Измена. Я лучше чем она (СИ)

Глава 35

— Не думал, что придется нам когда-нибудь свидеться, — задумчиво стучит по подстаканнику ложкой.

Монотонный звук взрывает мозг. Сейчас меня раздражает все. Реакция Самойлова на приезд, его полное безразличие к происходящему. В моменте показалось, что он очень досадует на то, что явилась в его дом. Чем больше здесь нахожусь, тем больше прихожу к невеселому выводу.

Нет, я не ждала, что он бросится на шею. Мы взрослые люди и прожив целую жизнь друг без друга, странно было бы облиться слезами нечаянной радости. Но дело в том, что Роман Александрович абсолютно бесчувственный человек. Ноль!

— Я бы не приехала, если бы… Ладно, неважно, — останавливаюсь вовремя. Прошу лишь об одном. — Расскажите мне о матери.

— О-о-о! Она была чудная женщина. Веселая, романтичная, красивая. Вы на нее очень похожи, кстати.

Прекрасно.

Если его «вы» я выдерживаю относительно спокойно, то на поход к шкафчику и выуживанию из него бутылки дешевого коньяка встречаю безрадостно. Но я тут не хозяйка, запретить не могу.

— Чем же?

— Манерой, грацией. Понимаете? — машет опустевшей стопкой перед носом. — Она такая вся воздушная была. Вас от нее отличает хищность, — тычет в меня стаканом. — А моя женщина была иной во всем за исключением одного недостатка. Весомого недостатка!

— И которого?

Роман Александрович лихо расправляется со второй дозой. Глаза начинают блестеть. Самойлов становится поразительно неприятным. Он мне напоминает злобного гнома. Вроде одежка приличная, с виду добренький, а внутри чернота. Нос заостряется, острый подбородок выезжает вперед. Но самое странное не это, а то, как смотрит. Жадно, неприязненно и фонит напропалую чувством презрения.

Уехать? Мне кажется, мы хотим этого и он и я. Здесь я чужая.

— Она была из богатой семьи.

Пафосный голос падает в тишину. Так говорят люди, которые всегда с отменно напускной брезгливостью говорят о чужих деньгах, а увидев их или хотя бы приблизившись, немеют от благоговения к купюрам и вожделеют больше всего на свете. Но сами прикладывают минимум усилий, чтобы заработать. Порицание и зависть вечное оправдание своей провальности.

Мерзко. Мерзко мне!

— Разве мать в том виновата?

— Нет, — презрительно усмехается, — виноваты ее родственники. Вы смотрю тоже из той же породы, — придирчиво осматривает кольца и крупный браслет на запястье. — Деньги зло.

— Как ее звали?

— Юля. Джулия. Я любил ее так называть.

— Роман и Джулия. М-да…

— Почти как Ромео и Джульетта. Поганые Доронины! Ненавижу. Они виноваты в смерти. Больше никто.

— Я недавно узнала о …

Он меня не слушает. Заливает еще рюмку и сбивчиво рассказывает о своей жизни. Оказывается, мама отреклась от семьи и прозябала с отцом в этом доме. Боже, с печным отоплением. В нищете. Как утверждает Самойлов, быт для них был неважен. Главное, что он хотел написать гениальный роман, который смог бы прославить его на весь мир. Но чертовы обстоятельства погубили талант.

Самойлов писатель неудачник, который творил нетленку, но признания не случилось. Это уже мое мнение.

Роман Александрович вскакивает. Почти спотыкаясь, бежит в свою комнату, сует мне в руки испечатанные листы, и я понимаю, что там сущая белиберда. Построение текста хромает на обе ноги, повествование изломано, хаотично. В основном рассуждения и они очень странные. На титульном листе написано «Мысли о гармоничном бытие. Человеку много не нужно».

Они не жили, а почти что выживали. Еще раз убеждаюсь. Хотя Самойлов рассказывает иначе, приписывает неземную любовь и говорит, что неустроенность и тотальное безденежье переносили легко.

Меня злит, что он такой. Я представляла себе его совсем иначе. Мне казалось, что он сильный. Я жила все время в окружении слабых мужчин, за исключением Барского. Отец Доронин зависим от Аделины. В рот ей смотрит. Остальные тоже ничем и никем не нуждаются. И этот такой же. Самовлюбленный эгоист.

Как же злит… Нужно уезжать. Не могу больше. На черта приперлась только? К папочке захотела. А он вон сидит этот папуля и на «вы» называет. Взгляд, как у лягушки стылой.

Ладно. Я же не надеялась ни на что, верно? Просто приехала узнать что-то. Вот, получай.

— Они не думали о твоей матери.

— Может это ты должен был о ней думать?

— А почему Вы мне «тыкаете»? — возмущенный пьяненький взгляд упирается в меня.

Фаталити.

А я еще Барского тварью считала.

По крайней мере он честен, хоть и демон. А происходящее здесь по цинизму все рекорды бьет. Ни слова в мой адрес, только нытье и полное разочарование жизнью. Взрослый мужик костерит направо и налево неблагодарных родственников, обвиняя во всех грехах. Главный из них — проклятые деньги сделали из них черствых людей. Его не поняли и не приняли, не помогли, одна Юля его любила.

— Хотя бы потому, что я твоя дочь. К сожалению.

— Я бы попросил Вас…

— Скажи, ты боролся за меня? После смерти матери.

Вопрос повергает его в ступор. Самойлов резко замолкает. Но я знаю, что он ответит. Холодно усмехаюсь и прямо смотрю на него. Не ошибаюсь в предположениях.

— Мне было очень тяжело. Я бы не смог тебя вырастить. Поэтому решил оставить тебя там. Решил утопить себя в работе в память о жене.

То есть мой папаша планировал сдать меня в дом малютки. Отлично.

— Не вышло смотрю, — обвожу рукой вокруг, — да?

— Брат Джулии забрал тебя. Повторяю, мне было тяжело. Я не справлялся.

— Хватит.

Быстро собираю вещи. Запихиваю в сумку все комом. Благо много разложить не успела. Как вихрь по комнате движусь. Закручиваю волосы в хвост, чтобы не распадались.

Внутри вулкан клокочет. Какого… Какого черта я поперлась к нему? Зачем?

Натягиваю кроссы, куртку, вжикаю молнией.

Больше ни ногой. На фиг. Не было и не нужно такого жалкого. Я не нужна ему. Да и мне папаша тоже не сдался. Пусть сидит и дальше упивается мнимой гениальностью. Интересно, что в нем мать нашла.

— Всего хорошего.

Самойлов затяжно кивает. Впервые в глазах сквозит некая заинтересованность. Он в буквальном смысле таращится на одежду, будто калькулирует сумму в голове.

— Машина есть у Вас?

— Есть.

— А какая? А квартира есть?

— Зачем Вам это, Роман Александрович?

Мы снова переходим на «вы» и это правильно.

— Да так, — неопределенно пожимает плечами. — Говорят, по закону дети должны содержать немощн…

Толкаю дверь плечом и ухожу. Лучше такси к автобусной остановке вызову, чем сидеть с ним в одной комнате. Упрямо шагаю, смело игнорирую лай собак, хотя боюсь их до ужаса. Злость бурлит во мне огромными пузырями. На эмоциях выхватываю телефон и всаживаю палец в сенсор.

— Слушаю.

— Не разбудила? Можешь говорить? Ты один? — сыплю вопросами.

— Нет. Да. Один.

— Подумала. Давид, я согласна, — почти ору в динамик.

— Умница. Завтра в девять заеду, адрес сбрось. Подожди… Дин, ты в порядке? Я приеду за тобой? Сейчас?