История испанской инквизиции

Глава девятая Португальская инквизиция

В 1578 году бездетный португальский король Себастьян I погиб в Северной Африке, и королем был провозглашен великий инквизитор кардинал Энрике. Через два года он умер, и корона — на праве законного наследования как внуку португальского короля Мануэла — досталась Филиппу II. Возникло единое государство, единство которого, с одной стороны, было в значительной степени формальным, но с другой — не могло не отразиться на деятельности инквизиции, которая отныне рассматривала весь Пиренейский полуостров как территорию, подвластную своей юрисдикции. Поле деятельности представлялось громадным: в Португалии жило множество новохристиан, не успевших пройти еще, подобно своим братьям из Испании, через очистительное горнило инквизиционных трибуналов и потому стоящих гораздо ближе к старой вере, от которой они насильственно были оторваны несколько десятков лет. И уж во всяком случае, ничто не ограничивало деятельность инквизиции в отношении тех португальских новохристиан, которые, пользуясь установившейся свободой передвижения между двумя странами, стали приезжать в Испанию. Можно сказать, что приток маранов из Португалии в Испанию резко изменил начавшуюся было примирительную политику инквизиции по отношению к евреям.

То, что такая политика имела место, всего лучше видно из официального доклада, представленного в 1595 году Супреме епископом Хуаном Баутистой Пересом. Он утверждал, что инквизиция справилась со своей задачей, что оставшиеся после эдикта 1492 года в Испании евреи сделались добрыми христианами и что, за редким исключением, везде уже забыт Моисеев закон. Хуан Баутиста Перес предлагал смягчить надзор над маранами — на том основании, что имевшийся, если можно так выразиться, запас в Испании иудейской ереси пришел к концу и они прониклись христианскими мыслями и чувствами.

Но португальские мараны дали инквизиции новую обильную пищу и оправдали утверждения тех, кто не допускал мысли об ослаблении ее деятельности. Со времени унии Испании и Португалии они составили важный предмет заботы инквизиции, и их именами запестрели печальные страницы отчетов инквизиционных трибуналов.

Но прежде чем говорить о событиях, которые последовали за унией, следует сказать несколько слов о португальских маранах. В главе «Изгнание евреев» мы говорили о том, какой прием оказал испанским изгнанникам португальский король Жуан II, который сначала открыл евреям границы своего государства, а затем подверг их таким жестоким преследованиям, каких им не приходилось испытать даже в Испании. Однако репрессии эти касались одних лишь испанских выходцев; на португальских же евреев они не распространялись, и лишь в 1495 году, когда Жуан II уже страдал психической болезнью, он в припадке сумасшествия решил одномоментно принудить всех евреев Португалии принять христианство. Миссионером в этом деле, по замыслу короля, должен был стать «мудрый еврей», семидесятилетий Иосиф бен-Давид Ибн-Яхья, который своим публичным и торжественным крещением подал бы пример остальным евреям. Жуан пригласил к себе старца и пообещал ему в случае крещения город Браганцу, а за отказ от повиновения угрожал смертью. Но Иосиф вместе с тремя сыновьями тут же бежал из Лиссабона, и миссионерская задача осталась без подходящей кандидатуры. 25 октября 1495 года Жуан II умер, не успев реализовать свою идею на практике.

На престол вступил король Мануэл I, который отменил обязательное посещение евреями христианских проповедников и дал евреям ряд других послаблений. Так, например, он освободил из рабства испанских евреев, в которое они были обращены Жуаном II за то, что не покинули вовремя пределов Португалии.

Всего год спустя, однако, в его отношении к евреям произошла резкая перемена, вызванная политическими соображениями. Надеясь в будущем возложить на себя корону Испании, Мануэл собрался вступить в брак с дочерью Фердинанда и Изабеллы — недавно овдовевшей Изабеллой. Фердинанд соглашался на этот брак только под условием заключения оборонительного и наступательного союза против Франции и изгнания из пределов Португалии всех евреев — как испанских, так и португальских. На последнем особенно энергично настаивали обе Изабеллы — мать и дочь. Непоколебимая воля молодой Изабеллы и решила участь евреев, хотя сам Мануэл, видимо, сильно колебался и передал условия, выдвинутые Фердинандом, на рассмотрение государственного совета, где произошли чрезвычайно горячие дебаты, в которых сторонники и противники изгнания евреев разделились поровну. Как бы то ни было, 4 декабря 1496 года король издал эдикт об оставлении евреями пределов Португалии.

В нем, в частности, говорилось: «Имея уверенность в том, что евреи упорствуют в ненависти к святой католической вере Господа нашего Иисуса Христа, избавившего нас от греха Своей смертью, и совершали и постоянно совершают преступления против веры и святотатство в наших королевствах... потому что они сыны проклятия и закоренели в жестокосердии... мы, после зрелого размышления и обсуждения с членами нашего совета, порешили и повелели опубликовать сей наш закон и решение о том, чтобы до конца октября месяца, в год от рождения Господа нашего 1497-й все евреи и еврейки, проживающие в нашем королевстве, какого бы они ни были возраста, покинули его под страхом смерти и утраты имущества в пользу того, кто их обвинит. И если кто, по истечении указанного срока, скроет какого-нибудь еврея, мы приказываем, чтобы он за это лишился всего своего состояния и имущества в пользу того, кто обвинит его. И мы просим, и приказываем, и требуем в силу нашего благословения и под угрозою проклятия королям, нашим преемникам, чтобы они никогда не позволяли жить или пребывать в нашем королевстве и владениях ни одному еврею по какой бы то ни было причине. А сим евреям предоставляется право свободного выезда со всем имуществом; и мы прикажем уплатить им все деньги, которые им должны в нашем королевстве, и также оказать им всякую помощь для отъезда. И в отношении доходов и прав еврейских общин, данных нами, мы приказываем людям, получившим их от нас, чтобы пришли получить за них, потому что нам угодно приказать, чтобы им дали в другом виде столько, сколько вышеназванные еврейские общины давали им дохода».

Возможно, сравнительно милостивое решение Мануэла — предоставление евреям для исхода трех портов (Лиссабон, Порту и Сетубал) и продолжительный срок до начала выхода из страны — было вызвано желанием, чтобы евреи, приняв христианство, остались в Португалии и не вывезли из нее свои богатства. Если так, то расчеты короля не оправдались, и когда стало ясно, что стремления креститься у евреев не наблюдается, он в феврале 1497 года внес в государственный совет предложение немедленно насильно окрестить всех евреев. Совет, возглавляемый епископом Фернандо Котинью, выступил против этого, но король продолжил гнуть свою линию. По совету крещеного еврея Леви бен-Шем Това он распорядился закрыть все синагоги и еврейские школы и, более того, запретил евреям молиться; ослушавшимся грозило строгое наказание. Когда и это не заставило евреев в большом числе перейти в христианство, король, по совету все того же Леви бен-Шем Това, издал в начале марта 1497 года тайный приказ в определенный день насильно отнять у евреев всех детей в возрасте от четырех до двадцати лет (по другим сведениям, до четырнадцати лет), обратить их в христианство и, распределив по разным городам, отдать за счет короля на воспитание в христианские дома. Государственный совет опять попытался предостеречь короля от совершения насилия над малолетними и жестокости по отношению к их матерям и отцам. Заседания совета, как и сам приказ, носили тайный характер, но слух о готовящейся мере все-таки просочился наружу; во всяком случае, 17 марта евреи уже знали о том, что их ждет.

Об этом сообщили Мануэлу, и он, опасаясь, как бы евреи не спрятали где-либо или не отправили за пределы Португалии своих детей, 19 марта, в первый день праздника Пасхи, велел привести приказ в исполнение. Местные власти не считались с возрастом подлежащих отнятию молодых людей, и среди захваченных оказались даже 25-летние женщины и мужчины.

Происходившие при этом сцены не поддаются описанию: отцы и матери бросали детей в колодцы, чтобы не отдавать их в руки врагов, и сами кончали жизнь самоубийством; крики и стоны наполняли города ужасом, и христиане из сострадания к несчастным евреям скрывали многих у себя, не желая, чтобы дети лишались родителей.

При таких обстоятельствах евреи, в большинстве случаев принявшие в эти грустные дни христианство, решили обратиться за помощью к Римской курии. Папой в это время был знаменитый своей распущенностью Александр VI, который менее всего был склонен внимать голосу справедливости, но зато был крайне чувствителен к деньгам, — евреи хотели купить у него для себя защиту, тем более что Александр VI, торговавший кардинальскими шапками, из всего готов был делать предмет купли и продажи.

Однако отправленная в Рим депутация встретила отпор со стороны испанского представителя при папском дворе; депутаты были даже арестованы как еретики. Впрочем, Мануэл понимал, что ради мира в государстве следует смягчить политику, и 30 мая 1497 года был издан закон, в силу которого новообращенным была гарантирована спокойная жизнь в течение двадцати лет, в продолжение которых власти не имели права привлекать их по обвинению в ереси. Этим законом крещеным врачам и хирургам, не владевшим латинским языком, разрешалось читать еврейские медицинские книги; наконец, закон говорил о предстоящей амнистии для всех крещеных евреев и обещал, что по отношению к ним никогда не будут издаваться какие-либо особые распоряжения.

Мануэл все откладывал день отъезда евреев, не пожелавших креститься, и когда они, ввиду наступления осени, стали просить его приготовить для них в обещанных трех портах нужное количество судов, он заявил, что решил отправить всех евреев из одного Лиссабона, куда они все должны немедленно собраться. «Несчастные евреи, — пишет испанский историк Хосе Амадор де Лос-Риос, — не могли даже подозревать, что под новым королевским предложением скрывается самое ужасное вероломство, а между тем Мануэл так распорядился, что в Лиссабоне не только не было достаточного количества судов, но не хватало и запасов первой необходимости. Когда евреи должны были, в силу эдикта об изгнании, покинуть португальскую землю, этот недостаток в судах послужил причиной объявления всех евреев королевскими рабами». Обычно количество евреев, очутившихся в Лиссабоне, определяют в 20 000. Тех, кто не успел уехать, загнали, точно овец, в обширный дворец Эстаус, где их, вместо хлеба и воды, кормили проповедями двух крещеных евреев; запертым евреям были обещаны золотые горы, если они примут христианскую веру. Когда эти меры убеждения не привели к желанным результатам, король отдал приказ действовать силой: полицейские чины должны были загнать в церковь всех евреев, дабы священники совершили над ними скопом обряд крещения.

Массовые крещения такого рода наводнили Португалию новохристианами. Мануэл с самого начала имел, вероятно, целью, с одной стороны, удовлетворить желание невесты об удалении из Португалии иудеев, а с другой — чтобы эти бывшие иудеи, но уже христиане, остались со своими капиталами на месте. Сам Мануэл, похоже, был доволен достигнутым результатом, но страна не разделяла его радости и с большим недоверием смотрела на новообращенных, тем более что они, защищенные законом от 30 мая 1497 года, позволяли себе едва ли не открыто выражать привязанность к своей старой религии. Стоит ли удивляться, что общественное мнение вскоре потребовало репрессий по отношению к поставленным в привилегированное положение маранам? По настоянию кортесов в 1498 году Мануэл издал закон, наказывавший денежным штрафом крещеных врачей, писавших рецепты не на португальском языке; еще строже наказывались аптекари, изготовлявшие лекарства по написанному на еврейском языке рецепту. 21 и 22 апреля 1499 года Мануэл издал два ордонанса, коими христианам запрещалось совершать ряд торговых сделок с новохристианами, а последним без специального королевского позволения нельзя было покупать землю и выезжать за пределы Португалии, в особенности в страны, находившиеся под господством мавров. Все это явно нарушало обещания, что в отношении новообращенных не будут приниматься какие-либо исключительные меры.

Тут же подоспела просьба Фердинанда Католика о выдаче испанским инквизиционным трибуналам всех новообращенных, бежавших от преследования инквизиции из Испании в Португалию. Мануэл, правда, на это не согласился, но обещал отныне требовать у всякого приезжего испанца свидетельство, что он не является беглецом-еретиком; кроме того, испанской инквизиции было разрешено иметь в Португалии своих агентов, дабы они доносили португальским властям о еретиках, которых Мануэл обещал судить согласно португальским законам о ереси.

В 1504 и 1505 годах в Лиссабоне и Эворе чернь пыталась устроить погромы маранов, причем в обоих случаях ею руководили доминиканцы. Беспорядки эти были незначительны, но они свидетельствовали о чувствах, которые могли вызвать взрыв при первом удобном случае. Во время Пасхи 1506 года такой случай представился: в Лиссабоне свирепствовала чума, еда вздорожала из-за отсутствия подвоза, народ был раздражен и пребывал в поисках виновников, из-за которых Бог наслал столь страшную кару, и тут выяснилось, что некоторые мараны режут овец и птицу по еврейскому закону. Толпа потребовала жестокой расправы с виновными, ставшими в ее глазах причиной бедствия. Мараны были арестованы, но на следующий день их выпустили на свободу. Это вызвало еще большее раздражение; достаточно было искры, чтобы разгорелся пожар, и в конце концов прямо в церкви толпа растерзала марана, который позволил себе насмехаться над верой собравшихся в чудеса. После этого доминиканские монахи стали ходить по улицам, призывая народ истреблять еретиков. Призывать долго не пришлось, и в первый же день были убиты 500 человек; людей хватали и тащили на костры, сжигая разом по 15—20 человек. На одной лишь площади Росиу сожгли 300 человек. На следующий день зверства возобновились с новой силой, причем в Лиссабон стеклись из окрестных мест подонки общества, увлеченные перспективой безнаказанных грабежей и убийств. Во второй день были убиты свыше 1000 человек; но и этим разъяренная толпа не хотела ограничиться, и убийства маранов продолжались еще некоторое время; как считается, всего погибло, как минимум около 2000 человек, а по иным подсчетам — свыше 4000.

Когда Мануэл, находившийся в то время вне столицы, узнал о лиссабонских событиях, он приказал строго наказать виновных. Главные зачинщики погрома, 46 или, по другим данным, 47 человек, были повешены, еще нескольких четвертовали и обезглавили; два доминиканских монаха, подавшие сигнал к убийствам, были задушены, и тела их сожгли; лиссабонские обыватели, признанные виновными в грабежах и убийствах, были подвергнуты телесному наказанию, а имущество их конфисковано; у должностных лиц, не препятствовавших погрому, конфисковали пятую часть имущества; сам город Лиссабон, пользовавшийся привилегиями и особым титулом, был лишен на три года всего этого, у него также было отнято право самоуправления.

Мало того, король, словно мучимый угрызениями совести, издал 1 марта 1507 года эдикт, в силу которого маранам было дано право в любое время оставлять пределы Португалии, переправлять за границу свое имущество и деньги; этим же эдиктом Мануэл отменил все ограничительные меры по отношению к маранам и уравнял их с прочими христианами. 13 марта король возобновил привилегию, данную маранам 30 мая 1497 года, и обещал им, что в течение еще двадцати лет их не будут привлекать к суду по обвинению в ереси. Это обещание было подтверждено им 21 апреля 1521 года, причем двадцатилетняя свобода от преследования за религиозные преступления должна была отсчитываться со дня последнего обещания, то есть фактически к предыдущим двадцати годам были прибавлены новые двадцать. При этом защита королем прав новохристиан вызывала крайнее раздражение черни и духовенства. Чтобы умиротворить их, Мануэл в 1512 году распорядился о прекращении преследований участников лиссабонского погрома, а в 1521 году, незадолго до смерти, снова запретил маранам, под угрозой конфискации имущества, покидать Португалию. Но в целом до вступления на престол его сына и преемника Жуана III (1521—1557) жизнь маранов была защищена, и Португалия считалась убежищем для новохристиан.

Жуан III в отличие от отца был религиозным фанатиком, всецело находившимся под влиянием духовенства. Став королем, он поручил произвести тайное следствие о религиозной жизни маранов. Крещеный еврей Энрике Нунес, который прежде исполнял на Канарских островах обязанности инквизитора, получил задание притвориться человеком, преданным иудейству, и войти в близкое сношение с наиболее видными маранскими семьями. О результатах проведенного таким образом следствия королю был представлен доклад, в котором говорилось, что мараны лишь по форме христиане, а на самом деле они — иудеи, а потому с ними следует поступать так, как поступают с еретиками. Нунес в своих отчетах предлагал ввести инквизицию.

Отчеты Нунеса не только были наполнены самыми злостными нападками на маранов, но и, что вызвало у них ужас, содержали поименный список всех тайных иудеев; среди них был и родной брат Нунеса. Два марана, Диого Вас и Андреас Диас, решили отомстить ему. Переодевшись в монашеское платье, они в июле 1524 года подобрались близко к Нунесу и закололи его; в ноябре того же года их казнили. После убийства Нунеса в стране стали требовать наказать маранов; особенно неистовствовало духовенство. Еще один повод к выступлениям против маранов дал невесть откуда возникший «представитель» мнимого еврейского царя, авантюрист Давид Реубени, который окрылил их россказнями о существующем будто бы в Палестине большом еврейском государстве; многие, наслушавшись его, стали почти открыто исповедовать иудаизм. Но, с другой стороны, речи Реубени, слухи о которых дошли до короля, приостановили осуществление задуманных Жуаном III жестоких мер в отношении маранов, так как португальскому королю пришло в голову с помощью еврейского царя нанести удар турецкому султану Сулейману II, завоевавшему в 1521 году Египет.

Реубени, однако, в конце концов разоблачили как злостного выдумщика, и король велел своему представителю в Риме Брасу Нето вступить в переговоры с папой Климентом VII о введении в Португалии инквизиции по примеру Испании. Все это делалось под большим секретом, так как Жуан III опасался, что мараны покинут Португалию, когда узнают, что в ней будут действовать инквизиционные трибуналы. В самом начале переговоров Нето наткнулся на оппозицию: влиятельный при папской курии кардинал Лоренцо Пуччи заявил, что королем руководит не желание очистить Португалию от еретиков, а желание воспользоваться имуществом маранов. Таких корыстных целей курия, по мнению Пуччи, не должна была поддерживать. Не исключено, что кардинал всего лишь выражал мнение папского престола, который сам надеялся обогатиться за счет португальских маранов. Словом, спор папы Климента VII с Жуаном III в 1531 году сильно напоминал спор в 1478 году Сикста IV с Фердинандом Католиком.

После долгих пререканий, свидетельствовавших о нежелании ни той, ни другой стороны отказаться от богатой добычи, 17 декабря 1531 года папа наконец подписал бреве, коим назначил главным инквизитором Португалии исповедника короля францисканца Диого да Сильва. 14 июня 1532 года был опубликован гибельный для маранов закон, после появления которого возникало лишь два вопроса: кто воспользуется богатством маранов и где будут их сжигать. При таких обстоятельствах, пока закон не вступил в силу, маранам ничего не оставалось делать, как действовать подкупом; тем более что имелся человек, готовый отстаивать их интересы и вхожий в самые разные круги. Это был новохристианин Дуарте да Паз — умный, ловкий и энергичный дипломат, неоднократно исполнявший в Риме щекотливые поручения португальского короля. Но под видом преданного своему государю слуги Паз в действительности вел искусную интригу в защиту маранов. Он подружился с епископом Марко делла Ровере, папским нунцием в Лиссабоне, и не раз передавал ему от маранов деньги; разумеется, что епископ с какого-то момента стал противиться учреждению в Португалии инквизиции. Затем да Паза вошел в доверие к Диого да Сильве, и тот тоже стал брать от него взятки; дошло до того, что да Сильва в конце концов отказался от своей должности. Когда это произошло, папа под влиянием Марко делла Ровере издал 17 октября 1532 года буллу, которой отменил бреве об учреждении в Португалии инквизиции. Более того, 7 апреля 1533 года в еще одной булле он объявил, что это бреве явилось плодом недоразумения и что люди, которые приняли христианскую веру под влиянием насилия, не должны считаться членами католической церкви, а значит, не могут в силу этого подлежать преследованию за нарушение веры. Исходя из этого, папа отменил все репрессивные меры, принятые против маранов, и возвратил им конфискованные земли. После этого между папой и представителями Жуана, действовавшими от имени короля, произошел конфликт: Климента обвиняли в том, что он унижает таинство крещения, забывает, что собор в Толедо одобрял насильственное крещение арабов королем вестготов Сисебутом (правил в 612—621 годах), и позорит католический мир, так как в Португалии никто не сомневается, что он уступает силе денег, а не внутренних убеждений. В ответ папа пригрозил отлучить Жуана от церкви. В июле 1534 года, чувствуя приближение смерти, Климент VII еще раз написал епископу делла Ровере о недопустимости инквизиционных преследований против маранов. Столь твердая последовательность Климента объяснялась, как говорил впоследствии кардинал Антонио Пуччи папе Павлу III, тем, что Климент, раз получив от маранов деньги, считал необходимым защищать их до конца.

Вступивший на папский престол Павел III не был связан с маранами никакими обещаниями и относился к ним с гораздо меньшим сочувствием, но в целом продолжил политику своего предшественника. При нем между маранами и папским нунцием Ровере было заключено соглашение, по которому мараны обязались заплатить Римской курии 30 000 дукатов, если инквизиция в Португалии будет окончательно отменена. Курия старалась честно заработать свои деньги и представила Жуану ряд предложений в пользу маранов, но португальский король упорно не желал их одобрить. Тогда 2 ноября 1535 года Павел III опубликовал буллу, которой даровалось прощение всем маранам, начатые против них вероисповедные процессы прекращались, конфискованное имущество возвращалось, а все находящиеся в тюрьмах немедленно обретали свободу; были также восстановлены в правах дети осужденных и бежавших маранов. Таким образом, Павел исполнил, как он говорил, свой долг по отношению к маранам. Но тут оплошали мараны, не сдержав своего слова, — вместо 30000 дукатов Марко делла Ровере доставил от их имени в курию только 5000. Папа был взбешен.

Тем временем Жуан III нашел энергичного сторонника в лице императора Карла V. Раздраженный обманом папа уступил давлению императора и 23 мая 1536 года весьма неожиданно для маранов издал бреве, коим ввел в Португалии инквизицию, — с тем, однако, условием, что в течение первых трех лет ее судопроизводство будет вестись согласно существующему в Португалии законодательству и первые десять лет конфискованное у еретиков имущество станет поступать в пользу ближайших их наследников, а не португальской казны. Великим инквизитором был опять назначен уже знакомый нам Диого да Сильва.

Мараны поняли свою ошибку и уже более не жалели денег, что не замедлило сказаться на их положении. В начале 1537 года папа известил недавно назначенного в Лиссабон нунция Джироламо Реканати Каподиферро, что присваивает ему право отпускать маранам грехи; также маранам отныне разрешалось свободно оставлять Португалию, и никто — под угрозой отлучения от церкви — не мог препятствовать им приносить жалобы Риму на отношение к ним инквизиторов. С этого момента Лиссабон превратился в оживленный центр купли-продажи отпущения грехов. На это горько жалуется Жуан III в письме папе от 4 августа 1539 года — он говорит, что иудействующие грешат открыто, бросая всем вызов, так как они уверены, что им удастся купить прощение за содеянное. В этом письме король просит папу назначить вторым великим инквизитором своего брата — молодого принца Энрике.

Каподиферро стал уговаривать Павла не санкционировать назначения Энрике, которому было всего 27 лет, но папа склонился на сторону Жуана, а Каподиферро пришлось покинуть Португалию. Правда, уступив королю в вопросе назначения нового великого инквизитора, Павел в то же время подписал 11 октября 1539 года буллу, которая, вступи она в силу, сильно сузила бы сферу деятельности инквизиции. Но булла эта так и не была опубликована, поскольку мараны, как утверждал португальский посланник в Риме Маскарениас, опять не заплатили папе ту сумму, которую обещали. После этого Павел III сделал вид, что мараны его больше не интересуют, и Жуан III восторжествовал.

20 сентября 1540 года в Лиссабоне прошло первое аутодафе.

За ним вскоре последовали другие — не только в Лиссабоне, но и в Эворе и Коимбре. До поры до времени обходилось без приговоренных к смерти. Но вот 23 октября 1541 года инквизитор Иоанн де Мелло предал огню пятерых маранов, в числе которых был Гонсало Каннес Бандара — сапожник, объявивший себя пророком. Через несколько месяцев были сожжены в Эворе четыре марана, в том числе еще один мнимый пророк Луис Диас, у которого были приверженцы даже в аристократических кругах, и Давид Реубени, восемь лет до этого проведший в инквизиционной тюрьме.

Деятельность трибуналов навела страх на португальских маранов, и они поспешили снова заключить денежную сделку с Павлом III. Во всяком случае, об этом говорится в донесении от 2 декабря 1541 года португальского посла в Риме Христобана де Сусы, который обвиняет курию в ведении переговоров с маранами; в результате этих переговоров папа должен был будто бы получить сумму, близкую к 10000 крузадо, а новый нунций вообще мог оказаться у маранов на постоянном жалованье в 250 крузадо в месяц. Жуан III принялся в резких выражениях упрекать за это папу, а тот в ответ на оскорбления, пусть даже и заслуженные, отомстил португальскому королю назначением на пост кардинала в Лиссабоне его личного врага — бежавшего в Италию от преследования Жуана III епископа Висены Мигеля да Сильвы. Жуан не остался в долгу: объявил да Сильву вне закона и отозвал своего посланника в Риме. Дело выглядело так, будто Португалия окончательно порывает с папой. Для маранов это означало предоставление их в полную власть инквизиции. И действительно, великий инквизитор принц Энрике, обретя самостоятельность в своих решениях, учредил трибуналы помимо Лиссабона, Эворы и Коимбры еще в Ламего, Порту и Томаре, а число арестованных маранов резко увеличилось.

Павел, однако, не хотел доводить конфликт до крайности. Налаживать отношения было поручено новому нунцию епископу Луиджи Липпомано. Впрочем, у нунция были также тайные инструкции, согласно которым он должен был приложить усилия, чтобы удалить инфанта Энрике с должности великого инквизитора, а если это не получится, то под предлогом молодости отодвинуть его от дел.

Эти полномочия Липпомано получил с ведома новохристиан, которые писали в Рим, что ждут его как спасения; в подкрепление этих слов они отправили папе 2000 крузадо. Нунций, однако, застрял на границе, поскольку Жуан не дал ему разрешения на въезд. Инквизиция тем временем продолжала свирепствовать. 14 октября 1542 года в Лиссабоне прошло аутодафе, на которое вывели свыше сотни преступников, причем двадцать из них были выданы светской власти для совершения над ними смертной казни. Липпомано был впущен в Португалию только после того, как папа уведомил Жуана, что его миссия будет сведена к тому, чтобы поставить официально короля в известность о предстоящем Тридентском соборе; при этом папа обещал королю, что новый нунций ничего не станет предпринимать без его разрешения. И на этот раз папа не обманул.

Пример Англии, совершенно отпавшей от Рима, видимо, пугал Павла, и он, оставив попытки подчинить Жуана своей политике, начал вести с ним переговоры относительно дележа богатства, конфискуемого у маранов. Его предложение сводилось к тому, чтобы в течение определенного времени все делить поровну. Жуан ответил на это, что никогда не руководствовался в своих действиях материальными выгодами, но поровну делить богатства еретиков отказался, соглашаясь уступить папе лишь их четверть и на срок не более трех лет. Тогда, желая расположить к себе Жуана, папа предложил инфанту Энрике стать кардиналом, но король вместо благодарности с иронией заявил, что папа дает кардинальскую шапку тогда, когда об этом его не просят, и, наоборот, отказывает в ней, когда в этом нуждаются. Энрике, однако, быть кардиналом согласился. Он уже видел себя в этом качестве на большом аутодафе, но с этим вышла незадача: папа назначил вместо Липпомано нового нунция в лице Джованни Риччи да Монтепульчиано и распорядился, чтобы до его прибытия не предпринималось никаких процессов против новохристиан. Прибытие да Монтепульчиано все время что-то задерживало, и, таким образом, со второй половины 1544 по 1548 год в Португалии не было ни одного аутодафе.

Все это время между Римской курией и Лиссабоном шли переговоры, во время которых каждая сторона старалась извлечь для себя больше выгод: папа, столько раз пользовавшийся деньгами маранов, не желал выдавать их в руки инквизиции, король же настаивал, чтобы инквизиция в Португалии была такой же независимой от папского престола, как и в Испании. Только летом 1547 года стороны пришли наконец к соглашению. Маранам даровалось полное прощение за прошлые грехи, все арестованные выпускались на свободу, конфискованное имущество возвращалось хозяевам, дети прежде осужденных не подлежали никаким правовым ограничениям, а впавшие до сего времени вторично в грех не считались рецидивистами — их следовало рассматривать как обычных еретиков, которых покаяние может спасти от костра. Одновременно объявлялись недействительными все индивидуальные охранные грамоты, купленные отдельными маранами у курии с целью освободить себя от преследований инквизиции; отныне эти индульгенции подлежали отсылке в Рим и не могли быть предъявлены инквизитору в качестве защиты от ареста.

Все предыдущие ограничения деятельности португальской инквизиции, объявленные как Павлом III, так и его предшественниками, отменялись. Португальскому великому инквизитору предоставлялась полная свобода действий по отношению к привлекаемым за ересь лицам, то есть никакие действия теперь он не должен был согласовывать с Римом. Папа, правда, счел своим долгом еще раз напомнить королю о необходимости мягкого отношения к новохристианам и просил Жуана дать им при желании по крайней мере в течение одного года возможность покинуть страну, но король твердо отказал. Таким образом, мараны, формально получив прощение за все, совершенное в прошлом, на деле оказались в полной власти инквизиции.

Уже 10 июля 1548 года в Лиссабоне состоялось первое после соглашения с Римом аутодафе; за ним последовало еще два в Эворе. Однако поставить аутодафе на поток, как мечтал Жуан, не вышло. Дело в том, что Павел III — видимо, испытывая угрызения совести за вероломство, совершенное в отношении маранов, — за несколько месяцев до смерти в ноябре 1549 года предоставил им привилегию, сводившуюся к тому, чтобы в процессах против них лишь в исключительных случаях не публиковались имена свидетелей. 13 августа 1550 года Жуан III отправил на имя нового папы Юлия III протест против этой привилегии, заявляя, что она подрывает деятельность инквизиции, ибо, как мы знаем на примере инквизиции испанской, очень многие обвинения строились на тайных доносах. Рим отреагировал на этот протест с большой задержкой, и лишь в 1560 году папа Пий IV отменил бреве Павла III. Этим объясняется сравнительно незначительное количество аутодафе, равно как и число жертв инквизиции, в период с 1548 по 1580 год, которым отмечена уния Испании и Португалии:

Относительно незначительное количество сожженных до 1580 года in effigie объясняется тем, что в Португалии трибуналы не вели расследований по делам умерших преступников и не подвергали заочным наказаниям бежавших. В Испании целью таких расследований часто была конфискация имущества умершего или бежавшего, но в Португалии Жуан III за определенную плату освобождал маранов от опасности конфискации. Сделки между маранами и государством происходили каждые десять лет, и деньги, поступавшие в результате в казну, были неплохим для нее подспорьем. Подобного рода сделки не прекратились и со смертью Жуана в 1557 году. Точно известно, что была заключена сделка в 1568 году. В 1578 года по истечении срока договора Себастьян I начал вести переговоры с маранами о новом соглашении, так как нуждался в деньгах для продолжения своей экспедиции в Африку, но договориться до своей гибели не успел. Сменивший его на троне великий инквизитор Энрике считал продажу освобождений от конфискации оскорблением для религии и поводом к преступлениям. Через два года Португалия была присоединена к Испании, и вопрос об освобождении от конфискации маранского имущества отпал сам собой.

Когда произошла уния, Филипп II обратился с просьбой к папе Григорию XIII перевести Португалию под юрисдикцию испанского великого инквизитора. Папа, однако, на это согласия не дал, и португальская инквизиция осталась независимым от Испании учреждением. Правда, Филиппу удалось получить от папы право назначать португальского великого инквизитора, и в 1586 году им стал кардинал Альбрехт Австрийский, который в то же время был и губернатором Португалии. С его прибытием в Лиссабон деятельность здесь инквизиции заметно активизировалась. За двадцать лет, в 1581 —1600 годах, три португальских трибунала устроили, по одним подсчетам, 50 аутодафе, а по другим — 58. Сохранилось 45 отчетов об этих аутодафе; они дают следующую, разумеется неполную, картину:

Следует заметить, что в Испании за эти же двадцать лет состоялось 35 аутодафе, хотя население ее было значительно больше португальского. Интенсивная работа португальских инквизиционных трибуналов требовала немало денег; средств, идущих от конфискации имущества маранов, для покрытия всех расходов не хватало. В 1583 году Филипп жаловался Григорию III, что на нужды трибуналов необходимо не менее 14000 крузадо, тогда как их доходы не превышают 10 000. Чтобы покрыть дефицит, Филипп просил папу предоставить инквизиции доход главнейших церквей Португалии. Папа частично удовлетворил эту просьбу: инквизиция получила половину доходов церквей Лиссабона, Эворы и Коимбры и треть доходов других епископств.

Уния с Испанией привела к быстрому обнищанию Португалии. В 1595 году венецианский посол при лиссабонском дворе Франческо Вендрамини констатирует, что недавно богатый Лиссабон стал очень беден. Короля Филиппа, говорит он, это обстоятельство мало беспокоит. Бедность страны побуждала людей переселяться в Испанию. Потянулись туда и мараны, и это не осталось незамеченным инквизицией. Постепенно португальские мараны становятся фигурантами отчетов испанских инквизиционных трибуналов. В 1593 году толедский трибунал привлек к ответственности семерых выходцев из Португалии по обвинению в иудейской ереси. Их пытали, но они упорно отрицали свою вину; так как против них было лишь одно свидетельское показание, виновность их установить не удалось, и они были оправданы. В 1594 году на аутодафе в том же Толедо пять португальских маранов были сожжены заживо и девять in effigie. В 1595 году на аутодафе в Севилье наказали 89 евреев, несколько позже в Куэнке выявили еще 30 иудействующих; упорствующие еретики были заживо сожжены, остальных присоединили к церкви. Все эти люди относительно недавно приехали из Португалии.

Богатые мараны в 1602 году затеяли с Филиппом III переговоры о всеобщей амнистии за прошлые грехи. Архиепископы Лиссабона, Браги и Эворы пытались протестовать против намечающейся сделки, но сумма, предложенная маранами, была слишком велика, и их возмущение не было принято во внимание. Король получил 1860000 крузадо, его любимый министр Лерма — 50000, еще 100000 крузадо достались двум членам и секретарю Супремы. Мараны, чье богатство оценивалось тогда в 75—80 миллионов крузадо, сравнительно легко перенесли этот внеочередной налог. Еще до опубликования эдикта о всепрощении король отменил большое аутодафе, назначенное в Севилье на 7 ноября 1604 года, а 16 января 1605 года три португальских трибунала выпустили на свободу 410 маранов. После вступления в силу эдикта все португальские новохристиане, где бы они ни жили, были примирены с церковью; для этого им был дан срок милосердия в один год. Все конфискованное у еретиков имущество, если только оно не было продано и не поступило в королевскую казну, подлежало возврату владельцам.

Иногда, впрочем, инквизиция пыталась игнорировать эдикт — в том же 1605 году шесть португальских маранов были приговорены к различным наказаниям, и никакие ссылки на амнистию им не помогли. Но это были скорее отдельные эпизоды. Инквизиция словно затаилась; она спокойно дожидалась истечения срока милосердия, чтобы продолжить свою прежнюю деятельность. По его окончании Супрема разослала указание трибуналам изучить все документы, связанные с маранами, дабы установить, кто из них пренебрег амнистией; кроме того, предписывалось выяснить, не совершили ли мараны новые преступления уже после амнистии.

Инквизиция начала свирепствовать с возрастающей энергией и за пять лет, в 1620—1625 годах, устроила в Португалии 25 аутодафе (в Испании — только восемь). В 1623 году перед трибуналом в Эворе предстали 100 маранов из маленького города Монтемор. 5 мая 1624 году живым был сожжен профессор канонического права в Коимбрском университете Антонио Гомем, пойманный за богослужением в тайной синагоге. Его дом сровняли с землей и на его месте воздвигли позорный столб с надписью: «Praeceptor infelix»[06]. В Коимбре на аутодафе 16 августа 1626 года различным образом наказали 247 человек, 6 мая 1629 года — 218 человек, 17 августа 1631 года — 247 человек.

В 1640 году инквизиционные трибуналы Лимы и Картахены докладывают Супреме, что немало маранов состоят в переписке с еврейскими общинами Голландии и Востока.

С этим, возможно, связаны аутодафе в Лиссабоне в 1640-х годах. 6 апреля 1642 года сожгли заживо шесть человек, 25 июня 1645 года — одиннадцать. 15 декабря 1647 года на аутодафе вывели 69 еретиков. Среди них был купец Антонио Роис Кастелло, называвший себя католиком, но при этом отрицавший Троицу и обучавший своих пятерых дочерей и сына еврейским обрядам. За столь оригинальные религиозные взгляды Кастелло сожгли, а его детей приговорили к пребыванию в тюрьме.

Но самой примечательной личностью на аутодафе 15 декабря 1647 года был Исаак Кастро. Он родился в 1626 году в небольшом французском городе Тартас и до перехода в иудейство звался Томасом Луи. В 1640 году он переехал в Амстердам, подвергся обряду обрезания и получил имя Исаак; тогда же был обрезан его отец, получивший имя Авраам, а мать стала называться Бенвенидой. Исаак Кастро учился в Лейденском университете, но, к несчастью для себя, повздорил с одним дворянином и убил его на дуэли. От суда он бежал в Бразилию, в местность под названием Пернамбуку, принадлежащую тогда голландцам, но и там ему не дали покоя, и пришлось бежать еще дальше, в португальские владения. Здесь, боясь, как бы его не выдали голландцам, Кастро стал изображать добропорядочного христианина, но в 1645 году у него нашли филактерии; он был арестован и отправлен в Лиссабон. Сидя в тюрьме, Кастро заявил, что никогда не был крещен и откажется от иудаизма лишь в том случае, если ему докажут ошибочность этого учения. К нему в камеру были отправлены два доминиканца и иезуит, но переубедить его они не сумели. Когда был поднят вопрос о сожжении Кастро, инквизиторы стали сомневаться, можно ли его приговорить к такому наказанию, раз нет уверенности, что он был крещен. Но Супрема разрешила это сомнение, и Кастро, не евший в тюрьме мяса из-за того, что оно не кошерное, и не зажигавший лампы в субботний день, погиб в огне как христианин, предавший Христа.

Общая картина деятельности португальской инквизиции в 1640-х годах сводится к следующим цифрам:

Надо отметить, что в эти годы сравнительно с двумя предыдущими десятилетиями наметился спад активности инквизиции. Несомненно, это было связано с отпадением в 1640 году Португалии от Испании. Про ставшего королем Жуана IV испанцы говорили, что он в душе безбожник, стремящийся уничтожить инквизицию. Разумеется, это не соответствовало истине — Жуан лично присутствовал на некоторых аутодафе, на которых сжигали еретиков. Но, с другой стороны, он противился конфискациям имущества заподозренных лиц, находя, что это сильно подрывает экономические интересы Португалии, о которых он заботился гораздо более своего предшественника, занимавшего одновременно испанский и португальский троны. Удивительно то, что мараны не сочувствовали самостоятельному существованию Португалии, и некоторые из них оказались замешаны в заговорах против Жуана IV с целью вернуть Португалию в объятия Испании. Так, за участие в таком заговоре был казнен в 1641 году богатый маран Педро Баэса. В связи с этим был издан ряд ограничительных законов против новохристиан; им, между прочим, было запрещено заниматься медициной и аптекарским делом.

Папа всецело находился на стороне Испании и не признавал Жуана IV королем, так что португальский король не мог обратиться к нему с просьбой отменить конфискации, что, согласно канону, могло быть сделано только Римской курией. Жуан, однако, нашел выход из положения: заявив, что не будет вмешиваться в отправление инквизицией правосудия, он в то же время предоставил обвиняемым полную свободу распоряжаться конфискованным у них имуществом.

Но не безвозмездно: лица, на которых распространялась эта милость — а речь шла об очень богатых людях, — должны были создать компанию для ведения торговли с колониями в видах обогащения Португалии, а также построить на свои деньги 36 военных судов для охраны торгового флота. Инквизиция увидала в этом нарушение своих привилегий и стала угрожать отлучением от церкви тем, кто посоветовал королю издать этот закон; папа Иннокентий X стал на сторону инквизиции и издал соответствующее бреве. Тем не менее торговая компания была создана; кстати, при ее содействии португальцы отвоевали у голландцев Пернамбуку. Но в 1656 году Жуан IV умер, и Люсия де Гусман, регентша при малолетнем Афонсу VI, не только отменила многие его эдикты, но и потребовала вернуть инквизиции суммы, потерянные из-за этих эдиктов за последние семь лет.

После смерти Жуана IV число жертв инквизиции заметно увеличилось. Для 1651 — 1673 годов нам известны такие цифры:

Из аутодафе в это время следует выделить два: 15 декабря 1658 года в Порту, когда привлекли к ответственности 90 мара-нов, и 25 октября 1660 года в Коимбре, когда на аутодафе предстали 237 человек. 1 декабря 1652 года был задушен и сожжен в Лиссабоне Мануэл Фернандес де Вилья-Реаль, бывший в течение многих лет португальским генеральным консулом в Париже. Здесь опубликовал он политическое рассуждение, в котором превозносил герцога Ришелье, между прочим, и за то, что герцог, в противовес Филиппу II, всегда относился толерантно к представителям иных религиозных взглядов. Возможно, это припомнили ему, когда он по коммерческим делам приехал в Лиссабон; он был арестован, год просидел в тюрьме и наконец отправлен на костер.

В последней четверти XVII века аутодафе стало еще больше. Некоторые продолжались по два дня, а в Коимбре в феврале 1677 года аутодафе заняло целых три дня: к сожжению на нем приговорили девять человек, а к другим наказаниям 264. В этот же период, 10 мая 1682 года, состоялось самое большое аутодафе в истории Португалии. Материал для обвинения был в изобилии, поскольку с недавних пор все лица, в жилах которых даже в самой отдаленной степени имелась еврейская кровь, признавались новообращенными, в глубине души преданными еврейству. Таким образом, браки между маранами и «старыми» христианами вовлекали в круг преступников все больше людей, и вскоре почти вся Португалия оказалась в подозрении у инквизиции. Усиление репрессий побуждало мара-нов делать все новые предложения правительству: например, в 1673 году в обмен на амнистию и изменения в правилах инквизиционного судопроизводства они предлагали содержать на свои средства 4000 солдат в Индии и в случае войны дополнительно еще 1500, а кроме того, платить ежегодно 20 000 крузадо отступных. Португальское правительство едва не согласилось на столь заманчивое предложение, но затем под давлением инквизиции вынуждено было от него отказаться.

Впрочем, в два последних десятилетия XVII века активность инквизиции в Португалии постепенно стала снижаться. В цифрах картина ее деятельности в 1681—1700 годах выглядит так:

Надо иметь в виду, что португальские мараны страдали не только от португальской, но и от испанской инквизиции, которая за шестьдесят лет объединения двух стран под скипетром одного короля привыкла считать их объектом своей деятельности. За оказывавшимися в Испании по разным причинам португальскими новообращенными велась постоянная слежка. В 1651 году в Толедо было устроено аутодафе, на которое вывели членов так называемой «португальско-еврейской общины», — 32 человека сожгли живыми и 30 in effigie. Подобные аутодафе, разве что с меньшим числом жертв, прошли в 1660 году в Севилье, в 1680 году снова в Толедо и в Мадриде. В 1677 году в Севилье сожгли живыми девять португальских маранов из тех, что в 1660 году были наказаны in effigie; семнадцать лет они жили под чужими именами, но инквизиторы все-таки напали на их след; это говорит о том, что розыск еретиков, избежавших суда, никогда не прекращался.

Розыск этот, как правило, опирался на доносы, которые особенно часто исходили от арестованных, желающих таким путем облегчить свою участь. Доходило до трагических курьезов. В 1642 году некий арестант сообщил о живущем в Вальядолиде иудействующем Антонио Лопесе, которого нашли и арестовали. Лопес отрицал свою вину и заявлял, что никогда не сочувствовал иудаизму; следствие тянулось почти двадцать месяцев, но вальядолидские инквизиторы так и не смогли прийти к единому мнению, а потому дело было отправлено Супреме, которая распорядилась о производстве дополнительного следствия, и лишь оно выяснило, что арестованный Лопес не имеет никакого отношения к Лопесу, упомянутому в доносе. После этого было начато новое следствие, и в декабре 1645 года арестовали еще одного Лопеса, который, однако, утверждал, что в жилах его нет ни капли еврейской крови и что он постоянно соблюдает обряды католической религии. Тем не менее по приказанию Супремы его подвергли пытке, которая, впрочем, не дала никаких результатов, не считая того, что беднягу изрядно изувечили. В конце концов 14 июля 1646 года Супрема распорядилась примирить обоих Лопесов с церковью. Других Лопесов не искали, вероятно, придя к выводу, что арестованный, желая освободиться из тюрьмы, назвал первое попавшееся имя.

В отношении португальских выходцев такие ошибки были тем более неизбежны, что инквизиция арестовывала их по самым вздорным подозрениям. Так, в Овьедо две женщины сообщили инквизитору Педро Муньосу, что в Бенавенте живет некая Люсия Нуньес, родом из Португалии, надевающая по субботам чистое белье. 17 августа 1621 года Супрема приказала ее арестовать. Во время допроса выяснилось, что чистоплотная Люсия, ревностная католичка и чистокровная испанка, имеет привычку менять белье несколько раз в неделю. Тем не менее ее отпустили не сразу и на тот случай, если откроются какие-либо новые обстоятельства, продержали в тюрьме восемь месяцев, до 15 марта 1622 года.

Португальские мараны на всех испанских аутодафе в XVII веке составляли значительный процент. В Кордове, например, в 1655—1700 годах на публичных аутодафе были приговорены к сожжению (заживо и in effigie) 399 человек; из них за иудаизм 324, и почти все они принадлежали к португальским выходцам. Примерно такая же картина наблюдается в Толедо, Севилье и других городах. Из мадридских аутодафе следует упомянуть торжественное аутодафе 1680 года, устроенное по случаю приезда в Мадрид французской принцессы, ставшей женой Карла II. На нем предстали 86 обвиняемых; живыми должны были сжечь 21 человека, но в последний момент двоим заменили смертную казнь вечным тюремным заключением. Сожгли восемнадцать иудействующих и одного мавра. Среди сожженных был выходец из Португалии Луис Сарабиа; в свое время он бежал от инквизиции в Бордо, но позже, решив, что опасность миновала, приехал по каким-то делам в Мадрид и тут же был схвачен инквизицией.

К концу XVII века число иудействующих, выводимых на испанские аутодафе, с каждым годом стало уменьшаться. Эта тенденция продолжилась и в следующем веке, и даже то, что время от времени преследования маранов вдруг вспыхивали с новой силой, как это было в 1721—1727 годах, не меняет общей картины. Явилось это результатом энергичной деятельности инквизиции, в течение целого столетия стремившейся к тому, чтобы иудаизм, получивший в 1580 году новый приток сил из Португалии, в Испании опять иссяк, или, быть может, инквизиция ослабила надзор над маранами, считая их не столь опасными, как прежде, — сказать трудно. Но факт остается фактом. В Толедо с 1727 по 1738 год маранов среди осужденных нет; правда, в 1738 году осудили сразу четырнадцать, но затем, согласно отчетам об аутодафе, доходящим до 1794 года, — только одного в 1756 году. В Мадриде в 1732 году несколько маранов осудили на смерть за святотатство, но более до конца существования инквизиции за еврейскую ересь — никого. 13 июня 1745 года в Вальядолиде был приговорен к смерти один маран, и он оказался последней жертвой инквизиции, которой вменили в вину иудаизм. В общем отчете о деятельности инквизиционных трибуналов Испании за период с 1780 по 1820 год говорится более чем о пяти тысячах случаев привлечения к суду, и из них лишь шестнадцать связаны с иудействующими. Последний случай осуждения за еврейскую ересь отмечен в Кордове в 1818 году, когда был обвинен и приговорен к незначительному наказанию некто Мануэл Сантьяго Вивар.