История Израиля. Том 2 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1952-1978

Мобилизация диаспоры

Мы уже говорили об эйфории, захлестнувшей Израиль сразу же после окончания Шестидневной войны; точно такая же реакция наблюдалась и в еврейских общинах всего мира. Вскоре стало очевидным, что масштабы зарубежной поддержки вполне соответствуют новым территориальным просторам страны. В июне-июле 1967 г. еврейские общины Северной и Южной Америки, Западной Европы, Южной Африки и других мест стали оказывать Израилю все возрастающую моральную и финансовую поддержку. Было ясно, что евреи диаспоры во время летнего кризиса испытывали угрызения совести, и их помощь по сути своей сейчас была, помимо всего прочего, еще и попыткой эти угрызения хоть как-то загладить. Вплоть до последних предвоенных дней лишь немногие евреи в странах Запада были в состоянии осознать, насколько жизненно важным стал сам факт существования Израиля для их собственной безопасности и чувства самоуважения. Остальные же, незаметно для себя, привыкли к “обыденности” еврейского государства. Каждый новый год существования независимого и сильного Израиля все больше стирал в их памяти суда с беженцами, брошенные на произвол судьбы и дрейфующие по морю, еврейских посредников, ждущих со шляпами в руках в приемных иностранных посольств решения о пересмотре квот на въездные визы, и даже процентную норму, препятствовавшую поступлению евреев в хорошие учебные заведения. Все это стерлось из памяти — до мая 1967 г. И вдруг, в эти тревожные дни, земля неожиданно разверзлась под ногами еврейского народа во всех концах света, вновь сделав вполне реальной перспективу изгнания. Победа Израиля на полях сражений стала для них избавлением не в меньшей степени, чем для жителей Тель-Авива или Иерусалима.

Радостная реакция евреев диаспоры, денежные переводы с сотен тысяч банковских счетов в знак восхищения, покупка израильских государственных облигаций на огромные суммы, приток иностранных туристов, увеличение численности репатриантов — все это вызвало восторженное изумление израильтян. В послевоенные дни материалы, посвященные откликам западного еврейства, занимали почетное место на первых страницах израильских газет, рядом с отчетами о дипломатических переговорах в ООН и политических маневрах арабского мира. Солдаты, возвращавшиеся с фронта, испытывали особый прилив радости, узнавая о новых свидетельствах того воодушевления, с которым были встречены в диаспоре военные успехи Израиля. Эту радость не могли омрачить даже последовавшие за этим негативные известия — французское эмбарго на вооружения, ужесточение антиизраильской политики Советского Союза. Всем было ясно, что еврейский народ — живущий и на земле отцов, и за границей — стал единым, и это единство было залогом того, что ему не страшны никакие испытания в будущем.

Возрождение еврейской жизни носило ярко выраженный характер даже в тех странах, где община в наибольшей степени подверглась ассимиляции. Во Франции, например, идеи сионизма не пользовались особой популярностью, и Сионистская федерация не была особо известна трехсоттысячной еврейской общине страны — до создания Государства Израиль. Правда, к 60-м гг. XX в. крупные еврейские организации Франции в большинстве своем занимали произраильские позиции, но только кризис 1967 г. вдохнул новую жизнь в сионистское движение. Так, 26 мая 1967 г. Координационный комитет еврейских организаций во Франции собрался на срочное заседание под председательством Ги де Ротшильда[220] и провел экстренную кампанию по сбору средств для Израиля. За три недели было собрано 20 млн франков — сумма, неслыханная для французской еврейской общины. Кроме того, значительно активизировалась репатриация — на протяжении последующих трех лет число репатриантов составляло в среднем 7 тыс. человек за год. Правда, в большинстве своем эти новые репатрианты были также и новыми французами, недавно приехавшими из Алжира, но все же они являлись французскими гражданами, а их выбор Израиля, вне всякого сомнения, был сделан под влиянием Шестидневной войны.

Произраильские настроения заметно усилились и в странах Латинской Америки, где 740 тыс. евреев (460 тыс. в Аргентине, 155 тыс. в Бразилии и еще небольшое число в Мексике, Уругвае и Чили) были лишь немногим менее ассимилированными, чем во Франции. В 1948 г. около полутысячи латиноамериканских евреев служили в Махале[221], однако впоследствии лишь немногие остались в стране. В дальнейшем, в 1961–1965 гг., алия из Латинской Америки составила в общей сложности 13 тыс. человек, но в основном это были беженцы, жертвы антисемитских выступлений в Буэнос-Айресе и Монтевидео. После 1965 г., когда ситуация в Аргентине и Уругвае нормализовалась, число репатриантов снизилось. Новым стимулом для репатриации послужили, как и во Франции, события Шестидневной войны. На протяжении последующих пяти лет число репатриантов составляло в среднем 2 тыс. человек в год, и к 1970 г. в Израиле проживало около 25 тыс. южноамериканских евреев — треть из них в кибуцах, а остальные в городах, причем непропорционально большую долю этой алии составляли врачи и фармацевты.

В отличие от евреев Франции или Латинской Америки, ничего запоздалого не было в реакции “англо-саксонского” еврейства. Как уже говорилось, в Великобритании после 1917 г. сионизм стал значимой силой. Так, в 1929 г. “Борд оф Депьютиз”, в полном составе, слился со вновь образованным Еврейским агентством, после чего занимать посты в этой организации могли только сионисты. Сионистская федерация Великобритании содержала сеть из одиннадцати дневных школ, где преподавался полный курс иудаики. Во время событий 1967 г. было мобилизовано все еврейство страны. “Объединенный израильский призыв” организовал сбор в фонд чрезвычайной финансовой помощи на общую сумму 17 млн фунтов стерлингов, а также отправил в Израиль 2 тыс. добровольцев для выполнения различных работ в стране. Репатриация всегда находилась в центре внимания английских сионистов. К 1967 г. число репатриантов из Великобритании превысило 10 тыс. человек, и впоследствии продолжало возрастать — в 1982 г. в Израиле насчитывалось 13 352 репатрианта из Великобритании; надо заметить, что в большинстве своем они прибыли вскоре после образования государства. В Махале во время Войны за независимость 1948 г. служило около 500 английских добровольцев. Около тысячи английских евреев жили в кибуцах; они основали три поселения из числа пользовавшихся в стране самым большим уважением: Кфар-Блюм, Кфар-га-Наси и Бейт-га-Эмек, и еще в одиннадцати таких хозяйствах выходцы из Великобритании составляли значительную часть населения. Большинство английских репатриантов предпочло не оставлять свои старые виды деятельности, типичные для среднего класса. Несколько тысяч человек занялись коммерческой деятельностью или интеллигентным трудом; примерно шестая часть всех выходцев из Великобритании нашла работу в правительственных учреждениях, Еврейском агентстве, банках и страховых компаниях. Отчасти они сыграли ту же роль, что и репатрианты из стран Центральной Европы в 1930-х гг., выполняя свои обязанности столь же упорядоченно, эффективно, скрупулезно и дисциплинированно.

Выходцы из Южной Африки, где в целом проживало около 120 тыс. евреев, в определенном смысле были еще более ревностными сионистами, чем английские евреи. Известно, что южноафриканских евреев всегда отличала особая преданность Израилю — в большей степени, чем прочих евреев диаспоры. По такому показателю, как численность членов сионистских организаций на душу населения общины, Южная Африка значительно опережала другие страны мира. По суммам вкладов в сионистские фонды южноафриканские евреи уступали только американским. Число южноафриканских добровольцев, служивших в Махале во время Войны за независимость 1948 г., составляло 700 человек. К 1967 г. в Израиле постоянно проживало около 4 тыс. репатриантов из Южной Африки, а к 1975 г. — 6 тыс., то есть это был тоже самый значительный показатель (в расчете на численность общины) в мире. Подобного рода не имеющая себе равных сионистская активность объяснялась отчасти сильными еврейскими идеалами общины, состоявшей в значительной степени из литовских эмигрантов, а отчасти ощущением нестабильности, характерным для общества с расовыми конфликтами. Как бы то ни было, выигрывал от этого в первую очередь Израиль.

Четверть репатриантов из Южной Африки предпочитали работать в сельском хозяйстве, и они основали целый ряд кибуцев и мошавов, а также присоединялись к уже существовавшим сельскохозяйственным поселениям. Несколько сот выходцев из Южной Африки, имевших медицинское образование, продолжили свою медицинскую и зубоврачебную практику. Некоторая часть южноафриканских репатриантов нашли себя на дипломатической и военной службе. Двое стали членами кабинета министров, один — членом кнесета, двое — мэрами. Однако по большей части репатрианты из Южной Африки занимались коммерческой деятельностью. Немало ведущих израильских компаний обязаны своим ростом и развитием южноафриканскому капиталу и деловому опыту — достаточно назвать основного авиаперевозчика страны Эль-Аль, ведущую компанию по производству готовой одежды Ата и еще целый ряд предприятий по пошиву одежды, а также банки, фирмы, специализирующиеся на операциях с ипотеками, страховые компании и еще целый ряд других компаний средней размерности и самого широкого профиля, включая производство холодильных установок и литейного оборудования. По-видимому, самым известным и впечатляющим вкладом южноафриканских евреев стало строительство средиземноморского города-курорта Ашкелона, начатое в 1953 г. частными инвесторами в сотрудничестве с Сионистской организацией Южной Африки и правительством Израиля. Через десять лет там вырос прекрасный город-сад, с населением 15 тыс. человек, — живое свидетельство привязанности евреев диаспоры к Израилю.

Преданность южноафриканского еврейства Израилю действительно не знала равных во всей диаспоре, но все же первыми — из числа “эмансипированных” евреев — поселились в Палестине выходцы из США и Канады. К 1900 г. более тысячи североамериканских евреев прибыло в Святую землю. За некоторым исключением, это были европейские уроженцы, в основном ортодоксальные евреи, а также беженцы из России, спасавшиеся от преследований царского правительства и выбравшие Америку как промежуточную станцию по пути в Сион. В годы Первой мировой войны 2 тыс. американских и канадских репатриантов служили в рядах Еврейского легиона, и треть из них осталась жить в Палестине, занявшись выращиванием цитрусовых, сделавшись пионерами мошавного движения, а также основателями общин Раананы и Герцлии. В середине 1920-х гг. около 3 тыс. представителей американского малого бизнеса прибыло на постоянное жительство в Эрец-Исраэль, и еще около тысячи в годы до начала Второй мировой войны. Затем, в годы “нелегальной иммиграции” (1945–1948 гг.), американские и канадские евреи снарядили десять судов и способствовали доставке 40 % Алии Бет в Палестину. Во время Войны за независимость 1948 г. в Махале служило порядка 2 тыс. североамериканских евреев; из числа этих добровольцев было сформировано несколько армейских частей и практически все военно-воздушные силы.

И все-таки основной поток репатриантов из США и Канады начался со времени провозглашения независимости Израиля. Так, в период 1947–1967 гг. число североамериканских репатриантов достигло 15 тыс. человек; они основали 16 кибуцев, и сотни человек стали членами уже существовавших поселений. Однако большинство североамериканских, равно как и других “англо-саксонских” репатриантов работали в Израиле по своим прежним специальностям, типичным для представителей среднего класса: учителя, врачи, дантисты, инженеры, химики, агрономы, ботаники, техники высокой квалификации. Около тысячи стали сотрудниками Еврейского агентства, Еврейского национального фонда, Управления израильских государственных облигаций, а также правительственных учреждений. Из числа последних один стал премьер-министром, двое — членами кабинета министров, один был избран мэром Иерусалима и двое назначены судьями Верховного суда. Немало североамериканских репатриантов работало в банках, туристических агентствах, страховых компаниях и коммерческих организациях, выполняя различные административные функции.

Численность североамериканских репатриантов значительно увеличилась после Шестидневной войны. Около 10 тыс. человек приехало в Израиль для оказания помощи в чрезвычайных ситуациях, и половина из них остались на постоянное жительство. Затем, в период 1967–1973 гг., число репатриантов из США и Канады составляло в среднем 5 тыс. человек ежегодно, в результате чего североамериканская община Израиля к 1973 г. насчитывала более 40 тыс. человек. Мотивация этих репатриантов, за небольшим исключением, была по сути своей еврейской и сионистской. Несколько тысяч этих репатриантов прибыли в составе прекрасно организованных сионистских молодежных групп. Подобно членам российского движения Ховевей Цион (конец XIX—начало XX в.), эти североамериканские репатрианты представляли собой группу, в полной мере осознающую глубину своих еврейских корней. Репатрианты из Канады — точно так же, как и южноафриканские репатрианты, — получили воспитание в сплоченной общинной “семье”, усилиями сионистских партий, еврейских дневных школ и летних лагерей. Их ясно обозначенная и четко сформулированная цель состояла в том, чтобы жить полноценной еврейской жизнью в суверенном еврейском государстве.

Израиль: новое понимание сионизма

По мнению Бен-Гуриона и других израильтян, только такие евреи, живущие полноценной еврейской жизнью в суверенном еврейском государстве, имели право называть себя сионистами. Изначально, в первые годы существования Государства Израиль, роль сионизма была, по всей видимости, почти исключительно функциональной, а именно: защита еврейского государства и разъяснение его сущности перед лицом мирового общественного мнения, а также мобилизация средств на благо Израиля во всех странах мира. Но довольно скоро проблемы определения и понимания сионизма вылились в затянувшийся спор между израильским правительством и лидерами сионистских организаций США. Одна из причин расхождения во мнениях была связана с типично израильским отношением к диаспоре в целом. Многие из числа тех, кто участвовал в Войне за независимость, полагали, что жители зарубежных общин — это неполноценные люди или, во всяком случае, евреи низшего сорта, предпочитающие тихо и комфортно существовать у себя дома, а не вести полную трудностей и опасностей жизнь в Израиле. Это ощущение нетерпимости усилилось благодаря распространению взглядов “поколения Палмаха” с его презрением ко всякой идеологии, в основе которой не лежат подлинные жертвы и свершения. Для многих молодых израильтян само понятие “сионист”, со всеми его смысловыми оттенками идеологического характера, было не более чем назойливым и к тому же устаревшим пустословием.

Сам Бен-Гурион был в числе первых, кто отказался от мысли, будто сионизм все еще может иметь какую-либо ценность, если он не сопряжен с репатриацией в Израиль. Его отношение к восприятию Ахад га-Амом и его единомышленниками еврейского народа как источника духовного обогащения многочисленной и разветвленной диаспоры было исключительно презрительным. Еврейская жизнь где бы то ни было вне пределов Израиля, по его мнению, потерпела банкротство. “Не знаю, как долго это продлится, — заявил он на симпозиуме в Иерусалиме, — может быть, десять лет, а может, и пятьдесят, но настанет время, и американцы станут единым народом, как и все другие народы”. И тогда, сказал он, еврейское самосознание в Новом Свете будет утеряно. “Однако в Израиле все обстоит иначе. Дороги в этой стране — это еврейские дороги, они построены евреями. Дома, которые мы видим, построены евреями. Наши деревья — это еврейские деревья, посаженные евреями. Железная дорога — это еврейская железная дорога, ее обслуживают еврейские рабочие, а паровоз ведет еврейский машинист. И газеты наши — тоже еврейские. Мы живем здесь не как часть населения, а как единый народ”.

Безоговорочно соотнося сионизм с жизнью в Израиле, Бен-Гурион при этом подчеркивал еще одно соображение, имеющее более практический и одновременно политический характер. “А вот и другое различие между израильским народом и еврейством диаспоры, — отмечал он. — Мы являемся независимым фактором международной жизни. Мы, как и любой другой свободный народ, состоим в ООН. Мы общаемся с представителями больших и малых государств на равных. Мы больше не нуждаемся в ходатаях и заступниках”. Беспокойство премьер-министра относительно того, что зарубежные сионистские лидеры будут по-прежнему пытаться выступать от имени Израиля, отнюдь не было исключительно плодом его воображения. Собственно говоря, существовало единодушное мнение относительно того, что мировое еврейство по-прежнему будет нести нелегкую финансовую ношу, связанную с собиранием всех колен Израилевых. Именно по этой причине исполнительный комитет Всемирной сионистской организации в августе 1948 г. принял решение относительно того, что Еврейское агентство — большинство подразделений которого к тому времени перешло в израильскую правительственную структуру — тем не менее продолжит свое существование как независимый орган, чтобы и далее выполнять свою историческую миссию, связанную с доставкой в Израиль и расселением еврейских беженцев. Наряду с этим на Еврейское агентство были возложены и такие задачи, как пробуждение интереса к Израилю в среде мирового еврейства, поощрение духовных и культурных связей между диаспорой и Израилем, распространение информации о достижениях и чаяниях Израиля.

Бен-Гурион не имел ничего против такой разъясняющей пропаганды. Однако совсем иначе он относился к тому, чтобы поручить сбор денежных средств Еврейскому агентству и, тем самым, его вышестоящей структуре, Сионистской организации, где подавляющее большинство составляли американские евреи. Едва лишь была провозглашена независимость Израиля, как Нахум Гольдман, президент Сионистской организации, недвусмысленно дал понять, что его коллеги потребуют определенной доли участия в процессе определения будущего и судьбы еврейского государства. Бен-Гурион, премьер-министр независимого еврейского правительства, немедленно отверг какие бы то ни было притязания на управление страной извне. При этом он указал на одно обстоятельство, значимость которого не мог не признать даже Гольдберг. Партнерство, о котором вели речь сионистские лидеры диаспоры, не сводилось просто к обеспечению идеологического или морального единства. Речь шла также и о политике. Даже после 1948 г. в основе функционирования Сионистской организации лежала традиционная партийная структура. Соответственно, сохранял свое действие и такой не имеющий аналогов анахронизм, как созываемые раз в два года Сионистские конгрессы, делегаты которых выбирались партиями — Мапай, Общими сионистами, Мизрахи и другими — в США, Южной Африке, Бразилии и других странах, и они, в свою очередь, определяли состав исполкома Еврейского агентства, включая руководителей его подразделений и персонал, ответственный за денежные выплаты в Израиле. Бен-Гурион, посвятивший всю свою сознательную жизнь достижению суверенитета еврейского государства, твердо и однозначно отказался делить теперь этот суверенитет даже с евреями и убежденными сионистами, живущими за рубежом.

Более того, премьер-министр был убежден, что финансовая поддержка Израиля — это компетенция не только и не столько Сионистской организации как таковой, сколько всех еврейских агентств по сбору средств во всех странах мира. Именно по этому вопросу у него возникли серьезные разногласия буквально в первые же месяцы существования независимого еврейского государства. Эммануэль Нойман, президент Сионистской организации США, и Аба-Гилель Сильвер, председатель Американского отдела Еврейского агентства, выступили с предостережением, что позиция Бен-Гуриона угрожает самому существованию сионистского движения в США. Они полагали, что самое важное — это создание системы еврейского образования и предоставление информации по широкому кругу вопросов. Без этого, утверждали они, практически невозможно убедить американских евреев увеличить их финансовую помощь Израилю. Когда в 1949 г. Бен-Гурион и его сионистские союзники в Иерусалиме высказались против таких утверждений, Нойман и Сильвер подали в отставку — что, впрочем, никак не повлияло на позицию премьер-министра. В мае 1951 г. Бен-Гурион отправился в США, чтобы начать кампанию по распространению израильских государственных облигаций среди евреев диаспоры. На протяжении всего своего визита он тщательно избегал даже упоминать слово “сионизм”, тем самым подчеркивая свое мнение относительно того, что истинными сионистами могут быть только евреи, живущие в Израиле, а также что сбор средств в пользу Израиля — это дело всего еврейского народа.

Неуступчивость Бен-Гуриона весьма беспокоила ветеранов сионистского движения, причем не только тех бессменных активистов, для которых место в президиуме было вопросом самолюбия, а также служило оправданием жизни в диаспоре. Так, самый влиятельный деятель мирового сионизма за пределами Израиля Нахум Гольдман неоднократно подчеркивал, что сионизм никогда не провозглашал в качестве одной из своих целей выезд всех евреев из диаспоры, но лишь стремился к укреплению рядов диаспоры. По его мнению, вряд ли возможно предположить, что развитие Израиля осуществимо исключительно силами самих израильтян; экономическая жизнь Израиля по-прежнему будет зависеть от помощи мирового еврейства. В своей автобиографической книге Гольдман также высказал мысль относительно того, что тесные связи с мировым еврейством жизненно необходимы и для культурного развития страны:

Однако процесс взаимного обогащения требует большего, чем обычное сентиментальное партнерство, настаивает Гольдман. Диаспора вправе сказать свое слово при формировании политики взаимного обмена.

Аргументация Гольдмана оказалась настолько убедительной, что Мапай и большинство кнесета в конечном итоге согласились предоставить Сионистской организации особый юридический статус, который аннулировал бы резолюцию исполнительного комитета от августа 1948 г. В результате был принят Закон о статусе Всемирной сионистской организации — Еврейского агентства, а также Соглашение, подписанное в 1954 г. правительством Израиля и исполкомом Сионистской организации. В этих документах утверждалось, что репатриация евреев и их абсорбция в Израиле по-прежнему остаются в сфере ведения Сионистской организации и ее органа, Еврейского агентства. Собственно говоря, подписание этих документов было скорее примирительным жестом в адрес сионистского руководства, знаком уважения его заслуг. При этом, однако, наделение Еврейского агентства исключительно гуманитарными функциями помощи и спасения, свойственными неправительственным учреждениям, гарантировало, что его действия, связанные со сбором средств, будут попадать под действие закона об освобождении от налогов в США (да и в ряде западноевропейских стран), что повышало эффективность деятельности Еврейского агентства в этой области.

Но даже при таких условиях возникал вопрос: была бы деятельность Еврейского агентства более эффективной, будь оно независимым от Сионистской организации и от влияния сионистских партий зарубежных стран? Дело заключалось в том, что эти партии по-прежнему продолжали продвигать своих людей на ключевые позиции в исполкоме Еврейского агентства и обеспечивать статус наибольшего благоприятствования тем проектам абсорбции в Израиле, которые пользовались поддержкой их собственной партии. Бен-Гурион как чувствовал, что дело кончится именно этим, и потому, приступая к реализации проектов, имеющих особое значение для страны, он старался по возможности действовать в обход Еврейского агентства. Израильские государственные облигации, инвестиционные фонды, немецкие репарации, частные пожертвования университетам — эти источники имели для него особое значение, и Еврейское агентство никак не должно было в это вмешиваться. Более того, он всячески старался не допускать руководителей Еврейского агентства к принятию важных решений на государственном уровне. Чем сильнее и увереннее в себе становилось еврейское государство, тем заметнее уменьшалась роль Еврейского агентства как органа, принимающего решения (не связанные со сбором средств) и тем больше оно превращалось в место почетной ссылки для отставных сионистских политиков стран диаспоры и вышедших на пенсию публицистов.

Интересно также заметить, что по окончании Шестидневной войны жесткое и решительное определение Бен-Гуриона, данное им сионистскому “партнерству”, стало предметом особого внимания со стороны израильтян, принадлежавших к самым различным политическим и социальным категориям. Оказавшись перед неотложной необходимостью увеличить число репатриантов для заселения новых территорий и охраны новых границ, израильские лидеры заговорили о новой алие как о моральном долге сионистов во всех странах диаспоры. Так, на Двадцать седьмом Сионистском конгрессе, проходившем в Иерусалиме зимой 1971 г., израильская делегация и ее сторонники активно продвигали резолюцию, обязывающую лидеров иностранных сионистских организаций взять на себя личную ответственность за увеличение числа репатриантов из их стран. Несколько американских делегатов (представлявших на конгрессе Гадасу и ряд других организаций), на которых такого рода максимализм произвел крайне неприятное впечатление, предупредили об опасности раскола в сионистском движении, если эта резолюция не будет исключена из повестки дня. В конечном итоге голосование было отменено, но требования стимулировать репатриацию, облекаемые, впрочем, в формулировки идеологического характера, продолжали звучать все настойчивее. К тому же после объединения Иерусалима все громче стали звучать высказывания религиозных деятелей, утверждавших, что недалек приход Мессии и что, соответственно, должно начинаться массовое возвращение евреев со всего мира в Иерусалим. Настойчивость и энергичность такого рода заявлений не могла не быть принята к сведению евреями диаспоры.

Кризис американского сионизма

В такой ситуации, когда Бен-Гурион и другие израильские деятели подвергли решительному пересмотру свои отношения с мировым сионизмом, евреи диаспоры, и в первую очередь евреи США, также ощутили необходимость пересмотреть свое отношение к Израилю. По сути дела, целый ряд американских общинных деятелей и представителей еврейской интеллигенции были вполне готовы к тому, чтобы признать данную Бен-Гурионом оценку еврейского будущего вне Израиля. Например, Артур Херцберг[222], раввин из Нью-Джерси и лидер Американского еврейского конгресса, рассматривал в очень мрачном свете возможность “нормального” существования евреев в окружении нееврейского большинства. В серии острых и язвительных статей он утверждал, что действия еврейского “истеблишмента” исторически основывались на предположении, будто еврейское самосознание может сохраняться и даже процветать в рамках плюралистического, демократического миропорядка. Однако факты, судя по всему, опровергают такое предположение. “Евреи вряд ли могут жить сами по себе, подобно другим народам, — утверждал Херцберг. — Когда еврей начинает осознавать, что по своему внутреннему самоощущению он приближается к состоянию согласия с большинством того общества, в котором он живет, его еврейское самосознание (вернее, то, что остается от этого самосознания) оказывается слишком незначительным и слишком личностным, чтобы поддерживать существование общины”. Херцберг подчеркивает, что логичный выход из этого ненормального состояния, “а также способ избежать опасности, которая грозит нашему собственному еврейскому самосознанию” — это “всерьез задуматься об алые — или, как минимум, об алые своих детей”.

Диаметрально противоположную позицию занимали те американские евреи, которые отвергали не только идею обязательной репатриации в Израиль (такого мнения как раз придерживалось большинство американского еврейства), но и вообще обоснованность идеи еврейского государства в контексте осуществления древних пророчеств. Эта антисионистская фракция была в основном связана с деятельностью небольшой группы, известной под названием “Американский совет по иудаизму”[223]; основанный в 1940-х гг., Совет упорно отвергал национальный компонент в еврейской истории и религии. В 1960-х гг. появилась небольшая по численности, но очень четко формулирующая свою позицию группа еврейских студентов, близких к Новым левым, доктринерскому антиимпериалистическому движению, сторонники которого считали сам факт существования Израиля оскорблением для развивающихся стран третьего мира.

Впрочем, как антисионисты, так и Новые левые не относились к числу тех, кто подвергал крайний сионистский уклон американского еврейства наиболее резкой критике. Таковыми были скорее утонченные еврейские интеллектуалы, безусловно преданные идее благополучия Израиля, но высказывавшие сомнения относительно того, должно ли государство испытывать на прочность перспективы американской еврейской общинной жизни. В числе этих критиков были Яаков Петуховский, реформистский раввин, и Яаков Агус, консервативный раввин, оба — выдающиеся знатоки иудаизма, которые отвергали мысль о том, что убежденная поддержка Израиля и забота о его благосостоянии могут стать обоснованием содержательной еврейской жизни в диаспоре. Как отмечал Петуховский, потенциальная опасность сионизма для американского иудаизма заключалась в том, что он начал играть роль некой суррогатной религии. Действительно, сионистские идеи процветали именно потому, что классическая религия, которой он пришел на смену, была слабой и бесплодной — собственно говоря, она оказалась не в состоянии удовлетворить глубинные духовные потребности американского еврейства. Яаков Нойзнер, пользовавшийся всеобщим уважением профессор классического иудаизма, сформулировал это положение следующим образом: “Государство Израиль зависит от определенных обстоятельств, оно полезно и служит важным целям. Народ Израиля ни от чего не зависит, он абсолютен, безусловен и он более чем просто полезен. Государство — это средство для достижения цели. Цель определяется еврейским народом” — живущим как в диаспоре, так и в Израиле.

Петуховскому, Агусу и Нойзнеру не потребовалось много времени, чтобы опровергнуть заявление Бен-Гуриона относительно того, что американские евреи, да и любая другая свободная община диаспоры, якобы живут “в изгнании”. Они обнаружили изъян даже в словах Пинскера, утверждавшего, что еврейское государство “нормализует” еврейскую жизнь в диаспоре. Израиль, несомненно, еще не выполнил эту функцию в Соединенных Штатах — ни в экономическом плане, ни в религиозном. Более того, в некотором смысле Израиль скорее даже отчасти способствовал подрыву еврейской жизни в США. Американские евреи вынуждены были занять позицию безоговорочной поддержки Израиля — притом что евреям традиционно не по душе национализм и всяческого рода ура-патриотизм. А разве Израиль совершал некую “миссию” ради евреев диаспоры, спрашивали критики? Разве он исполнял роль пророка социальной справедливости в отношении своего собственного населения? А как Израиль относился к своим меньшинствам? В какой степени соображения этики и морали оказывали влияние на высшие круги израильских ортодоксов? Или на национальную политическую и деловую элиту? Ответы на все эти вопросы вряд ли можно было назвать обнадеживающими.

Нет никаких сомнений, признает Иегуда Шапиро, опытный и компетентный общинный деятель, что сионизм многое привнес в идеологию американского еврейства. Благодаря сионизму реформисты вернулись к ивриту, повысился уровень еврейского образования, в его рамках объединились самые разные социальные группы еврейского народа. Но тем не менее, продолжает Шапиро, сионизм как идеологическое движение в значительной степени утратил свою жизненную силу после провозглашения независимости Израиля. После 1948 г. материальные и финансовые требования, предъявляемые Государством Израиль, обрели в жизни американского еврейства первоочередное значение, отдвинув на второй план моральные и этические аспекты сионистской философии; Израиль же после этого стал уделять основное внимание не идеологическому аспекту жизни диаспоры, а тому, насколько успешно идет мобилизация средств в его пользу. Американское еврейство заплатило за эти приземленные, одномерные отношения немалую цену: возросла активность произраильских филантропических организаций — в ущерб обоснованным культурным потребностям американского еврейства. В своей статье, опубликованной в “Джуиш фран-тиэр” (май 1969 г.), Шапиро предупреждал:

В действительности не так много американских евреев, и уж, безусловно, не их сионистское большинство, считали, что диаспора пляшет под израильскую дудку. Во всяком случае, они рассматривали обе общины как собратьев по общей еврейской судьбе. И все-таки, если и существовали недоразумения между американскими и израильскими сионистами, благоразумнее всего было бы приложить максимум усилий для переоценки ситуации. Именно такую попытку и предпринял Мордехай Каплан, один из виднейших еврейских философов США, призвав к так называемому “новому сионизму”, который должен был стать, по сути дела, “современным иудаизмом в действии”. Для того чтобы сионистское движение могло обновиться, писал Каплан, необходимо, чтобы оно “рассматривало создание Государства Израиль как лишь первый и совершенно необходимый шаг на пути к спасению еврейского народа и возрождению его духа”. С этой целью Каплан предложил созвать Всемирную еврейскую конференцию, которая будет посвящена религиозной еврейской цивилизации с признанным центром в Израиле. По сути дела, “новый сионизм” Каплана должен был обратить историческое националистическое движение в общий еврейский форум. Несомненно, это был грандиозный и всеобъемлющий план, но при этом он не мог не вызвать раздражения и гнева у представителей целого ряда традиционных религиозных течений и особенно ортодоксов.

С учетом создавшегося положения вещей, Бен Гальперин, ведущий идеолог рабочего сионизма, предложил рассматривать сионизм просто как способ развития возрожденной светской еврейской культуры Америки. Новое самосознание может формироваться, с одной стороны, без лицемерного обращения к религии, которая в немалой степени утратила свою привлекательность в материалистическом обществе, а с другой стороны, без идеализации свойственных американскому еврейству и уже изрядно обветшалых восточноевропейских нравов и обычаев. Сионизм как таковой содержал в себе все необходимое для того, чтобы наполнить еврейскую культуру таким чувством взаимной привязанности, которое было бы безусловно еврейским и вместе с тем светским по своей сути. Поскольку основная часть еврейского народа, несомненно, продолжит жить в диаспоре, лишь идеология, признающая его, по сути дела, этнический характер, способна оградить этот народ от культурного распада. Сионизм и являлся именно такой идеологией — в большей степени, чем какое-либо иное мировоззрение.

Похоже, что это была справедливая оценка той роли, которую сионизм начинал на практике играть в жизни евреев стран Запада. Создаваемые музыкальные, драматические, поэтические и прозаические произведения западных евреев, и даже выражение религиозных настроений тех, кто продолжал придерживаться традиций, — все это придавало особый смысл этническому еврейству, еврейской народности в самом широком понимании этого слова.

Самосознание, несомненно, не могло служить заменой этике пророков, о которой говорили Петуховский, Агус и Нойзнер. С точки зрения Бен-Гуриона, оно вовсе не поощряло активную репатриацию в Израиль. Согласно критериям лидеров западных, в том числе и американских, общин, оно не было в состоянии способствовать достойному восприятию еврейской религиозной истории. Тем не менее одно было несомненным: чувство гордости, которое вызывали достижения израильских строителей и подвиги израильских солдат, а также содействие прогрессу и процветанию Израиля — все это пробудило энергию евреев диаспоры и вдохнуло в них новую жизнь. Один только пример: еврейские студенты американских университетов, принимавшие участие в летних еврейских лагерях и в поездках на каникулы в Израиль, тысячами записывались на академические курсы иудаики. В свойственной им непринужденной “западной” манере они тем самым отождествляли себя, без излишнего пафоса, с обновленным народом, благополучное существование которого они теперь были готовы обеспечивать и гарантировать.

Диаспора вносит свой вклад

В сущности, евреи США и других стран Запада были готовы предпринять все возможные усилия, чтобы гарантировать безопасное существование Израиля. Американские евреи, через посредство множества еврейских организаций — от таких крупных, как Бней Брит и Гадаса, и до Американоизраильского комитета по государственным делам, небольшой и четко структурированной группы произраильских лоббистов, возглавлявшейся деятельным и инициативным Исайей Кененом[224], — делали все возможное, чтобы официальные лица, занимающие выборные посты, отчетливо представляли себе, чего именно община ожидает от них, когда в правительственных структурах рассматриваются ближневосточные вопросы. Мало кто из сенаторов или конгрессменов, особенно из числа представлявших штаты и округа с большой численностью городского еврейского населения, не получал постоянной и детальной информации о ситуации на Ближнем Востоке. Можно сказать, что не существовало в США другой такой этнической группы, сторонники которой столь же эффективно доводили бы до сведения властей свое мнение. Вместе с тем нельзя утверждать, что поддержка Израиля в конгрессе США обеспечивалась исключительно путем политического давления. Доброжелательное отношение к еврейскому государству в целом определялось как общественным мнением страны, так и государственной политикой. В свою очередь, симпатии рядовых американцев были завоеваны благодаря бесспорному мужеству израильтян, а не за счет той агрессивности, а порой и беззастенчивой истерии, с которой группы американских сионистов проводили демонстрации и публиковали газетные материалы (на правах объявлений) размером во всю газетную полосу.

Истинную помощь Израилю еврейство диаспоры оказывало не столько путем пропагандистских усилий, сколько за счет не очень бросающейся в глаза, но абсолютно необходимой финансовой поддержки. Богатые члены зарубежных общин жертвовали сотни миллионов долларов на образовательные и научные структуры Израиля, на строительство университетских зданий, больниц, культурных центров и мест отдыха. Они совместно платили свои членские взносы в рамках ряда произраильских организаций (“Друзья Еврейского университета в Иерусалиме”, “Друзья Тель-Авивского университета”, “Друзья Техниона”, Комитеты Университета Бар-Илан и Института Вейцмана, Американо-израильский культурный фонд) и таких организаций, как Гадаса (вне пределов США — ВИЦО), и различных сообществ рабочих и ортодоксальных сионистов, причем все эти организации финансировали определенные проекты в Израиле. Самый значительный израильский проект, связанный с развитием пустыни Негев, осуществлялся благодаря распространению израильских государственных облигаций среди евреев диаспоры. Впервые облигации были выпущены в 1951 г., и появление этих ценных бумаг сразу же было встречено с большим интересом. К июню 1967 г. было продано облигаций на сумму 922 млн долларов, причем 85 % — в США. В одном только 1967 г. сумма продаж достигла 175 млн долларов. Именно эти деньги, равно как и немецкие репарации и займы, позволили финансировать строительство городов и промышленных предприятий на юге страны, соорудить водовод Иорданской долины, порты Эйлат и Ашдод, нефтепровод от Акабского залива до Средиземного моря, а также реализовать еще ряд проектов, включая расширение и реконструкцию предприятий Мертвого моря и Арадского нефтехимического комплекса (Гл. XVIII).

Однако наиболее значительным источником зарубежной финансовой помощи был Объединенный израильский призыв. Истоки этой известной филантропической организации восходят к Керен га-Иесод — Основному фонду — 1920-х гг. (Гл. VII). Собственно говоря, под названием Керен га-Иесод эта организация все еще была известна в странах диаспоры вне США. Американцы же знали эту структуру, через посредство которой в период 1948–1973 гг. было собрано 3 млрд долларов, как Объединенный еврейский призыв[225]. Сбор средств был отнюдь не новым мероприятием для американской еврейской общины. Еврейские федерации функционировали в городах США на протяжении уже десятилетий, хотя в начале XX в. их действия имели целью в основном удовлетворение местных потребностей и нужд нескольких еврейских общин на уровне страны. Затем, в годы Первой мировой войны и послевоенный период, благотворительные фонды стали все больше использоваться для нужд зарубежных евреев: Национальный координационный комитет помощи беженцам, Американский объединенный еврейский комитет по распределению фондов — “Джойнт” и, наконец, Объединенный палестинский призыв. Впоследствии, в 1930-х гг., когда нацисты захватили власть, было принято решение объединить деятельность этих заокеанских благотворительных организаций в рамках единой структуры по сбору средств, которая получила название “Объединенный еврейский призыв”. Даже в годы Второй мировой войны “Джойнт” по-прежнему играл роль основной благотворительной организации, тогда как Объединенный палестинский призыв оставался на вторых ролях. Соперничество также продолжалось между местными еврейскими федерациями, проводящими кампании по сбору средств, и Объединенным еврейским призывом, причем первые, как правило, собирали более значительные суммы. Этот дисбаланс остался даже тогда, когда обе организации приступили к объединению своих усилий в рамках единой кампании, известной в различных городах как Соединенный еврейский призыв, или Совместный еврейский призыв, или Благотворительная кампания еврейских федераций.

Но трагедия европейского еврейства и трудное положение перемещенных лиц в послевоенный период потребовали уделить значительно больше внимания ситуации в подмандатной Палестине. Этой смене приоритетов соответствовало и появление профессиональных сборщиков средств — людей, чей динамизм и буквально бульдожья хватка просто перевернули все понятия о еврейской филантропии. Первым из них следует назвать незабвенного администратора Генри Монтора. В молодости студент реформистской ешивы, затем агент Объединенного палестинского призыва, Монтор был назначен в 1939 г. первым исполнительным директором вновь созданного Объединенного еврейского призыва. К концу Второй мировой войны Монтор сумел существенно увеличить долю средств, выделяемых Объединенному палестинскому призыву в рамках Объединенного еврейского призыва, а также значительно повысить активность американского еврейства, участвующего в совместных кампаниях еврейских федераций и Объединенного еврейского призыва. Это Монтору принадлежала идея объявлять на ежегодных конференциях еврейских лидеров сумму, которая может быть собрана в течение ближайшего года. Так, в декабре 1945 г. он убедил сборщиков назвать цифру в 100 млн долларов в качестве цели Объединенного еврейского призыва на следующий год. В действительности сумма, собранная в 1946 г., составила 102 млн долларов — беспрецедентная величина за всю историю американской филантропии, как в еврейской общине, так и за ее пределами. Но Монтор не дал своим людям расслабиться. В 1947 и 1948 гг. он использовал такие методы, как личные обращения, публикация объявлений в общенациональной прессе, приглашение знаменитостей для выступлений на собраниях потенциальных спонсоров. Щедрость американских евреев была неподдельной, а ее размеры — удивительными. Это, разумеется, была не только реакция на профессиональные качества Монтора, но также искренний отклик на безграничность еврейской трагедии и радость по поводу рождения Государства Израиль.

Однако такой рекордный уровень пожертвований вряд ли можно было сохранять из года в год (разве что в пределах не имеющей себе равных южноафриканской общины), тем более что драматические события Войны за независимость сменились буднями государственного строительства и абсорбции репатриантов. Монтор ушел в отставку со своего поста в Объединенном еврейском призыве в 1951 г., и его сменил на следующие четыре года д-р Джозеф Шварц, бывший исполнительный директор “Джойнта”. Но даже Шварц, человек, пользовавшийся всеобщим уважением и доверием, оказался не в состоянии достигнуть уровня, характерного для кампаний по сбору средств конца 1940-х гг. Новый подъем пришелся на середину 1950-х гг., когда сбор пожертвований велся под руководством молодого раввина Герберта Фридмана, чья настойчивость и административные навыки делали его равным Монтору. Так, в 1955 г., когда прием многочисленной алии из Марокко достиг своего пика, Фридман сумел убедить лидеров американского еврейства, что ситуация требует создания “Специального чрезвычайного фонда” Объединенного еврейского призыва — за счет проведения дополнительного сбора средств, помимо уже имевшего место в этом году. Поскольку Фридман обладал уникальным даром “разыгрывать” кризисные ситуации практически каждый год, то “Специальный чрезвычайный фонд” сделался составной частью повседневной еврейской благотворительной деятельности. Аналогичным образом ему удалось убедить администрацию в том, что соотношение между суммами, которые остаются в США, и теми, что предназначаются Израилю, должно быть раз и навсегда установлено в пользу последнего. В числе прочих новшеств Фридмана был Кабинет молодых лидеров, составленный из активистов обоего пола в возрасте до 40 лет, которых знакомили со спецификой текущей ситуации в Израиле и с методами сбора пожертвований, а также специальный Фонд израильского образования, который собрал за период с 1965 по 1973 г. 40 млн долларов, предназначенных для нужд средних школ и образовательных центров страны. Ирвинг Бернштейн[226], сменивший Фридмана на его посту в 1969 г., был не столь яркой личностью, но человеком не менее способным и уважаемым; он разработал методику “налоговой категоризации” пожертвований, демонстрируя спонсорам, на какую сумму списания налогов они могут рассчитывать благодаря своим пожертвованиям. Эта методика была вполне успешной: в 1973 г. общая сумма пожертвований составила 827 млн долларов, и в том числе тринадцать семизначных пожертвований, полученных благодаря предварительной “налоговой категоризации”.

Начиная с 1950-х гг., когда основные ассигнования Объединенного еврейского призыва стали направляться Объединенному израильскому призыву (бывшему Объединенному палестинскому призыву), последний должен был проявлять особую осмотрительность при распределении средств — через посредство Еврейского агентства — в рамках Израиля. Налоговое управление США запрещало налоговые льготы для зарубежных пожертвований, если фонды использовались для проектов, реализация которых входила в компетенцию национального правительства — в случае Израиля это расходы на оборону, на систему начального образования и на жилищное строительство для граждан страны, не являющихся новыми репатриантами. Таким образом, на протяжении первых лет существования Государства Израиль Еврейское агентство могло тратить фонды Объединенного израильского призыва только по таким статьям, связанным с новыми репатриантами, как транспортные расходы, питание, одежда, предоставление жилья и трудоустройство. Впоследствии, когда число репатриантов уменьшилось, эти фонды стали распространяться на такие проекты, традиционно не входившие в компетенцию правительства Израиля, как детские ясли, профессиональные и специальные средние школы, а также высшие учебные заведения. В конечном итоге, однако, общие результаты использования пожертвований, полученных от евреев диаспоры, оказались куда более значительными, чем результаты реализации отдельных проектов. Стране удалось обустроить полтора миллиона репатриантов — то есть большинство населения Израиля, превратив их из бездомных и неимущих беженцев в экономически независимых граждан страны.

Интересно также отметить, что благотворительная кампания оказала не менее значительное воздействие и на самих спонсоров, причем заметнее всего это проявилось на примере США. Вне сомнения, там имелись критики политики Объединенного еврейского призыва, в большинстве своем лидеры еврейских общин Америки, занимавшиеся проблемами местного еврейства, которые выступали против того, чтобы основное внимание при распределении средств уделялось Израилю. Согласно их представлениям, Израиль имел довольно странный, суррогатный статус в еврейской жизни — статус исполнителя “грязной работы” по абсорбции еврейских беженцев и восстановлению еврейского достоинства за рубежом; при этом американским евреям оставалась лишь чистая работа: платить по счетам. Более того, эти критики высказывали недовольство тем, что помощь Израилю оказывалась (по их мнению) за счет культурных, религиозных и образовательных нужд американского еврейства, а также тем, что богатые спонсоры Объединенного еврейского призыва все в большей степени приобретали известность как лидеры еврейской общины США, заменяя традиционных лидеров — ученых, педагогов и раввинов.

В известной степени, однако, критика ориентированных на Израиль благотворительных программ была высосана из пальца, опровергнуть ее легко смогли бы сами критики. Существовали убедительные доказательства того, что Объединенный еврейский призыв становился важным источником еврейского образования в США. Благодаря реализации все большего числа учебных программ, лекционных курсов и симпозиумов Объединенный еврейский призыв предоставлял возможность ознакомления с еврейской историей и современной еврейской жизнью. Так, к началу 1970-х гг. “выпускники” программы Фридмана для молодых лидеров стали в своих общинах самыми ревностными сторонниками расширенных программ еврейского образования. Кроме того, внушаемая американским евреям идея относительно необходимости ежегодно совершать пожертвования на благо своего народа превращала подобного рода филантропическую деятельность в моральный долг, в некую разновидность светского иудаизма, не менее значимую с точки зрения духовных ценностей, нежели обряды и ритуалы традиционной религии. Более того, зададимся вопросом: насколько вообще справедливы были сетования относительно того, что культурная и образовательная деятельность американских евреев находится под угрозой из-за перевода значительных сумм в Израиль? В действительности положение было диаметрально противоположным. Именно потому, что кампании Объединенного еврейского призыва проводились одновременно с кампаниями местных федераций, увеличение масштаба пожертвований в рамках единого мероприятия шло на пользу обеим сторонам. Столь же важно отметить, что в рамках отдельных кампаний для нужд организаций и институтов американского еврейства — университетов, религиозных учебных заведений, больниц — деньги собирались примерно в той же пропорции, что и пожертвования для Объединенного еврейского призыва. Не могло быть никаких сомнений, что Объединенный еврейский призыв преподал американскому еврейству урок поддержки еврейского дела; можно сказать и в более широком плане, что пробуждение ценностей еврейского самосознания и созидания в Израиле придало новый импульс еврейской жизни как в США, так и в других странах диаспоры.

Перестройка Еврейского агентства

Поддерживая Закон о статусе Всемирной сионистской организации — Еврейского агентства (1952 г.) и последующего Соглашения от 1954 г. (Гл. XXIII. Израиль: новое понимание сионизма), зарубежные лидеры сионистского движения полагали само собой разумеющимся, что фонды, распределяемые в Израиле Еврейским агентством, будут собираться в странах диаспоры головной организацией Еврейского агентства — Сионистской организацией. Разумеется, вскоре была продемонстрирована несостоятельность этого предположения. Как уже отмечалось, в США сбор средств для Израиля находился в руках Объединенного еврейского призыва и еврейских федераций, которые не имели никаких связей с Сионистской организацией. Разумеется, после перевода денег в Израиль их дальнейшим распределением занималось Еврейское агентство, на которое было возложено административное руководство проектами обустройства репатриантов. Однако по прошествии ряда лет Еврейское агентство как орган Сионистской организации начало постепенно утрачивать свое в прошлом исключительное право на распределение фондов.

Для того чтобы лучше уяснить этот процесс утраты влияния, вернемся в 1929 г., ко времени создания Еврейского агентства. Как отмечалось, в 1920-х гг. Вейцман и его сторонники приняли решение относительно того, что Сионистская организация уже не может считаться единственной структурой, подходящей для строительства еврейского национального дома. В рамках проведенной в 1929 г. реорганизации Еврейского агентства было достигнуто соглашение о разделе значительной части властных полномочий между сионистскими и несионистскими организациями всего мира (Гл. VII). По целому ряду причин, однако, оказалось, что это соглашение не может быть реализовано. Если Сионистская организация могла выбирать своих представителей на посты в Еврейском агентстве, то у несионистских организаций Европы и Америки не имелось такого механизма для проведения выборов. Таким образом, на практике Еврейское агентство довольно скоро превратилось в исполнительный орган Всемирной сионистской организации. И в самом деле, когда вопрос о разделе Палестины снова был поднят после войны, то в ООН по этому поводу от имени сионистов официально выступали члены исполкома Еврейского агентства. А когда в 1948 г. ушел в отставку Вернер Сенатор, последний “несионистский” член исполкома Еврейского агентства, то исполнительные комитеты Еврейского агентства и Сионистской организации — совсем как во времена до 1929 г. — снова стали исключительно сионистскими. Принятый кнесетом Закон от 1952 г. просто формальным образом санкционировал этот уже установившийся факт. Ирония судьбы заключается в том, что после того, как израильское правительство было сформировано и заявило о том, что политическая сфера находится исключительно в его юрисдикции, Еврейскому агентству были оставлены в основном вопросы благотворительности, которые, собственно говоря, повсеместно считались областью деятельности несионистских партий. Но к тому времени сотрудничество между сионистами и несиониста-ми уже прекратилось, и роль несионистов сводилась исключительно к сбору средств для Еврейского агентства, которое распределяло их в Израиле.

Собственно говоря, именно эта непропорциональная финансовая ноша и побудила несионистов выступить с инициативой относительно реорганизации и расширения Еврейского агентства (в отличие от 1929 г., когда, напротив, подобная инициатива принадлежала именно сионистам). Нажим оказывали в основном лидеры еврейских федераций США, от которых Объединенный еврейский призыв из года в год требовал все более и более значительных сумм на нужды Израиля. В 1960 г. им удалось одержать свою первую значительную победу. В США была создана новая структура, которая должна была, среди прочего, контролировать соблюдение норм, введенных правительством страны в отношении налоговых льгот, предоставляемых благотворительным организациям. Ее целью был не сбор пожертвований для последующего распределения через каналы Еврейского агентства, а наблюдение за процессом распределения этих средств непосредственно в Израиле. После некоторой путаницы чисто семантического характера, в 1966 г. эта новая структура получила название “Объединенный израильский призыв, Inc.” — то есть “структура, зарегистрированная как корпорация” (Inc. было добавлено с тем, чтобы отличать ее от Объединенного израильского призыва как такового, занимающегося собственно сбором пожертвований). С этого времени ее представители взяли на себя мониторинг распределения американских благотворительных фондов, осуществляемых Еврейским агентством. Таким образом, была определена система дальнейшего сотрудничества между сионистами и несионистами. При “Объединенном израильском призыве, Inc.” был создан Совет попечителей в количестве 210 членов, половина которых представляла еврейские федерации США и благотворительные фонды, а другая половина — американские сионистские организации.

Несколько событий способствовало переходу от “Объединенного израильского призыва, Inc.” к обновленному Еврейскому агентству. Во-первых, это Шестидневная война, после которой Еврейское агентство буквально захлестнула волна пожертвований из стран диаспоры — на сумму не менее 346 млн долларов в течение шести месяцев. Это беспрецедентная финансовая помощь оказалась лишь малой частью той поддержки, которую зарубежные общины оказали Израилю после войны. Так, в апреле 1968 г. по инициативе премьер-министра Эшколя в Иерусалиме была созвана Международная экономическая конференция, в которой приняло участие 500 еврейских промышленников и бизнесменов со всего мира. Целью конференции было рассмотрение совместных проектов, которые способствовали бы развитию израильской экономики и внешней торговли. Одним из стратегических решений этого форума стало создание корпорации под названием “Израиль”, которая должна была мобилизовать 100 млн долларов для последующих вложений в израильские предприятия. За этой конференцией вскоре последовала другая, Конференции по повышению уровня жизни, проводившаяся под эгидой Еврейского агентства. В Иерусалиме собралось около двухсот представителей Объединенного еврейского призыва, Совета еврейских федераций и благотворительных фондов США, а также учреждений Керен га-Йесод из других стран для обсуждения стратегических программ, реализация которых должна быть ориентирована на удовлетворение неотложных потребностей Израиля в таких сферах, как репатриация и абсорбция, сельскохозяйственные поселения и города развития, а также социальное обеспечение, здравоохранение, образование и культура.

Царивший на этих конференциях дух еврейского единства послужил для Луи Пинкуса[227], председателя исполкома Еврейского агентства, уроженца Южной Африки, тем стимулом, который побудил его принять решение относительно перестройки Еврейского агентства и расширения сферы его деятельности. По инициативе Пинкуса проходивший в 1968 г. Сионистский конгресс уполномочил Еврейское агентство приступить к переговорам с “организациями, занимающимися сбором средств для Израиля, и установить прямую связь между Еврейским агентством и этими организациями”. На протяжении следующих двух лет в ходе такого рода переговоров были выработаны принципы расширения сферы деятельности Еврейского агентства. В августе 1970 г. было парафировано и 21 июня 1971 г. подписано “Соглашение о перестройке Еврейского агентства”. Таким образом, осуществилась мечта Вейцмана, высказанная им 42 года тому назад, когда Агентство только создавалось. После перестройки высшим органом Еврейского агентства стала Ассамблея, которая избирает исполнительный комитет, назначающий, в свою очередь, правление Агентства для рассмотрения текущих вопросов. Было решено (что соответствовало духу принятого в 1929 г. устава Еврейского агентства, хотя и не совпадало с ним во всех деталях), что 50 % членов всех этих руководящих структур будут представлять Всемирную сионистскую организацию, 30 % — “Объединенный израильский призыв, Inc.” и 20 % — общины диаспоры вне пределов США. Это же соотношение, 50-30-20, было решено применить к численности сионистов-несионистов и распределению по географическому признаку. Так, в правлении насчитывалось двадцать сионистов, двенадцать несионистов из США и восемь несионистов из других стран.

Однако это соотношение не могло не вводить в заблуждение — что, впрочем, можно было сказать при рассмотрении и предыдущего состава Еврейского агентства. Действительно, в свое время Сионистская организация и Еврейское агентство являлись независимыми и не связанными между собой структурами, причем Сионистская организация отстранилась от всех обязанностей, связанных со сбором средств, получив, таким образом, возможность сосредоточиться исключительно на информационной и культурной деятельности в странах диаспоры. Однако исполнительный комитет Еврейского агентства, занимающийся повседневной управленческой деятельностью, продолжал функционировать под председательством Луи Пинкуса; после его смерти этот пост занял Пинхас Сапир, которого, в свою очередь, сменил Иосеф Альмоги, — и все эти люди являлись должностными лицами Сионистской организации, проживавшими в Иерусалиме. Более того, было ясно, что руководящие посты в различных подразделениях Еврейского агентства также должны занимать израильтяне. Но что еще более важно: Еврейское агентство в его расширенном составе должно включать представителей, как выбранных Сионистской организацией, так и делегированных структурами, формально не входящими в состав Сионистской организации. Однако последних ни в коем случае нельзя было назвать несионистами — и не потому, что не имелось формального механизма для проведения выборов среди несионистов (как это было в 1929 г.), а просто потому, что к этому времени уже просто не существовало несионистов в традиционном понимании этого слова. Даже еврейские организации США, которые в 1930-х и 1940-х гг. противились самой идее создания еврейского государства (в частности, такие, как Американский еврейский комитет или “Джойнт”), с тех пор пересмотрели свои позиции и стали ревностными сторонниками существования Израиля. Сказанное в еще большей степени было справедливым относительно различных американских федераций и благотворительных фондов, чьи представители входили в состав правящих органов Агентства. Новые времена просто-напросто стерли былые идеологические различия. В известном смысле, обрел подтверждение давний тезис Бен-Гуриона относительно того, что в диаспоре “нет сионистов или несионистов, а есть только евреи”.

“Евреи молчания”

Не следует забывать, что далеко не все евреи — будь они “сионистами” или “несионистами” — имели завидную возможность свободно определять ту роль, которую они желали бы играть в процессе развития и процветания Израиля. Судьбы нескольких миллионов таких евреев по-прежнему оставались предметом заботы и беспокойства для Израиля. К их числу относилось примерно 100 тыс. человек, разбросанных по изолированным и уязвимым анклавам в арабских странах. В частности, по состоянию на 1967 г. около 30 тыс. евреев оставалось в Марокко и 8 тыс. — в Тунисе. Формально располагая одинаковыми с большинством враждебно настроенного мусульманского населения юридическими правами, они тем не менее жили в состоянии постоянного страха и неуверенности. В других арабских странах положение евреев, и без того бывшее ненадежным и опасным до 1967 г., резко ухудшилось после Шестидневной войны. Известно, например, что в Египте оставалось менее тысячи евреев, и 200 человек из этого числа были брошены в концентрационный лагерь под Каиром. В Сирии положение трех с половиной тысяч остававшихся там евреев напоминало нескончаемый кошмар. Власти страны наложили строгий запрет на эмиграцию, и при этом они проводили регулярные аресты среди еврейского населения безо всяких на то оснований, а спустя некоторое время, также без объяснений, выпускали арестованных из заключения. В их удостоверениях личности стоял штамп “еврей”, и им было запрещено удаляться более чем на три мили от своего дома. Никто не мог быть уверенным в своем завтрашнем дне — в плане не только экономической, но и чисто физической безопасности. Известны были случаи, в 1973–1974 гг., когда сирийские полицейские насиловали, а потом убивали еврейских девушек.

К 1973 г. в Ираке оставалось менее 3 тыс. евреев. После Шестидневной войны в стране был объявлен бойкот еврейским торговцам; сотни известных членов еврейской общины подверглись аресту на различные сроки. Точно так же, как в Египте и Сирии, иракские евреи систематически становились жертвами клеветнических измышлений, состряпанных правительственными учреждениями, а в случаях нападений на них или на их жилища они не могли рассчитывать на защиту полиции. “Нам не до еды и не до сна, — писал один иракский еврей в письме, нелегально переправленном за границу в августе 1967 г., — …и днем, и ночью нас не отпускает страх. Мы боимся ареста или обыска в доме… Людей связывают цепями, избивают палками, бьют по лицу… Каждый день приходят все новые и новые слухи: они нас вышлют из страны, они нас всех убьют… Они хватают людей, бросают их в полицейские машины и увозят — а там говорят, что сожгут нас живьем, или оставят умирать в пустыне, или расстреляют, одного за другим. Они не допускают в страну представителей Красного Креста — а если бы и пустили, то кто же решится рассказать иностранцу правду о происходящем…”

Четырнадцать человек — девять из них евреи — были повешены 27 января 1969 г. на центральной площади Багдада как “шпионы”. Мимо виселиц прошло не менее 200 тыс. иракцев — посмотреть на повешенных, а тем временем громкоговорители разносили по площади рассказы о “предательстве” евреев.

Преследования евреев с новой силой возобновились и в Ливии. После Шестидневной войны, как и в 1945 г., были сожжены сотни еврейских магазинов и лавок. Но тут, к счастью, был отменен запрет на эмиграцию, и две трети из общего числа остававшихся 4 тыс. ливийских евреев уехали в Европу, а остальные в Израиль.

Из других стран за пределами свободного мира в Румынии проживало около 100 тыс. евреев. На протяжении многих лет румынское правительство не чинило особых препятствий желающим покинуть страну. Однако румынские евреи были в массе своей немолодыми людьми. Немногие из них изъявляли желание уехать из страны, где, при всем несоблюдении демократических норм, им тем не менее был обеспечен равный правовой статус, а также возможность отправлять религиозные обряды и доступ к национальной культуре. Численность польских и венгерских евреев была в 1967 г. значительно меньшей — 30 тыс. и 75 тыс. человек соответственно. В Венгрии рамки возрастного состава еврейской общины были шире, чем в Польше, где преобладали, как и в Румынии, пожилые люди, придерживавшиеся довольно устаревших традиционных взглядов. Помимо этого, на протяжении почти всего десятилетия польским евреям не был разрешен выезд в Израиль. И только после Шестидневной войны, когда плохо скрываемый полуофициальный польский антисемитизм снова поднял голову[228], режим Гомулки[229] разрешил эмиграцию ограниченного числа “избыточных евреев”. С июля 1967 г. по май 1969 г. из страны уехало около 5 тыс. евреев, и в их числе значительное количество интеллигенции и государственных служащих. Но и после мая 1969 г., когда польское правительство объявило об отказе от либеральной эмиграционной политики, неофициальный исход евреев тем не менее продолжался, и с середины 1967 г. по середину 1972 г. из страны уехало 11 тыс. человек. Примерно 40 % из них репатриировались в Израиль.

При всей трудности положения польских евреев их участь была значительно лучшей, чем участь евреев советских. Согласно переписи населения 1970 г., в Советском Союзе проживало 2 150 700 евреев. Эта категория населения отличалась высоким образовательным уровнем, и, несмотря на многочисленные ограничения, эти люди играли непропорционально большую роль в интеллектуальной и научной жизни страны. В 1945–1948 гг. советские евреи имели возможность вести довольно активную культурную жизнь. В стране имелись издательства, выпускавшие книги на идише, ряд литературных журналов, а также несколько театров очень высокого класса.

Еврейская культурная жизнь в СССР прекратила свое существование в 1948 г., когда начался период жесточайших сталинских репрессий. После недавнего разрыва с маршалом Тито[230] одержимый ненавистью Сталин, в поисках врагов внутри страны, начал преследование тех, на кого можно было легко свалить вину за необыкновенно тяжелую жизнь в Советском Союзе. Как уже говорилось (Гл. XVI), евреи подвергались преследованиям в большей степени, чем другие национальные меньшинства, — но не только по причине “классического” российского антисемитизма (хотя сам Сталин и был к этому склонен) и не потому, что они играли значительную роль в культурной жизни СССР. Существенно важным являлось то обстоятельство, что евреи представляли единственную национальную группу в составе Советского Союза, большинство которой проживало вне пределов СССР — и при этом не в социалистических, а в западных странах. И ко всему прочему, усиление прозападной ориентации Израиля порождало подозрения коммунистических правителей, что советские евреи — это “сионистские и империалистические” агенты. Кульминацией последних пяти лет сталинского правления стали события печально известного “дела врачей”, вспоминаемые потом всеми советскими евреями как самые страшные дни их жизни при коммунистическом режиме.

Самый страшный период террора, несомненно, кончился в 1953 г. со смертью Сталина. Однако евреи с тех пор так и не смогли вернуть себе чувство безопасности и спокойствия. Официальная дискриминация стала постоянным фактором их существования. В сфере духовной жизни они были лишены основных прав и возможностей языкового и культурного самовыражения — школ, театров, газет и журналов, традиционно предоставлявшихся всем национальным группам коммунистической империи. Что касается религиозной жизни, то, хотя все конфессии в СССР и вынуждены были безропотно сносить засилье антирелигиозной пропаганды в той или иной форме, иудаизм подвергался особым притеснениям. В 1966 г. в СССР функционировали 62 синагоги, причем большинство из них находилось в неудовлетворительном состоянии, и было невозможно получить разрешение от властей на проведение ремонта. Представители других религиозных общин Советского Союза — православные, баптисты, мусульмане — имели право общаться со своими зарубежными единоверцами, но это право не распространялось на евреев. В 1959 г. в СССР стали вводиться ограничения на выпечку мацы. В 1961 г. производство мацы в пекарнях при общинах было запрещено повсюду, за исключением Москвы, Ленинграда, Центральной Азии и Закавказья. В 1963 г. запрет был распространен на Москву и Ленинград. После снятия Н. Хрущева в октябре 1964 г. все ограничения на выпечку мацы были отменены. Антисемитизм находил свое выражение и в таких “традиционных” областях, как трудоустройство и образование. Благодаря своим способностям и квалификации евреи все еще занимали позиции среднего уровня в экономике, культуре и сфере интеллигентного труда, но для них было практически невозможным получение должностей на дипломатической службе, в армии или в аппарате Коммунистической партии, и существовали большие ограничения для желающих преподавать в высших учебных заведениях. Политика советского государства ставила евреев в безвыходное положение. Они не могли ни ассимилироваться, ни жить полноценной еврейской жизнью, ни эмигрировать (впрочем, последний выход был невозможен для всех советских людей).

Несмотря на все препоны и ограничения (а ведь не следует забывать, что существовала еще и проблема смешанных браков!), властям не удавалось изжить еврейский этноцентризм. В Грузии, например, евреи общины, насчитывавшей около 80 тыс. человек, прослеживали свои корни вплоть до древних времен. Грузинские евреи, жившие вдали от административных центров, в окружении грузин, которым был чужд антисемитизм, сохраняли явно выраженное чувство преданности своему народу. Дети изучали иврит, взрослые регулярно посещали синагогу. И, за малым исключением, все они были убежденными, страстными сионистами. Но рождение Государства Израиль, несомненно, оказало весьма значительное воздействие и на евреев, живших в европейской части СССР. Конечно, тот восторженный прием, который советские евреи оказали Голде Меир, первому послу Израиля в СССР, уже не повторялся в последующие годы, характеризуемые ужесточением антиизраильской политики Советского Союза. Но тем не менее существовал неиссякаемый интерес к новостям израильской жизни, к книгам и газетам, изданным в еврейском государстве. Религиозные и национальные праздники также были достойным поводом для того, чтобы выразить свою любовь к Израилю и еврейскому народу. В 1964 г. писатель Эли Визель стал свидетелем того, как тысячи молодых евреев отмечали праздник Симхат Тора у московской синагоги — танцевали хору, пели песни на идише и на иврите.

Хотя советское правительство долгое время противилось эмиграции в любой ее форме, бывали периоды в конце 1950-х и в 1960-х гг., когда Кремль изъявлял готовность разрешить отъезд ограниченного числа советских евреев в Израиль. Это были в основном пожилые люди, уже не способные к производительному труду, да к тому же их число в любом случае редко превышало полторы-две тысячи человек в год. В середине 1960-х гг. смогло выехать небольшое число молодежи. Со своей стороны, израильское правительство придерживалось “негласной договоренности” с Москвой не очень афишировать эти периодические послабления (чтобы арабские страны не задавали Советскому Союзу неудобных вопросов). В конце 1966 г., однако, этот “договор молчания” неожиданно оказался под угрозой, когда молодежные группы в Израиле и США начали, от имени советского еврейства, все чаще критиковать Москву за ее политику дискриминации и официального запрета на эмиграцию. Правительство Израиля, строго соблюдая существующую договоренность, воздерживалось от поддержки этих выступлений — хотя, будучи демократическим правительством, вряд ли могло запретить эти протесты или подвергнуть их цензуре. Однако Москва, склонная ко всем подходить со своей собственной меркой, сочла израильское правительство ответственным за критику, исходящую из его страны, и потому в сентябре 1966 г. советские власти с негодованием отменили планировавшиеся гастроли в СССР Израильского филармонического оркестра и ответный приезд в Израиль Большого симфонического оркестра. Несколько месяцев спустя Кремль в очередной раз ужесточил ограничения, связанные с “воссоединением семей”. В обычных обстоятельствах правительство Израиля могло бы, по обыкновению, промолчать — но события 1967 г. и последующую ситуацию вряд ли можно было назвать обычными, даже в контексте постоянно ухудшавшихся советско-израильских отношений. Как уже отмечалось, победа Израиля в Шестидневной войне стала крупнейшим провалом советской внешней политики. Придя буквально в ярость от невозможности повернуть ход событий на Ближнем Востоке, советское правительство развернуло в стране антисионистскую кампанию, сопоставимую по накалу злобы со сталинскими временами. К 1969 г. ненависть к Израилю и сионизму выплеснулась на первые страницы советских газет, вытесняя темы, связанные с положением в Китае и Вьетнаме, Берлинский вопрос[231] и проблемы международного контроля над вооружениями. Пропагандистские усилия не ограничивались рамками официальных средств массовой информации. Подчиняясь нажиму властей, видные советские евреи представали перед иностранными корреспондентами и выражали свою поддержку правительственной антисионистской политике. Порой клеветническая кампания достигала едва ли не нацистского размаха. Так, в повсеместно пропагандируемой книге Юрия Иванова “Осторожно: сионизм” (первое издание —1969 г.) утверждалось, что “еврейские Ротшильды” “паразитируют на экономике многих стран мира”, что Израиль — через посредство Ротшильдов — занимался финансированием “контрреволюции” в Чехословакии, что раскрыт новый антисоветский заговор “католической церкви, выступающей в союзе с иудаизмом”. Выходили в свет антисемитские романы, в которых евреи неизменно изображались как торгаши и барышники, развратники или (чаще всего) сионистские предатели[232].

Эта поразительная вспышка злобы может быть объяснена отчасти слепой яростью, вызванной унижением на Ближнем Востоке, а отчасти желанием отвести внимание от проблем и недостатков советской экономической системы при помощи классической методики отвлекающего удара. Была, несомненно, и еще одна причина: советские власти были по-настоящему встревожены и сбиты с толку вспышкой национального самосознания советских евреев, вызванной победой Израиля в Шестидневной войне. Вот что писал советский еврей Анатолий Декатов в статье, опубликованной в 1970 г. в “Джерузалем пост”:

Пробуждение еврейского самосознания и чувства национальной гордости привело к беспрецедентному росту желающих получить разрешение на выезд в Израиль. Один репатриант из Риги писал впоследствии: “Сегодня, стоит только встретиться двум евреям, они немедленно задают друг другу стандартный вопрос, ставший уже еврейской присказкой: “Как, ты еще здесь?” Нет такого города, большого или маленького, где евреи, пусть и немногие, не собирались бы уезжать”.

Однако с того момента, когда советский еврей обращался за разрешением на получение израильской визы, для него начинались такие суровые испытания, по сравнению с которыми вся его предыдущая жизнь казалась райскими кущами. В числе документов, которые ему предстояло собрать для подачи в Отдел виз и регистраций Министерства внутренних дел, были: нотариально заверенный оригинал приглашения от родственников из Израиля; справка с места жительства, где указывался его адрес и лица, проживающие в его квартире; автобиография и детальный список всех близких родственников с указанием их места жительства и работы. Но самым неприятным из всех документов была характеристика с места работы. После обращения с такой просьбой к администрации сотрудники государственных учреждений могли лишиться своей должности или их начинали склонять к уходу по собственному желанию. Увольнение грозило тем, кто работал на крупных промышленных предприятиях, — инженерам, техникам или даже мелким чиновникам. Если в семье подавших заявление на выезд были студенты, их исключали из института, после чего немедленно призывали в армию на три года; а после армейской службы они не имели права эмигрировать в течение пяти лет — по соображениям сохранения государственной тайны. Короче говоря, сам факт подачи заявления автоматически превращал еврея во врага Советского Союза. При этом значительному количеству подавших заявления отказывали в выдаче визы. Что же касается того меньшинства, которое “имело право” на эмиграцию, то они должны были заплатить за свои визы значительную сумму и к тому же не могли вывезти из СССР почти ничего из своего имущества.

Однако никакие препятствия не могли сдержать решившихся на отъезд. В числе первых были грузинские евреи, известные своим традиционным этноцентризмом. Вдохновленные исходом Шестидневной войны, они подавали заявления тысячами — по некоторым сведениям, общее число решившихся на отъезд составило 40 тыс. Получившие отказ объявляли голодные забастовки, сидячие забастовки, выезжали группами в Москву, чтобы устроить там демонстрации протеста, зная при этом, что обязательно будут подвергнуты аресту. Десятки тысяч заявлений было подано на территории европейской части СССР, главным образом в Прибалтике и на Украине, где еврейские настроения были традиционно сильны — так же как и антисемитизм. Натолкнувшись на противодействие властей, они следовали примеру грузинских евреев: демонстрации, голодовки, заявления, письма высшим советским государственным лицам, телеграммы в Израиль. Советское правительство, хотя и застигнутое врасплох такой активностью, тем не менее не предприняло практически никаких мер по изменению эмиграционной политики. За период 1969–1970 гг. всего лишь 4006 советских евреев получили разрешение на выезд. Эта цифра, хотя и свидетельствовавшая о некотором увеличении числа репатриантов по сравнению с предыдущими годами, все равно была незначительной.

Одним из самых известных эпизодов борьбы за репатриацию стала попытка похищения самолета группой евреев, к которой примкнули также и двое неевреев. Планировалось угнать самолет в Швецию и там организовать пресс-конференцию, рассказав всему миру о тяжелом положении евреев в СССР и об их готовности пойти на смертельный риск ради выезда в Израиль. Об этом плане стало известно властям, участники были арестованы, и двое из них приговорены судом к смертной казни за “измену родине”. В ходе судебных заседаний обвинители много говорили о “происках международного сионизма”. Один из обвиняемых, А. Хнох, выступил с разоблачением антиеврейской государственной политики и потребовал, чтобы ему было позволено жить как еврею. С аналогичными требованиями соблюдения “элементарных прав евреев” выступили и некоторые другие подсудимые. Эти демонстративные заявления привели суд в бешенство. В декабре 1970 г. двое из одиннадцати подсудимых были приговорены к смертной казни, а остальные к различным срокам принудительных работ, от четырех до пятнадцати лет. Однако взрыв негодования, вызванный приговором, привел к неожиданным для Москвы последствиям. Начались демонстрации протеста в Израиле, в странах Европы и в США, а также выступления видных западных деятелей. Свое возмущение, в неофициальном порядке, выразил и Госдепартамент США. В конечном итоге, увидев реакцию мировой общественности, власти заменили смертный приговор на 15 лет заключения[233].

Эта лавина протестов привела также к коренным изменениям в тактике еврейских действий и вне СССР — в частности, изменился подход израильского правительства. Выступая в кнесете в ноябре 1967 г., премьер-министр Эшколь впервые рассказал и о скрываемой от общественности репатриации советских евреев, и о недавнем решении Москвы практически полностью прекратить дальнейшую эмиграцию. В свете последних действий СССР против Израиля и против собственных граждан-евреев Эшколь решил, что вряд ли что-либо может быть достигнуто путем дальнейшего сохранения покрова секретности. Его решение было встречено кнесетом с одобрением. Два года спустя преемница Эшколя на посту премьер-министра Голда Меир информировала кнесет, что ее правительство отныне будет решительно выступать в поддержку свободного выезда из СССР всех советских евреев, которые пожелают репатриироваться в Израиль. И она сдержала свое слово. С тех пор она не упускала случая заклеймить политику советских властей, используя все имеющиеся в ее распоряжении средства, а израильское правительство содействовало развертыванию кампании в пользу советских евреев, привлекая к этому еврейские организации США, международные объединения ученых, музыкантов и других лиц интеллигентного труда, обращаясь к ООН и к политическим лидерам других стран, не исключая и коммунистов. Специальные молитвы за советских евреев возносились у Западной стены. Устраивались демонстрации, в том числе и круглосуточные, у зданий посольств СССР в Вашингтоне и других западных столицах. Не был оставлен без внимания ни один способ обращения к общественному мнению свободного мира.

Не было никаких сомнений, что задача, которую Израиль ставил перед собой в ходе этой кампании, состояла не столько в улучшении статуса советского еврейства, сколько в возрождении самосознания советских евреев и побуждении их к репатриации в Израиль — с тем чтобы в конечном итоге использовать их способности и возможности на благо еврейского государства. Этот вполне обоснованный интерес стал более чем очевидным, когда в конце декабря 1971 г. Нахум Гольдман, президент Сионистской организации (получивший, как предполагается, некоторые заверения от советского правительства), объявил о своем намерении пересмотреть порядок приоритетов на предстоящем заседании Всемирного еврейского конгресса. Теперь, заявил он, основное внимание должно уделяться не алие из Советского Союза, а скорее защите прав советских евреев; ведь, как указал Гольдберг, большинство евреев все равно будут продолжать жизнь в диаспоре, и потому следует вести борьбу за обеспечение им равных прав с местным населением. Возмущенное таким заявлением, сионистское руководство Всемирного еврейского конгресса немедленно отменило ранее направленное Гольдману приглашение выступить на конгрессе. Луи Пинкус, председатель исполкома Еврейского агентства, выразил израильскую точку зрения, заявив, что приоритетным направлением на 1970-е гг. становится не борьба за гражданские или национальные права евреев диаспоры, а борьба за репатриацию в Израиль, причем из всех общин мира. Для того чтобы облегчить эту репатриацию, кнесет за несколько месяцев до этого принял поправку к Закону о гражданстве, согласно которой израильское гражданство может быть предоставлено всякому еврею, который выразил свое “намерение” поселиться в Израиле, но которому это было запрещено сделать. Это юридическое положение было чревато опасными последствиями, поскольку в принципе давало — автоматически — израильское гражданство евреям, еще не покинувшим Советский Союз; собственно говоря, эта поправка на практике была применена считанное число раз. Тем не менее явственно прозвучало предупреждение Израиля, что он готов — в случае необходимости — провести широкомасштабную кампанию на международном уровне.

Кремль не мог оставаться безразличным к этой кампании. При всем своем возмущении “наглым и вызывающим вмешательством во внутренние дела и внешнюю политику Советского Союза” со стороны Израиля и мирового еврейства, СССР был обеспокоен и смущен тем, как он выглядит в глазах мировой общественности — особенно в то время, когда делались первые шаги по достижению разрядки международной напряженности. По всей видимости, советские власти решили, что, отпустив некоторое количество “внутренних” еврейских активистов, они смогут несколько улучшить образ Советского Союза в глазах мировой общественности, который сильно пострадал из-за преследования советских евреев — о чем все время напоминали миру многотысячные еврейские демонстрации в США, Канаде, Австралии и Западной Европе. Из СССР по приглашениям из Израиля выехало: в 1971 г. — 12 900 человек, в 1972 г. — 31 668, в 1973 г. — 34 773. Таким образом, с 1971 г. Москва начала, осторожно и выборочно, снимать свои запреты на еврейскую эмиграцию. В качестве официального обоснования было заявлено, что у евреев, как у национального меньшинства, в Советском Союзе действительно нет своего дома. Ожидая получить от США статус страны наибольшего экономического благоприятствования, советская сторона в завуалированной форме дала знать Вашингтону, что в 1974 г. СССР готов еще больше увеличить свою эмиграционную квоту и рассмотреть возможность отмены требования к отъезжающим относительно оплаты диплома о высшем образовании; таким образом, разрешение на выезд смогут получить 60 тыс. человек. Однако даже еще до того, как планы подписания советско-американского торгового соглашения потерпели неудачу, в январе 1975 г., московские власти отлично понимали, что в их распоряжении остаются и другие меры, посредством которых можно воспрепятствовать выезду большого числа советских евреев в Израиль (Гл. XXIV). Они просто-напросто тянули время. После 1967 г. в Израиль выехало 80 тыс. человек, и почти половина из них — грузинские евреи. Мало кто из них имел высшее образование или высокую производственную квалификацию; многие были пожилыми или больными людьми. Впрочем, в числе остальных было несколько тысяч человек интеллигентных профессий, специалисты высокого класса, и среди них — немало выдающихся фигур, составлявших гордость советской науки и техники.

Представители Еврейского агентства встречали их в Вене, куда они прибывали поездом. Затем прямым рейсом компании Эль-Аль их доставляли в Израиль. Там они размещались в одном из 81 центров абсорбции и ожидали предоставления постоянного жилья и работы. К 1974 г. Еврейское агентство и правительство Израиля расходовали 250 млн долларов ежегодно на прием советских репатриантов — весьма значительная сумма, намного превышавшая ту, что расходовалась на прием более многочисленных волн алии в предыдущие годы. Это различие нельзя отнести только за счет таких факторов, как инфляция, освобождение от налогов за привезенные с собой вещи или фонд заработной платы вновь прибывших. Объясняется это различие тем, что советские репатрианты были не похожи на репатриантов предыдущих лет. Прибывшие из европейский части СССР, они принадлежали к категории обеспеченных людей, привыкших к хорошим условиям жизни в больших городах и к тому, что их работа и доходы соответствуют их уровню образования и квалификации. Они ожидали, что в Израиле им будут предоставлены аналогичные возможности плюс лучшие школы и университеты для их детей.

В свою очередь, правительство Израиля и Еврейское агентство не хотели их разочаровывать. Они понимали, что было бы серьезной ошибкой потерять вновь прибывших и подать повод для разочарования следующей волне репатриантов, не менее одаренных и потенциально ценных для страны. Поэтому они дали советским евреям сравнительно хорошие квартиры, как правило, в крупных городах страны. Им были предоставлены — а зачастую и искусственно созданы — хорошо оплачиваемые должности, чтобы не допустить утечки умов. Для учебы их детей были выделены значительные стипендии. Все эти расходы легли тяжелым бременем на национальный бюджет. По мнению репатриантов прежних лет из стран Востока, все еще ютившихся в крошечных квартирках, в городских трущобах или городах развития, живших на минимальную зарплату или перебивавшихся случайными заработками, такое распределение благ было несправедливым — о чем они заявляли вслух, не скрывая своего чувства обиды и негодования (Гл. XIX).

С другой стороны, к 1970-м гг. у израильского правительства переменилась система ценностей и приоритетов. Население соседних арабских стран становилось все более многочисленным, а сами страны — все более воинственными. Темпы роста численности арабского населения — живущего как в Израиле, так и на территориях, — представляли, в долгосрочной перспективе, угрозу еврейскому характеру Израиля. Тысячи евреев — уроженцев Израиля отправлялись в страны Запада в поисках более безопасной и комфортной жизни. Видя грозящую стране демографическую и военную опасность, израильтяне, в стратегической перспективе, осознавали, что критически важным для них является обеспечение выживания еврейского островка в арабском океане. Каким же образом можно обеспечить свое выживание? Здесь и израильские политики, и лидеры мирового сионистского движения пришли к единому мнению, против которого не имели возражений даже еврейские доброжелатели в странах диаспоры. Деньги, технологии, моральная твердость и идеологическая поддержка — всего этого недостаточно. Точно так же, как в ранние и самые тяжелые годы становления ишува, лишь непрекращающийся приток новых людей из-за рубежа в состоянии обеспечить будущее страны. Имеется немало факторов, которые своим влиянием могут определить облик маленького сионистского государства. Но ничто не сможет гарантировать самого его существования — только численный рост еврейского населения, только сам факт его присутствия на этой земле.