Изменники Рима

Глава XXXII

Двумя днями позже командующий Корбулон грелся перед камином в холле самого большого дома в Тапсисе. Он принадлежал одному из самых богатых торговцев города, одному из лидеров восстания против римской власти. Торговец заплатил высокую цену за свое предательство и был закован вместе с почти двумя тысячами других людей в том, что раньше было осадным лагерем, который теперь служил загоном для тех, кто был захвачен армией Корбулона. Предполагая, что они смогут пережить зиму, им была уготована жизнь в рабстве.

Продовольствие больше не было проблемой ни для римлян, ни для тех, кого они победили. Сдача Тапсиса выявила огромные запасы зерна и других припасов в залах, высеченных в скале под городом. Корбулон разрешил своим людям грабить город в течение дня после сдачи, и его солдаты утолили их голод и жажду вина, а также их плотские аппетиты. Охотничьи повозки предоставили мяса для жарки, и аппетитный аромат все еще висел над городом. Осталось даже достаточно, чтобы добавить к жидкой каше, приготовленной для пленников, которые, тем не менее, кормились лучше, чем их бывшие враги в последний месяц осады.

По какому-то божественно вдохновленному чувству иронии, конвой с припасами прибыл на второе утро после битвы, слишком поздно, чтобы утолить голод, который был причиной мятежа, его припасы больше не требовались. Их прежние ужасные условия жизни оставались смутным воспоминанием, поскольку мужчины наслаждались комфортом проживания в городе. Согретые, сухие, сытые и победоносные, они оставили мятеж позади, и моральный дух был на высоте, как никогда. Таково было непостоянство солдат, которые проклинали своего командующего на рассвете и провозглашали его героем еще до того, как окончился тот же день.

Наибольшая часть потерь была понесена преторианцами: едва ли уцелело сто пятьдесят человек из пятисот, которые покинули Рим с Корбулоном менее двух лет назад. Пятнадцать из этого числа выздоравливали в одной из городских бань, которая теперь служила армейским госпиталем. Один из трибунов Шестого легиона погиб, удерживая северные ворота; единственной другой жертвой среди высокопоставленных офицеров был префект Орфит, убитый в первый вечер грабежей. Его тело было обнаружено в переулке с горлом, перерезанным от уха до уха. Аполлоний настаивал на том, что это, должно быть, дело рук мятежников, и тело было подготовлено к похоронам на следующее утро.

Это была очень удобная смерть, как тихо признало большинство солдат. Даже если сирийская когорта и ее командир хорошо сражались, не могло быть и речи о том, чтобы командующий Корбулон мог упустить из виду тот немаловажный факт, что Орфит спровоцировал мятеж и угрожал перейти в Парфию, если его условия будут отклонены. Остальных главарей схватили, их наказания варьировались от понижения в звании до позорного увольнения из действующей армии. Мягкие приговоры за подобное преступление, но Корбулон не хотел давать своим людям повод для недовольства, по крайней мере, в ближайшее время.

У полководца были все основания радоваться исходу осады. Повстанцы были разгромлены, и из них был сделан пример, который послужит суровым предупреждением другим приграничным городам и второстепенным царствам о цене, которую придется заплатить за предательство союза с Римом. Он удовлетворенно вздохнул, глядя на огонь и чувствуя, как его теплое сияние обволакивает его тело.

Его задумчивость была прервана стуком в дверь.

— Войдите!

Дверь открылась, и в комнату вошел трибун Катон. — Вы посылали за мной, господин.

— Действительно. Подойди погреться у огня.

Катон сделал, как ему сказали, и полководец крикнул через открытую дверь своему рабу, чтобы он принес им вина. Он снова повернулся к Катону. — Надеюсь, ты разделишь чашу со мной.

— Почту за честь, господин, — ответил Катон, придвигая стул и присоединяясь к своему командиру.

Когда он устроился, и двое мужчин выпили по чаше вина, Корбулон откашлялся и взглянул на своего гостя. — Я позвал тебя сюда по двум причинам. Первая касается довольно неприятного вопроса, касающегося предательства Рима и тебя.

Катон нахмурился. — Не уверен, что понимаю, господин.

— Скоро ты поймешь. Один из пленных был признан легионером одним из зачинщиков мятежа. Судя по всему, его несколько раз видели в лагере, что и спровоцировало недовольство среди солдат. Он скрывался под вымышленным именем. Его также несколько раз видели в компании Орфита. Оказывается, он был на жаловании повстанцев и их парфянских друзей. Как только он был идентифицирован, я попросил Аполлония допросить его. Он, знаешь ли, обладает талантом точно определить способ, как лучше всего развязать языки шпионов и предателей. В любом случае, ты узнаешь все подробности сам, когда он прибудет с заключенным. После того, как человек был … ну, после того как его ополоснули и привели в относительно приличный вид.

Катон кивнул, еще не зная, какое отношение заключенный имел к нему, хотя он начинал подозревать правду. Но не менее его заинтриговал и другой вопрос, упомянутый командующим. — Вы упомянули две причины, господин.

— Действительно, — ответил Корбулон с ноткой печали в голосе. — Среди писем и документов, доставленных из Тарса конвоем с припасами, была депеша из Рима. Мне больно это говорить, но…

Его прервал звук шагов и звяканье цепей за пределами комнаты. Мгновение спустя вошел Аполлоний, ведя еще одного человека. Заключенный был босиком и в рваной тунике. На руках и ногах были синяки, а на шее был закреплен железный ошейник с длинной цепью. Аполлоний приветливо кивнул Катону, прежде чем он указал на пленника и дернул цепь.

— Ты достаточно хорошо знаешь его.

Он подвел человека к краю камина, затем отпустил цепь и сел на край стола Корбулона. Голова заключенного опустилась, а его грудь устало поднималась и опускалась.

— Смотри вверх! — рявкнул Корбулон, и пленник сделал то, что ему было приказано.

— Что? Во имя Плутона! — пробормотал Катон, увидев лицо человека. Несмотря на синяки и порезы, нельзя было ошибиться в том, кто это был. — Фламиний…

— Наш добрый друг Фламиний, — повторил Аполлоний с легкой насмешкой. — Которого мы в последний раз видели вскоре после того, как пересекли границу.

— Я думал, он бежал из рабства, — сказал Катон. — Как он вообще сюда попал?

— Это настоящая история. — Аполлоний кивнул в сторону пленника. — Почему бы тебе не рассказать своему бывшему хозяину то, что ты сказал мне раньше? Ты можешь начать с первого акта предательства. Когда ты был схвачен парфянами вскоре после того, как убежал от нас. Ты сказал им, что если они тебя пощадят, ты скажешь им, где мы разбили лагерь. Верно?

Фламиний кивнул.

Аполлоний склонил голову набок и приложил ладонь к уху. — Извините, я не расслышал. Ты хочешь, чтобы я тебя убедительнее попросил говорить громче?

На лице мужчины отразился ужас, и он покачал головой. — Нет, господин! Я скажу ему. Я ему все расскажу.

— Хорошо. Следи за тем, что ты говоришь.

Фламиний перевел взгляд на Катона. — Господин, вы знаете мою историю. Я был хорошим солдатом. Настали тяжелые времена, как я уже говорил. Я был доволен, когда ты меня купил. Я бы преданно служил тебе в обмен на уютный дом. Потом ты заставил меня пойти с тобой в Парфию. Я знал, что это опасно, и не хотел никак в этом участвовать. После того, как мы пересекли границу, я решил бежать, первый шанс, который у меня был. Только я почти сразу же наткнулся на парфянский патруль. Все они были за то, чтобы убить меня на месте, но я променял свою жизнь на информацию о том, где тебя найти.

— А мне все было интересно, откуда они узнали, где мы находимся, — размышлял Катон. — Продолжай.

— Одна их группа отвезла меня в Карры, а остальные выследили тебя. Там мне парфянский офицер предложил за деньги служить Вологезу. Он сказал мне, что в Тапсисе назревает бунт и что он хотел бы использовать человека, который мог бы сойти за солдата. Я сказал, что возьму его серебро и сделаю работу. — Фламиний от стыда опустил голову.

— Смотри вверх! — рявкнул Аполлоний, и пленник вздрогнул. — Продолжай.

— Меня увезли на север в составе парфянского отряда, посланного на помощь повстанцам. Я давал им советы по поводу методов ведения войны римской армии. А потом … а потом …

— Не притворяйся, что тебе стыдно, — небрежно сказал Аполлоний. — Слишком поздно, мой коварный друг.

Фламиний сглотнул, прежде чем продолжить. — Это я завел префекта Орфита в ловушку, господин.

— Термон, — фыркнул Корбулон. — Всего лишь одна из твоих ролей, а?

— Да, господин. И после этого они отправили меня к римским линиям осадного лагеря, чтобы сеять инакомыслие. Когда вспыхнул мятеж, мне было приказано заключить сделку с Орфитом за еду в обмен на то, что он положит конец осаде… Вот и все, господин.

Катон почувствовал волну отвращения к признанию мужчины. В то же время он был достаточно человечным, чтобы понять, насколько Фламиний негодовал на то, чтобы быть рабом. Он по собственному опыту знал, какое клеймо приписывают рабству. Но предательство такого масштаба не подлежало прощению. Предательство Фламиния стоило многих жизней. Жизней людей, с которыми он когда-то сражался вместе.

— Предатель…

— Совершенно верно, — кивнул Корбулон. — Если не в чем больше признаваться, ты можешь забрать эту падаль, Аполлоний. Я нахожу неприятным быть с ним в одной компании.

— Да, господин. — Аполлоний оттолкнулся от стола и взялся за конец цепи. — Пошел в камеру. Последняя остановка для тебя, Фламиний.

Он увел другого мужчину прочь, закрыв дверь, выйдя из зала.

Катон повернулся к Корбулону. — Что с ним будет, господин?

— Завтра утром его должны распять за городскими воротами. Я подумал, что ты, возможно, захочешь увидеть это перед своим отъездом.

— Отъездом, господин?

Корбулон кивнул. — Это еще одна причина, по которой я послал за тобой. Я получил приказ от Нерона, чтобы ты и твои люди возвращались в Рим. Я не могу отложить отправку тебя обратно. Не спровоцировав раздражение императора. Какая жалость. Ты прекрасный офицер, и для меня было бы честью, если бы ты продолжил служить со мной, когда вспыхнет война с Парфией. Но мы слуги Нерона. Его воля абсолютна, как бы мы ни предпочитали порой не подчиняться ей.

Они соучастно улыбнулись.

— Когда моя когорта отправляется? — спросил Катон.

— Без промедления, так сказано в приказе. Значит завтра утром. Аполлоний присоединится к тебе, чтобы сделать доклад императору.

— Вот как, — пробормотал Катон, не зная, насколько ему понравится компания агента во время путешествия в Рим.

— Будут ли твои люди готовы выступить за такое короткое время?

Катон задумался на мгновение. Ему понадобится пара повозок для раненых и походные припасы, чтобы доставить их обратно в Тарс. Оттуда он мог реквизировать три или четыре корабля для отплытия в Рим. У когорты не было причин не быть готовой покинуть Тапсис на следующий день.

— Они будут готовы. Мне просто нужно оговорить детали с Макроном, — он осушил чашу и встал. — Если вы меня извините, господин?

— Конечно. Мой помощник выдаст все полномочия реквизировать любые припасы и все, что вам понадобится в пути.

— Благодарю, господин.

Корбулон поднялся на ноги, и они сцепили руки. Полководец не отрывал взгляда, и Катон неотрывно смотрел в ответ.

— Я еще попрощаюсь завтра, трибун. Конечно, я твердо надеюсь, что когда-нибудь мы снова будем вместе служить.

Корбулон ослабил хватку, и они обменялись салютом, затем Катон повернулся, чтобы отправиться на поиски Макрона, чтобы передать новости и отдать приказ оставшимся вживых преторианцам когорты приготовиться к походу обратно в Тарс.

— Назад в Рим? — Макрон приподнял бровь, отодвигая недоеденное блюдо из холодного жареного кабана в сторону. Он щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание одной из служанок гостиницы, которую он выбрал для своих покоев. Она убрала его тарелку и, робко улыбнувшись, поспешила прочь. — Что ж, я уверен, что ребята будут рады вернуться в свои бараки. Но мы обязательно получим долю от продажи заключенных?

— Я позабочусь об этом, — сказал Катон. — Мы заслужили это. И семьи людей, которых мы потеряли, тоже получат свою справедливую долю. Это будет приличная сумма денег в любом случае.

Макрон радостно улыбнулся. — Именно то, что мне нужно, чтобы увидеть сразу после того, как я подам заявление о моей отставке.

Катон почувствовал мучительную боль в животе. — Значит, ты решился?

— Да, решение принято. Я отслужил двадцать восемь лет. Через несколько лет мне исполнится пятьдесят. Я хочу состариться со своей женщиной и наслаждаться жизнью, пока могу. Рим у меня в долгу. Я придерживался своей части сделки и преданно служил. Пришло время получить удовольствие от награды.

— Я не могу представить себе человека, более достойного долгой и счастливой пенсии, мой друг.

Макрон улыбнулся. — Спасибо, господин. Исходя от тебя, эти слова очень много значат.

— Будем надеяться, что они быстро одобрят увольнение, прежде чем кто-то найдет для нас другую кампанию, в которой можно застрять. Ты знаешь, как это бывает. Катон покачал головой. — Что я говорю? Уверен, проблем не будет.

Наступила тишина, прежде чем Макрон почесал нос. — Это будет к лучшему для всех нас. Ты сможешь забрать Луция в его дом и вырастить его с миром. Я знаю, что Петронелла будет рада снова увидеть свою сестру. Как только меня уволят, у нас будет более чем достаточно моей выплаты за выслугу лет, моей доли добычи из этого места и сбережений, хранящихся у моего банкира, чтобы обеспечить нам счастливую старость. Если мы будем придерживаться плана, который я обсуждал с ней, мы попробуем отправиться в Британию. Начать бизнес с моей мамой.

— Это я бы хотел увидеть, — засмеялся Катон.

Выражение лица Макрона было серьезным. — Ты думаешь, между ней и Петронеллой возникнут проблемы?

— Учитывая то, что я знаю о них обеих, я был бы лжецом, если бы сказал, что не ожидаю ничего, кроме гармонии и взаимной привязанности. Но ты будешь там, чтобы обеспечить мир между ними.

— Война с Парфией звучит как легкая прогулка.

— Эх, я шучу, мой друг. Вам там будет хорошо. У нас все будет хорошо. Наконец-то мы едем домой, где бы ни был дом. Но сейчас это Рим.

Катон взял кувшин с вином, наполнил чашу, из которой пил Макрон, и протянул кувшин своему другу. — Тост. За Рим!

Макрон взял кувшин обеими руками и, ухмыльнувшись, ткнул ею в стенку чаши Катона. — За Рим!