История испанской инквизиции

Глава восьмая Протестантизм

18 февраля 1521 года папский нунций Алеандер известил папу Льва X, что в Нидерландах печатаются испанские переводы сочинений Мартина Лютера и желательно принять меры против допущения в Испании подобных книг. 21 марта того же года папа передал содержание письма Алеандера королю Испании Карлу I, присовокупив требование о тщательном наблюдении за преступными книгами, а великий инквизитор кардинал Адриан отдал 7 апреля приказ конфисковать вредные книги. Вскоре и государственный совет обратился к Карлу I с той же просьбой. Все это, однако, носило характер предварительных мер, так как фактически в Испании еще не было протестантов. Лишь в 1523 году перед майоркским трибуналом предстал лютеранин Гонсальва, которого осудили на смертную казнь. Да и этот случай лютеранства, скорее, связан с желанием инквизиторов наказать хотя бы одного протестанта, так как сомнительно, чтобы в 1523 году на острове Майорке оказался настоящий лютеранин, когда в самой Испании еще не было последователей этого учения.

Первыми осужденными протестантами на испанской почве, если не считать упомянутого Гонсальвы, были иностранцы: в 1524 году валенсийский трибунал осудил за лютеранскую ересь немца Эстеве, в 1528 году — Корнелиса из Гента. В том же 1528 году перед толедским трибуналом предстал, судя по имени, и первый испанец-лютеранин — Диего де Уседа из Кордовы. В 1529 году в Валенсии судили по обвинению в протестантизме Мельчора из Вюртемберга, который говорил во всеуслышание, что мир через три года потонет в крови, так как на свете нет ни одного истинного христианина. С этого времени протестантизм стал мало-помалу проникать в страну, и 27 апреля 1531 года Супрема предложила трибуналам опубликовать вероисповедный эдикт, в силу которого все, знающие что-либо о лютеранской ереси, должны были сделать надлежащие донесения.

30 апреля 1531 года приор монастыря в Консуэгре донес, что один из монахов хранит лютеранское сочинение. Обвиняемый монах Угональдо, представ перед толедским трибуналом, заявил, что приобрел за полреала книгу Лютера на испанском языке на толкучем рынке, поскольку хотел узнать, что он проповедует, но с первой же страницы убедился в дурных намерениях автора и книги дальше не читал. Суд вынес Угональдо порицание и наложил на него епитимию. В том же 1531 году был обвинен в протестантизме Гаспар де Торральва, иностранец из Байонны, хотя ничто не говорило о его лютеранстве — он в гневе произнес слова «reniego de Dios» (отрицаю Бога) и не соблюдал пост по слабости здоровья. Гораздо более громкий процесс возник в 1534 году против испанки Марии де Касальи. Обвинение содержало 34 пункта: Касалья отрицала необходимость исповеди, называла глупцами людей, посещавших мессы, восторгалась Лютером, насмехалась над папскими буллами и над индульгенциями, покупателей которых называла животными и т. д. Приговор ей, судя по всему, был относительно мягким; во всяком случае, известно, что она прожила потом еще довольно долго. 14 марта 1535 года толедский трибунал судил за лютеранство юриста Гуго де Цельзо родом из Бургундии, который, несмотря на духовное звание, женился; его приговорили к лишению сана, вечному заточению и конфискации имущества. Через некоторое время, однако, Цельзо был освобожден, но потом снова привлечен к суду и в 1551 году сожжен как еретик. Той же участи в 1540 году подвергся Франсиско де Сан-Роман, богатый купец из Бургоса, который может считаться первым испанцем, погибшим за дело протестантизма. Будучи в Бремене, Сан-Роман однажды из любопытства пошел в церковь, чтобы послушать пастора Якова Пробста; проповедь произвела на него столь сильное впечатление, что он стал читать теологические книги, вскоре сделался страстным протестантом и даже отправил Карлу I письмо с проклятиями за его преступное отношение к лютеранству. Мнимые друзья посоветовали Сан-Роману ехать в Испанию, чтобы там бороться за истинную веру, но по дороге он был арестован и посажен тюрьму. Проявив неожиданную гуманность, на первый раз его освободили, но Сан-Роман не успокоился и подался в Регенсбург, где находился император, чтобы обратить его в протестантизм. Здесь его опять арестовали, заковали в цепи и отправили в Вальядолид, где и сожгли. Точнее, сожгли его мертвое тело, так как толпа, услышав на аутодафе о его грехах, истыкала его шпагами. Как ни серьезен был этот случай, свидетельствовавший, что и настоящие испанцы не гарантированы от лютеранской ереси, инквизиция тем не менее утешала себя тем, что Сан-Роман заразился вредным учением за границей.

Случай с Хуаном Гилемом или, как чаще его называют, с доктором Эгидием, не представлял, наоборот, ничего утешительного для инквизиции, так как Эгидий постоянно жил в Испании и не мог нигде, помимо Испании, ознакомиться с ложными учениями. Он был каноником в Севилье и пользовался большой популярностью во многих церковных приходах за свое красноречие и ученость. Где усвоил он протестантские идеи, сказать трудно. Льоренте полагает, что около 1540 года Эгидий уже был лютеранином, что подтверждается показаниями монахини Леоноры де Сан-Кристобаль, прочитанными на инквизиционном суде 11 сентября 1559 года. О его еретических взглядах, разумеется, не было известно королю Карлу, который в 1550 году назначил Эгидия епископом Тортосы; тот, однако, не успел занять епископскую кафедру, так как немедленно после этого назначения инквизиция получила на него донос. 21 августа 1552 года на суде в Севилье Эгидий отрекся от своих взглядов и был приговорен к году тюремного заключения, десятилетнему отрешению от обязанностей проповедника и епитимии. Он умер в 1556 году, и смерть спасла его от более сурового наказания, так как выяснился ряд других его преступлений; в 1560 году были сожжены его кости. Вместе с ними сожгли кости Константина Понсе де ла Фуэнте, каноника в Севилье. Дело Понсе возникло в 1558 году, который вообще стал знаменательным годом в истории испанского лютеранства, — с этого времени число протестантов в Испании начинает неуклонно расти, хотя в сравнении с другими странами Европы здесь их всегда было мало.

До 1558 года протестантизм в Испании вообще находился в зачаточном состоянии. Лишь в Севилье возникло небольшое общество последователей Эгидия и Понсе, на которое и посыпались удары инквизиции. Инквизиция вышла на его след в 1557 году. Из севильского монастыря Сан-Исидоро тогда бежали за границу одиннадцать монахов; это обстоятельство заставило усилить надзор над Севильей. Вскоре инквизиции стало известно, что туда прибыл из Германии лютеранин Юлиан Эрнандес, который привез еретические книги на латинском и испанском языках. Его схватили и вместе с ним заключили в тюрьму Хуана Понсе де Леона, который помогал ему рассылать по городу книги и письма. Инквизиция поняла, что держит в руках нить большого заговора; начались аресты — в монастыре Сан-Исидоро схватили пятерых монахов; вскоре в тюрьму были отправлены священник Хуан Гонсалес, его мать и три сестры, старший хранитель севильской церкви Кантильяна со всей семьей, в том числе и его зять Кристобаль Косада, известный врач. Кроме них, были арестованы бенефициант церкви Сан-Висенте Франсиско де Сафра и его отец; их хорошо охраняли, но Франсиско де Сафре в ночь на 1 ноября 1557 года удалось бежать — как утверждалось, с помощью дьявола, ибо, несмотря на все старания инквизиции, местопребывание его осталось неизвестным. Чуть раньше смогли бежать золотых дел мастер Педро де Соса, жена которого Каталина де Вильябос была арестована, Гаспар Сапата с женой своей Изабеллой Тристан, которую позже поймали в Барселоне, Франсиско де Карденас, его жена Анна Майрено и их родственник Мельчор Диас. В начале 1558 года задержали еще шесть монахов Сан-Исидоро, а также провели тайное следствие в отношении приора монастыря Гарсии Ариаса, известного больше как доктор Бланко, и знакомого нам Константина Понсе. Бланко арестовали 12 августа, Константина — 16 августа. На этом аресты не прекратились; они продолжались целый год; число их точно не установлено. Тюрьмы были переполнены, и даже пришлось нарушить закон об одиночном заключении, помещая заключенных по нескольку человек в камере. Аресты некоторых подозрительных лиц были отложены ввиду недостатка места в тюрьмах, и 6 июня 1559 года трибунал ходатайствовал о предоставлении ему возможности устраивать тюрьмы в частных домах. Чтобы освободить одиночные камеры, решили готовить аутодафе в ускоренном режиме, и на помощь севильскому трибуналу был прислан из Тарасоны инквизитор Мунебрега, который предложил отправить всех преступников на костер. Однако инквизиторы севильского трибунала Карпио и Гаска с ним не согласились, и конечное решение принимала Супрема, которая, в общем, приняла сторону севильских инквизиторов.

24 сентября 1559 года на площади Св. Франциска в Севилье состоялось торжественное аутодафе, на которое вывели 73 человека (по другим данным — 78 и 80); половина их обвинялась, однако, не в лютеранской ереси, а в других преступлениях. Первым был вызван Хуан Понсе де Леон, лютеранин, отрицавший существование ада, говоривший, что инквизиторы — слуги Антихриста, а папа — обманщик. Он купил дом для устройства собраний последователей Лютера, а затем, как утверждало обвинение, превратил этот дом в мечеть; он ел мясо в пост и молился о распространении ереси по всей Испании. На аутодафе Понсе де Леон отрекся от своих преступных взглядов и заявил, что медлил с покаянием, потому что рассчитывал на помощь своих родственников — герцога Аркоса, герцогини Бехар и герцогини Байлен; тем не менее его приговорили к сожжению, имущество конфисковали, а потомство лишили права занимать должности на государственной, общественной или церковной службе. После Понсе де Леона был вызван священник и проповедник Хуан Гонсалес, который сочетал в себе склонность к мусульманской и лютеранской ересям. Прямо на суде он заговорил со своими сестрами Каталиной и Марией «на языке лютеран», и инквизиторы, дабы прекратить богомерзкие речи, вложили ему в рот кляп. Хуан Гонсалес не хотел ни в чем каяться и говорил, что не выдаст сообщников, так как, сам страдая невинно, не хочет, чтобы другие подвергались напрасным преследованиям. Он был сожжен, как и его сестры. Затем была вызвана Мария де Борхес, которая, отказавшись отречься от лютеранства, заявила, что она хорошая христианка и верит в Бога; кающегося Хуана Понсе де Леона она назвала болтуном; сама она выказала необыкновенную твердость и без страха взошла на костер. Всего в этот день сожгли восемнадцать человек (некоторых предварительно задушили) и in effigie Франсиско де Сафра. Большинство остальных еретиков были наказаны продолжительным тюремным заключением, а также 100 или 200 розог. Дом Изабеллы де Баэны, где собирались еретики, был разрушен, и на его месте поставили позорный столб.

Тем временем инквизиторы готовили материал для следующего аутодафе, которое состоялось 22 декабря 1560 года. Виднейшим лицом на этом аутодафе был Юлиан Эрнандес; его сожгли, как и еще тринадцать человек; трое из них были иностранцами — англичане Брук и Бертоун и француз Фабрео. На этом аутодафе in effigie были сожжены Эгидий и Понсе, а также бежавший Хуан Перес де Пинеда. Двенадцать жителей Испании подвергли конфискации имущества и отправили в тюрьму; та же кара постигла трех иностранцев: генуэзца Франкиса, англичанина Фрэнтона и фламандца Оланду. Одна женщина — Хуана де Борхес, сестра заживо сожженной Марии де Борхес, — была посмертно признана невиновной; ее заключили в камеру беременной, дождались, пока она родила, и подвергли пытке, во время которой она истекла кровью.

Прошло несколько дней после декабрьского аутодафе, как в Севилье, к ужасу инквизиции, стал ходить по рукам памфлет, в котором восхвалялось лютеранство и высмеивалась католическая вера; подобное сочинение распространялось в 1559 году в Толедо, и все указывало на то, что и тогда, и сейчас это сделал один и тот же человек. Инквизиторы энергично взялись за розыски преступника и арестовали массу невинных людей. Памфлеты тем временем появлялись один за другим. 1 февраля 1562 года стараниями Хуана Фернандеса Барбосы, получившего за свой донос 200 дукатов, был наконец арестован Себастиан Мартинес, у которого нашли приспособления для печати, а также большое количество не розданных еще памфлетов. Во время пытки Мартинес назвал своим сообщником проповедника Иеронимо Эрреру, который будто бы из мести за своего друга Константина Понсе стремился причинить инквизиции как можно больше вреда, но когда пытку прекратили, заявил, что Эррера невиновен. Тем не менее Эрреру, чья верность католичеству была вне подозрения, арестовали и едва не осудили; потребовалось вмешательство Супремы, чтобы он был выпущен на свободу. Мартинес же предстал на аутодафе 26 апреля 1562 года.

Это было уже третье аутодафе, связанное с делом о протестантской ереси. На нем были сожжены, кроме Мартинеса, восемь человек, из них три французских моряка; in effigie сожгли еще пятнадцать. Различным наказаниям подвергли еще 25 человек, из них пятнадцать иностранцев, обилие которых свидетельствует, что протестантизм даже в Севилье, считавшейся наряду с Вальядолидом центром лютеранской ереси, питался главным образом, притоком извне.

Четвертое по счету аутодафе состоялось 28 октября 1562 года. К смерти были приговорены девять человек, из них трое иностранцев; кроме того, сожгли останки трех еретиков. На этом с протестантами в Севилье было покончено, и в дальнейшем здесь отмечены только единичные случаи их преследования. На аутодафе 11 июля 1563 года за привоз из Фландрии еретических книг был подвергнут епитимии доминиканский монах Доминго де Гусман из монастыря Сан-Пауло в Севилье; книги были публично сожжены на площади Св. Франциска. 19 апреля 1564 года сожгли шесть фламандцев, которых поймали на отправлении лютеранских обрядов второй раз. 13 мая 1565 года сожгли in effigie шесть человек — все эти еретики были рецидивистами, то есть инквизиция работала в основном над старым материалом, так как нового становилось все меньше и меньше. В дальнейшем среди осужденных на севильских аутодафе еретиков мы видим только иностранцев.

Такой же разгром, как и в Севилье, постиг и другую протестантскую общину, размером несколько меньшую, — в Вальядолиде. Основателем ее был дон Карлос до Сесо, родом из Вероны, сын, как говорили, епископа; лютеранскими идеями он увлекся, еще живя в Италии. В Испанию он явился с множеством лютеранских книг. Около 1554 года по ходатайству жены Изабеллы де Кастильи, происходившей из королевского рода, он был назначен коррехидором в Торо, каковой пост занимал в течение трех лет, но затем, желая пропагандировать свое учение, часто стал менять место жительства и сделался своего рода странствующим агитатором. В Торо ему удалось вовлечь в свою ересь популярного юриста Антонио де Вресуэло, приора иоаннитского монастыря Хуана де Ильса Перепру и некоторых других видных деятелей. В других городах он также приобрел немало приверженцев; особенно много их оказалось в Педросе, где адептами дона Карлоса стали священник церкви Санта-Круз Педро де Касалья и его помощник Хуан Санчес, которые, в свою очередь, завлекли в лютеранство членов педросской общины. В 1557 году Хуан Санчес отправился в Вальядолид, где обратил в лютеранство Каталину де Ортегу и Беатрису де Виверо. Виверо, в свою очередь, увлекла за собой семь монахинь цистерцианского монастыря. Но самым крупным приобретением для лютеранства стал брат Педро де Касальи — Августин.

Дед Касальи с отцовской стороны и бабушка с материнской были евреями; в свое время они прошли через руки инквизиции. Августин учился теологии в знаменитом, основанном великим инквизитором Хименесом университете в Алькала-де-Энаресе. Там его увидел Карл I (V). Пораженный ученостью и красноречием молодого теолога король назначил его в 1542 году проповедником при своей особе; в этом качестве Августин сопровождал короля в поездке по Германии и Нидерландам, где ярым участием в искоренении лютеранской ереси обратил на себя внимание папы. Тот даже дал ему разрешение читать протестантские книги, чтобы он лучше вооружился против еретиков. Но, возможно, как раз изучение лютеранских книг и сделало Августина протестантом. Сыграл в этом, разумеется, значительную роль и его брат Педро, уже вступивший к тому времени на тропу лютеранства.

Неправильно поэтому считать Августина основателем вальядолидской лютеранской общины; верно лишь, что он был одним из самых образованных, ревностных и деятельных ее членов. В Саламанке, где он состоял кафедральным каноником, в Торо и в Вальядолиде он вел энергичную пропаганду в пользу протестантских идей и очень скоро сделался в Кастилии общепризнанным главой протестантизма. Выдающийся оратор и прекрасный организатор, Августин не обладал сильным характером, и когда инквизиция наложила на него свою властную руку, он стал умолять о пощаде: покаялся в своих грехах и просил о принятии обратно в лоно католицизма. На аутодафе Августин с зеленой свечой в руке, в санбенито и смешном колпаке самыми позорными словами клеймил свое прошлое и унижался перед своими преследователями. С презрением смотрели на своего учителя вчерашние его ученики, как и он, приговоренные к смерти. За отступничество от лютеранства инквизиция оказала ему в отличие от остальных своеобразную милость: его предварительно задушили, и пламя костра пожрало уже бездыханное тело.

На этом же аутодафе принял смерть один из братьев Педро и Августина де Касалья — Франсиско де Виверо; в тюрьме, надеясь сохранить себе жизнь, он покаялся в грехах и умолял вернуть его в лоно католической церкви. Но на аутодафе, при виде падения Августина, он вместо того, чтобы покаяться уже публично, высмеял свое вчерашнее покаяние и взошел на костер.

Не обнаружил высоких душевных свойств и другой знаменитый протестант — ученик Августина, монах Доминго де Рохас, выходец из аристократической семьи. Он получил теологическое образование в Саламанке; архиепископ Каранса взял Доминго с собой на Тридентский собор, так как считал его одним из лучших своих учеников. Оказавшись в тюрьме, он не только унижался и каялся, выдавал своих товарищей, но и вовлек в круг подозреваемых многих далеких от лютеранства людей; в частности, пострадал его благодетель Каранса, виноватый лишь в том, что когда-то приблизил к себе бойкого на язык проповедника.

Как показали исследования немецкого историка Эрнста Шефера, всего в вальядолидскую протестантскую общину входили 55 человек; из них десять принадлежали к одной семье: четыре брата — Августин и Педро де Касалья, Франсиско и Хуан де Виверо, а также две их сестры — Беатриса и Констанца — погибли от рук инквизиции, еще четверо сумели бежать. За исключением Хуана Санчеса ведущие члены общины были арестованы весной 1558 года, однако суд над ними долго откладывали, так как инквизиторы надеялись напасть на какие-либо новые следы.

Об аутодафе было торжественно объявлено только через год. Инквизиционная тюрьма охранялась сотней вооруженных людей — братья Касалья были очень популярны в Вальядолиде, и инквизиция опасалась, что их могут освободить силой. Аутодафе состоялось 21 мая 1559 года; в числе почетных гостей на нем были сестра Филиппа II — принцесса-правительница донья Хуана, инфант принц Астурийский Дон Карлос и многие виднейшие сановники. В первом ряду обвиняемых шел Августин де Касалья, за ним его братья и сестры: Франсиско, Беатриса, Констанца и Хуан; перед ними несли изображение их матери Леоноры де Виверо; всего участвовали в процессии тридцать человек, в том числе португальский маран Гонсало Ваэз, обвинявшийся в иудейской ереси; остальные были лютеране. После проповеди великий инквизитор Вальдес привел к присяге принцессу Хуану и принца Дон Карлоса, затем началось чтение приговоров, прерываемое, когда до них доходила очередь, обрядами лишения духовного звания Августина де Касальи, Франсиско де Виверо и магистра Алонсо Переса. Кроме этих троих, к смерти были приговорены еще одиннадцать человек; сжечь приговорили также останки Леоноры де Виверо. Остальные шестнадцать человек были присуждены к менее суровым наказаниям. Всех поразил юрист из Торо Эресуэло, который на аутодафе, когда многие умоляли о пощаде, упорно порицал папу и перед самым сожжением доказывал, что лютеранство есть единственно правильная вера.

Не менее трагический конец был у жены Эресуэло — Леоноры де Сиснерос. Молодая и жизнерадостная, она еще в тюрьме покаялась в грехах, чтобы спасти свою жизнь, и инквизиция приговорила ее к вечному заточению. Но в камере ей постоянно грезился образ живьем сожженного мужа, и в конце концов она заявила о своих еретических взглядах.

В 1567 году Леонора снова предстала перед вальядолидским трибуналом — на этот раз в качестве рецидивистки. Лишь смерть могла искупить ее грех, но инквизиторы советовали ей еще раз покаяться, чтобы быть задушенной, а не сожженной заживо. Леонора де Сиснерос осталась непоколебима, желая искупить обнаруженную десять лет назад слабость, и 28 сентября 1568 года ее сожгли.

Второе вальядолидское аутодафе состоялось 8 октября 1559 года. Оно было столь же торжественным, как и предыдущее; на нем присутствовал даже король, и очевидцы утверждают, что поглазеть на происходящее съехалось почти 200 000 человек. Среди обвиняемых были Карлос де Сесо, Доминго де Рохас, Педро де Касалья, Хуан Санчес, Ефросина Мендоса, Марина Гевара и другие; все они, в числе двенадцати человек, были приговорены к сожжению; вместе с ними сожгли одного мусульманина; кроме того, были сожжены останки покончившей с собой в тюрьме Хуаны Санчес. Еще тринадцать раскаявшихся лютеран были приговорены к другим наказаниям. Геройски встретил смерть Карлос де Сесо; его так сильно пытали в тюрьме, что при произнесении приговора он не мог стоять, и его держали двое служителей инквизиции. Хуан Санчес также отказывался каяться, и лишь когда загорелся костер, начал произносить слова покаяния, но в этот момент встретился глазами с Сесо и замолчал. Остальные каялись, просили пощады и, в виде обычной милости, были задушены.

Не все сожженные в Вальядолиде заслуживали смерти даже по законам самой инквизиции. Это объясняется желанием великого инквизитора Вальдеса применить к ним, как он писал в письме папе Павлу IV, «меру устрашающей справедливости», дабы в корне поразить протестантскую заразу. Накануне второго аутодафе он просил папу издать бреве, разрешающее инквизиторам в особых случаях переходить за границы правовых норм. Вальдес знал, к кому обращался. Павел IV принадлежал к тем фанатикам на папском престоле, которые ставили задачу преследования еретиков выше всех остальных обязанностей главы церкви; как следовало ожидать, он отнесся к просьбе Вальдеса благосклонно. Еще в 1555 году он издал буллу «Cum quorundam», объявив, что все, отрицающие Троицу, божественность Христа, не разделяющие установленного учения о Св. Духе, о девственности Св. Марии и в течение трех месяцев не отрекшиеся перед инквизиторами от своих заблуждений, должны рассматриваться как упорствующие еретики и выдаваться светской власти. Расширив таким образом до таких пределов группу еретиков, подлежащих смертной казни, Павел IV не мог не пойти навстречу просьбе Вальдеса. Особым бреве великому инквизитору и Супреме было дано право считать еретиков подлежащими смерти даже в том случае, если они принесут покаяние, но инквизиция увидит в этом лишь стремление избежать наказания. Затем последовало еще одно бреве, в котором говорилось, что ввиду обнаружения в Испании прелатов, заподозренных в лютеранской ереси, папа уполномочивает великого инквизитора начать, с ведома Супремы, следствие и арестовать тех, о ком имеются основания думать, что они намерены бежать. Тем самым Вальдес получил возможность расправляться с представителями духовенства, которые почему-либо вызывали у него неприязнь; так, в частности, он погубил архиепископа Карансу.

После уничтожения севильской и вальядолидской общин протестантов в Испании, можно сказать, не осталось, хотя время от времени то одного, то другого еретика обвиняли в лютеранстве, подразумевая под этим любое отступление от традиционного католицизма. Из отдельных случаев отметим сожжение 17 сентября 1564 года в Валенсии Гаспара Сентельяса. Это был образованный человек, происходивший из знатной семьи; на суде он сумел опровергнуть все пункты обвинения.

Но инквизиция нашла способ осудить его на смерть: после суда защитник попросил Сентельяса подписать заявление о том, что он считает католическую церковь Божьей церковью. Сентельяс категорически отказался, вследствие чего был признан упорствующим еретиком. С Сентельясом был в дружеских отношениях доктор Аркер, итальянец, принявший испанское подданство. Толедский трибунал рассматривал его дело в течение девяти лет. На аутодафе 4 июня 1571 года Аркера должны были до сожжения задушить, но толпа нашла такой приговор чрезмерно мягким и потребовала сжечь его живьем. Она набросилась на Аркера, исколола его кинжалами, и затем его, еще живого, с кровоточащими ранами, затащили на костер.

Шефер подсчитал, что в 1550—1600 годах во всей Испании прошло около 400 «лютеранских» аутодафе; правда, подробные отчеты сохранились только о 216. На них подверглись наказанию около 2100 человек; к сожжению приговорили 340, из них 120 посмертно. Причем известно только о 325 испанцах, привлеченных к ответственности инквизиционными трибуналами; эта цифра совершенно ничтожна при населении в 8—9 миллионов. Приходится поэтому согласиться с теми, кто утверждает, что инквизиция умышленно, преследуя корыстные цели, раздувала протестантскую опасность, отлично сознавая, что ни о какой опасности не может быть и речи.

Изобилие иностранцев-еретиков побудило инквизицию принять меры предосторожности против них. В 1572 году Супрема отдала распоряжение трибуналам Арагона, Каталонии и Валенсии следить, чтобы нигде не занимали учительских должностей французы, так как именно от их педагогической деятельности, по ее мнению, происходил наибольший вред. Инквизиции также вменили в обязанность наблюдать, чтобы еретической пропагандой не занимались иностранные купцы; не раз конфисковывались торговые суда, прибывавшие в испанские порты, на том основании, что экипаж их состоит из еретиков. Только в течение шести месяцев 1593 года на Канарских островах были задержаны тринадцать немцев с корабля «Св. Петр», семнадцать фламандцев с корабля «Роза», пятнадцать фламандцев с корабля «Леон Колорадо» и двенадцать англичан с корабля, название которого в отчете инквизиции не указано.

Все это подрывало морскую торговлю, и Супрема в 1597 году вынуждена была пойти на уступки и сделать исключение для ганзейских городов: прибывавшие оттуда лица не подвергались допросам о своих религиозных воззрениях и подлежали аресту лишь в том случае, если они в испанском порту или на испанской территории позволяли себе какое-либо оскорбление по адресу католической веры, при этом производилась конфискация не всего товара, а лишь той его части, которая принадлежала обвиняемому. Впрочем, любое судно должно было быть обыскано на предмет наличия еретических книг, подлежащих сожжению.

Английское правительство при заключении в 1604 году мирного договора с Испанией внесло в него особый пункт о том, чтобы английские купцы не подвергались в Испании инквизиционным преследованиям: никто не имел права принуждать их к посещению церкви, судно не могло быть конфисковано и т. д. Супрема известила после этого трибуналы, что отныне англичане пользуются теми же правами, что и ганзейские купцы, но, например, архиепископ Валенсии Рибера отказался принимать это во внимание — он продолжал настаивать на необходимости преследования англичан на том основании, что с врагами религии нельзя не только заключать договора, но и вообще жить в мире. Письмо Риберы королю было рассмотрено государственным советом, который, не отказываясь от договора с Англией, тем не менее просил великого инквизитора напомнить трибуналам об обязанности следить за иностранцами и не допускать, чтобы испанские женщины встречались с англичанами. Как бы то ни было, внешнеполитические условия были сильнее требований инквизиции, и когда в 1609 году было заключено перемирие на двенадцать лет с Нидерландами, Испания вынуждена была предоставить этому еретическому государству те же права, что англичанам и ганзейцам.

Это не значит, что инквизиция не пыталась сопротивляться — не будучи в силах изменять международные договоры, она не раз пыталась извратить их смысл. Так, в 1612 году Супрема известила провинциальные трибуналы, что привилегии касаются лишь тех голландцев, которые находятся в Испании проездом; голландцы же, постоянно живущие в Испании или купившие здесь дом, никакими привилегиями пользоваться не должны — за ними следует установить особый надзор, дабы трибуналы знали все, что они делают и говорят. В 1620 году Супрема возобновила распоряжение от 1581 года о том, что иностранцы не имеют права содержать в портовых городах гостиницы или постоялые дворы. Когда кончилось двенадцатилетнее перемирие с Нидерландами, инквизиция поспешила объявить, что голландские купцы лишаются всех привилегий, а когда в 1624 году началась война с Англией, великий инквизитор Пачеко издал распоряжение, чтобы все британские подданные, не исповедующие католической религии, оставили в течение двадцати дней владения испанского короля; причем сам король узнал об этом в порядке уведомления. Можно предположить, что Филипп IV не был доволен узурпацией власти со стороны великого инквизитора. Однако тот же Филипп при вступлении в переговоры с Кромвелем в 1655 году отправил Супреме на пересмотр пункт о религиозных привилегиях английским купцам в Испании, прибавив, что он готов скорее лишиться всех своих владений, чем совершить нечто такое, что могло бы повредить интересам религии. Супрема в ответ заявила, что слова короля должны быть вырезаны на бронзе для сведения настоящему и будущему поколениям. В конце концов под влиянием Супремы Филипп IV отказался от заключения договора с Кромвелем.

При таком подчинении светской власти инквизиции неудивительно, что Испания вела все более и более изолированную жизнь и оказалась в стороне от тех умственных движений, которые волновали в XVIII веке западноевропейский мир. Французская революция вызвала в 1791 году появление эдикта, в силу которого все иностранцы, проживавшие в Испании, должны были пройти регистрацию: те, которые желали натурализоваться, обязаны были принять католическую веру и дать присягу верности, а прочим отводилось два месяца на то, чтобы покинуть страну; при этом в течение этого срока они не имели права быть заняты в некоторых отраслях труда и искусства, исполнять роль торговых посредников, служить в качестве прислуги у испанцев. Мало того, в 1819 году Супрема напомнила трибуналам, что правила 1605 года о сожжении еретических книг и поведении иностранцев на территории Испании сохраняют полную силу. Во что Испании обошелся этот надзор над иностранцами и над их книгами, говорить не приходится: мировая держава, государь которой справедливо мог гордиться, что в его владениях никогда не заходит солнце, постепенно скатилась до положения третьестепенного государства, одинаково бедного как идеями, так и материально.