Избавление

Глава 3

На следующее утро Айра пришла в себя настолько, что смогла без посторонней помощи сесть и даже попыталась подняться с постели, закутавшись в старое, потрепанное и побитое молью покрывало. Однако если сидеть она могла без особого труда, то совершать дальнейшие подвиги ей было рановато: едва оперевшись на ноги, девушка пошатнулась и непременно бы упала, если бы под локоть не подхватили чьи-то сухие, но очень сильные пальцы.

- Ты что творишь? - с укором произнес незнакомый голос. - Едва очнулась и тут же вприпрыжку собралась бежать... разве ж это дело?

Айра торопливо плюхнулась обратно на постель и удивленно воззрилась на немолодого, но еще полного сил мужчину, стоящего над ней с крайне неодобрительным видом. Было ему около пятидесяти, среднего роста, но с такой крепкой фигурой, что сразу становилось понятным, в кого уродился несчастный дурачок, принесший ее в эту землянку. У мужчины оказалось простое, открытое лицо, густая копна непослушных русых волос, без конца норовящих упасть на лоб. Гордый прямой нос, четко очерченные губы и усталые, полные необъяснимого смирения глаза, в которых то и дело проступала странная тоска.

Убедившись, что гостья в порядке, он отошел в сторону и, забрав с низенького стола глиняную кружку, протянул.

- Пей. Ты, наверное, голодная?

"Это Стагор, - вовремя шепнул в голове Марсо. - Живет тут один с тех самых пор, как потерял жену. То есть, примерно лет пятнадцать. Парень у него с малых лет немного не в себе, но бояться его не надо - не буйный".

- Мое имя Стагор, - словно услышав призрака, сказал мужчина, пристально изучая жадно глотающую воду девушку. - Меня не бойся: не обижу. Если, конечно, ты не ведьма и не болотница. Тебя нашел возле реки мой сын... два дня тому... и принес сюда.

"Это Кер его отыскал, - так же тихо пояснил Марсо. - Я малыша за помощью отправил, когда в себя пришел. А он привел этого бугая, который и принес тебя в дом".

- Здравствуйте, - настороженно ответила Айра, оторвавшись, наконец, от кружки. - Где я? Что это за место?

- Лигерия, - без особого удивления отозвался хозяин дома, забирая посуду. - А речка - Быстрая. Здесь неподалеку Березинки стоят, а еще дней пять к югу - Драмн.

"Марсо?" - тут же обратилась она за помощью.

"Подожди, я думаю... кажется, мы отклонились от курса и попали слегка не туда, куда я планировал. Драмн - это, вроде, какой-то городишко на северо-востоке Лигерии... впрочем, тебе сейчас все равно. Главное, что мужик живет один и здесь нет ни одного мага. Остальное - мелочи".

- Кто ты? - задал вполне закономерный вопрос Стагор, присев на старый, грубо сколоченный табурет. - За последние пятнадцать лет тут не появлялись чужаки. Да еще в таком виде.

Айра неуловимо порозовела и подтянула повыше покрывало, пряча обнаженные плечи и все остальное, что этот человек, разумеется, уже видел.

- Меня зовут Айра. Я... в беду попала, - осторожно сказала она. - В серьезную беду. Но успела сбежать до того, как все стало совсем плохо. И уходить пришлось очень быстро, да так, что я... мне даже собраться не дали как следует.

Стагор скользнул понимающим взглядом по оголившемуся плечу.

- За тобой будет погоня?

- Да, - она чуть вздрогнула, вспомнив свой сумасшедший побег с острова и подумав о вероятном гневе лера Альвариса. - И очень скоро. Хотя, конечно, я надеюсь, что на какое-то время сбила их со следа.

- Кто тебя так?

- Вам лучше не знать.

Мужчина ненадолго помолчал, пристально изучая ее усталое лицо, с которого еще не исчезли следы недавних тревог. Девушка была очень худа, хотя и не производила впечатление голодающей. На светлой коже, когда сын принес ее в дом, виднелись выразительные синяки и длинные ссадины, словно по ней хлестали все ветра этого мира. Однако сама кожа оказалась мягкой на ощупь, нежной, ухоженной. Руки тонкие, совсем не огрубевшие. Ресницы длинные, такие же светлые, как волосы. А сами волосы настолько густые, что сразу видно - за ними заботливо ухаживали. Но, что странно, никакой одежды на незнакомке не было. Только пара перышек на спине прилипло, да интересные следы виднелись между лопатками, словно там когда-то росли крылья. И шрамы очень странные на ладонях имелись - будто в них тонкие стилеты вгоняли до самого основания. Или же палач пихал раскаленные иглы. Острые, длинные и пятигранные.

Он поджал губы: девчонка выглядела так, словно из тюрьмы сбежала. Когда он примчался на громкое гыканье сына, сперва даже подумал - все, померла. Больно бледная была и даже не шевельнулась, когда он поднял ее на руки. Ан нет - повезло: Стагор вовремя заметил, как медленно вздымается высокая грудь, да правильно разглядел, как подозрительно ярко светятся глаза у каменной змейки на ее шее. После чего с холодком признал магический амулет, крепко выругался, потому как магов на дух не переносил, и велел нести незнакомку в дом, пока не застыла и не отдала Всевышнему душу, каким-то чудом умудрившись забраться нагишом в эти непролазные дебри. Потому что сразу видно - не простых она кровей. Очень непростых: никто из деревенских себе амулета позволить не мог. Особенно такого, чтобы предупреждающе светился, стоило лишь поднести к нему руку. А там, где есть магический амулет, непременно ищи какого-нибудь мага. И, соответственно, крупные неприятности в довесок, потому что маги очень не любят, когда их водят за нос. Тогда как девчонка... судя по всему, что-то неприятное ей было уготовано, раз она решилась бежать одна, в грозу, да еще не просто так, а, скорее всего, через созданный наспех портал... может, амулет у нее как раз на это и зачарован... потому что представить, чтобы она появилась в этих лесах... в таком виде... каким-либо иным образом, чем через портал... да еще ни замерзнуть, ни утонуть, ни исцарапать себе ноги о шишки не успела... он просто не мог. Это было абсолютно невозможно. А значит, следом за девчонкой могут прийти весьма неприятные гости.

И именно поэтому на его лбу сейчас пролегла глубокая складка.

- Простите, - тихо сказала Айра, безошибочно угадав ее истинную причину. - Я не хотела причинять вам беспокойство. Как только наберусь сил - сразу же уйду. Обещаю. Спасибо, что помогли.

Стагор вздохнул.

- Всевышний велел людям помогать друг другу... даже если кто-то из его детей сделал что-то плохое. Так что отдыхай, выздоравливай. Никто тебя не гонит.

- Я не сделала ничего плохого, - совсем неслышно уронила она. - Не убила, не украла, не разрушила... я всего лишь не пожелала подчиниться. Как оказалось, иногда это значит гораздо больше, чем жизнь или смерть. Поэтому я сбежала. И поэтому меня скоро начнут искать, чтобы вернуть и закончить то, чего не смогли сделать раньше.

- Не надо, - неожиданно покачал головой Стагор. - Я не хочу знать подробностей. Мне кажется, в тебе нет зла. И нет намерений причинить нам вред.

Он поднялся с табурета и быстро направился к выходу, больше ничего не добавив. Посмотрел только странно - долго, внимательно, печально, а потом резко отвернулся и пропал за колыхнувшейся занавеской, словно не хотел, чтобы она о чем-то спросила.

"Кажется ему... - пренебрежительно фыркнул Марсо, когда мужчина ушел. - На сына бы взглянул, провидец! Может, тогда и не был бы он таким болваном!"

"Ты о чем?" - неуловимо нахмурилась Айра.

"Да так... не бери в голову. Лучше попроси у него еще воды, когда вернется, и ложись спать - во сне силы восстанавливаются быстрее. А я на всякий случай покараулю".

Айре понадобилась почти неделя, чтобы обрести уверенность в своих силах и начать выбираться из землянки - отвратительная слабость уходила довольно быстро. И каждое утро, открывая глаза, девушка с растущим ликованием понимала, что справится гораздо легче, чем ожидала, с невыразимым облегчением встречала рассвет, с новой радостью сознавая, что сегодня смогла чуть-чуть больше, чем вчера.

Конечно, она быстро уставала, подолгу спала, мало ела и невероятно много пила. Но при этом чувствовала, как буквально молодеет от каждого сделанного глотка и про себя поражалась смутно знакомому вкусу. Причем поражалась ровно до тех пор, пока внезапно не вспомнила и не поняла - где-то среди этих ручьев прячется настоящий природный Источник, чьи воды незаметно просачиваются в реку. Простые люди вряд ли знали, рядом с каким чудом им довелось поселиться. Скорее всего, просто жили, удивлялись собственному долголетию, редким болезням и благодарили Всевышнего за его доброту. Тогда как на самом деле причина их крепкого здоровья - вот она, в прозрачной влаге, в изобилии раскинувшейся под землей и пробивающейся наружу естественными водяными ключами, в одном из которых бурлила совсем не простая сила. И сейчас эта сила оказалась для истощенной девушки как нельзя более кстати. Так же, как полный покой, тихий лес и отсутствие незваных гостей, способных заподозрить в быстро крепнущей девушке стремительно выздоравливающую магичку.

Стагор был неизменно вежлив со своей гостьей, осторожен в расспросах и крайне терпелив. Он исправно охотился, рыбачил, собирал лесные травы и корешки, каждый вечер подвешивая тугие пучки к потолку. Подолгу пропадал в лесу, возвращаясь только под вечер. Он не сгонял девушку с единственной крепкой постели в углу, а неизменно устраивался на ночлег на крохотном топчане у входа, тогда как второй, спешно сколоченный топчан стоял уже наверху и принадлежал Гурту - рослому сыну лесника, которого за глупое гыканье деревенские прозвали Тупым Гы.

Парень не жаловался и не просился внутрь. Кажется, ему было совершенно все равно, где жить, что делать, где гулять и с кем делиться нехитрыми впечатлениями своей непонятной жизни. Порой он приносил из леса дохлых змей, с гордостью укладывая их у ног печально улыбающегося отца. Иногда притаскивал обломанные, причудливым образом изогнутые ветки. Пару раз с криками мчался через подлесок, неся в руках осиное гнездо, и потом его приходилось спешно лечить от многочисленных укусов. А однажды даже бесстрашно вручил Айре красивый полевой цветок, за который получил от нее крайне удивленный взгляд и искреннюю благодарность.

Стагор не боялся оставлять девушку с неразумным сыном: Гурт был настолько отсталым в развитии, что просто не знал, как обидеть. Он был крупным, удивительно широкоплечим, невероятно сильным, но... глупым и крайне наивным. Его легко можно было испугать. Еще легче задеть. Невероятно просто обидеть. И только злиться он никогда не умел. Просто не понимал, кому и зачем это нужно. Не говоря уж о том, что ударить не смог бы даже защищая свою жизнь. Словно Всевышний, отобрав его разум еще в детстве, милосердно избавил родителей от такого горя. Напрочь лишил мальчика злобы. Позволил забыть обиды и милостиво погасил его память, вместе с пониманием того, что он стал сильно отличаться от других людей. Правда, Береника не перенесла даже этого - едва заезжий маг сказал, что сын уже не поправится, быстро слегла и той же осенью ушла. Туда. Наверх. Просить Всевышнего за свое несчастное дитя.

Все это Айра узнала от Марсо, а тот, в свою очередь, выудил это из памяти убитого горем отца, заставив ее искренне пожалеть одинокого вдовца за такую трудную судьбу. Сам Стагор ни о чем таком не говорил, поэтому девушка не решалась спрашивать напрямую. И навязываться со своим сочувствием тоже не смела. Только все чаще подмечала его тоскливые взгляды, брошенные на агукающего, возящегося с какой-то глупостью парня, и все отчетливей понимала, почему этот человек столь упорно сторонится людей. Ведь Гурт - все, что у него осталось от горячо любимой супруги. И он не мог отказать ей в последней просьбе: НЕ БРОСАЙ! А потому год за годом прятал его от насмешек и медленно чах на окраине мира, не желая бросать взятый на себя обет.

Айра присматривалась к Тупому Гы на протяжении нескольких дней, силясь понять, в чем же причина его странной болезни. Следила за тем, как он ходит, что делает, как смотрит и просто улыбается неизвестно чему. Она старательно пыталась высмотреть его слабую человеческую ауру, которой просто не могло не быть, но всякий раз или быстро уставала, или парень куда-то сбегал, или же Марсо не вовремя отвлекал ее от этого занятия. Правда, девушка не расстраивалась - пока времени было в достатке: уходить далеко от землянки она еще не могла, а дурачок большую часть дня проводил на виду, чаще всего садясь под каким-нибудь деревом и увлеченно перекладывая перед собой упавшие шишки. Поэтому она не теряла надежды и снова и снова пробовала взглянуть на неразумного сына лесника так, как умел и нередко смотрел на нее сам господин Лоур, когда пытался отыскать за внешним Щитом старательно спрятанную ауру.

В эти же дни она много думала и вспоминала.

О себе, о нежданно обретенных друзьях, об оставленных на их попечении Листике и игольниках. О том, что дверь в ее комнату пришлось в последний момент оставить открытой, а Сеть Кера - свернуть и спрятать в уголок, чтобы не повредила тем, кто станет теперь заботиться о взрослеющем листовике. Она думала о вредине Лизке, наверняка по-прежнему таскающей гребешок у вспыльчивой подруги. О Лире, с боем пытающейся этот гребешок вернуть себе каждое утро. О Бимбе и Бомбе, со смехом угомоняющих свои вторые половинки, когда тем доводилось зайти слишком далеко. О вечно влюбчивой Альке, готовой мгновенно покраснеть при виде обаятельного лера Леграна. О самом Легране, посмевшем в тот вечер сделать взволнованной ученице весьма недвусмысленное предложение. Она думала о Бриере, наверняка всполошившемся наутро, когда по Академии только-только прошел слух о дерзком побеге. О лере Альварисе, который вряд ли ожидал от нее такой вопиющей неблагодарности. Думала о Керге и его стае, наверняка горестно взвывшим, когда стало ясно, что никакая волчица к ним больше не придет. О господине Борже, который тоже наверняка огорчился. О Дакрале и жизнерадостно скалящихся вампах, от одной улыбки которых неподготовленного человека бросало в дрожь и которым она тоже пообещала в свой последний приход бывать чаще. О Зорге, печально опустившем свой гребешок, когда выяснилось, что логово его старшего собрата внезапно опустело...

Но чаще всего она думала о другом. Почему-то всякий раз ее мысли неуклонно возвращались к одному-единственному человеку, по доброй воле ставшему ее воплощенным кошмаром и самым главным врагом.

Викран дер Соллен сделал все, чтобы избавить себя от неудобной ученицы. Он заставил ее сотни раз пожалеть об ученичестве. Он не щадил ее, пока длилось тяжелое обучение. И ни на шаг не отступил от своего правила - нагружать учеников ровно столько, сколько они были способны выдержать. Он причинил ей столько боли, что это могло бы кому-то показаться невозможным. Он заставил ее страдать, мучил, буквально убивал своим равнодушием. Украл у нее надежду на избавление, после чего едва не убил. А в итоге, вынудил броситься на верную смерть, лишь бы избежать позорной концовки под красивым названием Инициация.

Айра и сейчас с трудом вспоминала об этом. Каждый раз ей приходилось сдерживаться, чтобы не сжимать кулаки и не стискивать зубы. Временами пережитая боль будто возвращалась в усталое тело, и тогда ей приходилось спешно отворачиваться и прятать горящие злыми огнями глаза, чтобы случайно не испугать Стагора.

Когда силы немного вернулись, она стала потихоньку гулять по лесу, постепенно забираясь все дальше от землянки. И подолгу сидела на берегу Быстрой речки, невидяще глядя перед собой. В эти моменты перед ее взором снова вставал мрачный полутемный зал, задрапированные стены, холодный пол, на котором то и дело оставались крохотные капельки крови, и бесстрастный голос, раз за разом требующий: "нападай!"...

Викран дер Соллен не желал ее отпускать. Он неустанно возвращался во снах. Что-то требовал. Что-то заставлял. Временами жестоко растягивал на дыбе, оставаясь равнодушным к болезненным гримасам и невольному стону. А иногда, как и раньше, выставлял против стаи радостно ухмыляющихся виаров и пристально наблюдал за тем, как она задыхается под тяжелыми телами вместе с замученным до полусмерти Кером.

Он унижал ее. Это правда. Он много раз оставлял ее без помощи на холодном полу. Он причинил много боли им обоим. Он сделал так много плохого. Он преследовал их даже сейчас, заставляя просыпаться в холодном поту с неистово колотящимся сердцем, и, вероятно, еще очень долго будет мрачной тенью являться во снах...

Но Айра не могла забыть истинной причины его отношения и того, что внезапно поняла: Викран дер Соллен имел веские основания, чтобы отказываться от такой ученицы. Зная об Инициации... хорошо понимая необходимость трансгрессии... прекрасно сознавая, какой пытке ее придется подвергнуть и через что им с Кером придется переступить ради того, чтобы первая же трансформация не закончилась смертью... он не мог об этом не думать, когда лер Альварис властно всучил ему в руки эту огромную проблему. Не мог не догадываться, что непривычной к нагрузкам девчонке его наука дастся во сто крат тяжелее, чем любому из учеников. Не мог не предвидеть, что она долгое время проведет в настоящих муках. Но и не выполнить приказ директора тоже был не в силах.

Совсем недавно Айра, скрепя сердце, все-таки признала, что с ней не сделали ничего такого, чего не довелось пережить другим ученикам. Что ее учили точно так же, как учили бы любого другого. А все отличие заключалось лишь в том, что ее никогда не предупреждали о том, что будет происходить на уроках.

Викран дер Соллен хотел, чтобы так было. Он намеренно поступал так, чтобы заслужить не уважение, а искреннюю ненависть. То ли в надежде на ее отказ. То ли с затаенной мыслью о метаморфе, в конце концов, решившегося бы на сущее безумие... Айра еще не разобралась до конца. Но с того дня, как она по-настоящему попыталась убить жестокого наставника, что-то изменилось в нем. Куда-то подевалась его прежняя бесстрастная маска. Что-то надломилось в нем, что ли? Или просто-напросто умерло?

В последние недели учебы Айра не могла не заметить огромной разницы в его поведении. В том, как он двигается, как смотрит, как пристально следит за каждым ее шагом. Его рапира больше не порезала ей кожу, его кулак больше не посмел оставить на ней ни единой отметины. И он ни разу за целый месяц больше не прикоснулся к ее шерсти, хотя желтые глаза не отрывались ни на миг, когда стая с визгом и хохотом пыталась выловить юркую волчицу, чтобы с радостным ревом завалить потом на траву.

Он словно умер, получив известие об Инициации. Словно страшился даже дотронуться, как будто сама мысль об этом вызывала у него отвращение и причиняла не меньшую боль, чем ей самой. Он стал еще молчаливее, чем обычно. В его зрачках поселился лихорадочный блеск, щеки запали, а заострившиеся скулы выпирали, словно у тяжелобольного. Он буквально горел от самой мысли о грядущем Бале. Он потерял интерес к занятиям. Перестал требовать результатов. И каждый раз перед очередной трансформацией неизменно отворачивался и уходил, при этом никогда не торопя такую же молчаливую, словно бы высохшую от перегрузок ученицу. Даже если она задерживалась слишком надолго, чтобы урвать для себя несколько минут благословенного отдыха.

В те дни Айре было слишком тяжело от постоянных тренировок, чтобы обращать на это внимание. Но теперь, когда дело оказалось сделано, все больше склонялась к мысли, что была права: своим побегом она избавила их обоих от настоящей пытки. Причем его - чуть ли не больше, чем себя, потому что для того, кто поклялся на крови погибшей Эиталле, не было большей подлости, чем нарушить данное любимой обещание.

Он не предал бы ее. Никогда. И был в этом решении настолько тверд, что даже позволил себе ввести в заблуждение одинокую, неизвестную, никому не нужную девчонку, которой не повезло оказаться у него на пути.

Вероятно, она самим своим существованием должна была приводить его в безумное раздражение. Каждый взгляд на нее должен был напоминать ему о прошлом. Каждое шевеление игольника должно было заставлять бессильно выть от колючих воспоминаний, а каждое ворчание метаморфа - стискивать зубы, чтобы не думать о том, откуда и почему взялся в Академии этот упрямый зверь. И каждый день, каждую ночь, сталкиваясь со своей ученицей, он должен был испытывать столько всего... столько вспоминать, столько переживать заново.... раз за разом слышать в ушах пронзительный крик погибающей Эиталле... с мукой думать, что это по его вине случилась страшная трагедия...

Викран дер Соллен должен был ненавидеть Занд всей душой. Каждое существо, которое там живет. Каждую травку, каждый листик, каждую веточку, посмевших забрать у него смысл жизни. Он должен был ненавидеть все, что только связано с ним. Все, что хоть краешком касалось той давней драмы. Но, особенно, он должен был ненавидеть ту, которая без всякого риска смела касаться проклятого игольника, перед кем охотно расшаркивался в любезностях остроухий совратитель, кого несказанно обожал листовик и яростно защищал дикий метаморф... Айра знала: Викран дер Соллен должен был ненавидеть ее так сильно, что ее собственные чувства выглядели на этом фоне чем-то мелким и незначительным. Он должен был проклинать ее и пытаться убить. Должен был пылать жаждой мести и неукротимой яростью. Он ДОЛЖЕН был ненавидеть. ДОЛЖЕН желать смерти Иголочке и ее хозяйке. Просто должен.

Однако он не позволил себе ни мига, ни краткого мгновения, чтобы показать, что это действительно так.

Вместо этого Викран дер Соллен сделал ее сильнее. Он взялся за обучение, хотя оно должно было причинять ему много беспокойства. Он значительно урезал собственный отдых, которого и так было не слишком много. Против обыкновения, он уделял ей время каждый вечер, хотя тому же Бриеру доставалось гораздо меньше внимания. Он день за днем менял ее тело, делая его сильным, гибким, подвижным, способным на полноценную трансформацию. Он не позволил себе радостного удовлетворения при виде увечий ученицы. Не доставил себе злого торжества рядом с ее искалеченным телом. Да, он был жесток и холоден. Да, обучал ее слишком быстро. Да, он провел трансформацию так скоро, что даже Марсо пришел в настоящий ужас...

Но он дал ей возможность избежать позора.

Он заранее предупредил об Инициации.

Он намеренно дал ей время подготовиться и был готов к тому, что в последний момент Леграну все же удастся убедить упрямую ученицу принять его деликатные ухаживания. Он даже интенсивность тренировок сократил, чтобы она смогла прийти в себя. Позволил синякам и ссадинам сойти и бесследно раствориться в небытие. Когда-то Айра с ненавистью думала, что это - ради себя и того, чтобы не прикасаться в самый ответственный момент к ее изуродованному телу... но потом поняла: нет. Это тоже - ради нее. И ради того, чтобы Легран, если вдруг одержит верх, никогда в жизни не понял, что его просто искусно использовали.

Викран дер Соллен всегда знал, что делает. С самого первого дня. Он совершенно четко представлял себе, чего именно хочет добиться, и стремился к своей цели так, как иные стремятся к собственной смерти - страстно, неистово, с замершим на губах молчаливым криком: ну, что же ты?! Давай, ненавидь! Откажись! Прочь отсюда! Беги! Только не заставляй меня это делать!..

Не его вина, что Айра отыскала совсем иной выход. Не его вина, что она совсем иначе расценила его поступки. Не его вина, что он не сумел убедить ее в необходимости потребовать другого учителя. И не его заслуга в том, что она все-таки сумела его понять и услышать.

Ее побег в буквальном смысле спас ему жизнь. Вернее, этот побег спас жизни им обоим. Он избавил их от мучительной необходимости быть вместе и воистину стал тем единственным выходом, которым сохранил им рассудки.

И именно сейчас, сидя на мягкой траве и бездумно глядя на текущую воду, Айра вдруг поймала себя на мысли, что... больше не испытывает к своему учителю прежней ненависти. Что недавняя ярость, словно растворившись во внезапно обретенном понимании, постепенно истаяла, как туманная дымка. Некогда бушевавший внутри ураган чувств притих. Безумное желание убить его незаметно угасло, а вместо неистовой злобы пришла какая-то тоскливая жалость. Хотя, конечно, даже жалость не была способна избавить ее ни от обиды, ни от ощущения совершенного предательства.

Ведь если бы он только сказал... если бы хоть раз объяснил... хоть на один день отступился от вечной холодности и позволил себе быть откровенным... она бы приняла эту правду. Согласилась, что зря тратит его время и напрасно мучает его своим присутствием. Она бы все поняла. Решилась бы уйти к другому наставнику, оставив учителя наедине с его болью. И, быть может, тогда даже Инициация не стала бы для нее такой страшной и мучительной. Вернее, скорее всего, Айра о ней не узнала бы до самого последнего мига. А когда узнала, то была бы в столь приподнятом настроении, так очарована близостью лера Леграна, так затуманена его обаянием и коварной саранеллой, что, вероятнее всего, просто не смогла бы ему отказать. И вряд ли потом жалела об этом так сильно, что рискнула совершить дерзкий, на грани безумия побег.

Но даже если бы и пришла наутро горечь обмана, если бы появилось запоздалое чувство стыда, то лер Альварис не отказал бы юной второкурснице в одной маленькой просьбе и позволил ей забыть эту трудную ночь. Так же, как он позволил это сделать тем пятерым ученикам, которые все-таки попали на свой первый в жизни Бал.

Теперь же она терялась в сомнениях и догадках. Теперь ее раздирали противоречивые чувства. Она раз за разом вспоминала прожитые дни и пыталась снова ненавидеть... но не могла. Действительно, не могла. Просто потому, что хорошо понимала: Викран дер Соллен тоже не мог по-другому. Для него это было хуже смерти. Ее возможная близость - позорнее предательства. Он просто пытался избавить их обоих от неприятных последствий. Даже позволил себе нарушить жесткие правила Академии. И теперь она хорошо понимала, чего ему стоило просто молчать, раз за разом встречая ее глупое упорство.

Как оказалось, он выдержал не менее трудное сражение в своей душе, чем довелось пережить ей. И уже за это его нельзя было ненавидеть.

Сейчас Айра его понимала.

Правда, и отпустить такое прошлое ей оказалось не под силу. Слишком много там было боли. Слишком много невыплаканных слез. Слишком много отчаяния, ненависти. Слишком много невысказанного и недоговоренного, кроме, пожалуй, самого главного:

Не стоило...

Не стоило думать, что я приму ваш выбор, Викран дер Соллен. Не стоило считать, что он всего один и что я смирюсь с такой участью. Не стоило относиться ко мне, как к досадной помехе. Да и просто... не стоило вам так долго утаивать правду. Надеюсь, хотя бы теперь вы начали это понимать?..

Айра подтянула колени к груди и устало прикрыла веки, чувствуя, что мучительные воспоминания забирают почти столько же сил, как и сам побег. Затем обхватила себя руками и надолго замерла, не представляя, что теперь ее ждет. Но искренне надеясь на то, что короткое послание будет понято правильно. И что единственный его получатель, будучи освобожденным ото всяких обязательств, больше никогда ее не потревожит.