История Израиля. Том 2 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1952-1978

Кризис в системе верховной власти Израиля: “дело Лавона”

На протяжении нескольких лет после завершения операции Кадеш израильская политическая система не претерпевала, по существу, никаких изменений. Блестящая военная победа, несомненно, обеспечила коалиции, возглавляемой партией Мапай, возможность уверенно удерживать власть. Это с особой ясностью было продемонстрировано в ходе выборов 1959 г. в кнесет пятого созыва, когда Партия труда с союзниками одержала впечатляющую победу, получив 47 мест в кнесете. Перед выборами высказывались критические замечания относительно того, что стареющие ветераны партии слишком долго пребывают у власти. Бен-Гурион искусно парировал эти нападки, включив в список кандидатов новые имена, в том числе Абу Эвена, Моше Даяна и Шимона Переса. Эвен занял, в конечном итоге, пост министра образования, Перес — пост министра обороны, а Даян остался министром сельского хозяйства (пост, который он занимал с 1958 г.). Несмотря на все эти перемены и уверенную победу партии Мапай на выборах, кнесет столкнулся с серьезными проблемами, и срок деятельности коалиции оказался непродолжительным — точнее говоря, Бен-Гурион сам сократил его.

Вся ситуация возникла по вине Пинхаса Лавона, занимавшего ранее пост министра обороны. Лавон был вынужден уйти в отставку из-за катастрофического провала операции израильской разведки в Египте (Гл. XVII). Хотя он и получил почетный и влиятельный пост генерального секретаря Гистадрута, Лавон никак не мог забыть крайне неприятные обстоятельства своего ухода из правительства и вынашивал планы ответного удара. Шли годы, и он беспомощно наблюдал за тем, как ключевые министерские посты занимают другие. Было ясно, что Бен-Гурион готовил себе на смену молодых политиков, пользовавшихся его покровительством, и, среди прочих, Даяна и Переса, о которых Лавон думал с особой неприязнью. И эти политические деятели, и другие, менее известные технократы один за другим занимали важные посты в армии, в правительстве, а также в партийном аппарате Мапай.

Надо сказать, что в Мапай на протяжении уже ряда лет назревал тихий бунт против старой партийной олигархии, ветеранов второй и третьей алии. Даян, вступивший на политическое поприще в 1958 г., сразу же присоединился к “Молодой гвардии” (группа молодых деятелей партии, тесно связанная с Д. Бен-Гурионом) и довольно скоро стал ее неформальным лидером; большинство своих политических заявлений он сделал именно на ее собраниях.

Однако Даян довольно скоро перенес направленность критических выступлений “Молодой гвардии” с внутрипартийных дел на общее положение дел в израильском обществе. Ставя под сомнение многие традиционные ценности рабочего движения, он подвергал самой острой критике принятые в Гистадруте методы составления коллективных договоров и принципы защиты неумелых и малопроизводительных работников. Даян, совместно со своим другом и союзником Шимоном Пересом, призывал перенести основное внимание с “идеологии халуцианства” на “эффективность государственной деятельности”. Они утверждали, что технократия и меритократия (власть достойных), а не право старшинства и идеология должны отныне стать определяющими принципами современной администрации. Перес, Даян и их сторонники впоследствии приняли самое активное участие в преобразовании существовавших еще до становления государства добровольных институций в “официальные” государственные агентства. Сам Бен-Гурион, следуя — возможно, и неосознанно — курсу, предложенному Жаботинским, показал пример в этом плане, учредив единую армию и систему образования. Теперь “Молодая гвардия” настаивала на аналогичных преобразованиях в системе больничных касс, медицинских учреждений Гистадрута, с целью создания системы государственного социального медицинского обслуживания, а также на национализации автобусного транспорта и целого ряда культурных учреждений, находившихся в сфере компетенции Гистадрута. Они также говорили о необходимости вновь ввести политику строгой экономии и заморозить рост уровня жизни для того, чтобы изыскать средства на развитие Негева и отраслей экономики, производящих товары на экспорт. Все эти предложения шли вразрез с традиционной политикой Гистадрута.

Собственно говоря, Лавон и его коллеги не оставались глухими к требованиям времени. Нередки бывали ситуации, когда они демонстрировали сдержанный подход к повышению заработной платы своим сторонникам. На протяжении периода 1955–1959 гг. Лавон, как генеральный секретарь Гистадрута, осуществил целый ряд далеко идущих изменений в его структуре — таких, как децентрализация Солель боне, повышение квалификации персонала Гистадрута, принятие новых правил работы автобусных кооперативов. Однако Лавон не хотел и слышать о переменах, связанных с больничными кассами, — медицинское страхование было самым значительным стимулом для привлечения новых членов Гистадрута и основой власти самого Лавона. В 1958 г. Лавон, уязвленный ростом популярности и влияния Даяна, перешел в контрнаступление, обвинив Даяна и его друзей в “карьеризме” и заявив, что традиционные лидеры, социалисты-сионисты из поколения халуцим, должны сохранять главенствующее положение, а иначе Израиль утратит свою особую роль. Упреки и нападки Лавона не смогли повредить репутации лидеров нового поколения — ведь те, помимо всего прочего, пользовались энергичной, хотя и не особо афишируемой, поддержкой самого Бен-Гуриона.

Но вот в апреле 1960 г. в распоряжение Лавона неожиданно попала критически важная информация, которая позволила ему по-новому взглянуть на свое политическое будущее. Глава секретной службы Мосад Исер Гарэль[30], изучая протоколы комиссии Ольшана—Дори (1954–1955 гг.) по делу провалившейся египетской операции, обратил внимание на две несообразности в показаниях полковника Биньямина Джибли, бывшего тогда главой военной разведки Израиля, и довел свои замечания до сведения Лавона. Так, Джибли заявил, что Лавон лично отдал приказ о взрыве в каирском кинотеатре, сделав это на совещании, проходившем в его, Лавона, доме. Однако в действительности это совещание проходило через неделю после провала всей операции. Что касается второй несообразности, это была копия письма Джибли, адресованного Даяну, содержавшая фразу “согласно приказу министра обороны”. В деле же был подшит оригинал письма, в котором не имелось этой принципиально важной для следствия фразы — то есть, по всей вероятности, копия письма, представленного в адрес комиссии Ольшана—Дори, была подделкой. В мае Лавон довел новые свидетельства до сведения премьер-министра и потребовал своей полной реабилитации по делу, связанному с провалом египетской операции. Пообещав немедленно расследовать все обстоятельства этого дела, Бен-Гурион назначил новую комиссию под председательством судьи Верховного суда Хаима Когена.

Едва комиссия Когена начала свою работу, ее вниманию была предложена новая, еще более поразительная информация. За полгода до рассматриваемых событий, в ноябре 1959 г., в Иерусалиме проходили слушания по делу Пауля Франка, бывшего офицера связи европейского отдела израильской разведки. Франк обвинялся в государственной измене, и дело слушалось на закрытых заседаниях. Судя по всему, Франк был двойным агентом, который избежал ареста в Египте, предав там своих друзей. Давая показания перед окружным судом, Франк пригрозил, что он “не намерен тонуть в одиночку”. Далее он признался, что дал ложные показания, выступая в качестве свидетеля перед комиссией Ольшана—Дори. В 1955 г. он заявил, что не получал никаких указаний от своего руководства. Выяснилось, однако, что помощник Джибли дал Франку подробную информацию о слушаниях в комиссии Ольшана—Дори и проинструктировал его относительно того, какие именно показания ему следует давать, чтобы дискредитировать Лавона. Тогда Франк поступил согласно приказу начальства. Сейчас же, в Иерусалиме, в ожидании двенадцатилетнего срока заключения (к которому он и был в конечном итоге приговорен), Франк решил отомстить. Эта информация также стала достоянием Лавона, и он был просто поражен. В сентябре 1960 г., вернувшись из проведенного за границей отпуска, генеральный секретарь Гистадрута глухо намекнул в беседах с журналистами, что в свое время его “подставили” по политическим соображениям. Он потребовал, чтобы ему предоставили возможность выступить перед комиссией кнесе-та по иностранным делам и обороне. На протяжении последующих недель состоялось несколько полных драматизма заседаний комиссии, причем некоторые фрагменты стенограммы каким-то образом попали на страницы газет. При этом, в ответ на высказанные Лавоном обвинения в клевете и лжесвидетельстве, сотрудники Министерства обороны распространили информацию о его некомпетентных действиях на посту министра обороны в 1954–1955 гг. Широкая общественность была заинтригована. Египетская операция 1954 г. и ее последствия все еще оставались засекреченными. В 1960 г. государственная цензура допустила к печати лишь информацию самого общего характера о том, что некоторое время тому назад в системе Министерства обороны имели место “весьма прискорбные события”, что Лавон был признан ответственным за случившееся и оставил пост министра обороны “не без тени подозрения” — а теперь, пять лет спустя, открылись новые обстоятельства, которые Лавон решил использовать в благоприятном для себя плане, вследствие чего возникли острые разногласия между высокопоставленными правительственными чиновниками и деятелями партии Мапай. Страну охватило чувство неясного беспокойства. Неужели Лавон — это современный Дрейфус?

В октябре 1960 г. был опубликован отчет комиссии Когена. В нем утверждалось, что в ходе слушаний, проводившихся комиссией Ольшана—Дори в 1955 г., имели место лжесвидетельства, причем столь значительные, что сам факт их наличия делает выводы комиссии Ольшана—Дори недействительными. При этом, однако, в отчете указывалось, что предъявление иска по этим обстоятельствам не представляется возможным, поскольку комиссия Ольшана—Дори имела неофициальный характер, и к тому же с тех пор прошло немало времени. Тогда, ободренный этим отчетом, Леви Эшколь, самый уважаемый представитель партии Мапай, отправился к Шарету, занимавшему в 1955 г. пост премьер-министра, и они вдвоем выработали компромиссную формулировку с целью выхода из политического тупика. В середине октября Шарет выступил с заявлением о том, что если бы в 1955 г. в его распоряжении имелись существующие теперь свидетельства, он бы расценил их как “убедительное подтверждение” версии, предложенной Лавоном — хотя, тем не менее, все равно скорее принял бы отставку Лавона, нежели согласился бы уволить Переса. Шарет и Эшколь надеялись, что такое заявление умиротворит как Лавона, так и его соперников, Переса и Даяна. Так оно и вышло. Лавон, после недолгого размышления, объявил, что он удовлетворен, поскольку это “стирает порочащее пятно” с его имени. Казалось, что “дело Лавона” закончено.

В действительности же все оказалось не так просто. Заявление Шарета прямо-таки разъярило Бен-Гуриона. Он заявил, что сказанное — клевета на его любимую армию и, более того, угроза Лавона и “старой гвардии” Мапай в адрес его молодых соратников. К тому же премьер-министр прямым текстом отверг “эту якобы окончательность” и отчета Когена, и заявления Шарета, выступив с требованием создать юридическую комиссию для рассмотрения всего дела. Потрясенные этим неожиданным взрывом негодования, члены кабинета министров тем не менее сформировали комиссию под председательством министра юстиции Пинхаса Розена[31], дабы еще раз рассмотреть все факты “дела Лавона”. Эта комиссия 21 декабря единогласно приняла решение: Лавон не отдавал приказа о действиях, приведших к “столь прискорбным событиям”. Комиссия также заявила, что данный вопрос решен раз и навсегда.

И если бы так оно и было! Но возмущенный Бен-Гурион принялся настаивать на том, что все доказательства могут получить объективную оценку лишь в ходе юридического расследования. Когда центральный комитет партии Мапай высказал было сомнения относительно целесообразности такого подхода, Бен-Гурион пригрозил отставкой. Впрочем, не на всех эта угроза произвела одинаковое действие. В январе 1961 г. “Интеллектуальный комитет” (образованный профессорами Еврейского университета в Иерусалиме) выступил с заявлением для печати, в котором подверг резкой критике “диктаторские” методы Бен-Гуриона и заклеймил их как угрозу демократии. Несколько студенческих групп последовали примеру своих учителей и организовали “Комитет в защиту демократии”, который неоднократно выступал с протестами на митингах и в печати. Разумеется, вся эта история получила широкое освещение в газетах, причем большинство журналистов поддерживало Лавона. И тут члены кабинета министров от других партий — Мапам, Ахдут га-авода, Прогрессивной партии — известили кнесет, что они “поддерживают правительство, потому что оно выступает против премьер-министра…”. Это непростое по форме заявление, по сути дела, имело весьма простой смысл: вотум доверия правительству без Бен-Гуриона.

На следующий день Бен-Гурион поразил своих коллег, действительно подав заявление об отставке. В состоянии шока, желая убедить премьера переменить свое решение, центральный комитет партии Мапай постановлением от 4 февраля 1961 г. исключил Лавона из своего состава и освободил его от обязанностей генерального секретаря Гистадрута. Это была серьезная ошибка. Ряд ведущих деятелей партии Мапай — каково бы ни было их личное мнение относительно значимости и молодых лидеров, и принципа эффективности государственной деятельности — буквально пришли в ужас от такого безапелляционного решения. По инициативе “Интеллектуального комитета” они образовали идеологическую фракцию под названием Мин га-йесод (“Из основ”), причем интересно, что свой лозунг, требующий демократизации партии, они сформулировали на языке, свойственном скорее Даяну с Пересом. Оказавшись не в состоянии отменить решение, принятое против Лавона, члены этой группы в конце концов вышли из состава партии Мапай. К середине февраля все коалиционные партии формальным образом прекратили контакты с Мапай — до тех пор, пока Бен-Гурион оставался кандидатом от Мапай на пост премьер-министра. После того как затянувшиеся на несколько недель межпартийные переговоры не дали результатов, на следующий август были назначены новые выборы — через два года после триумфальной победы Мапай в 1959 г.

Предвыборная кампания началась довольно апатично. Активисты партии Мапай всячески подчеркивали успехи партии, давшей стране мир, безопасность и благосостояние, но население на этот раз оставалось равнодушным. “Дело Лавона” лишило Бен-Гуриона всей его былой популярности. Партия тоже потерпела неудачу на выборах, потеряв пять мест в кнесете (с сорока семи количество мест снизилось до сорока двух). Потребовалось два месяца, чтобы сформировать разнородную коалицию, причем за ее пределами остались Мапам и Либеральная партия. Хотя Бен-Гурион и сохранил пост премьер-министра, но без привычных союзников “Старик” ощущал, что его свобода действий существенно ограничена по сравнению с предыдущими правительствами. По правде говоря, он так и не оправился после всей той горечи и ожесточения, которые принесло ему “дело Лавона”.

Последствия и отголоски: перестройка политических партий

Другие партии, не мешкая, воспользовались разбродом в рядах Мапай. Весной 1961 г. начались переговоры между партией Общих сионистов и Прогрессивной партией, с целью последующего слияния. Обе партии ощущали, что настало время предпринять решительную атаку на традиционно доминирующее положение партии Мапай. В апреле, после непродолжительных и конструктивных дискуссий (что было характерным для центральноевропейской ментальности их лидеров) они объединились, образовав Либеральную партию[32]. Предвыборная платформа либералов перед выборами в кнесет пятого созыва предусматривала передачу государству всех социальных служб, находящихся в ведении Гистадрута, признание равных (наряду с государственными предприятиями) прав для частной инициативы, ограничение государственного вмешательства в экономическую деятельность, неукоснительное соблюдение индивидуальных свобод. На выборах 1961 г. Либеральная партия получила 17 мест в кнесете.

Такое же количество мест получила и партия Херут, также находившаяся в оппозиции. Очевидно, что ни одна из групп сама по себе не оказалась в силах подорвать превосходство Партии труда. Таким образом, в начале 1964 г. у правых и центристов одновременно возникла идея объединения в общий парламентский блок. Большинство депутатов от Херут и либералов с одобрением отнеслись к такой возможности. Однако семь (из семнадцати) депутатов от Либеральной партии, практически все — бывшие члены Прогрессивной партии, отказались от такого союза, поскольку политика Херут была для них излишне воинственной; они предпочли образовать Независимую либеральную партию — последний оплот центрально-европейской умеренности в Израиле. Никак не отреагировав на это отступничество, Херут и большинство либералов довели переговоры до решающей точки и подтвердили свое соглашение, образовав объединенный парламентский блок, получивший название Гахаль. Однако их политическая платформа была фактически идентична платформе Либеральной партии на выборах 1961 г., и проведение совместной избирательной кампании накануне выборов 1965 г. в кнесет дало блоку Гахаль не очень-то впечатляющий результат — 26 мест.

В партии Мапай за период с 1961 г., когда она (пусть даже ослабленная и пошатнувшаяся) вновь получила контроль над правительством, не произошло никаких существенных перемен. Поначалу казалось, что партия выдержала испытания, связанные с “делом Лавона”. Тем не менее позиции самого Бен-Гуриона становились все более неустойчивыми, поскольку он стоял во главе кабинета, который фактически сформировал другой человек — Леви Эшколь. Негативное воздействие на положение Бен-Гуриона оказывала и набирающая силу оппозиция партийной верхушки, члены так называемого “Блока”, влиятельные активисты с большим партийным стажем в центральном комитете, которые группировались вокруг Голды Меир, Шраги Нецера и Залмана Арана. По-прежнему оставалась трещина в отношениях между представителями “Молодой гвардии”, которым покровительствовал Бен-Гурион, и “Блоком”. Первые продолжали настаивать на привнесении в работу кабинета министров духа эффективности и технократии. Последние, в неофициальном альянсе с лавонистами, подвергали критике принцип эффективности государственной деятельности как противоречащий традиционным ценностям рабочего сионизма, утверждая, что сохранение идеологических позиций в общественной и политической деятельности расценивается партией как критически важный фактор, от которого невозможно отказаться с легкостью. Месяц проходил за месяцем, принося постепенное осознание того факта, что разрыв между двумя фракциями партии становится все более и более непреодолимым. В июне 1963 г. Бен-Гурион, не будучи в состоянии далее выносить эту фракционную борьбу, неожиданно ушел в отставку. Удалившись в свой кибуц Сде-Бокер в Негеве, старый воин дал явственно понять, что его решение оставить политику является окончательным. Отдав всю жизнь делу сионизма, Бен-Гурион привел свой народ к независимости и национальному суверенитету. Он определял направление развития государства на протяжении пятнадцати лет, с небольшим перерывом. И вот, в возрасте 76 лет, вернувшись, как древний Цинциннат[33], к простоте сельской жизни, он передал другим бразды правления страной. Его уход заставил все общество задуматься. Даже его политические враги не могли не признать, что, при всех своих колебаниях и вспыльчивости последних лет, Бен-Гурион, как никто другой из его современников, смог воплотить мечту народа Израиля в жизнь со свойственной ему отвагой и целеустремленностью. Другого такого лидера у страны не будет.

Бен-Гурион сам избрал Леви Эшколя своим преемником. Эшколь занял пост премьер-министра, пользуясь репутацией человека, умеющего врачевать раны. Леви Школьник (свою фамилию он сменил в 1948 г.) родился на территории Российской империи в 1895 г. и приехал в Палестину в 1914 г., уже к концу второй алии. Работая в Петах-Тикве, а потом на виноградниках в Ришон-ле-Ционе, он стал ревностным сторонником Агарона-Давида Гордона и его “религии труда”, согласно которой работа должна превратиться из средства заработка в цель жизни человека. Трудолюбивый, терпеливый и скромный, Эшколь обладал значительными организационными способностями и выполнял в годы ишува целый ряд важных функций. Он вступил (весной 1918 г.) в Еврейский легион, а после демобилизации, в 1920 г., стал одним из основателей кибуца Дганья. Потом, по поручению Гаганы, отправился в Европу для закупки оружия; был одним из основателей Гистадрута, директором поселенческого отдела Еврейского агентства в Берлине, генеральным секретарем тель-авивского рабочего совета. После образования государства Бен-Гурион сразу же сделал Эшколя генеральным директором Министерства обороны.

Наиболее созидательно и успешно Эшколь работал в качестве директора поселенческого отдела Еврейского агентства с 1949 по 1953 г., занимая при этом (в 1950–1952 гг.) пост министра сельского хозяйства. Выполняя обе эти функции, он в высшей степени эффективно организовал массовую абсорбцию репатриантов. В период 1952–1960 гг. Эшколь занимал ключевой пост министра финансов, будучи, таким образом, наделенным всеми необходимыми полномочиями для решения проблем национальной экономики. Помимо всего прочего, он обладал выдающимися способностями к ведению переговоров и улаживанию противоречий, возникавших в процессе деятельности правительства — и потому ни один человек не поставил под сомнение его право стать в 1963 г. естественным преемником Бен-Гуриона. Человек крепкого телосложения, с открытым лицом, Эшколь во многом отличался от своего предшественника. Он не обладал ни харизмой Бен-Гуриона, ни его глубоким интеллектом. Он был, скорее, прирожденным членом различных комитетов и комиссий, обладавшим даром тщательно планировать предстоящие начинания и ладить с людьми. Неутомимый в ведении дискуссий, он одерживал верх над собеседниками благодаря мягкой, но настойчивой аргументации. Никогда еще страна не знала такого политического деятеля — толерантного, отзывчивого, умевшего говорить с народом и пользовавшегося всеобщей любовью.

Однако ситуация, доставшаяся Эшколю в наследство, могла бы поставить в тупик любого государственного деятеля. Сменив ушедшего в отставку Бен-Гуриона, Эшколь довольно скоро понял, что “Старик” так и не смог окончательно забыть о “деле Лавона”. Два года тому назад, после предыдущих выборов в кнесет, он попросил журналиста газеты Давар Хагая Эше-да собрать и систематизировать все имеющиеся материалы по “каирскому делу” 1954 г. Эшед закончил работу над этой подборкой 14 июня 1963 г., за два дня до того, как Бен-Гурион заявил о своей отставке, намереваясь заняться пересмотром “дела Лавона”, не будучи ограниченным занимаемой должностью. В октябре 1964 г. Бен-Гурион направил подборку материалов, связанных с “делом Лавона”, генеральному прокурору страны, чтобы тот высказал свое мнение по этому поводу. Генпрокурор это мнение высказал — в декабре, адресовав свой ответ кабинету министров. Он подверг беспощадной критике все стадии расследования и особенно выводы, сделанные министерским “Комитетом семи”, который возглавлял Розен, главный неприятель Бен-Гуриона. Мнение генерального прокурора стало свидетельством, подтвердившим правоту самого Бен-Гуриона, его любимых вооруженных сил и молодых политиков, пользовавшихся его покровительством.

Сразу же после отставки Бен-Гуриона началась ожесточенная борьба за его политическое наследие. До ухода с политической сцены он сам обеспечивал сохранение равновесия между двумя группами. Но теперь Эшколь — которого Бен-Гурион выбрал как человека политически нейтрального, как приемлемую для всех фигуру — стал все более склоняться к ветеранам “Блока”. Те же, кто пользовался покровительством Бен-Гуриона, — Перес, Даян, Эвен, Йосеф Альмоги — довольно скоро обнаружили, что их отстранили от принятия основных политических решений. Более того, в 1964–1965 гг. Эшколь и партийные ветераны предприняли усилия по расширению своего политического союза. Не желая иметь дела ни с “Молодой гвардией”, ни с представителями выходцев из стран Востока, они обратились к партии Ахдут га-авода, некогда входившей в состав партии Малай, но на протяжении последних двух десятилетий представлявшей собой малочисленную отколовшуюся фракцию левой ориентации. Ее руководители, включая Игаля Алона и Исраэля Галили, пользовались уважением в стране, и можно было сказать с уверенностью, что они не поддадутся на уговоры “Молодой гвардии”, с ее технократическими концепциями и пренебрежением к теории социализма. К 1965 г. между двумя партиями было заключено предварительное соглашение относительно совместного электорального списка и списка депутатов кнесета. Для заключения этого “брака по расчету” каждой из сторон пришлось принести в жертву кое-какие положения своей идеологической платформы. Но, пожалуй, наиболее значительную уступку сделала Малай, согласившись отказаться от своей многолетней борьбы за электоральную реформу, то есть за проведение выборов по избирательным округам, а не по партийным спискам. Такое решение стало, по сути дела, обязательством воздерживаться от дальнейших усилий по подрыву “избирательной” основы малых рабочих партий. С другой стороны, представив себе, какая яростная битва предстоит им с Бен-Гурионом и его последователями в рамках Соглашения, Эшколь и его ближайшие сторонники из числа партийных ветеранов сразу же подумали о методах и средствах обороны и с этой целью пригласили Лавона со сторонниками вернуться к активной партийной деятельности.

Бен-Гурион, как нетрудно было предвидеть, пришел в ярость от этих действий и впервые открыто выступил против Эшколя и членов “Блока”, обратившись в Верховный суд с требованием расследовать обстоятельства, при которых в 1960 г. рассматривалось “дело Лавона”; он также подверг резкой критике отказ от давнего намерения Мапай проводить выборы по избирательным округам. Нимало не обескураженный, Эшколь совместно с членами Блока провел через исполком партии Мапай решение в пользу Соглашения, а также решение против пересмотра “дела Лавона”. В ответ на это Даян вышел из кабинета министров, после чего Эшколь сделал все для удаления Переса и Аль-моги, последних остававшихся сторонников Бен-Гуриона. В феврале 1965 г. на ежегодной партийной конференции в Тель-Авиве “старая гвардия” партии Мапай и Гистадрута предприняла решительную атаку на Бен-Гуриона и его сторонников. Даже умирающий Шарет приехал из больницы, чтобы высказать свои обвинения человеку, который в 1956 г. отправил его в отставку. Голда Меир также выступила с саркастическими замечаниями в адрес бывшего премьер-министра. Конференция полностью одобрила Соглашение с Ахдут га-авода, а также приняла решение больше не возвращаться к “делу Лавона”.

На этом, однако, борьба между сторонниками Бен-Гуриона и Эшколя, в рамках как Мапай, так и Гистадрута, не закончилась. Верные Бен-Гуриону члены Мапай предприняли все, что было в их силах, дабы выдвинуть Бен-Гуриона кандидатом от партии на предстоящих выборах в кнесет шестого созыва, однако исполком партии повернул голосование в пользу Эшколя. После этого Бен-Гурион вместе со своими союзниками, и в первую очередь Даяном и Пересом, вышел из рядов Мапай и основал новую партию, Рафи[34] (Израильский рабочий список), члены которой, объявив о том, что они представляют интересы динамичного молодого поколения Израиля, провозгласили себя носителями обновленного национального духа. Таким образом, партия Мапай оказалась в самом тяжелом политическом положении со времен основания государства. Идеалистические настроения партии, похоже, увяли и поблекли, а противники социализма выступили единым фронтом.

Выборы 1965 г. оказались самыми продолжительными, самыми напряженными, самыми нечистоплотными и самыми дорогостоящими во всей истории Израиля. Можно сказать, что они стали таковыми в немалой степени из-за едва ли ни параноического ожесточения, с которым Бен-Гурион обрушился на Эшколя и его сторонников. Бывший премьер-министр обрисовал всю верхушку партии Мапай как затхлое и бесплодное сборище партийных функционеров и охотников за должностями. В качестве альтернативы он и его последователи из партии Рафи обещали избирателям новые горизонты, новые идеалы, торжество технократии и электоральную реформу. Однако предвыборная кампания новой партии провалилась. Хотя кандидаты от Рафи и одержали победу в нескольких городах, включая Иерусалим и Хайфу, союз партий Мапай и Ахдут га-авода получил 45 мест в кнесете. Как уже было сказано, 26 мест получил Гахаль, блок Херут и Либеральной партии. Что касается Рафи, то, даже возглавляемая Бен-Гурионом, партия получила лишь десять мест. Таким образом, “Старик” со своими ближайшими соратниками скатились до положения малой партии, чье влияние полностью сошло на нет и внутри рабочего движения Израиля, и в стране в целом. Надо признать, что на выборах не удалось убедительно продемонстрировать идею Бен-Гуриона о преимуществах новой Мапай перед старой Мапай и разницу между новым поколением прагматичных экономистов, ученых, менеджеров, с одной стороны, и скованными традициями стариками догматиками — с другой. Убедительная победа Эшколя означала, прежде всего, что Бен-Гурион, еще недавно пользовавшийся столь глубоким уважением, утратил свой авторитет, лишившись душевного равновесия и умения видеть вещи в истинном свете из-за того, что в “деле Лавона” он потерял всякое чувство меры. К тому же избиратели одобрили предложенный Эшколем иной, менее напряженный стиль политического руководства, выразив тем самым поддержку правительству, которое, как многие надеялись, будет требовать меньше самопожертвования от народа, уставшего жить в состоянии непрерывного кризиса.

Как только были оглашены результаты выборов и сформирован новый коалиционный кабинет, Эшколь принялся укреплять партнерство между партиями Мапай и Ахдут га-авода и, будучи умелым политиком и примирителем, весьма преуспел в этом начинании. Различия между платформами этих партий постепенно стирались. Со временем ему удалось даже сгладить последствия разрыва с Рафи (хотя, разумеется, не с самим Бен-Гурионом). С одной стороны, Даян, Перес, Альмоги и Аба Хуши (влиятельный мэр Хайфы) начали осознавать, что пребывание в политической изоляции только наносит им вред. С другой стороны, после начала экономического спада престиж Эшколя не мог не пострадать, и потому руководство Мапай было готово пойти на определенные компромиссы. Ведь что бы там ни говорили, а Даян оставался самой известной фигурой в политической жизни Израиля, и его пребывание на посту министра обороны во время войны 1967 г. еще больше увеличило его популярность (Глава XXI). После того как наметилось возвращение Даяна во властные структуры, руководство партии Ахдут га-авода осознало необходимость соответствующих действий. В 1968 г., после затянувшихся переговоров, эти три партии согласились образовать, путем слияния, Израильскую партию труда[35] с единым руководством. Министерские портфели были соответственным образом распределены между представителями всех партий. Бен-Гурион, которому было уже за 80 лет, наблюдая за процессом со стороны, не высказал никаких возражений по поводу того, что пользовавшиеся его покровительством политики вошли в объединенную Партию труда. От его внимания не ускользнуло то обстоятельство, что эта объединенная партия стала отчасти воплощением его заветной идеи о создании единой монолитной политической силы. Присоединение к ней партии Мапам было лишь вопросом времени; фактически лидеры Мапам уже высказывали согласие объединить свою парламентскую фракцию с депутатами от Израильской партии труда. К тому же “Старик” не мог не видеть, что его сторонники возвращались не в Мапай, а в полностью обновленную партию, где были готовы признать их свежие и прагматические идеи. Даян и Перес, получив весьма значимые министерские посты, могли теперь оказывать влияние на положение дел в стране. Пусть даже не удалось воплотить в жизнь идею проведения выборов по избирательным округам, но все же наметилась возможность решения одной из задач, поставленных Бен-Гурионом в рамках электоральной реформы: началось объединение множества мелких сионистских партий в несколько крупных парламентских блоков. Это стало серьезным достижением в политической жизни Израиля и значительным шагом на пути к ее обновлению.

Процесс Эйхмана

На заседании кнесета 23 мая 1960 г. премьер-министр Бен-Гурион сделал сообщение, буквально потрясшее всех присутствующих:

Аудитория встретила слова премьер-министра растерянным молчанием. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем присутствующие осознали смысл сказанного. Потом они, один за другим, встали со своих мест, приветствуя сказанное одобрительными возгласами и аплодисментами. Сообщение Бен-Гуриона означало, что завершилась одна из самых поразительных операций послевоенного времени — поиски эсэсовского офицера, возглавлявшего Отдел по еврейским делам Главного управления государственной безопасности (РСХА) нацистской Германии. Именно этот офицер, Адольф Эйхман, находясь на указанном посту, непосредственно осуществлял “окончательное решение еврейского вопроса”. После войны практически все, входившие в ближайшее окружение Гитлера, были арестованы, и в ходе Нюрнбергского процесса или аналогичных судебных процессов их приговорили либо к смертной казни, либо к длительным срокам заключения. Немногие из них — Гиммлер, Геббельс, Геринг и, разумеется, сам Гитлер — покончили жизнь самоубийством. Большинство военных преступников понесли суровую кару — кроме нескольких, в числе которых был и Эйхман.

В апреле 1945 г. Эйхман приехал в Линц (Австрия), чтобы попрощаться с женой и детьми, после чего, вплоть до капитуляции Германии, скрывался в Альпах. Затем, с фальшивыми документами, он вернулся в Германию и сдался американцам. Он был помещен в лагерь для военнопленных, и никто не смог установить его истинную личность. Однако, когда его имя стало часто упоминаться на Нюрнбергском процессе, он решил бежать снова. Раздобыв новые фальшивые документы, он выбрался из американского сектора и отправился в советский. Там он вместе с еще несколькими беглецами на протяжении четырех лет работал на небольшой птицеферме. Вскоре имя Эйхмана как одного из главных виновников уничтожения евреев стало регулярно всплывать во время различных процессов над военными преступниками. Именно тогда усилиями тайной организации ОДЕССА[36] он был переправлен сначала в Австрию, а оттуда в Италию. Там, в Генуе, священник-францисканец снабдил его фальшивым паспортом на имя Рикардо Клемента; 14 июля 1950 г. Эйхман получил аргентинскую визу и месяц спустя прибыл в Буэнос-Айрес. В Аргентине, в провинции Тукуман, где поселилось много бывших нацистов, он нашел работу в строительной компании. К 1952 г. он настолько обрел уверенность в своем положении, что вызвал к себе семью. Накануне его отъезда в Аргентину дети были еще маленькими, и им было сказано, что их отец умер — теперь они называли Эйхмана “дядя Рикардо”. Вскоре после приезда семьи в Аргентину Эйхман “женился” на матери своих детей, и она стала зваться “сеньора Клемент”.

В последующие годы Эйхман переменил несколько мест работы и наконец устроился на завод “Мерседес-Бенц”, где открыто представился как “подполковник СС в отставке Адольф Эйхман”. Он не сомневался, что его поиски прекращены. Собственно говоря, он не так уж и заблуждался на этот счет, поскольку официальные поиски действительно прекратились — после того, как изменились к лучшему отношения стран Запада с ФРГ. Но были и другие люди — в их числе те, кто выжил в нацистских лагерях смерти. Один из них, Симон Визенталь[37], сразу после войны основал в Вене Еврейский центр исторической документации и сделал целью своей жизни поиск нацистских преступников. Именно Визенталь смог отыскать редкую фотографию Эйхмана. С помощью евреев, прошедших через лагеря смерти, удалось пристроить одну женщину на место служанки в дом фрау Эйхман в Линце. Однако Эйхман не вступал в контакты со своей женой, опасаясь, что за ее домом ведется наблюдение, и лишь через некоторое время пригласил ее с детьми перебраться в Аргентину. Тем не менее Визенталь и Тувия Фридман[38], у которого был свой центр документации в Вене (а позже в Хайфе), продолжали собирать информацию, буквально по крохам. Поддержка, оказываемая их организациям Еврейским агентством, носила чисто формальный характер. Было проработано несколько версий, и ни одна из них не дала обнадеживающих результатов. Но вот 5 февраля 1960 г. умирает отец Эйхмана, и Визенталь обращает внимание на то, что его некролог подписала, в числе других, Вера Эйхман, урожденная Либл. Таким образом, подтвердилось предположение, что “второй брак” этой женщины в Аргентине был инсценирован — она по-прежнему называла себя Верой Эйхман.

В это же время Служба общей безопасности Израиля Шабак (Шин Бет) приступила к расследованию материала, полученного д-ром Феликсом Ши-наром в Бонне из надежного источника — от д-ра Фрица Бауэра, Генерального прокурора земли Гессен, еврея по происхождению, который утверждал, что Эйхман живет в Буэнос-Айресе. Один из лучших агентов Шабака немедленно вылетел в Аргентину. Ему удалось быстро найти дом, где жило семейство Клементов. Теперь следовало получить ответ на главный вопрос — кем в действительности является муж Веры Эйхман. Израильскому агенту удалось, с использованием телеобъектива, сфотографировать этого человека. Фотография была переправлена в Израиль, где эксперты сопоставили ее со старыми фотографиями Эйхмана и обнаружили сходство в первом приближении. В начале марта 1960 г. в Буэнос-Айрес прибыло еще четверо агентов израильской разведки. Они установили неотрывное наблюдение за сеньором Клементом, и в конце марта их усилия увенчались успехом. Они увидели, что Клемент вернулся домой с букетом цветов. Для второго мужа сеньоры Клемент этот день не значил ровным счетом ничего — но в этот день, 21 марта 1935 г., в далекой Австрии Адольф Эйхман женился на Вере Либл.

Итак, этот человек оказался, безусловно, Адольфом Эйхманом, и теперь события могли развиваться лишь в одном направлении: его следовало похитить и переправить в Израиль. Власти Аргентины вряд ли были заинтересованы в том, чтобы арестовать его и отдать под суд, — до сих пор они не возбудили ни одного дела против нацистов, проживавших на территории страны. Более того, у правительства Аргентины не было юридических оснований удовлетворить просьбу Израиля об экстрадиции Эйхмана — даже если бы таковая и последовала. По счастливому стечению обстоятельств в середине мая в Аргентину прибывал с визитом Аба Эвен, которому был предоставлен реактивный транспортный самолет компании Эль-Аль. Во время пребывания Эвена в Аргентине экипаж самолета имел возможность совершить незапланированный рейс в Израиль и обратно. Итак, 11 мая у остановки автобуса, на котором Эйхман обычно приезжал домой с работы, остановились две легковые машины. Эйхман вернулся в обычное время и, выйдя из автобуса, направился к своему дому. Его окликнули два израильтянина, которые скрутили его, затолкали в машину и доставили на виллу, снятую заранее и расположенную в уединенном месте. Там Эйхман назвал свое имя и добавил: “Я нахожусь в руках израильтян”. На это ему ничего не ответили, только спросили (по-немецки), согласен ли он отправиться в Израиль и предстать перед судом за свои деяния. Опасаясь, что его ликвидируют тут же, на месте, Эйхман согласился и подписал соответствующее заявление, специально подготовленное израильтянами. Вечером, перед отлетом, он получил дозу наркотического препарата и на большом дорогом автомобиле был привезен в аэропорт. Внешне Эйхман вполне мог сойти за “богатого больного путешественника” — как его назвали сопровождающие израильтяне. В самолет его доставили на носилках. Четырехтурбинный лайнер взял курс на Израиль. Полет прошел без особых происшествий. В аэропорту Лода самолет подрулил к специальной стоянке, Эйхмана внесли в машину скорой помощи, и она отправилась по назначению, в сопровождении эскорта полицейских машин. Днем 23 мая Бен-Гурион известил о происшедшем сначала кабинет министров, а затем кнесет.

В тот же день Эйхман предстал перед мировым судом в Яфо, и ему были предъявлены обвинения в преступлениях, совершенных против еврейского народа, военных преступлениях против человечности и в принадлежности к преступным организациям. На это он ничего не сказал и только заметил, что когда настанет время, то он сумеет выступить в свою защиту. Затем его снова отвезли в тюрьму в Рамле — здание старой постройки, но оборудованное новейшими системами безопасности, включая зенитные батареи. Свет в его камере никогда не выключался, и надзиратель не отходил от глазка в его двери. Был организован специальный отдел полиции для ведения дела Эйхмана, возглавляемый Аврагамом Зелингером; сотрудники этого отдела владели немецким языком. Эйхмана попросили изложить в письменном виде обязанности, которые он выполнял по своей должности, занимаемой им в структуре Третьего рейха; он согласился. Так началось следствие, продлившееся восемь месяцев. Показания Эйхмана записывались на магнитофон, и их расшифровка составила 3564 машинописные страницы. Подследственный продемонстрировал поразительную память, вспоминая мельчайшие детали, связанные с людьми, местами, книгами, едой, ценами. И только когда ему задавались конкретные вопросы, связанные с еврейскими судьбами, он впадал в забывчивость. Так, ни в ходе следствия, ни на судебных заседаниях он якобы не мог вспомнить, что ему довелось видеть в лагерях смерти. С самого начала и до последнего дня процесса Эйхман продолжал утверждать, что он всего лишь исполнял приказы и что он лично не причинил никому зла. Он умышленно запутывал свои ответы, постоянно пытался переходить к обобщениям и, как стало выясняться в ходе процесса, сознательно вводил суд в заблуждение.

Пока Эйхман отвечал на вопросы следователей, сотрудники отдела Зелингера активно занимались сбором и систематизацией документов, полученных из 17 стран. Эти документы давали картину деятельности Эйхмана на протяжении его десятилетней карьеры в нацистской Германии. В числе полученных материалов были буквально тонны документов Министерства иностранных дел Германии, а также аналогичная документация из Великобритании, Франции, Западной Германии, Польши, Чехословакии и других стран. Зелингер лично посещал все центры документации этих стран, и повсюду ему оказывалось полное содействие; единственной страной, отказавшейся участвовать в следствии, стал Советский Союз.

Тем временем из-за рубежа стала поступать реакция иного рода. По прошествии недели потрясенного молчания после поимки Эйхмана отреагировал официальный Буэнос-Айрес, направив израильскому правительству формальный протест и требование немедленно вернуть Эйхмана в Аргентину. Бен-Гурион ответил президенту страны Артуро Фрондизи, изложив позицию Израиля в обстоятельном послании, содержавшем извинения и выдержанном в примирительном тоне. Министерство иностранных дел Аргентины никак не отреагировало на это послание и продолжало настаивать на том, чтобы Израиль признал свою ответственность за нарушение суверенитета Аргентины и вернул Эйхмана в страну. После того как переговоры с участием посредников не дали результатов, представитель Аргентины в ООН потребовал созвать сессию Совета Безопасности. Дебаты начались 2 июня 1960 г., и складывавшаяся ситуация оказалась неловкой для представителей большинства стран, которые очевидным образом были на стороне Израиля. Осознавая общее положение дел, Аргентина обратилась к Израилю с требованием наказать “участников похищения” и “соответствующим образом компенсировать нарушение территориального суверенитета, совершенное иностранными гражданами”. Существенно важным было то обстоятельство, что уже не шла речь о возвращении Эйхмана. В ходе последующей дискуссии представители США, Великобритании и Франции предпринимали усилия к тому, чтобы выработать формулу, согласно которой принесение Израилем официальных извинений Аргентине и будет расцениваться как “соответствующая компенсация”. Именно в этом ключе была выдержана принятая на следующий день, 23 июня, резолюция Совета Безопасности, осуждавшая Израиль. Однако Аргентина осталась неудовлетворенной таким исходом и объявила посла Израиля в Буэнос-Айресе персоной нон грата — не заходя, впрочем, настолько далеко, чтобы пойти на разрыв дипломатических отношений между двумя странами. После этого Бен-Гурион направил в Буэнос-Айрес Шабтая Розена, юридического советника израильского Министерства иностранных дел, для выработки соответствующего компромисса. Наконец, 3 августа 1960 г., выход из дипломатического тупика был найден путем принятия совместного коммюнике:

Однако осуждение как самих действий Израиля, так и его намерений объявить Эйхмана подсудным в рамках израильского законодательства исходило не только от властей Аргентины. Юристы с международной репутацией в самых различных странах разошлись во мнениях по этому вопросу. Следует отметить, что либеральная пресса США и Великобритании также отнеслась с неодобрением к действиям Израиля. Подобного рода реакция представляла собой разительный контраст с тем отношением, которое журналисты западного мира проявили в конце 1945 г. в связи с проходившими во Франции процессами маршала Петена[39] и Пьера Лаваля[40], хотя те судебные разбирательства были просто пародией на правосудие. Очевидным был также и контраст по сравнению с одобрительной в целом либеральной реакцией на Нюрнбергский процесс, когда “суд победителей” выносил приговоры согласно законам, которые прежде не использовались в международной практике. Следует, однако, подчеркнуть, что в 1960 г. критика Израиля велась не с антисемитских позиций, а с позиций дружественных и скорее филосемитских. Антисемиты в XIX и XX вв. придерживались того мнения, что ничего хорошего от евреев ждать не приходится. Напротив, в данной ситуации либералы, судя по всему, ожидали от евреев чего-то лучшего, неких идеальных действий, отвечающих высшим стандартам человеческого поведения — которые, по их мнению, как раз и были преданы и попраны. Эта реакция лишний раз подтвердила справедливость тонкого замечания Ханны Арендт[41] относительно филосемитов эпохи Просвещения XVIII в., которые ожидали, что уж их-то евреи будут не просто исключительными евреями, евреями без изъяна, но и вообще идеальными образчиками человеческого рода. Впрочем, сколь бы различной ни была реакция на действия Израиля, надо подчеркнуть, что ни одна страна (за исключением, разумеется, Аргентины) — ни Западная Германия, ни Восточная Германия, ни Советский Союз, ни прочие европейские государства, население которых стало жертвами преступлений Эйхмана в годы войны, — никто не потребовал в официальном порядке его экстрадиции. Все они — тем или иным образом — выразили свою уверенность в том, что Эйхмана ожидает в Израиле справедливый и беспристрастный суд.

Эти ожидания оправдались в такой степени, что был удивлен даже сам подсудимый. Израильские власти позволили ему выбрать защитника по собственному усмотрению, из любой страны мира. По совету своей семьи он остановил выбор на д-ре Роберте Серватиусе, известном шестидесятипятилетнем юристе из Кельна, имевшем немалый опыт в деле защиты военных преступников на Нюрнбергском процессе. Серватиусу было позволено привезти с собой помощника по своему выбору. Все связанные с этим издержки, а также выплату гонорара защите брало на себя правительство Израиля.

Наконец, и апреля 1961 г., судебный процесс над Эйхманом начался в Иерусалимском окружном суде. Были приняты самые строгие меры предосторожности. Охрану несли сотни полицейских. Вход в зал осуществлялся исключительно по пропускам, выдаваемым в Министерстве юстиции. Процесс освещали не менее 600 иностранных корреспондентов. Эйхман, по их общему впечатлению, оказался человеком некрепкого телосложения, лысеющим, с довольно невыразительной внешностью, в очках. Одетый в темный костюм, он сидел на скамье подсудимых, отгороженный от зала пуленепробиваемым стеклом. Процесс вели трое судей, члены Верховного суда Израиля; двое из них, председательствующий Моше Ландой[42] и д-р Ицхак Раве, родились и учились в Германии. Обвинителем на процессе выступал Генеральный прокурор Израиля Гидеон Хаузнер[43]. С самого начала процесса деяния подсудимого определялись в первую очередь как преступления против еврейского народа. Эйхман обвинялся в том, что, будучи основным исполнителем “окончательного решения”, он стал причиной гибели миллионов евреев, организовывая процесс их уничтожения в концентрационных лагерях, трудовых лагерях и лагерях смерти, а также массовые убийства, которые совершали эйнзацгруппен[44] на территории Советского Союза. Серватиус первым делом заявил два процессуальных отвода: судьи не имеют права вести процесс в силу предвзятости своих мнений, а Эйхман неподсуден этому суду, поскольку он был доставлен в Израиль насильно, а также потому, что Закон от 1950 г. о наказании нацистских преступников и их пособников был принят post factum.

На это Хаузнер ответил, что судьям вменяется в обязанность быть справедливыми, но при этом вряд ли нейтрально-безразличными — в противном случае ни один добропорядочный гражданин не смог бы судить преступников. Что же касается похищения Эйхмана, то не имеет значения, каким именно образом обвиняемый оказался в пределах юрисдикции данного государства, — это никак не связано с наличием у государства прав на проведение судебного разбирательства. Аналогичным образом Хаузнер отверг и тезис защиты относительно принятия Израилем соответствующего закона задним числом, заявив, что у человечества нет другой альтернативы, кроме как вводить ретроактивно законы, карающие преступления подобного рода, и в качестве прецедента указал на Нюрнбергский процесс. Действительно, подсудимый совершил свои деяния до создания Государства Израиль, но все Великие державы уже давно признали Израиль не только юридическим преемником британского мандата, но и государством, которое вправе выступать от имени уничтоженных евреев. После длившегося несколько дней обсуждения позиций защиты и обвинения суд объявил 17 апреля, что он имеет право вести процесс над Эйхманом. Сидящие в зале суда были, вполне естественно, утомлены этой длительной процедурной дискуссией, которая для стороннего наблюдателя представлялась сухой и однообразной и в ходе которой, день за днем, обе стороны процесса представляли суду скрупулезно подготовленные документы и ссылки на прецеденты. Однако на иностранных юристов и историков произвело большое впечатление то, с каким тщанием израильтяне ссылаются на прецеденты и особенно на решения английских и американских судов. Мало-помалу мнение юристов стало складываться в пользу израильской юстиции.

Наконец с обвинительной речью выступил Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер. Хаузнер, выходец из Польши, среднего роста, лысеющий человек сорока шести лет, сделал блестящую карьеру в сфере юриспруденции, а затем и в политике, став видным членом Независимой либеральной партии, которую после 1965 г. он будет представлять в кнесете и в правительственной коалиции. В этот день, 17 апреля 1961 г., он произнес яркую и волнующую речь. В течение восьми часов, на протяжении трех судебных заседаний, Хаузнер прослеживал историю нацистского антисемитизма и массовых убийств в годы войны на территории Европы, определив роль Эйхмана в совершении всех этих злодеяний. “Я стою тут перед вами, судьи Израиля, — провозгласил Хаузнер, указав при этом обвиняющим жестом на подсудимого в кабине из пуленепробиваемого стекла, — и я стою не один. Со мной, в этом месте и в этот час, стоят шесть миллионов обвинителей”. И немало людей в зале суда при этих словах невольно сжали кулаки. После такого вступления обвинитель представил суду в качестве улик все шесть томов показаний, данных Эйхманом в ходе следствия. Обвинитель подверг подсудимого перекрестному допросу, представил значительное количество документальных свидетельств, а затем дал слово многочисленным еврейским (и не только еврейским) свидетелям, рассказавшим о своих страданиях и о муках еврейского народа в годы Катастрофы. Присутствующие слушали эти показания с ужасом, многие не могли сдержать слез, кто-то терял сознание. Пытаясь защищаться, Эйхман постоянно стремился преуменьшить свою роль. Серватиус представил суду двадцать диаграмм, отображавших деятельность различных учреждений рейха, занимавшихся “окончательным решением”, с помощью которых он намеревался доказать, что основные линии принятия решений проходили в стороне от возглавляемого Эйхманом подразделения. Хаузнер, со своей стороны, не возражал относительно того, что вина лежит не на одном только Эйхмане, но при этом старался не допустить, чтобы имя Эйхмана вообще исчезло из поля зрения суда. В течение двух недель он подвергал подсудимого перекрестному допросу и в результате преуспел в разрушении образа Эйхмана как “жертвы приказов свыше”.

14 августа 1961 г., после 114 судебных заседаний, основные слушания по делу Эйхмана подошли к концу. Суд объявил перерыв на четыре месяца и вновь собрался 11 декабря для вынесения приговора. Эйхман был признан виновным по всем 15 пунктам обвинительного заключения. В числе прочего, он был обвинен в “преступлениях против еврейского народа”, поскольку он “способствовал убийству миллионов евреев”; “способствовал тому, чтобы миллионы евреев оказались в условиях, которые стали причиной их смерти”; “способствовал нанесению тяжелых и опасных телесных и психических травм”; “отдавал распоряжения относительно запрета на рождаемость и искусственного прерывания беременности еврейских женщин” (в Терезиенштадте). 15 декабря Эйхман был приговорен судом к смертной казни.

Широкая общественность с постоянным и неослабным вниманием следила за ходом процесса. На протяжении более чем года не только израильские газеты, но и немало средств массовой информации во всем мире практически ежедневно помещали сообщения из зала суда; несколько судебных заседаний транслировалось в прямом эфире. Само судебное разбирательство и материалы процесса оказали значительное воздействие на израильтян всех поколений. Так, например, накануне Шестидневной войны все израильтяне в самой полной мере отдавали себе отчет о происходившем в дни Катастрофы. Социологические исследования, проведенные впоследствии как правительственными, так и научными организациями, подтвердили, насколько сильное влияние имел процесс Эйхмана на умонастроения израильской молодежи. Говоря о том, какие уроки они извлекли из трагедии еврейского народа, опрошенные студенты подчеркивали, что евреи, живущие в меньшинстве среди других народов, находятся в состоянии опасности и что существует необходимость для евреев со всех концов света собраться вместе, на своей исторической родине. Когда Бен-Гурион планировал проведение судебного процесса, в его намерения входило вызвать именно такую реакцию — и этого он не скрывал. В своей речи, произнесенной в тринадцатую годовщину провозглашения независимости Израиля, когда был объявлен перерыв в судебном заседании, премьер-министр сказал:

Процесс Эйхмана стал уроком не только для евреев, но и для всех тех наций, которые допустили, чтобы Катастрофа стала участью еврейского народа, и вследствие этого ощутили, что на них лежит моральное обязательство гарантировать Израилю существование и безопасность.

После вынесения смертного приговора Эйхман подал апелляцию в Верховный суд. Дело рассматривалось в марте 1962 г. на протяжении шести заседаний, и 29 мая был подтвержден приговор, вынесенный судом более низкой инстанции. После этого Эйхман обратился к президенту Израиля. “Я с отвращением думаю о тех жестокостях, которые творились по отношению к евреям, и считаю их тягчайшим преступлением, — писал он в своем прошении на имя президента. — Я полагаю, что люди, виновные в этом, должны быть преданы суду… Однако следует проводить различие между главарями и рядовыми исполнителями вроде меня”. В восемь часов вечера на следующий день, 31 мая, Эйхман был поставлен в известность, что его прошение о помиловании отклонено и что казнь назначена на полночь. Стоя под виселицей, он отказался надеть черный капюшон; свои последние слова он обратил к Германии, Австрии, Аргентине, к своей жене и семье. “Я должен был подчиняться правилам ведения войны и своему флагу”, — сказал он перед самой смертью. Тело Эйхмана было кремировано, и рано утром 1 июня пепел был доставлен на полицейский катер. Когда катер вышел за пределы трехмильной зоны территориальных вод Израиля, начальник тюрьмы высыпал пепел за борт.

Улучшение отношений с Германией

Ни в какой стране мира, кроме Израиля, процесс Эйхмана не вызвал столь значительной реакции, как в Германии. Первые послевоенные процессы над нацистскими преступниками, проходившие на немецкой земле, уже начали сглаживаться в памяти. Несмотря на то что факт похищения Эйхмана был воспринят в Германии негативно, большинство населения, безусловно, было против того, чтобы судить его в Германии и вновь возвращаться ко всем ужасам войны. Аденауэр подошел к решению этого вопроса с чисто формальных позиций, заявив, что “Эйхман не является гражданином Германии, и потому у нас нет перед ним никаких обязательств”. Но вместе с тем канцлер ненавязчиво напомнил израильтянам о значительной финансовой помощи, которую те получают от ФРГ, и добавил, что “политика доброй воли — дело взаимное”. Это было выражением более чем очевидного намерения послевоенной Германии отмежеваться от гитлеровского прошлого, а также, возможно, и отвлечь внимание от многих бывших нацистов, работавших на различных уровнях западногерманской административной системы. Канцлер прямо попросил “своего друга Бен-Гуриона” проявить великодушие к немецкому народу. Ответ израильского премьер-министра был вполне благожелательным. Он сделал специальное заявление относительно того, что в Израиле проводят различие между Эйхманом и народом нынешней свободной Германии. “Мое мнение о сегодняшней Германии неизменно, — подчеркнул Бен-Гурион. — Там больше нет нацистов”. И Аденауэр, и немецкий народ с благодарностью восприняли это заявление. В дальнейшем практически никто не возвращался к обсуждению ни суда над Эйхманом, ни его казни. Три ведущие политические партии ФРГ сошлись во мнении, что правосудие свершилось.

Однако для немецкой молодежи процесс Эйхмана стал ужасающим откровением. В материалах суда они находили ответы на те вопросы, которые отказывались обсуждать с ними их родители. Следя за ходом процесса по газетам и по телевизионным передачам, они узнавали правду о том, что было содеяно их страной. Полные раскаяния, тысячи молодых немцев обращались к израильскому правительству с просьбой дать им возможность поработать на благо Израиля, чтобы искупить вину немецкого народа. Немцы более старшего поколения вдруг ощутили, что им проще говорить про Израиль и даже общаться с израильтянами, нежели смотреть в глаза тем немецким евреям, которые выжили в годы Катастрофы и живут с ними по соседству. Стало чуть ли не модным восхищаться Израилем, восхвалять достижения израильтян, поощрять поездки молодых людей в эту страну. И немецкая молодежь активно посещала Израиль — 20 тыс. человек за период 1961–1967 гг., кто-то в составе групп, кто-то в одиночку. Многие приезжали поработать в кибуцах или в рамках проектов, реализуемых в городах развития. Всем им очень хотелось ощутить тот дух, благодаря которому евреям удалось справиться со своими врагами, превосходящими их в численном отношении, и который сделал возможным поимку Эйхмана. По иронии судьбы процесс Эйхмана способствовал росту взаимопонимания и улучшению взаимоотношений между немцами и израильтянами.

Что же касается процесса сближения между правительствами двух стран, то он начался, разумеется, намного раньше, с подписанием соглашения о репарациях (Шилумим). По настоянию Бен-Гуриона были приняты соответствующие меры для того, чтобы поднять это чисто финансовое соглашение до уровня дипломатических отношений. И хотя “Доктрина Хальштейна” (Гл. XVI. Некоторые итоги) препятствовала такому развитию ситуации, Бен-Гурион не намерен был опускать руки. Тем или иным образом, но Израиль должен был найти выход из международной изоляции. В ходе Синайской кампании и в последующие годы стало ясно, насколько неразумным было бы полагаться исключительно на помощь США или любой другой отдельно взятой страны — даже Франции. В Вашингтоне Аба Эвен попросил Даллеса использовать свое влияние и обсудить с Аденауэром возможности установления дипломатических отношений. Даллес согласился, но его усилия ни к чему не привели. Арабские послы немедленно выступили с предостережениями, что правительства их стран отреагируют на союз между ФРГ и Израилем, установив дипломатические отношения с ГДР. Таким образом, “Доктрина Хальштейна” продолжала оказывать свое действие. Тут Бен-Гурион решил прислушаться к мнению Переса и его коллег, которые утверждали, что следует сосредоточить усилия на “практическом” сотрудничестве с Германией, особенно в экономической сфере, где ФРГ в значительной степени превосходила Францию.

Для того чтобы установить хотя бы такое “практическое” сотрудничество, Бен-Гуриону надо было встретиться с Аденауэром. Оба государственных деятеля давно уже хотели узнать друг друга получше, поскольку они испытывали друг к другу чувство взаимного уважения. Такая возможность встретиться на нейтральной почве наконец представилась — во время визита Аденауэра в марте 1960 г. в США. Без особого труда удалось организовать церемонию вручения Бен-Гуриону почетного докторского диплома в Университете Брандайза. Оттуда он должен был отправиться на встречу с Аденауэром в Нью-Йорк. Встреча была фундаментально подготовлена и в Иерусалиме, и в Бонне. Удалось достигнуть предварительного соглашения относительно того, что Бен-Гурион обратится к Аденауэру с просьбой о займе в 250 млн долларов на десятилетний срок, но что в ходе встречи стороны не станут поднимать деликатный вопрос об установлении дипломатических отношений.

Аденауэру, со своей стороны, эта встреча нужна была не меньше, чем израильскому премьер-министру. Фотография, на которой они с Бен-Гурионом обмениваются рукопожатием, могла бы значительно улучшить его имидж в США, и за такой знак примирения с евреями сумма в 250 млн долларов представлялась смехотворно малой. Однако буквально за несколько минут до встречи в нью-йоркской гостинице “Уолдорф-Астория” советники Бен-Гуриона настоятельно попросили премьера назвать сумму в 1 млрд долларов. Тот, поколебавшись, согласился увеличить оговоренную сумму только вдвое. Встреча с глазу на глаз прошла в номере Аденауэра. Покончив с предварительным обменом любезностями, Бен-Гурион объяснил ситуацию в стране, сказав, что гибель европейских евреев весьма негативно сказалась на экономическом прогрессе и безопасности Израиля, тогда как прибытие в страну нескольких миллионов евреев из западных стран будет способствовать ускорению экономического роста Израиля. Затем он попросил Аденауэра принять участие в развитии Израиля путем предоставления стране займа в размере 50 млн долларов ежегодно на протяжении десяти лет. Канцлер тотчас же согласился. “Мы окажем вам помощь как по моральным соображениям, так и исходя из интересов практической политики”, — заверил он Бен-Гуриона. Он не стал обсуждать названную цифру, но и не отверг ее. Продолжая разговор в том же ключе, израильский премьер-министр подчеркнул — и затем повторил эту фразу журналистам, — что существует принципиально важное различие между Германией времен Гитлера и Германией сегодняшнего дня. Аденауэр был явно тронут. Затем в номер допустили фотокорреспондентов, и оба государственных деятеля сердечно распрощались.

В Израиле, однако, это встречу восприняли без особого энтузиазма — впрочем, у Бен-Гуриона имелись другие основания для беспокойства. Он и его советники были уверены, после беседы в номере люкс “Уолдорф-Астории”, что полмиллиарда долларов уже у них в кармане — а эта сумма значительно превышала предыдущие кредиты, представленные Израилю его ближайшим союзником Францией и даже Соединенными Штатами. Но когда один из помощников премьер-министра огласил эту новость в Лондоне, ее немедленно опроверг западногерманский представитель.

Аденауэр, по всей вероятности, был совершенно искренен, согласившись на запрошенную сумму, но только он не уточнил, что иностранные займы на сумму более 35,7 млн долларов в год должны получить одобрение в бундестаге. Собственно говоря, первоначальный план, предусматривавший 250 млн долларов на десять лет, и учитывал такую ситуацию. И вот, после переговоров в Брюсселе между министром финансов ФРГ Людвигом Эрхардом[45] и его израильским коллегой Леви Эшколем, было достигнуто “джентльменское соглашение”, предусматривавшее обмен посланиями между главами правительств. Речь шла о десяти ежегодных платежах по 35,7 млн долларов; каждая выплата должна быть направлена на реализацию конкретного проекта, предложенного Израилем на данный год, причем со стороны ФРГ каждая выплата будет рассматриваться как предназначенная для данной цели. Такой подход оказался вполне эффективным. Все предлагавшиеся Израилем проекты, за незначительными исключениями, были одобрены правительством ФРГ без особых оговорок и без детального анализа. Проекты были связаны со строительством городских центров в пустыне Негев — сначала Арад, затем Мицпе-Рамон, потом Эйлат и так далее. Условия займов для Израиля были очень удобными: 3,6 % годовых, с погашением на протяжении срока от 12 до 20 лет. Это соглашение только подтвердило давнюю уверенность Бен-Гуриона в том, что из европейских стран именно Германия, а не Франция может стать для Израиля источником поддержки экономического развития.

Германо-израильские отношения, по сути дела, развивались во многих областях. В рамках соглашения Шилу мим немецкие производители автоматически получали рынки сбыта в Израиле; к 1960-м гг. объем израильских закупок из ФРГ составлял 25 млн долларов в год. Что же касается израильского экспорта, то (если не считать сделок в рамках соглашений о репарациях) он никогда не поднимался до такой суммы. Более того, неуравновешенность торгового баланса еще усугублялась за счет того обстоятельства, что ФРГ входила в Европейское экономическое сообщество, а таможенные барьеры Общего рынка препятствовали импорту извне. Так, например, к концу 1962 г. стало практически невозможно поставлять в ФРГ израильские яйца и растительное масло. Бонн сочувственно относился к затруднительному положению, в котором оказался Израиль, и искренне поддерживал израильские попытки стать хотя бы ассоциированным членом ЕЭС. Но всякий раз этому препятствовали Франция и Италия, не желавшие допускать в Сообщество страну, которая могла составить им конкуренцию на рынке цитрусовых и другой сельскохозяйственной продукции.

С целью оказания экономической помощи Израилю отдельные немецкие фирмы и организации (при активном содействии правительственных структур) приобретали в больших количествах израильские государственные облигации. В числе крупных покупателей облигаций были банки и страховые компании, а также сотни муниципалитетов Германии. Франкфуртский банк торгового союза приобрел в 1961 г. на значительную сумму пакет акций Кур — принадлежащего Гистадруту сталелитейного комбината. Правительство ФРГ и фирма “Фольксваген” выступили в качестве гарантов при размещении ценных бумаг, выпущенных в связи с реализацией исследовательских проектов, осуществляемых в Технионе и Институте Вейцмана. Университеты и высшие технические учебные заведения ФРГ предоставляли стипендии израильским студентам.

Оружие и дипломатия

В плане “практического сотрудничества” Израиль расценивал немецкое оружие как фактор не менее важный, чем немецкие денежные фонды. Бен-Гурион хорошо понимал, что Израилю было бы неразумно рассчитывать лишь на два источника поставок, то есть на Францию и Великобританию. Состояние политической неопределенности, вскоре наступившее во Франции, только подтвердило точку зрения премьер-министра (Гл. XIX. Израиль, Франция и Европейское экономическое сообщество). Оценив складывающуюся ситуацию, Шимон Перес, генеральный директор Министерства обороны Израиля, добился в сентябре 1957 г. встречи с министром обороны ФРГ Францем Иозефом Штраусом. Штраусу, опытнейшему политику, не было нужды напоминать, что достижение взаимопонимания с Израилем поможет развеять недоверие политических деятелей либерального направления к его партии, Христианско-демократическому союзу, имевшему явно выраженную националистическую ориентацию. С прагматической же точки зрения Штраус осознавал, что сильный Израиль будет эффективным бастионом на пути советского проникновения на Ближний Восток. Он, как и другие министры обороны стран НАТО, получил из Израиля образцы советского оружия, захваченного у египтян во время Синайской кампании, и это вызвало у них тревогу. С учетом всех этих обстоятельств, Штраус в разговоре с Пересом пообещал сделать все, что в его силах, для предоставления Израилю военной помощи. Свое обещание он подтвердил во время второй встречи, четыре месяца спустя, когда Перес и израильские эксперты представили ему на рассмотрение список требующегося вооружения. Затем этот список был одобрен Аденауэром, который высказал одно условие: сделка не будет заключена в письменном виде, чтобы обеспечить полную секретность с обеих сторон. Была также достигнута договоренность о том, что оружие будет поставлено бесплатно или, по крайней мере, за некую символическую сумму.

Итак, в начале 1959 г. немецкое вооружение начало прибывать в израильские порты — как правило, из портов Франции, где такие грузы привлекали меньше внимания (Гл. XXI). К концу 1961 г. поставки стали более многочисленными и разнообразными. Израиль получил пятьдесят самолетов, включая транспортные, а также вертолеты и пилотажные тренажеры немецкого производства по французской лицензии, грузовые и санитарные автомобили, зенитные орудия, гаубицы и противотанковые ракеты. Поскольку сделка в целом носила секретный характер, доставка грузов в ряде случаев внешне выглядела как контрабанда. Транспортные накладные на грузы нередко были поддельными. Иногда Германия закупала вооружение для Израиля в других странах — например, вертолеты во Франции, зенитные орудия в Швеции и как-то даже две подводные лодки в Великобритании, причем счет-фактура всякий раз пересылался в Бонн. Использовалась также следующая практика: груз сначала направлялся в другую страну, там судно сразу же по прибытии разгружалось, после чего груз переадресовывался в Израиль. Когда Штраус был вынужден покинуть свой пост в ноябре 1962 г. вследствие прихода к власти оппозиции, его преемник Кай-Уве фон Хассель столь же негласно продолжил поставки. Новая власть была посвящена в тайну сделки и согласилась выполнять ее условия, пусть и без особого энтузиазма.

Вторая стадия сделки с Германией началась летом 1964 г. по инициативе США. За год до этого Вашингтон одобрил поставки в Израиль зенитных управляемых ракет. Узнав об этом, арабские страны выступили с такими резкими протестами, что администрация Джонсона не решилась напрямую удовлетворить просьбу премьер-министра Эшколя о дополнительных поставках вооружения. Когда канцлер ФРГ Людвиг Эрхард (недавно сменивший на этом посту Аденауэра) посетил США в июне 1964 г., американские власти обратились к нему с просьбой переправить в Израиль некоторое количество не самого нового американского вооружения, хранившегося в Германии, и, в частности, 150 американских легких танков, находившихся в стране. Эрхард растерялся: доставка такого количества тяжелого вооружения была сопряжена с риском нарушения режима секретности. Прибывший в это время в Бонн Перес предложил следующую схему: Германия доставит в Италию корпуса танков, там их переоборудуют, установят новые пушки, моторы и электронику, а затем, по прошествии полугода, отправят в Израиль, причем эта поставка официально никак не будет связана с Германией. Эрхард согласился на такой план.

И все-таки протекавший в целом благоприятно процесс сближения Германии и Израиля был омрачен рядом непредвиденных обстоятельств. Как уже отмечалось, провозглашенная в 1956 г. “Доктрина Хальштейна” расценивалась в Израиле как всего лишь временное препятствие на пути установления дипломатических отношений с Бонном. Процесс Эйхмана способствовал обновлению и укреплению обязательств Германии, связанных с безопасностью и развитием Израиля. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. отмечался более частый обмен визитами между представителями Гистадрута, партии Мапай, немецких социал-демократов и лидеров профсоюзного движения. Благодаря непрестанным усилиям Франца Иозефа Штрауса и его Христианско-демократического союза укреплялась поддержка Израиля в националистических кругах Германии. Но тем не менее, когда в марте 1962 г. Эшколь и Эрхард (оба занимавшие тогда посты министров финансов в своих странах) встретились во второй раз в Брюсселе, сразу же стало ясно, что Эрхард не в состоянии поддержать просьбу Израиля о присоединении к Общему рынку в качестве ассоциированного члена. Арабские страны немедленно пригрозили бойкотом немецких товаров.

Это было трудное время для Израиля. Выплата немецких репараций подходила к концу. Персонал израильской миссии в Кельне был значительно сокращен, не говоря уж о том, что эта миссия имела лишь квазидипломатический статус. В такой ситуации Бен-Гурион мог рассчитывать лишь на личный авторитет Аденауэра — пока старый канцлер еще не ушел в отставку. Действительно, Аденауэр заверил израильтян, что он твердо намерен завершить свою карьеру установлением дипломатических отношений между двумя странами. Однако в августе 1963 г. западногерманский министр иностранных дел известил своего канцлера о необходимости немедленно прекратить дальнейшее обсуждение этого вопроса — ввиду наличия явно выраженной опасности, что арабские страны в отместку признают ГДР. Эта информация была подтверждена и Государственным секретарем США Дином Раском[46], который к тому же довел до сведения немецкой стороны, что США заинтересованы в сохранении немецко-арабских отношений. В сложившихся обстоятельствах Аденауэр вынужден был отказаться от дальнейших попыток. Вскоре он ушел с политической арены, передав власть Эрхарду. Что касается последнего, то он решил воздержаться от рассмотрения вопроса о дипломатических отношениях “до наступления лучших времен”.

Тем временем выявились новые обстоятельства, приведшие к возникновению проблем в отношениях между Бонном и Иерусалимом. Прежде всего, речь шла о немецких ученых, занимавшихся развитием военного потенциала Египта. Еще в 1950 г. немецкие инженеры и техники (многие из них — в прошлом офицеры вермахта) были приглашены в Египет в качестве военных инструкторов, а также для создания египетской оборонной промышленности. Вилли Мессершмитт[47], авиаконструктор и зачинатель гитлеровской программы авиастроения, продал Египту права на производство своего сверхзвукового реактивного истребителя “НА-200”, разработанного им в Испании. Некоторое время спустя на сборочном авиационном заводе в Хелуане на руководящих должностях уже работало 200 австрийских и немецких специалистов, а комплектующие изделия поставлялись туда из Германии. И подбор персонала, и поставки оборудования осуществлялись в значительной степени благодаря усилиям некоего Хасана Саида Камала, инженера египетско-швейцарского происхождения, жившего в Цюрихе. Кроме того, в 1960 г. в Каире был создан “Национальный исследовательский центр” с целью разработки якобы “исследовательских ракет для метеорологической службы”. В числе сотрудников этого Центра, рекрутированных все тем же Камалом, были видный западногерманский специалист в области ракетостроения д-р Евгений Зенгер и его заместитель профессор Вольфганг Пильц — оба они принимали активное участие в реализации нацистской программы по созданию ракет “Фау” во время войны. Под их руководством работало немало бывших немецких коллег из созданного уже после войны в Штутгарте Института ракетных исследований.

Израильская разведка располагала информацией о происходящем с самого начала, и Бонн был извещен о складывающейся ситуации. Надо сказать, что западногерманская администрация пообещала принять незамедлительные меры — и в самом деле, сотрудники Штутгартского института, связанные с египетским Центром, были тут же уволены с занимаемых должностей. Сам Зенгер вернулся в ФРГ, однако Пильц и ряд его коллег остались в Египте. Наконец, 23 июля 1962 г., первые ракеты египетского производства торжественно проследовали по каирским бульварам под восторженные крики сотен тысяч зрителей. Первая из ракет, “Аль-Кахир”, имела, по утверждениям египтян, радиус действия 200 миль, вторая, “Аль-Сафир”, — радиус 165 миль. Обе с легкостью могли достигнуть территории Израиля. Израильское правительство, находясь в состоянии смятения, высказало свой протест Бонну. В ответ было сказано, что ФРГ с пониманием относится к обеспокоенности Израиля, однако не представляет себе, какие именно меры возможно принять в демократическом государстве, чтобы помешать его гражданам работать там, где они сами пожелают. Кабинет министров ФРГ не может даже помыслить о возвращении к нацистским методам полицейского государства.

Тогда израильская секретная служба взяла дело в свои руки. В июле 1962 г. жена Камала, немка по происхождению, погибла при взрыве бомбы в ее самолете (сам Камал в последнюю минуту решил не лететь с нею). В сентябре того же года д-р Хейнц Круг, директор фирмы, занимавшейся материально-техническим обеспечением проектов Камала, исчез при загадочных обстоятельствах. В ноябре взорвалась посылка, доставленная авиапочтой в каирский офис Пильца, и открывавшая ее немецкая секретарша Пильца лишилась зрения и получила увечья. Эта цепочка “несчастных случаев” продолжалась до тех пор, пока в марте 1963 г. не была предпринята попытка убедить дочь и сына профессора Пауля Гёрке, молодых людей немногим за двадцать, что их отцу лучше было бы оставить свою работу в Каире. Дочь профессора пригласили в Швейцарию, где ей “порекомендовали” передать предостережение ее отцу. Она немедленно обратилась в швейцарскую полицию, которая тут же арестовала двоих израильских агентов, обвинив их в попытке к принуждению. В ходе процесса над ними, который широко освещался в прессе, агенты продемонстрировали документальные доказательства того, что Египет создает ракеты с боеголовками из кобальта-60, которые должны быть направлены против Израиля. Это свидетельство произвело большое впечатление на общественность. Своим решением от 11 июня швейцарский суд признал двух израильтян виновными, но приговорил их к минимальному сроку наказания; впрочем, они были освобождены вообще через несколько месяцев. В Израиле между тем росло недовольство действиями западногерманского правительства, причем даже среди умеренных политиков, которые обычно выступали за договоренность с Бонном. Кнесет принял резолюцию, в которой утверждалось, что “долг правительства ФРГ — незамедлительно прекратить деятельность немецких экспертов”. И в очередной раз Министерство юстиции ФРГ указало на то, что оно не располагает легитимными средствами для такого рода действий.

Бен-Гурион был серьезно озабочен преобладанием таких настроений в стране. Он недавно получил неофициальное послание от Франца Иозефа Штрауса, в котором отмечалось, что столь яростная антигерманская кампания в Израиле может поставить под угрозу секретную сделку о поставках немецкого оружия. После этого, в марте 1963 г., премьер-министр отдал распоряжение руководителю секретной службы (Мосад) Исеру Гарэлю прекратить все действия против немецких ученых, работающих в Египте. В ответ на это Гарэль подал в отставку. Затем Бен-Гурион обратился к кне-сету с призывом отозвать резолюцию протеста в адрес Бонна, что вызвало бурю негодования и обвинений в его адрес. Измотанный нападками и протестами, “Старик” сам подал в отставку 16 июня. Со своей стороны, правительство ФРГ мало-помалу сумело выманить ученых домой, предложив им в Германии более привлекательную и лучше оплачиваемую работу. В конечном итоге большинство инженеров и техников покинули Египет, но вся эта история оставила у израильтян осадок недоверия.

Между тем существовала еще одна проблема, серьезно осложнявшая отношения между двумя странами и в немалой степени затруднявшая продвижение к установлению между ними дипломатических отношений. Речь идет о законодательстве ФРГ, определяющем отношение к нацистским военным преступникам. На протяжении всех 1950-х гг. юридическая система ФРГ была очень снисходительна к преступлениям, совершенным нацистами в годы войны. Лишь процесс Эйхмана способствовал возобновлению преследования бывших нацистов в ФРГ. Буквально через несколько месяцев после его начала немецкие суды принялись рассматривать, одно за другим, дела военных преступников. Но поскольку даже для обвиняемых в убийстве существовал срок давности (двадцать лет), военные преступники могли быть осуждены самое позднее до мая 1965 г. Такое положение дел вызвало протесты, причем не только в Израиле. Тем временем в Германии в 1965 г. должны были состояться выборы, и Бонн не склонен был менять законодательство. Кабинет министров выразил несогласие с мнением канцлера Эрхарда и проголосовал за то, чтобы не продлевать срок давности после мая текущего года. Израиль выразил по этому поводу свое “разочарование и недовольство”. Ко всему прочему, власти ГДР очень кстати опубликовали документ, в котором назывались имена нацистских преступников, занимавших в то время высокие посты в ФРГ. Дело кончилось тем, что 13 апреля 1965 г. кабинет министров ФРГ одобрил новый закон, согласно которому срок давности продлевался еще на четыре года. Такой “компромисс” вызвал в Израиле лишь чувство раздражения.

Несмотря на то что все эти обстоятельства только усугубляли расхождения между двумя странами, все же были завершены последние приготовления к переправке в Израиль 150 американских танков, находившихся в ФРГ. И тут, в октябре 1964 г., сведения об этой сделке стали достоянием двух немецких газет. Возмущенные тем, что информация о поставках вооружений скрывалась от них на протяжении долгого времени, средства массовой информации фактически в один голос принялись осуждать военную помощь Израилю — не смешивая ее, впрочем, с помощью экономической. В январе 1965 г., с некоторым опозданием, к хору критиков присоединились социал-демократы и свободные демократы. Канцлер Эрхард и его ближайшее окружение оказались в затруднительном положении. Им было известно, что Вальтер Ульбрихт[48], Первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии, приглашен в Египет. Пригласив его, Насер открыто предупреждал, что если поставки западногерманского оружия в Израиль продолжатся, то Египет и ГДР установят между собой дипломатические отношения. С другой стороны, руководители ФРГ чувствовали, что в случае прекращения поставок их моральный долг — каким-то образом компенсировать это Израилю, но так, чтобы не спровоцировать признания арабскими странами Германской Демократической Республики. Иерусалим незамедлительно дал понять, что единственным приемлемым способом компенсации он считает установление дипломатических отношений между Израилем и ФРГ.

Не связывая себя никакими обязательствами, правительство ФРГ сделало первый шаг в этом направлении, объявив 10 февраля, что страна прекращает все дальнейшие поставки оружия за пределы НАТО. Это стало серьезным ударом для Израиля. Эшколь собрал экстренное заседание своего кабинета. Кнесет, в свою очередь, принял резолюцию, в которой выражалось “крайнее удивление и недовольство” по поводу решения ФРГ. Одновременно с этим Бонн обратился к Каиру с весьма жестким посланием, заявив, что визит Ульбрихта в Египет будет рассматриваться как недру-недружественный акт. Это предупреждение не возымело никаких последствий. Ульбрихт прибыл в Каир 21 февраля, во главе многочисленной делегации, и ему был оказан великолепный прием. Хотя Насер и не пошел на признание ГДР, в Бонне стало ясно, что “Доктрине Хальштейна” нанесен серьезный удар и что единственным эффективным ответным ходом может стать обмен послами с Израилем. Помимо всего прочего, такое решение в тот момент могло получить горячее одобрение общественности. В противном случае, предупреждал Райнер Барзель, лидер Христианско-демократического союза, “мы потеряем все — наш престиж, нашу честь”. Тогда Эрхард принял критически важное решение и объявил в бундестаге, что Федеративная Республика изъявляет намерение заключить дипломатические отношения с Израилем.

Канцлер попросил своего близкого друга, д-ра Курта Биренбаха, отправиться в Израиль и начать переговоры с правительством Эшколя. Биренбаху предстояло с самого начала твердо заявить израильтянам, что не может быть никакого компромисса относительно поставок оружия, которые ни при каких условиях не будут возобновлены. Переговоры по этому вопросы вышли резкими, даже жесткими. И все же в конечном итоге было достигнуто нечто вроде компромисса: американцы поставят вооружение, которое Израиль рассчитывал получить из Германии, а Бонн оплатит все счета. Биренбах дал также понять, что в перспективе возможно предоставление Израилю долгосрочных займов под низкие проценты, и заверил, что вскоре все немецкие специалисты покинут Египет, а в дальнейшем будут приниматься юридические санкции против любого, кто станет заниматься вербовкой граждан ФРГ для работы в зарубежных вооруженных силах. Кабинет министров Израиля проголосовал за принятие этих условий 9 марта, а несколько дней спустя это решение было одобрено кнесетом. Дипломатические контакты формально начались 12 мая с обмена посланиями между Эрхардом и Эшколем. Вечером этого дня Ирак, Египет, Судан, Сирия, Ливан, Саудовская Аравия, Иордания, Кувейт, Йемен и Алжир разорвали свои отношения с ФРГ.

Первый западногерманский посол, д-р Рольф Паулс, прибыл в Иерусалим 19 августа 1965 г. и вручил свои верительные грамоты президенту Израиля Залману Шазару. На улицах израильской столицы начались беспорядки, и автомобиль посла был забросан камнями и бутылками. В президентской резиденции посла встречали Шазар, Эшколь, Голда Меир и другие официальные лица. На лицах присутствующих не было улыбок. Посол зачитал волнующую речь (на английском), в которой говорилось, что “новая Германия не может вспоминать без горести и отвращения все ужасающие преступления национал-социалистического режима…”. Израильский военный оркестр сыграл государственные гимны двух стран, были подняты флаги ФРГ и Израиля. Пять дней спустя, в Бонне, первый посол Израиля Ашер Бен-Натан[49] вручил свои верительные грамоты главе немецкого государства. По окончании формальной процедуры Бен-Натан отправился в Кельн и в городской синагоге почтил память жертв Катастрофы европейского еврейства. Тем не менее после такого сумрачного начала отношения между двумя странами развивались в духе сотрудничества. В 1966 г. переговоры по финансовым вопросам благополучно завершились предоставлением займа на сумму 160 млн немецких марок; на следующий год Израилю был предоставлен еще один заем на ту же сумму. В 1966 г. Израиль посетил Конрад Аденауэр, чтобы получить степень почетного доктора наук в Институте Вейцмана. Бывший канцлер был удостоен торжественной и теплой встречи. А когда по окончании церемонии его доставили на вертолете в Сде-Бокер, кибуц в пустыне, где жил Бен-Гурион, бывший премьер-министр, то там его также ожидал в высшей степени достойный прием. Два пожилых человека обнялись со слезами на глазах. Закончилась горестная глава в еврейской и немецкой истории.

Израиль, Франция и Европейское экономическое сообщество[50]

Тем временем между Израилем и Францией складывались новые, в определенной степени двойственные отношения. Сразу после окончания Синайской кампании отношения между двумя странами, основанные на взаимной поддержке, были столь тесными, что их дружба казалась незыблемой. В Израиле от всего сердца испытывали благодарность к “нашему великому другу”, и это нашло свое отражение в резко возросшем интересе к французской культуре: в израильских школах началось активное изучение французского языка, в университетах учреждались кафедры французской литературы, в крупнейших городах страны открывались французские библиотеки и магазины французской книги. В сфере дипломатии Израиль также стал прислушиваться к мнению Франции — в первую очередь признав целесообразность скорее европейской, нежели исключительно американской ориентации свой внешней политики. Кроме того, израильтяне согласились свести к минимуму ответные удары на сирийской границе, чтобы не перечеркивать французские усилия по восстановлению своего влияния в странах Леванта.

Со своей стороны, Франция по-прежнему считала своей обязанностью поддерживать укрепившееся на поле боя сотрудничество с “отважным маленьким Израилем”. В 1956–1958 гг. ни одна из Великих держав не прилагала столько усилий для обеспечения защиты и развития Израиля, как Франция. В палате депутатов Франции сформировался влиятельный произраильский блок, члены которого содействовали укреплению дружбы и сотрудничества с Израилем. Франко-израильский союз, организованный еще до военной кампании 1956 г., активно продолжал свою деятельность в конце 1950-х — начале 1960-х гг., и в его состав входили самые уважаемые политические лидеры и деятели культуры. Другие выражения симпатии носили более материальный характер. Вскоре после окончания Синайской кампании французский консорциум подтвердил свое решение вложить 15 млн долларов в сооружение нового трубопровода (с диаметром труб 16 дюймов) для перекачки нефти из Эйлата в Ашкелон. Это решение получило поддержку французского правительства, поскольку оно было не только экономическим, но и политическим, так как способствовало обеспечению свободы судоходства в Акабском заливе.

Сотрудничество в военной области на протяжении определенного срока оставалось столь же тесным, как и во времена Синайской кампании. По мере того как продолжались беспорядки в Алжире, французские военные и политики расценивали Израиль как ключ к стабильности на Ближнем Востоке. Так, после 1956 г. объединенный французско-израильский комитет по вопросам стратегического планирования проводил регулярные заседания, рассматривая пути защиты национальных интересов обеих стран в Средиземном и Красном морях. В 1958 г. правительство Франции пригласило Израиль принять участие в совместных морских маневрах. Впоследствии, когда Египет получил в свое распоряжение первые подводные лодки советского производства, экипажи израильских эсминцев проводили регулярные учения противолодочной обороны под руководством французских инструкторов. ВВС Израиля и Франции также принимали регулярное участие в совместных программах боевой подготовки. Даже спецслужбы обеих стран работали в тесном контакте, делясь информацией о ситуации в ближневосточном регионе. Известны случаи, когда Франция оказывала содействие израильским агентствам по найму рабочей силы, снабжая поддельными документами еврейских эмигрантов из Марокко и Румынии.

Помимо всего прочего, на протяжении последующего десятилетия Франция оставалась основным источником поставок вооружений Израилю. Продажа оружия продолжалась в интенсивном режиме, характерном для периода накануне Синайской кампании. Израильская авиация практически полностью зависела от поставок французской техники, и в первую очередь реактивных истребителей “Мираж” нового поколения. Надо заметить, что выгода от этих поставок отнюдь не была односторонней. Отстающая от мировых стандартов французская авиастроительная промышленность поставляла свою продукцию в основном французским же ВВС, а из иностранных клиентов главным был Израиль. Израиль являлся также единственной страной, которая испытала французскую технику в реальных боевых условиях, то есть в воздушных боях с самолетами советского производства; поэтому многочисленные замечания и предложения израильских летчиков относительно внесения технических усовершенствований принимались французскими производителями с благодарностью (и не без выгоды для своих компаний).

С учетом всех этих обстоятельств стратегического и экономического характера сотрудничество в области торговли самолетами и другими видами вооружений оставалось наиболее устойчивым элементом франкоизраильских связей, пережив изменения политического климата и отношений между двумя странами. До середины 1960-х гг., несмотря на возражения министра иностранных дел Мориса Кув де Мюрвиля[51], военные круги Франции и авиастроители продолжали поддерживать президента де Голля в убеждении, что военные закупки Израиля полезны для страны в плане экономическом, технологическом и исследовательском. Собственно говоря, в 1957 г. Израиль получил разрешение производить по французской лицензии тренажер для пилотов реактивных самолетов “Фуга Магистр”. С этого момента израильская авиапромышленность продолжала постоянно развиваться, и в конечном итоге страна смогла разрабатывать и создавать свои самолеты. В 1959 г. Израиль получил разрешение инвестировать средства в одну из крупнейших французских самолетостроительных фирм, “Дассо Бреге”[52], чтобы помочь в реализации проекта, имевшего особое значение для нужд обороны Израиля. Разработка французской ракеты “Матра” класса “воздух — воздух” стала, по сути дела, совместным франко-израильским проектом. Также франко-израильским проектом стало производство в 1961 г. двухступенчатой “метеорологической” ракеты на твердом топливе “Шавит-II”, первые, секретные испытания которой прошли на полигоне во Французской Сахаре. Осуществлялись также и совместные проекты в области ядерной технологии (обмен информацией в этой сфере начался еще в 1949 г., см. Гл. XVI). В 1957 г. было подписано соглашение, согласно которому частные французские фирмы получили возможность участвовать в строительстве израильского ядерного реактора в Димоне. Вряд ли можно сомневаться, что это соглашение имело политический характер, не говоря уже о его военном значении для Израиля. При высокой стоимости проекта (75 млн долларов) реактор со всей очевидностью предназначался не только для научных исследований.

Однако если продажа вооружений Израилю продолжалась еще до середины 1960-х гг., то франко-израильский политический “медовый месяц” длился всего лишь неполные два года. Появление этих постепенных, поначалу почти незаметных перемен к худшему определялось рядом факторов. В 1960 г., два года спустя после прихода к власти, де Голль начал чистку в рядах высших офицеров, замешанных в алжирском путче. Те, кто пришел им на смену, до того времени не поддерживали контактов с израильтянами; не стали они устанавливать такие контакты и после окончательного решения алжирского вопроса — по той причине, что к началу 1960-х гг. голлистский режим приступил к коренной перестройке внешней политики страны. Было принято стратегическое решение относительно политической и экономической переориентации на страны исламского мира, как в Магрибе, так и на Ближнем Востоке. Доминирующее положение Франции в Средиземноморье должно было достигаться не с позиций силы, а путем установления дружественных отношений. Новый подход с неизбежностью означал и пересмотр подхода к арабо-израильскому вопросу. Министры французского правительства получили указание прекратить свои контакты в рамках израильско-французского союза.

Новая политика поначалу не привела к резкому охлаждению французско-израильских отношений. Ее последствия на начальной стадии были скорее косвенными. Во Французской Африке израильтяне стали испытывать трудности при открытии консульских учреждений. До 1960 г. французские ВМС и ВВС, дислоцированные в Джибути, осуществляли патрулирование в регионе, препятствуя действиям Египта против израильских судов в Красном море. Однако затем эффективность такого контроля резко снизилась, а к просьбе Израиля о выработке совместной франко-израильской стратегии в Красном море французская сторона отнеслась безо всякого интереса. Началось расхождение бывших партнеров и в рамках ООН. Так, в 1962 г. представитель Франции поддержал на заседании Генеральной Ассамблеи резолюцию, требующую возвращения арабских беженцев в Израиль и допускающую только их добровольное переселение. Израиль, в свою очередь, голосовал вместе с США и против Франции по целому ряду вопросов, включая разоружение, статус Германии, кризис в Конго. В июне 1960 г. де Голль сердечно приветствовал Бен-Гуриона в Елисейском дворце и, провозглашая тост за своего гостя, назвал Израиль “другом и союзником” Франции. Но не исключено, что эта фраза намеренно была столь же двусмысленной, как и известное высказывание де Голля, адресованное алжирцам в 1958 г. (“Я вас понял”), — поскольку визит израильского премьера состоялся лишь после двухлетних непрерывных и настойчивых просьб Министерства иностранных дел Израиля. Когда же Эшколь, сменивший Бен-Гуриона на посту премьер-министра, посетил де Голля по собственной инициативе в 1964 г., он явственно ощутил всю ненадежность этого “друга и союзника”. После этого визита Эшколь, несмотря на возражения Переса, принялся искать альтернативные источники поставки вооружений, все более и более обращаясь при этом к Соединенным Штатам.

Торговля между двумя странами развивалась в основном в военной области. В других сферах она была крайне незначительна. Импорт французских товаров в Израиль возрос с 22,7 млн долларов в 1959 г. до 46,9 млн долларов в 1961 г., тогда как израильский импорт увеличился всего лишь с 4,2 до 4,7 млн долларов за тот же период. Впрочем, никогда и не предполагалось, что Франция в состоянии оказывать такое же содействие развитию Израиля, как ФРГ, или стать таким же рынком сбыта для израильских товаров. В отличие от ФРГ, Франция даже не предлагала Израилю содействие в обеспечении доступа к Общему рынку. В 1963 г. де Голль согласился несколько уменьшить тарифные рамки Общего рынка для израильских товаров, но с тех пор Франция неизменно противилась доступу Израиля в Общий рынок. Постепенное ухудшение дипломатических отношений между двумя странами оказывало негативное воздействие и на сотрудничество в военной области, и на реализацию совместных исследовательских проектов. К середине 1960-х гг. лидеры обеих стран вынуждены были признать, что некогда прочные связи между ними остались в прошлом. Даян следующим образом охарактеризовал ситуацию, сложившуюся к 1965 г.: “Нынешнее положение Израиля определяется различными международными организациями, такими, как НАТО и Общий рынок, а не союзническими отношениями с Францией, которые расцениваются всего лишь как канувший в прошлое эпизод”.

Имея дело и с Бонном, и с Парижем, израильские руководители никогда не упускали из виду ту роль, которую эти страны, и особенно Германия, способны сыграть в обеспечении доступа Израиля к различным европейским институтам, и особенно к Общему рынку. Потенциал Общего рынка был очень значительным. Шесть стран, его членов, — это население общей численностью 180 млн человек и суммарный объем производства 400 млрд долларов (по состоянию на 1967 г.). В середине 1960-х гг. 30 % израильского экспорта приходилось на долю стран Общего рынка, которые, в свою очередь, поставляли 28 % израильского импорта. Хотя дефицит торгового баланса Израиля и стран Общего рынка был меньше, чем у Израиля и других его торговых партнеров, все равно он был велик; в долларовом выражении экспорт из стран Общего рынка в Израиль был существенно выше, чем экспорт из Израиля в эти страны. Естественно, что для Иерусалима было весьма важно сократить этот разрыв — торговые контакты со странами Западной Европы по своей значимости не имели себе равных. Например, доля Великобритании в израильском экспорте с третьей по величине (в 1950 г.) снизилась до восьмой (в 1968 г.), а любые прибыли от торговых отношений с США сводились на нет транспортными расходами. Вряд ли можно было рассчитывать на рост товарообмена со странами советского блока. Общий рынок оставался главной надеждой. Однако торговые отношения с его членами затруднялись наличием единого тарифного барьера, воздвигнутого для того, чтобы осложнить доступ странам, не входящим в Общий рынок. Это препятствие затрудняло торговлю Израиля не только со странами Европейского экономического сообщества, но и со странами Северной Америки, а также с Грецией, Испанией и Турцией, которым был предоставлен статус ассоциированных членов Общего рынка и льготные таможенные пошлины.

И все-таки в результате настойчивых усилий Израилю удалось заключить в 1960 г. соглашение со странами ЕЭС. В рамках этого соглашения определенное количество израильской промышленной продукции получало 20-процентную тарифную скидку. К сожалению, никаких скидок не предполагалось для товаров, являвшихся основными источниками твердой валюты для Израиля; цитрусовые, куриные яйца, шины и клееная фанера. Это соглашение было пересмотрено в 1967 г. и продлено на следующие пять лет — но, к сожалению, лишь с незначительными изменениями. Одно из основных возражений против приема Израиля в ЕЭС — желание сохранить европейский характер Сообщества, с его политической и экономической инфраструктурой, которую некоторые члены ЕЭС рассматривали как основу для будущих Соединенных Штатов Европы. Другое — и более решительное — возражение выдвигали страны Средиземноморья, члены Общего рынка, в том числе и ассоциированные. Это Италия, Франция, Испания, Греция и страны Магриба, для которых Израиль являлся конкурентом в производстве и экспорте цитрусовых. И наконец, принимая во внимание бойкот арабских стран и слабое развитие торговых связей Израиля с другими частями света, эксперты расценивали потенциал израильского рынка для членов ЕЭС как не очень привлекательный. Несмотря на все усилия ФРГ и Нидерландов, выступавших в поддержку Израиля, его постоянные усилия хоть как-то укрепиться в системе Общего рынка остаются безрезультатными.

Но если сближения со странами Западной Европы не удавалось достичь дипломатическими путями, то существовали и иные способы, о которых говорили израильские лидеры, обладавшие воображением. Так, в своей книге “Праща Давида”, опубликованной в 1970 г., Шимон Перес предложил налаживать контакты не с европейскими правительствами, а с европейскими компаниями, функционирующими в рамках Общего рынка. Такие связи, по утверждению Переса, могли быть установлены путем приобретения акций отдельных фирм или благодаря вовлечению израильских производителей в деятельность европейских компаний, когда израильские фирмы становятся их субподрядчиками, изготовляя для них определенные комплектующие.

Свою мысль Перес пояснил на следующем примере: в 1969 г. автомобиль имелся у 13 % израильских семей, и хотя эта цифра, несомненно, увеличивалась (до 24 % к 1973 г.), такие темпы роста все равно не оправдывали производство автомобилей в Израиле. Перес отмечал, что более приемлемым решением было бы заключение соглашения с одной из крупных автомобильных компаний Европы — с целью приобретения как части ее акций, так и продукции. Вместо того чтобы производить автомобили целиком и при этом для ограниченного рынка, Израиль мог бы производить некоторые комплектующие этих автомобилей для значительно большего круга потребителей; причем, благодаря массовому производству, израильские производители могли бы значительно снизить конечную стоимость продукции. Подобный принцип применим для производства не только автомобилей, но и телевизоров, радиоприемников, стиральных машин, электронного оборудования и аналогичных видов продукции, и в Израиле имеется для этих целей квалифицированная рабочая сила. Трудовые ресурсы в стране, как известно, не очень значительны, но, тем не менее, Израиль в состоянии взять на вооружение методы, используемые крупными американскими корпорациями в Европе. Последние, также обнаружив, что политические двери Общего рынка для них закрыты, нашли обходные пути, через посредство заключения специальных торговых соглашений. Израиль, в меньших, разумеется, масштабах, мог бы последовать их примеру, и мнение Переса по этому поводу разделяли многие экономисты. Задолго до 1970 г. распределение акционерного капитала, лицензирование и контракты на субподряды вошли в практику взаимоотношений между израильскими и европейскими корпорациями в таких отраслях, как авиастроение, электроника, производство вооружений. Наряду с этим постоянно ведутся соответствующие переговоры с ЕЭС (Гл. XXV).

Израиль и развивающиеся страны

И все же, невзирая на провал своих попыток вступить в ЕЭС, Израиль был в глазах Запада государством, проявляющим жизнеспособность и стремление к прогрессу; и постепенно он превращался в интегральную часть западной системы. Наряду с этим в 1950-1960-х гг. в мире появился новый фактор, который был, судя по всему, в состоянии предоставить Израилю шанс для преодоления спровоцированной арабскими мусульманскими странами дипломатической и политической изоляции. Имеются в виду страны третьего мира, эти появляющиеся одно за другим на карте мира государства Африки, Азии и Латинской Америки. Первая попытка Иерусалима установить дружественные отношения с этими странами, как уже отмечалось, окончилась неудачей, и то, что Израиль не был допущен к участию в Бандунгской конференции 1955 г., следует расценивать как крайнюю степень международной изоляции. Ни одна из развивающихся стран прежде не имела контактов с еврейским государством — напротив, сионизм для них ассоциировался с западными идеалами и, более того, с западным империализмом. События осени 1956 г. на Синайском полуострове и в зоне Суэцкого канала только способствовали укреплению этой точки зрения.

Однако существовала и другая сторона медали. Открытие Акабского залива для судоходства предоставило Израилю морской путь к странам Азии и Африки, облегчив тем самым связи с рядом развивающихся стран. Более того, устанавливая эти контакты, Израиль мог предложить этим странам два вида ресурсов, имеющих для них особое значение: квалифицированную рабочую силу и опыт экономического развития — причем именно свой собственный опыт, учитывающий специфику Новейшего времени. Так, в 1950 г. несколько представителей Бирмы, направляясь на международный конгресс профсоюзов в Белграде, по пути остановились в Израиле, и на них произвели большое впечатление достижения израильской партии Мапай. Контакты между представителями Израиля и Бирмы продолжились во время Азиатской социалистической конференции в Рангуне (1953 г.) и привели к установлению дипломатических отношений между двумя странами. Давид Гакоген[53], видный деятель партии Мапай, был назначен послом Израиля в Бирме, где он, как бывший директор Солель боне, смог поделиться своим богатым опытом. В 1954 г. по предложению Гакогена правительство Бирмы направило в Израиль военную миссию, и была достигнута договоренность о том, что израильские специалисты будут обучать персонал наземного обслуживания бирманских ВВС и армейский технический персонал. На следующий год премьер-министр Бирмы У Ну[54] посетил Израиль, что ознаменовало не просто новый этап развития двусторонних отношений, но и прорыв международной изоляции. Визит У Ну еще больше укрепил отношения между двумя странами; в частности, помощь израильских специалистов была включена в качестве особой составляющей в новую масштабную бирманскую программу сельскохозяйственного развития. И тут израильтяне осознали, что у них имеются многообещающие возможности для установления контактов с развивающимися странами. Начало этому процессу положил министр иностранных дел Шарет, но с особой интенсивностью он продолжился при Голде Меир, которая стала преемницей Шарета в 1956 г.

Приступая к развитию своей программы помощи развивающимся государствам, Израиль в определенной степени основывался на том опыте, который он заимствовал у других стран, и в первую очередь у США. Но все-таки четыре тысячи израильских советников, исследователей и технических специалистов, работавших в странах третьего мира начиная с 1958 г., в основном уделяли внимание тем областям, где Израиль накопил уникальный опыт в процессе собственного развития: сельское хозяйство и ирригация, городское строительство и планирование, организация молодежного движения, академическое, медицинское и профессиональное образование и развитие общинной жизни. В этих же или в пограничных областях проводилось также и обучение представителей развивающихся стран, прибывавших после 1958 г. в Израиль. В частности, наиболее значительным вкладом Израиля в экономику развивающихся стран стали новые методы развития сельского хозяйства. Особый интерес к опыту кибуцев и мошавов был проявлен в странах Африки. Планы регионального развития привлекли особое внимание в странах Южной Америки, Восточного Средиземноморья и Азии. Эти планы были осуществлены с помощью израильских советников в 1962 г. в Венесуэле, где были успешно расселены тысячи семей, и в Непале (провинция Навалпур), также с помощью израильских советников. Израильские молодежные движения Гадна[55] и Нахаль (Гл. XVII) привлекли внимание многих стран Африки и Южной Америки. Израильтяне были приглашены для оказания помощи при реализации аналогичных программ в восемнадцати странах, по большей части в африканских, но также в Боливии, Эквадоре, Коста-Рике и Сингапуре.

Проведение краткосрочных учебных курсов, семинаров и конференций способствовало тому, что Израиль обрел имидж международного учебного центра для стран третьего мира. В числе получивших особую известность мероприятий такого рода следует назвать конференцию, посвященную роли науки в процессе развития новых государств, проводившуюся в Реховоте и организованную правительством Израиля и Институтом Вейцмана. В этом двенадцатидневном мероприятии, предусматривавшем, помимо лекций, еще и обмен мнениями, участвовало 120 представителей из 39 стран. В работе Реховотской конференции, проводившейся впоследствии на регулярной основе, принимали участие министры стран Азии, Африки и Латинской Америки, ответственные сотрудники плановых организаций, экономисты, социологи, специалисты в области сельского хозяйства. В 1965 г. в Реховоте был основан постоянно действующий Учебный центр по вопросам организации поселений, и ежегодно представители целого ряда стран принимали участие в семинарах, посвященных вопросам развития науки в третьем мире. Аналогичные учебные программы организовывались в Институте производительности труда для стран Латинской Америки и Афро-азиатском Институте труда и сотрудничества (последний был основан Гистадрутом). Отделение по обучению иностранцев Израильской службы повышения квалификации в области сельского хозяйства предлагало целый ряд курсов — от птицеводства до ирригации. В 1962 г. на горе Кармель был создан Международный центр общинной жизни, где женщины из развивающихся стран получали знания в таких областях, как здравоохранение, диетология, обучение взрослых и домоводство. В 1966 г. в Израиле было проведено, в общей сложности, 69 различных краткосрочных курсов и семинаров. Наряду с этим в Израиле действовали рассчитанные на длительные сроки программы академического и профессионального обучения, в том числе и в таких областях, как подготовка врачей и среднего медицинского персонала, агротехника, городское планирование и организация профессионально-технической подготовки. Так, в 1964 г. в Израиле обучалось 420 студентов из развивающихся стран, а также 2 тыс. слушателей краткосрочных курсов. Обучение велось на английском или французском языке.

Процесс обучения иностранцев в Израиле продолжал развиваться (причем более значительными темпами, чем это первоначально предполагалось), и на правительственном уровне было принято решение упорядочить эту деятельность, создав при Министерстве иностранных дел специальное координирующее подразделение. К 1967 г. бюджет этого подразделения вырос до 4,5 млн долларов в год, причем сумма была бы значительно большей, если бы правительства стран-партнеров не брали на себя основную часть расходов. В финансировании израильских учебных программ стали принимать участие такие международные организации, как ЮНЕСКО[56], ФАО[57], ЮНЭП[58] и МАГАТЭ[59]. ОАГ[60] взяла на себя значительную долю расходов, связанных с обучением студентов из Латинской Америки в Израиле и с работой израильских специалистов в латиноамериканских странах. И разумеется, расходы Израиля выглядели совершенно незначительными на фоне того международного признания, которое страна получала благодаря этим учебным программам (Гл. XIX. Израиль—Африка: медовый месяц).

Основным вкладом Израиля в этот процесс были не деньги, а люди. К середине 1960-х гг. по такому показателю, как отношение числа специалистов, работающих за рубежом, к численности населения страны, Израиль стоял на первом месте в Европе. Несомненное признание, которым пользовались израильские специалисты (как преподаватели, так и консультанты), работавшие в развивающихся странах, определялось в первую очередь их профессиональным уровнем. Типичный израильский специалист— это мадрих (инструктор): как правило, молодой человек, накопивший опыт работы в Израиле в качестве и преподавателя, и лидера молодежных групп и групп репатриантов, причем этот опыт был накоплен в годы становления Израиля как независимого государства. В странах Африки и Азии, равно как и в самом Израиле, мадрих проявлял не только энтузиазм, выдержку и настойчивость, но также такт и понимание человеческой природы. Зачастую он, по сравнению с коллегами из европейских стран, был менее требователен к бытовым условиям и месту работы. Он всегда был на стороне своих учеников, нередко в буквальном смысле слова, то есть жил в том же помещении, что и они. Он был лишен расовых предрассудков и не относился к ученикам свысока и покровительственно — точно так же, как он не позволял себе такого в Израиле, общаясь с репатриантами из Марокко или Курдистана. Такая благожелательность способствовала созданию взаимоотношений доверия и обоюдной привязанности, особенно между израильтянами и африканцами, и эти взаимоотношения сохранялись вплоть до крайне неприятных дипломатических событий 1970-х гг. (Гл. XXV).

Израиль—Африка: медовый месяц

Израильское правительство не делало никакого секрета из того, что капиталовложения в систему обучения иностранцев преследовали чисто прагматические цели. Главной такой целью был прорыв политической изоляции, в которой оказался Израиль после Бандунгской конференции (1955 г.) и Азиатской социалистической конференции в Нью-Дели (1956 г.). Таким образом, программа технического сотрудничества довольно скоро стала действенным инструментом, позволяющим Израилю обойти дипломатическую изоляцию и избавиться от негативных последствий навязанного ему образа западного, “империалистического” государства. Продемонстрированная Израилем способность к самостоятельному развитию говорила в его пользу. Для технологически отсталых стран Израиль служил примером того, как можно достичь экономического взлета на протяжении менее чем срока жизни одного поколения. Отмечалось также, что страна, население которой состояло из разнородных групп, находившихся на самых разных уровнях культурного развития, включая сотни тысяч недостаточно образованных репатриантов из стран Востока, смогла обучить их таким образом, чтобы они овладели соответствующими производственными навыками. Эти достижения стали результатом упорной работы и усилий, направленных на создание системы социальных ценностей, признающих престиж физического труда и важность технических профессий. Ко всему прочему, небольшие размеры израильских промышленных предприятий отвечали потребностям стран Африки и Латинской Америки лучше, чем гигантские предприятия промышленно развитых стран. Развивающиеся страны, и особенно страны Африки, относясь с недоверием к большим европейским странам, чувствовали себя более уверенно при контактах с маленьким Израилем. И наконец, они ощущали сходство своей исторической судьбы с судьбой евреев, которые также подвергались гонениям на расовой почве.

Вот почему и приложенные усилия, и достигнутые результаты тщательно обдуманной большой игры, которую Израиль вел в странах третьего мира, нигде не были столь значительны, как в отношении стран Африки. Получение независимости всеми этими бывшими протекторатами и зависимыми территориями совпало по времени с победой Израиля в Синайской кампании 1956 г.; при этом, как уже было сказано, снятие египетской блокады означало для Израиля свободу судоходства из Эйлата в порты Восточной Африки, и потому первые морские торговые пути Израиля пролегли именно в эти страны. Налаживание прямых контактов вскоре свело на нет последние подозрения африканских стран относительно роли Израиля в военных действиях на Синае и в районе Суэцкого канала. Первой страной, с которой были установлены контакты, стала Гана, причем торговые контакты подкреплялись общением лидеров обеих стран на различных международных социалистических конференциях. В преддверии будущих официальных отношений израильский консул в Ако был назначен еще в 1956 г., то есть за год до обретения Ганой независимости. Когда же в 1957 г. обе страны установили дипломатические отношения, израильским послом в Ако стал Эгуд Авриэль[61], один из наиболее уважаемых израильских государственных служащих, организатор воздушного моста из Чехословакии в 1948 г., и Израиль, по инициативе Авриэля, приступил к реализации в Гане целого ряда экономических и технологических проектов. В правительственных учреждениях Ганы появились израильские советники по вопросам сельского хозяйства, здравоохранения, финансов и образования; начали работать совместные предприятия в сфере морских перевозок и строительства; были организованы программы боевой подготовки в армии и авиации. Информация об успехах, достигнутых в Гане при израильском содействии, быстро распространилась по всему Африканскому континенту. Вскоре в Израиль стали одна за другой прибывать делегации из различных стран Африки, чтобы ознакомиться с экономическими успехами этого молодого государства. Для предоставления им такой возможности Гистадрут организовал в 1958 г. свой первый Афроазиатский семинар. Его успех, в свою очередь, способствовал расширению учебной деятельности Израиля, в сфере как профсоюзной активности, так и экономического сотрудничества. В 1960 г. на учебу в Афро-Азиатский институт труда и сотрудничества ежегодно стали приезжать сотни студентов из стран Африки для занятий по четырехнедельным и восьминедельным программам.

Из всех израильских лидеров самое значительное внимание развитию и совершенствованию отношений с африканскими странами уделяла, будучи в должности министра иностранных дел, Голда Меир. Ее контакты с руководителями стран Азии оказались не очень продуктивными. Она не сумела установить отношения на личном уровне с азиатскими государственными деятелями, многие из которых являлись представителями древних и сложных цивилизаций. Напротив, с присущей ей склонностью к искренности и бесхитростности, Голда Меир лучше воспринимала простые человеческие и политические нужды молодых африканских государств. Ее подход — и тут она, несомненно, не кривила душой — сводился к тому, чтобы отождествить историю преследований народа Израиля с колониальным рабством народов Африки, соотнести обретенную евреями и африканцами независимость и их сходные надежды на будущее. Вместе с тем она напомнила кнесету в 1960 г., что “наша помощь странам, обретшим независимость, — это отнюдь не филантропия. Мы нуждаемся в братских и дружественных отношениях с этими странами не менее, чем они — в нашей помощи”.

В годы, когда Голда Меир занимала пост министра иностранных дел, а директором африканского департамента МИДа был молодой и очень способный дипломат Нетанэль Лорх, деятельность Израиля на этом в прошлом колониальном континенте значительно активизировалась. Из 3948 израильских специалистов, работавших за рубежом в период 1958–1970 гг., 3483 израильтянина находились в странах Африки. Из 13 790 иностранных студентов, учившихся в Израиле на протяжении того же периода, почти половину составляли африканцы. Израильские специалисты осуществляли в Африке самые различные и масштабные проекты. В числе прочих следует назвать экспериментальный проект по созданию оросительной системы на хлопковых полях Танзании, школу для сельских социальных работников в Кении, предоставление Гистадрутом консультаций по организационным вопросам для Кенийской федерации труда, а также работу медицинских советников в Бурунди, Эфиопии, Гане, Либерии, Малави, Мали, Республике Конго (Браззавиль), Руанде, Танзании и Верхней Вольте. В Эфиопии израильтяне занимали ключевые позиции в системе здравоохранения (главный фармаколог, директор больницы в Асмэре, ответственный сотрудник медицинской службы в Эритрее, а также заведующие отделениями в государственных больницах). Пожалуй, самым значительным вкладом израильских медиков стала специальная программа по лечению глазных болезней, а также по обучению слепых — в этих областях израильтяне добились значительных успехов в годы приема репатриантов из стран Востока. В 1960 г. израильские специалисты организовали больницу в Монровии на тридцать коек, где работали двое израильских офтальмологов и либерийские медсестры, прошедшие подготовку в Израиле. Аналогичные программы с участием израильских медиков были реализованы в Танзании, Эфиопии и Руанде; там же были открыты специальные школы для слепых.

Число запросов о предоставлении израильской помощи в области науки, образования и административной деятельности было весьма велико. На профессорско-преподавательских должностях в Университете имени Хайле Селассие I (Эфиопия) работало четырнадцать израильтян, в том числе трое занимали посты деканов. Почтовая и телеграфная служба Эфиопии также была организована израильскими специалистами. Прекрасным примером разнообразия израильской помощи можно считать Гану. В этой стране израильтяне создали государственную компанию морских перевозок, укомплектовали врачами и фармацевтами штаты ряда больниц, а также помогли организовать филармонический оркестр, метеорологическую службу, институт стандартов, мореходное училище, академию наук, государственный банк развития — и это не считая различных проектов в области сельского хозяйства, промышленности и профессионального обучения.

Особую популярность в странах Африки приобрели идеи движения Нахаль, поскольку там существовала острая необходимость в профессиональной подготовке молодых людей с последующим представлением им рабочих мест, причем подготовка должна была отвечать насущным потребностям национальной экономики. Израильские инструкторы помогли в организации групп по типу Нахаль в таких странах, как Кот-д’Ивуар, Центрально-Африканская Республика, Дагомея, Камерун, Сенегал и Того. Военная подготовка, которую получали члены этих групп, также оказалась весьма полезной в ряде конкретных ситуаций. Так, в январе 1964 г., когда регулярная армия Танзании распалась после окончившегося неудачей военного путча, именно группы молодежи, обученные израильтянами, сохранили свою лояльность властям страны. Это произвело большое впечатление на президента страны Джулиуса Ньерере[62], который обратился к Израилю с просьбой в срочном порядке подготовить тысячу специально подобранных человек, которые стали ядром новой национальной армии. Израильские военные откликнулись на эту просьбу. Это был не первый случай, когда африканские лидеры проявили интерес к израильскому военному опыту. Вскоре после обретения независимости Гана обратилась к Израилю с просьбой организовать в стране школы для подготовки летчиков, а несколько лет спустя с аналогичной просьбой обратилась Уганда. Впрочем, история военной помощи Израиля другим странам всегда оставалась засекреченной. Известно было, однако, что инициатором военного направления израильской помощи развивающимся странам с 1958 г. был Шимон Перес. Он говорил, что основная задача политики Израиля — “создание в Африке “второго Египта”, то есть развитие экономической и военной мощи Эфиопии до такой степени, чтобы страна имела возможность противостоять Египту и обеспечить для Африки новый центр притяжения”. Известно было также, что израильские инструкторы играли ключевую роль в деле подготовки эфиопского офицерского корпуса и что израильская военная помощь, в том числе и оружием, предоставлялась Заиру, Уганде, Гане и ряду других стран. Будущие президенты Конго и Уганды, Жозеф Мобуту[63]и Иди Амин[64], получили свои “крылышки” парашютистов-десантников в Израиле (Гл. XXI). Угандийские военные летчики проходили подготовку на учебно-тренировочных самолетах израильского производства.

Несмотря на свои ограниченные ресурсы, Израиль умело сочетал предоставление экономической и технической помощи африканским странам в рамках таких совместных экономических проектов, как сооружение гостиниц, организация строительных компаний и компаний морских перевозок. Стоимость проектов обычно составляла от 300 до 500 тыс. долларов, причем израильским партнерам принадлежало 49 % акций, а остальные деньги вкладывало правительство страны. Срок партнерства определялся, как правило, в пять лет, и на протяжении этого времени израильтяне направляли в страну специалистов, занимавших ведущие административные должности, и обеспечивали подготовку персонала, а затем продавали свои акции правительству страны. Так, в рамках подобного сотрудничества Израиль и Гана создали Национальную строительную компанию и судоходную компанию “Черная звезда”. Аналогичные совместные проекты Израиль организовывал с Берегом Слоновой Кости, Сьерра-Леоне и Нигерией. Выгода, получаемая израильтянами от реализации таких проектов, была не обязательно или не исключительно материальной. Молодые израильские инженеры и техники приобретали неоценимый опыт, даже если в финансовом выражении доходы были и не очень впечатляющими. Впрочем, были проекты, имевшие более значительную коммерческую ценность — строительство здания парламента в Сьерра-Леоне, университетского кампуса в Западной Нигерии и четырех гостиниц в Нигерии. Израильские компании управляли гостиницами в Ибадане, Монровии, Абиджане и Дар-эс-Саламе.

Политические результаты такого рода совместной экономической деятельности стали весьма значительными. На протяжении пятилетнего периода Израиль установил дипломатические отношения почти со всеми африканскими государствами к югу от Сахары. В 1961 г. президент Верхней Вольты Морис Ямеого[65] первым нарушил продолжительный афроазиатский дипломатический бойкот и вступил на землю Израиля, открыв своим визитом длинный список глав африканских государств, официально посетивших еврейское государство. К 1968 г. большинство президентов этих государств уже побывали в Израиле, причем некоторые и дважды. И уже месяца не проходило без посещения Израиля тем или иным министром из африканской страны, занимающим видное положение в своем правительстве. В свою очередь, израильские лидеры — президент Бен-Цви, премьер-министр Эшколь, министры иностранных дел Меир и Эвен, другие члены кабинета — в 1960-х гг. также посетили ряд африканских стран. Надо также отметить, что до 1973 г. лидеры развивающихся стран не позволяли арабским политикам чинить препятствия их двусторонним отношениям с Израилем. Мнение большинства выразил президент Танзании Джулиус Ньерере, заявивший: “Мы не намерены позволять нашим друзьям решать за нас, кто является нашим врагом”. Арабы, разумеется, не прекращали попыток “вышвырнуть Израиль из Африки” (слова Насера). Однако, за исключением Сомали и Мавритании, где проживало значительное число мусульман, эти попытки на протяжении многих лет оставались безрезультатными. Израильское правительство, в свою очередь, прилагало все усилия к тому, чтобы не поставить под угрозу доброе расположение Африканского континента. Израиль неуклонно поддерживал все резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, “осуждающие” и “клеймящие” ЮАР и ее политику апартеида — и это несмотря на то чувство глубокой благодарности, которое Иерусалим питал по отношению к южноафриканскому правительству, и на щедрую поддержку богатой еврейской общины ЮАР на протяжении ряда лет.

Следует, впрочем, отметить, что Израиль время от времени подвергался довольно суровой критике со стороны своих африканских друзей. Так, в середине 1958 г. стало заметным влияние Египта на Гану. В совместном заявлении, сделанном ими в Каире, президенты Насер и Кваме Нкрума[66] потребовали “справедливого решения” палестинской проблемы, допустив при этом антиизраильские высказывания. Год спустя Израиль оказался единственной страной, которую не пригласили на отмечавшийся Организацией Объединенных Наций “День Африки”. Далее, в конце 1959 г. Израиль оказался единственной страной — членом ООН, которую не включили в список приглашенных на прием в честь президента Гвинеи Секу Туре[67]. Существовало заметное различие между теми отношениями, которые каждая из африканских стран в отдельности стремилась установить с Израилем, и отношением этих стран к Израилю в рамках африканского (точнее говоря, афро-азиатского) блока. Это различие было со всей ясностью обозначено в Касабланкской декларации (январь 1961 г.), где президенты Египта, Ганы, Гвинеи и Мали заклеймили Израиль как “орудие империализма и неоколониализма”. Нередки бывали и случаи, когда правительства стран, имевших с Израилем самые тесные двусторонние связи, при этом голосовали, под воздействием арабских государств, за принятие антиизраильских резолюций.

Однако, несмотря на все подобные ситуации, в целом репутация Израиля в Африке приносила плоды даже на международной арене. Так, на протяжении многих лет основной целью израильской внешней политики было принятие резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, призывающей к прямым переговорам между арабскими странами и Израилем, — и всякий раз такая резолюция оказывалась заблокированной голосами арабских стран и представителей коммунистического лагеря. Не прошла такая резолюция и в 1963 г. — однако в том году ее поддержали девятнадцать делегаций (больше, чем когда бы то ни было); но главное, что десять из них представляли страны Африки. В этом плане следует добавить, что даже когда представители африканских стран голосовали не в пользу Израиля на сессиях Генеральной Ассамблеи или занимали антиизраильскую позицию в каких-либо международных ситуациях, их правительства зачастую рекомендовали израильтянам не принимать во внимание результаты голосования. А в июне 1967 г., в ходе дебатов на сессии Генеральной Ассамблеи по вопросу о Шестидневной войне, 42 развивающиеся страны, включая Гану и Эфиопию, проголосовали за резолюцию, которая увязывала отступление Израиля с занятых территорий с прекращением воинственной антиизраильской политики арабских стран. Если бы не дальновидная политика сотрудничества со странами третьего мира, Израиль, несомненно, оказался бы в еще более тяжелой дипломатической изоляции. Во всяком случае, наличие у Израиля к 1967 г. контактов со странами Западной Европы, Африки, Северной и Южной Америки достаточно явственно продемонстрировало, насколько Израилю удалось преодолеть изоляцию после операции Кадеш и как еврейское государство смогло укрепить свое положение в рамках международного сообщества.