Изгой

Глава 10 Новый порядок

— Как ты можешь просто сидеть и есть, Гриша!

Моему возмущению не было предела. Хотелось взять что-нибудь тяжёлое и треснуть по башке долговязого парня, что сидел за чисто выскобленным деревянным столом.

— Что ты злишься? — Григорий бросил на меня хмурый взгляд, но потом вновь опустил нос в тарелку с супом. — Вкусно ты готовишь, Эва.

— Олег пропал! А ты сидишь и жрёшь! Почему ты не полетел с ним? Почему?!

Он с глухим звоном швырнул ложку, откинулся на спинку стула, воззрившись на меня с таким выражением, что кажется сейчас выплеснет этот суп прямо мне в физиономию.

— Он сказал, что справиться сам! Я не могу спорить с командиром, понятно?!

Развернулась и вышла из домика, жалобно и тоскливо заскрипели под ногами ступеньки крыльца. Обхватив себя за плечи, стала бродить по аллее, по обеим сторонам которой выстроились лиственницы, сквозь рыхлые их кроны дробились слепящие солнечные лучи, усыпая золотистыми пятнами землю. Вдали чернели громады горных хребтов на фоне белоснежных, похожих на крылья спустившихся с неба ангелов, облаков. Красиво и тихо, но эта тишина пугала меня. Так хотелось услышать один-единственный звук — рокот турбин. Увидеть на растянутом серо-голубом небесном полотне силуэт возвращающегося флаера.

Как я корила себя, что не отправилась вместе с Олегом, как мучилась мыслью, что там, где он сейчас, меня нет рядом. Сердце неприятно сжималось, в животе расходился пульсирующий страх. Да, Олег бессмертен, у него всегда с собой есть оружие — бионический протез, который он лихо превращал то в самурайскую катану, то в кувалду или кинжал. Но бог мой, как всего этого мало, когда весь мир ополчился против тебя!

Когда вместе с Олегом и Гришей я вернулась на Землю, вначале показалось, мы попали не на нашу родную планету, а куда-то в альтернативную реальность, порождённую чьим-то дьявольским воображением. Кровожадные твари из иного мира заполонили его, и под предлогом защиты человечества от гибели ввели новый порядок. Весь мир поделили на небольшие районы — хорошо защищённые коммуны, покидать которые было запрещено. Если кто-то пытался бежать, его ловили и уничтожали. И самое печальное, человек мог работать только в своей коммуне, а если он не находил работы, то объявлялся тунеядцем, паразитом, не имеющим права на жизнь. Печи крематориев работали круглосуточно, унося в небо пепел тысяч людей.

К двадцать второму веку уровень роботизации и автоматизации достиг таких вершин, что большая часть человечества перестала быть нужна. Нет, в мирное время эти люди могли заниматься творчеством, обслуживанием, уникальными ремёслами. Но только не сейчас, когда в мир пришла война.

Наночипы всех людей на Земле объединили в нейросеть, якобы для создания нового хранилища данных, а на самом деле через неё отслеживали все передвижения внутри коммуны, но к счастью нас с Олегом и Гришей не включили в эту систему, потому что в тот момент мы находились далеко от Земли, в глубоком космосе, устанавливая «ловушку для Сверхновой», чтобы спасти мир от губительного гамма-излучения.

Нам удалось найти на планете укромное местечко, затеряться в живописных алтайских горах, где мы устроили лагерь на месте заброшенной туристической базы с поэтическим названием «Роза Алтая». Отремонтировали старые домики для туристов, построили новые. Потом к нам начали присоединяться и другие люди, сумевшие избежать участи быть сожжённым в одном из Утилизаторов.

Путешествие к Сверхновой, возвращение на Землю, борьба за выживание сблизили нас с Олегом, кажется он стал относиться ко мне с большей симпатией, и даже нежностью, что не перешло в более сильное чувство, как я бы этого хотела, но иногда он даже оставался в моем домике на ночь, хотя вёл себя как-то слишком застенчиво, будто боялся, что разочарует меня, разрушит мои возвышенные представления о нём.

Я прошлась по дорожке под аккомпанемент ритмичных глухих ударов и гортанных вскриков — несколько бойцов устроили тренировки на площадке в окружении стройных берёзок. Одетые только в камуфляжные штаны, с обнажёнными мускулистыми торсами парни походили на гладиаторов, которые готовятся к сражению. И солнечный свет золотил смуглую рельефность их тел. Один держал «лапы», другой тренировался бить в них с размаху то одной, то другой ногой. И если удар получался сильным, то громко и чётко произносил вслух — пять, шесть, а если слабый, то молчал.

Ещё один парень, невысокий, но крепко сбитый тренировался на специальной подушечке, привязанной к столбу, врытом на краю поля. Молча и сосредоточенно бил ребром ладони.

Но когда я прошествовала мимо, они бросили своё занятие, разулыбались и проводили меня жадными взглядами. Тот, что молотил по подушке, послал шутливо воздушный поцелуй. Я привыкла к этому, и уже не стеснялась, когда ловила чей-то зовущий взор. Но никогда не давала повода Олегу усомниться в моей верности ему.

Вечерело, облака чернильными кляксами размазались по седому небу. С озера потянуло холодком, я озябла и решила вернуться в свой домик. Он встретил меня пряным и острым запахом прогретого за день дерева и лака, пыльной медвежьей шкуры на полу. И сильным ароматом роз, что стояли в вазе на столике у стены. Мне нравилось здесь — стены отделаны деревянными узкими панелями, натёртые до блеска плотно уложенные доски пола. На тумбочке старинные часы в тёмном лакированном корпусе отсвечивали желтоватым стеклом и золотистыми латунными стрелками. В простых деревянных рамочках по стенам акварели и фотографии. Среди них и парочка изображений Олега на рыбалке. Он был заядлым рыболовом, прекрасно разбирался в этом, пока из морей и рек не исчезла вся рыба. На обитом потрескавшейся кожей диване темно-бордового цвета валялось несколько бархатных подушек.

Широкая и низкая двухспальная кровать с покрывалом песочного цвета и вышивкой с геометрическим орнаментом по краю, кажется, ещё хранила очертания крепкого и сильного тела Олега. Он остался у меня той ночью, чтобы утром улететь за этим проклятым принтером.

Приходил он скорее не для того, чтобы удовлетворить своё мужское желание, а просто выговориться. Был немного пьян, а потому слишком откровенен, рассказывал о своей учёбе в академии, знакомстве с астрофизиком Артуром Никитиным, воспоминания о котором терзали мою душу. Артур был влюблён в меня. Когда на телестудии, где он выступал, а я брала у него интервью, произошёл теракт, то бомба разорвалась у меня почти под ногами. Я впала в кому, мой мозг умер, а Никитин отдал почти всё своё состояние, чтобы спасти меня, вернуть к полноценной жизни. Но потом наши пути разошлись, он исчез, о трагической судьбе его я узнала лишь тогда, когда вместе с Олегом мы оказались в подземном научно-исследовательском центре, где конструктор Грушевский сделал устройства для проверки уровня интеллекта.

Мы сумели пройти все смертельно-опасные ловушки Грушевского и встретились с Артуром, вернее тем, что от него осталось — его оцифрованным разумом. Но даже имея нечто совершенно эфемерное, не физическое, не осязаемое, он сумел завершить дело всей своей жизни — «ловушку для Сверхновой», благодаря которой мы смогли поставить преграду перед гамма-излучением.

Когда я вспоминаю об этом, на глаза наворачиваются слезы, и ком застревает в горле. Но с другой стороны я бы всегда ощущала себя неловко в компании двух друзей — Олега Громова, которого я люблю, и Артура Никитина, который любил меня. Жизнь так несправедлива, так редко люди могут найти совпадающие половинки.

Олег рассказал мне, что похитили его именно из-за этой ловушки. Люди из альтернативного мира нуждались в ней, чтобы вернуться к себе, потому что их устройство разрушил астероид. А потом Мизэки Сакураи помогла Олегу сбежать от похитителей.

Ах, эта Мизэки. Как сжимается от ревности сердце всякий раз, когда я возвращаюсь к мыслям о ней. Хотя Олег всегда был очень скуп на слова, касающихся его близости с женщинами, я поняла, что он был влюблён в эту японку. А она, стерва эдакая, предала его. И получила по заслугам. Мы оставили её там, поражённую электроразрядом, рядом с телепортом, который перенёс нас на звездолёт.

Мелодичный перезвон прервал мои воспоминания, и на сетчатку моих глаз отобразилась прямая трансляция из нейросети. Возникла реалистичная иллюзия дугообразного панорамного экрана, замигала кроваво-красным надпись, что отключение заблокировано. Значит, что-то официальное. И неприятное.

И точно. Возникла вытянутая холёная физиономия Герберта Моргунова с каким-то на удивление скучным и постным выражением, словно он собирался рассказать, как хоронил свою бабушку. Сделал театральную паузу, и выражение лица стало ещё печальней, будто вселенская тоска до краёв заполнила душу нового главы Совета Десяти, который явился из ниоткуда после исчезновения Модеста Моргунова:

— Дорогие друзья, сограждане! Вы все знаете в какое непростое время мы живём и лишь благодаря помощи наших Покровителей нам удаётся сохранить планету от тотального уничтожения. Радует тот факт, что люди сумели объединиться вокруг ценностей, которые были предложены теми, кто спасает нас от гибели. Ценности эти просты, понятны и универсальны.

И хотя вы все знаете их, я всё-таки напомню о них.

Первое. Вместе мы сильны, по отдельности слабы и беспомощны, поэтому мы уделяем самое пристальное внимание внимание коммуне.

Второе. Мы стремимся к воссозданию ценностей, разрушенных эгоизмом и собственническими интересами людей. Общинная система морали должна способствует перестройке всего нашего общества, подорванного индивидуализмом.

Третье. Эффективная реализация прав невозможна без принятия обязательств перед сообществом. Коммуна и является той самой естественной средой, лежащей в основе существования человека.

Четвёртое. Забота о себе и своих правах предполагает материальное и моральное благополучие других — в этом состоит социальная справедливость.

Пятое. Каждый человек должен понимать, что в обществе права не должны доминировать над ответственностью и обязанностями, в конечном счёте, долгом перед обществом.

Наше общество разделяет и следующий принцип — «общие ценности и обоюдная ответственность». Реальное следование моральному идеалу означает взятие на себя ответственности и принятие определённых обязанностей всеми членами сообщества.

В соответствии с этой доктриной наше государство проводит «политику общего блага» и формируют систему духовных и нравственных ценностей.

Именно для осуществления задачи нравственного совершенствования людей и была создана коммуна с её этически регламентированным образом жизни, которая является не только проектом для достижения блага, но и воспитательным институтом. Такой подход определяет понимание социальной справедливости как достижения блага коммуны, которое является критерием справедливого и несправедливого. Общей предпосылкой такого морального единства является разделяемая всеми членами коммуны концепция благ и добродетелей. Главное — не потребление благ, а воспитание нравственной личности.

Моргунов замолчал на мгновение, словно хотел, чтобы все те, кто слышал его выступление, могли осознать величие сказанных им слов. А я лишь усмехнулась — если перевести весь этот пафосный бред на понятный язык, то всё сводилось к тому, чтобы сказать человечеству — вы быдло, способное существовать только за колючей проволокой и некие силы позаботились, чтобы там вы забыли о том, что вы имеете какие-то права.

Что это за Покровители, которые навязали нам некую систему ценностей, и откуда они взялись, не знал никто, порождая слухи, один страшнее другого. Кто-то рисовал их кровожадными рептилоидами, явившимися в наш мир, чтобы кормиться людьми. Кто-то существами иного мира, решившими наставить землян на пусть истинный. А кто-то считал, что никаких Покровителей не существует, это лишь уловка, чтобы держать людей в узде.

Тем временем Моргунов вздохнул, поправил манжеты безупречно сидевшего на нем бежевого пиджака и в голосе зазвучал металл:

— Увы, не все люди считают нужным следовать этим простым правилам. Эгоисты, индивидуалисты, которые не хотят жить по закону. Эти лю… — Герберт запнулся, сжал губы в тонкую линию и потом продолжил сурово и жёстко: — Эти ублюдки сеют хаос, убивают, грабят, насилуют. Пытаются нарушить то хрупкое равновесие, которое мы пытаемся сохранить всеми силами. Я передаю слово генералу Ратманову, который расскажет нам о трагических событиях, имевших место накануне и мерах, которые были приняты нами.

Камера дрогнула, передвинулась к плотному, крепкому мужчину, чьи широкие плечи обтягивал тёмно-синий мундир с погонами генерала.

— Господа, должен вам сообщить, что в одном из Утилизаторов вспыхнул мятеж, — по-военному отчеканил Ратманов. — Бунтовщики ликвидировали охрану и решили вырваться на волю, чтобы вновь грабить и убивать. Но решительные действия спецподразделений пресекли эту попытку, — Ратманов замолк, откашлялся, и, казалось, пытался справиться с волнением, что так не вязалось с его суровой внешностью: — Во главе мятежников находился один из клонов нашего славного героя, полковника Олега Громова, погибшего от рук террористов секты «Очистительный свет Сверхновой».

Сердце ёкнуло, застучало быстро-быстро, подскочив к самому горлу. Молоточками забарабанило в висках. Я вскочила с дивана, прижав руки к груди, и не зная, куда деваться, шагнула к кровати. Клон? Тогда чего я так беспокоюсь? Сколько развелось этих клонов, подражателей, плохо сделанных копий.

Но почему же Олег до сих пор не вернулся? Я подошла к высокому узкому окну и сквозь экран, висевший перед глазами, попыталась разглядеть темнеющее небо, рванные лоскутья облаков, залитые словно кровью лучами прощающегося солнца. Господи, только не это! Ну почему, почему он так пугает меня?! Столько душевных терзаний пришлось пережить, когда всё считали, что Олега похитила и убила секта «Очистительная сила Сверхновой» и печальная весть достигла меня. Перед глазами вспыхнула картины почётных похорон, и словно со стороны я представляла там себя, такую потерянную, умирающую от безнадёжной тоски и душевной боли.

Барабанный бой заставил вздрогнуть. На сетчатку глаз вывелось новое изображение. Странное черно-белое, или так мне показалось. На фоне серого неба двор-колодец, по периметру унылые, плохо оштукатуренные с тёмными пятнами на стенах трёхэтажные здания с узкими оконцами, к чьим стенам жалась тёмная бесформенная масса из существ, которых уже вряд ли можно было назвать людьми. И словно сошедшее с картин Босха фантасмагорическое сооружение в центре. Пятиугольная платформа, к каждой стороне крепилась рама с мрачно темнеющим в самом верху скошенным лезвием.

Вывели осуждённого в оранжевой робе, закованного в мерцающие мягким голубоватым светом кандалы, на руках и щиколотках. С боков как истуканы охранники в тёмных мундирах. Никакой необходимости в этом не было — осуждённый не сопротивлялся, вышагивал медленно и спокойно, будто сомнамбула. Камера приблизилась и я замерла там, где сидела, ощущая, как ноги примёрзли к дощатому полу, а руки похолодели. Вытянутое лицо, сжатое в висках, жёстко вьющиеся рыжеватые волосы, голубая прозрачность глаз. И взгляд такой отрешённый, устремлённый в себя, в свою душу.

Хотелось сорваться с места, кинуться в первый-попавшийся флаер, броситься на помощь, но я даже не знала, где происходит казнь. Боже, дай мне силы это пережить! Судорожно вцепившись в подушку, я скребла по ней ногтями, задевая за вышивку, сдирая до мяса. Качалась из стороны в сторону, как маятник, словно пыталась стряхнуть наваждение из глаз.

Стали читать приговор: «обвиняется в похищении, покушении на убийство, изнасиловании, грабеже, мятеже, сопротивлению властям» и т. д. Смертник слушал стоически, без тени беспокойства, но плотно сжатые губы и кулаки, безжизненная бледность, напряжённо прямая спина — всё говорило, как он старается не пасть духом, держаться мужественно. Так вести себя мог только Олег, реальный, настоящий. Любой другой бы унижался, рыдал, падал на колени, молил о пощаде, зная, что это бессмысленно.

Серое небо равнодушно взирало и на этот двор, зажатый между унылыми зданиями, пошедшие трещинками бетонные плиты, и на массу людей, которых согнали сюда, как безмолвный скот, быдло, и на ужасающей в своей простоте и обыденности механизм лишения жизни.

Директор тюрьмы (нейроинтерфейс услужливо выдал внизу экрана должность читавшего приговор) закончил, наконец, свою речь. Сделал жест стоявшему рядом с платформой полноватому священнику в чёрной рясе, на которой висел солидно блестевший старым золотом массивный крест, украшенный драгоценными камнями. Но смертник лишь махнул рукой, заходили желваки под кожей, покачал головой, показывая, что не нуждается в помощи служителя культа. Тот лишь поднял бровь, губы скривились брезгливо. Отошёл в сторону, сложив руки на объёмистом животе, начал наблюдать, чуть склонив голову набок.

Экран закрыл текст — подробная инструкция, как будет происходить казнь, всё расписано до мелочей, в деталях. Не упущено ничего, даже время до секунд на каждый этап мерзкого ритуала.

Охранники бесцеремонно стащили со смертника оранжевую хламиду, оставив того лишь в коротких шортиках и, толкнув на платформу, быстро и споро закрепили руки и ноги ремнями, буквально распяв белое нагое тело в виде морской звезды на матовой чёрной поверхности.

И вот наконец настало время для палача. Невысокий худощавый мужчина в обычном тёмном костюме с совершенном пустым выражением лица, как бывает у манекенов, вышел вперёд.

Громкий лязг, глухой стук. На левую руку упало лезвие. Хлынула кровь. И заставивший заледенеть руки крик прорезал двор. Лицо несчастного перекосилось от боли, он выгнулся дугой, словно пытаясь оторваться от ремней и упал без сил. Замер, тяжело поднималась и опускалась его грудь, исторгая стоны.

Палач, схватив обрубок с сочившейся кровью, бросил в чан с серной кислотой. И камера приблизилась, будто окунула меня в зеленоватую муть, где беззащитная плоть начала медленно распадаться серо-розовыми лохмотьями, исчезать, пожираемая агрессивной средой. Зачем, ну зачем они сделали это? Унизить, продлить мучения?

Падение второго лезвия отсекло правую руку. И вопль заставил заледенеть, застыть на месте, как соляной столб. Инстинктивно закрыла ладонями уши и тут же отняла. Весь ужас в том, что звук шёл изнутри, он рождался в моем собственном мозгу, исходя от проклятого наночипа. А тот лишь транслировал звук и изображение напрямую и убежать, скрыться от этого зрелища я не могла, и жернова невыносимых страданий перемалывали душу.

Вскочила с кровати, выронив подушку, ринулась к выходу, но замерла, проехав по инерции по гладкими половицам. Куда я бегу, от кого? Я не могу спрятаться от самой себя, от этого взгляда, наполненного до краёв болью и невыносимой мукой, которую я облегчить не в силах.

Третий удар, и за ним четвёртый. И на жутком «столе» остался обрубок, кричащий, визжавший, воющий от боли. Извивался, изгибался, и перекатывающийся рельеф мускулов будто пытался вытолкнуть чудовищную боль из обезображенного тела. Вскоре он уже не стонал, не кричал, а хрипел, и вырывающийся из груди звук походил на клёкот, лицо побагровело, распухло, а глаза вылезли из орбит.

Повисла пауза. Палач стоял молча, кошмарные крики страдальца не задевали его, у него не дрожали руки, в маленьких рачьих навыкате глазах застыла бездонная пустота брошенного колодца, потрясающее в своём равнодушии безжалостное спокойствие.

Крик захлебнулся, когда лезвие тяжело рухнуло на шею несчастного. Воцарилась такая странная замогильная тишина, что казалось я слышу, как бьёт алый фонтан из разрубленной шеи, капает на бетонные плиты кровь.

Палач схватил с платформы голову, поднял повыше, как делали это многие века назад, чтобы унизить казнённого перед пришедшими поглазеть на казнь зрителями, показать ему, как они смеются над ним. Но здесь толпа молчала, всё отводили глаза. На лицах застыл лишь ужас и беспомощность.

Громкий плеск и голова оказалась в чане. Открытый в последнем безмолвном крике рот, выпученные от боли глаза. Бессмертие сыграло кошмарную шутку с несчастным, заставив угасающее сознание пройти все круги ада. И тут же кислота начала своё страшное дело — провалился нос, обнажились глазницы. И теперь за мутной зеленоватой поверхностью висел как в безвоздушном пространстве череп, будто жадно выбеленные жарким солнцем пустыни. Но вскоре и он стал рушиться, как взорванное прямым попаданием бомбы здание. Скукожился до бесформенного комка, медленно опустился на дно.

Всё кружилось и вертелось перед глазами, кровавая колесница с запряжённой в неё квадригой вороных коней несла меня куда-то прочь. Развевались зловещие в своей густой черноте гривы, мелькали налитые кровью глаза. Я стала молиться, без слов, прося о пощаде, о какой-то небесной милости, о том, чтобы кто-то пришёл и оборвал мои страдания. И горячие слезы обжигали лицо, щеки, заливались в уши. Кричала, выла и рыдала. Лишь усугубляя тяжесть в душе, давившую на грудь, лишавшую глотка воздуха.

Омерзительное шоу закончилось, я лишь слышала шедший будто издалека голос Моргунова, проклинавшего любого, кто ослушается законов наших Покровителей.

Меня стошнило, пустой желудок вывернуло наизнанку, свело судорогой, залив рот едкой кислотой. Я зашлась в кашле, и едва поднявшись с кровати, дотащилась до ванной. Большой голоэкран показал всю мою неприглядную бледность, фиолетовые тени под запавшими глазами, пронизанные выступившими под кожей жилками, синюшность губ, обмётанных белым. Промыла рот водой. И краем глаза зацепила беломраморную пустоту ванны. Да, вот именно то, что мне нужно сейчас.

Вода забурлила, вырываясь из кранов, я сбросила одежду, переступила через неё, опустилась в заполненную ванну. Провела по стене, вызвав меню управления и набрала код. Через мгновенье словно серебристая стрекоза ко мне опустился робот. Лёгкий, почти незаметный укол в шею и глаза стали слипаться, тело расслабилось, голова заполнилась туманом небытия.

Может быть, любимый мой, мы сможем встретиться там, на другой стороне?