Как жили мы на Сахалине

I. Шкипер из «Мосии»

Неожиданный толчок исследованию старины дает иногда какая-нибудь второстепенная деталь. Зацепишь ее — и приоткроешь сундук с интересными вещицами, каждая из которых являет собой драгоценное свидетельство минувших десятилетий.

Выступая на январском пленуме Сахалинского обкома партии в 1948 году, секретарь А. Голуб с тревогой говорил о проблемах предстоящей путины: «Для того, чтобы успешно решить судьбу плана добычи и обработки более двух миллионов центнеров рыбы, требуется, включая рыбацкие колхозы, 63 тысячи человек, а фактически имеется 31 тысяча. В связи с репатриацией японского населения положение с рабочей силой, главным образом с рыбаками, становится более чем напряженным».

Только что, 15 декабря 1947 года, проведена денежная реформа, отменены продовольственные карточки, рынок требует массу разнообразных товаров, в первую очередь пищевых продуктов для изголодавшейся страны. Обком обязан обеспечить выполнение задач, поставленных правительством, и А. Голуб находит выход из создавшегося положения: привлечь на работу женщин! «Испокон веков, — развивал свою мысль Андрей Демидович, — женщины занимались прибрежным ловом, создавались специальные бригады, а в военное время работало до 50 процентов женщин. Мы имеем на рыбозаводе «Мосия» Широкопадского района женщину-шкипера, а почему не могут другие?».

«Стоп!» — говорю сам себе, это совсем не в духе лучших партийных традиций. Уж если солидный докладчик приводил в своем выступлении положительный пример, то называл героиню по имени-отчеству, подкреплял цифрами ее трудовые достижения. Ведь ничего не стоило дать поручение любому инструктору, и через час он выдал бы полную информацию о ней. А примеров было множество. Уже через месяц после начала войны колхозницы из артели «Восточная Тымь» организовали две женские рыболовецкие бригады и сутками не возвращались с моря. Все женщины колхоза «Новый быт» стали выходить на лов наравне с мужчинами. Особенно отличались бригады тт. Икроун, Нанту к, выполняя производственные задания на 500 процентов. Женская бригада ловцов Павловой из колхоза «Большевик» план 1941 года выполнила на 202 процента. На весь Широкопадский район славилась рыбачка Мария Ланцова. Ее бригада план 1943 года перекрыла втрое! Ей уступила Наталья Субботина из Александровского района, но ведь в зимних условиях работала. В колхозе «Восточное море», уже когда он переселился на южный Сахалин, отлично руководила женской бригадой прибрежного лова Мария Леонтьевна Орлова. А бригадир ставного невода Александра Степановна Фатеева с рыбозавода «Южный» в путину 1947-го выдала три годовых плана! Но места им в докладе не нашлось, зато сделан был жест в адрес некой Марии Проичуковой, бабенки, мягко выражаясь, нестандартного поведения.

Прибыла она на рыбозавод «Третья Падь» Корсаковского района, так о ней, видите ли, партийная, профсоюзная и комсомольская организации не проявили должной заботы, и она ударилась в загул. Ее пример отрицательно повлиял на других, и забеременели еще десять молодых работниц. Напрасно А. Голуб корил общественные организации. Как тут было не загулять, если бараки, куда впихнули рыбачек, трещали под напором сезонников и солдат, изголодавшихся по женскому телу.

После стакана спирта вербованная рябая Дунька с бородавкой на носу представлялась первой красавицей, и за право обладания ею молодые мужчины яростно дрались с применением подручных средств.

Такой ажиотажный спрос и потребности тела ни в какую не желали считаться с плановыми задачами рыбной отрасли. Ему было наплевать, что на рыбокомбинатах допускались огромные потери рабочего времени, была низкой производительность труда, более 50 процентов рабочих не выполняли производственных норм, не функционировали рыбонасосы и большое количество выловленной рыбы погибало. Цифры, которыми оперировал секретарь обкома, были тревожны: на путину требовалось 642 катера, а имелось всего 175; несамоходного флота наличествовало 33 единицы, а план предусматривал 816. В свое время Най-Найская судоверфь выпускала в год до 70 дрифтеров, около 300 кунгасов, теперь вступили в строй Невельская и Поронайская судоверфи, но все они вместе взятые не давали и трети того, что когда-то строила Най-Найская. Обстановка усугублялась возросшей аварийностью флота: в 1946 году произошло 85 аварий, 1947 год принес их 117 с общим убытком до двух миллионов рублей и человеческими жертвами.

Тем важнее был бы положительный пример: вот, мол, женщина, которая мужика за пояс заткнет по всем статьям. И трудолюбива, и бережлива, и мужественна в бореньях со стихией. Газетчики ударили бы в колокола, напечатали ее жизнеописание с портретом. Так нет же, о Маруське-гулене во весь голос, а о профессиональной рыбачке вскользь. Несправедливо! И я решил пусть даже через полвека, а все же разыскать ее имя. Лучше поздно, чем никогда.

II. Гидрологический проект

Женщина-шкипер — не военная тайна, ее имя обязательно встретится в документах. Но человек неотъемлем от среды обитания, а я ничего не знаю ни о рыбозаводе «Мосия», ни о Широкопадском районе, который более тридцати лет назад выпал из статистических сводок, исчез из газетных репортажей и с географических карт. Слышал раньше, что район был известен, как дыра, медвежий угол. Специалист, будь то учитель, врач или инженер, получивший туда назначение, считал себя заживо погребенным.

В Государственном областном архиве работают очень чуткие люди. Стоило мне в задумчивости почесать затылок, как тут же подошла Вера Дмитриевна Орлова:

— Надо в чем-то помочь?

Едва я заикнулся о предмете своих поисков, как Вера Дмитриевна руками всплеснула:

— Да ведь я сама из Широкопадского района! Там прошло мое детство, моя комсомольская молодость, весь район я пешком исходила, побывала во всех населенных пунктах. Еще в тридцать девятом мои родители приехали во Владимировку. Родной поселок мне снится и теперь.

— И там была Владимировка?

Вера Дмитриевна отлучилась на десять минут и вернулась с тоненькой папкой, в которой оказалась подробная карта, выполненная от руки.

— Вот, в глубине Агневского сельского Совета, моя родная Владимировка. Здесь трудились комсомольцы тридцатых годов, слава о них шла но всему Северному Сахалину. Строили они поселки, валили лес, сплавляя его по весенней реке Агнево — никаких других способов вывозки древесины не существовало. Во Владимировне я закончила начальную школу и стала ходить в поселок Агнево, там была семилетка. В субботу мы шли пешком после уроков домой, а в воскресенье, загрузив сумочки небогатыми домашними харчами, возвращались обратно… Мороз ли, пурга, распутица — шли. Позже, будучи работником райкома комсомола, я приходила сюда по делам в командировку. У нас в командировку не ездили, а ходили. Расстояние в двадцать километров считалось за коне-день. По числу коне-дней нам начисляли суточные. С пятьдесят четвертого по пятьдесят восьмой прошла по дорогам и тропам Широкопадского района около двух тысяч километров. После Александровского педучилища я попросилась в родной район. В комиссии по распределению удивились: другие готовы были податься к черту на кулички, лишь бы не в Широкую Падь. Боялись дикости, глухомани, но глухомани у нас не было, вы убедитесь сами, когда поближе познакомитесь с нашим районом.

На второй же день Вера Дмитриевна принесла папку с фотографиями и газетными вырезками:

— Отбирала только то, что касается широкопадского периода. Бережем с мужем наше богатство. Здесь запечатлена наша молодость, дух того, такого далекого теперь, времени. Ведь мы в Широкой Пади поженились.

После педучилища меня направили в Най-Найскую среднюю школу старшей пионервожатой, поселили в полублагоустроенное жилье вместе с пятью учителями, прибывшими с материка. Мы быстро подружились, нас сблизили неуемная энергия, желание принести людям как можно больше пользы. Днем мы работали в школе, а вечерами вели общественную работу: готовили программы для агитбригад, вечера отдыха, концерты.

В 1954 году меня пригласили на работу в райком комсомола, и я переехала в Широкую Падь, где сначала ведала отделом школ и учащейся молодежи, была избрана вторым секретарем райкома, а затем и первым. Но памятны те годы не должностями, которые мне доверили, а высоким трудовым подъемом, чувством ответственности, всеобщей приподнятости. Мы брались за любое дело и исполняли его. Когда к Широкопадскому пирсу подходили суда с рыбой, райком поднимал комсомольцев, жителей на выгрузку, обработку и засолку. Мы участвовали в заготовке льда для холодильников, очистке дорог и населенных пунктов от снега, в уборке урожая, погрузке овощей для Рыбновского района. Мы создавали комсомольско-молодежные бригады на лесоучастках, рыболовных судах, все лето работали в пионерских лагерях. И конечно же, весь досуг молодежи был на наших плечах. Там я прошла большую жизненную школу. Но и это не все. Именно там, именно в те годы мне выпало счастье познакомиться и подружиться с людьми просто удивительными. Мне кажется, их всегда как-то недооценивали, они не выпячивались и не считали свой труд, свои душевные качества чем-то выдающимся. Их порядочность, доброта были совершенно естественными.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Райком пригласил меня на работу, но жилья не предоставил:

— Давай поселим тебя временно на квартире у хороших людей.

Я согласилась не раздумывая. И вот меня привели в дом, где обитали широкопадские старожилы — Ульян Алексеевич и Полина Алексеевна Верещак. Семья у них раньше была большая, но к тому времени дети уже жили отдельно. Мне предоставили комнатку. В их доме всегда было тепло и уютно, хотя рядом находился неласковый Татарский пролив. Я совсем не помню, сколько я платила за квартиру, видимо, совсем не много, так как моя зарплата была очень скромной. Но никакими деньгами невозможно было оценить их заботу, внимание, которыми я была окружена. В их небогатом хозяйстве водились только куры, и не было дня, чтобы Полина Алексеевна нс угостила чем-нибудь вкусненьким — жареной яичницей или картошечкой с грибами. Они обладали врожденной деликатностью. Ненавязчиво, будто невзначай, Полина Алексеевна выведывала, сыта ли я, тепло ли одета, все ли взяла с собой, отправляясь пешком в командировку. Никогда не забуду один случай. По заданию первого секретаря райкома комсомола я пошла в Комсомольскую среднюю школу, чтобы вручить молодому пополнению билеты. Путь предстоял, по тогдашним меркам, недалекий — всего 18 километров, но стояла вторая половина апреля, снега таяли, речки бурлили. На одном из шатких мостиков я упала в воду, промокла, но документы сумела сохранить. Солнце и быстрая ходьба высушили одежду, и на школьный вечер я пришла в нормальном виде. На торжественном собрании я вручила билеты, а утром отправилась в обратный путь. Неподалеку от Широкой Пади вдавался в море большой скалистый выступ. Препятствие можно было преодолеть либо взобравшись на гору, либо дождавшись полного отлива. До отлива оставалось часа полтора, карабкаться вверх по рыхлому снегу не хватило сил, и я решила пройти под скалой вброд. Разделась, подняла одежду над головой и ступила в воду. Меня словно обожгло, но я лишь заторопилась, насколько смогла. Одевшись на другом берегу, кинулась бегом домой. Ночью у меня начался жар, боль в спине, но я пошла на работу, а не в больницу. Через несколько часов пришлось вернуться. Увидев мое состояние, Полина Алексеевна кинулась ко мне. Я честно обо всем ей рассказала. Она велела мужу натопить баню, там крепко напарила меня, уложила в постель, растерла спиртом, налила в рюмку какой-то особой настойки, наконец, накормила меня варениками с картошкой, которые она умела делать особенно вкусными. В общем, спасли они меня.

У стариков, которых я стала звать своими, не случалось между собой никаких размолвок, а разговоры сводились к жизни детей, внуков. Постепенно я познакомилась, а позже и подружилась с семьей их сына Ивана Ульяновича. До сих пор не перестаю удивляться, как богата была паша Широкая Падь замечательными людьми, хорошими семьями, но даже среди них выделялась семья Ивана Ульяновича. После демобилизации он не поехал в большой город, а вернулся в родной поселок и здесь взял в жены красавицу Марию Федосовну Старовойтову. Немало было видных парней, готовых отдать ей свое сердце и хорошую рыбацкую зарплату. А она предпочла скромного служащего, имеющего лишь медаль «За победу над Японией» (освобождал Маньчжурию) и единственный гражданский костюм. Конечно, Иван Ульянович тоже был интересным кавалером, к тому же настойчивым, целеустремленным, но пленил он сердце красавицы не посулами, а такими душевными качествами, которые превосходили любую зарплату, — горячей любовью, верностью, честностью, трудолюбием. За это преподнесла Мария Федосовна мужу трех сыновей — Виктора, Александра и Сергея, а через одиннадцать лет, будто по спецзаказу, родила дочь Наталью. Это было уже в Лесогорске. После переезда в Южно-Сахалинск мы часто встречались с Марией Федосовной, вспоминали нашу молодость и Широкую Падь. Тогда она часто приходила к старым Верещакам с сыновьями, всегда приносила какой-нибудь подарочек. Старики любили свою невестку, гордились ею, обожали внуков, хотя это внешне не проявлялось бурными всплесками радости. Ну не принято было свою любовь выставлять напоказ! Весь уклад жизни и старых Верещаков, и молодых хранился какой-то внутренней спайкой. В отношении детей никогда не слышалось окриков, приказаний, наказаний, нотаций. Слово старших было для младших законом, потому что по-другому не мыслилось. Дети, едва встав на ноги, обретали свои обязанности, исполнять которые почиталось великой честью. Для них никакое дело не было обузой. Здесь все трудились — от деда с бабушкой до внуков. Каждый из детей, вступая во второе десятилетие, умел не только отварить картошку, но и приготовить вкусную пищу, мог прополоть грядки, накормить скотину, почистить стойло. Домашнее хозяйство Верещаки держали потому, что скромной зарплаты не хватало. Одежда от старшего переходила к младшим, зато все были всегда накормлены, одеты, обуты. Если кому-то из сыновей хотелось футбольный мяч, велосипед, что-то помодней из обуви и одежды, он шел на совхозное поле, в лесхоз — и зарабатывал.

Ребята были общительными, компанейскими, потому что в их доме всегда жили то племянники или племянницы, то какие-то родственники, друзья, а в зимние вечера приходили соседи поговорить про жизнь или насладиться пением. Иван Ульянович брал в руки гармонь, принаряженная Мария Федосовна садилась рядом, и голоса сплетались в чудный лад. Пели народные песни, фронтовые, с теплотой, поддерживаемые друзьями, исполняли «Летят перелетные птицы»:

Кто тогда мог подумать, что всеобщая любимица Наталья через много лет выйдет замуж за голландца, уедет с мужем в чужую страну и заживет счастливой жизпыо, потому что солнце там не чужое, оно одинаково светит всем. Почти каждый год она приезжает на Сахалин, встречается со своими братьями. Они рано ушли из-под родительской опеки, получили среднее специальное образование, находясь на полном государственном обеспечении, заочно окончили вузы. Теперь Виктор — заслуженный юрист Российской Федерации; Александр — почетный радист СССР, его имя — в галерее славы Сахалинского морского колледжа; Сергей — бортмеханик в компании «САТ». За ними торопится в путь следующее поколение (как бы не сбиться со счета) — Никита, Федор, Варвара, и теперь Наталью встречает разновозрастная родня. В такие радостные дни вспоминают свою родословную, отца, мать, дедушку, бабушку, Широкую Падь, Лесогорск…

Вера Дмитриевна оставила документ, датированный тридцать пятым годом. Это был отчет специальной комиссии из управления гидрометеорологической службы восточных морей. Возможно, на Широкопадский район имели определенные виды, если сочли нужным проделать значительную исследовательскую работу. Находясь на крайнем юго-западе советского Сахалина, район упирался в просеку пятидесятой параллели, за которой находилась чужая сторона — Япония. От коварного врага жителей охраняли пограничники. Заставы, отгороженные высокими плотными заборами, стояли в Пильво, Широкой Пади, других населенных пунктах. Оттуда рослые ребята уходили в дозор, грозно сверкая штыками. Это были подразделения 52-го ордена Ленина и знака Почетного чекиста Сахалинского погранотряда. От его имени младший политрук Сибирцев заверял V областную партконференцию 5 марта 1940 года:

На границе шла таинственная жизнь, о которой говорили лишь тогда, когда в туманную погоду рыбацкий катер или кунгас заносило за невидимую черту. Через пограничный пост японцы возвращали людей, но уже без катера, без кунгаса, сетей. Шкипера в сопровождении строгого милиционера отправляли в Алек- сандровск, и о нем ни худых вестей, ни хороших не поступало.

Население района, отмечала комиссия, составляло около семи тысяч человек, полторы из них проживало в райцентре. Здесь находились моторно-рыболовная станция, имевшая собственный флот в пятьдесят единиц, и мастерские. В них ремонтировали для окрестных рыболовецких колхозов катера, кунгасы.

В районе пилили лес, добывали уголь, занимались земледелием и животноводством. В описываемый период все колхозы района имели 24 коровы, вола, 41 лошадь, 30 свиней, 20 овец, сотню кур. Сколько живности содержалось в личных подворьях, комиссия не зафиксировала, но старожилы говорят, что редкая семья обходилась без коровы и поросенка. Люди строились, благо, леса было вдоволь, разбивали огороды на суглинке, на гальке с супесью или на торфяниках. Картошку сажали между уйком или корюшкой, и урожай получался на славу, убирать его было одно удовольствие: каждый клубень, чистый, без парши и червоточины, розовел, как маленький поросенок.

Но главную ценность района составляла рыба. Широкопадские ловцы первыми встречали шедшие с юга косяки сельди, горбуши, которая здесь отличалась особыми вкусовыми качествами. Шкиперы района славились на всю область своей удачей, рыбацкие колхозы считались самыми зажиточными.

Гордостью была единственная на Сахалине судоверфь, расположенная в 13 километрах севернее Широкой Пади. Она подчинялась Главамуррыбпрому, ее продукция шла за пределы острова. В огромных цехах разделывали древесину, просушивали, строили катера, дрифтеры, кавасаки, кунгасы грузоподъемностью от трех с половиной тонн до шестидесяти. Именно в поселке Кунгасстрой находилась единственная в районе средняя школа. В райцентре такую открыли намного позже.

Головной болью Широкой Пади была деревянная пристань, уходившая далеко от берега. Поздней осенью Татарский пролив ярился и могучими валами разбивал ее вдребезги. Весной строить приходилось заново. Ежегодные убытки достигали 150 тысяч рублей. Перед гидрологами поставили задачу: продлить долговечность пристани.

Гидрологи определили: общая площадь бухты — 24 гектара; морское дно пологое, песчаное, плотный мелкозернистый слой составляет полтора-два с половиной метра. Берега, южный и северный, протянули друг другу две подводные каменные гряды, оставив створ, достаточный для прохода судов. Если эти гряды нарастить бетонными стенами, то они погасят волны и спасут пристань. Затраты окупятся через несколько лет.

Я обращаюсь к Вере Дмитриевне:

— Пытались ли строить намеченные гидротехнические сооружения?

— Вряд ли, иначе сохранились бы какие-либо документы. Когда на страну обрушились репрессии, многие хозяйственные вопросы ушли на задний план. Потом грянула война, надо было ловить как можно больше рыбы и кормить фронт. Район развивался, население росло, несмотря на призыв в армию. По состоянию на 1 февраля 1946 года, как представлено в отчете председателя Широкопадского райплана т. Лапшина, наличествовало 18 населенных пунктов, объединенных в четыре сельсовета: Пилевский, Широкопадский, Най-Най- ский и Агневский. Проживало в них 7543 человека, в том числе 1520 школьников и около тысячи малышей. На пяти рыбозаводах — «Пильво», «Широкая Падь», «Мосия», «Най-Най», «Агнево» — трудилось 976 рабочих и служащих.

— В их числе и женщина-шкипер?

— Должна быть и женщина-шкипер. Полистайте за тот период газеты и обязательно загляните в доклад Д. Мельника Хабаровскому крайкому ВКП(б) об итогах работы предприятий рыбной промышленности за 1945 год. Где-нибудь найдете.

III. Рыбалка сорок пятого года

Это в кадрах кинохроники сорок пятый год предстает в обрамлении победного салюта. На самом деле все было скромнее. Гигантский хозяйственный механизм огромного государства с окончанием войны не остановился для передышки. Люди все так же пахали, сеяли, доили коров, рубили уголь, варили сталь, производили ткани, ловили рыбу, восстанавливая, помимо этого, разрушенные города и села. Все так же строг был спрос за план, столь же обязателен был отчет о его исполнении.

Такой отчет в ноябре направил секретарь Сахалинского обкома партии Дмитрий Никанорович Мельник заместителю секретаря Хабаровского крайкома ВКП(6) по рыбной промышленности Н. Ф. Кусову. Через несколько лет, когда Сахалинская область выйдет из подчинения Хабаровскому краю, Н. Ф. Кусова переведут в Сахалинский обком на должность секретаря по рыбной промышленности, и уже он будет докладывать Мельнику о достижениях и просчетах вверенной ему отрасли.

Поразмышляем над докладом, дополняя его другими архивными материалами. В тот год погодные условия никак не способствовали промыслу: в период с 15 января по 12 февраля в районе Танги — Трамбаус унесло в море 1127 вентерей. В ночь с 6 на 7 февраля южные ветры в районе Хоэ — Уганда оторвали от берега льды и унесли 2500 центнеров уже добытой наваги. Областная газета дополняла общую картину в номере за 17 марта: «В этом году подледный лов проходит в исключительно трудных метеорологических условиях. Небывалые бураны и снежные заносы перемежаются с оттепелью и трескучими морозами. Льды то припаивает к берегам, то внезапно отрывает и уносит далеко за пределы районов лова. Вместе со льдами уплывают и орудия лова, наполненные рыбой. Сотни часов упорного труда сотен людей пропадали даром. Но передовые люди даже в этих условиях сумели добиться выполнения и перевыполнения плана. Таковы рыбаки бригады т. Кривосипицкого из колхоза «Красный яр». Их тони расположены у берегов пос. Хоэ — на самом неспокойном месте. Майны беспрерывно засыпало снегом, часто у берегов нагромождались огромные торосы и шуга, льды отрывало, и бригада оставалась без единого орудия лова. Трижды отрывало льды, трижды уносило вентеря, трижды бригадир организовывал пошивку новых. Отдельные бригады в таких условиях, не выдержав напряжения, приостанавливали лов. Не таков т. Кривосипицкий. Самоотверженный труд бригады окупился сторицею. При плане 1131 цнт. бригада сдала государству 1200 цнт. наваги».

Славную когорту сахалинских рыбаков составляли: команда дрифтера «Волга» (шкипер т. Кротенко), выполнившая годовое задание на 270 процентов, команда дрифтера «Боевой» (шкипер т. Пятак) — 230 процентов, команда дрифтера «Зюйд» (шкипер т. Супукарев) — 224 процента, команда дрифтера «Юпитер» (шкипер орденоносец т. Карташов) — 189 процентов. Все из Широкопадского района!

В тот же год они задавали тон в социалистическом соревновании. По инициативе шкипера Федорова из колхоза имени XVII партконференции развернулось движение за вылов на дрифтер 1500 центнеров, что составляло два годовых плана. Его призыв подхватили. Первыми завершили годовой план Марк Пятак и Василий Супукарев. 29 мая областная газета вышла с призывом во всю страницу: «Ловите рыбу так, как шкиперы Супукарев и Пятак!».

Если говорить о колхозе имени XVII партконференции, то никак нельзя обойти вниманием личность Бориса Алексеевича Та- линова, избранного председателем колхоза в январе 1942 года. Ярким созвездием в глубинах сахалинской истории сверкают комсомольские отряды начала тридцатых годов. В их числе — строители Агневского леспромхоза. Горнило, через которое они прошли, дало невиданный сплав. За короткий срок они обрели такой опыт, который другие не могли нажить за десятилетия. Они двинулись вместе с миллионами новобранцев индустрии, которых выталкивала перенаселенная деревня, и устремились туда, где зажигались огни светлого будущего. В стране развертывалось невиданное строительство: сооружены Днепрогэс, Горьковский автомобильный завод, Сталинградский тракторный, закладывались гиганты металлургии — Магнитогорский и Кузнецкий комбинаты. Молодые группы рабочих, объединяясь в ударные бригады, стремились «догнать и перегнать» быстроногую Америку и в первую очередь объявляли беспощадную войну пьяницам, рвачам, прогульщикам. Они свято верили в свои безграничные возможности: «Мы все добудем, поймем и откроем». И когда раздался призыв ехать на Сахалин, они ответили: «Даешь Сахалин!».

Первым был призыв «1200». В их числе прибыл на Сахалин и Борис Талинов, уроженец села Эльхотово Северо-Кавказского края. Тут он перепробовал разные профессии, хотя летуном не был. В тех обстоятельствах часто возникали заторы, прорывы в хозяйствах, и руководители просили: «Срочно пришлите хотя бы двух-трех комсомольцев!». Считалось, что комсомольцы могут все: потушить пожар и разгрузить баржу, спасти урожай и построить мост, а главное — заразить отсталые массы своим энтузиазмом, поднять их на трудовой подвиг. Два года Талинов находился на переднем крае Агневского леспромхоза — рубил лес. Затем работал на шахте «Макарьевка», стал ударником- забойщиком. Как бригадира стахановской шахтерской бригады имени Александра Косарева его избирают членом исполкома областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, посылают на V Дальневосточный краевой съезд Советов. Он удостоен чести сидеть в президиуме рядом с прославленными людьми — полководцем Василием Блюхером и писателем Александром Фадеевым.

Все эти годы он упорно и настойчиво учился.

Талинов с морем никогда не соприкасался, рыбацкой специальности не имел, но как член партии способен был взять ответственность за порученное дело. Колхоз имени XVII партконференции считался самым крупным на Сахалине, имел три бригады прибрежного лова, двадцать пять рыболовных ботов, засольные цеха, оборудование, подсобное хозяйство, что в общем давало сумму доходов до полутора миллионов рублей в год. Обстановка военного времени требовала: прежде всего не допустить спада производства в связи с призывом на фронт многих мужчин, все подчинить выполнению плана, а если план выполнен, то его надо перевыполнить, если перевыполнен наполовину, надо перевыполнить вдвойне. Его постоянно мучило сознание того, что ровесники там — на фронте, а он тут, в тылу, они ежедневно рискуют жизнью, а он в полном благополучии, и совесть его может быть чистой лишь тогда, когда он будет работать на пределе сил и возможностей. Используя прежний опыт комсомольской работы, он входил в каждый дом, жаром сердца и даром слова убеждал заменить на работе отцов, мужей, братьев. Он находил отклик повсюду, и женщины садились на весла, самые смышленые подростки становились мотористами, самые крепкие — ловцами.

— Потом доучитесь, ребята!

Председатель с пяти утра уже был на ногах. Ему надлежало не только организовать производство, но и самому поспеть в каждую горячую точку. Выходили на подледный лов — он помогал в выборке сетей и транспортировке улова. Выезжали на заготовку леса — он показывал пример, передавал личный опыт лесоруба; ремонтировали производственные помещения — брал топор. Страшные вести с фронта, суровые директивы сверху диктовали особую линию поведения — строгость. А председатель больше брал хорошим, доходчивым словом, личным участием в судьбе каждого человека. Он заходил в семьи всех фронтовиков, знал, где сколько рабочих рук и едоков, каково домашнее хозяйство, под чьим приглядом малыши, как учатся школьники, что муж пишет с фронта, если еще пишет. Под его особым вниманием были семьи, куда принесли похоронку. Сиротам с первого улова выдавалась рыба, кружка молока с подсобного хозяйства. В редкие выходные Талинов собирал мужчин на воскресники — пахали потерявшим кормильца семьям огороды, заготавливали топливо к зиме. Он наставлял всех, от малого до старого:

— Будем держаться вместе — одолеем нужду и горе.

Весеннюю путину сорок второго колхозники не прозевали, сети выставили вовремя, улов обещал быть богатым. А тут — шторм. Сети снимать уже поздно и бросить нельзя. Талинов видел с берега, как мечутся рыбаки. Он кинулся на катер к старому шкиперу: что делать?

— Возьми, Борис Алексеевич, продуктов, спирту по шкалику, курева и поедем к ним. Надо переждать, шторм к утру утихнет.

Появление председателя в бушующем проливе рыбаков приятно удивило:

— Никак, подмога идет. Ну, молодец, председатель! Наш улов будет!

К утру все стихло, начали выбирать сети. Всему колхозу был объявлен аврал. Две тысячи центнеров взяли!

Летом он организовал круглосуточный лов. Ночью брали жирующую сельдь, днем ставили переметы на треску. А началось все с того, что взял председатель лодку, вышел один в море. Колхозники зачесали затылки:

— Что же он там делает?

Не вытерпели, полюбопытствовали, а у него трески под завязку.

— Думаю, теперь каждому колхознику определим нормы дневного улова. Недоедим, недоспим, так ведь война идет!

Социалистическое соревнование среди судовых команд было организовано так: чтобы выйти победителем, надо было прийти на сдачу рыбы не позднее пяти утра, сдать не менее 100 центнеров сельди, из них не менее 95 процентов первым сортом, а днем на каждого члена экипажа поймать по 2 центнера трески. В течение всей военной поры первенствовала неизменно бригада Г. И. Репина, которая с гордостью носила звание «фронтовая». Все члены бригады были награждены медалью «За доблестный труд».

Колхоз имени XVII партконференции выдвинул предложение — собрать от сахалинцев эшелон со сверхплановой продукцией и послать на фронт. В райкоме поддержали, оформили, и областная газета опубликовала обращение ко всем трудящимся области. Люди откликнулись, иногда несли последнее. Старуха Пелагея собрала в мешочек всего-то четыре носовых платочка, два полотенца, вязаные носки да кусок туалетного мыла, которым сама ни разу в жизни не умывалась. Дед выложил скудные деньги:

— Оставлял на смерть. Решил пожить, покуда фашиста не разобьем.

Из старых сундуков доставали теплые вещи, женщины ночами вязали носки, рукавицы, кто-то принес семь золотых монет царской чеканки. Талиновы сдали все облигации, накупили подарков на месячную зарплату. 15 октября из Хабаровска ушел эшелон из 14 вагонов, где было 50 тысяч индивидуальных подарков, копченая и соленая рыбопродукция.

Всегда отличались колхозники Федоров, Красюков, Шилов, Пресняков. Их родной колхоз имени XVII партконференции за последние три года сдал государству 46290 пудов рыбы сверх плана, получив за это 800 тысяч премиальных надбавок. Колхозники построили и передали моторно-рыболовной станции разных судов на 300 тысяч рублей. Трудовой накал военной поры запечатлели протоколы партийных собраний, написанные на грубой оберточной бумаге. Собрание 20 ноября 1943 года отмечало: «Абсолютное большинство колхозников работали хорошо, все коммунисты и комсомольцы планы перевыполняли и занимали авангардную роль на производстве. Репин выполнил план на 232 процента, Гранин — на 221 процент, Супукарев — на 190 процентов, Заяц — на 188 процентов. Колхозники собрали более 150 штук теплых вещей для фронта, отправили посылок на 10 тысяч рублей, сдали в фонд обороны 91 тысячу рублей деньгами и 45740 рублей — облигациями; на эскадрилью самолетов и танковую колонну — 26946 рублей, подписались и досрочно погасили 50 тысяч госзайма».

За самоотверженный груд пятнадцать колхозников были награждены Почетными грамотами Наркомрыбпрома, 6 человек — значком «Отличник Наркомрыбпрома», шкиперы Красюков, Сухинов, Федоров — правительственными наградами.

В соревнование вступали все новые экипажи. 9 июня на рыбозаводе «Най-Най» состоялся митинг, посвященный вручению вымпела экипажу дрифтера «Двина» — шкиперу Ковалеву, мотористу Усакову, рыбакам Селезневу и Тимякову. Майский план они выполнили на 453 процента. 28 июня в честь награждения т. Сталина вторым орденом «Победа» команда Супукарева встала на сталинскую вахту. 30 июня экипаж выловил последние 16 процентов в счет тысячи. Василий Григорьевич Супукарев первым в победном году завоевал почетное право носить звание лучшего шкипера-тысячника Сахалинской области. 6 июля тысячу центнеров рыбы добыл знаменитый Кирилл Егорович Карнаух с рыбозавода «Най- Най». Своим именитым соперникам он уступил лишь потому, что его судно своевременно не подготовили ремонтники. В тот же день команда Юрия Григорьевича Кротенко доложила о выполнении двух годовых планов. Шкипер дал слово, что доведет улов до 2220 центнеров и таким образом даст три годовых плана. 3 сентября, в день Победы над империалистической Японией, два годовых плана выполнил Василий Супукарев. 5 сентября о выполнении двух годовых заданий доложил Марк Иванович Пятак.

В ночь на десятое сентября к берегам Широкопадского района подошли косяки жирующей сельди — тут уж никто не смог усидеть! Служащие рыбозавода «Мосия» вышли в нерабочее время на лов и сдали государству до 300 центнеров рыбы. (Все лишняя копейка в карман!) Главный бухгалтер Широкопадского рыбокомбината Шамухамедов организовал бригаду любителей и за ночь добыл 200 центнеров. Переполненные сети тянули школьники и домохозяйки.

Казалось, что трудовой порыв масс, вдохновленных историческими победами, принесет невиданные результаты. Но общие итоги рыбохозяйственной деятельности на Сахалине в 1945 году оказались неутешительны: план по гослову был выполнен на 54 процента, а по кооперативному не дотянул и до пятидесяти.

Причины отставания иллюстрировались значительным числом примеров. На рыбозаводе «Мосия» в путину было задействовано пять дрифтеров из девяти. Несколько недель потерял лучший шкипер области Федоров, так как его катер плохо подготовили ремонтники моторно-рыболовной станции. «Советский Сахалин» отмечал в дневнике путины за 29 мая: «В Александровском районе сельдь ловят только ставными неводами. Рыболовецкий флот почти никакого участия в добыче не принимает. В ночь на 27 мая были хорошие промысловые условия, однако на лов вышел только один дрифтер. Остальные встали на повторный ремонт». Из дневника за 5 июня: «Колхоз «Красный яр» на 1 июня план второго квартала выполнил всего на 22 процента. Из восьми тральщиков работало только два. У одного из катеров, отремонтированных в Александровске, каждый день выявляются все новые дефекты. 20 мая не работала машина. 25 мая наладили машину — у киля образовалась течь. Вытащили катер на берег, произвели ремонт, 1 июня спустили на воду и тут же обнаружили новую течь».

Все было повязано: плохое качество ремонта предопределялось слабой ремонтной базой и низкой квалификацией специалистов; не выполнялись планы лесозаготовок, срывая следом план по изготовлению бочкотары. Между тем в чанах простаивало 5 тысяч центнеров рыбы улова сорок четвертого года. С. Чумачен- ко, заместитель секретаря обкома по рыбной промышленности, бил тревогу за пол месяца до путины: «Директора заводов «Широкая Падь», «Пильво», «Черная Речка», «Половинка» медленно готовят пристанское хозяйство. Лес в нужном количестве к месту строительства не подвезен, пиломатериала для настила пристаней заводы не имеют, механизмы не собраны и не опробованы. Засольные цеха не только не отремонтированы, но даже не покрыты финской стружкой».

Д. Мельник писал в докладе: «В разгар путины на рыбозаводе «Люги» и РКЗ-40 обнаружили, что нет соли и крышки для консервных банок. Направленный в Нижние Пронги за крышкой катер «Рыбник» возвратился пустым лишь потому, что «Сахрыб- трест» не обеспечил получателя доверенностью».

Докладчик не удержался от красноречивого сравнения: экипаж Василия Супукарева добыл за год рыбы больше, чем три колхоза Александровского района. Однако он не объяснил, почему же колхозники не хотели (или не могли) работать так, как работал Супу карев.

Что касается женщины-шкипера, то пробел в докладе Андрея Демидовича Голуба удалось восстановить. В одном из номеров газеты «Советский Сахалин» за 1945 год сообщалось: «На рыбозаводе «Мосия» вторую путину работает шкипером на рыбнице № 439 Мария Ивановна Николаева. В 1944 году, не самом благоприятном для сахалинских рыбаков, за один месяц она выполнила годовой план».

IV. Роковая трещина

13 июля 1949 года в Широкопадском Доме культуры созвали районное совещание рыбаков. В празднично убранном зале встретились все знаменитости: Василий Никитович Купцов из Агнево, Виктор Иванович Авксененко с рыбозавода «Широкая Падь», его друг и соперник Марк Иванович Пятак, бригадир ставного невода Най-Найского рыбозавода Александр Иосифович Воробьев.

Настоящими именинниками выглядят представители колхоза имени XVII партконференции. Шкипер Иван Трофимович Недугов с середины мая уже работает в счет 1950 года. Раньше на добычу рыбы он выезжал с женой Еленой Ивановной, получившей медаль «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Теперь ловцом на дрифтере трудится сын Михаил. К 20 июня колхоз выполнил годовой план на ПО процентов. В адрес председателя правления Василия Фаддеевича Завгороднего и секретаря партийной организации Александра Ивановича Дюжева поступила приветственная телеграмма за подписью секретаря обкома Голуба и председателя облисполкома Емельянова. И хотя к 10 июля весь район выполнил годовое задание, именно Завгороднему в числе первых предоставляется слово для выступления:

— Наш колхоз выполнил полтора годовых плана. За сверхплановую рыбу, сданную во втором квартале, мы получили премию в сумме 320 тысяч рублей. Каждой команде рыбаков выдано от 15 тысяч до 35 тысяч рублей премии.

Своды Дома культуры сотрясаются от грома аплодисментов в честь колхозников, бригадиров, шкиперов, которые берут повышенные обязательства: к 32-й годовщине Великого Октября дать два плана!

Но вот председательствующий т. Губанов, первый секретарь Широкопадского райкома партии, предоставляет слово районному прокурору Бондаренко. Зал, насторожившись, затихает. К чему прокурор, если район выполнил годовой план?

А прокурор докладывает… о положении дел в отстающем колхозе «Красная звезда».

— Боевое доброе имя рыбацкого колхоза, — звенит его твердый голос, — позорит председатель Беглов. Из-за его беззаботности колхоз план добычи не выполнил. В колхозе часты факты прогулов и несвоевременного выхода на работу. 18 июня дрифтер «Маяк» не вышел на лов трески. 3 июля на лов не вышли дрифтеры «Скат» и «Судак». Дрифтер «Судак» был оставлен рыбаками без присмотра, его выбросило на берег, корпус был поврежден.

— Привлечь виновных к ответственности! — требует Губанов.

— Привлечем, спросим по всей строгости закона. В первую очередь спросим с председателя. Организацией труда он не занимается, факты простоя судов скрывает, пьяниц и прогульщиков покрывает, сам с ними собутыльничает…

Очень важно исследовать будничную производственную жизнь. Именно на уровне цеха, бригады, экипажа, звена в отдельном человеке, в мотивах его поведения, в его отношении к производственному процессу реализуется экономическая политика государства. Значит, этот пласт и скрывает вопрос: почему Широкопадский район перестал существовать?

Что возьмешь с отстающего колхоза, но и на передовом рыбозаводе «Широкая Падь» неблагополучно. Через две недели после упомянутого совещания районная газета «Новый путь» писала: «Из 35 рабочих и работниц засольного цеха большая половина не выполняет дневных норм. Нужна бочкотара, а засольный цех ею не обеспечен. Укладчицы тт. Яценко, Симоненко, Яцунова и другие часами простаивают в бондарном цехе, дожидаясь, когда бондари закончат отделку бочки. Здесь вошло в систему перебрасывать людей с одной работы на другую. Молодым работницам Анне и Александре Сапрыкиным приходится в день выполнять 5–7 различных работ».

Вернемся к первому послевоенному году. Из дневника путины за 12 июля: «План второго квартала Северо-Сахалинский трест позорно провалил. Из 104 тысяч центнеров выловлено только 27 тысяч. Александровская МРС вывела в море 10 судов. Они взяли по 2,5 центнера на судно. Дрифтеры вышли на сельдь без сетей и вернулись без улова… В колхозе «Восточное море» месячное задание выполнено на 19,3 процента».

Вот как подводил итоги 1947 года директор Широкопадского рыбокомбината Спиридон Серафимович Савельев: «Рыбная промышленность нашего района план по добыче рыбы не выполнила. Рыбаки недодали десятки тысяч центнеров рыбы, оставшись в долгу у государства… Был плохо организован траловый лов придонной рыбы, из девяти тральщиков на лов камбалы, разиорыбицы выходило два-три тральщика. Совершенно не производился лов весенней сельди ставными сетями, крайне слабо был организован лов трески. Плохая организация труда, неправильный подбор и расстановка кадров, бесконтрольность начальника лова и директоров рыбозаводов привели к позорному провалу плана».

Неправильный подбор кадров коммунисты-рыбаки ярко проиллюстрировали на III районной партконференции, состоявшейся осенью 1947 года. Они резко говорили о Шубине, начальнике лова МРС: «Парторганизация знала, что т. Шубин руководство экспедицией на южный Сахалин не обеспечит, и своевременно поставила в известность трест. Однако же начальником экспедиции был послан т. Шубин. С приездом на место он занялся личной наживой, обманом членов экспедиции, а потом пьянкой и развратом. Работа экспедиции была сорвана, план провален. По возвращении Шубина из экспедиции партийная организация приняла решение о снятии его с должности начальника лова, но райком на наше решение не обратил никакого внимания. Хуже того, на добычу кеты к берегам северного Сахалина послали экспедицию во главе с Шубиным. Там он снова занялся пьянкой. О таком поведении Шубина были поставлены в известность управляющий трестом, отдел кадров, райком, но мер к Шубину и по сей день не принято».

Надо полагать, что после таких речей Шубина выгнали, но Шубиных был легион. За этот же период на других предприятиях руководящий состав менялся по два-три раза. Кадровая текучесть захлестывала все предприятия района.

Надо помнить, что в это время оставался в силе указ от 26 июня 1940 года, по которому самовольный уход с предприятия расценивался как дезертирство. Однако и судебное преследование не могло остановить массовых увольнений.

Текучесть — следствие бесхозяйственности. Вот еще один красноречивый штрих к ней. В сорок четвертом году рыбная промышленность Сахалина получила 14 сейнеров, через год поступило еще восемь. Но не пришлись они ко двору. Капитан сейнера «Восток» рыбозавода «Широкая Падь» Н. Чернявский с горечью писал на страницах «Советского Сахалина» 31 мая 1946 года: «Путина в разгаре, а на лову 6 сейнеров, остальные стоят из-за отсутствия команд на них или из-за разного рода поломок. Руководители комбинатов смотрят на эти суда, как на обузу, не оказывают нам никакой помощи. Мы имеем только снюрреводы и ловим рыбу днем. Мы предлагали оснастить сейнеры сетеподъемниками, чтобы организовать ночной лов сельди. Такие сетеподъемники привезены с Николаевской судоверфи, но они валяются по всей территории рыбозавода».

Бесхозяйственность приносила огромные убытки. Только по Широкопадскому рыбокомбинату они составили в 1946 году 14 миллионов рублей, в 1950 году — 6 миллионов.

На VI районной партконференции, проходившей 25–26 июня 1951 года, отмечалось: «Значительная часть рыболовных судов не имеет полной производственной нагрузки. Часто суда становятся на повторный ремонт. Экспедиции на весеннюю путину из года в год отправляются с большим опозданием. Рыбаки нашего района до сих пор не отказались от старых дедовских методов работы. Инженерно- технический состав рыбокомбинатов и моторно-рыболовных станций вопросами технического рыболовства не занимается».

«Из года в год…». Со страницы на страницу, из постановления в постановление кочуют штампы: «плохая организация труда», «бесконтрольность». Так было в сорок седьмом году и пятьдесят втором, так было в Александровском и Широкопадском районах. Добавим: если рыбная промышленность района прихрамывала на одну ногу, то сельское хозяйство хромало на обе. Кое-какими достижениями мог похвастать разве что колхоз имени Цапко, получивший в 1950 году урожай картофеля 7,6 тонны с гектара. Колхоз имени 5 Декабря собрал 3,4 тонны, а подсобное хозяйство знаменитого рыболовецкого колхоза имени XVII партконференции больше посадило, чем собрало.

Так Широкопадский район заходил в тупик. Завели его туда не только бездорожье, хрущевский волюнтаризм и административная лихорадка, побудившая произвольно перекраивать границы районов и сносить неперспективные деревни.

Выход нашли самый простой — ликвидировать. В декабре 1962 года прекратил свою работу Широкопадский райком КПСС. 14 декабря Сахалинский облисполком принял решение № 474: «В связи с образованием укрупненных сельских районов и новых промышленных районов области просим Президиум Верховного Совета РСФСР упразднить Анивский, Кировский, Лесогорский, Макаровский, Томаринский, Чеховский, Широкопадский, Южно-Сахалинский районы».

Большую часть территории Широкопадского района присоединили к Александровскому району, поселок Пильво — к Смирныховскому.

V. Отчий дом

Край тот давно заброшен, почти сорок лет там нет ни одной живой души, но при воспоминании о Широкой Пади миловидное лицо Лидии Ивановны Клочковой светлеет и не гаснет даже тогда, когда по щеке бежит невольная слеза. Она тоже работает в архиве и, узнав про мой интерес, пришла сказать свое слово.

Чтобы не мешать сослуживцам, мы уходим в зал заседаний, где прохладно и мрачновато, несмотря на обилие окон.

— Не понимаю, зачем современные богачи строят многоэтажные особняки, дворцы с несчетным числом комнат? Неужели в хоромах человек становится лучше? Помните пушкинскую Татьяну Ларину? Больше всего меня трогают ее слова в последней главе «Евгения Онегина»:

Лидия Ивановна в смущении шепчет стихи, заученные когда-то для школьного урока. Оказалось, для нее они имеют сокровенный смысл.

— Мою маму звали Татьяной, в девичестве она носила фамилию… Ларина! Татьяна Ларина из Рязанской области. Во время войны мама схоронила в Широкой Пади двух малолетних сыновей. Скосила моих братиков эпидемия дизентерии, а если точнее, бедность и отсутствие догляда. Мама по шестнадцать часов работала в столовой, за ночь вымешивала мешок муки на лапшу, чтобы утром накормить рыбаков. Домой забегала на час, успевая сготовить скудное варево. Памятью о тех годах остались две могилки да медаль «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», врученная маме б марта 1947 года председателем Широкопадского райисполкома Василием Михайловичем Поживиным.

И все же самые счастливые годы пашей семьи прошли в Широкой Пади, в нашем семейном доме, по которому я тоскую до сих пор. Отец мой, Иван Григорьевич Холии, начал строиться еще в 1937 году, как только высадился с группой вербованных на сахалинский берег. Он осушил болотистое место недалеко от сопки, и получился широкий двор, где вместилось все: и дом, и сарай, и погреб, и палисадник, и качели для нас. Дом сначала был небольшой, но по мере того, как росла наша семья, отец делал все новые и новые пристройки. Ко времени моего отрочества в нем было просторно, я имела отдельную комнату. Папиными мастеровыми руками была изготовлена вся домашняя мебель: столы, табуретки, лавки, этажерки для учебников, одежные шкафы, книжные полки. Отец покупал много книг, питая особую страсть к историческим сочинениям, в часы досуга увлеченно читал, размышлял — размышлял по-солдатски, по-рабочему, все доискивался до жизненной сути, доказывал, что жизнь наша пошла бы по другому руслу, если бы не мешали люди с корыстными устремлениями. Он глубоко почитал Иосифа Виссарионовича Сталина, в доме висел портрет вождя во весь рост в форме генералиссимуса. В семье не принято было говорить о нем в духе постановления ЦК о культе личности.

Читал отец долгими зимними вечерами, а с ранней весны до поздней осени работал на производстве и дома. Выходных у него не было, так как домашнее хозяйство требовало повседневных забот. Мы помогали родителям в меру своих сил. Какой радостью для нас был сенокос! Отец косил, а мы с сестрой ходили ворошить и грести сено. Отец обвязывал нас веревкой в талии, а второй конец прикреплял морским узлом к дереву. Сенокос наш находился на просторном плато, которое круто обрывалось у морского берега, и предосторожность была не лишней: оступись кто из нас, разбился бы о камни. Из сухого сена мы делали вязанки, отец их сбрасывал вниз и уж там ставил стог. Еще мы пололи и окучивали картошку, а осенью копали ее и убирали в погреб. Кажется, обычное дело, но мне оно радостно до сих пор. Радостно от ясной осени, от дружной семейной работы, от хорошего урожая. Жили мы не в роскоши, но сыто: в погребе стояли кадушки с огурцами, квашеной капустой, груздями, соленой рыбой. К столу всегда были свежее яйцо, молоко, творог, сметанка. И нам хватало, и продавали, чтоб живая копейка водилась в доме. А к зиме отец, бывало, и поросенка заколет.

Я родилась после войны, выросла на воле. В широкопадской тесноте были свои просторы — море, горы, тропы в сопках. Летом ватагами ходили мы в лес за грибами, за ягодами; истомившись, пили холодную воду из горного ключа. За кедровыми шишками приходилось переваливать через два-три хребта. Однажды там потерялись сестра с подругой, не пришли к ночи домой. С утра весь поселок был поднят на поиски. Нашли их, заблудившихся, перетрусивших, с мешочками, полными кедровых шишек. Попало им на орехи.

В конце июля — начале августа, когда день поворачивал на зиму, а лето на жару, когда небо отдалялось от земли, уходя в бесконечность, на побережье высыпала вся детвора, становилось шумно, как на птичьем базаре. На горячем песке мы жарились до черноты, потом неслись наперегонки в воду, взметая мириады золотистых брызг. Не было в поселке пацана, который не чувствовал бы себя как рыба в воде, не умел нырять и кувыркаться разными способами, не было девчонки, которая не умела бы плавать. После работы приходили на пляж юноши и девушки, тянулись взрослые, и тогда мы орали и шалили с новой неистовостью, потому что всем хотелось отличиться.

А какие там были роскошные вечера! Интересно было смотреть, как багровое солнце спускается к морю, окрашивая волны в вишневый цвет; ловить момент, когда оно ныряет, и тогда море сразу становится темным, долина покрывается легкой дымкой, и наступает чуткая тишина. Мы затихали в кустах, где прятались, чтобы посмотреть, кто с кем идет на танцы. От танцплощадки доносились звуки музыки, говор, смех. Домой никак не хотелось уходить, стоишь и ждешь: должно случиться что-то хорошее, волшебное. И вот далеко за сопками, как бы освещая их изнутри, загоралось вечернее зарево, оно ширилось, охватывая полнеба, наконец над хребтом всходила луна, и все попадало под ее колдовство.

На дворе страшно было только поздней осенью, когда свирепствовал шторм, черное море сливалось с мутным небом, все тонуло в холодной дождевой мгле. Тогда уютный дом становился особенно теплым и желанным. Уже к концу ноября зима полностью утверждала свою власть, засыпала снегом леса, долину, поселок. Наступала пора саночных забав. Недалеко от дома пролегала крутая дорога с поворотами, куда собиралась вся округа. Мы составляли «поезд», цепляясь друг за друга, и неслись с визгом, воем, хохотом до самой конюшни. Если передний плохо выруливал и заваливался, тогда весь «эшелон» летел под откос — где чьи ноги, головы, санки, шапки, валенки! Внизу у конюшни стояли розвальни. Вот вся орда впрягалась и волокла их на самую верхотуру. Насядем туда всей тучей: «Трогай!». Сани заскрипят нехотя, потом понесутся так, что дух замирает. Вот уж где куча мала, если кувырнемся! Не один домой с синяком приходил.

Как-то пришла к нам в дом учительница русского языка и литературы, посмотрела, как мы готовим уроки, как живем, поговорила с мамой да и спросила: «А нельзя ли к вам на квартиру?». Мама смутилась: «Квартирантов никогда не приходилось держать. Удобно ли вам будет? Люди мы простые, отец иногда шумнет маленько». И вправду, отец иногда, выпив с усталости или с морозу, мог повысить голос просто так, без причины, наверное, чтобы мы не забывали, кто в доме хозяин. Никто его не боялся, но никто ему и не перечил. «Вот то мне и нравится, — ответила учительница, — что все у вас просто. А с Иваном Григорьевичем мы славно поладим».

И вот поселилась у нас Алевтина Петровна, коренная москвичка, выпускница Московского педагогического института имени Ленина, обладательница красного диплома. Думаете, в широкопадскую глушь посылали захудалых троечников, полных неудачников? Ничего подобного! Наши судьбы вручали лучшим выпускникам ленинградских и московских вузов, чтобы дети рыбаков, лесорубов, колхозников, обитатели медвежьих углов получали образование не хуже столичного.

Надо ли говорить, что Алевтина Петровна стала нашим кумиром! Мы вставали вместе с ней и бежали на плато, где делали зарядку, после занятий посещали кружки, которые она вела, — гимнастический и танцевальный.

Мы любили ее предмет, учась яркости и стройности речи, перенимали манеру поведения, непроизвольно подражая походке, жестам, улыбке, впитывали ее обаяние и культуру. Мы полюбили Москву, потому что Алевтина Петровна неподражаемо рассказывала о столице, мечтали побывать там. Учительница нам платила взаимностью, ходила с нами в лес, в горы, влюбилась в нашу Широкую Падь, стала жить с нами полнокровной интересной жизнью. Наш танцевальный кружок дебютировал на Октябрьские праздники. Концерт получился великолепный, в одном танце я солировала, на мне было платье, сшитое по выкройке Алевтины Петровны. Мы сами выросли в собственных глазах и зрителям доставили немало радости. И с отцом она поладила, и с мамой сдружилась, стала в нашей семье родным человеком. Года через полтора вышла она замуж за учителя физкультуры и стала жить отдельно. Мама часто снаряжала меня с молоком, творогом или сметаной: «Снеси Алевтине Петровне». Позже, вернувшись в Москву, она долго писала нам письма, присылала к праздникам столичные лакомства. Писали и ее родители, благодарили за то, что мы приютили их дочь. У нас в семье говорили: «Наша Алевтина Петровна!».

Нет, не была Широкая Падь дырой: здесь проходили районные смотры художественной самодеятельности, устраивались по примеру столицы фестивали и слеты, спартакиады, расцвечивались флагами пионерские лагеря. Мне очень нравился лагерь возле Пильво, но здесь однажды случилась со мной беда — я заболела. Доставили меня в Широкую Падь на катере, врачи определили — аппендицит. Требовалась срочная операция, а хирург в отпуске на материке. Отец с дежурным врачом кинулись в райисполком, в райком. Уж не знаю, кто там распорядился, но часа через два прибыл вертолет и увез меня в Александровск. Больно, страшно мне, а все же превозмогла себя, прильнула к иллюминатору. Так ярко сверху видно было и берег наш, и песчаное дно, подводные скалы, водоросли. А сколько оттенков оказалось у морской воды!

Привезли меня на операцию вовремя. Врачи сказали: через несколько часов было бы поздно. Родных в Александровске не было, но в больнице я не ощутила одиночества. Все ко мне отнеслись сердечно, вылечили — проводили на пристань. В то время между Александровском и Пильво курсировал пассажирский катер «Алябьев». Заходил он в каждый населенный пункт района, к его прибытию на берег, как на праздник, высыпали все жители: «Алябушек» приехал!». Тут и новости, тут и встречи!

Добрались мы до Широкой Пади, но «Алябьев» к пристани подойти не мог из-за большой волны. Подали плашкоут; отец меня подхватил на руки. Дома мама ждала, не знала, куда посадить, чем угостить. Как ни хорошо было дома, но пришла и моя пора. Видно было, что производство сворачивают, все уже знали, что районного центра не будет. Подались мы с подружкой куда поближе — в Александровское педучилище. Училась хорошо, жили интересной жизнью, но домой так тянуло, что и высказать нельзя. Дождались мы зимних каникул, взяли билеты на самолетик и прилетели в Пильво. Там можно было заночевать, двадцать пять километров до Широкой Пади — не ближний свет, но мы решили — домой! Домой! Домой! Пришли измученные, часов в десять вечера, стучусь я в окно. «Кто там?» — спрашивает мама. У меня и сердце дрогнуло. Что значит мамин голос! Увидала она меня и заплакала. А дома пахнет родным теплом! Заповедный наш дом! В нем без нравоучений утверждалась родительская мораль, без понуканий приучали к трудолюбию.

И вот из этого дома мы ушли. Все там осталось: книжные полки с множеством книг, одежные шкафы, этажерки со старыми учебниками, мамины загашнички, где хранились семена и травы, плоды шиповника, лекарства, весь дом с его уютом и следами прожитой жизни, с метками на дверных косяках, как я росла. Опустел сарай, корову сдали. Многое мама вытерпела в войну, а такого разорения не перенесла. Переехали родители поближе к старшей сестре в Долинский район, там маму и похоронили. Отец вернулся на родину — в Рязанскую область, где он в молодости повстречал Татьяну Ларину.

Больше в Широкой Пади я никогда не была. Но всех, кому удавалось туда ненароком добраться, я всегда спрашивала: «Как там наш дом? Стоит ли? Знак на нем: улица Кирова, 3».

VI. Маршрут клуба «Пилигрим»

В селе Троицком живет Сергей Михайлович Первухин, руководитель клуба «Пилигрим». Каждый год он набирает группу школьников и отправляется с ними в поход по бывшему Широкопадскому району. Туристы исследуют побережье, собирают образцы пород, окаменевшие предметы, причуды природы, хранящие печать миллионов лет.

Однажды Сергей Михайлович показал мне видеозапись последнего похода.

В течение двух часов я внимал рассказу человека, очарованного красотой забытого края. Будто самому удалось пройтись по конным тропам, полюбоваться идеальным конусом горы Кинжал, наряженной в юбочку из сизого тумана, послушать шепот волн у столбчатых базальтов Круглого мыса. Легенды ведают, что у этой каменной громады с зеленой шапкой сходились нивхи севера и юга. Раскопки свидетельствуют: древние люди обитали здесь 5–6 тысяч лет назад.

Остались следы и нашего хозяйствования: на заброшенном руднике — шпалы, рельсы, паровозик-«кукушка», завалившийся набок; в открытом зеве топки запекся шлак.

По распадкам в диких зарослях можно легко определить улицы бывшего поселка. На одном из домов вывеска: Советская, 36. Просела кровля, покрытая финской стружкой. Блестит сруб, выбеленный дождями. Сквозь пустой проем видны в доме ржавая кровать, этажерка, запущенный палисадник полыхает цветами. Кусты малины и смородины свесили свои плоды. Столько лет без ухода, а живут!..

Остатки пирса в Мосии, куда причаливала с богатым уловом шкипер Мария Ивановна Николаева. Гора Китоуси. Туда, на высоту 826, ежегодно совершали восхождение выпускники Широкопадской школы перед дальней дорогой в большую жизнь. Юный взор охватывал редкие по красоте картины, чтобы запечатлеть их навсегда.

А вот и Широкая Падь. Цел забор на одной из улиц, калитка открыта. Может, отсюда бегала в школу девочка, нынешняя жительница Озерского Мария Дмитриевна Анциферова. Она прислала в адрес Веры Дмитриевны Орловой свои воспоминания. Вот несколько строк из них: «Я дружила с младшей дочерью шкипера Карташова — Сашей, вместе с ней ходила на отцепку рыбы. За двадцатикилограммовый ящик платили по 20 копеек, а то и ничего не платили, но мы работали, потому что знали: это наша помощь фронту. Как-то женщина-рыбачка выдала нам по двести граммов хлеба — рады были! Мы принимали участие в тимуровском движении, шефствовали над семьями фронтовиков, часто приходили к Ряснянским, у которых было много детей. Их отец воевал, а мать работала с утра до ночи. Мы гурьбой после школы взялись за распиловку дров. Бревна — толстые, едва не на всю длину двуручной пилы. Довелось нам попыхтеть. Зато какова была наша тайная гордость: пришла измученная женщина с работы, а дрова напилены, наколоты и сложены под навесом!

Однажды в весенний шторм погибли рыбаки. Их вздутые тела выбросили волны. Трупы складывали в сарае, мы тайком, дрожа от страха, глотая слезы от жалости, заглядывали сквозь щели.

В сорок седьмом моя подруга Саша Карташова умерла от туберкулеза. Суровым февральским днем ее хоронил весь класс. Гроб с телом несли на руках до самого кладбища. Все менялись, только я никому не уступила тяжелую ношу.

Там вышла я замуж за старшину пограничников Анциферова Виктора Григорьевича, бывшего фронтовика, воевавшего под Ленинградом и на Курской дуге. Прожили мы с ним в любви и согласии сорок два года, вырастили троих детей, семерых внуков. Умер Виктор Григорьевич от фронтовых ран. Нелегкой была наша жизнь, но дороже Широкой Пади для меня ничего нет…».

Поделилась своими воспоминаниями Мирошниченко Нина Николаевна из Корсакова:

«Мое знакомство с Широкой Падью произошло в сентябре 1946 года. Сотни молодых учителей, выпускников разных вузов страны, ехали по распределению на Дальний Восток. Месяц добирались до Хабаровска в вагонах с нарами в два яруса. Наш поезд, «пятьсот веселый», останавливался не по расписанию, бывало, в поле рвали цветы, варили на кострах супчик. В Хабаровском крайоно никто из нас не получил места в городах. Я со слезами вымолила Сахалин вместо Анадыря. Мне казалось, что Сахалин совсем близко, с материком разделял лишь пролив. Дальше мы плыли по Амуру. Нам на путь следования выдали дополнительные талоны на сахар и по огромной кетине, необыкновенно вкусной. В Николаевском порту девять учителей оказались единственными пассажирами на палубе парохода «Дон», доставлявшего на остров прессованное сено. Среди брикетов мы с помощью боцмана и устроились.

В Александровске нас распределили по разным местам, меня направили в Широкую Падь. На рыбацком катере «Максим» отправились к месту назначения, но до поселка не дошли из-за шторма, высадили нас на берег, дальше мы шли пешком через сопку, по камням и песчаному берегу.

Тепло меня встретили работники районо: заведующий Сизарев Виктор Петрович, инспекторы Токмакова Вера Гавриловна и Степанов Алексей Иванович. Определили на жительство в помещение, где были стол, 2–3 стула, этажерка для книг. Топила углем, воду носила из колодца, зажигала керосиновую лампу, если барахлила местная электростанция. Здание семи летней школы отапливалось углем, истопник носил его в ведрах, оставляя на некрашеном полу черные следы. Зимой нередко занимались в пальто. На большой перемене приносили из пекарни, находившейся поблизости, флягу с жидким, но горячим чаем. Мы, молодые учителя, устраивали чаепитие с селедкой и хлебом. Хлеб выдавали по карточкам. До сих пор помню своих коллег: Фету Николаевну Семенову, Анну Ивановну Бакурскую, Екатерину Алексеевну Степанову, Белякову, Розанову. Жив ли кто-нибудь из них — не знаю. Но многие годы мы работали интересно и плодотворно.

Продукты завозили из Александровска. Недостаточно было картофеля, овощей. Молоко привозили в замороженном виде из колхоза им. 5 Декабря, свежую капусту — из колхоза им. Цапко. Старожилы выращивали овощи сами. В магазине можно было полностью отоварить продовольственную карточку и получить хлеб, рыбу, сахар, американское сало, колбасный фарш в банках и даже питьевой спирт. Иногда по ордерам выдавали валенки и парусиновую обувь.

Постепенно прибывали учителя из Москвы, Владимира, Пятигорска, Иркутска. Работали усердно, набирались опыта. Москвич Пичугов Юрий Степанович стал ученым, занимал ответственный пост в министерстве просвещения СССР. Мамонтова Виктора Арамовича пригласили на работу в Южно-Сахалинский педагогический институт.

Школа, библиотека, клуб объединяли молодежь, мы создавали кружки по интересам, в нашей самодеятельности участвовали даже работники райкома партии. Во время праздников звучали стихи, песни. Горячо аплодировали зрители хору, струнному оркестру, которым руководил И. И. Арефьев. Приезжали и столичные артисты. Мне до сих пор помнится выступление Никиты Богословского. В центре поселка осушили участок, выкорчевали пни, обустроили посадочную площадку для вертолета. Возник целый парк с танцплощадкой. Был построен больничный комплекс, где работали врачи разных специальностей».

От имени большой семьи Матрениных откликнулась Алла Дмитриевна, теперь Ермолаева, родившаяся в Широкой Пади в 1940 году.

В 1957 году, после смерти отца, отличного плотника, ремонтировавшего рыболовные суда, Матренины переехали в город Тольятти. «Часто я рассказываю детям и внукам о нашей сахалинской жизни, о поселке, где я родилась», — пишет Алла Дмитриевна. Она даже высказалась о том, чтобы Широкопадскому району посвятить отдельную книгу или даже музей.

До сих пор над улицами заброшенных поселков витает чья-то жгучая память. Я допытываюсь у Сергея Михайловича: что влечет его к этим пустынным берегам?

— Одним словом не выразить. Чистота воздуха, морской воды, богатства и красоты края, обилие познавательного материала для учащихся, сложность маршрута. Что еще? Заброшенные поселки. Они — как рваные раны на теле острова. Каким коротким оказался век у Широкопадского района! При жизни одного поколения поселки построили, обжили и бросили. Разве такое наследство хотели нам оставить отцы?

В заключение остается добавить, что имя рыбачки Николаевой в документах больше не встречалось ни разу. Где она затерялась — не знаю. Что рыбачка — район потеряли.