Иван Змеевич и Краса Ненаглядная

Глава 6

Долго ли, коротко ли, а Ваня загостился у брата, и не хотел князь его отпускать. Крася не сыскалась, сколь не рыскали стрельцы на ярмарке. Юный царевич всё пытался начать разговор о предстоящем пути витязя. Но никак не получалось. То брат отшучивается, то на другую тему разговор переводит.

— Братец мой любезный, — сказал князь Дмитрий как-то поутру, — а бывал ли ты когда-нибудь на княжьей охоте?

— Я и на царской не бывал, — смущённо ответил Ваня.

— Битва с врагом от тебя никуда не денется, — похлопал Дмитрий по плечу юношу, — понимаю тебя, торопишься ты. Да только жизнь чувствовать надо, она так быстротечна. Охота — занятие мужское.

— Вроде бы я Змея Огненного не стрелой в глаз поразить должен.

— Не спорь со старшими, тем более, что стрелять тебе не придется, — улыбнулся князь Дмитрий, а завтра с утра всё и узнаешь. Сегодня с сокольником поговори, сокола и коня себе выбери. Брат ты мне или гость заезжий?

Ваня смутился и пожал плечами. Соколиная охота предстоит… Отчего бы и не попробовать мужского занятия? Правда, на душе кошки скребутся: надо в дорогу собираться, искать речку Смородину или Калину, что в Окиян-море впадает, а он тут прохлаждается. Да еще и Крася из головы не выходит. Днём, конечно, в суете да молодецких забавах — из лука пострелять, коня объездить, на кулаках подраться с дружинником, некогда о девчонках думать, но как наступает вечер — приходит кручина. А ночью снится ему Крася-коробейница, но не в ситцевом сарафане и лаптях, а в парчовой душегрее и кокошнике. Почему так снится? Может, потому что царевичевы невесты носят такие наряды? Эх, Крася-Крася, никогда батюшка с матушкой не позволят царевичу с простолюдинкой связаться. Не такие нынче времена.

— О чем задумался, Ванюша, — ласково спросил Дмитрий, — или о ком?

— А скажи мне, отчего ты не женишься? — внезапно спросил Ваня и покраснел.

— Ах ты, хитрец!

Дмитрий засмеялся и сказал что-то о том, что любая из девушек и вдовиц и так с ним запросто возлечь может, так для чего обременять себя обязательствами? Семейная жизнь — штука сложная. Ежели на престол ему удастся в молодых летах сесть, тогда он и подумает о женитьбе. Да на той девице, что поможет союз с соседними государствами упрочить.

— Знаешь, какие за морем красавицы? Настоящие павы. Не то, что наши курицы.

Ваня покраснел, но Дмитрий хлопнул его по плечу:

— Часто краснеешь, будто девица на выданье? Характер надо богатырский иметь, и краснеть только от чарки вина.

Ваня счастливо кивнул. Но выходя из горницы, подумал: вот его старший брат хочет побыстрее занять престол, но как быть с отцом? Неужели можно ждать его смерти и планы строить. Нет, не понять Ване этого. Сам он идёт дорогами тайными, чтобы найти логово врага и добыть яблоки молодильные. Чтобы отец и матушка исцелились, чтобы дольше в столице царствовали. Понимает ли это Дмитрий?

В думках таких пришёл царевич на дальний двор.

Сокольник оказался ещё не старым, крепким и жилистым хазарином. Черноволосый и темнолицый, точно прокопчённый летним солнцем, он был смешливым и юрким, сам походил на кречета. Длинный кафтан, подпоясанный богато украшенным поясом с серебряными и позолоченными бляшками, кожаная шапочка, отороченная мехом, говорили о том, что живётся сокольнику не худо, и у князя Дмитрия он любимчик.

— Ай, солнцеликий, проходи, — радостно заклекотал сокольник, низко кланяясь, расставляя руки, — посмотри на моё потешное поместье.

Потешным поместьем он называл территорию возле княжеской усадьбы, огороженную и чисто убранную. На ней размещалась голубятня, домик сокольника и соколятник. Ваня удивленно покачивал головой.

— Вот воркуют сизари. И не подозревают, что кормлю я их кашей из полбы для того, чтобы мои соколики и кречеты разорвали их. Вот так и человек воркует, воркует, пока не становится добычей смерти. На ратном поле, на лихой дороге или даже в своих покоях.

— Да вы любитель рассуждать о мудрости, — заметил царевич.

— Ай, солнцеликий. Я один тут, птицы бессловесные — мой кагал. Говорю редко, а мыслю метко.

— Покажи мне своих охотников, — попросил Ваня, не желая вступать в длинные скучные рассуждения.

Сокольник смерил его хитрым и критическим взглядом и сказал:

— Не обижайся, царевич, но для первого раза тебе перепелятника дам. Птица крупная, сильная. Приёмистая. Сама всё сделает. С кречетом тебе охотится рано, да и не послушается он тебя.

С такими словами хазарин прикрыл дверцу голубятни, смахнул с плеча Вани мелкие упавшие перышки и махнул рукавицей в сторону соколятника. Самка перепелятника сидела, нахохлившись, на ветке сучковатой дикой груши. Глаза её были закрыты, но царевичу казалось, и не без оснований, что птица наблюдает за ними. Серая с пестринами по охристому низу, она почти не выделялась на фоне веток и ствола.

— Её зовут Капля, — шепнул сокольник, — ай, дочь шайтана, как смотрит на нас.

— А будет она меня слушаться? — недоверчиво спросил Ваня.

— В соколиной охоте человек птицу слушается.

Спит царевич в терему у брата, а Огненный Змей не дремлет. Открывает золотую клетку с серебряным замочком, ключик на груди хранит. Протягивает руку, и ему на запястье спархивает Жар-птица.

— Возвращайся, милая, в посад. Дело не доделано. Свернул с дороги Ваня-царевич, стал совсем Иванушка-дурачок. Сладко спит, жирно ест. О своём обещании меня одолеть совсем позабыл. Напомни ему, направь.

Хлопает Жар-птица крыльями, а не улетает. Слёзы жемчужные падают из её печальных глаз.

— Не кручинься, милая, — ласково говорит Огненный Змей, — чему быть — того не миновать, на лежанках богатыри не всходят, в печи не пекутся. Кабы хотел я Ивана сразу жизни лишить — ещё бы в царских палатах огнём полыхнул.

— А когда ты с меня чары снимешь?

Смеется Огненный Змей, головой качает. Глупая ты птица, разве по доброй воле кто-то откажется две жизни жить? Одну — человечью, земную, а вторую — заветную, небесную.

— Когда твоё время придёт, милая.

Ранним утром, пока летние лучи не тронули кроны деревьев, княжья дружина ратников и боярских детей, двинулась на охоту. Ваня мало кого знал, но сам был в центре внимания, и от того чувствовал себя неуютно. Еще вчера в царском дворе его лелеяли и прижаливали, как ребёнка несмышленого, теперь же в кругу своих сверстников и мужчин постарше, он смущался и старался ничем этого не выдать. От того вид приобрёл высокомерный и неприступный. Один князь Дмитрий понимал, каково это его братцу стараться не ударить в грязь лицом и себя не уронить. Хотя накануне Ваня ходил с перепелятником на перчатке, пару раз прикормил, чтобы птица привыкла к запаху хозяина и его голосу, царевич опасался, что птица вздурит и не пойдёт внапуск.

Крестьяне, вышедшие на первый сенокос в этом году, ломали шапки и издали смотрели на княжескую ватагу. В красных с золотом кафтанах, в перчатках, украшенных драгоценными камнями, высоких шапках, молодые мужчины резво пронеслись мимо косарей. Сокольник ехал по правую руку от князя, держа две клетки с молодым сапсаном, которого хотел опробовать в деле князь и перепелятником для царевича. Ваня ехал по левую руку, как сердечный друг и младший брат.

— Говорят, в наши края повадилась Жар-птица. Сам не видал, но как новость услыхал, покоя лишился, — сообщил князь, наклонившись в седле к брату.

— А ты её, княже, прикормил бы пшеничкой. Если отборное зерно на дворе рассыпать да силок поставить, можно и соколиную охоту не устраивать.

Ваня удивлённо посмотрел на боярского сына. Неужели князю можно перечить? Но Дмитрий только рассмеялся.

— Увидите, как сказка былью становится.

— А я в небылицы не верю, и мой соколик на дрофу нацелился, — подхватил дружинник.

— Точно-точно, Жар-птица прилетала, — поддержал князя кто-то, ехавший сзади, — крестьяне жаловались, что на полях она неспелые колосья колесом завертела, а кой-чего и пожгла, озорница.

— Даже одно её перо приносит счастье и удачу, — тихим голосом сказал Ваня, — а тут целая Жар-птица… Что ты будешь делать с ней?

— Потом решу, — гикнул Дмитрий, пришпорил коня и направился прямо к полю, окружённому лесом. Именно там и видели озорницу.

Солнце уже взошло, озаряя округу тёплым светом, и лишь кромка леса оставалась в мрачной тени, точно ночь не желала уступать свои права надвигающемуся дню. В кучевых ватных облаках уже догорели и потухли звёзды, их отражения потускнели в ручье, журчавшем неподалеку. Прохладу обещал сменить жаркий день. Юноши и мужчины усадили птиц на специальные перчатки. Строптивая перепелятница ёрзала, и можно было подумать, что она тоже чувствует себя чужой в компании нарядно украшенных соколов. В нагрудниках и нахвостниках, шапочках, которые закрывали им глаза до поры до времени, блестели золотые нити. Ваня уже знал из перешёптываний, что охотничьи птицы бывают лучших сортов и поплоше. Вряд ли ему досталась та, которая победит в сегодняшней погоне за добычей. Это и понятно было, ведь ни в чём нельзя превосходить князя, главного человека в Старой Дубраве. Но Ваня не обижался. Понемногу его стал охватывать азарт.

Князь гикнул и присвистнул, выпустив сокола. Тот взмыл вверх, выслеживая добычу, которая могла прятаться в густых пшеничных колосьях. Сокол парил, зорко всматриваясь в округу, ловя воздушные потоки, но вскоре вернулся ни с чем. Пришла очередь других птиц, но и они вернулись без добычи, пока ястреб юного боярина не рухнул камнем вниз и не подцепил здоровенного суслика. Мужчины засмеялись и захлопали перчатками по сёдлам в знак одобрения. Конники кружили по полю и топтались от нетерпения на одном месте, пока князь Дмитрий не выпустил сокола во второй раз. И тут, тяжело взмахивая диковинными крыльями, разгоняясь и резко уходя вверх, поднялась из зарослей Жар-птица. Её горящее золотом оперение и хвост, похожий на веер кипящего огня ослепил дружинников. Не было ни одного, кто не заслонил бы глаза от невыносимого сияния, и только Ваня заворожённо следил за стремительным полётом чудесной птицы. Сокол пытался атаковать, но смелая Жар-птица увернулась и взмыла вверх, рассыпая сноп горящих искр, опаляя противника. Сокол с жалобным клёкотом вернулся на перчатку князя, а ватага дружинников с изумлением смотрела, как ускользает добыча в заоблачье. Сливается там в золотую точку, точно хочет прильнуть к самому солнцу, но вот Жар-птица стала спускаться вниз, забирая влево, стремясь скрыться в роще, которая опоясывала поле. Не утерпев, конники ринулись за ней, точно могли догнать, и только Ваня сообразил и отпустил перепелятника.

Шумный яростный полёт охотничьей птицы был стремителен и чудовищно красив. Точно сама смерть хотела настигнуть Жар-птицу, не причинившую никому зла. Крупная самка перепелятника гналась за добычей, не выпуская её из виду и не давая набрать высоту, сбивая вниз, пытаясь нанести удар мощным клювом. И когда Жар-птице удалось увернуться и скрыться в густых ясеневых ветвях, вырвался общий вздох разочарования.

— Упустили!

— Спрячется!

— Она ранена, я видел, — тонко взвизгнул боярский сын и разразился злорадным хохотом.

Всадники пришпорили коней, решив прочесать рощу и добыть волшебную птицу, раз уж это не удалось сделать пернатым охотникам. Ваня ринулся впереди всех. Ему нужна была Жар-птица живой, не случайно же она по поверьям жила на острове Буяне на ветках молодильной яблони. Она проводит его туда, куда лежит его путь! И не нужно будет плутать без цели!

Дружина прочесывала рощу, не таясь, с гиканьем и свистом. Многие повели коней под уздцы, но потом привязали к деревьям, потому что через густой подлесок продираться было непросто. Ваня тоже спешился, отдал коня сокольнику. Перепелятник его не возвращался, и по всему выходило, что надо было искать не только Жар-птицу, но и драгоценного обученного охотника.

— Бывает, что сокол не возвращается. Волю пуще полона ценит, так что ты себя не кори, ни в чём твоей вины нет, — сказал брат, и глаза его сверкнули азартом.

Ваня понимал, что раненой птице из рощи никуда не деться, и потому найдут ее бравые охотники, и сидеть ей всю жизнь потом в клетке, хозяину и гостям на потеху, если не спалит она княжий терем от злости и обиды на людей. «А если я её поймаю, как заставить отвести на остров Буян? Чем приручить? А если и полетит она, мне показывая дорогу, поспею ли за ней. Конный — поспею, пеший — навряд ли», — лихорадочно думал Ваня, рыская под кустами и корнями деревьев, ища золотистый отблеск птичьего хвоста. Он все дальше и дальше углублялся в чащу, где смолкли встревоженные голоса зябликов и синиц. Только дятел упорно долбил высохшую березу, не обращая внимания на суету. Непромысловая птица, живет и жизни радуется.

Перекличка и шутки дружинников стали тише и глуше, ясени и дубы выше. Солнце добрее и веселее. Запутавшись в ветвях могучих деревьев, оно не жалило июльским зноем, не иссушало. Взору Вани открылась поляна, а журчание ручья, который брал своё начало в корнях раскидистой берёзы, возвещало конец пути и призывало утолить жажду и отдохнуть в прохладе. Берёзка полоскала свои ветки-косы в искрящейся воде, и среди зелени виднелась белая полотняная рубаха.

— Ты кто? — стараясь делать грозным голос, спросил Ваня.

— Это я, Краська.

От звука робкого и девичьего голоса, Ваню бросило в жар, он метнулся к ручью, раздвинул стебли высокой травы и увидел девушку. Она сидела на камне, опустив босые ножки в холодную воду. Капельки крови попадали в ручей, змеились и пропадали.

— Ах ты, бедненька, где же ты поранилась? — спросил он и положил ладонь на плечо.

— Я со скоморохами решила поехать, от одной ярмарки на другую. Отошла от кибитки, а тут шум, гам. И погнался за мной какой-то неуклюжий бородатый… Я испугалась, что он приневолить меня хочет, побежала, куда глаза глядят. В чащу забралась, лапоть потеряла, ногу об осоку обрезала.

— А я Жар-птицу искал, — сказал Ваня и почувствовал себя глупым, — а нашёл вот тебя.