Из воспоминаний

Накопление конфликтов

Конституция непереносима для всякого самовластия даже тогда, когда она вовсе не наносит ему никакого удара. Самовластие не выносит органически самой невинной свободы. И поэтому невозможно даже предусмотреть, где, когда, из чего разовьется и вспыхнет конфликт. Во исполнение декрета Комитет постановил издавать газету "Помощь". Назначил редактором М. А. Осоргина. Обратился с просьбой к Каменеву-- закрепить за Комитетом типографию, обеспечить необходимое количество бумаги. Все это было сделано, но, к несчастью, закреплена была типография покойных "Русских ведомостей"... Вот и готов конфликт. Первый номер "Помощи" вышел 16-го августа с знаком Красного Креста. По виду, по шрифту, газета, действительно, напоминала "Рус. вед.". А масла в огонь подлили... мальчишки-газетчики. Они бегали по Арбатской и Тверской площадям, по людным улицам и во все горло кричали: "Вот, "Русские ведомости"! "Кому "Русские ведомости"!.. "Эй, газета газетушка не советская!" "Кому нужно не советскую!".

Ясно, конечно, что никто мальчишек таким комментариям не учил. Само вышло... Вышло и другое. Не советская газет оказалась нужна многим и разбиралась нарасхват. По случаю успеха мальчишки еще задорнее стали кричать: "Эй, кому газету не советскую"... Не советская газета разбудила к тому же уснувшие или заглушённые настроения. Многие тут же, на площади, плакали, беря ее в руки. Другие приходили в Комитет делиться впечатлениями: "Мне все равно, что написано в этой газете... Я счастлив, счастлив безмерно, что держу в руках не советский листок". Вот сентиментальности в этом роде.

Русский интеллигент любит всякую свободу... Вот только никак не удается ему прочно завоевать ее... Но Арбатская площадь этого времени, грязненькая, с разбитыми стеклами окон, заклеенных тоже грязной, пожелтевшей бумагой, -- запечатлелась... Так и стоят в памяти эти смелые, веселые мальчишки и пугливо озирающиеся фигуры, покупатели газеты... А рядом -- другие детишки -- продавцы с "Икрой", с леденцами... "Частные капиталисты" того времени...

Внешность газеты до невероятия раздражала власть. Еще раньше выхода 1-го номера, назначен был цензор, известный Сос-новский, который, однако, жестоко обижался, когда редактор называл его цензором. Он -- не цензор... Он лишь "наблюдающий"... Первый и второй номер он пропустил без помарок. Но затем ВЧК потребовала, чтобы типография изменила заголовок и шрифт и прекратила бы это "гнусное копирование "Русских ведомостей". Об этом требовании М. А. Осоргин докладывал на пленарном заседании Комитета, прося Каменева сделать распоряжение об отмене приказа. Доклад, -- о "гнусном копировании "Рус. вед.", сделанный в изысканно спокойном тоне, -- вызвал в Комитете гомерический хохот. Смеялся и сам Каменев... Испугались призрака покойных "Русских ведомостей", уж, кажется, достаточно прочно заколоченных в гроб! Каменев обещал свое содействие в смысле сохранения заголовка и шрифта преступной газеты. На другой день им дано было распоряжение Совета рабочих и крестьянских депутатов, адресованное в ЧК, о неимении препятствий к дальнейшему печатанию газеты тем же шрифтом и с таким же заголовком. На допросе после нашего ареста М. А. Осоргину предъявили оба номера "Помощи" (гранки третьего также лежали у следователя) и спросили его:

-- Что вы скажете об этой газете?

-- Хорошая, по-моему, газета...

-- А на что она похожа?

-- Гм... Гм...

-- На "Русские ведомости", гражданин Осоргин!

М. А. хлопнул себя по лбу и сказал:

-- А ведь, правда!

Следователь пришел от этого ответа в полнейшее бешенство...

Вот какие, в сущности, пустяки являются криминалом в эпоху пролетарской диктатуры. Раньше, в эпоху самодержавия, жандармы обтерпелись и довольно равнодушно взирали даже на нелегальные листки с призывами к "свержению самодержавия". А тут приводило в бешенство одно только сходство шрифта легальной газеты с другой тоже легальной газетой недавнего прошлого...

Нечего, конечно, говорить, что не меньшее возмущение вызывало и содержание газеты. Ультра корректное, без всякого задирательства и фрондирования, оно прежде всего давало яркую картину бедствия на местах. Литературный, не советский язык, также производил впечатление. Теперь, когда русская литература возрождается, когда даже фельетонист "Известий" Мих. Кольцов, начинает искать иных форм языка, непохожих на прежние советские "Стекловщицы"11, язык "Помощи" не резал бы слуха. Но тогда и это было "воскресением угасшего быта побитой буржуазии".

Некоторые корреспонденции с мест вскрывали и еще одну сторону дела: Комитет стал являться притягательным центром, куда стекались жалобы на тяжкую, невыносимую жизнь. Кому же и пожаловаться, как не старым общественникам? Они -- поймут, а главное, что-нибудь сделают, "примут меры"... Вот, например, корреспонденция из Казани. Написана со всем пафосом долго сдерживаемой откровенности. Выражается в ней удивление, почему, собственно, голодающими признаны лишь крестьяне? Озаглавлена: "Во Всероссийский комитет помощи голодающим". И далее: "Правление единого потреб, кооператива В.У.З. Татреспублики обращает ваше внимание на крайне тяжелое материальное положение профессоров, преподавателей, студентов и технического персонала всех высших учебных заведений г. Казани, влачащих жалкое существование. Преподавательский персонал не получает академического пайка; студенты и технический персонал, ничего не получая, умирают медленной смертью... Несколько профессоров умерло, громадный процент убегает в другие города, студенчество также разбегается. В последние дни мы имели несколько случаев падения на улицах студентов от голодовки. Настроение в связи с этим крайне неблагожелательное". Далее идет перечень мер, которые следовало бы принять для спасения Татреспублики от голода...

И сыпались, сыпались такие обращения в Комитет... Грозная катастрофа российской разрухи того времени вставала во всем своем неприкрытом ужасе...

Стоит ли говорить, что одними только этими обращениями Комитет был обречен? Когда все мы уже были арестованы, один из виднейших руководителей ВЧК сказал хлопотавшему за нас посетителю: "Вы говорите, что Комитет не сделал ни одного нелегального шага. Это -- верно. Но он явился центром притяжения для так называемой русской общественности... Этого мы не можем допустить. Знаете, когда нераспустившуюся вербу опустят в стакан с водой, она начинает быстро распускаться... Также быстро начал обрастать старой общественностью и Комитет... Вербу надо было выбросить из воды и растоптать"...

Конфликтов нечего было искать, или пытаться их предупреждать: они плодились и вспыхивали непрерывно, ибо сама основа свободной общественной работы была противна и нестерпима всему духу тогдашнего режима. Комитет хорошо это понимал и с нетерпением ждал лишь одного: двинутся ли Европа и Америка на помощь погибающим людям? Ибо свою собственную роль он считал сыгранной: заверение и его, и Патриарха Тихона о том, что голод не выдуман большевиками, -- всему миру было дано. Все остальное, все эти нагромождающиеся конфликты были мелочью, пустяками...