Из золотых полей

Глава 3

Когда мистер Стэндиш и Нэйт вышли из мастерской, долгие летние сумерки уже сгущались. Нэйт посмотрел на небо наметанным глазом фермера и определил, что время близится к семи. Значит, придется ему заночевать в лесу возле дороги, а когда рассветет, отправиться обратно в Ричмонд. Может статься, в город поедут какие-нибудь повозки и кто-то его подвезет, не то что сегодня.

— Похоже, в пути тебя застигла ночь, Нэйт, — сказал старый джентльмен. — Ты поешь и заночуешь у нас.

— Спасибо, сэр, — ответил Нэйт.

По правде говоря, его голодный желудок уже несколько часов давал о себе знать, только до сих пор он этого не замечал. Модели изобретений мистера Стэндиша и беседа со старым изобретателем захватили его настолько, что на время он даже смог забыть о своем горьком разочаровании. Но теперь он вновь с силой ощутил эту горечь вместе с муками голода. Нэйт заставил себя придать лицу бодрое выражение. Жаль, что нельзя сейчас отползти куда-нибудь в лес и завыть на луну.

Он был близок к цели, так близок, и все-таки потерпел поражение. Такого краха он не ожидал. Машина, которую изобрел Джеймс Бонсак, обещала настоящую революцию в табачном деле; Нэйт слышал разговоры о ней уже несколько месяцев. Он также слышал, что с этой машиной не все ладно, что она, может статься, только обещает, а на поверку толку от нее не будет. Но самым интересным было другое — слухи об одном спятившем старике, живущем где-то под Ричмондом, старике, который изобрел машину еще лучше, чем у Бонсака. И он будто бы сделал это еще до того, как Бонсак подал заявку на патент. Никто не мог сказать ничего определенного, и слухи о старике походили больше на выдумку, чем на правду. Но если они все-таки правдивы и если он сумеет разыскать этого старика и заполучить его патент, то тогда это как раз та самая удача, которую он ждал и ради которой работал все последние пять лет.

Не раскатывай губы, говорил он себе. Может, никакой машины и нет или же она ничем не лучше машины Бонсака. А может быть, в окрестностях Ричмонда вообще нет старика по фамилии Стэндиш. Когда услышанная история так хороша, что похожа на сказку, то чаще всего это оттого, что она и есть сказка.

Но он не мог подавить в себе надежду. И час за часом шагая по дороге, ведущей из Ричмонда, он не переставал строить планы, как лучше всего использовать машину старика и как забрать у него патент.

Мистер Стэндиш потряс его — и не один раз, а много. Сначала тем, что оказал ему такой радушный прием. Он, парень с маленькой фермы Северной Каролины, и помыслить не мог, что его так встретит человек, владеющий такой большой плантацией, что от ворот до дома надо ехать три мили.

Потом старик стал расспрашивать об идеях Нэйта и о жизни Нэйта и о том, как Нэйт намерен вести свой бизнес и каким видит свое будущее. Нэйт говорил с мистером Стэндишем так, как ни разу еще не говорил ни с кем за всю свою жизнь. Он рассказал ему то, о чем прежде ни за что, ни под каким видом не посмел бы и заикнуться.

— Вот теперь я чувствую, что я тебя знаю, — сказал наконец старый Стэндиш. — И ты мне нравишься, Нэйт Ричардсон. Я с удовольствием покажу тебе то, за чем ты пришел.

Потом он снял один из ящиков с полки, сплошь заставленной ящиками. И вытащил из него замысловатую деревянную модель примерно два фута длиной и столько же высотой. Сосновая древесина была отполирована до атласного блеска; она походила на старое золото. Миниатюрные зубчики на шестернях зацеплялись один за другой, тонкие цепочки наматывались на миниатюрные барабаны, крохотные резиновые ремни и малюсенькие шкивы двигались легко и бесшумно, когда Стэндиш трогал приводное колесо. Это был настоящий шедевр.

Как раз то, на что надеялся Нэйт, и даже лучше.

— Джимми Бонсак? — проговорил мистер Стэндиш с широкой улыбкой. — О да, мы с Джимми частенько беседовали. Я его знаю с пеленок. Он мальчик умный, всегда таким был. Я ему говорил, что идеи у него замечательные, и так оно и есть. Но всего, что знаю, я ему не рассказал. — Старик подмигнул. — Я вроде той кухарки, что была у нас когда-то. Она всегда с удовольствием делилась своими рецептами, но всякий раз получалось, что про какую-то мелочь она возьмет да и забудет: ну, скажем, про щепотку перца или про что-нибудь еще. Но без нее, без этой самой мелочи, соус выходил уже не тот.

— А он видел вашу модель? — спросил Нэйт. Ему хотелось, чтобы он был единственным.

— Конечно, видел. Я тщеславный старик, люблю похвастаться. Слава Богу, что ревматизм у меня в коленках, а не в пальцах. Я считаю себя самым лучшим резчиком со времен Гринлинга Гиббонса.

Это имя ничего не говорило Нэйту, но гордость Стэндиша была ему понятна.

— Конечно, так оно и есть, мистер Стэндиш, сэр, какие могут быть сомнения, — сказал он со всей искренностью. — А можно мне ее потрогать?

— Извини, сынок, но придется тебе отказать. Сама-то модель достаточно крепкая, но вся эта сбруя — цепочки и все такое прочее — их чертовски трудно установить на место, потому что уж больно они мелкие. Ты начнешь их трогать, а они возьми да и соскользни.

Нэйт был разочарован. У него прямо пальцы чесались потрогать гладкое дерево, привести в движение крохотные колесики. Но ведь пришел он не в игрушки играть. Он сделал глубокий вдох:

— Я мало что понимаю в патентах, но мне казалось, что модели надо пересылать в патентное бюро.

— А вот и нет, они предпочитают, чтобы изобретатели этого не делали. Не то придется им там чего доброго напрягать свои мозги и разбираться, что к чему. Вот Томас Джефферсон — тот бы разобрался во всем за одну минуту, и еще минута ушла бы у него на то, чтобы внести усовершенствования. Этот человек родился, чтобы стать изобретателем; жаль, что ему пришлось транжирить время на то, чтобы быть президентом… Ох, извини, сынок, старики легко отклоняются от темы. Ты спрашивал меня про патентное бюро. Так вот, они предпочитают получать чертежи, а не модели. Олухи! Они и в чертежах-то смыслят ничуть не лучше, чем в моделях, зато их легче хранить. Вот почему я решил больше не иметь с ними дела. Они написали мне, что мои модели занимают слишком много места и чтобы впредь я присылал им одни бумажки.

Из всей гневной речи мистера Стэндиша Нэйт выхватил только несколько слов:

— Вы сказали, что решили не иметь с ними дела? Вы так сказали? Стало быть, вы так и не получили патент?

— Нет, черт бы его подрал!

Нэйта словно колом по голове ударили. Он не стал разбираться в своих чувствах, просто не решился, потому что потрясение было слишком сильным. Между тем Огастес Стэндиш продолжал говорить, как ни в чем не бывало, снимая с полки еще один ящик.

— Вот с этой штукой у меня возникла особенно головоломная проблема. Тут и Архимеду пришлось бы попотеть. Понимаешь, тут у рычага был недостаточный ход, чтобы поднять полный груз. Что же делать? Я испробовал одно, потом другое, третье, двадцатое, тридцатое… И уже почти совсем собрался сдаться, когда вдруг в один прекрасный день…

Нэйт наклонился, чтобы рассмотреть модель. Свой провал он обдумает позже, сдерет с болячки чуть подсохшую корочку и посмотрит, что к чему. Сейчас он был слишком увлечен.

На полу стояло больше двух десятков пустых ящиков, когда мистер Стэндиш наконец заметил, что время уже позднее.

Он пошел впереди своего гостя по тропинке, ведущей сквозь заросли бамбука. Когда тропинка вывела их на поляну и Нэйт увидел перед собой дом, он остановился как вкопанный. В густеющих сумерках дом был виден смутно, просто темная бесформенная громада. Отчетливо выделялись только восемь огромных белых колонн, которые были выше, чем деревья на ферме Нэйта. Они, как часовые, охраняли просторную, широкую веранду. В окнах за колоннами светились неясные огоньки. Этот дом похож на Капитолий штата в Роли[2], подумал Нэйт, здание, которое он видел всего несколько раз в жизни и куда ни разу не посмел войти.

— Ну, входи, — сказал Огастес Стэндиш. Он провел Нэйта через боковую дверь и повел вверх по крутой узкой лестнице.

— Моя невестка устраивает мне жуткие сцены, если я опаздываю к обеду, — сказал он, — так что надо поторапливаться. — Потом он сообщил, что к обеду в доме принято переодеваться в вечернее платье — еще один вопрос, в котором его невестка всегда очень щепетильна. Пожалуй, Нэйту подойдет костюм, который носил один из его внуков.

Рукава и штанины костюма оказались слишком длинны. Мистер Стэндиш дал Нэйту булавки, показал, как ими пользоваться, снабдил его рубашкой, воротничком, запонками и сам сноровисто все застегнул и приладил. Но подходящих туфель у старика не нашлось.

— Держи свои сапоги под столом, — сказал он Нэйту, — и все будет в порядке.

Нэйту пришлось поверить ему на слово; сам он чувствовал себя словно разодетый цирковой медведь, которого он видел когда-то в столице штата на ярмарке. Но у мистера Стэндиша, успел подумать он, вид тоже ужасно глупый, хотя на нем костюм сидит хорошо. Однако в воздухе уже витал аппетитный запах, а ему было необходимо поесть.

Этот обед Нэйт запомнил на всю жизнь. Стол был, пожалуй, такой же длины, как его дом на ферме, а зал настолько велик, что его стены терялись в потемках. За столом было светло точно днем — Нэйт насчитал на нем две дюжины свечей в высоких блестящих канделябрах. Но ярче всего сияло ожерелье на шее леди, которая сидела во главе стола. Это была та самая невестка, которую старый Стэндиш так побаивался. Но она была совсем не похожа на женщину, которая закатывает истерики и орет, если ты опаздываешь к столу. Она была красавица со светлыми волосами, уложенными на голове крупными локонами. Один из локонов свободно ниспадал прямо перед ее левым ухом. Он доходил ей до плеча — до обнаженного плеча. Нэйт никогда еще не видел, чтобы одетая женщина настолько оголяла тело. Пышные присборенные рукава ее красного платья выглядели так, словно они тянули все платье вниз, чтобы открыть плечи и порядочную часть груди. Причем груди очень даже красивой. Она поднималась двумя небольшими холмиками под красным кружевом, обрамлявшим вырез платья. Шея леди была также обвита красным, и это наверняка были рубины, Нэйт нисколько не сомневался в том, что это именно они. Каждый красный камешек был окружен бриллиантами — а ведь так оправляют только настоящий рубин! У Нэйта из головы не шел вопрос: сколько же такая штука может стоить? Наверняка достаточно, чтобы построить на эти деньги фабрику или завод. Нэйт вспомнил те радужные надежды, с которыми он шел к старому мистеру Стэндишу, и почувствовал, что готов разреветься, как ребенок.

«Это просто потому, что я голоден, — подумал он. — Сколько же еще сидеть, пока подадут еду?»

— Мистер Ричардсон.

— Да, мэм? — Нэйт повернулся к сияющей леди.

— Вы любите ездить верхом?

— Да, мэм, стараюсь ездить всегда, когда есть такая возможность, — ответил Нэйт. Он все еще чувствовал горячую ричмондскую дорогу под своими босыми ногами.

Миссис Стэндиш улыбнулась. У нее была прелестная улыбка, освещающая все лицо.

— Превосходно. Вы должны погостить у нас до следующей охоты. Вы, конечно же, сможете выбрать себе подходящую лошадь. Мой старший сын — наш оберегермейстер, он сделает все, чтобы вы хорошо провели время.

Нэйт не мог взять в толк, о чем она говорит. Во-первых, этого ее сына не было за столом. Здесь не было никого, кроме него самого, старика, тихой женщины, которую он поначалу принял за мужчину, и дамы в красном платье.

— Моя дочь не любит охоты, — продолжала она. — Такая жалость, не правда ли? Я все время твержу ей, что она не права. Ведь амазонка так идет женщине.

И она улыбнулась легкой игривой улыбкой, глядя на женщину, сидящую рядом со стариком.

Стало быть, это ее дочь? А со стороны показалось бы наоборот. В противоположность своей матери дочь выглядела бесцветной, изможденной и тощей как жердь. Даже ее волосы казались скорее седыми, а не серебряными, не то что у матери. Может быть, это оттого, что они зачесаны назад и туго стянуты в узел на затылке, но Нэйт так не думал. Они правда казались серыми, как и ее кожа. И платье на ней тоже было серое. В комбинезоне она смотрелась куда лучше.

К столу приблизился пожилой негр. На нем, как на старом Стэндише и на Нэйте, был фрачный костюм. На руках у наш были надеты белые перчатки, и он держал серебряный поднос, уставленный серебряными кастрюльками. Нэйт с благодарностью втянул носом воздух. Наконец-то еда. Но оказалось, что время есть еще не пришло. Он сидел и с изумлением наблюдал за странным ритуалом, который разворачивался у него на глазах. Чтобы еще больше затянуть дело, кастрюли не были сразу же поставлены на стол. Вначале поднос был предложен миссис Стэндиш, и она положила что-то ложкой из каждой кастрюли на свою тарелку. Затем негр проделал длинный путь к ее дочери, чтобы та тоже могла положить себе еду. Затем, оставив старика сидеть голодным, он обошел половину длинного стола, чтобы предложить поднос Нэйту. «Сколько времени тратится впустую, — подумал Нэйт. — Я бы давно уже мог все съесть».

К его радости, пища была приготовлена без затей, и ее было много. Он положил себе большую гору оладий, коровьего гороха и тушеного мяса, похоже, кроличьего. И принялся за оладьи, орудуя столовой ложкой, которая была положена возле его тарелки.

— Мое любимое блюдо, Кэтрин, — сказал мистер Стэндиш. — Люблю тушеное мясо. Только в этом виде мои старые зубы могут справиться с олениной.

Он улыбнулся своей внучке, она улыбнулась в ответ и на мгновение стала похожа на мать.

— Я всегда испытываю несколько двойственное чувство, когда ем оленину, — проговорила миссис Стэндиш. — Олени такие красивые. Но мне очень нравится вкус их мяса. И я просто говорю себе, что ем одно из тех ужасных животных, которые поедают все наши лилии, несмотря на высокую стену сада.

— Возможно, именно луковицы лилий и придают их мясу особый вкус и аромат, мама, — сказала тихая женщина, ее дочь. — А раз так, то можно обойтись и без цветов.

— Ах, Франческа, иногда тебе в голову приходят совершенно удивительные мысли. Я не могу представить себе ничего, что было бы важнее цветов.

В самой середине стола, среди рядов подсвечников, стояла широкая красно-синяя ваза с цветами дикой моркови и веточками плюща.

Нэйт сосредоточился на еде, пока трое Стэндишей были заняты разговором. Они ели медленно, потому что слишком много говорили. Он еще раз наложил себе полную тарелку, взяв кушанья со вновь предложенного ему подноса, и доел все еще до того, как остальные осилили половину своих первых порций.

Сытый желудок настроил его на более благодушный лад. Он слушал беседу Стэндишей, и стоило кому-нибудь из них открыть рот, как он поворачивался к говорящему и приветливо улыбался. Миссис Стэндиш болтала без умолку, и почти ничего не ела. Смысла ее речей Нэйт не улавливал, но остальные, казалось, понимали ее отлично. Время от времени Нэйт бросал взгляд на тень у стены, ожидая наконец увидеть мужа и сыновей, о которых она толковала. Но они так и не появились. Он надеялся, что они сейчас где-то в отъезде, а не просто опаздывают к обеду. Ему бы не хотелось увидеть эту даму в бешенстве. Если уж сам старый Стэндиш ее побаивается, то его, Нэйта, она, наверное, перепугает до дрожи в поджилках. Ему уже сейчас было от нее немного не по себе, хотя он и не понимал почему.

Внезапно леди в красном встала. Мистер Стэндиш и ее дочь также поднялись. Нэйт торопливо последовал их примеру.

— Джентльмены, мы оставляем вас, чтобы вы могли покурить сигары и выпить бренди. — Рука, которую миссис Стэндиш протянула Нэйту, была унизана перстнями. — До свидания, мистер Ричардсон. Мы рады, что вы посетили нас.

Нэйт тоже протянул ей руку. Какая-то она странная… Кончики пальцев миссис Стэндиш едва коснулись его пальцев, но не пожали их. Когда она удалялась, он заметил, что на ней надета старомодная юбка с кринолином. Такая же юбка была на ее дочери, шедшей вслед за ней.

— Садитесь, мистер Ричардсон, — сказал старик, когда дверь за ними закрылась. — Боюсь, мне следовало дать вам не только фрак, но и кое-какие объяснения. Хотите виски?

— Нет, сэр, спасибо.

— Ну а я пропущу стаканчик. Пожалуй, даже два. Кэтрин сегодня была особенно несносна. Когда я увидел, что на ней надето красное платье, то сразу понял, что дело плохо. Это сигнал опасности, как красный флажок.

Из потемок появился негр с графином и двумя бокалами на подносе и бесшумно убрал тарелки со стола.

— Спасибо, Маркус, — сказал мистер Стэндиш. — А для себя ты графинчик припас?

— А как же, сэр. Стоит возле моей кровати. — Негр хихикнул, унося поднос с тарелками. — Уж я-то буду крепко спать.

Давая Нэйту объяснения, мистер Стэндиш выпил не два бокала виски, а все три.

— У меня был только один ребенок, — начал он. — Сын. По какой-то непонятной причине Бог так и не дал нам с женой второго ребенка. Впрочем, с нас Фрэнка вполне хватало. Он был сильным мальчиком и вырос сильным мужчиной. Он подарил нам много счастья.

Его мать умерла от плеврита, когда Фрэнк учился в университете. Может быть, ма было и к лучшему — пожалуй, его женитьба на Кэтрин разбила бы ей сердце. Они поженились так внезапно и так далеко. Я узнал об их браке задним числом. Фрэнк познакомился с нею, когда путешествовал по Европе после окончания университета. Ему тогда было только двадцать три года. Наверное, столько же сейчас и вам?

Старик не ждал ответа на свой вопрос. Он смотрел в бокал.

— Он говорил, что это была любовь с первого взгляда, род сумасшествия. Фрэнк совершенно потерял голову. Он женился на ней всего лишь через неделю после того, как они познакомились. Обряд совершил мэр одного маленького городка в Швейцарии.

Нэйт подумал о Лили. Счастливец Фрэнк! Теперь Лили и Гидеон женаты уже почти четыре года, а его боль все не утихает и, наверное, не утихнет никогда.

— Кэтрин, разумеется, была авантюристкой без роду без племени, но мне это было неважно. Она была Фрэнку хорошей женой, хорошей матерью для его детей, и из нее вышла великолепная хозяйка дома. О многодневных приемах в Хэрфилдсе говорила вся округа, а о рождественском бале вспоминали почти до той поры, когда надо было устраивать следующий. Но самое главное — это то, что Фрэнк не переставал любить ее и был с нею очень счастлив.

Конечно, проблемы у них были. У кого их нет? — Графин со звоном ударился о край бокала. — После того как родился их первый сын, Кэтрин стала все время плакать. Врач говорил, что это ничего, с молодыми матерями такое бывает. Но когда очень скоро после первого родился второй мальчик, с нею случился нервный срыв, который длился несколько месяцев. К счастью, доктор подобрал для нее микстуру с опием, которая помогла ей оправиться. Кэтрин всегда была легковозбудимая, нервная. Но та микстура стала ее спасением. Нед и Чарльз были хорошими мальчиками, но ведь от мальчиков много шума, они залезают на деревья, падают с них, ломают себе руки и ноги и не всегда делают то, что им говорят. А для нервов Кэтрин это было тяжело.

Когда мальчикам было одному семь лет, а другому восемь, Фрэнк повез Кэтрин в Европу. Он сказал, что у них будет второй медовый месяц. Возможно, на самом деле он просто хотел дать сыновьям возможность подрасти на приволье без изнеживающей материнской опеки. У них был замечательный учитель, молодой парень, умный как черт и сильный как бык. Спуску он им не давал, но не подавлял их натуру. В общем, чем бы Фрэнк ни руководствовался, когда увозил жену в Европу, вышло как нельзя лучше. Когда через два года они с Кэтрин вернулись, Неду было десять, Чарльзу девять, и более мужественных мальчишек, чем были они, вам вряд ли доведется увидеть. Теперь у них была еще и маленькая сестричка, родившаяся в Венеции, и они в ней души не чаяли с самого первого дня, как ее увидели. И я с тех пор тоже очень ее люблю.

Франческа. Такое имя дала ей Кэтрин, но я с самого начала стал звать ее Чесс. Не люблю иностранных вычур. Мы все звали ее Чесс[3], и ей это имя как-то подходило. Все, кроме Кэтрин. Ей нравилось называть ее Франческой, она говорила, что это звучит романтично.

Но имя именем, а малышку она обожала. Она говорила, что ей всегда хотелось иметь маленькую дочку, чтобы наряжать ее. Как же чудесно они выглядели вдвоем в своих нарядных платьях с кружевами и оборками, и волосы у обеих одного цвета — серебряно-золотистые и блестят на солнце. Мальчики были чернявые, во Фрэнка, а Чесс — вылитая мать. И она была самой счастливой девочкой на свете, все-то она смеялась или пела, а то и одно и другое разом. И какая была умница! Я научил ее играть в шахматы, когда ей было еще только пять. Она сразу полюбила эту игру и думала, что ее назвали так в ее честь. Она любила все: собак, кошек, лошадей, птиц, цветы, деревья, даже облака на небе. И еще любила всех людей, даже свою гувернантку, которую все остальные ненавидели. Правда с Чесс даже она становилась совершенно другой женщиной. Из классной комнаты весь день доносился смех.

Но когда пришла война, смех в нашем доме умолк. Мальчики тогда только что закончили университет. Они сели на коней и вместе со своим отцом уехали на войну, похожие на трех мушкетеров. Чарльз погиб в той битве в диких лесах Виргинии, где Ли надолго задержал армию янки. Нед — в битве под Геттисбергом.

Кэтрин так и не смогла поверить, что они мертвы. Даже когда их тела привезли домой и мы похоронили их на семейном кладбище, она продолжала ждать от них писем и раздражалась, что они такие нечуткие, потому что не пишут ей, что с ними все в порядке.

Она даже пожаловалась тому офицеру янки, который командовал войсками, явившимися сюда. Она обвиняла янки в том, что они будто бы перехватывают почту.

Тогда на многих окрестных плантациях хозяевам пришлось туго, но Хэрфилдс почти не пострадал. Кэтрин приглашала офицеров к ужину, и так их очаровывала, что они забывали обо всем. И держали своих солдат в строгой узде. Кроме коров, свиней и лошадей, мы почти ничего не потеряли. До того дня, когда разом было потеряно все.

Фрэнк был ранен четыре раза, но все раны были легкие. Во время осады Питерсберга его отправили домой для поправки здоровья, но причиной тому были малярия и дизентерия, а не пулевое ранение. Он приехал в Хэрфилдс, чтобы набраться сил, а потом собирался опять вернуться под начало генерала Ли. И чем отчаяннее становилось наше положение, тем непреклоннее Фрэнк верил в дело Юга.

Он почти совсем уже поправился, когда до нас дошло известие о том, что Ли капитулировал перед генералом Грантом в Аппоматоксе. Я в тот день ругался на чем свет стоит, а Фрэнк — тот не сказал ни слова. Он сам навел блеск на свои сапоги и почистил форму. Пуговицы и те отполировал. Потом он пошел на кладбище, где были похоронены его сыновья, отдавшие свои молодые жизни за дело Конфедерации. Там Фрэнк засунул себе в рот свой офицерский пистолет и выстрелил.

Голова у него превратилась в кровавое месиво. Мы бы не смогли его опознать, если б не перстень с печаткой — гербом Стэндишей.

Бедняжка Чесс, это она его нашла. Потом она много недель каждую ночь просыпалась, захлебываясь от крика.

А Кэтрин не пролила ни одной слезинки. Она просто отгородила свое сознание от гибели Фрэнка, как раньше отгородила его от гибели сыновей. Только теперь она вычеркнула из него вообще всю войну и все, что с нею было связано. В том времени, в котором живет она, нападения на форт Самтер[4] не было. Сейчас все еще 1860 год, ее мальчики в университете, а муж вернется домой с минуты на минуту. Мы все подыгрываем ей, и она счастлива. Возможно, она единственный по-настоящему счастливый человек во всей Виргинии.

Огастес Стэндиш отодвинул свой стул от стола.

— Мистер Ричардсон, я благодарен вам за вашу любезность и за то терпение, с которым вы слушали бессвязные излияния старика. Боюсь, мне придется еще раз злоупотребить вашей добротой. Я был бы вам весьма признателен, если бы вы позволили мне опереться на вашу руку, когда мы будем подниматься на второй этаж.

— Я сочту это за честь, сэр.

Улегшись в постель, Нэйт пожалел, что не выпил виски вместе со стариком. Он устал, но то не была обычная усталость, которую он знал и к которой привык. Уж лучше бы он пешком воротился в Ричмонд; тогда он чувствовал бы сейчас обычное физическое утомление, которое было ему понятно. Вместо этого он был утомлен наплывом новых мыслей и тем, что за прошедший день ему пришлось узнать слишком много и слишком быстро.

Прежде он питал инстинктивную ненависть ко всем аристократам-плантаторам. Его дядя Джош потерял в сражении ногу, чтобы они могли сохранить своих рабов. Ни у кого из его родных не было рабов, об этом никто из них даже и не думал. Дело Конфедерации вовсе не было их делом.

Но он не мог ненавидеть Огастеса Стэндиша. Он почти любил этого старика, несмотря на то, что из-за своего упрямства тот так и не получил патента, который для Нэйта означал все. Его единственный сын погиб, его внуки тоже, и все же этот старый человек держится и продолжает вести хозяйство на своей ферме, и неважно, что ее называют плантацией, все равно это просто ферма, только в ней много акров. И он по-прежнему защищает своих женщин и как может оберегает их от враждебного мира. А ведь ему никак не меньше восьмидесяти лет! Как же ему это удается? Каждый вечер садиться за стол и выслушивать речи миссис Стэндиш — уже одного этого было бы достаточно, чтобы свести его, Нэйта, с ума. Он бы такого не выдержал.

Ему говорили, что аристократы все слабаки. Но мистера Стэндиша никак не назовешь слабым. Да и тощую старую Чесс тоже, если вдуматься. Ведь и ей приходится изо дня в день сидеть за тем столом. И та леди — ее мать. Нэйт подумал о своей собственной матери и почувствовал, что ему повезло. Она была добродетельна, набожна, ко всему придиралась и никогда ничем не бывала довольна. Но она была в здравом уме.

Он решил, что по дороге домой обязательно купит ей подарок. Ей это, конечно, не понравится, и она примется читать ему мораль о неразумной трате денег, но ему все равно будет приятно что-нибудь ей подарить.

Завтра он уйдет с первым светом. Ему хотелось поскорее оставить этот дом.

— Мистер Ричардсон… — когда Нэйт уже выходил из дома, Чесс перехватила его на пороге. — В кухне вас ожидает завтрак.

— Спасибо, мэм, но думаю, мне лучше отправиться прямо теперь, пока еще не стало жарко.

— Да, вы правы, но все же я прошу вас пойти со мною. Если не хотите, можете не есть. У меня к вам деловое предложение. Выслушать его не займет у вас много времени.

Сегодня она снова была в сером, на ней было серое ситцевое платье На ее щеках розовели пятна румянца, ярко выделявшиеся на бесцветной коже.

Нэйту не оставалось ничего другого, как последовать за ней.

Чесс взялась за спинку стула, стоящего за большим столом в центре кухни с клинкерным полом. Стул слегка качнулся на неровном полу.

— Пожалуй, вам будет лучше сесть, — сказала она, — хотя если не хотите, то, конечно, не надо.

Ее голос звучал нервно.

— Нет, спасибо, — сказал Нэйт.

— Что ж, как хотите. То, что я хочу вам сказать, будет коротко и просто. Вчера вечером, после того как вы пошли спать, я поговорила о вас с дедушкой и знаю, что вам нужно от нас… то есть от него. То, что вам нужно, у меня, мистер Ричардсон. Я имею в виду патент. Я уже давно посылала в патентное бюро заявки и дедушкины чертежи, надеясь, что когда-нибудь удастся получить что-то стоящее. Полагаю, это как раз тот случай.

Нэйт издал радостный вопль. Он не мог поверить, что ему вдруг так улыбнулась удача.

— Еще бы! — воскликнул он. От улыбки у него даже челюсти заболели. — Сколько вы за него хотите? Наличных у меня немного, но мы смогли бы договориться о ежегодной выплате вам определенной суммы. Мое слово имеет вес, и я мог бы предъявить вам рекомендации.

Костяшки ее пальцев, сжимающих спинку стула, побелели.

— Я хочу, чтобы вы женились на мне, мистер Ричардсон, и увезли меня к себе, в Северную Каролину, в графство Элэманс. Я хочу иметь мужа и детей. Такова моя цена.