Из золотых полей

Глава 21

Чесс беспокоилась, что теперь уже никто не повезет на их мельницу зерно, потому что до того, как иск был отозван, помощники шерифа заворачивали все повозки обратно.

Однако ее опасения не оправдались: каждый день, с рассвета до темноты, у мельницы стояла вереница груженных зерном фермерских повозок. Всем приходилось ждать, но никто не выказывал неудовольствия. Атмосфера в очереди была веселая, праздничная, какая бывает на ярмарках и гуляньях.

— Ах, Нэйтен, как это мило с их стороны, не правда ли? Я падаю с ног от усталости, но это неважно. Так приятно сознавать, что все хотят оказать нам поддержку.

Нэйт посмеялся ее наивности.

— Все хотят посмотреть на ловких преступников, Чесс. Многие фермеры даже взяли с собой свои семьи. Они не знают, что именно мы совершили, но видят, что это сошло нам с рук, и в их глазах мы теперь герои. Сельские жители не любят шерифов. Закон непрошенно влезает в их дела, а такое никому не нравится, в особенности у нас, на Юге.

Теперь он ездил в Дерхэм каждый день. У него были дела в городе: так, он заказал кирпичи для фабрики, сказав, что они нужны для дома, который он собирается построить. Еще он доставил Джиму Монро обещанные пять тысяч сигарет. И оставил во всех других городских магазинах, а в придачу к ним и в барах по пробной коробке с сотней сигарет.

— За пробу денег не беру, — говорил он везде. — Покурите их сами, испытайте на своих клиентах. Если решите сделать заказ, то при продажной цене в пять центов за десять штук заработаете на каждом десятке цент с четвертью.

Но главное в этих поездках было показаться на людях, и прежде всего — попасться на глаза тем, кто делал бизнес на табаке. Пусть увидят, как он улыбается, пусть еще раз уверятся, что он силен, сильнее, чем они думали, что он — победитель. Он счел необходимым «извиниться» перед Юджином Морхедом, президентом городского банка, за «неудобство, причиненное недавним недоразумением».

После чего принял извинение Морхеда за затруднения и неудобства, причиненные ему самому.

Выходя из банка, он чувствовал себя так, словно роста в нем стало десять футов. Подумать только, он, Нэйт Ричардсон из графства Элэманс, заходит в банк, и президент банка встречает и приветствует его! Это было именно то, о чем он мечтал, и вот так оно и случилось. И это только начало.

— Привет, Нэйт! Это ты?

Нэйт оглянулся и увидел своего брата Гидеона. Он страшно обрадовался.

— Привет, брат! Ты отлично выглядишь.

Это была правда. Гидеон был строен, мускулист, и его кожа была покрыта здоровым загаром. Он был одет в дорогой костюм-тройку, и на его жилете блестела золотая цепочка для часов. У него был вид преуспевающего человека.

«Как и у меня», — подумал Нэйт. Да, оба брата Ричардсоны победители. Он хлопнул Гидеона по спине. Может быть, они пообедают вместе, или проповедникам нельзя ходить в такие злачные места, как бар «Дикси»?

Но прежде чем он открыл рот, чтобы спросить, Гидеон сказал:

— Я сейчас тороплюсь на поезд. Жаль, я не знал, что встречу здесь тебя, тогда я устроил бы все иначе. Я очень рад видеть тебя, Нэйт. А как там ма и остальные — ты знаешь? Я уже два месяца как в разъездах и не имею от них никаких вестей.

Нэйт смущенно пробормотал, что в последнее время был ужасно занят и вообще не мастер писать письма.

— Вот и я тоже. У нас в семье этим занимается Лили. Она пишет ма каждый месяц.

Лили. Ее образ уже так давно не возникал перед ним. Работа, сигаретная машина, планы на будущее вытеснили ее из его мыслей. Но сейчас он снова ясно видел ее золотые волосы, и в пропитанном запахом табака воздухе Дерхэма ему вдруг почудился нежный аромат ее духов. Его плоть напряглась; это было болезненно из-за плотной, туго обтягивающей материи джинсов. Нэйт испугался, что по его виду брат узнает его секрет, узнает, что он, Нэйт, вожделеет к его жене. И ему захотелось избить Гидеона до бесчувствия за то, что Лили принадлежит ему.

— Поезд меня ждать не будет, — сказал Гидеон. — Если я опоздаю, то не поспею на пересадку в Роли, так что мне надо спешить. Да благословит тебя Бог, Нэйт.

Нэйт стоял и смотрел ему вслед. Потом, с трудом передвигая ноги, которые будто налились свинцом, побрел в бар «Дикси».

— Нэйт! Все в городке только о тебе и толкуют, ну да ты это, наверно, и сам знаешь.

Дорина, подружка Джима, была раздушена, накрашена и игрива — подходи и покупай. Нэйт смотрел на нее, и его терзало воспоминание о свежей, невинной красоте Лили. И еще — о ее полных грудях, тоненькой талии и розовых, мягких, обиженно надутых губах.

— Дорина, где сейчас твоя подруга Джули? Я хочу с ней познакомиться.

Чесс наливала чай в чашку Эдит Хортон. Сегодня был четверг, день, когда она принимала гостей в своем полуразрушенном, кое-как подправленном однокомнатном домишке. Чесс сидела на одной из трехногих табуреток, аккуратно расправив пышную полосатую юбку своего лучшего платья. Эдит Хортон она предложила кресло, сбитое Джимом из половинок чурбаков.

— Добавить тебе сливок и сахара?

— Спасибо, не надо. Терпеть не могу черный кофе, но ничего не поделаешь — мне надо сбросить лишний вес. Как же тебе повезло, Чесс: ты все еще стройна, как девушка.

Эдит мало-помалу становилась ей той задушевной подругой, которую Чесс всегда хотелось иметь. С ней можно было без стеснения поговорить о личном, о женском.

— Жаль, ты не видела, какой тощей я была два года назад, Эдит. Точь-в-точь как ручка от метлы. Мне приходится пить молоко чуть ли не ведрами, если бы не оно, мне бы до сих пор было нечем отбрасывать тень. У меня никогда не было аппетита… вот только последнее время отчего-то постоянно хочется есть. Ты случайно не знаешь, такое бывает, когда ждешь ребенка?

— О, Чесс, как замечательно! А когда он должен родиться?

— Не знаю. Я даже не уверена, что в самом деле беременна. У меня всегда были нерегулярные месячные.

— Тебе надо показаться врачу. Я в таких случаях всегда пользовалась услугами доктора Артура Мэйсона, он живет в Роли. Он лучший врач в Северной Каролине. Я сейчас же напишу ему, нет, лучше попрошу Генри отправить ему из Дерхэма телеграмму — впрочем, и это не годится, такие вещи не для телеграммы, ведь ты же не хочешь, чтобы о твоих личных делах узнали посторонние. О Господи, я просто не знаю, что делать… А, вот что — я напишу ему и спрошу, практикует ли он теперь, какие у него часы приема, ну и так далее. Ты же знаешь, Чесс, Джесси, моему младшему, уже почти двенадцать, вот я и потеряла доктора Мэйсона из виду. А теперь расскажи мне, тошнит ли тебя по утрам.

В разговорах о беременностях, младенцах, детях Эдит, докторе Мэйсоне, возможных именах для мальчика и девочки день пролетел быстро и весело. Чесс еще никогда в жизни не было так хорошо.

Конечно, если не считать времени, которое она проводит с Нэйтеном. Но это совершенно другое дело. От Нэйтена словно отлетают искры, он весь — воплощенная энергия, риск, приключение, он заражает своей жизненной силой и ее, да так, что порой ей становится страшно.

С Эдит же, напротив, она чувствует себя спокойно, безмятежно, уютно.

«Какая я счастливая, — подумала Чесс. — У меня есть они оба!»

Сигаретная машина производила сильный шум, но работать на ней было нетрудно. Нэйт засыпал табак в бункер, регулировал натяжение длинной бумажной ленты и запускал приводное колесо. Громко стуча, завывая, дребезжа и лязгая, машина изрыгала сигареты в ящик, поставленный под резаком-гильотинкой. Чесс поправляла их, чтобы получались ровные, аккуратные слои, а когда ящик заполнялся, заменяла его следующим.

После того как Нэйт выключал машину, они вынимали сигареты из ящика, тщательно осматривали их и отбраковывали те, у которых находили дефекты. Потом укладывали их по десять штук на квадратные листки картона, положенные на середину больших по размеру листков бумаги, загибали края этих бумажных листов и клали получившиеся пакетики в картонную коробку.

Когда они заворачивали сигареты вечером в четверг, Чесс сказал Нэйту, что она, возможно, беременна.

— Господи Боже, Чесс, тебе нельзя паковать сигареты, тебе надо сесть и сидеть. Иди в дом и отдохни. Я могу закончить работу один. Сейчас провожу тебя до дома и вернусь.

Как и бессчетным тысячам других жен на протяжении многих веков, Чесс было приятно и немного забавно ощущать себя предметом такой преувеличенной заботы.

— Не говори глупостей, — ответила она. — Я скажу тебе, если устану. — Она засмеялась, и Нэйт уверился, что все хорошо, что все идет как надо. От ее смеха у него всегда появлялось такое чувство.

Огаста Мэри Ричардсон родилась 10 октября 1882 года. Она появилась на свет на мягкой перине, в хорошо обставленной спальне на втором этаже добротного кирпичного дома с самыми современными удобствами, а также с передним и задним дворами, обнесенными белым штакетником. Роды принимал доктор Артур Мэйсон-младший, заранее приехавший по такому случаю из Роли. Миссис Натэниэл Ричардсон могла позволить себе все самое лучшее.

Ведь ее муж был очень преуспевающий человек.

За домом, на берегу ручья, стояло большое кирпичное здание. Большие окна, расположенные под самой крышей, широкой лентой опоясывали три его стены. Снаружи они были защищены стальными решетками. Напротив четвертой стены высилось огромное водяное колесо, превосходящее по величине колесо мельницы, стоящей на другом берегу.

Надпись, сделанная краской на входной двери, гласила: «Фабрика Ричардсона», а фасад кирпичного здания украшали высокие черные буквы: «Стэндиш сигарет компани». Под ними буквами поменьше было выведено: «Собственность Н. Ричардсона».

Невдалеке от фабрики строилось еще одно кирпичное сооружение, оно было уже почти закончено. Его стены были глухими, без окон, а крыша имела ту же высоту, что и громадная гора угля, насыпанная рядом. В этом сооружении, когда оно будет готово, предстояло разместить оборудование для сжигания угля и получения из него газа, тогда в доме и на фабрике будет газовое освещение. Уже были подведены трубы к медному паровому котлу, установленному в великолепной ванной комнате нового дома. Ее стены и пол были облицованы мрамором в точности так же, как в люксе «Плантаторского отеля» в Дэнвилле.

Чесс перестала работать вместе с Нэйтом на сигаретной машине только тогда, когда до родов оставалось две недели. Доктор Артур Мэйсон-младший не возражал, поскольку придерживался в этом вопросе самых передовых воззрений. Еще он советовал Чесс побольше гулять и запретил носить корсеты.

Теперь, после родов, Чесс чувствовала себя и выглядела лучше, чем когда-либо раньше.

Она по-прежнему была некрасива, так уж ей было суждено. Она была бледна, тогда как, по понятиям ее времени, для того, чтобы считаться хорошенькой, надо было быть румяной. Ее светлые волосы были гладко зачесаны над высоким лбом, меж тем как желательно было иметь кудрявую челку. Тонкий аристократический нос был слишком длинным и острым, чтобы его можно было счесть красивым, а серые, с тяжелыми веками глаза были мало заметны на фоне бледной кожи из-за обрамлявших их серебряно-золотистых бровей и ресниц. Из-за высоких скул щеки Чесс казались впалыми, рот был широкий, губы довольно тонкие. Но кожа у нее была чистая, белая, упругая, от блестящих серебряно-золотистых волос и ясных серых глаз веяло здоровьем, и кости больше не выпирали из-за чрезмерной худобы, они обросли крепкой, тугой плотью. Она была счастлива и оттого похорошела.

Сигареты компании «Стэндиш» тоже стали выглядеть привлекательнее. На бумаге, в которую они упаковывались, появилось отпечатанное название марки — «Кэсл»[18] и изображение шахматной фигуры, похожей на замковую башню и известной как ладья или тура. Ниже мелкими буковками было напечатано название фирмы: «Стэндиш сигарет компани», причем над буквой «с» в слове «Стэндиш» и буквой «к» в слове «компани» были изображены крошечные короны. Под названием сообщался адрес: Дерхэм, Северная Каролина. Такие же надписи и рисунки имелись на почтовой бумаге, используемой для деловых писем, на чеках, а также на бланках заказов и счетов-фактур.

Продукция оптом сбывалась торговой фирме «М.И. Макдауэлл энд компани», расположенной в Филадельфии. Эта фирма покупала столько сигарет, сколько «Стэндиш сигарет компани» могла ей продать, и просила увеличить их производство.

Многое случилось за последние шесть месяцев. Но в предстоящие полгода предстояло сделать еще больше. В Нэйте фонтаном била энергия, он был полон новых идей и планов. Чесс предпочла бы на время остановиться и передохнуть, наслаждаясь столь стремительно достигнутым благополучием. Но она знала, что такая передышка была бы противна деятельной натуре ее мужа, поэтому не стала даже заводить о ней речь.

— Съезди в Роли, на ярмарку штата, Нэйтен, — сказала она на исходе октября. — Ты пропустил последние две, но уверяю тебя, нет никакой надобности пропускать еще и эту. Можешь не беспокоиться, со мной будет все в порядке и с Огастой тоже. За нами будут присматривать Бобби Фред и Бонни.

Солдат теперь жил в том однокомнатном домике, который раньше занимали они. Бонни, жена одного из окрестных фермеров, нанятая для помощи по хозяйству, спала в свободной комнате нового дома. Она обещала остаться до тех пор, пока доктор Мэйсон-младший не разрешит Чесс снова делать домашнюю работу самой.

Роды у Чесс были трудными, схватки продолжались более девятнадцати часов. Но когда ребенок наконец родился и она взяла его на руки, все пережитые мучения показались ей пустяком. Разумом она понимала, что ее Огаста — некрасивый ребенок; мягкие кости ее черепа, деформированные акушерскими щипцами, еще не обрели правильную форму. Но ее сердце видело в девочке только совершенство и было переполнено благоговением перед ниспосланным ей чудом. Она еще раз благословила передовые воззрения доктора Мэйсона-младшего. Его отец не разрешал Эдит Хортон кормить своих детей самой и настаивал на том, чтобы она брала кормилицу. Чесс же было дано ни с чем не сравнимое блаженство прикладывать Огасту к своей груди.

Весь Роли был расцвечен флагами. Улицы вокруг здания законодательного собрания штата были запружены людьми, которые, задрав головы, разглядывали его массивный, обшитый блестящей медью купол, или рассматривали товары, выставленные в витринах ближайших магазинов. Нэйт протиснулся сквозь толпу к самому краю тротуара, чтобы ничто не мешало ему любоваться парадом. Он был уверен, что, доживи он даже до ста лет, его и тогда не перестанет волновать музыка, играющая на парадах.

Когда колонна марширующих оркестров подошла ближе, ноги чуть было не вынесли его на мостовую, а когда они проходили мимо, он громко кричал и хлопал. Оркестров было семь, на два больше, чем тогда, когда он был на ярмарке в последний раз.

Рекламные платформы на колесах тоже были хороши, хотя до оркестров им было далеко. Особенно удалась платформа компании «Блэкуэлл» с большой статуей быка, стоящей рядом с пирамидой из папье-маше и пальмами из сухих табачных листьев. В толпе говорили, что торговые агенты «Блэкуэлл» намалевали рекламу табака «Дерхэмский бык» на одной из этих здоровенных треугольных штук в Египта Нэйт был готов в это поверить. Как и все жители Северной Каролины, он гордился «быком». Но пусть «Блэкуэлл», как и раньше, направляет все усилия на рекламу и сбыт своего курительного табака и не увеличивает производства сигарет, которое пока невелико.

Может быть, когда-нибудь и он захочет иметь в ярмарочной процессии свою платформу. Чесс наверняка смогла бы выдать на этот счет несколько неплохих идей. Ведь это она придумала марку «Кэсл» и изображение туры тоже — и притом в два счета. Может быть, она захочет, чтобы на платформе стоял большой замок с девушкой, выглядывающей из окна башни, как в тех шахматах, которые для нее вырезал старик Огастес. Хорошо, что у нее наконец есть ребенок, которого она так хотела иметь, и она чувствует себя счастливой. Она так здорово держалась, когда им приходилось туго, ни разу не пожаловалась. Теперь он позаботится, чтобы у нее было все, чего она захочет.

Наверняка в выставочных палатках найдутся какие-нибудь полезные новинки, последние изобретения вроде того отжимного устройства, которое он купил, чтобы облегчить ей стирку, или автоматической картофелечистки, или ножемойки. И чего только не придумают люди — он никогда не перестанет удивляться их изобретательности. Из всего, что бывает на ярмарке штата, выставка уступает только параду оркестров.

Нэйт присоединился к толпе, повалившей вслед за марширующими оркестрами в сторону ярмарочной площади. Почти все шагали в такт маршу, который играли оркестры. А когда они заиграли «Дикси»[19], воздух огласился боевым кличем конфедератов.

Нэйт отпрянул вправо, когда возле его левого уха раздался чей-то особенно пронзительный визг. Он невольно посмотрел на своего соседа и увидел, что это девушка.

— Вот уж никогда бы не подумал, что такая малышка, как ты, может издавать такой сильный шум, — сказал он с улыбкой.

Девушка была очень хорошенькая.

Она взяла его под руку, и ее темные глаза взглянули ему в лицо из-под завитой золотисто-рыжей челки.

— Это потому, что я рыжая, — ответила она. — Мы от природы такие — более шумливые, чем большинство остальных.

— Тогда я буду звать тебя «Рыжей», — сказал Нэйт.

Чуть позже она задрала для него свои юбки за задней стенкой павильона, где можно было выиграть расписанную вручную вазу, если удастся накинуть на ее горлышко три обруча. Павильон принадлежал мужу Рыжей.

Потом он провел несколько часов на выставке «Электричество и дом». Там были электрические утюги, вращающийся от электричества вентилятор, электрические лампы и люстры, тостер, поджаривающий хлеб с двух сторон, и медный чайник, нагревающий воду до кипения. Нэйт слышал разговоры об электричестве, читал о нем в газете, но ничто из того, что он слышал или читал, не подготовило его к тому, что он видел сейчас. Уже давно стемнело, а он все никак не мог наговориться с рабочими, обслуживающими большой генератор.

— Видела бы ты, какой оно дает свет, Чесс! Ярче дневного. Говорю тебе, это самое большое чудо света!

Нэйт не мог говорить ни о чем другом. В Нью-Йорке уже есть здания, целиком освещенные электричеством, а в Лондоне — том, что в Англии — даже целые улицы.

— Может быть, тебе стоит съездить по железной дороге в Нью-Йорк и посмотреть самому?

— Я хочу не видеть электрическое освещение, а иметь его здесь. И в скором времени оно у меня будет. Тогда фабрика сможет работать и днем, и ночью. Машины тоже могут работать на электричестве, дюжина машин, даже сотня, если для такого количества сигарет найдется рынок. Чесс, что ты думаешь насчет расширения нашего дела?

Она улыбнулась:

— Я этого ожидала.

На следующий день, как всегда покормив ребенка в шесть утра, Чесс встала с постели и стала одеваться. Бонни запротестовала: как можно, ведь доктор велел ей оставаться в постели шесть-семь недель после родов, а прошло еще только три.

— Если я сейчас же не займусь каким-нибудь делом, то сойду с ума, а зачем Огасте сумасшедшая мать?

Чесс надела свой старый шерстяной капот. Ей хотелось поговорить с Нэйтеном до того, как он отправится на фабрику, или в Дерхэм, или куда-нибудь еще.

Они так увлеклись, что проговорили больше часа, смеясь, заканчивая фразы друг друга, охваченные одинаковым энтузиазмом. В конце концов они решили все до последнего цента вложить в расширение дела и упрочение своего положения в дерхэмском обществе.

Нэйт и Солдат сделают гипсовые слепки всех деталей машины Огастеса Стэндиша, развезут их по разным дальним кузницам и литейным фабрикам, а когда те выполнят заказы, соберут пять новых машин, но уже не из дерева, а из прочного, неразрушимого железа.

Пока металлические детали будут изготавливаться, надо построить дома для рабочих и магазин, где они смогут делать покупки.

— В первую очередь надо построить магазин, — настаивал Нэйт. — Туда сразу же потянутся фермеры, привозящие к нам зерно. Ожидая, когда их обслужат, они будут пользоваться случаем, чтобы купить моток веревки, несколько фунтов гвоздей или мешок удобрений.

— Или пачку «Кэсла», — добавила Чесс. — Еще нам понадобится несколько новых повозок, чтобы было на чем перевозить такое количество сигарет на железнодорожную станцию. И пока суд да дело, надо расширить конюшни, прикупить мулов и лошадей и начать подыскивать возчиков, грузчиков и конюхов. Лучше всего нанимать тех, кто может быть попеременно и тем, и другим, и третьим.

Но прежде всего мне нужна хорошая двухместная коляска, и купить ее надо прямо сейчас. Мы не можем ездить на воскресные богослужения на громоздкой фермерской колымаге.

Ради будущего Огасты и утверждения общественного положения Нэйтена в качестве всеми уважаемого бизнесмена было необходимо как можно быстрее вступить в дерхэмскую общину методистской церкви, в которой состояли все влиятельные люди округи.

— Да и мне так будет спокойнее. Мы с дедушкой ездили в церковь каждое воскресенье, и я чувствую себя неуютно от того, что больше не бываю на богослужении. Конечно, для выездов в церковь мне будет нужно несколько новых платьев, но я и так собиралась их шить. Ни одно из старых на меня теперь не налезает. И еще мне надо заняться подготовкой крестин Огасты. Эдит уже согласилась быть ей крестной матерью, теперь надо выбрать крестного отца. Может быть, тебе написать письмо брату и попросить его?

— Нет! — выпалил Нэйт, но тут же одернул себя и спокойно пояснил, что Гидеон сейчас слишком далеко и его передвижения целиком зависят от воли епископов. Лучше пригласить в крестные отцы Солдата.

— Отлично, — сказала Чесс. — Пойди и попроси его прямо сейчас. Нам надо торопиться. Уже почти ноябрь, а зимой вся жизнь замирает.

— Когда Чесс что-то забрала себе в голову, лучше с ней не спорить, — заметил Нэйт в заключение своего разговора с Бобби Фредом. — Я сейчас еду в город купить ей коляску пошикарнее. Советую тебе не мешкать — иди в дом и получи указания.

— А заодно навещу мою крестницу, — улыбаясь, сказал Бобби Фред.

Глаза сурового ветерана кавалерии генерала Фореста подозрительно блестели.

По дороге в Дерхэм Нэйт думал о том, что ему надо успеть сделать за сегодняшний день, а дел у него было немало. Нужно было переговорить со строителями, узнать, как идет отливка деталей, выяснить у Джима Монро, как продаются сигареты «Кэсл» у него в магазине. Еще надо зайти в банк, а потом — в домик, который он снял для Джули, своей содержанки. Сегодня он вручит ей пухлый конверт с деньгами и железнодорожный билет, чтобы она уехала из города. Жаль, что приходится порывать с ней, ведь иметь в городе постоянную любовницу очень удобно. Но Джули слишком много пьет и может выкинуть что угодно — чего доброго еще явится в церковь и устроит ему сцену при всем честном народе.

А, ничего, не она, так другая, ведь кругом полно девчонок вроде той Рыжей.

Обратно он возвращался в коляске, сверкающей черным лаком. Она была не двухместная, а четырехместная, с кожаным верхом, который можно было опускать в хорошую погоду.

Перед тем как подъехать к дому, Нэйт остановился и зажег привешенные к верху коляски блестящие латунные фонари, заправленные маслом. Он хотел показать их Чесс, ведь они были самой новой конструкции. К тому же было уже почти совсем темно.

В воскресенье, девятнадцатого ноября, заднюю скамью методистской церкви Дерхэма занимали Эдит и Генри Хортон, Бобби Фред Хэмилтон, Натэниэл и Франческа Ричардсон, а также мисс Огаста Мэри Ричардсон, которой сегодня исполнилось пять недель и четыре дня. Воскресная служба была долгой, со множеством гимнов, распеваемых с большим подъемом и весьма громко, поскольку вся церковь была заполнена прихожанами. Но мисс Ричардсон мирно проспала все это время — один час и сорок минут.

После окончания службы преподобный Сэндерс попросил свою паству остаться и поприветствовать семью, недавно вступившую в церковную общину.

Многие из собравшихся так и сделали, включая все семейство Дьюков и одного из партнеров фирмы «Блэкуэлл», седовласого джентльмена с аристократической внешностью, который представился как Джул Карр.

Позднее Нэйт сказал Чесс, что их взгляды были как удары ножом в спину.

После окончания обряда крещения преподобный Сэндерс пошел проводить Огасту и ее свиту к двери и вместе с ними вышел из церкви. Вслед за ним из вестибюля выскочила его жена, жаждущая поворковать над младенцем. Огаста зашевелилась и принялась колотить ножками под длинным шелковым крестильным платьицем.

— Ах, — прощебетала миссис Сэндерс, — какая прелестная вышивка, миссис Ричардсон! — Она пощупала платьице. — Вы вышивали его сами?

— Нет, — мило улыбаясь, ответила Чесс. — Я так и не научилась достаточно гладко вышивать гладью.

Ей хотелось ударить миссис Сэндерс. Потревоженная Огаста извивалась у нее на руках, личико ее исказилось. Сейчас она заревет.

Положение спасла Эдит Хортон.

— Миссис Сэндерс, простите великодушно, что я вас перебиваю, но я хотела спросить вас о цветах, что стояли на алтаре. Где вы взяли такие изумительные хризантемы?

Она подхватила жену пастора под руку и, продолжая болтать, увела ее. Огаста замахала крошечными кулачками, пустила пузырь и угомонилась.

Чесс улыбалась и вежливо отвечала на бесконечные приветствия и пожелания многочисленных доброхотов. Нэйтен и Бобби Фред также претерпевали это испытание, которому их подвергали из самых лучших побуждений. Откуда-то справа до Чесс донесся смех Генри Хортона, похожий на паровозный гудок.

День выдался чудесный, солнечный и свежий. Всепроникающий запах табака сегодня казался Чесс приятным, и она подумала, что в нем есть что-то осеннее. Она чувствовала себя очень счастливой. Они станут здесь своими, подружатся с этими добрыми, приветливыми людьми. У нее будет все то, чего она всегда хотела, и она даст Огасте самую счастливую жизнь, какая только может быть у ребенка.

Эдит и Генри взяли на себя роли хозяина и хозяйки на обеде, который был устроен в дерхэмском пансионе, известном своей превосходной кухней, а Чесс тем временем в отведенной ей комнате переодевала и кормила Огасту. Потом все отправились в студию разъездного фотографа, приехавшего в Дерхэм на неделю.

Сначала он снял семейный портрет: Чесс, сидящая на стуле с ребенком на руках, и стоящий за ее спиной муж.

Потом сделал такой же портрет Эдит и Генри — только без младенца. После этого Чесс настояла, чтобы он сфотографировал Бобби Фреда с Огастой на руках.

И наконец и Эдит, и она снялись отдельно. Пока одна позировала для портрета, другая держала Огасту. Эти фотографии были нужны для визитных карточек, которые они собирались заказать. Визитные карточки с портретами были последним криком моды — так сказала мисс Маккензи, модистка и законодательница местных вкусов.

Еще одной модной новинкой были пышные, замысловато задрапированные турнюры.

— Турнюры опять в моде! — радостно и пронзительно объявила мисс Маккензи всем своим клиенткам. — И они стали еще пышнее, чем раньше.

Чесс еще не привыкла к большой подушке, прикрепляемой сзади при помощи стального каркаса, и испытывала немалые неудобства. Это модное сооружение было тяжелым и тянуло туловище назад. Она то и дело невольно оглядывалась назад, проверяя, не съехал ли турнюр набок и не перекосились ли затейливо уложенные сборки ее обшитой галуном коричневой бархатной юбки.

Отделанный таким же галуном жакет был, напротив, удобен; достаточно было просто затянуть расположенную спереди шнуровку, и концы шнурков оказывались именно там, где им и надлежало быть — на центральных складках переда юбки. Особенно Чесс нравилось украшающее жакет пышное жабо из кремовых кружев. Нэйтен купил ей золотую филигранную брошку в форме полумесяца, которая тоже оживляла строгий бархатный костюм.

Она наслаждалась новой одеждой, легкомысленными капризами моды и всеми теми новообретенными радостями, которые несло с собой богатство. По сравнению с этим тесные корсеты и неудобные стальные каркасы, надеваемые под юбку, казались ей сущим пустяком.