Изгой

Глава 3 Казнь

Я пел а капелла, то есть без сопровождения, прикрыв глаза, чтобы не видеть вызывающих уныние потолка и стен, словно скрывавших под ровным слоем бежевой краски ругательства, слезы и стоны тех несчастных, которые раньше ожидали здесь своей незавидной участи. Выводил одну за другой музыкальную фразу, прислушиваясь к своему голосу, не вибрирует, звучит ровно, правильно ли я захватываю воздух? Ведь это так важно, чтобы работали лёгкие, а не живот.

— Заткнись, сволочь! Урою!

Хриплый вопль заставил меня открыть глаза и с сожалением обнаружить перед собой кряжистого молодца. Бицепсы размером с мою ляжку. Густая поросль на голой груди. Зато на круглой башке волос почти не осталось, лишь жалкий венчик вокруг здоровенный бугристой лысины.

— Да пусть поёт, — из другого конца камеры послышался добродушный, чуть сипловатый голос. — А можешь «Тишина за Рогожской заставою»? Моя бабёнка очень её любила.

Моя харизма выросла сразу процентов на двадцать. Если бы это хоть как-то улучшило моё положение здесь.

— Могу.

— Хорошо поёшь, душевно, — худосочный парень, что просил меня спеть, опустился рядом на койке, сгорбился, будто позвоночник совсем не держал его. — А ты из-за чего сюда попал-то?

— Сам не знаю. Схватили, а за что? Х… его знает.

— Угу, сюда, конечно, всё не за что попадают, — гулко хохотнул амбал, но как-то совсем не весело.

Присел напротив, широко расставив тощие волосатые ноги в холщовых шортах, повесив между колен руки. Вздохнул тяжело.

— Харя у тебя знакомая, — сказал беззлобно. — Ты не Громов часом? А?

— А, точно, — парень, сидевший рядом, бросил на меня взгляд и расплылся в улыбке. — А я думаю, на кого ты похож. Надо же, с кем напоследок довелось встретиться. Да, этот… — он закатил глаза, ткнув белым длинным пальцем в потолок. — Таких, как ты не любит. Как же ты, бедняга попался? Эх…

Рассказывать, как я попал сюда, не стал — противно и стыдно. Только закрыл глаза, как замелькали слившиеся в одно целое серо-стальные стены башен. В ладони лёг нагретый пластик штурвала.

Я выныривал из-под причудливого переплетения туннелей, едва успевал уворачиваться от аэротакси. Но два бело-голубых полицейских флаера вцепились в меня, как клещи, предугадывая, куда я поверну, в какой переулок, где попытаюсь проскочить.

Мог бы стартануть в космос — наверняка, полиция не имела на своих флаерах ракетные движки, но чтобы стало бы с Микой? Тело девушки превратилось бы в кашу. Увы, на моём летуне не стояла противоперегрузочная капсула — я-то в ней не нуждался. И летели мы в таком бешеном темпе, что я не мог снять с Мики электронные наручники и передать её костюм, который бы спас её.

Замелькали серые квадраты многоэтажек, как длинные белые червяки расползлись магистрали гиперлупов — вакуумных поездов. Я не мог лететь на базу, это означало привести за собой хвост.

Все громче верещала система, давая понять, что топливо на исходе. И я ощущал своё бессилие, беспомощность перед обстоятельствами, которые преодолеть не мог.

Полуприкрыв глаза, я выдохнул воздух и положил руку на рукоять снижения тяги. Мягко отдал штурвал от себя и включил двигатели на реверс. Флаер замедлил свой полет, стал планировать вниз, вниз, легко, словно кленовый лист по осени. И наконец опустился на площадку, ограниченную четырёхугольником серых башен.

«Миссия провалена», — возвестила равнодушно система. «Минус сто баллов».

Это почти все баллы, что я заработал в битве с гнерами. Но это волновало меня меньше всего. Капкан захлопнулся. Твою мать! Хотелось взвыть от досады, стукнуть со всей силы по панели управления, заорать.

Крыльями чайки взлетели вверх двери, внутрь просунулась физиономия в солнцезащитных очках в пол-лица и меня бесцеремонно выволокли наружу.

— Попался, недоумок!

Земля качнулась под ногами, когда оглушил страшный разряд электротоком. И я чуть не впечатался носом в корпус флаера. Шею, запястья и лодыжки больно сжали электронные кандалы.

Два мента. Чем-то похожих друг на друга. Двое из ларца — одинаковых с лица. Оба плотные, поперёк себя шире. Лишь один пониже, другой повыше. Оба в солнцезащитных очках.

— Сбежать от нас вздумал, ублюдок, — тот, что повыше с нашивками лейтенанта, победоносно оглядел меня с ног до головы.

— Смотри, Семён, чего я здесь нашёл, — из недр флаера послушался радостный вопль второго мента, и уже совсем ласково, прямо елейно: — Давайте, барышня, я вас освобожу.

Через пару минут из флаера выскочила Мика, сиявшая ярче солнца.

— Спасибо, что спасли меня. Дорогие мои! Спасибо!

— Как вы оказались здесь, барышня? — лейтенант осклабился. — Этот мерзавец что-то сделал с вами? Говорите, не стесняйтесь. Вам ничего, совсем ничего, не угрожает. Мы сразу приняли ваш вызов. И поверьте, всё остальное было лишь делом времени.

— Он меня похитил и изнасиловал, — вздёрнув подбородок, девушка выставила грудь, демонстрируя висящие лохмотья блузки, как награды, раны её уже зажили, коллагеновый пластырь полностью рассосался. — Меня зовут Микаэла Моргунова. А этот мерзавец хотел получить выкуп у моего дяди Герберта.

Подошла так близко, что я ощутил её горячее дыхание на своей груди. Бросила торжествующий взгляд.

— Ну что, ублюдок? — поднялась на цыпочки, чтобы достать до моего лица и прошипела: — Теперь получишь своё!

Резкая боль в паху выбила слезы из глаз. Эта маленькая сучка переиграла меня во всём. На языке вертелась куча ругательств и оскорблений. Но всё, что я мог теперь делать — молчать и улыбаться. Снисходительно и даже добродушно. Не впадать в истерику, а лишь стоически воспринимать неприятности, в которые вляпался по своей вине.

Мне показалось, что она смутилась. Едва заметно, но отвела глаза, не выдержав моего насмешливого взгляда. Отошла в сторону к флаеру, где возились менты. Они вытащили принтер, оружие, костюм, который тут же перекачивал в руки Микаэлы. Мог бы догадаться сразу, что она могла ментально послать вызов полиции и нас тут же засекли.

— Так, а как звать-величать тебя? — лейтенант подошёл ко мне, вытащив из-за пояса ДНК-сканер.

— Олег Громов, — сказал я, терять все равно было уже нечего.

— О, точно. Василий, ты смотри. Только день начался, а мы очередного смертника поймали. Ну б…

Снял очки, показав выцветшие светло-голубые глаза, спрятанные в дряблых складках.

— Да, парень, — протянул с фальшивой жалостью. — Попал ты серьёзно. Грабёж, разбой, похищение, изнасилование. Да плюс ты ещё клон Громова. Совсем хорошо.

Разубеждать стража порядка, что я вовсе не клон, а настоящий Громов, не собирался. Чтобы мне это дало? Ничего хорошего.

— Василий, — позвал он напарника. — Доставишь нашего лишенца в утилизатор? А я барышню домой отвезу. А ты не дрейфь, мужик, — обратился ко мне. — Говорят это не больно совсем. Чик и головы нет.

— Кто говорит? — я изо всех сил старался, чтобы голос не дрожал. — Те, кто пробовал это?

Лейтенант криво ухмыльнулся:

— Остряк-самоучка.

Внутри, где-то на уровне солнечного сплетения и копчика, бурлил и клокотал ужас, от чего ноги стали ватными, холодными, а ладони повлажнели. Ни бессмертие, ни бионическая рука не могли помочь мне выжить. Пытался послать сигнал своим на базу, но менты явно заблокировали мою связь. Всё, что я мог сейчас сделать — ждать, когда меня отведут, как агнеца божего на заклание. Ощущал себя беспомощным котёнком, над которым зависла слоновья нога, готовая опуститься и раздавить в лепёшку.

— Можно мне с вами поехать? — маленькая стерва подскочила к лейтенанту, улыбнулась чарующе, кукольные огромные глазищи наивно распахнулись, будто просила, чтобы её отвели в зоопарк, посмотреть на бурых мишек. — Ну пожалуйста! Пожалуйста, лейтенант!

— Нет, барышня, — мент посмотрел на неё с какой-то снисходительной жалостью, видно кровожадность малютки даже его покоробила. — Никак нельзя вам. Не положено.

Уговорила ли Мика отвезти её на место моей казни, я не знал, второй мент затолкал меня в свой флаер и уселся напротив — видно автопилот включил.

Через пару минут сквозь лобовое стекло флаера я заметил на берегу широкой реки грязно-белое здание, смахивающее на готический замок из мрачного Средневековья. По периметру его защищала высокая стена с квадратными башнями по углам. То, что это и была тюрьма-утилизатор я понял по высокой трубе, откуда валил густой сизый дым. Поднимался свечой до самых облаков, вызывая тошнотворное ощущение, будто я видел, как уходят в небо людские души.

Отвели меня на эшафот не сразу, оставили в камере, где мои товарищи по несчастью неплохо меня приняли. Долгое ожидание выматывало всю душу. Сама казнь не так страшна, как ожидание её. И беспомощность, с которой я никак не мог справиться.

Скрежет отъезжающей «львиной» решётки отвлёк от воспоминаний. Два похожих друг на друга охранника в тёмно-синей униформе — клонируют их что ли для такого дела? Рядом какое-то чмо в длинном белом одеянии — священника привели? На кой он мне? И ещё один. Невысокий, но плотный мужчина неопределённого возраста, скорее ближе к пятидесяти, в старомодном костюме-тройке унылого мышиного цвета. С бейджиком на кармане для платков — генеральный директор Утилизатора номер один Карл Рудберг. Маленькие, близко посаженные к длинному носу, глаза упёрлись в меня, заставив внутри всё задрожать, завибрировать в такт моему страху, с которым до сих пор удавалось справляться.

— Заключённый номер Два-семь, три-девять. На выход.

В камеру шагнул один из охранников. Запястья и лодыжки плотно плотно до боли охватили электронные кандалы, но шея осталась открытой, беззащитной.

Мы тащились по коридору, который казался мне длинным и в то же время не хотелось, чтобы он заканчивался. Под ногами скользили вытертые мириадами ног бетонные плиты с паутинками трещин. И толстые решётки с двух сторон закрывали камеры. Людей в каждой было человек по десять, а то и больше. Прильнули, вытащив руки наружу. Пытались коснуться меня.

Вышли на тюремный двор — мрачный колодец, закрытый сверху стекой. Пустынно и тихо, кажется услышишь как трава растёт. Лишь у дальней стены под навесом стояла гнедая лошадь и равнодушно жевала что-то из мешка, закреплённого под её мордой.

И воздух, такой странный, пропитанный запахом пожухлой травы, что пробивалась сквозь каменные плиты, гари, от сотен, а может, тысяч сгоревших тел. Но я поднял голову, в небо, где на захватывающей дух голубизне величаво проплывали белоснежные айсберги. Вспомнил, как ты ныряешь в них, несёшься, словно в плотном седом киселе и солнце, такое близкое там, бьёт в глаза, разливаясь расплавленной золотой пеной.

Ещё коридор. Но короткий. И за стеклом я увидел выложенные поражавшей стерильной белизной плиткой стены и пол. И орудие смерти. За три столетия оно почти не изменилось. Такая же платформа под длину человеческого тела, высокая узкая рама со зловеще нависающим тяжёлым лезвием. Почему-то пришло на ум, что поначалу оно имело отверстие, а Людовик XVI на рисунке своей королевской рукой прорисовал его под углом в сорок пять градусов — мол, у каждого человека шея разной формы. Он же потом смог оценить своё рационализаторское предложение. Интересно, что он думал в тот самый последний момент?

Они ещё не убрали труп. Судя по дряблым ляжкам и задранному платью, из под которого виднелись серо-голубые панталоны — женщина. Свесились сухие, коричневые от старости и загара руки с выпирающими жилами. По ногам, испещрённых паутинкой синих жилок, стекала жёлто-коричневая жижа. А в жёлобе под рамой скопилась отливающая матовым багрянцем лужа.

Несколько работников в голубых халатах и клеёнчатых светло-голубых фартуках, деловито убирались. Как мешок с дерьмом свалили на тележку рядом тело, туда же бросили голову со свисающими серыми редкими волосами. Укатили. Из потолка пролился дождь, смывая следы, приводя всё в первозданную чистоту, как будто для тех, кого казнили здесь, было важным соблюдение гигиены.

— Ну что, сын мой, давайте исповедоваться, — чуть шепелявый голос попа отвлёк меня от созерцания «операционной».

— Зачем? Я не верующий.

— Никогда не поздно приобщиться к телу Христову, — священник ласково огладил висящее у него на груди большое тяжёлое распятие, ослепив блеском драгоценных камней. — Прими Христа в сердце своём и возрадуйся.

Говорил он как-то не убедительно, для проформы.

— Хорошо, святой отец. Может я и приму ваше предложение. Если только ответите мне на один вопрос.

— Задавай, сын мой. Выслушаю тебя.

— А вот если бы Христа не распяли, а скажем отрубили бы ему голову. Ну или повесили. То стали бы вы носить на груди безголовое тело или виселицу?

Отпрянул от меня в ужасе.

— Какое святотатство, сын мой! Окстись! О душе подумай! О душе! Она скоро отправится в иной мир.

Рассказать бы этому суслику в расшитой золотом сутане, что я побывал на том свете бесчисленное число раз, и не видел ни ада, ни рая. Никто не встречал меня там, ни ушедшие друзья, ни враги. Но разве бы он поверил?

— Ладно, святой отец. Ваша миссия завершена, — с едва заметным раздражением подал голос Рудберг. — Начинайте, — сделал знак охранникам.

С тихим шелестом пневматики поднялась дверь. И два амбала втащили меня внутрь. Один из них поставил плиту с ремнями, второй быстро закрепил меня ремнями. Опрокинули вниз и по полозьям задвинули прямо под раму.

С противным скрежетом на шею легла металлическая скоба, обожгла могильным холодом.