История Израиля. Том 2 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1952-1978

Израиль снова в изоляции

И снова все двинулось по замкнутому кругу: дипломатический тупик, из которого не видно выхода; попытки добиться безопасности, хотя бы относительной, которая, казалось, уже была завоевана на поле боя — причем столь дорогой ценой. Подчинившись американскому нажиму, Израиль не без колебаний позволил грузовикам Красного Креста проехать в расположение окруженной Третьей египетской армии. Но на дальнейшие уступки правительство Меир идти не собиралось, пока египтяне не предоставят список израильских военнопленных. Не могло также идти и речи об отходе израильских войск на позиции, которые они занимали 22 октября на западном берегу Суэцкого канала, — как того требовали египтяне. Уступки должны быть взаимными, настаивала Голда Меир. Как вскоре стало ясно, основные трудности израильскому премьер-министру создавали не столько египтяне, сколько американцы. Госсекретарь США Киссинджер принял в Вашингтоне 27 октября Исмаила Фахми, внешне благодушного, но умного и хитрого египетского дипломата, который вскоре стал министром иностранных дел. На Киссинджера произвела большое впечатление подчеркнутая сдержанность Фахми, его настойчивое желание возобновить связи Египта с США, его ярко выраженная заинтересованность в развитии мирного процесса, и Госсекретарь заверил своего египетского собеседника, что не только сделает все от него зависящее, дабы обеспечить египтянам постоянный коридор для снабжения Третьей армии (хотя это фактически было равнозначно отходу Израиля на позиции прекращения огня 22 октября), но и постарается убедить Израиль приступить к постепенной эвакуации из Синая в обмен на стабильный мирный договор. И Киссинджер сделал первый шаг в этом направлении, обратившись к Израилю с просьбой проявить “гибкость” в вопросе снабжения Третьей армии.

После такого обращения Голда Меир поняла, что нельзя терять драгоценное время, и 31 октября вылетела в Вашингтон для личных переговоров с Киссинджером и Никсоном. В ходе беседы с Госсекретарем она определила основные претензии ее правительства. На каком моральном основании, спросила она, Израиль должен платить более высокую цену в ходе улаживания этого конфликта? Разве не египтяне развязали эту войну, хотя и не смогли ее выиграть? Киссинджер признал обоснованность доводов Голды Меир, однако и его аргументация выглядела не менее убедительной. В самом деле, согласился он, Израиль одержал победу на поле боя. Его армия продвинулась далеко на территорию противника, а его потери составили менее одной пятой потерь арабских стран. Но вместе с тем Госсекретарю было хорошо известно, что победа далась Израилю весьма дорогой ценой. Слишком велики были человеческие жертвы и материальные потери. Более того, Израиль оказался фактически в состоянии дипломатической изоляции. Арабов поддержали не только страны коммунистического блока, но и почти весь третий мир, в том числе такие крупные азиатские страны, как Индия, Пакистан, Шри-Ланка и Бирма, Турция и Иран и даже Япония.

Особенно серьезный урон был нанесен отношениям Израиля со странами Африки — притом что в 1960-х гг. было приложено столько усилий по выстраиванию и налаживанию этих отношений. Правда, следует признать, что охлаждение между Израилем и прежними африканскими колониями началось уже несколько лет тому назад, и оно отчасти явилось отражением общего разочарования африканских стран в контактах со странами Запада, которые будто бы прилагали недостаточные усилия для спасения разваливающейся африканской экономики. Израильские программы технической помощи также начали сворачиваться, поскольку после победы в Шестидневной войне израильские советники и специалисты занялись реализацией аналогичных программ на оккупированных арабских территориях. Что же касается техмадрихим (советников), которых направляли в Африку, то они не отличались высокими профессиональными качествами, и не случайно некоторые из них способствовали созданию образа “гадкого израильтянина”.

Впрочем, охлаждению стран Африки по отношению к Израилю во многом способствовало и вмешательство арабских стран. В ряде случаев нажим осуществлялся экономическими методами — так, ливийский лидер Муамар Каддафи просто-напросто заплатил руководителям Уганды и Чада за разрыв дипломатических отношений с Израилем. Впрочем, зачастую ситуация бывала не столь однозначной, и это можно рассмотреть на примере бывшего лучшего друга Израиля, Эфиопии. У властей Аддис-Абебы существовали две неразделимые проблемы: сепаратизм Эритреи и территориальные претензии Сомали. И арабы предложили императору Эфиопии Хайле Селассие I[262] призвать к порядку как Народный фронт освобождения Эритреи[263], так и воинственных сомалийцев — при условии, что он пойдет на разрыв с Израилем. После определенных колебаний император согласился, как раз во время Войны Судного дня. Свою роль сыграл и рост влияния исламских стран Африки в рамках Организации африканского единства. Необходимость достижения африканской солидарности в рамках ОАЕ привела к тому, что африканские страны заняли общую позицию с мусульманскими странами по вопросам, связанным с Израилем, и голосовали за резолюции, содержавшие требования о безоговорочном выводе израильских войск с оккупированных территорий. Своих целей арабы достигали также путем откровенного запугивания — в частности, угрозами покушения на президентов Либерии и Берега Слоновой Кости.

Был, однако, еще один фактор — более значимый, нежели арабское влияние. Речь идет об изменении имиджа Израиля после Шестидневной войны. Еврейское государство обрело черты империалистической державы, и африканцы стали рассматривать его в одном ряду с Родезией, Южной Африкой и Португалией. В самом деле, для жителей Африки фраза из Резолюции Совета Безопасности № 242 о “недопустимости приобретения территории с применением силы” имела весьма и весьма глубокий смысл. В свое время европейские правители определяли границы между своими африканскими колониями по большей части без учета соображений демографического или хотя бы топографического характера. Унаследовав эти границы, новые независимые государства стали относиться с особой чувствительностью к любым попыткам изменить их с применением силы, особенно если это могло способствовать созданию прецедента. И вот когда израильтяне во время Войны Судного дня, форсировав Суэцкий канал, вошли на территорию африканской страны Египет, они тем самым нанесли смертельный удар по былой дружбе. Последовала волна разрывов дипломатических отношений; первыми это сделали Танзания, Мадагаскар, Дагомея, Верхняя Вольта, Камерун и страны Экваториальной Африки. К ним присоединились даже такие верные друзья Израиля, как Берег Слоновой Кости и Кения. В общей сложности дипломатические отношения с Израилем разорвали 32 африканские страны. Для Израиля это стало сокрушительным дипломатическим поражением.

Но значительно более прискорбным для Израиля — как и для США — стало резкое сокращение европейской поддержки. Во время войны общественное мнение в странах Европы было скорее на стороне Израиля, что, впрочем, не оказывало особого воздействия на внешнюю политику этих стран. Вскоре после начала военных действий Мишель Жобер[264], министр иностранных дел Франции, выразил позицию своего правительства посредством язвительного замечания: “Разве мы можем называть совершенно неожиданной агрессией попытку государства вернуть себе свою землю?” Тем временем Лондон не только наложил эмбарго на предусмотренные контрактом поставки запасных частей к танкам, но и запретил доставку в Израиль лекарств, закупленных евреями Великобритании для раненых израильских солдат. Защищая политику своего правительства в палате общин, министр иностранных дел сэр Алек Дуглас-Хьюм[265] заверил — не без некоторого смущения — своих критиков, что “правительство может пересмотреть свою позицию относительно эмбарго, если существование Израиля окажется под угрозой”. Канцлер ФРГ Вилли Брандт выразил твердое намерение не ставить под угрозу свою новую восточную политику, ориентированную на установление дружественных отношений со странами Восточной Европы, покровителями арабов. Таким образом, правительство ФРГ с самого начала всячески воздерживалось от того, чтобы занять определенную позицию в арабо-израильском конфликте.

Более того, стремясь к разрядке напряженности с Советским Союзом, почти все западноевропейские государства приступили к значительному сокращению своих вооруженных сил — рассчитывая тем самым предупредить развитие новых международных кризисов. Министры иностранных дел один за другим определяли американскую помощь Израилю как негативный фактор, объясняемый исключительно особым статусом еврейской общины в жизни США. В этой атмосфере стремления к разрядке практически любой ценой солидарность членов НАТО рухнула как карточный домик — что стало очевидным на примере отношения к воздушным перевозкам вооружений на Ближний Восток, осуществлявшимся СССР и США. С одной стороны, Турция на протяжении многих дней позволяла советским самолетам, направлявшимся в Сирию, нарушать свое воздушное пространство; с другой стороны, премьер-министр Великобритании Эдуард Хит[266] отклонил личную просьбу Никсона предоставить американским самолетам право посадки на Кипре. Греция запретила американцам использовать ее воздушное пространство. Бонн сначала позволил Соединенным Штатам использовать порт Бремерхафена для погрузки американских вооружений, хранившихся на складах ФРГ, но затем, под нажимом арабских стран, отменил свое разрешение. Лиссабон в конечном итоге предоставил американским самолетам право посадки на аэродромах Азорских островов — но лишь при условии, что взамен США поддержат Португалию в ходе ооновских дискуссий по вопросу о португальской колониальной политике на Африканском континенте. В результате всех этих ограничений восемнадцать американских истребителей-бомбардировщиков “Фантом” во время перелета в Израиль вынуждены были дозаправляться над Атлантикой в воздухе.

И все-таки такое поведение европейских союзников Америки вряд ли можно было объяснить исключительно политикой разрядки. Следовало скорее говорить о самом мощном арабском оружии — нефтяном эмбарго. Западная Европа получала почти 85 % необходимой нефти из арабских стран (а Япония — и все 90 %) — в отличие от США, чья зависимость от арабской нефти составляла лишь 7 %. Именно эта уязвимость западной экономики и была использована арабами во время Войны Судного дня. Благодаря своим дипломатическим усилиям Садат добился того, что арабские нефтедобывающие страны оказали поддержку Каиру и Дамаску. Министры нефтяной промышленности этих стран собрались в отеле “Шератон” в Кувейте 17 октября 1973 г. и в течение нескольких часов приняли решение об уменьшении добычи нефти, идущей на экспорт, на 5 %, с тем чтобы в последующие месяцы еще уменьшить объем добычи, “если этого потребует ситуация, которая будет складываться на Ближнем Востоке”. В дальнейшем министры установили ряд категорий для стран Европы, в зависимости от того, в какой степени те поддерживают арабский мир в борьбе против Израиля, и соответствующим образом увеличивали или уменьшали квоты приходившейся на их долю нефти. После того как американцы начали воздушные переброски вооружений в Израиль, все страны Персидского залива, включая и традиционно дружественную Саудовскую Аравию, полностью прекратили поставки нефти в США. Вскоре полный запрет на поставки был введен и для Нидерландов, вследствие того что Гаага выразила безусловную поддержку Израилю. Более того, под предлогом кризиса, вызванного военным положением, арабские страны не упустили возможности взвинтить цены на нефть. Ливия объявила 18 октября, что цена ее нефти поднимается на 28 % — вне зависимости от ситуации на фронтах и действий Израиля. Тут же Ирак объявил о повышении цен на 70 %, и то же самое сделал Кувейт. Вскоре примеру арабских нефтедобывающих стран последовали и другие страны — экспортеры нефти.

Сомнительно, впрочем, чтобы даже самые бескомпромиссные арабские националистические режимы могли предвидеть, что нефтяное оружие окажется столь эффективным. В Великобритании, Франции, Италии и Бельгии реакция на уменьшение поставок и повышение цен была близка к истерической: последовало немедленное введение строжайшего контроля над потреблением нефти. В Великобритании рабочая неделя на заводах и фабриках была сокращена до четырехдневной. Итальянские лайнеры простаивали в портах из-за нехватки горючего. Нидерланды, пострадавшие сильнее других стран ввиду полного прекращения поставок, вынуждены были обратиться к партнерам по Общему рынку за экстренной помощью. Министры иностранных дел стран ЕЭС собрались 6 ноября в Брюсселе для обсуждения сложившегося положения. Не было объявлено ни о каких официальных мерах помощи Нидерландам; напротив, собравшиеся министры, с целью умиротворения арабов, опубликовали заявление, в котором призвали Израиль отступить со всех территорий, оккупированных после 1967 г., и “соблюдать права палестинского народа”. Арабы были довольны — но ни в коей мере не удовлетворены. Они по-прежнему снижали объем нефтедобычи; ситуация в Европе продолжала ухудшаться, что лишь усугубляло дипломатическую изоляцию Израиля. Ясно, что надеяться можно было только на Соединенные Штаты.

Вот каковы были обстоятельства, в которых Киссинджер пытался добиться от правительства Голды Меир смягчения израильской позиции — и преуспел в своих усилиях. Затем, по пути на Дальний Восток, Госсекретарь, в поисках компромисса, посетил пять ближневосточных столиц в период между 5 и 9 ноября. Арабские лидеры оказали ему хороший прием как “посланцу мира” — ведь, в конце концов, он был единственным человеком, который мог бы убедить израильтян вернуть оккупированные земли. В ходе доверительной беседы с Садатом 7 ноября Киссинджер уговорил египетского лидера пересмотреть его требования относительно незамедлительного отхода израильтян к линии прекращения огня 22 октября — с тем чтобы рассматривать этот вопрос в более широком контексте общего разъединения израильских и египетских войск. Собственно говоря, обе стороны уже осознали, что существующая линия прекращения огня слишком сложна и запутанна для того, чтобы на ее основе можно было вести конструктивные переговоры. Тем временем Киссинджер заверил Садата, что в ходе мирной конференции, которую надлежит созвать в недалеком будущем, он, Государственный секретарь США, использует все свое влияние, чтобы убедить израильтян согласиться на более значительное отступление на Синае.

Израилю пришлось пойти на определенные уступки и на этом этапе — главным образом, по вопросу снабжения Третьей армии. Для того чтобы обеспечить согласие правительства Голды Меир, заместитель Госсекретаря Джозеф Сиско посетил Израиль и там параллельно обсуждал соответствующие вопросы. Переговоры оказались непростыми, но после многочасовой дискуссии удалось найти компромиссное решение, которое затем было одобрено и египтянами. В документе говорилось о том, что обе стороны будут “самым тщательным образом” соблюдать соглашение о прекращении огня; что они немедленно приступят к переговорам относительно возвращения к позициям 22 октября “в рамках соглашения о разъединении войск под эгидой ООН”; что город Суэц и Третья армия на восточном берегу Суэцкого канала будут ежедневно получать продовольствие, воду и медикаменты; и что, как только Израиль установит контрольно-пропускные пункты на дороге Каир—Суэц, будет произведен обмен военнопленными. Было также достигнуто неофициальное взаимопонимание (хотя в документе об этом напрямую и не упоминалось), что будет снята блокада Баб-эль-Мандебского пролива. Итак, основные положения этого документа предусматривали, что Израиль предоставляет Египту гуманитарный коридор для осуществления поставок в интересах Третьей армии, а Египет готов к проведению мирной конференции с Израилем в Женеве. Соответственно, 15 ноября, как только первые грузовики направились в город Суэц и вдоль Суэцкого канала, в расположение Третьей армии, египтяне освободили 238 израильских военнопленных, а израильтяне — около 8 тыс. пленных египтян.

Челночная дипломатия и первая стадия разъединения

А пока приближалась дата начала мирной конференции, израильский генерал Ярив, египетский генерал Гамази и их штабные офицеры продолжали встречи на 101-м километре шоссе Суэц—Каир (Гл. XXIV. Израиль склоняется к уступкам), в надежде найти возможные пути разъединения двух армий, чьи позиции оказались столь опасно переплетенными. На переговорах царила непростая обстановка, иногда они были на грани срыва, но впервые за двадцать лет со времен Смешанной комиссии по вопросам перемирия это были прямые переговоры. Гамази требовал отступления израильтян в глубь Синая. Ярив настаивал на территориальном обмене, с тем чтобы хотя бы часть египетской армии отошла на западный берег Суэцкого канала. К началу декабря стало ясно, что заключение соглашения пока даже не предвидится, и потому переговоры на 101-м километре были прекращены.

После этого Киссинджер приступил к реализации следующего этапа ближневосточной миссии; он был решительно настроен сохранить темпы своих дипломатических усилий и любыми силами усадить враждующие стороны за стол переговоров в Женеве к концу текущего месяца. (Если США возлагали большие надежды на эту Женевскую конференцию, то что уж говорить о европейских странах, всемерно стремившихся положить конец нефтяному кризису.) В ходе этого этапа Киссинджеру еще предстояло убедить израильтян приступить к поэтапному отводу войск с арабской территории, пусть даже в рамках промежуточного процесса размежевания. После нескольких остановок в Европе и Северной Африке Госсекретарь 13 декабря прибыл в Каир. Долгие переговоры с Садатом вечером первого дня и на следующее утро привели к важным уступкам со стороны Египта. Садат подтвердил, что египетский представитель примет участие в Женевской мирной конференции и даже готов сидеть в одном помещении с израильтянами — хотя это и не будет считаться прямыми переговорами с Израилем.

Ободренный такими достижениями, Киссинджер вылетел в Дамаск, где провел изнурительную шестичасовую беседу с президентом Сирии Хафезом Асадом. Здесь все усилия оказались напрасными. С самого начала сирийский лидер настаивал на том, что единственным условием переговоров должно стать предварительное согласие Израиля на полный отход со всей территории Голанских высот. Позиция Асада относительно военнопленных была еще более жесткой. Он не собирался ни предоставить списки военнопленных, ни позволить посещение представителей Красного Креста, ни согласиться на обмен ранеными до тех пор, пока Израиль не даст согласие на полный отвод своих сил. После того как в Иерусалиме решительно отклонили такое предварительное условие, Асад объявил 18 декабря о своем решении бойкотировать Женевскую конференцию. Киссинджер философски отнесся к этому, поскольку шансы на результативные переговоры при отсутствии сирийцев были более значительными. На протяжении следующих восемнадцати часов Госсекретарь посетил Иорданию, Ливан и Израиль, и везде ему сопутствовал успех. Король Хусейн согласился послать в Женеву министра иностранных дел. Израильтяне также согласились участвовать в работе конференции, получив предварительно следующие заверения: роль ООН на конференции будет чисто формальной, в Женеву не прибудут представители ООП, а арабо-израильские дискуссии будут вестись “лицом к лицу”. Существовало мнение, что размежевание должно предусматривать значительные израильские отступления, но Киссинджеру удалось убедить Голду Меир и ее советников, что целесообразно пойти на определенный риск ради беспрецедентной возможности достигнуть окончательного мирного соглашения.

И вот 22 декабря министры иностранных дел Египта, Иордании, Израиля, США и СССР собрались в женевском Дворце наций. Заседания проходили под номинальным председательством Генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма, с минимальной торжественностью и с соблюдением максимальных мер безопасности. Общая атмосфера была холодной. Арабские и израильский министры действительно находились в одном помещении, но делегации входили через разные двери, и начало первого заседания было отложено на сорок пять минут, пока участники убедились, что их размещение в самом деле обеспечивает возможность сторонам конфликта не сидеть рядом друг с другом. Когда конференция приступила к работе, Фахми начал свое выступление в агрессивно-пропагандистском тоне, обвинив Израиль в захвате арабских территорий и заявив, что тот обязан немедленно вывести оттуда свои войска. Эвен ответил ему в таком же бескомпромиссном духе. Но после того как члены делегаций приступили к работе по секциям, работа конференции стала более продуктивной. На следующий день, в полном соответствии с предварительным планом, работа конференции была “временно” прекращена; при этом имелось в виду, что Египет и Израиль пока что начнут переговоры на уровне военных представителей с целью обсуждения вопроса о разъединении сил как следующего этапа на пути к достижению мира. Это была в высшей степени непродолжительная “конференция”, и ее повестка дня не знала себе равных по краткости. Тем не менее это была первая прямая встреча арабских и израильских государственных деятелей со времен переговоров на Родосе в 1949 г., и имелись все основания предполагать, что ее работа продолжится в Женеве в более позднее время. Это, несомненно, стало серьезным достижением Киссинджера.

На следующей стадии генералы Ярив и Гамази возобновили переговоры на 101-м километре. Не существовало ясности даже относительного этого “первого шага” на пути к миру. В Израиле возобновилась отложенная в связи с войной избирательная кампания. К этому времени в Израильской партии труда уже осознали неуместность максималистских положений представленной всего несколько месяцев тому назад программы Гали-ли (Гл. XXIV. Политика самоуспокоенности). Дорогая цена, которую пришлось заплатить за победу, многочисленные человеческие и материальные жертвы, дипломатическая изоляция — все это связывало руки сторонникам жесткой, бескомпромиссной политики. И вот в предвыборной платформе Блока, опубликованной 28 ноября после горячих внутрипартийных споров, вполне недвусмысленно была сделана ставка на веру в искреннее стремление Садата к миру. В документе подчеркивалась как необходимость добиваться в ходе Женевской конференции “обороняемых границ, которые позволят Израилю эффективно обеспечивать свою безопасность”, так и надежда на достижение мира, основанного на “территориальном компромиссе”.

В этот же день было опубликовано коммюнике проходившей в Алжире встречи глав арабских государств, и этот документ отнюдь не был проникнут аналогичным духом примирения. В качестве “двух основополагающих и неизменных” условий мирного соглашения там были названы полный уход Израиля со всех оккупированных арабских территорий, включая Иерусалим, и “обретение палестинским народом своих неотъемлемых национальных прав”. Впрочем — разве может арабский мир диктовать Садату его политику? Он теперь независимый государственный деятель, он получил значительную свободу действий благодаря захвату “линии Бар-Лева”.

Более того, демонстрируя свою гибкость, он может — благодаря вмешательству Киссинджера — добиться того, чего не смогли сделать его генералы на поле боя. Как заявил его министр иностранных дел Фахми: “Кто же еще, кроме США, сможет принудить Израиль к отступлению?”

Таким образом, несмотря на неспособность израильских и египетских военных достигнуть соглашения о разъединении войск в ходе переговоров, ни Иерусалим, ни Каир не считали, что все возможности в этом направлении исчерпаны. По просьбе правительств обеих стран Киссинджер вылетел из Вашингтона 10 января 1974 г. для проведения третьего раунда своей челночной дипломатии. Его первой остановкой стал Асуан, известный своим умеренным климатом, где Садат восстанавливал силы после бронхита. Беседа между ними проходила весь день 12 января. Киссинджер предложил своему собеседнику для рассмотрения израильские предложения о размежевании, которые привез ему в Вашингтон Моше Даян, — и ответы Садата позволили Госсекретарю сделать вывод, что стороны движутся к взаимопониманию, пусть и очень медленно. Затем, к вечеру 12 января, Госсекретарь вылетел из Асуана в Тель-Авив, а оттуда, в снегопад — редкое для этих мест явление, — отправился в Иерусалим, на рабочий ужин с израильскими руководителями.

Именно на переговорах, проходивших этим вечером, обозначились серьезные сдвиги в ближневосточной ситуации. Киссинджер информировал израильское руководство о том, что Садат предложил вариант немедленного разъединения войск при личном посредничестве Государственного секретаря — в качестве альтернативы переговорам на 101-м километре. Все соображения и детали могут быть обсуждены впоследствии, в ходе Женевской конференции, когда она возобновит свою работу. Израильтяне были поставлены перед непростым выбором: продолжать прямые переговоры или нет. С одной стороны, возможность вести переговоры непосредственно с противной стороной стала для Израиля основным побудительным мотивом для прекращения огня, а затем основным фактором, приведшим к согласию относительно открытия гуманитарного коридора для снабжения окруженной Третьей армии. Но, возможно, еще более привлекательной представлялась возможность разрядить при помощи Киссинджера опасную ситуацию, связанную с противостоянием двух армий. Ведь в ходе прямых переговоров не было достигнуто практических никакого прогресса — и еще меньший успех мог ожидаться на Женевской конференции, когда в переговорах будут участвовать враждебно настроенные советские представители и арабские министры иностранных дел. Израильтяне приняли решение не подвергать угрозе жизни своих солдат, и, как и ожидалось, их выбор вскоре дал ощутимые результаты. Курсируя между Асуаном и Тель-Авивом в президентском самолете, Киссинджер вскоре смог навести мосты между противостоящими сторонами. И вот 17 января он сообщил Никсону, что документ о разъединении войск готов, и на следующий день генералы Эла-зар и Гамази должны подписать его на 101-м километре.

Как преамбула, так и основной текст соглашения явственно несли следы того давления, которое США и весь мир оказывали на Израиль. Израильтяне должны были отойти не только с западного берега Суэцкого канала, но и со своих позиций на восточном берегу, на 6–7 миль в глубь Синая, а в общей сложности на 15 миль от самого Канала. Хотя при этом позиции Израиля не подвергались существенному ослаблению — перевалы Гиди и Митла оставались в их руках, — но в целом все это выглядело как одностороннее отступление. Впрочем, этот отход обусловливался согласием Садата на значительное сокращение египетского военного присутствия на восточном берегу канала — всего лишь 7 тыс. человек, 36 артиллерийских орудий и 30 танков, причем в определенной и ограниченной зоне. Египетские ракеты, размещенные на западном берегу, будут относиться исключительно к категории оборонительных. Среднюю — буферную — зону займут войска ООН, а в третьей зоне будут расположены израильские силы — на тех же условиях, что и египетские силы по другую сторону канала. Помимо официального двустороннего соглашения, пакет документов включал одиннадцать “частных” посланий Никсона, адресованных Садату и Меир, причем оба ближневосточных лидера также подписали восемь из них — и это означало, что как Египет, так и Израиль принимали на себя обязательства по отношению не только друг к другу, но и к третьей стороне — Соединенным Штатам. Самое важное из этих “частных” посланий содержало обязательства Садата приступить к очистке Суэцкого канала и восстановлению городов в зоне канала, что делало всю зону Суэцкого канала своего рода гарантом мира; кроме того, грузам невоенного характера из Израиля и в Израиль предоставлялось право свободного прохода через канал — хотя и не на израильских судах. И наконец, Соединенные Штаты принимали на себя обязательства осуществлять воздушную разведку в зоне разъединения войск, а также “в полной мере удовлетворять потребности Израиля в различных видах вооружений на долгосрочной основе”. В целом, соглашение нельзя было назвать невыгодным для Израиля.

Ко всему прочему, нельзя было и утверждать, что челночная дипломатия Киссинджера полностью заменила все прямые переговоры. Разработка детальных планов реализации соглашения была поручена генералам Яриву и Гамази в ходе их встреч на 101-м километре. На протяжении полутора недель генералы определили стадии разъединения, после чего взаимный отвод войск проходил без особых трудностей. Обе стороны строго выполняли свои обязательства. Немаловажно отметить и то обстоятельство, что на протяжении четырех с половиной месяцев, со времени начала переговоров на 101-м километре о снабжении египетской армии в конце октября 1973 г. и до окончательного отвода израильских войск к новой линии разъединения в марте 1974 г., израильские и египетские офицеры и солдаты находились в ежедневном контакте друг с другом, и постепенно напряженные отношения между ними сменились вполне приятельскими: они фотографировались вместе на память, хлопали друг друга по плечу и обменивались адресами, договариваясь приехать друг к другу в гости. Многие со всей серьезностью воспринимали последний параграф соглашения о разъединении: “Египет и Израиль не рассматривают настоящее соглашение как окончательный мирный договор. Этот документ представляет собой первый шаг на пути к окончательному, справедливому и прочному миру в соответствии с положениями Резолюции № 338 Совета Безопасности и в рамках решений Женевской конференции”.

К этому времени Киссинджер пользовался и в Египте, и в Израиле репутацией “чудотворца”. Именно его успешное посредничество при разъединении египетских и израильских войск, равно как и его обещание предпринять аналогичные усилия для разъединения противостоящих сил Израиля и Сирии, побудило арабские страны — экспортеры нефти отменить свое эмбарго с 18 марта — хотя рост цен на нефть при этом не прекратился. Промышленные предприятия в Европе и США вернулись к нормальному режиму работы, транспорт — к нормальному графику движения. Похоже, что складывалась благоприятная атмосфера для начала переговоров между Израилем и Сирией. Как Садат, так и король Саудовской Аравии Фейсал призывали Дамаск довериться Киссинджеру. Было очевидно, что переговоры о судьбе Голанских высот будут нелегкими. Сирийцы завоевали репутацию самых твердолобых националистов во всем арабском мире. Враждебное отношение к израильтянам в Сирии было более непримиримым и упорным, чем в любой другой арабской стране. Помимо всего прочего, правители Сирии были по большей части алавитами, меньшинством в стране, и народ относился к ним с недоверием — вследствие чего они, безусловно, не имели возможности свободно маневрировать и принимать компромиссные решения. Ко всему этому следовало добавить еще и личные качества Хафеза Асада. По словам Киссинджера, за всю свою дипломатическую карьеру ему не доводилось иметь дело с более неприятным и озлобленным человеком, чем этот сорокавосьмилетний отставной генерал ВВС. С виду абсолютно невозмутимый и бесчувственный, он имел раздражающую манеру время от времени что-то напевать про себя в самый разгар переговоров. И еще одно важное обстоятельство: Москва активно поддерживала Асада в его упорстве. Опасаясь, что Сирия может попасть под американское влияние, Советский Союз всячески старался сформировать неуступчивый и бескомпромиссный “фронт отказа”, в состав которого должны были входить Сирия, Ирак, Ливия и палестинцы. Пользуясь советской поддержкой, Дамаск настаивал на том, что Израиль должен вернуть часть Голанских высот немедленно, еще до начала переговоров, и взять при этом на себя обязательство в ходе переговоров полностью уйти с Голан.

Израильтяне поначалу проявили аналогичное отсутствие гибкости. Из всех уроков войны они хорошо усвоили два следующих: их северные враги фанатично жестоки, а на Голанах и в самом деле нет места для территориальных уступок. Всего лишь 60 миль отделяют западный склон Голанских высот от промышленного сердца Израиля, района Хайфа—Ако, и израильтяне осознали, что им жизненно необходим плацдарм на Голанах, который обязательно должен включать наблюдательный пункт на горе Хермон, и что без такого плацдарма время для предупреждения о нападении противника, равно как и размеры оборонительной буферной зоны, сокращаются до критической величины. Следует подчеркнуть, что это знание далось им дорогой ценой. Вместе с тем министры правительства Голды Меир понимали, что на некоторые уступки Израилю придется пойти и на Северном фронте. И дело было не только в американском нажиме. Сирийцы явно намеревались сохранять состояние напряженности вдоль линии прекращения огня. На протяжении марта и апреля они регулярно подвергали израильские поселения артиллерийскому обстрелу, и время от времени сирийские коммандос устраивали вылазки на территорию Израиля. Масштабы насилия увеличивались изо дня в день, становясь невыносимыми. За время с марта по май 1974 г. израильские вооруженные силы потеряли 37 человек убитыми и 158 ранеными.

Но существовал еще более значимый фактор, способствовавший изменению позиции правительства по вопросу Голан, — это судьба израильских военнопленных. Армия обороны Израиля насчитывала более 200 человек, без вести пропавших на Северном фронте, и не имелось никакой возможности выяснить их судьбу. Дамаск решительно отказывался предоставить список военнопленных или допустить к ним сотрудников Красного Креста. Но после наступления на Голанах были найдены тела израильских военнослужащих, изрешеченные пулями и со связанными руками, и можно было без труда представить себе судьбу тех солдат, кто все еще оставался в руках сирийцев. Каждый новый день их пребывания в плену был истинным кошмаром для всего израильского народа. Семьи пропавших без вести проводили демонстрации перед кнесетом и у канцелярии премьер-министра. Если бы удалось склонить сирийцев к малейшему проявлению гибкости, Израиль был бы готов сделать встречный шаг.

У Киссинджера имелся свой, и достаточно эффективный, план, с помощью которого можно было убедить Асада пойти на переговоры. СССР мог предложить сирийцам только оружие для дальнейших военных действий, при этом не давая никаких гарантий того, что отобранные Израилем территории будут возвращены. От США можно было ожидать большего, а именно помощи, причем не только финансовой, но и технической. Нельзя сказать, что такого рода перспективы были абсолютно безразличны сирийскому президенту. И вот в середине февраля 1974 г. Асад наконец дал свое принципиальное согласие предоставить список из 65 израильских военнопленных — при условии, что “чудотворец” Киссинджер согласится председательствовать на этих трехсторонних переговорах. Госсекретарь согласился и вернулся на Ближний Восток на следующей за тем неделе. Тем временем сирийские власти позволили представителям Красного Креста посетить пленных (после чего стало известно, что не менее 42 человек были убиты сирийцами прямо на Голанах и еще 11 умерли в плену от ран). Ряд коротких визитов в Дамаск и Тель-Авив убедили Киссинджера, что правительства двух стран могут прийти к некоторой договоренности. Вернувшись в Вашингтон, он продолжил переговоры с представителями сторон — Моше Даяном и руководителем сирийской разведки бригадным генералом Хикматом Шехаби. Постепенно позиции сторон начали сближаться.

Наконец, в конце октября, Киссинджер снова отправился на Ближний Восток — это был его шестой визит в регион с октября прошлого года. Челночные полеты продолжались на протяжении 32 дней, причем последний визит оказался самым продолжительным и напряженным в его практике. Недоверие обеих сторон было столь очевидным, что выведенный из терпения Госсекретарь дважды выступил с угрозой вернуться в США. Наконец 31 мая генерал-майор Герцль Шафир от Израиля и генерал Аднан Ваджи Таяра от Сирии подписали текст соглашения в Женеве (тем самым подчеркивалось, что данный документ принят в рамках Женевской мирной конференции). После 81 дня практически непрерывной стрельбы наконец замолчали орудия на Голанских высотах. В общих чертах соглашение напоминало аналогичный договор, ранее заключенный между Израилем и Египтом. Пакет документов включал основной документ, подписанный в Женеве, протокол, определявший статус войск ООН, и несколько “частных” американских посланий, адресованных Сирии и Израилю и содержавших заверения Никсона и Киссинджера и их разъяснения по ряду ключевых вопросов.

Соглашение устанавливало новые договоренности о прекращении огня, причем Израиль и Сирия обязывались “воздерживаться от любых действий военного характера, направленных друг против друга”. Израильские войска должны были отойти несколько западнее ранее признанной Пурпурной линии, а сирийские силы продвигались несколько восточнее прежней границы. Кунейтра снова отходила к Сирии вместе с несколькими соседними деревнями, но за Израилем были оставлены близлежащие стратегически важные высоты и ключевые позиции на горе Хермон. Как и на Южном фронте, отход израильских войск не приводил к ослаблению их оборонительных возможностей. Между позициями двух армий устанавливалась демилитаризованная буферная зона, шириной от одной до четырех миль, с двумя равными и параллельными “зонами ограниченного размещения войск и вооружений” на каждой из сторон. Патрулирование в буферной зоне должны были осуществлять 1250 наблюдателей ООН. 31 мая Совет Безопасности одобрил создание этих сил на полугодовой срок, с тем чтобы их мандат в дальнейшем возобновлялся каждые полгода.

В рамках израильско-сирийского соглашения 1949 г. обе стороны согласились, что никаким “военизированным формированиям” не будет позволено вести “военные или враждебные” действия против другой стороны. На этот раз Дамаск не стал брать на себя аналогичное обязательство, не желая публично отказываться от поддержки различных террористических организаций. Правда, Израиль в этом плане получил заверения Соединенных Штатов: в послании Киссинджера утверждалось, что “рейды вооруженных групп или отдельных лиц через демаркационную линию противоречат идее прекращения огня; Израиль, в рамках осуществления своего права на самооборону, вправе предотвращать или прекращать подобного рода действия всеми доступными ему средствами”. Такое завуалированное предостережение должно было воспрепятствовать действиям федаинов с сирийской территории, и в течение многих лет никаких враждебных действий с сирийской стороны не предпринималось. Кнесет утвердил это соглашение (73 голосами против 35). Практически тут же были освобождены военнопленные, многие из них находились в состоянии крайнего истощения сил. На протяжении последующих трех недель было осуществлено разъединение как таковое, в строгом соответствии с предварительным графиком. Хотя сирийцы не предприняли никаких усилий к тому, чтобы восстановить Кунейтру, которую израильтяне перед своим отходом, в качестве “меры предосторожности”, полностью разрушили, все-таки можно было рассчитывать, с довольно высокой долей вероятности, что военные действия на севере Израиля не возобновятся на протяжении достаточно длительного времени.

Политическая жизнь: смена караула

Тем временем выборы в кнесет восьмого созыва, отложенные на два месяца из-за войны и затем назначенные на новую дату — 31 декабря, проходили в атмосфере, омраченной тяжелыми военными потерями и постоянной угрозой возобновления военных действий. Партии Блока (Партия труда — Мапам) не могли не утратить некоторых своих позиций; причинами тому были скандалы на правительственном уровне и вспышки возмущения в обществе, вызванные усугубившимся классовым неравенством (Гл. XXIV).

Однако, с учетом последствий войны, особую значимость снова приобрели проблемы, связанные с ходом боевых действий, а также территориальные вопросы. Падение “линии Бар-Лева” и разгром израильских войск в ходе сирийского наступления повергли страну в состояние шока. Впрочем, при всем недовольстве политикой Блока, мало кто в стране сомневался в способности правительства, возглавлявшегося Голдой Меир, с Моше Даяном в качестве министра обороны, обеспечить национальную безопасность, также как никто не ставил под сомнение непобедимость Армии обороны Израиля, отношение к которой было просто благоговейным. И вот теперь эта уверенность оказалась подорванной. Предыдущие три войны Израиля не закончились мирными договорами, но они, во всяком случае, приносили ощущение сравнительной стабильности. И вот это ощущение оказалось сведенным на нет. В 1973–1974 гг. советское давление, при молчаливом американском согласии, не позволило армии одержать окончательную победу и достичь стратегических целей, насущность и неотложность которых были очевидными. Последствия такого исхода могли стать очень тревожными.

Травма прошедшей войны, зловещий призрак будущих, возможно, еще более кровопролитных военных конфликтов с неясным исходом — все это решительным образом изменило отношение народа к вопросу об оккупированных территориях. Опрос, проведенный 12–13 ноября израильским Институтом социальных исследований, показал, что три четверти респондентов были готовы, в обмен на мир, отказаться от всех, или почти всех, территорий, взятых в 1967 г. Такие настроения в народе способствовали внесению значительных изменений в партийные платформы накануне предстоявших выборов. Как уже было сказано, Блок в представленном документе от 28 ноября в значительной степени переработал первоначальный план Галили и дал понять, что готов к определенным компромиссам касательно контролируемых территорий. Ликуд сохранял более твердую позицию, настаивая на “прямых переговорах” с арабами. Собственно говоря, Ликуд не высказывал своего безусловного несогласия с мыслью об отходе с территорий, но лишь указывал на “неприемлемость такого отхода, который может поставить под угрозу мир и безопасность страны”. Однако если говорить о Бегине, Шароне и других лидерах правой ориентации, то, изменив форму выражения своих идей, они не изменили их сути и тем самым своего имиджа. Действительно, имелось немало людей, голосовавших за Ликуд в отместку правительству Голды Меир, допустившему ошибки в прошедшей войне, но общество в целом еще не было готово к сдвигу вправо. Мало кто верил, что сторонникам жесткой политики из Ликуда можно доверить поиски альтернативных путей достижения мира.

Таким образом, декабрьские выборы не привели к принципиальным переменам на политическом небосклоне страны. Ликуд получил дополнительных восемь мест в кнесете, хотя это случилось в основном благодаря появлению новых фракций в составе Ликуда — Свободного центра, Государственного списка и Движения за неделимый Израиль, но по-прежнему оставался в меньшинстве, набрав значительную часть своих голосов за счет избирателей, недовольных неоднозначным исходом войны. Большинство политических обозревателей полагало, что Ликуд достиг пика своей популярности и влиятельности. Блок Партия труда — Мапам, потеряв шесть мест в кнесете, мог считать себя “должным образом наказанным”. Впрочем, имея 51 место из 120, он по-прежнему оставался доминирующей силой в кнесете. В известном смысле ослабив свои позиции и вступив при этом в недостойную перепалку с традиционными партнерами — Национальной религиозной партией и Независимыми либералами, Блок, тем не менее, в очередной раз смог сформировать коалиционный кабинет, который Голда Меир представила на утверждение кнесету 10 марта. После десятичасовых дебатов новое правительство получило вотум доверия 62 голосами против 46, при девяти воздержавшихся. Вскоре после этого новое правительство Меир поставило на голосование план разъединения израильских и египетских войск, и он был единогласно одобрен кнесетом.

Однако оказалось, что этому правительству было суждено пробыть у власти самый короткий период за всю историю страны, и оно пало три недели спустя после своего вступления в должность. Причиной его падения стал “официальный отчет” о ходе Войны Судного дня. Уже 29 октября, сразу же после прекращения огня, пресса и представители всех политических партий начали настаивать на своем праве знать, по каким причинам Вооруженные силы Израиля потерпели тяжелое поражение в самом начале военных действий. В ответ на эти требования правительство 18 ноября объявило о создании специальной комиссии, которая должна была расследовать обстоятельства провала израильской разведки и общей неподготовленности армии к войне. Главой комиссии был назначен д-р Шимон Агранат[267], председатель Верховного суда Израиля, американец по рождению, который, в свою очередь, приступил к подбору членов комиссии. Все это были неполитические фигуры, пользовавшиеся уважением в обществе: Моше Ландой, судья Верховного суда, д-р Ицхак Небенцаль[268], государственный контролер, профессор Игаэль Ядин, видный археолог, и генерал Хаим Ласков, возглавлявший отдел жалоб Армии обороны Израиля, а в прошлом, как и Ядин, занимавший пост начальника Генерального штаба.

К началу апреля комиссия уже провела 140 заседаний, заслушала 58 свидетелей (все давали показания на закрытых заседаниях), а также ознакомилась с большим количеством документов. Когда стало ясно, что работа комиссии может продлиться еще как минимум полгода, Агранат и его коллеги решили опубликовать в начале весны промежуточный отчет. Обсуждение велось уже несколько месяцев и могло потребовать еще столько же времени, если не больше, — до тех пор, пока не будут выяснены все вопросы, связанные с безопасностью страны. Между тем всенародное обсуждение Войны Судного дня вылилось в неконтролируемое всеобщее возмущение. Комиссия Аграната представила правительству 2 апреля (и опубликовала на следующий день) “промежуточный” отчет по следующим вопросам: (1) сбор и оценка разведывательной информации в предвоенный период, (2) дислокация вооруженных сил по состоянию на час “Ч”, то есть на четырнадцать часов 6 октября. Остальные вопросы, связанные с оценкой как общей степени подготовленности вооруженных сил к войне, так и действий армии до того момента, когда наступление противника было остановлено, предполагалось осветить позже, в заключительном отчете. Полный текст отчета был опубликован в январе 1975 г., но к тому времени настроение общества уже не было таким напряженным, и заключительный отчет имел значительно меньшую политическую значимость. А вот промежуточный отчет произвел впечатление разорвавшейся бомбы.

Члены комиссии Аграната пришли к выводу, что информация, которой располагали Вооруженные силы Израиля, была более чем достаточной для того, чтобы осознать наличие у Сирии и Египта намерений начать военные действия против Израиля, однако лишь утром 6 октября руководитель военной разведки сообщил о готовящемся начале военных действий противника — причем назвал в качестве часа “Ч” не четырнадцать, а восемнадцать часов. Такая ошибочная интерпретация фактов объяснялась, по мнению членов комиссии Аграната, упрямой и доктринерской приверженностью “концепции”, согласно которой египетские ВВС не в состоянии обеспечить стране ведение полномасштабной войны, а Сирия не начнет военные действия в одиночку, без Египта. Даже утром 5 октября израильская разведка заверяла Генштаб, что вероятность начала военных действий — “ниже минимального уровня”. В этой связи комиссия рекомендовала сместить с занимаемых должностей генерала Зейру, руководителя военной разведки, и всех троих его заместителей (рекомендации были приняты к сведению и немедленно претворены в жизнь). Комиссия также отметила следующие ошибки: в стране не существовало плана оборонительных действий на случай внезапного нападения противника; частичную мобилизацию следовало объявить как минимум за неделю до 6 октября; танковые войска не были должным образом развернуты даже после объявления тревоги утром 6 октября. Сочтя начальника Генерального штаба Элазара лично ответственным за первые две ошибки, комиссия с прискорбием рекомендовала сместить его с этой должности, а также отстранить от должности генерала Гонена, командующего Южным фронтом, который не отдал приказа о развертывании танковых частей.

Что же касается вопроса личной ответственности на правительственном уровне, то здесь выводы комиссии не были столь решительными. В отчете было высказано мнение только относительно прямой ответственности Голды Меир и Моше Даяна за их действия. “Мы не считаем, что в наши задачи входило выражение мнения относительно ответственности на уровне кнесета”, — гласил отчет. С учетом своей ограниченной сферы компетенции, члены комиссии во главе с Агранатом отказались не только рассуждать, но даже строить предположения по вопросу, требующему особой осмотрительности: “Не могли ли профессиональные качества или личный опыт одного из министров — а именно Моше Даяна, министра обороны, который располагал соответствующей квалификацией и опытом в силу того обстоятельства, что в свое время он сам занимал пост начальника Генерального штаба… привести данного министра к выводам… противоположным тем, что были единодушно представлены ему” военными экспертами? Заявив, что этот вопрос “выходит за рамки настоящего расследования”, комиссия просто указала: “С учетом критериев разумного поведения… министр обороны не был обязан принимать дополнительные меры предосторожности сверх тех, что были рекомендованы ему Генеральным штабом…” Не были также высказаны обвинения и в адрес лично Голды Меир, хотя и прозвучал упрек относительно того, что на чрезвычайном заседании кабинета министров 3 октября она ограничилась обсуждением итогов своей встречи с канцлером Австрии Крайским и не рассмотрела вопрос о сосредоточении арабских вооруженных сил у границ страны.

После того как отчет комиссии Аграната был 2 апреля представлен на рассмотрение правительства, начальник Генштаба Элазар официально объявил о своей отставке. Однако в ходе заседания правительства в полном составе, с участием также и Даяна, Элазар высказался в том смысле, что с ним обошлись несправедливо, и дал понять, что министр обороны должен как минимум разделить с ним ответственность за все, происходившее накануне войны. Один из членов кабинета заметил впоследствии не без горечи, что Даян всегда был готов разделить успех, как в 1967 г., но не признать свою ответственность в случае неудачи. Начиная буквально со следующего дня все слышнее становились критические голоса в прессе и в народе. Особенное возмущение вызывало то обстоятельство, что наказанию подверглись профессиональные военные, тогда как с Даяна сняли ответственность за состояние вооруженных сил, хотя именно это и входило в сферу его компетенции. Уже стали всеобщим достоянием разговоры о том, что у министра обороны не выдержали нервы в ходе военных действий (хотя в отчете об этом напрямую не говорилось). И вот после 3 апреля эти народные настроения нашли свое отражение в том, что демобилизованные солдаты начали организовывать публичные выступления, призывая Даяна уйти в отставку; аналогичные призывы слышались и в рядах Партии труда. Даже орган Гистадрута, газета Давор, обвинила комиссию Аграната в том, что она оказалась не в состоянии проявить равное беспристрастие по отношению к Даяну и Элазару. Студенты, представители академических кругов, писатели и творческая интеллигенция выступали на страницах газет, призывая к отставке Даяна. Ликуд тем временем потребовал созыва внеочередного заседания кнесета для рассмотрения вопроса о вотуме недоверия правительству.

В ожидании этого заседания, назначенного на 11 апреля, напряженность отношений в самой Израильской партии труда достигла высшей точки. Дело в том, что вот уже на протяжении нескольких лет, еще до того, как разразился данный кризис, ситуация в лагере социалистов определялась во все большей степени борьбой между Рафи и Ахдут га-авода за наследие партии Мапай. Это соперничество не прекратилось и после того, как Рафи и Ахдут га-авода объединились в Израильскую партию труда. Все громче высказывалось мнение членов партии, и в первую очередь сторонников министра обороны, бывших членов Рафи, что если Даян и должен уйти в отставку, то не один, а вместе с Голдой Меир и ее доверенными лицами, бывшими членами Ахдут га-авода Галили и Алоном. Взаимные обвинения звучали со все большей язвительностью и резкостью, причем ни одна из сторон явно не намеревалась отступать. Таким образом, чем меньше времени оставалось до и апреля, тем явственнее обозначался внутрипартийный раскол, и ситуация становилась еще хуже, чем в начале 1960-х гг., во времена “дела Лавона”. Трудно было сказать с достаточной степенью определенности, намерены ли члены кнесета от Партии труда сомкнуть ряды во время голосования по вотуму недоверия и выступить в поддержку правительства. Вне себя от негодования, изнуренная внутрипартийной борьбой, Голда Меир решила не идти на риск голосования в кнесете и подала в отставку — что означало также падение ее правительства (при этом она оставалась во главе временной администрации до результатов новых выборов).

Теперь у Израильской партии труда возникла неотложная задача: найти преемника этой необыкновенной женщине, внушавшей одновременно страх и восхищение. Проблема выбора была весьма непростой. До войны в политических кругах полагали, что преемником Голды Меир станет либо Даян, либо Алон. Но репутация Даяна оказалась подмоченной, да и ситуация с Алоном была не вполне однозначной. Возможно, приемлемой кандидатурой мог стать Пинхас Сапир, который пользовался поддержкой центра партии Мапай (представлявшей все еще около 60 % всего социалистического движения), но он заявил о том, что устал и намеревается вообще уйти из правительства. В сложившихся обстоятельствах у партии Мапай оставалась еще кандидатура Абы Эвена, чопорного аристократа; однако он не пользовался особой любовью у широких масс, и потому его кандидатура отпала практически с самого начала. Таким образом, основными соперниками стали бывший протеже Бен-Гуриона, очень способный и пользующийся всеобщим уважением Шимон Перес, занимавший в данное время пост министра информации, и Ицхак Рабин, начальник Генштаба во время Шестидневной войны, затем посол Израиля в Вашингтоне и теперь министр труда. Перес был кандидатом от крыла Рафи, но пользовался также самой широкой поддержкой всех членов партии Мапай. Рабин, бывший палмаховец и член Ахдут га-авода, фактически никогда не играл активной роли в левом движении и, по сути дела, не был членом никакой политической организации до тех пор, пока Партия труда не оформилась как объединенная политическая сила. Обладая, таким образом, репутацией человека почти аполитичного, героя Шестидневной войны, не запятнанного к тому же неудачами недавних военных действий, Рабин мало-помалу стал кандидатом, наиболее подходящим для всех фракций Партии труда. И вот 22 апреля его кандидатура была одобрена центральным комитетом партии — впрочем, число поданных за него голосов не было подавляющим.

После этого началась новая эра в израильской политике, вызвавшая в народе смешанные чувства надежды и недобрых предчувствий. С одной стороны, можно было говорить о плавном переходе власти от поколения отцов-основателей (и матерей-основательниц), поколения Бен-Гуриона, Шарета, Эшколя и Голды Меир, к поколению уроженцев (или почти уроженцев) страны. Рабину, первому в истории страны премьер-министру, родившемуся в Израиле, был 51 год; Перес, получивший пост министра обороны, был на год моложе его; Алону, герою Палмаха, ставшему министром иностранных дел в этом правительстве, было 56 лет; Агарону Яриву, министру информации, — 54 года; Агарону Ядлину[269], министру образования и культуры, — 58 лет; Аврагаму Оферу, министру жилищного строительства, — 47 лет; Гаду Яакоби[270], министру транспорта, — 39 лет. В народе переход власти в руки молодого поколения был встречен с одобрением. Впрочем, в связи с этими переменами возникали и определенные вопросы. Речь шла не только об отсутствии у Рабина политического опыта и даже не о тех непомерных суммах, которые он назначал в качестве гонораров за свои публичные выступления во время пребывания на посту посла в Вашингтоне. Опасения возникали в связи с тем, что как Партия труда, так и Ликуд в поисках лидеров все чаще обращались к героям с военным прошлым (Гл. XXIV. Переоценка военной стратегии), к таким деятелям, как Бар-Лев и Рабин, Эзер Вейцман, Шломо Лагат[271] (мэр Тель-Авива от партии Ликуд), самонадеянный “Арик” Шарон. Нельзя было забыть, как во время избирательной кампании в декабре 1973 г. Шарона, героя суэцкого контрнаступления, встречали на ликудовских митингах, особенно в районах, населенных выходцами из стран Востока, громогласным кличем: “Арик, Мелех Исраэль!”— “Арик, Царь Израильский!”

Однако, по мере развития событий, Рабин проявил себя отнюдь не простодушным политиком. Это стало очевидным в ходе формирования новой коалиции, когда его тотчас же подвергли испытанию мастера политического оппортунизма, представители религиозных партий. Появление на политической сцене новичка Национальная религиозная партия восприняла как отличный повод для того, чтобы поразмять свои мускулы. Лидеры ортодоксов высказались против вхождения в правительство, если Рабин не согласится отказаться от формулы, принятой постановлением Верховного суда в январе 1970 г. (Гл. XX. Кого считать евреем?). Национальная религиозная партия заявила, что впредь гиюр, пройденный за рубежом, будет признаваться в Израиле только в тех случаях, если он был совершен согласно ортодоксальной процедуре. Молодые и решительно настроенные руководители НРП заняли также более жесткую позицию по вопросу об оккупированных территориях — речь шла главным образом о Самарии и Иудее. Они предупредили, что не согласятся отдать неевреям эти районы Эрец-Исраэль, имеющие историческое значение и связанные с библейскими событиями. С другой стороны, они дали понять Рабину, что “компромисс” возможен при условии, если будет сформировано коалиционное правительство Национального единства, куда войдет также Ликуд, — в таком случае они готовы отложить рассмотрение вопросов гиюра. Однако, к немалому удивлению Национальной религиозной партии, Рабин категорически отказался от разговоров о “компромиссе”, не сомневаясь, что предлагаемая коалиция, имея свободу голосования, станет саботировать все попытки мирного решения проблем. Он решил пока не включать НРП в правительство, полагая, что, лишившись доступа к государственному пирогу, лидеры этой партии рано или поздно захотят вернуться к власти. Это был тонкий и дальновидный ход, и меньше чем через год такая стратегия принесла свои плоды.

Тем временем Рабин восполнил недостающее число партнеров, пригласив в коалицию Независимых либералов, партию с умеренными требова ниями, а также новое и немногочисленное Движение за права гражданина (Рац). Эта партия стала одним из сюрпризов последних выборов; ее основала, буквально накануне выборов, Шуламит Алони[272], сорокачетырехлетняя мать троих детей, юрист по специальности. Движение провозглашало такие принципы, как отделение религии от государства, прямые выборы в кнесет, равные права для женщин и еще ряд либеральных реформ; в области внешней политики движение было готово на значительные территориальные уступки. Сторонники Рац удивили страну, добившись трех мест в кнесете, и Рабин пригласил их в правительство. После того как Алони вошла в состав кабинета, коалиция получила большинство в кнесете, и 3 июня Рабин официально стал пятым премьер-министром Израиля.

Хотя коалиция имела всего лишь 61 место в кнесете, потенциал нового правительства был значительным. Правительство Голды Меир завершило обсуждение соглашений о разъединении с Египтом и Сирией, так что Рабин занял свой пост, когда все ожесточенные дебаты по этому вопросу уже остались позади. До острой полемики по вопросам, подлежавшим рассмотрению на возобновляющейся Женевской конференции, оставались еще месяцы. Далее, если целый ряд сторонников правительственной политики отрицал возможность решения территориального спора с арабами, то наряду с этим имелось немало членов оппозиции, разделявших позицию Рабина по этому вопросу. Таким образом, существовала реальная возможность того, что либерально настроенные члены Ликуда смогут проголосовать вместе с премьер-министром, если будет рассматриваться вопрос о заключении подлинного мира с соседними странами. Собственно говоря, Рабин и получил свой мандат в первую очередь для достижения такой цели.

Цена неокончательной победы

Портфель министра финансов в правительстве Рабина получил Йегошуа Рабинович[273], сведущий и квалифицированный экономист, бывший мэр Тель-Авива, и этим выбором Рабин в самой полной мере продемонстрировал свое чутье и умение руководителя. И Рабин, и Рабинович осознавали настоятельную и неотложную необходимость проведения политики жесткой экономии. Как уже было сказано, материальные и финансовые потери страны в Войне Судного дня составили порядка 7 млрд долларов — величина всего ВНП Израиля за 1973 г. Одни только производственные потери в 1973 г. оценивались в 400 млн долларов, и эта величина могла удвоиться в 1974 г., поскольку часть трудоспособного населения страны была призвана на дополнительные сроки резервистской службы. Рост оборонных расходов сказывался на состоянии национальной экономики самым тягостным образом. До 1973 г. существовало единодушное мнение, что Израиль, с его развитой экономической инфраструктурой, в состоянии самостоятельно нести расходы, связанные с гонкой вооружений в масштабах ближневосточного региона. Но ситуация изменилась коренным образом после того, как страны Персидского залива начали вливать беспрецедентные суммы нефтедолларов в экономику Египта и Сирии. Только на протяжении первых полутора лет после окончания Войны Судного дня Египет и Сирия получили оружие советского и французского производства на сумму почти 3 млрд долларов, и финансирование осуществляли в основном Саудовская Аравия, Кувейт, Катар и Объединенные Арабские Эмираты. Израиль был вынужден делать соответствующие приобретения, хотя бы в соотношении один к трем. Таким образом, ближневосточная гонка вооружений совершила количественный скачок. Даже в довоенное время, в 1972 г., расходы Израиля на оборону достигали полутора миллиардов долларов, что составляло 21 % ВНП. В дальнейшем, в 1974 г., с учетом постоянного наращивания своей военной мощи арабскими соседями, Израиль был вынужден увеличить оборонный бюджет до 3,6 млрд долларов, что составило невероятную величину — 33 % от всего ВНП. И ко всему прочему, основное количество вооружений Израилю приходилось закупать за рубежом, расплачиваясь иностранной валютой.

А ведь существовали и другие товары, приобретение которых требовало иностранной валюты, — в числе прочего, горючее, пшеница, сахар, семена, мясопродукты, и все это при ценах, стремительно повышающихся в условиях мировой инфляции. Нельзя не отметить в этой связи, что за первую четверть века существования страны экспорт Израиля увеличился примерно в 80 раз, тогда как импорт — всего в 12 раз. После Войны Судного дня эта тенденция коренным образом изменилась — в первую очередь из-за роста расходов на оборону. Разрыв между импортом и экспортом, составлявший около 1 млрд долларов в 1972 г., достиг в 1974 г. величины в 3,5 млрд долларов. Каким же образом можно было компенсировать эту разницу? Традиционным источником обычно была иностранная помощь. Действительно, в 1974 г. США впервые за всю историю Израиля профинансировали его оборонные закупки на сумму 1,5 млрд долларов, и к тому же оказали дополнительную экономическую помощь на сумму 300 млн долларов; еще 600 млн долларов предоставили Объединенный израильский призыв и Керен га-Иесод. Однако, при всей значимости этой помощи, она вряд ли могла способствовать выравниванию дефицита платежного баланса. К первому кварталу 1974 г. израильские резервы иностранной валюты сократились до 1 млрд долларов, приблизившись, таким образом, к “красной черте”, сигнализирующей об опасной ситуации. Следовало прибегнуть к иностранным займам. Размеры полученных кредитов составили 700 млн долларов, и примерно половина этой суммы была выручена за счет распространения израильских государственных облигаций среди евреев диаспоры. В конечном итоге, по состоянию на сентябрь 1974 г., долг Израиля достиг 5,5 млрд долларов, причем только накопленные проценты превысили 1 млрд долларов, то есть сумму, эквивалентную половине национального экспорта. Издержки на обслуживание иностранных долгов, а также импорт с использованием сокращающихся валютных резервов подстегивали инфляционный процесс; цены только в 1974 г. подскочили на 56 %, чего никогда не бывало в истории страны.

Для радикального лечения этой инфляционной “раковой опухоли” правительство объявило о принятии самых жестких фискальных мер со времен политики строгой экономии периода 1949–1953 гг. Еще до окончания войны были подняты налоги на горючее, а также объявлен обязательный государственный заем на общую сумму в 1 млрд израильских лир. Затем, в январе 1974 г., были резко снижены правительственные субсидии на 14 основных товаров — от нефтепродуктов до продуктов питания. Принять такое решение было очень непросто для социалистической системы; практически немедленно подскочили цены: хлеб подорожал на 80 %, молоко и сыр — на 70 %, яйца — на 50 %, маргарин — на 100 %, и в дальнейшем расходы населения продолжили увеличиваться. Через полгода, по мере того как правительство продолжило урезать внутренний бюджет, было объявлено о прекращении государственного строительства и снова повысились налоги. В ноябре 1974 г. прошла девальвация израильской лиры — от 4,20 за доллар до 6,00 за доллар. В феврале 1975 г., чтобы обеспечить выполнение рекордного бюджета, составившего 9,4 млрд долларов, правительство в очередной раз увеличило налоги: 7,4 % на треть потребительских товаров и 7,5 % на фонд заработной платы. “Лазейки” в налоговом законодательстве были прикрыты благодаря принятию в июле 1975 г. нового всеобъемлющего закона (Гл. XXVI. Электоральный переворот). Затем, в начале следующего года, налог на добавленную стоимость (НДС) был введен на все компоненты всех видов продукции, продаваемой в Израиле. Впрочем, к середине 1975 г. ставка налогового обложения в Израиле уже составляла около 65 %, не имея равных себе в мире. Ситуация стала еще более тяжелой после того, как израильская лира была в очередной раз девальвирована, на этот раз на основе гибкой системы курса лиры, с периодической фиксацией порядка 2 % в месяц. Когда же эта система продемонстрировала свою неэффективность, правительство в сентябре 1975 г. снова провело девальвацию — еще на 10 %.

Все эти меры, будучи невыносимо тяжелыми для населения страны, тем не менее оказались весьма действенными. К апрелю 1975 г. запасы иностранной валюты в стране поднялись до 1,3 млрд долларов, и этого было достаточно для того, чтобы удовлетворить израильские потребности в импорте хотя бы на два месяца. Разумеется, все эти жесткие меры не могли не оказать воздействия на моральное состояние евреев как в Израиле, так и за рубежом. Началась цепная реакция забастовок, распространившаяся по всем секторам экономики, хотя следует отметить, что лишь немногие из этих забастовок получали — во всяком случае, на начальном этапе — поддержку Тистадрута. Что касается репатриации, то она сократилась в весьма значительной степени. Отчасти это, разумеется, можно было объяснить политикой советского правительства, резко уменьшившего квоты на выдачу евреям выездных виз. Был период, когда казалось, что поправка Джексона—Вэника к Закону о торговле США (Гл. XXIV. Садат принимает решение) вынудит Кремль снять ограничения на выезд евреев из СССР. В октябре 1974 г. была достигнута негласная “джентльменская договоренность” между Вашингтоном и Москвой установить квоту в 60 тыс. еврейских эмигрантов ежегодно. Но когда конгресс отказался увеличить верхний предел предоставляемых Советскому Союзу пролонгированных кредитов, Кремль в отместку отказался от реализации торгового соглашения. Первой жертвой этого конфликта стала еврейская эмиграция.

Сомнительно, впрочем, что Израиль смог бы абсорбировать 60 тыс. репатриантов в год, если учесть те экономические проблемы, с которыми страна столкнулась после Войны Судного дня. К тому же и советские евреи, будучи осведомленными как о политике жесткой экономии в Израиле, так и о вероятности возобновления вооруженного конфликта на Ближнем Востоке, не столь активно стремились репатриироваться, как в предыдущие годы. При этом многие, получив разрешение на выезд в Израиль и покинув СССР, направлялись в страны Западной Европы или в США. Что касается евреев из западноевропейских стран, то их стремление совершить алию также стало существенно менее настойчивым. Начали закрываться израильские репатриационные центры в городах США. Помимо всего прочего, и сами израильтяне в 1974–1975 гг. стали проявлять явно выраженную тенденцию к эмиграции на Запад (Гл. XXVI. Электоральный переворот).

Успехи Египта и Сирии на начальном этапе Войны Судного дня оказали немалое воздействие на умонастроения израильских и палестинских арабов. Так, на выборах 31 декабря беспрецедентное число участвовавших в голосовании израильских арабов — 32 % — отдали свои голоса партии Раках, благодаря чему эта коммунистическая (иными словами, арабская националистическая) партия получила дополнительные голоса и заняла четвертое по величине место в кнесете. В Нацрате (Назарете), в частности, за Раках проголосовало 59 % участвовавших в выборах. Такой националистический сдвиг был еще более очевидным на контролируемых территориях. У израильтян ранее сложилась иллюзия, что арабы Восточного Иерусалима стали мало-помалу абсорбироваться и приспосабливаться к новым условиям жизни и что они, таким образом, начали принимать более активное участие в выборах, имея право — как израильские жители — голосовать за местных кандидатов. Но если в выборах 1969 г. доля голосовавших иерусалимских арабов составила всего лишь 22 %, то на последних выборах она и вовсе сократилась до 11 %. Это нежелание участвовать в выборах, безусловно, следовало рассматривать как протестное голосование.

На Западном берегу и в Газе прокатилась волна террористических актов — впервые за почти четыре года. Здесь, точно так же, как и в Иерусалиме, израильтяне выглядели уже не столь устрашающими, а их оккупационный режим казался значительно менее устойчивым, чем до Войны Судного дня. Военная администрация отреагировала на эти действия высылкой в Иорданию нескольких лидеров националистического движения, включая мухтара Аль-Биры и члена Мусульманского совета. В ответ прошли демонстрации протеста в Восточном Иерусалиме и в нескольких городах на Западном берегу, а весной и осенью 1974 г. беспорядки возобновились с новой силой. Выступления были направлены не только против израильского правления, но и против легкомысленных заявлений короля Хусейна, показавших свою несостоятельность после Войны Судного дня, — о том, что он один способен вернуть арабам захваченные Израилем территории. Все большее число молодых арабов Западного берега утверждалось в мысли, что лишь силой, а вовсе не путем иорданско-израильских переговоров, можно освободиться от израильского присутствия. Националисты убеждались также, что воплощением этой идеи являются действия Ясира Арафата и ООП.

Для израильтян же сама мысль о том, что следует иметь дело с Арафатом как с “представителем” палестинского народа, 75 % которого жило под израильским или хашимитским правлением, казалась после Войны Судного дня столь же неприемлемой, как и до того, в период, наступивший после 1967 г. А поскольку не существовало сомнений, что председатель ООП пробьется в правители государства, которое может возникнуть на Западном берегу, то практически все в Израиле были уверены в том, что идее создания независимого палестинского режима следует противиться изо всех сил и любой ценой. Помимо всего прочего, вряд ли Арафат намеревался создать на Западном берегу такое государство, которое смогло бы жить в мире и добрососедстве с Израилем. Если на этот счет и существовали какие-либо сомнения, они были рассеяны самой ООП в июне 1974 г., когда на встрече в Каире Палестинский национальный совет выступил с категорическим заявлением, в котором было выражено безусловное несогласие с Резолюцией Совета Безопасности № 242, поскольку в этом документе от 1967 г. шла речь о немыслимом — о мире между Израилем и его соседями.

Подобным же образом, в полном соответствии с позицией ООП, алжирская встреча руководителей арабских государств в ноябре 1973 г. единогласно признала ООП “единственным представителем палестинского народа”. В конце февраля 1974 г. аналогичная резолюция была принята Исламской конференцией в Лахоре, а затем, в октябре 1974 г., на встрече руководителей арабских государств в Рабате. К этому времени Арафат и его соратники из ФАТХ, принимая активные меры для улучшения своего имиджа, уже заявляли, что цель ООП — создание “демократического, светского палестинского государства”. Давая интервью журналистам из западных СМИ, они умышленно определяли свои намерения и планы лишь в самых общих чертах. Зато, общаясь с представителями арабской прессы, они не считали нужным скрывать, что гражданами такого государства смогут стать лишь те евреи, которые уже проживали в Палестине “до начала сионистского вторжения”. Арабские страны, со своей стороны, выступая в защиту “прав палестинского народа”, выдвинули новый лозунг, полностью отвечавший их целям. Если в 1950-1960-х гг. они имели обыкновение говорить о “невыносимом положении арабских беженцев”, то в 1970-х гг. требование “обеспечить права палестинского народа” стало тем универсальным препятствием, которое возводилось на пути любых попыток заключить постоянный мир с Израилем. Когда в СССР осознали, в чем именно заключается основная задача ООП, то Кремль, ранее сторонившийся контактов с террористическими организациями, изменил свою позицию. У советских руководителей возникли опасения, что ближневосточный кризис может быть решен при содействии одного лишь Киссинджера, и потому они пригласили Арафата в Москву, пообещали ему поддержку и убедительно порекомендовали принять участие в работе Женевской конференции.

Для израильтян планы террористов не представляли секрета. После Войны Судного дня федаины возобновили свою деятельность фактически на регулярной основе. Так, в апреле 1974 г., с целью срыва челночных визитов Киссинджера, три члена “Народного фронта освобождения Палестины — Главного командования” проникли в Израиль через ливанскую границу и далее, в израильский приграничный город Кирьят-Шмона. Там террористы ворвались в жилой дом и открыли беспорядочной огонь из автоматов по жителям, убив 18 человек, в том числе женщин и детей, прежде чем были уничтожены подоспевшим армейским патрулем. Через несколько недель, в середине мая, три вооруженных террориста, члены Народного фронта освобождения Палестины, снова пробрались через ливанскую границу и на этот раз проникли в Маалот, сельскохозяйственное поселение на севере Израиля. Ворвавшись в школу, они захватили в заложники 120 детей и заявили, что взорвут школьное здание, если не будут освобождены 26 арабских террористов, находившихся в израильских тюрьмах. Для штурма школы были вызваны войска. Во время операции все три федаина были уничтожены, но погибли двадцать школьников-подростков, в основном девочки, а также один израильский спецназовец. Затем, 19 июня 1974 г., несколько членов Народного фронта освобождения Палестины подвергли атаке кибуц Шамир в Верхней Галилее и убили трех женщин. Неделю спустя трое палестинских террористов, высадившись с лодки в приморской Нагарии, ворвались в жилой дом и убили женщину с двумя детьми, а также израильского солдата, и ранили восьмерых израильтян, прежде чем их удалось уничтожить. В том же году, 18 ноября, трое террористов также ворвались в жилой дом в Бейт-Шеане, убив четверых и ранив 23 человека.

Этому насилию, казалось, не было конца. В марте 1975 г. группа из восьми членов ФАТХ высадилась с надувной лодки на тель-авивском побережье. Ворвавшись в захудалую приморскую гостиницу, они убили восьмерых заложников и ранили еще восемь человек; в ходе штурма семеро террористов были уничтожены — ценой жизни троих израильских спецназовцев. Два месяца спустя, 4 мая, в жилом доме в Иерусалиме взорвалось подложенное взрывное устройство — один израильтянин погиб и трое были ранены. В Кфар-Юваль, на севере страны, 15 июня от рук террористов погибли три члена одной семьи, и еще шестеро были ранены. В центре Иерусалима 4 июля 1975 г. взрывное устройство с часовым механизмом, подложенное в грузовик-рефрижератор, унесло жизни 14 человек, и еще 75 человек получили ранения. Через четыре месяца, 13 ноября, в первую годовщину выступления Арафата в ООН, на той же иерусалимской улице сработало еще одно взрывное устройство; погибли шесть подростков, и еще тридцать человек было ранено. В стране воцарилась крайне напряженная обстановка; израильтяне, и особенно родители маленьких детей, начали организовывать дежурства у школьных зданий и детских площадок.

Власти страны не оставляли эти теракты без ответа. Несколько раз базы террористов на юге Ливана — часть из которых была расположена внутри лагерей беженцев или в непосредственной близости к ним — подвергались бомбардировкам. Были убиты десятки арабов — в их числе и немало ни к чему не причастных мирных жителей. Части Армии обороны Израиля не раз переходили ливанскую границу, прочесывали территорию сплошного проживания палестинцев вблизи границы с Израилем, взрывали дома террористов, захватывали их пособников. Такого рода упреждающие меры, несомненно, способствовали снижению активности федаинов; однако они создавали негативное впечатление в странах Западной Европы, нанося ущерб репутации Израиля. При этом размах террористических действий не оказывал заметного воздействия на уверенность европейцев, что Арафат умерил свои требования и готов ограничиться созданием своего государства на Западном берегу, и что после образования этого государства палестинский вопрос (“основа основ арабо-израильского конфликта”) будет решен. Поразительно, что мало кто воспринимал в полной мере суть лозунга ООП — “демократическое, светское палестинское государство” на всей территории Израиля. К 1975 г. ООП получила, в той или иной форме, признание более чем ста государств, причем отнюдь не все они принадлежали к коммунистическому лагерю или относились к числу “нейтральных”. Немалое число западных политических деятелей встречались с Арафатом и беседовали с ним.

В конце октября 1974 г. ООП добилась поразительного дипломатического успеха. Страны — члены ООН, из числа принадлежавших к коммунистическому и афро-азиатскому блоку и составлявших большинство в ООН, проголосовали за то, чтобы пригласить Арафата выступить с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН, хотя такое решение напрямую противоречило Уставу ООН, поскольку ООП не являлась ни государством, ни неправительственной организацией. Более того, это решение было в принципе одобрено и Западом. Все то, что происходило впоследствии, было воспринято как конфронтация арабской и еврейской пропаганды. Обе стороны бездарно использовали представившиеся им возможности. Не сумев верно оценить перемены в общественном мнении Запада, которое наделило федаинов и их дело тем же духом трагического благородства, что был присущ сионизму и сионистам за 27 лет до того, многие еврейские общинные организации США принялись публиковать в газетах призывы (на правах платных объявлений) и устраивать массовые демонстрации, протестуя против приглашения “убийцы женщин и детей” выступить в ООН. Своими неумело спланированными действиями руководители американского еврейства способствовали возрождению в глазах общественности того образа, ради разрушения которого не жалели сил граждане нового суверенного Израиля: образа народа-заговорщика, который стремится оказать негативное воздействие на общенациональный консенсус — в данном случае, вознамерившись не допустить на трибуну человека, желающего выступить от имени беженцев, лишенных своего крова. Но и Арафат, со своей стороны, разочаровал западных либералов, развеяв мнение о себе как о миротворце, о человеке, желающем жить в согласии с израильтянами, если только его народ получит свой национальный дом на Западном берегу. 13 ноября, широко улыбаясь, руководитель ФАТХ проследовал к трибуне Генеральной Ассамблеи ООН, даже не пытаясь скрыть висевший у него на поясе пистолет в кобуре; в своей речи он дал явственно понять, что его требования включают всю Палестину и что само существование Израиля как таковое не укладывается в его схему. В Соединенных Штатах после этого выступления мало кто из негодующих телевизионных комментаторов и авторов передовиц сказал хотя бы слово в защиту ООП.

Впрочем, сам факт появления Арафата на трибуне ООН значил существенно больше, чем любая одобрительная либо неодобрительная реакция Запада. Его выступление стало символом опасного и саморазрушительного курса, принятого этой международной организацией. Идею пригласить лидера ФАТХ поддержало подавляющее большинство стран коммунистического и афро-азиатского блоков. ООН в ее теперешнем виде разительно отличалась от вполне прагматичной и в целом умеренной организации образца 1940-1950-х гг. Теперь в состав ООН входило 138 государств-членов, и большинство из них составляли бедные, развивающиеся страны третьего мира. Практически все они, за незначительным исключением, были готовы, в обмен на те или иные благодеяния, выступить в поддержку арабского дела и арабских устремлений, вне зависимости от того, насколько правыми и справедливыми они являлись (Гл. XXV. Израиль снова в изоляции). В данной конкретной ситуации речь шла о решении ЮНЕСКО от 20 ноября 1974 г., требующем наложить санкции на Израиль. Причиной тому стало якобы нарушение Израилем “[ранее принятых] резолюций относительно сохранения культурного наследия Иерусалима”. В ходе проведения раскопок в Восточном Иерусалиме израильские археологи прилагали все возможные усилия к тому, чтобы не нанести ущерб или повреждение местам, имеющим историческую или культурную ценность, — что было, в частности, засвидетельствовано экспертами ЮНЕСКО. Однако представителей “нейтрального” лагеря мало интересовали официальные отчеты и свидетельства. Они убедительно продемонстрировали свою пристрастную позицию летом 1975 г., когда, по инициативе арабских стран, Израиль едва не был лишен членства в ООН, и этого не произошло только благодаря тому, что Соединенные Штаты резко воспротивились их попытке. Упомянутый инцидент уже в который раз продемонстрировал израильтянам, насколько глубока их дипломатическая изоляция. Относительно благоприятный период 1950-1960-х гг., когда маленькое еврейское государство пользовалось расположением западноевропейского сообщества, отдалился, казалось, на расстояние многих световых лет. Теперь, похоже, Израиль мог с полным основанием рассчитывать на дружественное отношение и поддержку всего лишь одной из Великих держав.

Кризис челночной дипломатии

Оценивая все аспекты своей ближневосточной политики в их совокупности, Соединенные Штаты со всей очевидностью должны были принимать во внимание и другие проблемы, помимо благополучия Израиля. Одной из таких проблем, имевших особо важное значение для Киссинджера, была нефть. На протяжении ряда месяцев он прилагал значительные усилия — впрочем, без особых результатов — к тому, чтобы обратить вспять процесс роста цен на нефть, начало которому положили страны — члены ОПЕК. Особенно Киссинджера угнетали непрекращающиеся опасения, что очередная вспышка арабо-израильских военных действий способна привести к немедленному возобновлению арабского нефтяного эмбарго. Для того чтобы избежать такого развития событий любыми путями, Киссинджер весной 1975 г. принялся зондировать настроения руководителей в Каире и Иерусалиме, чтобы выяснить возможности возобновления переговоров — разумеется, непрямых — о дополнительном разъединении сторон.

Ответ был положительным. Садат к тому времени не очень-то стремился вернуться в Женеву. Возобновление работы конференции не могло не поднять взрывоопасный вопрос относительно участия в ней ООП, а израильтяне предупредили, что в таком случае они, безусловно, не приедут. Советский Союз, со своей стороны, принимал все меры к тому, чтобы всячески поддерживать в своих арабских союзниках дух непримиримости, сводя тем самым к нулю даже малейшую вероятность израильского отступления на Синайском полуострове. Посредничество Киссинджера в складывающейся ситуации представлялось более приемлемой альтернативой, и правительство Рабина было с этим согласно — хотя это и было сопряжено с известным риском. Как уже было сказано, одной из основных причин среди тех, по которым правительство Голды Меир согласилось с прекращением огня начиная с 22 октября 1973 г., стало заверение Киссинджера, воплощенное в Резолюции Совета Безопасности ООН № 338, относительно того, что противоборствующие стороны должны приступить к переговорам, ведущим к “справедливому и прочному миру на Ближнем Востоке”. Перед сторонами, таким образом, открывались самые широкие дипломатические перспективы. Однако с самого начала работы этой собравшейся не в полном составе конференции в декабре 1973 г. стало очевидно, что “переговоры” превращаются в не что иное, как обмен пропагандистскими заявлениями. Помимо всего прочего, египтяне постоянно повторяли, что они ведут переговоры исключительно с председательствующим на конференции Генеральным секретарем ООН Куртом Вальдхаймом, но отнюдь не с израильской делегацией. В таких обстоятельствах израильтяне согласились в конце концов положиться на челночную дипломатию Киссинджера, с тем, чтобы добиться первоначального разъединения воюющих сторон. Вот и теперь они объявили о готовности к аналогичному развитию событий.

Эта готовность была немедленно встречена рядом возражений. Аба Эвен, который в ходе формирования правительства Рабина был весьма бестактно выставлен из своего министерского кабинета (после чего, исполненный обиды, уехал из страны), обрушил из Нью-Йорка на своих бывших коллег град критических замечаний, суть которых сводилась к тому, что Израилю не следовало соглашаться на второй раунд переговоров об отводе войск, а вместо этого надо вернуться в Женеву для достижения всеобъемлющего соглашения. Все, уступающее по масштабам мирному договору, утверждал Эвен, является не чем иным, как тактикой “постепенного, или поэтапного, урезывания”, причем терять на каждом из этапов предстоит только Израилю. По мнению Эвена, Израиль смог бы извлечь определенную выгоду даже в случае полного провала женевских переговоров. Как минимум, ему удалось бы в полной мере разоблачить ни на чем не основанные заявления арабов об их мирных намерениях и нежелание правительств арабских стран согласиться с самим фактом существования Израиля на карте. Такого рода аргументация была характерна для Эвена в бытность его министром иностранных дел, когда эффективность усилий, направленных на защиту позиций Израиля на международной арене, определялась не столько практическими достижениями и переговорами, сколько возвышенными речами перед аудиторией государственных деятелей или филантропов.

Не вызывало особых сомнений, что в Женеве арабы будут всячески демонстрировать свою непреклонность. Но четыре войны на протяжении недолгой истории Израиля и призрак пятой были достаточным аргументом бесполезности решений пропагандистского характера. Рабин, человек военный, теперь хотел добиться осязаемых результатов, которые могли бы способствовать уменьшению угрозы новой войны. Трехсторонняя дипломатия представлялась наилучшим путем для достижения таких результатов. Во всяком случае, если даже каким-то чудом в Женеве и удалось бы заключить мирное соглашение, такой документ сам по себе вряд ли мог служить достаточной гарантией мирной жизни. Арабские страны за всю свою историю заключили немалое число договоров между собой, однако судьба этих соглашений всем достаточно хорошо известна. Первоначальной задачей Рабина и его министра иностранных дел Игаля Алона являлось подписание документа, который мог бы и не иметь статуса мирного договора, но благодаря своей надежности способствовал бы созданию атмосферы взаимного доверия, в которой могли бы, постепенно и на протяжении ряда лет, возникнуть предпосылки для мирных отношений. Концепция, которую разработали Рабин с Алоном, заключалась в том, что мера израильского отступления на Синайском полуострове должна соотноситься с мерой египетских политических уступок — иными словами, она формулировалась как “часть территорий в обмен на некоторую долю мира”. Каждый шаг должен быть тщательно выверен и при этом осуществляться под пристальным наблюдением.

Речь шла в первую очередь о перевалах Митла и Гиди. Находясь на расстоянии 20 и 28 миль от Суэцкого канала, эти два прохода обеспечивали единственную возможность доступа в восточную часть Синайского полуострова. Через эти перевалы лежал путь к большой израильской авиабазе в Рефидиме (Бир-Гафгафе), а также к нефтяному месторождению Абу-Рудейс. Владея перевалами Митла и Гиди, Израиль мог организовывать оборону сравнительно малыми силами. С учетом всех этих соображений, сразу же после победы в 1967 г. израильские инженерные войска занялись тщательным укреплением этих перевалов, создав там сеть траншей, оборонительных сооружений, танковых стоянок. Только со времен Войны Судного дня Израиль затратил дополнительные 150 млн долларов на сооружение дорог, систем связи, сторожевых постов и минных полей для укрепления оборонительной линии Митла—Гиди. Еще дороже могли обойтись работы по продолжению этой линии в глубь Синайского полуострова, туда, где прежде вообще не существовало опорных пунктов.

Эти перевалы предоставляли Израилю еще одно преимущество: благодаря установленным там радарам и оборудованию радиоперехвата можно было осуществлять слежение за египетскими силами — в случае, если они начнут движение в восточном направлении. На пике Умм-Хашиба высотой 750 метров, находящегося у западного входа на перевал Гиди, Израиль еще в 1969 г. соорудил систему дальнего обнаружения стоимостью в несколько миллионов долларов. С этого стратегически важного пункта можно было осуществлять наблюдение за пустыней, Суэцким каналом и даже за египетскими базами на расстоянии нескольких сотен миль — с целью обнаружения признаков враждебной активности. Так, например, установленные на башнях тепловые и акустические датчики могли распознавать включение двигателей реактивного самолета еще на взлетно-посадочной полосе, причем на аэродроме, расположенном на территории Египта. Сейсмические датчики, установленные в почве на определенной глубине, могли распознавать передвижение войск, причем не только танков или автомашин, но и пехоты. Основная часть оборудования этой системы работала в автоматическом режиме, и для управления ею было достаточно менее 200 человек, располагавшихся в тылу, на расстоянии нескольких миль в глубине территории Синая.

Правительство Рабина было готово отказаться от всего этого оборудования ради достаточно значительных политических уступок. Собственно говоря, Рабин, Алон и Перес были бы готовы оставить и нефтяное месторождение Абу-Рудейс, и другое, меньших размеров, Рас-Судр, которые обеспечивали более чем половину потребностей Израиля в нефти, а также и ключевые базы, и дорожные развязки в Синае. Взамен они просили предоставить надежное египетское обязательство об отказе от военных действий. К этому времени Киссинджеру было известно, что Садат не готов принять на себя подобное обязательство; тем не менее, воодушевленный своими предыдущими успехами, Госсекретарь отправился на Ближний Восток, чтобы начать новый этап челночной дипломатии. Он прибыл в Асуан 8 марта 1975 г. и немедленно приступил к переговорам с президентом и министром иностранных дел Египта. По ходу переговоров Киссинджер, обсудив соответствующий вопрос с Садатом и Фахми, затем вылетал в Тель-Авив, порой оставаясь там не более дня, после чего возвращался в Асуан — иногда посещая по пути Амман и Дамаск, чтобы сообщить о ходе переговоров другим участникам конфликта. Изначальные рамки переговоров были заданы участниками весьма жестко. Израильтяне требовали от Садата, чтобы тот сделал однозначное и не подлежащее отмене заявление о принятии принципа мирного разрешения всех споров и конфликтов. Такого рода заявление должно было не только обеспечить отказ от использования силы в отношениях между странами, но также объявить недопустимыми любые попытки препятствовать свободному проходу судов через международные водные пути, включая Суэцкий канал, равно как и прекратить экономическую и пропагандистскую войну против Израиля.

Требования Садата, с другой стороны, были в основном территориальными. Он и его советники представили Киссинджеру карту, согласно которой Египет требовал значительно больше, чем названные два перевала. Речь шла о приблизительно 40 % всего Синайского полуострова, на протяжении двух третей расстояния до Эль-Ариша, всего расстояния до Ат-Тура и половины расстояния от береговой линии Суэцкого канала, начиная от нефтяного месторождения Абу-Рудейс. Эти требования значительно превышали то, на что рассчитывал Израиль еще до начала переговоров. Впрочем, если все равно предстояло поступиться перевалами, то лишние несколько миль уже не представлялись столь принципиальными, и притом оставались возможности для ведения дальнейших переговоров. Речь шла о других сложностях. Египтяне выступали против полной демилитаризации территории, которую оставлял Израиль, включая и перевалы; более того, они требовали права выдвинуть свою армию, как только будут отведены израильские силы. Впрочем, поскольку по этому вопросу Киссинджер был согласен с израильской позицией, то здесь существовала определенная возможность сближения точек зрения. В чем египтяне оставались непреклонными, так это в своем подходе к принципу мирного разрешения всех споров и конфликтов — о чем Киссинджер предупреждал Рабина с самого начала переговоров. Принцип мирного разрешения всех споров и конфликтов, настаивал Садат, может быть приемлемым лишь при условии, что Израиль уйдет со всех оккупированных территорий на всех трех фронтах — египетском, сирийском и иорданском.

Максимум, что смог предложить Садат, да и то после напряженных переговоров, — это не вполне однозначная формулировка, имеющая к тому же военный оттенок: “неприменение силы” в рамках непрекращающегося состояния войны. В сущности, это предложение стало повтором обязательства, данного Египтом в январе 1974 г., в рамках соглашения о разъединении — то есть обязательства воздерживаться от применения в отношении Израиля действий военных и военизированных сил. На данном этапе переговоров израильская сторона испытывала искушение прервать все контакты с Египтом. В этой связи Киссинджер, исходя из своего опыта недавних переговоров с КНР, подчеркнул, что главное — это не словесное выражение, а внутренняя сущность принципа мирного разрешения споров и конфликтов, и что израильтяне смогут найти пути приспособления к иной формулировке. Рабин и Алон тогда согласились отказаться от требования к Египту публично осудить практику разрешения споров и конфликтов военным путем, но продолжали настаивать, чтобы, по крайней мере, были названы конкретные принципы и элементы мирного разрешения конфликтов.

Что касается этих элементов, то в Израиле существовал их конкретный перечень. Израильтяне хотели получить заверения относительно свободного прохода через Суэцкий канал — если не для израильских судов, то хотя бы для израильских грузов (Садат, в сущности, дал на это согласие год тому назад, в рамках исходного соглашения о размежевании). Аналогичным образом израильтяне ожидали разрешения на проход через Суэцкий канал неизраильских судов со смешанной командой, часть которой могли бы составлять израильские моряки. Должны быть разрешены туристические поездки израильтян в Египет и египтян в Израиль, организованные третьей стороной, а также прямые авиарейсы между двумя странами (на самолетах, принадлежащих авиакомпаниям третьих стран). Кроме того, египтяне должны были дезавуировать, причем не только на словах, но и на деле, деятельность всех террористических организаций, посягающих на безопасность Израиля, а также методы их деятельности. И — что было важно в высшей степени — израильтяне требовали заверений относительно того, что мандат Чрезвычайных сил ООН в буферной зоне будет регулярно продлеваться каждые полгода и что действие этого мандата не будет прекращено путем наложения вето одной из Великих держав. И наконец, Рабин потребовал создания смешанных израильско-египетских подразделений для патрулирования буферной зоны. Таким образом, могли быть установлены, пусть хотя бы на уровне военных, личностные контакты, прервавшиеся ввиду того, что не была возобновлена Женевская конференция.

Ни по одному из названных пунктов Израиль не получил удовлетворительного ответа. Садат категорически отказался от того, чтобы разрешить проход через Суэцкий канал судов со смешанной (частично израильской) командой. Он высказал готовность исключить из черного списка египетских властей всего лишь четыре американские и европейские компании, поддерживавшие деловые отношения с Израилем. Он безусловно отказался разрешить туристические поездки израильтян в Египет и египтян в Израиль, организованные третьей стороной, а также прямые авиарейсы между двумя странами. Не был он готов и прекратить пропагандистскую войну, ведущуюся египтянами против еврейского государства. Что касается формулы пребывания в буферной зоне Чрезвычайных сил ООН, то он согласился на продление срока их пребывания с полугода до года, после чего не давалось никаких гарантий, что СССР не наложит вето на действие этого мандата. И относительно египетско-израильских контактов Садат в лучшем случае соглашался на создание смешанного комитета армейских офицеров, встречи которого должны проводиться на периодической основе, как это было в случае давно отмененной Смешанной комиссии по вопросам перемирия; однако этот комитет не имел ничего общего с предлагавшимися постоянно действующими смешанными израильско-египетскими патрулями.

Придерживаясь своей политики неуступчивости, египетский президент полагался на американскую поддержку — и по большей части он ее получил. Киссинджер использовал в Иерусалиме все свое красноречие и дипломатические навыки, чтобы обеспечить “гибкость” израильской позиции. Под нажимом Киссинджера Рабин в конечном итоге согласился отказаться от нефти Абу-Рудейса, от идеи судов со смешанной командой в Суэцком канале и даже от совместных израильско-египетских патрулей; он, однако, не пошел на компромиссы по другим позициям. Тогда, по просьбе Киссинджера, Джеральд Форд[274], сменивший Никсона в августе 1974 г. на посту президента США (после “Уотергейтского дела”), направил Рабину личное послание. Если Израиль будет и далее проявлять такую неуступчивость, говорилось в послании, то у Соединенных Штатов не останется другого выхода, кроме как “пересмотреть” свою ближневосточную политику. С другой стороны, президент указывал, что его правительство готово предложить Израилю бессрочное соглашение относительно военной помощи с целью компенсировать все израильские территориальные уступки на Синайском полуострове. Надо, однако, подчеркнуть, что в Вашингтоне выбрали не лучшее время для такого обращения к маленькой стране, полагавшейся исключительно на американскую поддержку. В то время как челночные переговоры Киссинджера на Ближнем Востоке зашли в тупик, на Дальнем Востоке достиг печальной кульминации другой конфликт. Армия коммунистического Северного Вьетнама перешла в решительное наступление, ситуация в Южном Вьетнаме резко изменилась к худшему, и правительство Сайгона обратилось к США за дополнительной экономической и военной помощью — которая была ему обещана Никсоном во время Парижских переговоров за два года до того. Но Никсон ушел в отставку, а конгресс, под влиянием совокупности противоречивых мотивов, отказался от ранее принятых обязательств и не направил в Южный Вьетнам не только ни единого самолета, но и в буквальном смысле ни ящика боеприпасов, ни цента денег. И американские законодатели, не шевельнув пальцем, наблюдали, как еще одна азиатская страна переходит на коммунистическую орбиту.

Каковы бы ни были соображения и обстоятельства, определившие такое решение США относительно Вьетнама, многие израильские руководители и немалая доля израильской общественности восприняли эту дальневосточную ситуацию как зловещий намек. Политические лидеры всех партий и граждане всех взглядов и убеждений с редким единодушием приняли решение не отказываться от естественной защиты синайских горных перевалов ради американских обещаний оказать Израилю поддержку в будущем. Таким образом, в последнюю неделю марта, когда обе стороны явственно оказались в тупике, Садат объявил Киссинджеру, что не видит смысла в продолжении переговоров. Было очевидно, что Госсекретарю не удалось “сдать” израильтян. Вернувшись напоследок в Израиль, Киссинджер совершил символическую поездку в Масаду, после чего отправился в аэропорт Лода, где и распрощался, едва ли не со слезами на глазах, с Рабином и Алоном.

Разъединение и передышка

По пути в США, беседуя в самолете с журналистами, Киссинджер с трудом мог скрыть свое разочарование израильской “близорукостью” и “неуступчивостью”. По прибытии в Вашингтон Госсекретарь также стал высказывать в адрес иерусалимских руководителей критические замечания из категории “не для печати”. По его настоянию президент Форд заявил на пресс-конференции, что настало время для того, чтобы США “пересмотрели” свою ближневосточную политику. В рамках такого “пересмотра”, а также с тем, чтобы побудить Рабина заново осмыслить свое положение, США начали задерживать обещанные Израилю поставки вооружений. Но даже в такой ситуации, находясь в политической изоляции и став заложником американского и мирового общественного мнения, израильтяне испытывали чувство коллективного облегчения, осознавая, что они не променяли свою территориальную безопасность на “пустые уступки”. Если Рабин стал премьер-министром, имея минимальную поддержку в народе, то теперь твердость, проявленная им в ходе челночных переговоров, обеспечила ему беспрецедентный вотум доверия в кнесете — девяносто два голоса к четырем. Человек военной дисциплины и порядка, поддерживаемый такими союзниками, как Алон и Перес, знающими не понаслышке, что такое кризисные ситуации, Рабин был не из тех людей, кто ломается под международным давлением. Ко всему прочему, он и его коллеги понимали, что Египту мир нужен не менее, чем Израилю.

И они не ошибались. За участие в войне Египет заплатил высокую цену — несмотря на все вливания нефтедолларов. В 1974 г. инфляция в стране достигла угрожающего уровня в 40 % и продолжала расти. Экономика изнемогала под грузом военных расходов, составлявших пятую часть ВНП, а Каир захлестнула волна беженцев из городов, расположенных в зоне Суэцкого канала, — их количество исчислялось сотнями тысяч. К концу года правительство Садата расходовало на одни только продовольственные субсидии 900 млн долларов. Экономика страны страдала от недопроизводства; система коммунальных услуг, транспорт, водопровод и канализация, службы здравоохранения — все находилось на грани краха. Тем временем Советский Союз, разгневанный возобновлением египетских контактов с США, отклонил просьбу Садата о пересмотре условий выплаты долга (достигшего почти 7 млрд долларов). Каир, нуждавшийся в американской помощи для оказания дипломатического нажима на Израиль и с этой целью возобновивший контакты с США, в еще большей степени испытывал потребность в американской поддержке для спасения и перестройки своей экономики. На первых порах Садат решил приступить к разминированию Суэцкого канала и очистке его русла от накопившегося за это время мусора. К весне 1975 г., благодаря значительной помощи США и Великобритании, эта задача была практически выполнена. И вот теперь, буквально через три дня после провала мартовской челночной миссии Киссинджера, египетский президент решил сделать заявление пропагандистского характера о начале экономического обновления страны. Он объявил, что Суэцкий канал откроется для судоходства 5 июня, а затем начнется восстановление городов в зоне канала. И в самом деле, у Садата не было другого выхода. Египтяне не имели больше ни ресурсов, ни силы воли для возобновления военных действий, и в Израиле это поняли раньше, чем в США. Сам Садат практически в открытую сказал об этом президенту Форду 1 июня в Зальцбурге. В ходе откровенной и доверительной беседы египетский лидер дал понять Форду, что не исключена возможность определенных “подвижек” в отношениях с Израилем.

Между тем, в качестве жеста доброй воли, израильтяне объявили 2 июня, что готовы, в ответ на решение Египта открыть судоходство по Суэцкому каналу, отвести половину своих разрешенных (в рамках израильско-египетского соглашения о разъединении сил) танков и войск, а также всю артиллерию на расстояние от 18 до 24 миль от берега канала. Такой жест способствовал и смягчению напряженности в отношениях между Иерусалимом и Вашингтоном. Вскоре после этого, на второй неделе июня, Рабин прилетел в Бонн, где встретился с Фордом и Киссинджером, прибывшими на сессию НАТО. Их беседа была откровенной и плодотворной. Израильский премьер-министр, учитывая, что его популярность на родине значительно возросла, дал понять, что готов к дополнительным уступкам в отношениях с Египтом. При этом он не стал скрывать, что обеспокоен задержками в поставках американского оружия. В заключение Рабин, как и Садат, подтвердил, что предпочел бы путь непрямых переговоров.

Таким образом, постепенно возобновились трехсторонние дипломатические контакты. С самого начала они были лишены оттенка сенсационности, и Киссинджер не стал возобновлять регулярные челночные визиты в ближневосточные столицы. Все контакты осуществлялись непосредственно в Вашингтоне, где послы Израиля и Египта передавали Госсекретарю предложения своих правительств и реакции на предложения другой стороны. Медленно, но верно разрыв между позициями двух стран стал уменьшаться. Несомненно, израильские уступки Египту были более значительными — угроза США “пересмотреть” свою ближневосточную политику оказывала свое воздействие. В немалой степени, однако, этот дисбаланс компенсировался Вашингтоном (Гл. XXV. Разъединение и передышка). И вот, когда осталось лишь уточнить несколько последних спорных моментов, Киссинджер 20 августа 1975 г. снова отправился на Ближний Восток, надеясь завершить эту вторую, затянувшуюся стадию разъединения. На этот раз его надежды сбылись. Еще полторы недели он провел в полетах между Тель-Авивом и Александрией, чтобы окончательно выверить все “уточнения” и “разъяснения”, но вот, наконец, 1 сентября текст соглашения был парафирован Садатом и Рабином.

Точно так же, как и в предыдущих случаях, пакет документов включал основной текст соглашения между сторонами конфликта и частные послания, которыми обменялись Египет и США, а также Израиль и США. Территориальные и военные аспекты договоренности были включены в основной текст и приложение. Функции технического наблюдения, возлагавшиеся на американских гражданских специалистов в демилитаризованной зоне, были просто сформулированы в американском предложении, вошедшем в качестве одной из составных частей в основной текст, и скреплены подписями египетского и израильского представителей. Согласно этой договоренности, Рабин был вынужден согласиться на требование Садата отвести израильские силы примерно на 18 миль к востоку от их тогдашнего расположения. Ключевые позиции, подлежавшие эвакуации, включали перевалы Митла и Гиди, а также юго-западную часть Синайского полуострова с нефтяными месторождениями Абу-Рудейс и Рас-Судр.

Однако вся эвакуация сопровождалась существенными оговорками, благодаря чему израильские оборонительные позиции пострадали лишь в минимальной степени. Прежде всего, египетские силы должны были занять только незначительную часть (от двух до четырех миль) территории, оставляемой израильскими силами на восточном берегу Суэцкого канала. Вся остальная территория, включая перевалы, переходила под контроль войск ООН, став, таким образом, новой буферной зоной — за исключением узкого коридора протяженностью 88 миль вдоль берега канала, ведущего к нефтяным месторождениям Абу-Рудейс и Рас-Судр. Сами месторождения были переданы под контроль египетской гражданской администрации и, таким образом, объявлены полностью демилитаризованными зонами — при этом сохранялось расположение израильских частей по всей длине коридора. Положения соглашения были сформулированы таким образом, чтобы не задевать самолюбие египтян; в частности, перевалы объявлялись находящимися полностью в зоне контроля сил ООН. На деле же израильские части получили возможность дислоцироваться на возвышенностях, господствующих над восточными входами в зону перевалов. Египетские части не имели таких преимуществ — они располагались на расстоянии почти двух с половиной миль от западных входов.

Еще более важными были не столько территориальные, сколько военные ограничения. Обе стороны получали право на размещение ограниченных сил — 8 тыс. человек личного состава, 75 танков и 60 артиллерийских орудий или минометов крупного калибра, радиус действия которых должен быть таким, чтобы позиции другой стороны не попадали в зону их действий. Что касается египетских ракетных установок на западном берегу Суэцкого канала, то они могли быть только оборонительными — то есть являться системами ПВО. Помимо всего прочего, израильтяне получали время для сооружения новых оборонительных рубежей. Согласно условиям, изложенным в приложении к основному документу, представители сторон должны были сформировать рабочую группу военных специалистов для выработки детального протокола отвода израильских войск. Отход израильтян из зоны нефтяных месторождений Абу-Рудейс и Рас-Судр должен был начаться через две недели и завершиться не позднее восьми недель после подписания протокола. Передислокация израильских войск к востоку от перевалов Митла и Гиди должна была завершиться через пять месяцев со дня подписания документа — это давало им время для того, чтобы снять заграждения из колючей проволоки и минные поля, а также демонтировать прочие оборонительные сооружения. Новый израильский рубеж обороны был, несомненно, более растянутым, чем прежний, — около 220 миль по сравнению со по милями по состоянию на март 1974 г., но это компенсировалось более широкой буферной зоной, контролируемой войсками ООН. Очень важным было то обстоятельство, что Израиль сохранял за собой возможность эксплуатировать систему дальнего обнаружения, расположенную на вершине Умм-Хашиба у западного входа на перевал Гиди, то есть в пределах буферной зоны. С учетом этого обстоятельства, правительство Рабина было готово предоставить египтянам возможность иметь аналогичную систему дальнего обнаружения также в пределах буферной зоны, к северу от перевала Гиди и к западу от большой израильской авиабазы в Рефидим (Бир-Гафгафе).

В рамках нового соглашения, однако, Израиль не смог добиться удовлетворения самого важного для себя требования — чтобы Египет формальным и официальным образом заявил о своем принятии принципа мирного разрешения всех споров и конфликтов. Тем не менее удалось получить от Египта ряд других, тоже весьма существенных, обязательств. Каждая из сторон согласилась избегать “угроз использования силы, или использования силы, или военной блокады”, направленных против другой стороны — это положение нового соглашения в значительной степени минимизировало вероятность возобновления не только военных действий на Синайском полуострове, но и египетской блокады израильских портов или международных водных путей, таких, как Тиранский пролив или Баб-эль-Мандебский пролив (причем это положение было особо подчеркнуто в ходе обмена посланиями между США и Израилем, а также США и Египтом). Каждая из сторон согласилась “строго и добросовестно соблюдать соглашение о прекращении огня на суше, на море и в воздухе, а также воздерживаться от любых действий вооруженных сил и военизированных формирований”, направленных против другой стороны. Была воссоздана структура, функционально сходная со Смешанной комиссией по вопросам перемирия (существовавшей в первые годы после образования Израиля), в задачу которой входило оказание содействия Чрезвычайным силам ООН при выполнении миссии, предусмотренной их мандатом; в рамках этой структуры представлялось возможным осуществлять, хотя бы в минимальной степени, контакты между израильтянами и египтянами на долгосрочной основе. К числу наиболее значимых положений следует также отнести египетское заявление о том, что “грузы невоенного характера, направляемые в Израиль или из Израиля”, будут иметь право прохода через Суэцкий канал. В послании, адресованном Соединенным Штатам, Садат также пообещал пересмотреть ограничения, наложенные Египтом на контакты с рядом зарубежных компаний, имеющих деловые отношения с Израилем, и, кроме того, умерить нажим, оказываемый правительством Египта на те, в первую очередь африканские, страны, которые изъявляют намерения возобновить дипломатические отношения с Израилем. Соглашение предусматривало нерасторжимость мандата ООН; в ходе обмена посланиями между Египтом и Соединенными Штатами подтверждалось, что мандат будет возобновляться ежегодно, в течение минимум трех лет.

Что касается Израиля, то для него самым важным аспектом нового соглашения была активная вовлеченность Соединенных Штатов, гарантировавшая как прекращение огня, так и поддержание баланса сил на Ближнем Востоке. Это стало особенно очевидным при рассмотрении всей совокупности мер, направленных на обеспечение дальнего обнаружения в районе перевалов. Системы дальнего обнаружения не ограничивались израильской станцией на вершине Умм-Хашиба и намеченной к строительству аналогичной египетской станцией напротив израильской авиабазы в Бир-Гафгафе. У израильтян имелась также цепь станций радиоперехвата, которые входили в сеть национальной системы дальнего обнаружения. Вряд ли следовало ожидать, что египтяне согласятся на присутствие израильского персонала, обслуживающего эти станции (помимо той, что расположена на вершине Умм-Хашиба). Сомнительно было также, чтобы Рабин согласился передать это оборудование силам ООН, известным своей ненадежностью. Кстати, и Садат не был склонен доверить ооновскому персоналу защиту своих городов в зоне Суэцкого канала. Вот почему во время встречи с президентом Фордом в Зальцбурге египетский президент сам предложил, чтобы американские технические специалисты обслуживали станции радиоперехвата на перевалах. Эта достойная удивления инициатива, разумеется, получила немедленное одобрение израильской стороны. По мнению израильтян, такая расстановка сил была бы в состоянии обосновать заинтересованность США в стабильности на Ближнем Востоке. Когда эта идея была представлена на рассмотрение Киссинджера, Госсекретарь какое-то время колебался. Однако после здравого рассуждения он решил, что несколько сот технических специалистов из США на Синайском полуострове — это нечто более значительное, чем просто стимул к принятию соглашения о разъединении сторон. Это — беспрецедентная возможность усиления американского влияния и присутствия на Ближнем Востоке, что означало бы серьезный импульс к достижению мира в регионе.

Таким образом, эта инициатива, после соответствующей доработки, была включена в текст соглашения о разъединении, в раздел “Предложения США”, и сформулирована следующим образом: для того, чтобы “обеспечить тактическое заблаговременное предупреждение и контролировать доступ” к израильской станции дальнего обнаружения на вершине Умм-Хашиба и египетской станции напротив израильской авиабазы в Бир-Гафгафе, США установят три дополнительных поста наблюдения в пределах буферной зоны Чрезвычайных сил ООН, на перевалах Митла и Гиди. Эти посты, обслуживаемые гражданским персоналом США, будут подкреплены тремя дополнительными автоматическими электронными полями обнаружения. В случае начала несанкционированного движения на любой из сторон американский персонал незамедлительно сообщит об этом представителям Египта, Израиля и Чрезвычайных сил ООН. Кроме того, ограниченное число американских технических специалистов будет размещено на израильской станции на вершине Умм-Хашиба и на египетской станции напротив израильской авиабазы в Бир-Гафгафе; они должны будут контролировать действия персонала станций, который должен заниматься исключительно техническим наблюдением. Американские технические специалисты, в количестве не более 200 человек, будут пользоваться свободой передвижения, необходимой для выполнения их профессиональных обязанностей; срок их пребывания на Синайском полуострове продлится до тех пор, пока настоящее соглашение остается в силе, если только правительство США не сочтет необходимым эвакуировать их из соображений безопасности или их эвакуации не потребует одна из сторон.

Эти американские гарантии были очень важны для израильтян; однако США взяли на себя и еще несколько обязательств, даже более важных по своей сути. После того как в марте 1975 г. потерпел неудачу первоначальный раунд челночной дипломатии, правительство Рабина предупредило Киссинджера, что Израиль потребует разумную компенсацию за оставленные им перевалы и нефтяные поля. Поскольку Египет отказался предоставить необходимую компенсацию, выполнение соответствующих обязательств легло на США, и Госсекретарь в принципе согласился с таким положением вещей. Какова бы ни была цена обязательств США перед Израилем, провал переговоров означал существенно более мрачную перспективу: возобновление военных действий, возможную конфронтацию США с Советским Союзом и практически неизбежное объявление нефтяного эмбарго арабскими нефтедобывающими странами. Можно было уплатить любую цену, чтобы только избежать такого зловещего развития событий. Вот почему в ходе своих последующих переговоров весной и летом 1975 г. Киссинджер уделял равное внимание как трехсторонним переговорам, так и улучшению американо-израильских отношений.

За исключением вопроса о технических специалистах, все остальные положения американо-израильских договоренностей не были включены в текст соглашения. Обязательства, взятые на себя Соединенными Штатами, содержались в ряде “частных”, не предназначенных для публикации посланий президента Форда и Госсекретаря Киссинджера израильскому правительству. Это было в первую очередь заверение о бесперебойном снабжении современными видами вооружений, включая новейшие истребители “F-15”, а также обещание запросить у конгресса значительные ассигнования, оцениваемые как 2–3 млрд долларов ежегодно на ближайшие пять лет, чтобы помочь Израилю нести непосильное бремя военных и гражданских расходов. Эти расходы включали стоимость закупок нефти, поскольку нефтяные месторождения Абу-Рудейс и Рас-Судр пришлось вернуть Египту. Кроме того, в случае объявления нефтяного эмбарго иранскими или другими поставщиками, США обязались снабжать Израиль соответствующим количеством нефти — если понадобится, из американских стратегических запасов. Не менее важным было и заверение президента, данное им правительству Рабина, что по окончании срока действия существующего соглашения с Египтом о разъединении правительство США не выступит с требованием к Израилю о дополнительном одностороннем отводе войск. Отныне существовала негласная договоренность, что выходом из египетско-израильского — как, впрочем, и из иорданско-израильского — тупика может быть только формально заключенный двусторонний мирный договор. Аналогичным образом было оговорено, что Вашингтон не прибегнет к финансовым санкциям или военному эмбарго, чтобы добиться от Израиля дополнительного отвода войск на сирийском фронте. Кроме того, США не признают ООП и не будут вступать с палестинцами в переговоры до тех пор, пока те не признают права Израиля на существование.

Однако самым важным для израильтян стало обязательство американских руководителей относительно того, что в случае возникновения какой бы то ни было угрозы миру на Ближнем Востоке со стороны либо Египта, либо “внешних сил” Соединенные Штаты в тесном контакте с Израилем рассмотрят возможные контрмеры. Это чрезвычайное заверение расценивалось в Иерусалиме как не подлежащее толкованиям или разночтениям. Речь шла о чем-то большем, нежели просто дипломатическая поддержка или обещание немедленных поставок вооружений в случае неспровоцированного египетского наступления. Это было еще и обязательство США защитить Израиль в случае военных действий Советского Союза. Такое предупреждение могло показаться излишним: Белый дом, и тем более конгресс, вряд ли смогли бы смириться с откровенным вмешательством Советского Союза в ближневосточные военные действия. Во всяком случае, все финансовые и дипломатические обязательства США по отношению к Израилю, вкупе с менее масштабной финансовой и технической помощью Египту, не оставляли никаких сомнений в том, что США придерживались своего обычного курса великой и богатой страны. Они финансировали — а по сути дела, покупали — некий период тишины и спокойствия, исходя из своих стратегических соображений.

Благожелательное в целом отношение американцев и их вклад в процесс разъединения на Синайском полуострове служили контрастным фоном для недоброжелательного поведения египетской стороны. По сути дела, за отвод израильских войск Садат дал минимум возможного. Принцип мирного разрешения всех споров и конфликтов не был упомянут даже в черновых вариантах соглашения о разъединении. Точно так же не были включены в текст соглашения ни вопрос о продаже Израилю нефти из месторождения Абу-Рудейс, ни туристические поездки израильтян в Египет и египтян в Израиль, организованные третьей стороной, ни смешанные израильско-египетские патрули в буферной зоне. Действительно, были разрешены грузоперевозки из Израиля и в Израиль по Суэцкому каналу, но это стало лишь повторением пункта из предыдущего соглашения о разъединении от января 1974 г. Исключительно военный, аполитичный характер нового соглашения был подчеркнут и во время процедуры его подписания 4 сентября 1975 г. в Женеве. Садат направил в Женеву армейских офицеров, причем далеко не высшего ранга. Отказавшись обменяться воинскими приветствиями с израильскими офицерами, они лишь кивком головы поздоровались с членами израильской делегации, сидевшими за столом у противоположной стены. Последовавший за этим чисто протокольный обмен репликами проходил в атмосфере, значительно более холодной, чем во время переговоров на 101-м километре, сразу после окончании Войны Судного дня.

Немаловажно также отметить, что согласие Каира уменьшить (хотя и в незначительной степени) число компаний, которые Египет подвергал бойкоту в отместку за их сотрудничество с Израилем, а также умерить тон дипломатических и пропагандистских нападок на еврейское государство было зафиксировано не в основном документе, а в ходе обмена посланиями с США. И действительно, Садат неоднократно повторял в последующие годы, что он никогда не вел переговоров с израильтянами, а только с американцами и что сама мысль о достижении окончательного политического урегулирования с противником представлялась ему по меньшей мере преждевременной.

Все эти недостатки соглашения были очевидны для Бегина, Даяна и других противников соглашения о разъединении. Они предупреждали, что Израиль отказывается от стратегически важных оборонительных позиций в обмен на уступки, причем выгодные даже не египтянам, а американцам. Можно ли в полной мере доверять американским гарантиям, спрашивали они? Ведь уже тогда, опасаясь быть вовлеченными во “второй Вьетнам”, американские сенаторы ставили под вопрос целесообразность отправки американских технических специалистов на Синайский полуостров. Президентский запрос о предоставлении Израилю многомиллиардной финансовой помощи также не встретил одобрения — как в конгрессе, так и у американской общественности. Многие израильтяне сомневались, продолжит ли Америка свою финансовую помощь после 1975 г., а тем более спустя еще год-два. Если будет объявлено новое нефтяное эмбарго странам Запада и Израилю, возможно ли будет рассчитывать, что США станут регулярно снабжать Израиль горючим? Что же касается обещания Киссинджера о “взаимных консультациях” в случае возобновления ближневосточного кризиса, то Ликуд и другие противники соглашения о разъединении напоминали об аналогичных обещаниях Эйзенхауэра в 1957 г. относительно гарантированного права Израиля на свободный проход через Тиранский пролив. А если сложится так, что президент Форд сдержит свои обещания, данные Соединенными Штатами Израилю, и при этом (на что надежды значительно меньше) свои обязательства будет выполнять Садат, то какой будет реакция Сирии, которой не удастся прийти к аналогичному соглашению относительно отвода израильских войск с Голанских высот? Ведь Асад может, как минимум, возобновить регулярный артиллерийский обстрел и вылазки своих коммандос, причем одновременно террористы ООП, при сирийской поддержке, будут проникать на территорию соседнего Ливана в попытках установить там свой контроль. А если на севере начнется полномасштабная война, то не поддастся ли Садат давлению извне и изнутри и не присоединится ли он к борьбе своих братьев-арабов? Рискнут ли Соединенные Штаты в такой ситуации выступить против всего арабского мира для того только, чтобы сдержать свои военные и дипломатические обязательства, данные Израилю в “частном” порядке?

Все эти опасения и критические замечания были отнюдь не безосновательными, и израильтяне — во всяком случае, немалая часть — приняли их к сведению. Ликуд и Национальная религиозная партия провели 2 сентября масштабную демонстрацию против соглашения. Порядка 25 тыс. человек выразили свое негодование, пройдя мимо кнесета и канцелярии премьер-министра, — столь массового выражения протеста не бывало со времен демаршей, связанных с немецкими репарациями 23 года тому назад. Впрочем, как и в те времена, ни масштабы протеста, ни накаленная обстановка отнюдь не соответствовали настроениям в народе. Соглашение было поставлено на голосование в кнесете 3 сентября и одобрено неожиданным большинством голосов — семьдесят против сорока трех. К этому времени стало очевидно, что желание большинства израильтян пойти на известный риск ради мира значительно более велико, чем могли себе представить израильские “ястребы”.

Опасность не миновала…

Израиль принес в жертву немалую часть территорий в обмен на “некоторую долю мира”, но по-прежнему оставался без ответа вопрос: способны ли эта и все последующие уступки побудить арабов согласиться на заключение, в том или ином виде, формального мирного договора. Даже сторонники Рабина не в состоянии были обнаружить убедительные доказательства того, что Египет или другие арабские страны всерьез заинтересованы в том, чтобы прекратить состояние войны. Похоже, что и сам Садат развеял все иллюзии на этот счет, когда в своем интервью корреспонденту газеты “Монд” от 22 января 1974 г. он подчеркнул, что “мне нечего предложить” за возвращение оккупированных территорий. И далее он добавил: “Я оставляю следующему поколению проблемы, связанные с принятием решения относительно того, возможно ли не только сосуществовать с еврейским государством, но и сотрудничать с ним”. Можно ли вообще говорить о мире, задавал он риторический вопрос, “пока еще не решена палестинская проблема”? Высказывания египетского президента свидетельствовали о том, что он следовал классической исламской доктрине, основанной на идее джихада, предусматривающей если не постоянное ведение военных действий, то, во всяком случае, непрекращающееся состояние войны. Возможным представлялось прекращение огня и даже перемирие, но только не подлинный мир. В сущности, слова Садата очень точно отражали настроения, превалировавшие в его стране. Американская журналистка Джоан Петерс взяла интервью у многих египетских политических деятелей и людей интеллигентного труда в период после окончания Войны Судного дня и на протяжении 1974 г.; подводя итоги, она писала в журнале “Комментэри”:

“Можно задаться вопросом: что означает слово “умеренный” в сегодняшнем ближневосточном контексте? Называя египтянина умеренным, мы, казалось бы, должны иметь в виду, что он готов к мирному сосуществованию с Израилем. Однако мне не удалось обнаружить такого рода готовности в моих собеседниках. Для них для всех “умеренность” означала не примирение, но всего лишь согласие с отводом израильских войск к границам, существовавшим до июня 1967 г., без каких бы то ни было компенсирующих уступок со стороны арабов, и уж тем более без признания Израиля. Для многих египтян это означало сначала отход израильтян к границам 1967 г., а затем дальнейший отход к границам 1947 г., с одновременным созданием Палестинского государства; такой была, например, позиция Мухаммеда Хейкала и египетского министра иностранных дел Исмаила Фахми… Эта позиция подразумевала, в явном, хотя и невысказанном виде, что Израиль, загнанный в такие границы, съежится, усохнет, и тогда воплотится арабская мечта: страна, благодаря войне или невоенному нажиму, прекратит свое существование”.

Однако эта египетская “умеренность” была прямо-таки воплощенным пацифизмом по сравнению с сирийской злобой и ненавистью к “сионистскому образованию”. Абсолютно типичным в этом смысле было выступление баасистского министра обороны Мустафы Тласа[275] в сирийской Национальной ассамблее 19 декабря 1973 г.: “Вот история о замечательном солдате из Алеппо, который своими руками убил двадцать восемь израильских солдат. Он прикончил их как баранов. Он убил троих израильтян топором и отрубил им головы. Нет, он не застрелил их, он взял топор и оттяпал их головы… Сойдясь с одним из израильтян в схватке один на один, он нанес ему удар топором, разрубил шею, вырвал кусок мяса и съел его на глазах своих товарищей. Это исключительный боец. Он, несомненно, заслужил Медаль Республики. Я дам эту награду любому солдату, который сможет убить двадцать восемь евреев. Я высоко ценю его доблесть и отвагу”. Два года спустя, когда было, наконец, подписано второе соглашение о разъединении между Египтом и Израилем, в Дамаске отреагировали на него с откровенной враждебностью. Участники многолюдных демонстраций заклеймили “предательство” Садата.

Израильтяне превосходно осознавали, в каком окружении им приходится жить. Для них это был не просто вопрос тактического примирения под американским нажимом, но оценка того, насколько эффективно они смогут защитить свою страну в случае возобновления военных действий. И эта оценка была отрезвляющей. Важнейший урок Войны Судного дня состоял в том, что даже необразованные арабские солдаты способны хорошо воевать, если их как следует обучить использованию современных и эффективных видов вооружений. Со всей очевидностью, египтяне и сирийцы освоили применение средств радиоэлектронной борьбы, причем настолько хорошо, что израильтяне даже не могли ранее себе этого представить. Не будучи в состоянии одержать победу над евреями, арабы тем не менее продемонстрировали свою способность нанести им тяжелые потери. Более того, использование ракет давало им возможность, в случае нового конфликта, наносить удары по израильским городам. В складывающихся обстоятельствах израильская стратегическая концепция становилась во все большей степени ориентированной на оборону. Так, после Синайской кампании 1956 г. Насер старался использовать ооновские силы для защиты и потому предоставил свою территорию для их размещения. И о многом говорит тот факт, что теперь именно Израиль потребовал разместить войска ООН в буферной зоне. Настаивая на предоставлении Чрезвычайным силам ООН мандата на длительный срок, израильтяне тем самым признавали, что отчасти утратили веру в сдерживающую мощь своей армии.

Если говорить об экономических аспектах грядущих конфликтов, то и здесь арабы имели преимущество. Закупки новых вооружений и восстановление разрушенной инфраструктуры осуществлялись в значительной степени за счет нефтедобывающих стран Персидского залива. Их деньги, вкупе с советской технической помощью, помогли Сирии всего за два года восстановить все нефтеперерабатывающие заводы, электростанции и промышленные предприятия, разрушенные израильской армией во время войны. Однако дело не ограничивалось поддержкой только братских арабских стран, которая заключалась в перекачке нефтедолларов и переброске оружия, закупленного у других государств. Как уже говорилось, поддержку оказывал весь третий мир, все развивающиеся страны. Казалось, не существовало ни одного международного форума, на котором Израиль не подвергался бы все более интенсивному дипломатическому давлению. Так, в начале июля 1975 г. конференция ООН, посвященная Международному году женщины, приняла декларацию, предложенную 77 “неприсоединившимися” странами, призывавшую к искоренению сионизма как одного из “тяжелейших зол мира, наряду с колониализмом, неоколониализмом, империализмом, иностранным господством и оккупацией, апартеидом и расовой дискриминацией”. Летом 1975 г. арабским странам и их сторонникам не удалось исключить Израиль из состава ООН, но уже осенью этого года они значительно преуспели в дипломатической изоляции Израиля. Всего лишь 28 лет спустя после голосования в ООН в поддержку образования еврейского государства, а именно 10 ноября 1975 г., Генеральная Ассамблея ООН одобрила резолюцию, назвавшую Израиль “расистским режимом оккупированной Палестины” и заклеймившую сионизм как “одну из форм расизма и расовой дискриминации”. В преамбуле резолюции сионизм был назван “угрозой миру и безопасности во всем мире” и содержался призыв ко всем странам “противостоять этой расистской и империалистической идеологии”. Непосредственно перед этим Генеральная Ассамблея приняла еще две резолюции, обе в высшей степени антиизраильские как по содержанию, так и по стилю изложения. Первая требовала участия ООП в работе Женевской конференции. Вторая призывала к созданию комитета, по типу Комитета ООН против апартеида, который должен был “способствовать реализации неотъемлемых прав палестинского народа”. В рамках своего мандата этот комитет получал право “собирать и рассматривать предложения и рекомендации от любых государственных и межгосударственных региональных организаций и от ООП”.

Хотя потенциальная значимость этих мер и была изначально переоценена потрясенными и пришедшими в смятение израильтянами и друзьями Израиля в странах Запада, которые восприняли названные резолюции как очередную попытку арабского мира лишить легитимации Государство Израиль, несомненно, тем не менее, что результаты голосования Генеральной Ассамблеи ООН способствовали болезненному унижению еврейского государства. Общая ситуация еще более усугубилась через месяц, 5 декабря, когда Генеральная Ассамблея дошла до того, что потребовала от Израиля вернуть все оккупированные арабские территории “безусловно”, то есть не требуя взамен заключения мирных договоров, а также “восстановить законные права палестинского народа”. Очевидно, что в будущем можно было ожидать дальнейших дипломатических поражений.

Усиливалось и враждебное отношение к Израилю со стороны Советского Союза. В основе этой враждебности лежал не только непреодолимый и неотступный страх, вызываемый тем, что Израиль обретает все большую притягательность в глазах евреев всего мира, но также и неуклонное стремление Москвы стратегически закрепиться в ближневосточном регионе. Последняя цель была в немалой степени достигнута к 1970-м гг., когда стремительно растущий советский флот положил конец западному превосходству в Средиземном море. К этому времени СССР уже распространял свои амбиции и в восточном направлении, вплоть до Персидского залива. Основным районом сосредоточения советских сил стал Ирак, а основной путь снабжения шел через сирийский порт Латакию. Соответственно, Москва вкладывала значительные средства в эти две страны, намереваясь выйти во фланг восточной оконечности НАТО в Турции и создать контругрозу постоянно усиливающейся, благодаря помощи США, армии Ирана. При этом СССР оказывал Сирии и Ираку не только финансовую помощь, но и снабжал эти страны в изобилии оружием, которое могло быть использовано ими против Израиля.

Где же Израиль мог искать союзников? Европа продемонстрировала свою полную ненадежность во время кризиса. Впрочем, не только европейские страны уступили арабскому нефтяному шантажу. Выступая перед японским парламентом в январе 1975 г., премьер-министр Японии Такэо Мики[276], традиционный друг еврейского государства, призвал Израиль вывести свои войска с оккупированных арабских территорий и потребовал признания “законных прав палестинского народа”. Что касается Великих держав, то дружественное отношение к Израилю сохраняли только США. Израильтяне приободрились, когда в июне 1974 г. Ричард Никсон посетил их страну — это был первый официальный визит американского президента, состоявшийся в рамках его турне по странам Ближнего Востока. Правда, значимость этого визита несколько умалялась тем обстоятельством, что он происходил в разгар Уотергейтского скандала и Никсон явно использовал пребывание в Израиле для того, чтобы восстановить свою пошатнувшуюся репутацию. Кроме того, не следовало забывать о другом, значительно более важном факторе: Киссинджер, как и Даллес за двадцать лет до того, вдруг ощутил, что возрождение дружественных отношений с арабским миром имело бы большое значение для США.

Обеспокоенность Вашингтона относительно антиамериканских настроений в арабском мире определялась не только соображениями стратегическими, то есть стремлением противостоять успешному проникновению СССР в ближневосточный регион, но, как уже говорилось, также и опасениями относительно возобновления арабского нефтяного эмбарго. Последствия такого эмбарго для США были бы достаточно серьезными, хотя, возможно, и не столь значительными, как для европейских стран или Японии. Между тем арабские правители не скрывали своих решительных намерений использовать нефтедоллары в качестве оружия не только против Израиля, но и против евреев, живущих в странах Запада. Выяснилось, в частности, что министерства финансов Кувейта и еще ряда арабских стран запретили более чем десяти инвестиционным банкам, принадлежащим евреям, работать с ближневосточными ценными бумагами. Продолжался также бойкот компаний, поддерживавших деловые связи с Израилем. Хотя такая политика шантажа и создания черных списков вызывала возмущение не только американских СМИ, но всех граждан страны, включая президента, тем не менее, судя по всему, не существовало достаточного количества эффективных юридических мер для борьбы с нею.

Рабин: годы терпеливого ожидания

А тем временем, хотя небольшое еврейское государство и продолжало существовать в условиях непрестанного давления извне, непосредственная опасность военных действий все-таки исчезла, начиная с того момента, когда Садат открыл судоходство по Суэцкому каналу и восстановил города в зоне канала, сделав их, тем самым, залогом соглашения о прекращении огня. Экономика Египта находилась в критическом состоянии, и египетский президент без тени стеснения обратился к американцам, предложив им вполне прагматичную компенсацию за финансовую и техническую помощь. Ответ из-за океана был достаточно ободряющим, и к весне 1974 г. около ста американских компаний, включая банк “Чейз Манхэттен”, владельцем которого был Дэвид Рокфеллер[277], согласились финансировать проект по модернизации Суэцкого канала. Все американские капиталовложения, несомненно, зависели от стабильности обстановки в ближневосточном регионе. Таким образом, приняв ориентированную на западные капиталы программу экономического развития, египтяне уже не решались совершать в зоне канала какие-либо опрометчивые действия и тем самым ставить под угрозу свои планы и надежды.

Что касается израильской экономики, то она начала реагировать на меры финансовой политики Рабина, включавшие изменения системы налогообложения и девальвацию. Кроме того, весьма многообещающими оказались два важных международных соглашения. Первое из них было подписано в мае 1975 г. с Европейским экономическим сообществом (ЕЭС); согласно его условиям, тарифы ЕЭС на израильскую промышленную продукцию снижались на 60 %, а к 1977 г. полностью отменялись. Это обеспечило значительный рост эффективности израильского промышленного производства. Но экономические советники Рабина на этом не остановились, и в том же мае 1975 г. был подписан еще один договор об экономическом сотрудничестве, на этот раз с США. Для того чтобы поощрить экономическое развитие еврейского государства, вашингтонская администрация санкционировала снижение налогов на прибыли американских инвесторов в Израиле по сравнению с аналогичными инвестициями в странах Общего рынка. Оба этих договора в известной степени нейтрализовали последствия арабского бойкота. Практически немедленно некоторые из крупнейших американских корпораций открыли новые или расширили действующие предприятия в Израиле — в их числе такие гиганты, как “Моторола”, “Контрол Дэй-та Корпорэйшн”, “Интернэшнл Пэйпер”, “Уито Кемикалз”, “Интернэшнл Телефон энд Телеграф”, “Дженерал Телефон энд Электронике”.

В середине 1970-х гг. произошел еще ряд событий, положительно отразившихся на общей и экономической ситуации в стране. Одно из них — увеличение числа репатриантов из Советского Союза. Несмотря на то что Москва отвергла положения поправки Джексона-Вэника к Закону о торговле США (Гл. XXV. Цена неокончательной победы), советское руководство, по всей видимости, не теряло надежды получить доступ к передовым американским технологиям в рамках режима наибольшего благоприятствования. Таким образом, Брежнев разрешил постепенно увеличивать количество выдаваемых виз для выезда в Израиль — до 14 тыс. в 1976 г. и до 17 тыс. в 1977 г.; причем немалую долю репатриантов составляли выходцы из европейской части СССР, имевшие высокий образовательный уровень.

В 1976 г. произошло событие, в высшей степени способствовавшее восстановлению чувства национальной гордости евреев всего мира и уверенности израильтян в своих силах. Началось все с того, что в июне один из лидеров радикального Народного фронта освобождения Палестины, д-р Бадей Хаддад, собрал на частной квартире в Адене группу террористов для обсуждения дерзкой операции по захвату самолета. Был выбран самолет компании “Эр Франс”, следовавший рейсом Тель-Авив—Париж. Утром 27 июня самолет совершил промежуточную посадку в Афинах, и там сели новые пассажиры, в том числе немецкая “супружеская пара” и двое палестинцев, с поддельными паспортами. Через восемь минут после вылета из афинского аэропорта четверо вооруженных террористов захватили самолет с 254 пассажирами и велели экипажу лететь в Бенгази (Ливия). Оттуда, после дозаправки, самолет по распоряжению террористов вылетел в Уганду и через шесть часов приземлился в аэропорту Энтеббе близ столицы Уганды Кампалы, где террористов ждали их сообщники.

Пассажиров — 83 из них были израильтяне — отвели в старое здание аэровокзала. Роль посредника между похитителями и израильским правительством принял на себя проарабски настроенный угандийский диктатор Иди Амин, который 29 июня огласил требования похитителей. Израиль должен был освободить 52 палестинских террористов, находившихся в израильских тюрьмах и тюрьмах других стран, и доставить этих “борцов за свободу” в Энтеббе — иначе всем заложникам грозила смерть. Премьер-министр Рабин и министр обороны Перес объявили о своем согласии вести переговоры — хотя на деле они лишь старались выиграть время, пока военные разрабатывали план операции по спасению заложников. По счастью, террористы согласились на трое суток ожидания, и к тому же, в качестве “жеста доброй воли”, освободили около 150 заложников. Имея в своем распоряжении трое суток, израильский спецназ смог должным образом подготовиться к операции. Помимо всего прочего, восемь освобожденных пассажиров вернулись в Париж, и офицеры израильской разведки Мосад смогли получить от них детальную информацию о месте нахождения заложников, террористов и угандийских солдат, охранявших аэропорт.

Утром 3 июля военные представили Рабину и Пересу план освобождения заложников, который получил одобрение на правительственном уровне. В три часа дня 3 июля четыре транспортных самолета “Геркулес” израильских ВВС и “Боинг-707”, на борту которого был размещен командный пункт операции, вылетели из Шарм-аш-Шейха. После семичасового полета вдоль восточного побережья Африки пять израильских самолетов вошли в зону радиоприема аэропорта Энтеббе. Согласно плану, первый “Геркулес” должен был сесть “на хвосте” прибывавшего по расписанию английского транспортного самолета. После посадки английского самолета израильский транспортник сел по той же траектории снижения, чтобы его не засек радар аэропорта. Израильские десантники, выскочив из первого самолета, разместили вдоль полосы переносные посадочные огни для обеспечения посадки следующих трех самолетов. Затем были выгружены “мерседес”, точная копия личного лимузина Иди Амина, и два “ленд-ровера”, на которых обычно передвигалась его охрана. Не вызвав ни малейшего подозрения, три автомобиля подъехали к зданию, где содержались заложники. Проникнув внутрь здания, спецназовцы уничтожили шестерых террористов, стоявших в охранении, и провели ошеломленных происходящим заложников к самолету.

Тем временем, по команде с “Боинга-707”, летавшего по кругу над аэродромом, приземлились остальные три “Геркулеса” с десантниками и бронетранспортерами, в чью задачу входило уничтожение угандийской охраны у нового здания аэропорта. Через пятьдесят семь минут после приземления первый “Геркулес”, взявший на борт освобожденных заложников, уже был в воздухе. Через сорок две минуты после его вылета взлетел последний, четвертый, “Геркулес”. Вскоре все четыре “Геркулеса” приземлились в аэропорту Найроби (Кения) для дозаправки (на это было получено личное разрешение Джомо Кениаты, президента Кении, считавшего Иди Амина своим злейшим врагом). Через полчаса все самолеты снова были в воздухе и взяли курс на Израиль. Из 104 заложников погибли двое. Третья — Дора Блох, помещенная ранее в больницу в Уганде, после освобождения заложников была жестоко убита по приказу Иди Амина. Военные потеряли всего одного человека — подполковника Йонатана Нетаниягу[278].

Когда информация о проведенной операции стала достоянием широкой общественности, все в Израиле вздохнули с облегчением, и страна преисполнилась чувством гордости. Это стало своего рода психологической компенсацией за Войну Судного дня, за бесконечный экономический кризис, за непрекращающуюся арабскую вражду. Немаловажно также, что операция “Энтеббе” послужила примером для многих антитеррористических операций, осуществленных впоследствии не только израильским спецназом, но также бойцами спецназа других стран в Германии, Франции, даже Египте, где власти до тех пор действовали с большой осторожностью и не предпринимали действенных мер против политических террористов и угонщиков самолетов. Теперь же, вдохновленные примером Израиля, они стали наносить террористам ответные удары с ранее не свойственной им решительностью. Таким образом, маленькое еврейское государство еще раз дало всему миру урок мужества.