Из золотых полей

Глава 35

После того, как Стэндиш ушел, Чесс еще долго сидела в гостиной. Почти во всем она была еще более наивной, чем казалась. Она перечитала горы книг, но мало сталкивалась с каверзами реальной жизни.

Однако она была вовсе не глупа. Когда Стэндиш изъявил желание увидеться с нею еще раз, она насторожилась. Утром он нанес ей визит из вежливости; это она понимала. Потом Нэйтен ловко вынудил его сопровождать ее в театр. Здесь тоже все понятно. Но почему он пригласил ее на ленч? Этого правила учтивости отнюдь не требовали, даже если речь шла о близкой родственнице, не говоря уже о какой-то дальней кузине, седьмой воде на киселе. И уж тем более не было надобности приглашать ее вторично после того, как первое приглашение было ею отклонено.

Неужели он с ней флиртует? Да нет, это просто нелепо, сказала себе Чесс. Ведь ей уже сорок три года. К тому же ни один мужчина никогда с нею не флиртовал. Она не из тех женщин, которые привлекают мужчин, и никогда такой не была.

Тогда почему же он так настойчиво приглашал ее? Быть может, его потешает ее провинциальная простоватость? Но он ни разу не дал ей повода почувствовать себя глупой или невежественной. Совсем напротив — с ним ей было спокойно и уютно. Вот только под самый конец вечера стало как-то не по себе, появилось странное ощущение, волнующее и непривычное. Ей начало казаться, что английский кузен любуется ею.

«Нет, Чесс, будь честна сама с собой. Дело не в любовании — тебе показалось, что он желает тебя. Вот что так тебя взволновало. Но зачем я ему — такому мужчине, как он?»

Чем больше она думала, чем больше вспоминала их разговор, выражение, мелькавшее на его лице, тем сильнее становилось ее смятение.

И тем сильнее ей хотелось поиграть с огнем. Рэндал Стэндиш был самым светским человеком, какого она когда-либо знала. И, безусловно, самым красивым. Удивительно, что при его худощавости он кажется таким мускулистым. Он немолод; его виски уже тронула седина, а от краев глаз веером расходятся морщинки.

Эти тигриные, топазовые глаза…

Чесс почувствовала, как по ее жилам разливается какой-то странный жар, опасная непонятная истома. Она постаралась подавить это чувство.

Друзья прозвали его Мефистофелем. Уже одно это говорит, что от него надо держаться подальше.

А что если — хотя это, конечно, немыслимо — что если он в самом деле находит ее привлекательной?

Как приятно было бы знать, что есть мужчина, который любуется ею и хочет завоевать ее. Она всегда была этого лишена, и теперь… Да, теперь ей этого хочется — ну и что такого? Что страшного, если она хоть один раз в жизни, ненадолго, поверит в то, что она желанна?

«Я знаю, что это неправда, но мне бы так хотелось почувствовать себя такой, даже зная, что это неправда…

Да, я хочу этого, очень хочу. В конце концов, в этом нет ничего дурного: ведь ничего не случится».

В субботу мисс Фернклиф в своем обычном энергичном темпе провела Чесс по Вестминстерскому дворцу, где размещался британский парламент, а потом, после легкого, изысканного обеда — по Вестминстерскому аббатству[41]. Под конец этой экскурсии Чесс захотелось лечь на надгробие Джеффри Чосера[42] и взмолиться о пощаде. Она совершенно выдохлась, так как ночью почти совсем не спала. Когда Чесс добралась до гостиницы, она уже еле передвигала ноги, и ее ответом на бодрое «Добро пожаловать» Нэйтена был жалобный стон. Впервые после того, как она вышла из детского возраста, Чесс легла спать днем и проспала целый час.

За ужином Нэйт рассказал ей о разговоре со своим банкиром.

— Завтра я еду в Манчестер. Все уже подготовлено: в начале следующей недели я встречаюсь с четырьмя из самых крупных хлопкопрядильных фабрикантов Англии.

Чесс уронила свой бокал. Пока три официанта проворно убирали осколки, Нэйт уверил ее, что ей совершенно не о чем беспокоиться. Ей и мисс Фернклиф осталось посетить еще множество музеев, к тому же нынче днем он заходил к ее кузену, и Стэндиш сказал, что с удовольствием присмотрит за ней.

— Так что ты по-прежнему сможешь ходить в оперу и на все пьесы, которые тебе захочется посмотреть. Ты даже не заметишь, что меня здесь нет. И потом, меня не будет в Лондоне всего несколько недель.

Когда в воскресенье они поехали на прогулку, Стэндиш сам правил экипажем. Это была небольшая коляска, выкрашенная в ярко-зеленый цвет, с красным кожаным сиденьем, на котором могли поместиться только два человека. Чесс пришлось поставить ноги на большую корзину с едой, которую он взял с собой.

— Погода солнечная, приятная, — заметил Стэндиш. — Мы устроим пикник прямо на пустоши.

Когда он открыл корзину, Чесс рассмеялась.

— Рэндал, да еды здесь хватило бы на целую армию… Но что это с вами?

— Абсолютно ничего.

Воздух был свежий, бодрящий и благоухал вереском.

— Я твердо решила наесться до отвала, — сказала Чесс. — Что вы порекомендуете мне из этого царского угощения?

Рэндал улыбнулся.

— Попробуйте все. Это наилучший подход к жизни.

Чесс последовала его совету. Большинство кушаний в корзине были ей незнакомы. Маленькие яички, которые, по словам Стэндиша, снесла птичка, называемая ржанкой. Черная икра рыбы, называемой осетром, холодный фазан, клешни омара, пироги с хрустящей корочкой и начинкой из различных сортов мяса и душистых трав.

— У вас в углу рта прилипла крошка, — прошептал Стэндиш. — Я сниму ее.

Прежде чем Чесс успела что-либо сообразить, его губы легко коснулись ее губ.

Губы у него были мягкие и теплые. И усы тоже были мягкие. Это удивило Чесс. Подстриженные волоски должны были бы быть колючими.

Все произошло так быстро, и поцелуй был так легок — а может быть, все это только плод ее воображения?

Но ее губы горели, словно их коснулся огонь. От жара их даже пощипывало. Чесс невольно дотронулась до них пальцами.

— Неужели вас никогда не целовал усатый мужчина? — спросил Стэндиш. Тон у него был поддразнивающий.

Чесс поглядела на него и почувствовала легкое головокружение. Солнечный свет, казалось, отражался от глянцевитой листвы ближайших деревьев, образуя сияющий ореол вокруг головы Стэндиша.

— Меня никогда не целовал ни один мужчина, — ответила она. — До этой минуты.

Лорд Рэндал хотел было засмеяться, но от выражения на ее лице у него вдруг сжалось горло. То, что она сказала, не могло быть правдой. Но он знал: это правда.

— Моя дорогая Чесс, — хрипло прошептал он.

Впервые в жизни он не знал, что сказать.

И тут она рассмеялась. Негромко. Весело.

— Лучше поздно, чем никогда, — сказала она. — Намного, намного лучше. Пожалуйста, поцелуйте меня еще, Рэндал. Мне это очень понравилось.

Он встал рядом с ней на колени и, нежно взяв в ладони ее лицо, наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Осторожно, не раскрывая губ. Лорд Рэндал предполагал, что в романе с этой поразительной американкой найдет очаровательную новизну. Но то, что происходило сейчас, было не просто более или менее ново — нет, это было что-то абсолютно неизведанное. На какое-то мгновение ему даже показалось, что он испугался.

— Благодарю вас, — сказала Чесс.

Стэндиш провел указательными пальцами по ее скулам, потом по щекам, очертил подбородок, контуры губ. Ее дыхание сделалось чаще, глаза затуманились, веки наполовину опустились. Она ждала его поцелуя.

Он отвел руки и сел на корточки. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас; он знал, как это сделать. Но он не знал, как это подействует на нее. Да и на него самого.

— Чесс, вы знаете, куда это нас приведет.

Ее затуманенные глаза открылись шире и задумчиво посмотрели на него.

— Нет, Рэндал, я так не думаю. Секс никогда не доставлял мне большого удовольствия, и я не хочу ложиться с вами в постель.

Стэндиш откинул голову назад и от души расхохотался. Эта женщина не переставала его удивлять.

— Вы, несомненно, самая необыкновенная и очаровательная женщина, какую я когда-либо встречал, — сказал он.

«И я изменю ваши взгляды на альковные утехи», — добавил он про себя.

— Тогда скажите мне, чего вы хотите, — предложил он ей.

— Хочу еще поцелуев, и много. И еще хочу увидеть настоящий Лондон, а не ту картинку, которую рисует Бедекер. Вы лондонец. Вы покажете мне город?

Стэндиш обещал дать ей все, что она попросит.

Для начала он повез ее в Гайд-парк, и там они присоединились к длинной процессии экипажей, медленно катящихся по широкой грунтовой дороге в южной части парка.

— Эта аллея называется Гнилым переулком, — заметил Стэндиш. — Как вы понимаете, социалисты выжимают из этого названия все, что можно.

Он приподнял шляпу и поклонился даме в открытом фаэтоне, которая проезжала мимо. Она улыбнулась и закрутила свой зонтик от солнца. Еще один поклон в другую сторону, потом еще и еще — на всем протяжении длинной, запруженной экипажами дороги. Правя лошадьми и кланяясь направо и налево, он не переставал говорить.

— Ранним утром здесь катаются верхом, в том числе и некоторые дамы. Затем, в полдень, Гнилой переулок переходит во владение дам, правящих упряжками, за которыми скачут грумы. В пять часов — сейчас — экипажи становятся крупнее, наряды — более замысловатыми, и лошадьми правят уже не дамы, а их кучера. Здесь есть и стулья — вон они, под тем деревом, выкрашенные в зеленый цвет. Те, кто хочет посмотреть на представление, не участвуя в нем сам, может взять их напрокат у паркового служителя.

— Но ради чего все эти усилия? — спросила Чесс. — Ведь для тех, кто хочет размяться, есть и другие места, такие, как Хэмпстедская пустошь, где чудесный воздух и много места.

— Ради того, чтобы посмотреть на других и показать себя. Чтобы напомнить о своем существовании. Чтобы поязвить, пофлиртовать, продемонстрировать новый туалет или новых лошадей. Чтобы иметь темы для пересудов. Например, мы станем нынче вечером предметом сотни бесед, потому что у нас нет кучера и никто не знает, кто вы такая. Это ваши будущие лондонские знакомые, Чесс. Они попросят меня рассказать, кто вы и как вас зовут, а затем начнут наносить вам визиты и присылать приглашения.

После прогулки в Гайд-парке Чесс попросила лорда Рэндала покататься с нею на омнибусе.

— Когда я заикнулась об этом мисс Фернклиф, она отказалась и очень высокомерно, — сказала она. — А мне с самого первого дня, как я увидела омнибус, ужасно хотелось прокатиться на его империале[43] и посмотреть сверху на лондонские улицы.

Конные омнибусы, красные, коричневые и желтые, имели два яруса и винтовую лестницу, которая вела на открытый второй ярус с рядами деревянных скамеек и низкими бортами. В них ездило простонародье, и лорд Рэндал Стэндиш никогда ими не пользовался. Однако он согласился помочь Чесс удовлетворить ее любопытство. Лошадь и коляска были оставлены на попечение одного из портье «Савоя», а Стэндиш и Чесс пошли пешком по Стрэнду к остановке омнибуса.

Омнибус был почти полон, но пассажиры одной из скамеек империала подвинулись, чтобы Стэндиш и Чесс смогли сесть рядом слева. Прозвенел звонок, и омнибус тронулся с места.

— Здорово, правда? — воскликнула Чесс. — Смотрите, как далеко видно. По-моему, все это движение и сутолока просто чудо.

Даже в воскресенье Стрэнд был от тротуара до тротуара запружен подводами, кэбами, частными экипажами, пешеходами, переходящими улицу с риском для жизни, другими омнибусами, стадом коз, перегоняемых Бог знает куда, и всадниками, ныряющими в просветы в потоках экипажей и петляющими среди них, то пришпоривая, то останавливая своих коней. Это было похоже на гигантскую сцену, на которой одновременно разыгрывались десятки небольших пьес.

Стэндиш всегда рассматривал уличное движение только как помеху. Но прежде он никогда не был разом и его частью, и зрителем, глядящим на него сверху. Вскоре он увлекся открывшимся перед ним зрелищем. Интересно, Чесс именно это имела в виду, когда сказала «здорово»? Это выражение было ему незнакомо.

Среди пассажиров, едущих на империале омнибуса, царило праздничное настроение. Солнце пригревало, небо было голубым, а до завтрашнего утра, когда надо будет идти на работу, еще далеко. Юноша в клетчатой кепке достал из кармана губную гармонику и начал наигрывать мелодии популярных песен, исполняемых в мюзик-холлах. Его друзья, парни и девушки, громко пели, пока кондуктор не поднялся с нижнего яруса и не велел им прекратить.

— Как жаль, — огорчилась Чесс. — Вреда от них не было никакого, и я с удовольствием их слушала.

— Знаете, Чесс, мне кажется, вам бы пришлась по душе жизнь богемы. Возможно, для нее вы и созданы.

— А что такое богема?

— Завтра я вам ее покажу.

В тот вечер Стэндиш был приглашен на званый обед, поэтому после прогулки в омнибусе он проводил Чесс до ее люкса в «Савое».

— Завтра я зайду за вами в четыре, — сказал он. — Мы выпьем чаю с одними моими друзьями, и, вероятно, у них же поужинаем. Они на такие вещи смотрят одень просто.

Когда Чесс на прощание протянула ему руку, он поклонился и поцеловал ее. Потом повернул ее тыльной частью вниз и поцеловал ладонь. Словно молния пронизала руку Чесс от запястья до плеча. У нее даже пресеклось дыхание.

— До завтра, — промолвил лорд Рэндал.

— До завтра, — шепотом повторила Чесс.

— Стэндиш, с чего это вы сегодня вечером вздумали кататься по Гнилому переулку? Я даже встревожился. Испугался, что вы явитесь на обед к Агате в женском платье, и у нее не получится равное число дам и кавалеров, как она планировала.

И хозяин дома с такой силой хлопнул лорда Рэндала по спине, что он бы неминуемо пошатнулся, если бы не был заранее готов к такой форме выражения дружеских чувств. Граф Лепуорт в знак приветствия всегда изо всех сил хлопал своих приятелей по спине.

— Мой дорогой Мефистофель, скажите, кто была ваша ошеломляющая спутница? — спросила графиня Лепуорт с едва завуалированным ехидством. В снобизме она не знала себе равных.

— Это моя американская кузина, Агата.

— Ах, так она американка. Тогда понятно. Что за провинциальный наряд — верх безвкусия.

Смешавшись с многочисленными титулованными гостями, Стэндиш переходил от одного к другому, останавливался, разговаривал, снова переходил, останавливался, разговаривал, пока всех не пригласили к столу. Рядом с ним посадили юную девицу, впервые выехавшую в свет в этом сезоне. Это было закономерно: видный пятидесятилетний холостяк с приличным доходом считался весьма неплохой партией для девушки, недостаточно красивой или недостаточно богатой, чтобы надеяться добыть себе титулованного мужа.

Рэндал отнесся к толстоватой стеснительной девушке с сочувствием. Он даже задел под столом ее колено, предоставив ей самой решать, нарочно он это сделал или случайно, в зависимости от того, какой из двух вариантов ей больше нравился. Нетрудно было догадаться, что она увлекается лошадьми и охотой: руки и плечи у нее были мускулистые. Поэтому он начал со знанием дела рассуждать о рельефе местности и достоинствах гончих в поместьях тех из его друзей, которые были также друзьями ее родителей. К тому времени, когда подали десерт, она наконец преодолела свою робость — таким образом Стэндиш выполнил то, ради чего он был приглашен.

Графиня Лепуорт подала знак, и мужчины наконец смогли общаться не только со своими соседками справа, но и с теми, что сидели слева. Дама, сидевшая слева от Стэндиша, была его старой приятельницей. Всего два сезона назад они наслаждались остроумием и телами друг друга и сохранили о том времени самые приятные воспоминания. Стэндиш улыбнулся ей с искренним удовольствием:

— Кларисса, вы божественно выглядите. Кто тот счастливец, которому вы дарите сейчас свою благосклонность?

— Мой дорогой Мефистофель, разве вам можно найти равноценную замену?

Это был обычный, стандартный званый обед, несколько менее скучный, чем большинство званых обедов, но не слишком интересный.

Предсказуемый.

Такой улицы Чесс еще никогда не видела. Двери домов были выкрашены в яркие цвета: голубой, красный, даже лиловый. У некоторых домов даже стены были ярко-желтыми или бледно-зелеными.

— Какая прелесть! — воскликнула Чесс. — Так необычно.

— Это и отличает богему, — заметил Стэндиш. — Для истинного художника необычное и самое лучшее суть синонимы. Кстати, иногда так оно и есть. Вы боитесь?

— А что, стоит?

Рэндал приподнял ее подбородок и быстро, едва касаясь, поцеловал в губы.

— Вы и сами очень необычны, моя дорогая. Вы всех очаруете.

Прежде чем Чесс успела ответить, их кэб остановился. Стэндиш сошел первым и помог сойти ей, потом, не выпуская ее руки из своей, повел ее к открытой двери ближайшего дома. Дверь была черной, а сам дом — ослепительно белым.

Когда Стэндиш и Чесс вошли внутрь, навстречу им повернулся высокий тучный мужчина, облаченный в просторную серую куртку, отделанную бордовым кантом. Его мясистое лицо было печально. Однако когда он увидел Стэндиша, выражение меланхолии вмиг сменилось улыбкой.

— Мефистофель, ты как раз то, что требуется в такой омерзительно-солнечный день. Полное отсутствие грозных туч повергло всех нас в глубокое уныние… А кого ты к нам привел? Начинающую дьяволицу, я надеюсь?

Стэндиш подтолкнул Чесс вперед.

— Миссис Ричардсон, позвольте мне представить вам Оскара Уайльда.

Оскар Уайльд. Ужасный и блестящий автор «Портрета Дориана Грея». Потрясенная Чесс невольно сделала реверанс.

— Я восхищаюсь тем, что вы пишете, мистер Уайльд, — сказала она, поднявшись.

Уайльд сжал ее плечи своими большими, холеными руками.

— Это Мефистофель вас подучил? Нет, по вашему искреннему, открытому взгляду я вижу, что не подучивал. Как же я обожаю американцев! Но я редко встречал среди них такое тонкое понимание литературы. Входите же, моя дорогая леди, и познакомьтесь с моими друзьями, которые, увы, не так достойны восхищения, как я.

Уайльд обнял Чесс за плечо и увлек ее навстречу самым фантастическим впечатлениям в ее жизни.

Комната, в которую она вошла, ошеломляла невероятным буйством красок. Блестящие красные деревянные панели резко контрастировали с нежно-желтым цветом стен, на фоне желтого висели яркие картины с расплывчатыми изображениями. Картины были подвешены на синих шелковых шнурах, прикрепленных к потолку, темно-серому, украшенному золотыми арабесками.

В комнате находилась по меньшей мере дюжина гостей. Запоминать их имена было невозможно, поскольку к каждому имени Уайльд мгновенно пристегивал язвительный биографический комментарий. Мужчины были одеты менее экстравагантно, чем Уайльд, однако и не так консервативно, как Рэндал, на котором был сюртук и узкие серые брюки. Из женщин двое были облачены в широкие свободные одеяния из узорчатого желтовато-зеленого шелка, а их волосы были распущены по плечам. У одной гостьи, красивой девушки с золотисто-каштановыми волосами, на спину свешивалась длинная коса.

Все гости разговаривали без умолку, хотя и не так много, как Уайльд. Они с превеликой нежностью обменивались оскорблениями, и очень красноречиво поносили людей, чьи имена были Чесс неизвестны. Их реплики были метки и необыкновенно смешны. Чесс смеялась, пока у нее не заболели бока.

Уайльд отвел Стэндиша в сторону.

— Ты, конечно же, понимаешь, что смех твоей кузины следовало бы заключить в драгоценный ларец из чистейшего лазурита и почитать как величайшее сокровище?

— Оскар, даже я сам не смог бы сказать о нем лучше, — учтиво ответил Стэндиш.

— Дьявол. — Они улыбнулись друг другу. — Должен сказать тебе со всей серьезностью, Рэндал, что ты совершаешь преступление, позволяя ей так отвратительно одеваться. Оборки персикового цвета! От их вида мне становится дурно.

— А ты бы хотел, чтобы она оделась в желто-зеленое? Оскар, она ведь не из твоих эстетствующих поклонниц.

— Ты несправедлив ко мне, Фисто. Я вижу, что она уникальна. Она похожа на женщин с картин Пьеро делла Франческа[44]. Но она следует предписаниям какого-то ужасного арбитра моды, кого-то вроде той мерзкой женщины-репортера, которая заискивает перед богачами в своей газетной колонке. Отвези ее к моему другу Лютеру Уитселу. Художника из него не вышло, и он стал колдовать с различными тканями и цветами. Он преобразит ее. Ей наверняка хотелось бы стать красивой, ведь этого желают все женщины.

Стэндиш задумчиво посмотрел на Уайльда.

— Думаю, я бы не хотел, чтобы она стала красивой, — сказал он. — Она уже и так угрожает моему душевному покою.

Губы Оскара дрогнули в усмешке.

— Какой жалкий из тебя получился дьявол, — едко заметил он. — Ну что ж, тогда я сам порекомендую ей обратиться к Лютеру.

— Джордж! Ты истинный храбрец, если отважился появиться в Лондоне. Разве тебе не говорили, что Джимми Уистлер[45] приезжал из Парижа и пробудет здесь неделю?

Сути последовавшего затем разговора, шумного, Чесс не уловила. Позже, когда они ушли, Стэндиш объяснил ей, в чем дело. Много лет назад Джордж дю Морье[46] учился живописи в Париже, деля студию еще с несколькими начинающими художниками, среди которых был и американец по фамилии Уистлер. Проработав долгое время карикатуристом в юмористическом журнале «Панч», Джордж решил стать романистом и написал роман, снабдив его своими собственными иллюстрациями.

— Книга очень хороша. Я дам вам почитать свой экземпляр корректуры, вам понравится. Сюжет там фантастический, но превосходно описан Париж и жизнь парижской богемы, какой она была тридцать лет назад. К сожалению, кое о чем Джордж написал чересчур откровенно, и это не понравилось Уистлеру. Он возбудил против Джорджа дело за клевету и на год задержал публикацию романа. Джимми — парень вздорный, но он гений. Я и не знал, что он сейчас в Лондоне. Мне хочется, чтобы вы с ним познакомились.

— Из-за этого мы и злили так рано? Вы говорили, что мы, возможно, останемся на ужин.

Стэндиш задумался. Неужели его в самом деле беспокоит мысль о том модельере, друге Оскара? Это достойно порицания. Как он мог опуститься до такого?

— В общем-то, я предпочитаю богему в малых дозах, — сказал он. — Мы поужинаем в моей квартире.

— Остатки от вчерашнего пикника?

— Можно и так сказать.

Стэндиш решил: сегодня он овладеет Чесс, ему необходимо это сделать, необходимо познать ее тело и проникнуть в ее мысли; только тогда он поймет, почему она лишила его душевного равновесия, и сможет бороться с этим наваждением.

Но Чесс отказалась ехать к нему на квартиру. Она сказала, что устала и хочет вернуться в «Савой».

Тут Стэндиш понял, что он и сам устал. Разделять энтузиазм Чесс было очень утомительно.