу с независимым положением великого инквизитора. Наконец, не найдя лучшего способа избавиться от Алиаги, Филипп IV приказал ему покинуть королевскую резиденцию и отправиться в доминиканский монастырь в Уэте. Хотя великий инквизитор исполнил приказание короля, вопрос о нем не мог считаться решенным, и потребовалось вмешательство папы Григория XV, чтобы вынудить его подать в отставку. Вскоре мадридский трибунал обвинил Алиагу в лютеранстве и материализме, но до суда дело не дошло, так как отставной великий инквизитор умер в 1626 году, до окончания следствия, которое в связи с этим решили не продолжать.

В 1669 году Эверардо Нитхарду, иезуиту немецкого происхождения, пришлось сложить с себя звание великого инквизитора по требованию внебрачного сына Филиппа IV — Хуана Австрийского. Борьба дона Хуана, которому отец даровал титул «князь моря» и поручил командовать флотом, и Нитхарда велась не на жизнь, а на смерть, так как Нитхард обвинял «князя моря» в лютеранстве и стремился погубить его с помощью приписываемого ему письма, полного еретических мыслей. При этом у Нитхарда были далекоидущие планы: наряду с Хуаном он задумал обвинить и вдову Филиппа IV — Марианну Австрийскую.

Во время войны за Испанское наследство отношения между Римом и Мадридом сильно обострились, так как папа Климент XI поддерживал Габсбургов и не признавал Филиппа V. В 1709 году Филипп выслал из страны папского нунция и запретил отправку денег в Рим. Курия стала готовить ответные меры, но Филипп ее опередил ив 1713 году поручил государственному совету подготовить закон, который делал бы обязательным сопротивление попыткам Рима навязать свою юрисдикцию. Когда до курии дошел слух о готовившемся законе, она осудила это особым эдиктом и уговорила великого инквизитора Франческо дель Джудиче (в Испании его, итальянца по происхождению, звали на испанский манер — Хьюдесе) этот эдикт подписать и опубликовать, хотя, согласно испанским законам, никакой папский эдикт нельзя было публиковать без разрешения короля. Находившийся в это время в Париже Джудиче 30 июля 1714 года отправил эдикт Супреме для публикации, что и было сделано. Случился большой скандал. Филипп V грозил Джудиче всякими карами и известил о происшедшем своего деда — французского короля Людовика XIV. Людовик одобрил поведение внука и отказал в обещанной аудиенции Джудиче, велев передать ему, что он сам накажет его, если Филипп этого не сделает. Джудиче в такой ситуации не оставалось более ничего, как сложить с себя звание великого инквизитора. Вскоре, однако, король подпал под влияние кардинала Альберони, и Джудиче был снова приглашен занять пост великого инквизитора, причем Филипп V извинился перед ним в довольно унизительной форме, заявив, что был введен в заблуждение злыми советниками. Дружба Альберони и Джудиче, впрочем, оказалась непродолжительной; в 1716 году Джудиче запретили появляться в королевской резиденции, и он подал в отставку.

Члены Супремы на первых порах назначались королем. Фердинанд, без ордера которого ни один член Супремы не мог получать жалованья, мало считался с независимостью этого учреждения и заставил однажды членов его принять в качестве коллеги некоего Агире, хотя против него были единодушно все руководители Супремы. После смерти Фердинанда зависимость Супремы от королевской власти стала уменьшаться, а в 1546 году назначение члена Супремы было сделано одним великим инквизитором без участия короля. Впоследствии, однако, установился обычай, в силу которого великий инквизитор предлагал королю трех кандидатов, из которых король и выбирал одного в качестве члена Супремы. В 1614 году Филипп III потребовал, чтобы его духовнику монаху Алиаге, будущему великому инквизитору, было дано место в Супреме, причем он должен был считаться старшим членом Супремы и получать 1500 дукатов вознаграждения в год. Мало того, Филипп настаивал, чтобы отныне один доминиканец постоянно состоял членом Супремы. Это вызвало бурное недовольство Супремы, но в конце концов она уступила. Позже Филипп V заставил Супрему уступить одно постоянное место иезуитам.

В 1640 году между Филиппом IV и Супремой произошло столкновение из-за назначения членом Супремы Антонио де Арагона, сына герцога Кардоны. Предвидя сильное сопротивление со стороны Супремы, Филипп приказал Антонио де Арагону явиться на заседание Супремы уже в качестве ее члена. Супрема представила протест, в котором указывалось, что в этом назначении не принимал участия великий инквизитор и что Антонио младше тридцати лет, хотя члены Супремы должны иметь не менее сорока лет от роду. Филипп ответил, что во внимание к способностям Антонио это назначение может состояться даже с нарушением формальностей. Супрема, однако, уперлась, ее поддержали инквизиторы на местах и многие представители духовенства. Дело приняло серьезный оборот, и даже мать Антонио стала умолять его отказаться от оказанной чести, но король хотел настоять на своем праве назначать членов Супремы, и Антонио де Арагон принял свою новую должность. После этого, в 1642—1643 годах, Филипп IV назначил, не советуясь ни с Супремой, ни с великим инквизитором, четырех членов Супремы. Затем, правда, не желая ссориться с инквизицией, он издал эдикт, которым восстановил старый обычай представления списка из трех кандидатов.

Фердинанд, обращаясь к трибуналам, обычно давал Супреме на подпись свои письма, но не считал это для себя обязательным, так что королевские письма, не снабженные подписью Супремы, имели ту же силу, что и с подписью. Когда Супрема в 1512 году потребовала от Фердинанда, чтобы он сносился с трибуналами исключительно через ее посредство даже в вопросах, не касающихся религии, король наотрез отказался дать на этот счет какие бы то ни было обещания. После смерти Фердинанда дело приняло другой оборот, и уже 27 июля 1528 года Супрема отдала приказ трибуналам считаться лишь с теми королевскими распоряжениями, которые снабжены подписью члена Супремы, так как сами короли требуют повиновения лишь засвидетельствованным письмам. Каких «королей» разумела здесь Супрема, сказать трудно, но, опираясь на «королевскую волю», она быстро сделалась вполне автономным учреждением. Отныне все обращенные к королю жалобы на злоупотребления инквизиции, а также любые связанные с ней просьбы получали движение лишь в том случае, если сама Супрема соглашалась принять их во внимание. Например, в 1599 году барселонские кортесы обратились к Филиппу III с рядом ходатайств, которые король обещал удовлетворить; некоторые ходатайства касались инквизиции — кортесы желали, чтобы число служащих при трибуналах было уменьшено, чтобы все служащие помимо инквизиторов были каталонцами и т.п. Но великий инквизитор не приложил к королевскому решению свою подпись, и оно не вступило в силу.

Большое значение для укрепления независимости инквизиции имело то, что после смерти Фердинанда контроль над ее финансовой деятельностью перешел от короля к великому инквизитору или Супреме. Чиновники, которые заведовали конфискацией и сбором штрафов, были ответственны теперь перед инквизицией, а не государством. Правда, формально деньги, бывшие в распоряжении трибуналов, принадлежали королевской казне, и денежные ордеры выписывались от имени короля, но на деле инквизиция распоряжалась ими по собственному усмотрению. Попытка государства вернуть контроль над средствами трибуналов окончилась неудачей. Инквизиция успешно справилась с этим, предоставив неверные сведения о поступавших ей деньгах; более того, позже в инструкциях, данных трибуналам в 1561 году, говорилось о необходимости держать короля в неведении относительно их доходов и расходов. Только во время войны за Испанское наследство, когда финансы Супремы сильно пошатнулись и она обратилась за поддержкой к королю, Филипп V, удовлетворив ее ходатайство, установил в 1703 году более или менее тщательный надзор над тем, как инквизиция получает и тратит деньги. Надзор этот в главных чертах сохранился до конца существования инквизиции.

Инквизиция, согласно данным ей при учреждении привилегиям, не была подсудна светскому суду. Все, что имело какое-либо касательство к ней, могло рассматриваться исключительно инквизиционными трибуналами, деятельность которых, все более и более расширяясь, неизбежно приходила в столкновение с обычными светскими судами. Недовольные трибуналами порой обращались за помощью к королю, но это, во-первых, редко приводило к существенным результатам, а во-вторых, считалось ненормальным и не одобрялось самой королевской властью. Неподсудность инквизиции, по ее мнению, не была даром, а явилась результатом соглашения между королем и великим инквизитором. Вначале предполагалось, что привилегия эта касается лишь вопросов религии и ереси, но вскоре инквизиция явочным порядком распространила ее на уголовные и гражданские дела. В начале XVII века великий инквизитор Портокарреро утверждал, что судебная власть инквизиции предоставлена ей Богом; следовательно, решения инквизиционных трибуналов, касающиеся любых, в том числе светских дел, не могут быть подвергнуты ревизии королем и подлежат контролю лишь со стороны духовной власти, то есть Супремы, великого инквизитора или папы. 31 марта 1646 года Супрема заявила Филиппу IV, что гражданская и политическая юрисдикция ниже духовной, которой король ни в чем не может перечить. Королевские прерогативы ведут происхождение от человеческого закона, инквизиция же получила власть от святого престола, и, значит, ее сила в конечном итоге имеет божественное происхождение, поэтому ее не могут ограничивать человеческие законы. Если король под предлогом того, что он глава судебного ведомства, будет нарушать эти принципы, он навлечет на себя и на всю страну большие бедствия, которые лягут тяжелым бременем на его совесть.

15 октября 1633 года Филипп IV отправил Супреме послание, где просил ее выработать систему наказаний для инквизиторов, которые не повинуются королю. Выглядело это в лучшем случае наивно. Неудивительно, что Супрема ответила ему, что не находит в действиях инквизиции какого-либо нарушения интересов монархии. Что же касается королевских распоряжений, которые остаются без внимания, то это имеет место лишь в тех случаях, если король плохо осведомлен о положении дел и отдает приказания, противоречащие справедливости. Поэтому Супрема просит короля впредь совещаться с ней накануне опубликования закона для того, чтобы он был справедлив и инквизиторы могли с чистой совестью его исполнять. Филиппу ничего не оставалось, как склониться перед твердой волей инквизиции.

Не только члены инквизиционных трибуналов, но даже их слуги пользовались разнообразными привилегиями, в том числе личной неприкосновенностью. Около 1540 году мурсийский коррехидор обидел прислугу курьера трибунала и был за это приговорен к слушанию в церкви мессы в качестве кающегося грешника. В 1564 году перед барселонским трибуналом предстал Михаил Бонет, побивший лакея какого-то не самого важного служащего инквизиции. В Мурсии случилась драка между слугой инквизитора и мясником Себастьяном Гальего. Мясник был подвергнут суду инквизиции и приговорен к изгнанию из города. Если так страдали лица, чем-то обидевшие прислугу, то легко предположить, какие кары постигали тех, кто имел несчастье как-либо досадить инквизиторам или членам трибунала.

Инквизиция никогда не прощала нанесенного ей оскорбления, причем особенно сильно преследовала крупных чиновников, вставших у нее на пути или просто не оказавших ей должной помощи: в этом случае она опиралась на королевские грамоты, требовавшие безусловного ей повиновения. Ряду унижений за «нарушение королевского слова» были подвергнуты вице-король Валенсии в 1488 году, вице-король Сардинии в 1498 году, губернатор Беналкасара и кордовский судья в 1500 году, кордовский коррехидор в 1503 году, коррехидор Логроньо в 1516 году, майоркский королевский наместник в 1531 году, вице-короли Сицилии и Каталонии в 1540-х годах, главный алькальд Арнедо в 1553 году, гражданский губернатор Барселоны в 1569 году, арагонские депутаты в 1571 году и т.д. Самой популярной мерой инквизиции было принуждение к покаянию, а к наиболее упорствующим в своих заблуждениях применяли отлучение от церкви и заключение в тюрьму.

Лишь в редких случаях инквизиторы получали отпор. В 1598 году была устроена процессия в Севилье, во главе которой шли члены высшего королевского суда; инквизиторы нашли это обидным для себя и потребовали уступить им первые ряды. Судьи отказались и тут же были отлучены инквизиторами от церкви. В дело вмешался Филипп III: он приказал снять анафему с судей и призвал севильских инквизиторов в Мадрид, сделав его для них своего рода местом ссылки, а затем издал эдикт, в силу которого инквизиторы могли требовать для себя наиболее почетные места лишь в процессиях на аутодафе.

В 1622 году в городе Лорка, входящем в округ Мурсии, инквизиторы вступили в спор с местным судьей, отлучили его от церкви и вынесли постановление арестовать его, потребовав от мурсийского коррехидора Тореса привести это решение в исполнение. Торес отказался от повиновения. Тогда инквизиторы отлучили от церкви и его, а заодно и всю Мурсию, поскольку горожане поддержали коррехидора. Это было сделано без ведома местного епископа Трехо, и он, отстаивая свои полномочия, не замедлил заявить, что инквизиторы не имели права налагать интердикт на город и, следовательно, он не имеет силы. В свою очередь великий инквизитор Пачеко осудил Трехо и наложил на него штраф в размере 8000 дукатов. Мало того, Трехо под страхом нового штрафа велено было явиться в Мадрид и оправдаться в своем поведении. Пока епископ раздумывал, как поступить, мурсийские инквизиторы арестовали местного священника, отказавшегося подчиниться интердикту на том основании, что епископ ничего ему не говорил о нем. И только вмешательство короля Филиппа IV, который взял под свою защиту епископа, успокоило конфликт, вернув все его стороны на исходные позиции.

В 1630 году вальядолидский епископ решил устроить по какому-то поводу особенно торжественное богослужение в главной церкви города. Одновременно инквизиция Вальядолида задумала провозгласить в этот же день вероисповедный эдикт, что исключало проведение торжественной мессы. Возник спор, жертвами которого стали каноник Милан и певчий Ниньо, оказавшиеся в инквизиционной тюрьме лишь за то, что исполняли поручение епископа. Дело и на этот раз дошло до короля Филиппа IV, и, похоже, он воспользовался им как поводом, чтобы навести порядок в этом вопросе. Под его давлением инквизиция вынуждена была пойти на конкордию[10], которая ограничивала право инквизиторов отлучать от церкви неугодных им людей. Конкордия эта порой оставалась на бумаге, и в 1634 году совет Кастилии горько жаловался королю на действия инквизиции: «Многие злоупотребления исчезли бы, если бы ваше величество соизволило запретить инквизиции путем отлучения пользоваться властью, предоставленной лишь королевской юрисдикции... Мы просим держать инквизиторов в пределах действительно данной им власти; это принесет громадную пользу и положит конец тому нестерпимому состоянию, в котором находятся подданные вашего величества. Они перестанут тогда бояться отлучения, которое лишает их энергии в деле защиты интересов короны и которое нередко продолжает лежать на них даже после того, как ваше величество приказывает снять его». Да и в дальнейшем было немало случаев отлучения от церкви лиц, чем-либо не угодивших инквизиции. Например, в 1639 году инквизиторы Льерены наказали таким образом кастильского советника Антония Вальдеса, который посчитал, что инквизиционный трибунал должен платить налоги наравне со всеми. Пришлось снова вмешиваться королю и напоминать инквизиции о конкордии, чтобы отлучение было снято.

Вмешательство инквизиции в отправление светского и духовного правосудия основывалось на особой привилегии, предоставленной впервые в 1507 году кастильскому великому инквизитору Хименесу и арагонскому великому инквизитору Энгере: они могли в любой момент приостановить судебный процесс и вытребовать к себе делопроизводство. Привилегия эта была подтверждена в 1513 году, затем о ней перестали упоминать, но в 1595 году, при назначении великим инквизитором Алонсо Манрике, о ней вспомнили снова — с тех пор она стала возобновляться и каждый раз подтверждалась папой. Впрочем, король оставался последней инстанцией и в этом случае; на практике установился обычай, в силу которого все спорные вопросы между инквизиционными и прочими трибуналами переходили в особую комиссию, где инквизиция всячески указывала королевским судьям на их подчиненное положение. Сплошь и рядом на ее заседаниях инквизиторы угрожали непокорным судьям разными карами и за редким исключением добивались желаемого для себя решения.

В какой-то момент уголовные и гражданские процессы стали настолько отвлекать внимание инквизиции, что послышались жалобы на ее бездействие в преследовании ереси. Например, в 1567 году ревизор Франсиско Сото Саласар, исследовав положение дел в Барселоне, докладывал Супреме, что все внимание здешнего трибунала сосредоточено на светских делах. В конце концов было решено раз в четыре месяца направлять во все трибуналы специальных ревизоров, которые обязаны были следить, чтобы дела арестованных еретиков не откладывались в долгий ящик, но и это не очень-то помогало.

Вмешиваясь в светские судебные процессы, инквизиционные трибуналы нередко покрывали всякого рода злоумышленников. Характерна жалоба, поданная королю Филиппу IV в 1648 году одним из кастильских вельмож. В ней говорится, что трибуналы, беря под свою защиту преступников, почти всегда гарантируют им безнаказанность, а это увеличивает число преступлений. Сделалось обычным явлением, что люди, не имеющие отношения к инквизиции, формально числятся ее служителями, чтобы быть подсудны лишь ей одной. К этому стремятся, с одной стороны, наиболее опасные элементы общества, а с другой — наиболее богатые люди; в обмен на безнаказанность первые предлагают свои услуги для совершения самых отвратительных злодеяний, а вторые платят громадные деньги.

Филипп IV, понимая все это, не решился, однако, вступить в противостояние с инквизицией. Меры для обуздания чрезмерного вмешательства трибуналов в светские дела стали серьезно обсуждаться лишь при следующем короле Карле II. В 1677 году вышел закон, которым запрещалось отлучение от церкви за проступки, не имеющие отношения к делам веры. Правда, создается впечатление, что инквизиция долгое время предпочитала его не замечать.

Отступление инквизиции перед светской властью стало заметно лишь с вступлением на престол Филиппа V. Будучи ставленником Франции, где прерогативы короны ставились очень высоко, он окружил себя французскими юристами, проникнутыми идеей о полном подчинении духовенства государству; в эдикте 1705 года он охарактеризовал свою власть как «dominio absoluto»[11]. Иллюстрацией исчезновения былого всемогущества инквизиции может служить инцидент, происшедший в 1720 году в Толедо с инквизитором Педро Паниагуа.

Службу в инквизиции Паниагуа совмещал с торговлей какао и до поры до времени не платил таможенных пошлин. Но однажды, когда он получил из Марселя двадцать мешков какао, толедские власти, во-первых, потребовали таможенную плату и, во-вторых, заявили, что по причине свирепствующей в Марселе эпидемии какао необходимо подвергнуть карантину. В подтверждение серьезности этих требований коррехидор выставил стражу у магазина Паниагуа. Инквизитор, однако, стражников арестовал и отправил в инквизиционную тюрьму, а сам преспокойно принялся торговать какао. Тогда коррехидор заключил в тюрьму (но уже городскую) самого Паниагуа. Инквизиционный трибунал тут же сделал ответный ход и наложил на коррехидора интердикт. Одновременно Супрема пожаловалась Филиппу V, что толедская администрация нарушила права трибунала и оскорбила его честь. Тем не менее король приказал интердикт снять и выпустить на свободу ни в чем не повинных стражников. Чем кончилась эта история, мы не знаем; известно только, что спустя два месяца Супрема все еще просила короля выпустить Паниагуа на свободу и вернуть ему какао.

Отношение Филиппа к инквизиции отличалось крайней непоследовательностью, поскольку он весьма зависел от влияния своих приближенных, а они относились к инквизиции по-разному. Так, он отказался присутствовать в 1701 году на аутодафе, устроенном в честь его вступления на испанский престол, но, с другой стороны, нисколько не препятствовал росту числа аутодафе. Всего же за 46 лет правления Филиппа V (1700—1746) в Испании было устроено 782 аутодафе, на которых сожгли как минимум 1538 человек.

5 октября 1747 года сменивший Филиппа V на престоле Фердинанд VI издал эдикт, согласно которому юрисдикция светского суда распространялась на низших служителей инквизиции. Возмущению великого инквизитора Переса де Прадо-и-Куэсты не было предела, он требовал не только отмены этого эдикта, но даже уничтожения его копии в архиве. Однако Фердинанд ответил отказом, и инквизиция вынужденно покорилась. Впоследствии путем сложных интриг она неоднократно укрывала от королевского суда своих служителей, а с другой стороны, захватывала в свои руки дела, подведомственные другим судам, но все это выглядело как неготовность сразу признать свое поражение. Наследовавший Фердинанду VI его брат Карл III еще энергичнее отстаивал права светской власти. До того как занять испанский трон, он в течение 24 лет был неаполитанским королем и в этом качестве постоянно демонстрировал свою приверженность идеи абсолютной власти короны и полного подчинения ей церкви. При нем, по подсчетам Льоренте, лишь 5 процентов процессов, начатых инквизицией, доводились до суда; остальные за отсутствием состава преступления прекращались на стадии следствия.

Первое столкновение между Карлом III и инквизицией произошло из-за папского бреве от 14 июня 1761 года, которым была осуждена книга французского теолога Франсуа Мезенги «Представление о христианстве». Сам Карл III считал этот труд настолько полезным, что положил его в основу религиозного воспитания своего сына, будущего короля Карла IV. Он запретил великому инквизитору Бонифасу опубликовать папское бреве против книги Мезенги, а когда инквизитор стал протестовать против захвата королем прав, не принадлежащих светской власти, пригрозил ему изгнанием. Дошло до того, что Бонифас вынужден был умолять короля о снисхождении. Карл в его отношении сменил гнев на милость, но вслед за этим поручил государственному совету разработать закон, имеющий задачей, с одной стороны, защитить светскую власть от посягательств курии, а с другой — ограничить цензорские полномочия инквизиции. Этот закон вступил в силу 18 января 1762 года. Отныне все папские буллы, бреве, письма и распоряжения, какого бы они ни были содержания и кому бы ни были адресованы, следовало до опубликования представлять королю. Что касается осуждения и запрещения книг, то великий инквизитор мог сделать это лишь после того, как автор будет выслушан инквизиционным судом и этот суд примет соответствующее решение.

В 1770 году Карл III изъял из компетенции инквизиции дела, которые, на его взгляд, не должны были входить в сферу ее деятельности. Затем, в 1775 году, был принят закон, установивший безусловное равенство инквизиционных и королевских судов; этим же законом инквизиционным трибуналам запрещалось вмешиваться в светское делопроизводство и налагать любые наказания на королевских судей.

Всеми этими реформами Испания была обязана не столько Карлу, лишенному каких-либо особых талантов, а его выдающимся министрам. Президент королевского совета Кастилии граф Аранда мечтал о еще более решительной борьбе с инквизицией — в частности, он предлагал лишить ее права конфискации имущества арестованных. Инквизиция, разумеется, боролась против этого и преуспела: в 1773 году Аранда был отстранен от внутренней политики и отправлен послом в Париж. Позже инквизиция в попытках отомстить Аранде четыре раза начинала против него следствие, но так и не смогла привлечь его к трибуналу.

14 декабря 1788 года умер Карл III, и с ним прекратились реформы. Новый монарх, его сын Карл IV, был безвольным, беспечным и невежественным человеком. «Ему недоставало многих душевных качеств, которые так привлекали сердца к его покойному отцу. Его воспитанием до того пренебрегали, что нельзя даже надеяться, чтобы с течением времени он приобрел большие познания. Лишенный талантов, обучения и характера, он вечно будет жить в зависимости от других», — доносил русской императрице Екатерине II посланник при мадридском дворе Степан Зиновьев. Он целиком был во власти своей жены Марии-Луизы Пармской — капризной, легкомысленной и избалованной женщины, не лишенной, впрочем, воли и ума. Ненавидя тестя, она ненавидела также и его систему управления; со вступлением Карла IV на престол все должно было, по плану Марии-Луизы, измениться: в отставку были отправлены почти все виднейшие деятели прошлого правления, остался лишь один Флоридабланка, о котором писал все тот же Зиновьев: «Королева охотно отделалась бы от него, но, кажется, ее останавливает опасение, что такой человек, как граф Флоридабланка, пожалуй, найдет средство отомстить ей». В 1792 году, когда фаворитом королевы открыто уже сделался Мануэл Годой, Флоридабланке пришлось уйти, а Годой до конца правления Карла IV (с небольшим перерывом в 1798—1800 годах) стал во главе Испании. Это был типичный авантюрист — красивый, веселый, искусный музыкант, он без труда добился любви Марии-Луизы, всячески в то же время льстя королю, единственному испанцу, не знавшему, что Годой находится в любовной связи с королевой. При этом Годой был вернейшим поклонником инквизиции. Неудивительно поэтому, что царствование Карла IV, которое фактически было правлением Марии-Луизы и Годоя, явилось временем усиления власти инквизиции; этому, впрочем, способствовала также Великая французская революция, которая навела ужас даже на таких либеральных людей, каким был граф Флоридабланка, выступивший в защиту «правого дела», то есть французского короля Людовика XVI.

В 1789 году Карл IV издал эдикт, коим революционные идеи объявлялись ересью, подлежащей ведению инквизиции: отныне всякая политическая мысль, не согласующаяся с установленными в Испании обычаями, свидетельствовала о еретических взглядах ее носителя. Так как распространительницей политико-еретических идей была Франция, то инквизиция должна была следить за тем, чтобы ни одна французская книга политического содержания, ни одна газета не были привезены из-за Пиренеев. Затем был опубликован указ о высылке из Мадрида всякого, кто не имеет определенных занятий; предлогом выставили дороговизну хлеба, но главной целью было, по выражению Зиновьева, «выслать пристойным образом довольное число находящихся в Мадриде французов, бесстыдных вралей и болтунов». В 1791 году Карл IV распорядился о том, чтобы проживавшие в Испании иностранцы немедленно присягнули испанскому королю и католической религии и отреклись от всех своих привилегий, а также от сношений со своим отечеством и от покровительства своих консулов. Тем, кто сделать этого не пожелает, указ грозил галерами и тюрьмой или изгнанием из страны и конфискацией имущества. Прибывающим в Испанию иностранцам дозволялось находиться здесь, как правило, два месяца, и то по особому разрешению и с запрещением заниматься каким-либо ремеслом или торговлей. Проведение в жизнь всех этих указов поручалось инквизиции, и таким образом она была превращена в политическое орудие.

Но надо сказать, что и сама инквизиция, замечая, что в народе укрепляется отрицательное отношение к гонениям за веру, пыталась — в надежде сохранить свое влияние — приспособиться к требованиям времени. Роль политической полиции при мадридском дворе была, быть может, унизительна, но она спасала инквизицию от вынужденного безделья и создавала иллюзию ее необходимости. Характеризуя деятельность инквизиции в царствование Карла IV, депутат кортесов Канмани говорил: «Вот уже несколько лет, как инквизиция стала служить не святому делу, она сделалась государственной инквизицией, дворцовой и светской. Из деятельного учреждения она превратилась в пассивное, созерцательное; из страшного в трусливое; ее былое участие в жизни Испании превратилось в боязливую заботу о своем существовании. Чем другим, в самом деле, можно объяснить, что она ничего не предпринимала, когда происходили скандалы в безнравственном королевском дворце, откуда были изгнаны религия и честность? Представители святого трибунала дрожали от страха при виде отвратительного фаворита и в толпе других льстецов и карьеристов искали у него милости. Почему инквизиция не проявляла своего могущества и своей апостольской строгости, когда Годой святотатствовал и оскорблял религиозные чувства народа?»

Раболепствуя перед сильными, вымещая злобу на слабых, инквизиция принимала участие в многочисленных интригах царствования Карла IV и строила козни против того самого Годоя, милостивого внимания которого она, на первый взгляд, так добивалась. С ведома инквизиции три монаха донесли на первого министра инквизиции же, обвинив его в том, что он в течение восьми лет не молится, не исповедуется и грешит против нравственности, находясь в любовной связи сразу с несколькими женщинами. Севильский архиепископ Деспуиг и авильский епископ Мускис, державшие в руках главные нити заговора, всячески убеждали великого инквизитора Лоренсану начать против Годоя следствие. Но Лоренсана не решался на это без формального приказа папы Пия VI. Наконец папа под влиянием кардинала Винченти, друга Деспуига, написал великому инквизитору, что ему не следует оставаться равнодушным к скандальному поведению Годоя. Но письмо папы с припиской кардинала Винченти было перехвачено Наполеоном и отослано Годою, дружбой которого Наполеон в то время интересовался. Годой своеобразно отомстил заговорщикам: когда французы заняли папские земли, он отправил Лоренсану, Деспуига и Мускиса к Пию, дабы они выразили ему соболезнования в связи с поведением Франции. Годой, впрочем, не представлял никакой опасности для инквизиции, и она не особенно горевала по поводу этой неудачи, довольная уже тем, что первый министр не стал мстить более серьезным образом.

Совершенно иначе обстояло дело с Гаспаром Мельчором де Ховельяносом, членом королевского совета и одним из наиболее образованных людей своего времени. Знаменитый писатель и поэт, он в то же время приобрел славу одного из лучших испанских экономистов. В 1795 году он обратился к великому инквизитору Лоренсане с просьбой разрешить ему выписать из-за границы необходимые книги по минералогии и физике. Лоренсана ответил, что иностранные книги испортили немало профессоров и студентов, а потому он не может исполнить желание Ховельяноса. Мало того, одно уже ходатайство сделало Ховельяноса подозрительным, и инквизитор Лопес Гиль получил поручение следить за тем, какие именно книги читает Ховельянос. Однажды Гиль даже пробрался к нему в дом, когда Ховельянос отсутствовал, и тот, вернувшись, застал у себя непрошеного гостя с книгой запрещенного английского философа Джона Локка в руках. Последовал донос, и вскоре Ховельянос был арестован. Правда, почти сразу его выпустили, а в 1797 году и вовсе Карл IV назначил его министром юстиции. Инквизиция, в это время уже весьма осторожная в обращении с сильными мира сего, готова была оставить его в покое, но Ховельянос сам пошел в атаку, предложив проект реорганизации инквизиции на началах, выработанных еще Арандой. Согласно этому проекту, должности инквизиторов следовало ликвидировать, а суды в отношении ереси и всех других духовных преступлений передать в ведение епископов. Инквизиция перепугалась и обратилась за помощью к Годою, которого недавно хотела погубить. Годой и сам был недоволен усиливавшимся влиянием Ховельяноса на Карла IV и охотно вступил в союз с инквизицией: совместными стараниями Ховельянос был объявлен атеистом, в августе 1798 года удален с министерского поста и сослан в Хихон. Но и здесь инквизиция не оставила его в покое. Королю донесли, будто Ховельянос хочет уничтожить в Испании католическую веру и монархическую власть. После этого бывшего министра арестовали и заключили «на неопределенное время» в картезианский монастырь на острове Майорке, а затем перевели в крепость Пальмы, главного города острова, где он пробыл семь лет. Вышел Ховельянос на свободу только в 1808 году, когда лишился трона Карл IV и одновременно с ним пал Годой.

Жертвой инквизиции стал и преемник Ховельяноса по министерству юстиции Мариано Луис де Уркихо. Первое следствие против него инквизиция начала еще в 1792 году, но для Уркихо оно закончилось сравнительно благополучно: ему тайно отпустили грехи, уничтожили без огласки найденные у него книги и на этом дело закрыли. Сделавшись министром, Уркихо предложил Карлу IV отменить инквизицию и употребить ее богатство на благотворительные и общеполезные учреждения. Карл испугался этой чрезмерно смелой идеи, а инквизиция с этого момента стала воспринимать Уркихо как своего злейшего врага. Как и в случае с Ховельяносом, ее союзником здесь выступил Годой, увидевший в Уркихо очередного соперника по влиянию на короля. Уркихо обвинили в симпатии к тлетворной французской философии и в 1801 году сослали в Памплону, где он провел несколько лет в тюрьме в весьма жестоких условиях: ему не давали книг, бумаги, его камера не отапливалась и не освещалась. Как и Ховельяноса, его выпустили из заключения после падения Карла IV. Позже Уркихо перебрался в Париж, где и умер в 1817 году.

Все эти попытки разделаться с инквизицией успеха не имели, но подготовили почву для решительного на нее наступления.