К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

XV. Заключение

В конце предшествовавшей ясно указано, в чем заключалась необходимая для душевнобольного Батюшкова «vis medicatrix naturae»[125]. Если бы к ней обратился д-р Дитрих, то, конечно, воспользовался бы благодатными ее воздействиями в своем лечении, а не томил бы поэта, и под гнетом болезни поэтически страдавшего, в безжизненном заточении. Словно преступную душу в тюрьме исправительной, держал он своего больного в одиночном заключении, а потому и не мог посулить человеку, которого успел полюбить, ничего, кроме самых крайних ужасов, не исключая преждевременной и даже насильственной, т. е. временной и вечной смерти. Кто же и что же он был как доктор? «Односторонний специалист», т. е. то же, что «грубый эмпирик или уличный шарлатан»[126]? Пускай специалисты решают эти вопросы. Если принять в соображение, что он составил обстоятельную «Записку о болезни» Батюшкова, усердно вел «Дневник» его болезни, занимался литературою и составлял свои «Записки», то нельзя не сказать, что он умел жить и трудиться для потомства, а «потомство есть земное бессмертие души»[127]. Пускай в относящихся к Батюшкову рукописях он оставил немало обличавших его ошибки указаний, но оставил и доказательства своего права на благодарные воспоминания в истории русской литературы: помимо его рукописей, у нее не было бы живых очерков душевной болезни, безвременно сгубившей классического русского поэта.

С историко-литературных точек зрения нельзя не помянуть добрым словом и тех Гревенцев, которые сумели возвратить больному поэту частичку человеческого разумения и если не усладить, то умирить его жизнь на протяжении двадцати двух лет.

Не меньшей признательности заслуживает и тот внучатый его племянник, по описанию которого и теперь еще можно любоваться успокоившимся в Вологде Батюшковым. Светло делается на душе читателя, если представляет он себе рано погибшего поэта в те минуты, когда «маленький друг» заигрывал с своим дедушкой, а глаза дедушки светились примиряющей и умиляющей сердечной привязанностью к малютке: детскими заигрываниями полюбившего дедушку малютки творились чудеса воссоздания чувства любви в болящей душе. И этой давно изболевшейся душе судьбою суждено было еще болеть скорбию у гроба любимого внучка. Зато эта скорбь была уже не мучительною казнию, а данью любви за любовь: иначе дедушка не посещал бы часто могилки, внучка. Таковы смиряющие каждую гордую душу замогильные уроки давно почившего Батюшкова: в образе престарелого дедушки над могилкою отрока-внука каждому сказывается неразрешимость вопросов о существе, задачах и земных пределах жизни человеческой…

Остается собрать воедино светлые лучи прекрасной души Батюшкова. С младенчества врезавшееся в нее и при самых нестерпимых муках бешеного умоисступления не исчезавшее в ней чувство веры, — никогда не вымиравшая в ней сила поэтического творчества, — до обаяния развитое чувство природы, патриотическая верность царю, отечеству и гражданскому долгу, незапятнанная в жизни честь и честность, любовь и преданность родным и друзьям, обширное по времени образование, многосторонняя начитанность на разных языках и, наконец, благовоспитанное и благожелательное благородство в отношениях к людям — таковы были нерукотворные материалы, из которых Батюшков создал себе вековечный памятник.

У подножия этого памятника есть место не одной безутешной печали. Все русские в России могут небезрадостно вспоминать в почившем истинно русского классического поэта. Рано утратившие его родные и близкие люди пускай утешаются мыслью, что страдалец заслужил себе не для всех возможное, хотя всем завидное право найти себе место на великом кладбище отечественной истории. Каждому другу человечества отрадно думать, что Батюшков испустил последний вздох именно тогда, когда созрел для того, чтобы мирно опочить вечным сном. Умри он раньше, когда, например, доктор из любви к нему желал ему смерти, жизнь страдальца могла бы прерваться трагически, как и предсказывал доктор. Но Провидение вознаградило страдальца за многолетние земные страдания величайшею из божеских наград на земле — непостыдною и мирною кончиною: